Яд персидской сирени

Инна Бачинская, 2017

Мама Татки сбежала, когда девочке было пять лет, и ее отец решил вернуться к первой жене и старшей дочери Вере – должен же кто-то присматривать за маленьким ребенком! Отец баловал любимую младшую дочку, но жизнь ее сложилась несчастливо – семь лет Татка провела в психиатрической клинике после убийства своего бойфренда. Родителей уже не было в живых, и ей пришлось вернуться в дом Веры, которая с детства терпеть не могла сестру. Так совпало, что в это же время выписался из больницы Верин муж Павел, который потерял память в результате загадочного несчастного случая, и их с Таткой необъяснимо потянуло друг к другу…

Глава 7. Неприятный разговор

Они шли по аллее старинного городского кладбища. Далекий городской гул перебивало жужжание пчел и цветочных мух, пышно цвели кусты сирени и жасмина, даже белые мраморные ангелочки казались не столько скорбными, сколько задумчивыми. В отличие от беспокойного мира живых, здесь царили вечный покой, тишина и умиротворение. Обитателям кладбища не нужно было спешить жить, хватать жизненные блага и отпихивать локтями конкурентов. Большинству из них удалось самостоятельно сочинить книгу жизни, поставить точку и промокнуть написанное.

— Ты помнишь, куда идти? — спросил Володя.

— Помню. Когда папа умер, я ходила к нему почти каждый день. Нужно повернуть направо, там сразу.

— Ты не устала? — Володе хотелось разговорить ее, она интересовала его все больше, женщин с такой биографией среди его знакомых не было. Бурная юность, сомнительные приятели, убийство, психушка… семь лет! Сейчас ей двадцать пять, тогда было семнадцать, совсем девчонка. Семь лет под замком, да еще и пичкали всякой дрянью. Он украдкой присматривался к Татке, осторожно расспрашивал, делал нейтральные замечания — в основном насчет погоды. На двадцать пять она не выглядела. Лет на тридцать… пожалуй. А то и больше. Сутулая, бесцветная, с каким-то отекшим лицом… наверное, от таблеток. Ходит… нет! — шаркает ногами, тащится медленно, осторожно, словно боится упасть. Выражение лица неуверенное и боязливое, голова опущена, в глаза не смотрит, отвечает, подумав, скупо и однозначно, сама ни о чем не спросит. Во всем облике что-то старушечье. Он испытывал к ней любопытство, смешанное с брезгливостью, ему казалось, что пахнет от нее какой-то затхлостью, старым тряпьем, как от старухи. И одета тоже как старуха. Невольно в нем шевельнулось чувство досады против Веры — не могла прикупить приличную одежку! Не чужая ведь. Он подумал, что непременно скажет Вере, что Татка ей не соперница, отца давно нет, делить ей с этой полусестрой нечего… Может, попустит ее, а то аж захлебывается от ненависти, а им нужно сохранять ясные головы, их ждут большие перемены. Надо быть рациональнее. У Веры сильный характер, она прекрасно держит себя в руках, пока не доходит до Татки. А как доходит, слетает с катушек напрочь — Татка вроде красной тряпки перед мордой быка. Правда, тут еще и деньги замешаны, Вера — опекун. Как бы там ни было, сейчас не до Татки. Пусть себе жрет колеса и сидит в своей комнате. Вряд ли ей нужна сиделка, достаточно Светки, присмотр ей не нужен. Главное, не забывать таблетки, еще, может, запирать на ключ. А вот Пашка — проблема, ему присмотр нужен, с ним ничего не известно. Доктор говорит, может, оклемается, а может, нет. Всякое может статься. Не сегодня завтра скажут забирать домой, вот тогда и понадобится сиделка. Да еще процедуры всякие, массажи, томограммы, денег немерено, а бизнес не в лучшей форме. Кризис. Не вовремя все случилось, ох не вовремя. Не повезло. Ну да что уж теперь… Придется забрать домой, а то на одной больнице можно в трубу вылететь. В итоге двое недужных в доме… тоже красиво. Просто супер! Тут дай бог с дядей Витей по-хорошему разобраться, а то ведь брыкаться начнет, старикан капризный… Пашка распустил. И перед ним, Володей, хозяина строит, сволочь! Точно, утешал Верину мамашу, власть забрал. Хорошо хоть Вера понимает. Ничего, пробьемся. И с Таткой разберемся, не все сразу. Вера права, она здесь никому не нужна. Ей все равно где быть, трава травой…

Они неторопливо шли по аллее, Володя искоса наблюдал за Таткой, она же смотрела себе под ноги.

— Там! — Татка вдруг остановилась, кивнула на боковую аллею. — Я помню, папа там.

Они свернули на булыжную аллею, такую узкую, что им то и дело приходилось уворачиваться от веток цветущего жасмина. Здесь, казалось, шел снег: отцветающий жасмин ронял лепестки, и они, невесомые, плавно парили в воздухе и падали на булыжники под их ногами. Добавьте сюда пух от тополей вдоль кладбищенской ограды, оседающий на ресницах и щекочущий нос. От жасминных лепестков и тополиного пуха было светло, и печаль, разлитая в воздухе, тоже была светлая.

Татка остановилась перед памятником — скромной плитой черного мрамора с крестом наверху. Володя отошел, ему показалось, она хочет остаться одна. Татка присела на крошечную скамеечку у изножия, задумалась.

Володя, гуляя туда-сюда вдоль аллеи, посматривал в ее сторону. Он заметил, что губы Татки шевелятся, она что-то говорила, нахмурившись и сосредоточенно глядя на памятник. Действительно, с приветом, подумал.

Он не услышал, как она подошла, и вздрогнул, почувствовав ее рядом.

— В порядке? — спросил.

Она молча кивнула.

— Ты хорошо его помнишь?

Татка молчала, сосредоточенно глядя под ноги. Потом сказала:

— Он любил меня.

«Он любил меня…» Вся жизнь в трех словах. Прошедшее время, и ничего в настоящем. «Единственный, кто любил меня, единственный, кто был рядом, гладил по голове, покупал игрушки, читал сказки на ночь…» — понял Володя. Сестра Вера и жена отца не в счет.

— Хочешь к тете Тамаре? — спросил он после паузы. — Она недалеко. Хотели положить рядом, да не получилось.

— Нет, — кратко бросила Татка.

— Может, в город? — спросил он после паузы. — У меня есть немного времени.

Татка повернулась к нему, и он впервые увидел ее глаза. Они были зеленовато-серые в коричневую крапинку, совсем как у Веры.

— Купи мне мороженое!

— Мороженое? — опешил Володя. — Какое?

— Какое? — Она выглядела озадаченной. — Не знаю. Зеленое! Не помню, как называется.

— Пошли в кафе, там много всякого, — подумав, предложил Володя.

Тут, наверное, следует рассказать немного об этом персонаже. Володя — красивый рослый молодой человек с открытым лицом и приятной улыбкой. Не злодей, не убийца, а наоборот, вполне добродушный, даже добрый, опять-таки, не коварный соблазнитель, ну, почти не соблазнитель… а что, разве это преступление? Мораль тут как бы размыта, всем известно. Тем более школьный друг Пашка был вечно занят и ничего, кроме работы, вокруг себя не видел, хотя и поговаривали, что не теряется, а Вера — женщина молодая, красивая, требующая мужского внимания. И вообще — вопрос, кто кого соблазнил. Большой вопрос.

Короче, Володя — спокойный и приятный человек, очень исполнительный, правая рука начальника. Другими словами, вечный помощник и вечный второй номер, вечно в тени босса. А босс Пашка — гений! Головокружительные планы, рискованная игра, безумные проекты, и ведь работает! Пашка замышляет, Володя исполняет, а также предостерегает, собирает нужную информацию о конкурентах и держит ухо востро. Стоит Пашке протянуть руку и пощелкать пальцами, как Володя — раз! — и сует ему нужный документ, номер телефона, список или справку. Пашка в полете, Володя же… что сказал поэт о рожденном ползать? Сказал, что не взлетит рожденный ползать. Правильно сказал. Так и Володя — не взлетит. А кто скажет, что ценнее: генератор идей или кропотливый их исполнитель? То-то и оно. Оба ценнее. Это был успешный тандем. Но рано или поздно второй номер начинает думать, что он не хуже, а может, даже лучше. Одним словом, плох тот солдат, у которого в ранце не припрятана маршальская булава. Сидело это чувство в Володе маленьким острым живым комочком, шевелилось, кряхтело, топало ножками, нашептывало в уши. Называется это чувство завистью. Обыкновенная, банальная до неприличия, серая, как дорожная пыль, скучная зависть. Ложка дегтя. Может, и роман с Верой случился в силу все той же зависти, в силу самоутверждения. А теперь Пашка кончился, можно и посочувствовать — ну, там трубить везде о том, какой Павел Семенович замечательный и креативный руководитель… был, портретик на письменном столе в кабинете, слеза в глазу, минор в голосе при упоминании о бывшем боссе — пожалуйста, не жалко, мы люди добрые. И отношения с Верой можно не скрывать — пусть народ знает, кто в доме хозяин. И дел непочатый край: подвинуть слишком резвых, указать на место слишком самостоятельным, разобраться с дядей Витей Лобаном. Пашка всех распустил. Висят в Интернете, курят в кабинетах, опаздывают, дисциплины ноль. Пашкино кредо: если он вкалывает, смотри сквозь пальцы на всякие мелочи вроде вышеперечисленного. Настоящих профи в мире все меньше, а все больше любителей. Ценить надо. «Он» — в смысле «работник». И в кабинет к нему вваливались запросто, без записи, да еще на «ты»! Володя пенял Пашке насчет излишней демократичности, указывал на разгильдяйство персонала и внушал, что должна быть логика. Логика! Босс — это босс, служащий — это служащий. Дистанция! Пашка только отмахивался, говорил: «И в кого ты, Володька, такой зануда?»

Эх, Пашка! Кончился наш Пашка. Судьба. Нелепый случай. Жаль, конечно.

Читатель знает из жизни или из сериалов, что случаются в жизни особи, гадящие из любви к искусству, причем, зачастую вполне бессмысленно — не могут иначе, потому как записные злодеи. Не дай бог, конечно, столкнуться с такой особью наяву. К счастью, их, как истинных гениев, немного. Большинство могут гадить, а могут и воздержаться. Зависит от обстоятельств и востребованности. И совсем уж немного тех, кто органически не способен на дурное — ну вроде как заслонка поставлена, предохранитель.

Володя принадлежал к большинству. К счастью или к несчастью, его способности не расцвели при Паше, зато сейчас горизонты перед ним открылись необъятные. Жена босса, компания босса, место босса! Похоже, пошла карта. Поперла. Значит, рассмотрели его, Володю, где-то там, наверху, расчистили дорогу, подтолкнули: давай, мол, парень, хватай судьбу за хвост. А также простили грехи, вольные и невольные. Доказывая тем самым, что жизненную логику и порядок мироустройства никто еще не отменял, как и всякие умные законы диалектики о цикличности развития, о витках и спиралях, о закономерностях и неслучайных случайностях…

…Татка застыла перед витриной с мороженым всех мыслимых и немыслимых расцветок, а также полосатым, с изюмом, с леденцовой крошкой и орешками.

— Это! — Татка ткнула пальцем. — И это! И это!

— Фисташковое, клубничное и шоколадное, — сказал Володя продавщице. — А мне кофе.

— И мне кофе, — сказала Татка. — Можно?

— Можно. После мороженого.

— Сейчас! Пожалуйста! Я хочу вместе. Я не пила кофе… давно. — Она смотрела умоляюще; она оживилась, говорила запинаясь и облизывала сухие губы.

— Не вопрос! Пусть будет вместе.

Володя умел быть великодушным. Он пил кофе и с улыбкой смотрел на Татку. Она торопливо ела мороженое; наморщив лоб, дула на кофе, отпивала глоток, снова совала в рот пластиковую ложечку с мороженым. На щеках ее появился румянец, лицо слегка подзагорело на солнце, что было особенно заметно в тени красного зонтика — кафе было уличным. Ему пришло в голову, что Татка осталась где-то в прошлом, что ей по-прежнему… сколько ей было? Семнадцать? Соплячка. И за все семь лет никто ни разу не купил ей мороженого. Или кофе. И не навестил. Ни разу. За бесконечных семь лет. Он вздохнул невольно.

— Что? — Татка подняла на него настороженный взгляд.

Он отвел глаза, пробормотал:

— Ничего, просто задумался. Вкусно?

Она кивнула.

— Очень! Спасибо. Послушай… — Она запнулась. — Можно спросить?

— Валяй! — Он улыбнулся, ему хотелось ее подбодрить. Он был незлым человеком.

— А что с Пашей?

Вопрос был неожиданным.

— Ты его помнишь? — спросил он не сразу.

— Помню. Не очень хорошо, правда. Он был муж Веры…

Володя любил рассуждать и расставлять все по полочкам. Прежде чем ответить, он рассматривал вопрос со всех сторон, обнюхивал и пробовал на зуб. Так и сейчас: «он был муж Веры» — как это понимать? Видела, что он остался у Веры на ночь? Не понимает почему? Смысл ее вопроса: «А ты кто в раскладе?»

— Пашу сбила машина, — сказал он после паузы. — Искали по всем больницам и моргам. Нашли на третий день в маленькой районной больнице, перевезли в частную. Его буквально сшили заново, никто не верил, что останется жив. Почти девять месяцев в коме. Врачи говорят, надо ждать. Он был мой друг, — сказал неожиданно для себя — это прозвучало как оправдание.

— Ты работаешь у них?

— Да. Еще хочешь? Кофе или мороженого?

— Уже хватит, спасибо. Ты сказал, у тебя есть немного времени…

— Хочешь на шопинг? — снисходительно хмыкнул Володя. — А деньги у тебя есть?

Татка вспыхнула, покачала головой.

— Ладно, только на полчаса, поняла? — Он достал портмоне.

…Стоя у входа, он смотрел, как Татка ходит между рядами выставленной одежды, трогает, надолго замирает, раздумывает. Заверещал мобильный телефон, это была Вера. Он отошел вбок.

— Что у тебя? Были на кладбище? — спросила Вера.

— Нормально. Были. Едем домой. Ты как?

— Поговорить нужно. Жду в офисе. Давай быстрее.

— Еду. Целую!

Но Вера уже не услышала, в трубке стояла тягучая пустая тишина.

Володя повел взглядом по залу и не увидел Татки. Он вошел в магазин, прошелся по рядам, пробежал по отделам обуви и сумок. Татки нигде не было.

Черт! Он метался по залу, спрашивал продавщиц, те пожимали плечами. Он бросился к охраннику, здоровенному амбалу со скучающей физиономией. Тот покачал головой и спросил:

— Сколько лет?

— Что — сколько лет? — не понял Володя.

— Сколько лет ребенку? — повторил охранник.

— Двадцать пять, — не подумав, брякнул Володя.

Охранник взглянул странно и ухмыльнулся.

Володя пробежал по торговому центру мимо всех пестрых бутичков, заглядывая через стеклянные стены. Раз, другой. Татки нигде не было. У него взмокла спина, ему стало по-настоящему страшно. Эта дрянь попросту удрала, обставила его, как лоха, и смылась!

Прошло полчаса, и он уже собирался звонить Вере, а потом в полицию, эмчеэс… куда угодно, лишь бы делать хоть что-то и занять себя, как тут его тронули за плечо. Он резко обернулся — это была Татка. Улыбаясь во весь рот, она показала ему крошечную бумажную сумочку с ручками-ленточками. Давно он не испытывал подобного облегчения!

— Где ты была? Я чуть не… — Он с трудом удержался от неприличного словца. — Я беспокоился!

— Смотри! — Она протянула ему сумочку. Он взял машинально, заглянул. Там лежала большая красная заколка для волос, усыпанная блестящими камешками.

— Что это? — глупо спросил он.

— Для волос! — радостно сообщила Татка. — Купила там! — Она махнула куда-то рукой. — Правда, класс? Там еще много всего.

— Больше так не делай, — сказал он строго. — Тут все поменялось, можно запросто заблудиться.

— Ага, поменялось, — сказала Татка, улыбаясь во весь рот, и Володя невольно ответил на ее улыбку. — Ничего не узнать.

Вера задержалась дома, поджидая домработницу Свету. Та позвонила, что застряла в пробке, но уже вырвалась и сию минуту прибудет. Вера пила на кухне кофе, поглядывала на часы, нервничала. Татка сидела у себя тихо как мышь, Вера к ней не заходила. Мысль, что эта находилась в ее доме, портила ей кровь. Ее раздражал Володя с его дурацкими утешениями… Когда она слышала уже в который раз, что все будет хорошо, она едва сдерживалась, чтобы не заорать: «Да пошел ты! Дурак! Ничего уже не будет хорошо!» Пока был Паша, Володя казался умным и сильным, надежной спиной, плечом, локтем, а теперь… И главное, некуда деваться. Во-во! Самое гнусное, что деваться ей теперь некуда. Свалилось все сразу: и Паша, и Татка, и дядя Витя. А теперь еще Светка. Корова! Чертова сплетница, домашний шпион… Не могла выехать на полчаса раньше, жди ее теперь!

Вчерашний неприятный разговор с дядей Витей не шел из головы. Вере казалось, что ее, как животное на охоте, обложили со всех сторон. Она мечется, а вокруг красные флажки. Он пришел вчера около девяти вечера, запросто, с цветами и конфетами. Она, удивленная, открыла, не спрашивая, думала, Володя. Она попросила его не приходить, ей хотелось побыть одной. Собраться с мыслями. А тут звонок — не послушался, пришел; она даже обрадовалась — одной было совсем паршиво и невмоготу. Но это был не Володя, а дядя Витя. Прибежал, словно почуял опасность.

Она сидела в спальне, смотрела на себя в зеркало и пила коньяк, рюмку за рюмкой. Ей было страшно. Она уговаривала себя, что все образуется, но ей все равно было страшно. Нет Паши, никто не сможет его заменить, Володя — мелковат и труслив. За Пашиной спиной — да, прекрасный исполнитель, не больше, в самостоятельном плавании — не тянет, но считает, что тянет, тщеславен и самоуверен. Почувствовал себя хозяином, заводит новые правила; секретарша Любочка шепотом донесла, что он поручил Алику Усику присматривать за коллективом и держать его в курсе. Паша был не подарок, конечно, он был излишне резок и прямолинеен, принимал решения с ходу, терпеть не мог наушничества. Но его не боялись, а Володю боятся… вернее, не столько боятся, сколько опасаются. Никто не хочет с ним связываться, сказала Любочка. В ее глазах был упрек; она была предана Паше и, как иногда думала Вера, спала с ним: без дальнего прицела, по-дружески — она знала свое место. Любочка сказала, что уходит, и Вера попросила ее подумать. Любочка ей нравилась — идеальная секретарша, умница, ничего никогда не забывающая, причем прехорошенькая, с маленьким кукольным личиком и изящной фигуркой.

Вера отпивала коньяк маленькими глотками, морщилась, откусывала от кусочка лимона, морщилась еще больше. В голове туманилось, и ее лицо в зеркале слегка расплывалось. Она рассматривала себя, наклонившись вперед, поправляла волосы, надувала губы, приподнимала бровь. Ей казалось, что в зеркале незнакомая женщина, и она уже в который раз подумала, что если долго рассматривать себя в зеркале, да еще после двух-трех рюмок, то вдруг наступает момент, когда там уже не ты, а совсем другой человек. Неизвестная женщина, которую ты никогда раньше не видела. Она смотрит на тебя с удивлением и тоже не узнает. Вы смотрите друг на дружку, и одна из вас наконец говорит: «Ты кто?» А другая отвечает: «А ты кто?»

— Что мне делать? — спрашивает Вера у женщины в зеркале.

— А что ж тут сделаешь, — отвечает та. — Теперь только сидеть и ждать, пока рассосется. Так получилось, чего уж…

— Ты думаешь, рассосется? Когда?

Женщина в зеркале пожимает плечами.

— А с этой что делать? Я все время прислушиваюсь, мне чудятся шаги. Я боюсь ее, она на все способна, она убийца. Она ненавидит меня. Она ненавидела маму. Она ничего не забыла. И теперь она снова в моем доме.

— Ха! — отвечает женщина. — Она не проблема. Она трава, а не убийца. Она ничего не чувствует. Она забыла, она ничего не помнит. Она не помнит твою маму, она не помнит отца. Вашего отца. Она ничего не помнит. Семь лет — большой срок. За семь лет можно сломать, разрушить, убить. Восстановлению не подлежит. Ты видела ее глаза? Они пустые. Ты видела ее лицо? Оно пустое. Ты узнаешь ее? Это не та маленькая стерва, которую вы ненавидели, которая убила любовника. Той больше нет. Вместо нее — эта. Корми таблетками, запирай на ключ, подыскивай новый пансионат. Она тут временно, не заморачивайся. Она — самая незначительная из твоих проблем.

— Что же мне делать? — снова спрашивает Вера.

— Взять себя в руки. Принять как данность. Держать удар. Полагаться только на себя. Ты хозяйка, ты главная, не позволяй никому, поняла? Ты была за спиной у Паши, теперь ты на виду. Под прожектором. Одна. Володя не в счет, слабак, временный попутчик. Будь осторожна. Ты идешь по канату, без зонтика, внизу орущая толпа. Я понимаю, это не твое — если честно, тебе всегда было наплевать на эту чертову компанию, ты вообще собиралась стать художницей. Ну, так продай ее к черту! И живи в свое удовольствие. Путешествуй, купи картинную галерею, ищи таланты. Торговля — это скучно, даже торговая реклама — скучно. Уходи.

— Думаешь, получится?

— Получится. Представь себе физиономию Володи, когда ты скажешь ему, что собираешься продать компанию. Ради этого одного… Дурак ведь!

— Не получится, — говорит Вера. — Ты же понимаешь, что ничего не получится. Дурак. А Паша… — Она вздохнула невольно. — Паша…

— Это уже неважно. Он свое получил. Понимаю. Все я понимаю. Но помечтать можно? — спрашивает женщина из зеркала. — А потом, всегда случается «вдруг», понимаешь? Ты мечешься в поисках выхода, сходишь с ума, бьешься головой в глухую стену, и вдруг видишь, как приоткрылась дверь! Поняла? Чудо — приоткрылась дверь! И тогда нужно прыгнуть, поняла? Прыгнуть в приоткрытую дверь. Собрать чемодан и… фьють! Или черт с ним, с чемоданом, прыгнуть с пустыми руками, не оглянувшись, не раздумывая, бросив к черту барахло. Только тебя и видели. Свобода!

Вера залпом выпивает коньяк, утирается рукой, говорит:

— Поняла. — Подумав, добавляет: — И не убежать ведь, некуда! Тупик.

Женщина в зеркале пожимает плечами. Вера думает, что она снова скажет: «Помечтать-то можно?», но она молчит, только смотрит с сожалением, как кажется Вере. Обе вздрагивают, когда раздается звонок в дверь. Пришел дядя Витя.

С букетом и конфетами. Вера открыла, он шагнул через порог, широко улыбнулся, сказал:

— Не помешаю?

Вера оторопело кивнула, бессмысленно глядя на его фальшиво-радостную физиономию, на внимательные глазки-буравчики, на темный склеротический румянец на выпирающих скулах, на пегие крашеные прядки, упавшие на лоб. Ее передернуло, она вдруг вспомнила, что видела его в ресторане с молоденькой девчонкой. Старая плешивая обезьяна! Друг дома, доверенное лицо мамы. И парфюм тошнотворный, сладкий, как у старой проститутки…

— А я думаю, дай загляну, поддержу Верочку, не чужие ведь, — проблеял дядя Витя, с улыбкой ее разглядывая.

— Проходите, дядя Витя, — пробормотала Вера, отступая.

— Чайку можно? — Дядя Витя протянул ей цветы, пышные розовые пионы. Вера машинально взяла. — Я конфетки захватил. Посидим, поговорим. Ты как, девочка, справляешься?

— Нормально. — Вера направилась на кухню, нечего баловать. Подумала и спросила, ругая себя за малодушие: — Мы на кухне, ничего?

— Люблю на кухне, — сказал дядя Витя. — Мне покрепче!

— Коньяку хотите?

— Хочу! — Дядя Витя потер руки. — Люблю коньячок в хорошей компании. Лимончик есть?

— Может, мяса?

— Поздно, Верочка, на ночь не ем, диета. Вот доживешь до моих лет… то нельзя, это нельзя, так и живешь. Как Паша? Вот горе-то! Навестить можно?

— Без перемен. Можно, но он все равно без сознания. — Вера поставила на стол бутылку и две рюмки. — Мне чуть-чуть.

— Что говорят врачи?

— Что они могут сказать… Говорят, все будет в порядке. Надо ждать и надеяться.

— Скорей бы, — скорбно вздохнул дядя Витя, разливая коньяк. На среднем пальце левой руки блеснуло массивное золотое кольцо-печатка. — Нам его очень не хватает. Давай, моя девочка, за здоровье Паши!

У Веры потемнело в глазах, и холодные колючки побежали вдоль хребта. С усилием сглотнув, она взяла рюмку. Дядя Витя опрокинул махом, закрыл глаза от удовольствия, шумно вдохнул через нос:

— Хороший коньячок!

Дядя Витя жевал лимон и, улыбаясь, смотрел на Веру. Румянец на скулах стал багровым. Веру передернуло от отвращения, она чувствовала, как ее захлестывает волна ненависти, ей хотелось закричать: «Говори, чего надо, и пошел вон! И не называй меня своей девочкой!»

— Всем сейчас трудно, — приступил к делу дядя Витя. — Компания на тебе, Паша в больнице. Да еще и твоя сводная сестра…

— Откуда вы знаете? — вырвалось у Веры.

— Слухами земля полнится, — туманно ответил дядя Витя.

«Светка! — догадалась Вера. — Шпионка чертова! Уволю гадину!»

— Я могу ее увидеть? Татьянку.

«Татьянку»! Веру снова передернуло. Все в дяде Вите вызывало в ней протест: слова, жесты, сочувственно-скорбная физиономия, даже кольцо-печатка! Она скользнула взглядом по рукам дяди Вити и заметила, что ногти у него покрыты бесцветным лаком.

— Она у себя, почти не выходит… — Она с трудом заставила себя отвести взгляд от сверкающих ногтей дяди Вити.

— Семь лет — немалый срок, — сказал дядя Витя, и в голосе его Вере послышалось осуждение. — Как она?

Вера пожала плечами.

— Узнать можно? Сильно изменилась? — настаивал дядя Витя, и Вера поняла, что перед важным разговором он, как опытный интриган, ищет слабое место, собираясь уколоть побольнее. Господи, ну что мама находила в этом подонке, уже в который раз подумала Вера. Друг сердечный…

— Что-нибудь случилось? — Вера не сумела сдержать раздражения. — Вы без звонка…

— Ничего не случилось, моя девочка. Пришел как старый друг. Жаль, Тамарочка не дожила, тебе было бы легче. Твоя мама была замечательная женщина, Верочка. Сильная, решительная. Но ты не одна, поверь, ты мне не чужая.

Вера молчала. Сидела, опустив глаза, тупо рассматривала стол.

— Я давно хотел спросить: это правда насчет Володи Супрунова? Ты хочешь поставить его генеральным? Официально?

— А что? — Вера взглянула на дядю Витю. — Он перспективный работник, Паша ценил его.

Дядя Витя укоризненно покачал головой:

— Он слабый работник, Верочка, кроме того, он много себе позволяет. Ты в курсе, что он увольняет людей, старых проверенных работников, и набирает своих дружбанов, а две сделки вообще провалил? Ты молодая, ты не разбираешься в людях. Не спорю, он способный парень, но за ним глаз да глаз нужен. Паша придерживал его, при Паше он пикнуть боялся. Я бы не советовал поднимать его, не тот он человек, неблагодарный и бездарь. Я мог бы помочь, я дело знаю. Он распускает слухи, что стариков отправят на пенсию, а только кто ж у нас старики? Я да Окунько Петя из бухгалтерии, а кто вкалывать будет?

Он смотрел на Веру в упор, и она промямлила, ругая себя за трусость:

— Это пока не решено. Но… неужели вам не хочется отдохнуть? Дача, рыбалка, не нужно рано вставать, стоять в пробках…

— Мое поколение привыкло трудиться, — веско сказал дядя Витя. — Я крепкий, Верочка, можешь на меня рассчитывать. Ваша семья могла всегда на меня рассчитывать. Я дружил с твоим отцом, хоть и осуждал его за то, что он бросил тебя с мамой, я дружил с твоей мамой… — Он понизил голос. — Ты была маленькая, ты многого не помнишь. Твоя мама доверяла мне. И после смерти отца я был с вами. Я помогал вам в тяжелых жизненных ситуациях, если помнишь. И Паша меня очень ценил. И с Татьянкой возился, встречался с нужными людьми, искал подходы, совал кому надо. Нашел заведение и отвез ее тоже я. Я!

«Чертов шантажист!» — озлобленно подумала Вера и сказала резко:

— Мы собираемся реорганизовать компанию — бизнес, как вам известно, идет не блестяще, многим придется уйти. Вы уже немолоды, дядя Витя, пора отдохнуть.

— Твоя мама никогда бы не позволила, — скорбно поджал губы дядя Витя. — Никогда! Она меня чрезвычайно ценила, у нее не было от меня секретов. Понимаешь, Верочка? Я был доверенным лицом твоей мамы… — Он значительно помолчал, потом добавил: — Даже больше!

— Секретов? — Сознание Веры уцепилось за неуместное словцо. «При чем тут секреты? На что он намекает? На то, что был маминым любовником? Ну и мразь!»

— Мамы нет, — сказала она твердо. — Паши тоже нет. Пока. И я боюсь, что нам придется расстаться, дядя Витя. Ничего личного, просто бизнес. У вас хорошая пенсия, компания выплатит вам значительную сумму. Поймите, все когда-нибудь кончается.

— Я так не думаю, моя девочка, — веско сказал дядя Витя. — Ты многого не знаешь.

— Чего я не знаю? — выкрикнула Вера, желавшая лишь одного — прекратить пустопорожний разговор. Она чувствовала себя выпотрошенной заживо, она схватила недопитую рюмку, опрокинула одним глотком.

— Ты ничего не знаешь! Возможно, настало время нам серьезно поговорить.

Он больше не улыбался, лицо его стало жестким, он смотрел на нее в упор. Вере стало страшно…

…Дядя Витя ушел через полчаса примерно. Сказал: «Не беспокойся, провожать не нужно, дверь я захлопну». Вера осталась сидеть за кухонным столом, невидяще уставившись на темное окно. В голове остались лишь две мысли: «теперь все» и «судьба». Связанные намертво, они крутились заезженной пластинкой. Вера видела, как, покачиваясь, плывет черный блестящий винил… до сих пор где-то в подвале доживают старинная громоздкая дедова радиола «Латвия» и коробка пластинок; девочкой она любила рассматривать их, а мама рассказывала, что это за музыка.

Ей казалось, что где-то глубоко внутри она знала. Догадывалась, что это была не простая дружба, ах, сантименты, ах, воспоминания детства, ах, ностальжи! Как это называется? Грязный бизнес? Рэкет? Аферы? Вот на чем строилась империя отца! И этому достаточно достать из сейфа кое-какие документы, чтобы… «Надеюсь, до этого не дойдет, моя девочка, — сказал он. — Кроме того, твоя мама… мы были близки, она мне доверяла. Я был ее… как бы это поточнее… — Он мерзко хихикнул. — Я был ее конфидентом, духовником, так сказать, у нее не было от меня секретов. И ты, Верочка, мне как собственная дочь…»

Скрытая угроза, замаскированная лицемерной отеческой улыбкой, ухмылкой вурдалака… о каких секретах идет речь? Они были любовниками? Кого это сейчас колышет? А вот документы — это серьезно. Ее вдруг бросило в жар: он сказал — как собственная дочь! На что он намекал? Что она его дочь?

Вера бросилась к зеркалу, уставилась на свое отражение. Идиотка! Ничего общего. Тем более, вдруг пришло ей в голову, они похожи! Она и Татка. Отец всегда говорил «Сразу видно, что вы сестрички». И Володя тоже сказал. Вот и выходит, что Татка — ее… алиби. Она усмехнулась угрюмо.

Мама знала, на что он способен, потому и держала при себе, а их заставила пообещать, что он останется. Господи, да она же боялась его! Он мог их уничтожить. Бедная мама, у нее не было выбора…

…Голос дяди Вити донесся откуда-то из прихожей, и Вера поняла, что он увидел Татку. Слов было не разобрать, но интонация были умильной, так говорят с детьми. Если Татка ему и отвечала, то очень тихо, и Вера ничего не услышала. Потом с треском захлопнулась дверь Таткиной комнаты, и что-то закричал дядя Витя. Тут же хлопнула входная дверь, и Вера увидела в окно, как дядя Витя побежал со двора. Она поняла, что диалог с Таткой не задался, и подумала мстительно: «Так тебе и надо, подонок!»

…Она не помнила, как добралась до спальни, как улеглась. Проснулась от утренней свежести и поняла, что лежит одетая поверх покрывала. Часы показывали шесть. Ее подташнивало, во рту был отвратительный привкус, ломило в висках. Она с трудом поднялась, чувствуя слабость в коленках, побрела в ванную. Приходила в себя, стоя под горячим душем. От вчерашних посиделок с дядей Витей осталось тревожное чувство непоправимости. Вера помнит, как вздрогнула, когда захлопнулась входная дверь, и как потянулась за бутылкой.

Босая, в халатике, она спустилась вниз. Постояла, прислушиваясь. В доме стояла тишина. Керамическая плитка под ногами была ледяной, и она сразу продрогла. Сделала пару шагов к двери Таткиной комнаты, но остановилась нерешительно. Черт с ней!

На кухонном столе стояла пустая бутылка из-под коньяка и две рюмки. В керамической вазе — букет, принесенный дядей Витей: она забыла налить туда воду. С минуту она рассматривала поникшие головки розовых пионов, потом выхватила цветы из вазы и сунула в пластиковое мусорное ведро. Туда же отправились пустая бутылка и рюмка, из которой пил гость.

Она сварила кофе, уселась за стол, пригубила. Вздрогнула, заслышав трель мобильного телефона. Это была домработница Света.