Глава 6
Римма. Остров элефанта
Женщина, чья склонность возрастает, не должна терпеть упоминания имени соперницы, разговора о ней или оговорки в обращении, а также неверности мужчины. Она идет к двери и, усевшись там, проливает слезы. Но, как она ни разгневана, пусть не идет дальше двери, ибо это ошибка, — так учит Даттака.
Римма сидела почти рядом с ними. Позади Игорька, лицом к Старухе. Их разделяла хрупкая деревянная решетка, увитая темно-зелеными плетями-ветками с мелкими белыми розами. Впервые у Риммы была возможность рассмотреть эту женщину вблизи. Старуха, конечно, выглядела много моложе своих лет. Красивая баба, этого у нее не отнять. Смуглая, черноглазая, породистая. «Настоящая ведьма», — думает Римма мстительно. В свое время она вытянула из Игорька признание, что Старухе уже… много. За пятьдесят! Когда Людмила позвонила ей и сказала, что видела Игорька с шикарной бабой и по ним было видно, что это не случайное знакомство, Римма устроила ему дикий бенц. Было это через три месяца после Индии. Они встречались тогда каждый день, с трудом выдерживая несколько часов разлуки. Она не очень обеспокоилась, услышав об этой женщине: во-первых, старая, а во-вторых, Римма знала, что Игорек сходит по ней с ума. Он звонил ей каждую минуту, беспокоился, когда она исчезала даже ненадолго, ревновал к клиентам, художникам и просто знакомым.
Вечерами она с нетерпением поглядывала на часы. Он врывался, холодный с мороза, соскучившийся и такой родной! Подхватывал ее на руки, кружил по комнате и кричал:
— О, Рим великий и могучий! Жалкий раб явился припасть к твоим стопам и помереть на месте!
Они, мешая друг дружке и толкаясь, готовили ужин и долго сидели за столом, болтая и дурачась. Потом смотрели кино — что-нибудь «культовое», раздобытое Игорем у высоколобых друзей. Римма сидела в своем любимом кресле, а Игорь — на полу, прижимаясь щекой к ее коленям. Он гладил ее ноги, а потом начинал целовать их… Губы у него были теплые, и ей было щекотно. Она отталкивала его, а он стаскивал ее на пол. Она отбивалась, хохоча…
— Как Станислав? — донеслось до нее, и Римма вернулась в реальность.
— Нормально, — ответил Игорь. — По-прежнему.
— А жена после Нового года больше не приезжала?
— Не было.
«Кто такой Станислав? — думает Римма. — Брат, кажется».
Игорь как-то сказал, что у него есть старший брат, который болен, почти не встает. Она спросила, что с ним, но Игорь ушел от ответа. Старуха знает о Станиславе, значит, они достаточно близки.
— Приятельница пишет, что у них объявился новый экстрасенс. — Голос у Старухи низкий и самоуверенный. Римме видна ее худая рука, длинные пальцы унизаны кольцами. — Говорят, чудеса делает, — продолжает Старуха, — безнадежных поднимает. Давай попробуем?
— Давай. Но, знаешь, Лидусь, я не особенно им верю. Шарлатаны они все.
«Лидусь»? Римму обдало жаром. Вот, значит, как! А говорил, старинный друг семьи, говорил, дружила с братом. Станислав, кажется, служил под началом ее мужа. Что их связывает? Что их может связывать? Она же старая!
Римма сидит, не сводя глаз с двух людей, сидящих наискосок. Она видит, как Старуха кладет руку на руку Игоря…
Римме кажется, что ей публично дали пощечину. Ей хочется плакать…
* * *
…На четвертый день пребывания в Индии их повезли на остров Элефанта, что близ Мумбаи, бывшего Бомбея, на хлипком пыхтящем суденышке с командой темнокожих, почти черных, мелких, по-обезьяньи ловких, скалящих зубы индийцев в белых одеждах.
Турист Шанин, с утра принявший на грудь, тяжело ступил с деревянного причала на палубу и проломил старые доски. Тут же, словно его дернули снизу, нырнул ногой в подпалубное пространство и плюхнулся задом на палубу. Всполошившаяся команда сгрудилась вокруг толстяка, помогая ему подняться и вытащить ногу из пролома. Капитан с расстроенным лицом стоял рядом, рассматривая повреждение.
— Ну, Шанин, если б задница не застряла, ты б и дно проломил! — сказал Зоня, стоя рядом, руки в карманы брюк, наблюдая спасательные работы. — А тут же крокодилов до хрена! И акулы!
Несчастный Шанин, красный и смущенный, тащил ногу из дыры. Его жена стояла рядом, злая, тяжело дыша, и шипела:
— Куда ж ты прыгаешь, придурок! Будку наел, посмотри на себя! Перед людьми стыдно! Ни в одну дверь не влазишь!
С хохотом погрузились на «кораб» и, не торопясь, пыхтя черным вонючим дымом, поплыли на остров Элефанта, горой вздымающийся на горизонте.
В море было приятно — дул легкий бриз, светило солнце, лилась музыка «Любэ» из кассетника Интеллигента, поставленного на скамью. Вокруг суденышка резвились дельфины.
— Если, товарищи, пойдем ко дну, — трепался дурашливый Зоня, — кто спасется, спросит с Шанина. Нехай платит нашим детям!
— А ежели он сам потонет? — спрашивал кто-то.
— Кто, Шанин? — Зоня делал изумленное лицо. — Да у него ж положительная плавучесть. Мы его заместо спасательного круга! Разве что акула сожрет. Слышь, Шанин, а в тебе сколько живого веса?
Жена Шанина с ненавистью смотрела на Зоню.
На острове группа, тяжело дыша, долго поднималась по выбитым в скале древним ступенькам. Было жарко и сыро, как в сауне, одуряюще благоухали растения, усыпанные большими белыми и желтыми цветами. Верещали птицы и прыгали священные животные — обезьяны. Маленькие, размером с кошку, проворные и нахальные, они корчили путешественникам рожи, швырялись веточками и едва не садились им на голову.
— Не кормить! — приказал Игорек. — Увидят еду — сожрут всю группу. Идем не торопясь, спокойно, — говорил он, видя, как трудно подниматься толстому хромающему Шанину. — Кто устал, встаньте в сторонку, пропустите остальных вперед. В джунгли не заходить, там змеи.
Услышав о змеях, туристы, идущие гуськом по узким каменным ступенькам, ускорили шаг.
— Привезли, как на погибель, — шипела жена Шанина. — И змей полно!
Минут через двадцать схватилась за сердце Светка:
— Хана! Хорош! Помираю!
— Отдых! — объявил Игорек. — Вон площадка, давайте посторонимся, пропустим Америку!
Американцы, бодрые старички и старушки в панамах и шортах, прошагали мимо, одарив замученных туристов ослепительными улыбками и дружеским «хай!». Группа некоторое время смотрела им вслед.
— Это из-за витаминов, — сказал завистливо Зоня. — Они ж витамины жрут, как мы хлеб.
— Или водяру! — прибавил Зонин сосед по комнате, Вовчик — «мой сожитель», как называл его Зоня.
— Лучше б я в гостинице остался, идиот! — нудил Зоня. — В теньке, у бассейна, с холодным пивком!
— Так, все, отдохнули! — объявил Игорек. — Продолжаем подъем!
И пошли они дальше, задыхаясь и хватаясь за сердца, на самый верх острова Элефанта, к древнему храму, неизвестно кем и когда вырубленному в скале…
На позеленевших скользких скалах по обеим сторонам от ступенек извивались тоненькие плоские ручейки воды. Римма подставила руку — вода, текущая из сердца камня, была холодна, как лед. Увидев желтый цветок, она сорвала его и воткнула в волосы. Полная Людмила легко шла рядом с ней. Антон по-пионерски унеслась вперед, демонстрируя крепость тела и бодрость духа. Римма прикидывала: что, если купить десять шалей для «Вернисажа»… их можно распихать Людмиле и Антону… Нет, Антон может отказаться по принципиальным соображениям. Ну и фиг с ней! Кому еще? Кто не откажется? Керубино? Точно! Он вообще ничего не покупает. «Крыша поехала!» — сказал про него Зоня.
Керубино — похожий на глуповатого ангела, за что и получил свою кличку, влюбился в Индию с первого взгляда, с того самого момента, как встречающие с радостными улыбками надели им на шеи гирлянды пряных красно-желтых цветов-бархатцев. И, видимо, на всю оставшуюся жизнь. Зоня тут же сказал, что чувствует себя полным идиотом и покойником в этом венке, и содрал с себя гирлянду прямо в автобусе по дороге в гостиницу.
А Керубино проходил в гирлянде весь день и с сожалением расстался с ней перед сном. Ему нравилось здесь все: уличные фокусники-йоги, сидевшие, закатив глаза, в позе лотоса, прямо под ногами у прохожих; кобры с раздутыми капюшонами, раскачивающиеся под заунывную мелодию дудочки; острая еда, от которой у половины группы случилось несварение желудка; палочки благовоний, торчащие повсюду, — от них вся группа дружно чихала и хлюпала носами; позолоченные рога коров и, главное, женщины — смуглые красавицы с прямыми спинами, сверкающими глазами и обилием звенящих украшений.
Раскрыв рот, Керубино впитывал пестрый индийский мир, незнакомые ароматы и звуки. Он подходил к людям на улице и заговаривал с ними на ломаном английском. На его улыбку с готовностью отвечали, иногда гладили по рукам и лицу, восхищаясь гладкостью и белизной кожи. Был Керубино некрупным юношей, с круглыми голубыми глазами и вьющимися, почти белыми, волосами. Учился он в политехническом университете, и присутствовала в его характере некая мягкая юношеская восторженность, удивительная по нынешним временам. Стоило послушать, как Керубино рассуждал о любви, — обхохочешься! «И где только таких делают?» — Зоня крутил пальцем у виска.
Каждый вечер группа собиралась у кого-нибудь в номере, доставалась «обменная» водка, и начиналась «роскошь общения». Маленькие зеленые ящерицы бегали по стенам, а иногда выползали из щелей большие черные жуки. Женщины визжали. Мужчины бесстрашно бросались на жуков с полиэтиленовыми мешками.
Обедали они в маленьком полутемном ресторанчике, где пахло сандалом и карри, курились палочки благовоний, тренькала «живая музыка» — несколько музыкантов в белых одеждах, сидящих, подогнув ноги, на невысоком подиуме.
— От такой музыки чувствуешь себя коброй, — сказала Римма, — так и тянет поизвиваться.
Бесшумно скользили улыбчивые официанты, наклоняясь к ним и повторяя: «Джус? Коффи? Ти?»[7] Спиртного не было и в помине — религия не позволяет. Хотя на базаре местные жители хватали туристов за руки, азартно кричали «чейнч»[8] и отдавали за водку фигурки своих богов — танцующего Шиву или Ганешу с головой слона, разноцветные каменные бусы, марлевку.
— Чейнч! — радовались туристы, доставая из сумок мыло, флакончики духов и бутылки водки.
По улицам бродили священные коровы в цветочных гирляндах и бубенчиках, с медными браслетами на ногах; широко несла свои воды священная река Ганг, а вместе с водой — трупы людей и животных, ибо далеко не всех сжигают на погребальных кострах на ее берегу — трупы преступников, младенцев и детей до пяти лет сбрасывают в реку просто так. Мать-Индия, несметно богатая и нищая, с постоянными неурожаями, голодом и эпидемиями, неукоснительно соблюдала ритуалы и традиции старинных племен, построивших скальные храмы в честь полузабытых богов. Тех самых, что изображены в любовных позах…
— Зачем? — трагическим шепотом вопрошала Антон. — Не понимаю! Это же так интимно! Зачем это нужно?
— Не переживай ты так, — успокаивала ее Римма, — это давно уже не интим. Это даже твои первоклашки знают.
— Но есть же предел! — кипела Антон.
— А мне нравится! — дразнила ее Римма. — Это же искусство, а у тебя одно на уме — интим!
— Никогда! — обижалась Антон.
«Ну и дура!» — хотела было сказать Римма, но, поймав предостерегающий взгляд Людмилы, прикусила язык.
Римма стояла перед гигантским каменным лингамом[9] в центре скального храма и внимательно его рассматривала. Постамент, на котором помещался двухметровый животворящий столб, был усыпан цветами, разноцветными шерстяными ниточками и горками риса — просьбами к богам о потомстве. Группа живо обменивалась впечатлениями. Мужчины стояли отдельно от женщин.
— Просто парадокс! — Антон возмущенно размахивала руками. — Ну, построили себе, ладно! Туристов зачем водить, не понимаю!
— Елена Петровна Блаватская пишет об этом храме в одной из своих книг, — торжественно объясняла Прекрасная Изольда. — «Это работа циклопов, требующая столетий, а не лет». Сюда приходили люди, желающие искупить грехи, приносили резец и работали. Даже члены царской семьи. Но постепенно храм был заброшен, потому что люди последующих поколений погрязли в грехе и были недостойны посещать святилище.
— А сколько ж его строили? — спросила любопытная Светка.
— Триста или четыреста лет, — отвечала Изольда. — И вообще нам никогда не узнать подлинной Индии. Индия беллати — то есть Индия белого человека, перед нами, а гупта Индия, то есть тайная, прячется за семью печатями. — В голосе Изольды слышались меланхолические сказительные нотки.
Римма стояла задумчивая, с желтым цветком в волосах. Игорь, пересчитывая туристов, как цыплят, обходил обелиск и, увидев Римму, нерешительно остановился. Он давно хотел заговорить с ней, но все не выпадало случая. Он заметил ее еще дома, когда группа шумно усаживалась в автобус. Все были на месте, а трое опаздывали. Игорь не особенно волновался, зная по опыту, что редкая поездка обходится без опоздавших, отставших или потерявшихся. Одну из троих он помнил — здоровая тетка с недовольным лицом, занудно выяснявшая, что нужно брать с собой из одежды и обуви, от москитов и змей и какие медикаменты входят в необходимый набор «индийского» туриста. Двух других женщин на инструктаже не было.
Троица прибыла перед самым отходом, вытащила чемоданы из такси, и он попросил мужчин, уже рассевшихся в автобусе, помочь. Был конец ноября, и холод стоял уже зимний. Римма была в зеленой куртке с рыжим мехом на капюшоне, и что-то словно толкнуло его, когда он увидел ее тонкую руку, поправляющую волосы… Антонина — та, что занудно выясняла, — нарядилась в бордовую куртку со светлой вельветовой отделкой, вставленной по шву на плече, отчего казалось, что на ней надет рюкзак.
— Антонина с рюкзаком — немедленно окрестил ее ядовитый Зоня. Потом она превратилась в Антона с рюкзаком, потом просто в Антона, как всегда и везде.
…Он подошел к Римме и сказал:
— Вы не устали?
Она оторвала взгляд от изваяния, посмотрела на Игоря и спросила:
— Почему физическая любовь у них стала религией? У христиан это грех, а у них — радость.
— Видите ли, — сказал Игорь, — это не только у них, это во всех древних языческих дохристианских религиях. Это диктовалось укладом жизни и…
— Мой муж плохо себя чувствует! — К ним подошла хмурая жена Шанина. — У него распухла нога.
— Извините, — сказал Игорь Римме и ушел с Шаниной.
Римма пожала плечами — ничего, мол, все в порядке.
Бойкий темнокожий народ торговал сувенирами — агатовыми бусами, брелоками и куклами в яркой национальной одежде.
«Куклы! А что, если начать продавать кукол в «Вернисаже»?» — раздумывала Римма, выбирая самую яркую пару в одежках из голубой и желтой тафты.
— Пенджаби! — объяснил торговец и добавил по-русски: — Купи! Спасибо!