Майор Киборг

Алинда Ивлева (2024)

Какие мрачные тайны может скрывать лес возле старого дома, доставшегося в наследство следователю Римме Лебедевой? Местные говорят, что эти места прокляты. А загадочные жёлтые шары — блуждающие души убитых много лет назад. Римма решает разобраться в запутанном деле, иначе домик с таким «приданым» вряд ли продаст. Вскоре она понимает, что оказалась здесь совсем не случайно.

Глава 1

Римма отодрала усохшую приколоченную к двери доску. Пошурудила в замке огромным ключом, механизм невнятно пробурчал, клацнул ржавыми зубами, щёлкнул несмазанной челюстью и впустил в дом новую хозяйку. Римма пригнулась и вошла в «родовое поместье». Дом осел, казалось, пол под крупной женщиной качался, как верёвочный мост. Побоявшись, что половицы рухнут вместе с ней в подвал, плюхнулась на скамью, стоявшую при входе. Лавка встретила гостью более радушно, только охнув от неожиданности. Римма включила фонарик на телефоне, скорее по привычке. В комнате с тремя окнами и без того было светло. Вспомнила, что, выходя из дома не проверила заряд в сотовом. Пятьдесят процентов, нормально. Видела провода, тянущиеся к дому, значит, свет есть. Посмотрела на иконку сотовой сети. То появляющаяся, то исчезающая одна палка. Ядрёна балалайка. И как Серёга меня теперь найдёт в этом Бермудском треугольнике. В правом углу, на полочке, устланной истлевшей тряпицей с остатками кружев по кайме, послышался шорох. Мыши, что ли? А когда-то там прабабка держала иконы.

Полуденное солнце вырвалось из серой ваты туч и воровато заглянуло в старый дом. Римма тут же выключила фонарик, чтоб не разряжать батарею. Как можно осторожнее, подкралась к красному углу. Вниз, по стене, сиганул огромный паук, оставляя тонкий серебристый след. Римма пошатнулась, схватившись за стол у окна, проклиная свое пластиковое колено и неповоротливость. В этот момент в дверь три раза стукнули чем-то металлическим.

— Кто там? — рука дёрнулась к бедру, где привычно находилась кобура. — Тьфу, ты в отпуске, майор Киборг, остынь, — адреналин погулял в крови и бросил в дрожь. — Кто-о, я спрашиваю, — рявкнула она, чтоб успокоить нервы.

— Ой, это я, местный, стало быть, старожил.

— Что надо?

— Думал, вандалы всякие ходють, бродють, опять же, мирным людям жить мешають. Все жёлтые шары ищут. Сдались им энти шары. Это от них я Фёклин дом досками-то заколотил. А вы, стало быть, ейная родня?

— Понятно теперь, где иконы. Стало быть, родня. Правнучка. А в деревне кто-нибудь остался? — Римма оглядела плюгавого старика в длинном поношенном, выцветшем, как и хозяин, плаще.

— А-то, остались. У нас тут места богатые: грибы, опять же, брусника, земляника, вот много морошки, опять же, в этом году. Надо вам за морошкой? Там гиблое место главное, опять же, обойти, я подскажу. Може и сам с вами снаряжусь. — Он хитро улыбнулся и потёр рукавом свой длинный в красных прожилках нос, будто хотел чихнуть. Открыл широко рот, зажмурился и резко продолжил: — Так много ягод, опять же, что без машины-то не увезёшь.

— Да я не по этим делам, дед. Мне бы продать халупу. А машина будет, сослуживец попозже приедет.

— Сослуживец — это хорошо. Служивые люди, опять же, очень хорошо. Ну я попозже загляну, поспрашиваю пока у кого интерес имеется.

Старик исчез среди кустов черноплодки, что разрослись вокруг дома, спрятав покосившееся строение от чужих глаз.

У Риммы резко закружилась голова. Как ненавидела она эти приступы. Туман в сознании испарился, она увидела перед собой дорогу, ту, по которой шла сюда от станции. Узнала дерево, обгоревшее во время грозы, загнутое в узел. Отчётливо услышала конское ржание, визг хлыста, незнакомую речь. Навстречу катилась телега. Под уздцы вёл мощного рыжего коня парнишка. В длинной рубахе, расшитой жилетке, широких штанах и лаптях. В телеге сидела девчушка в платье-балахоне и платке, повязанном на шапчонку. «В лаптях, он, ядрена балалайка, блин, че за театральная постанова».

— Свейки, — крикнул белобрысый мальчик, приветственно подняв хлыст, ничуть не удивившись незнакомке.

— Чего? — опешила Римма. — Говори на понятном.

— Пас ка ланкотес?

В этот момент завибрировал телефон. Римма вернулась в реальность. Прорвался Сергей. Забыв о пластике, заменяющем коленную чашечку, майор Киборг подорвалась к двери. Пол хрустел, чавкал и содрогался. Нагнулась, вынырнула через кособокий проём на ступеньку:

— Алло, алло, чих-пых тебя в рот, ты должен был часа два как приехать. Алло, я, чего, а-а? Я… — здоровая нога провалилась с хрустом между сгнившими досками крыльца. — Твою ж мать, а-а-у-э, не выйде-ет теперь цветочек аленький. — Римма взвыла, мысленно кляня бабку Фёклу, пытаясь выбраться. От боли опять помутнело в глазах. Как в калейдоскопе завертелись мухи перед глазами, осела на ступени, нащупывая инстинктивно почву под застрявшей ногой. Та беспомощно болталась. Огрызок доски зазубринами впился в плоть, порвав спортивные штаны.

Римма чувствовала неотвратимый «приход». Она знала, стоило ей хоть немного понервничать — это начиналось снова. Приступ тошноты, головокружение и картинка реальной жизни выключилась, словно кто-то невидимый имел пульт, управляющий ее сознанием, и сейчас щёлкал каналами в голове женщины. Щёлк. Лесная дорога. Щёлк. Холмы, присыпанные свежей землей пополам с песком на опушке среди корявых сосен. Щёлк. По лесу шли мужчина и женщина, странно одетые, по моде 60-х годов. У дамы в жёлтом коротком плаще высокий начес, возвышающийся стогом над головой. Мужчина в зелёном нейлоновом костюме с лампасами, Римма узнала любимый костюм отца, румынский. Он носил его, не снимая, до пенсии. На голове вязаная тюбетейка. Оба в резиновых сапогах. Следом за ними кружились вихрем золотистые огни, сбиваясь в стаю и рассыпаясь на мириады светлячков. Обернитесь! Обернитесь! Хочу видеть лица! Ну! Щёлк. В голове сумрак. Римма силилась разглядеть, куда идёт пара. Дачные домики. Синий…

Синий дом, сарай, синяя машина? Что это? Морг. Больница? Щёлк. На двери появился рот, который отчётливо произнес: «Двадцать девять могил. Ищи синий дом. Первомай. В подвале тыквенные семечки. Десять лет перерыв. И опять могилы». Дверь замолчала. Завибрировал телефон, снова прервав ее видения звонок.

— Серега! Спасай! — выкрикнула Римма.

— Я, судя по карте где-то рядом. Опять?

— Опять…

Римма начинала выходить из себя, уперлась здоровой ногой в порожек, схватилась за косяк и потянула застрявшую. Не смогла высвободиться. Боль прожгла, словно паяльником. Видимо, подвернула лодыжку, опять! Накрапывал дождь. «Хорошо, хоть навес над крыльцом не дырявый», — вспомнила она баб Фёклу добрым словом.

Чтобы отвлечься от панических мыслей и не упустить главную, достала блокнот из нагрудного кармана. На нее пялился, ухмыляясь, кот Базилио и подмигивала лиса Алиса. Вот-вот выпрыгнут с картинки и запоёт: «А поле-е-е чуде-е-ес… В стране дураков». Приехала «коттедж» продавать, дура. В ухо тут же прошамкал Базилио: «…Крекс-пекс-фекс. Не прячьте ваши денежки по банкам и углам. И в полночь ваши денежки заройте в землю там…». Заройте денежки. Там. Что там за холмы? Мальчик с девочкой, одежда. Хм. Вообще не наша. Так, думай, майор, думай, так, крекс, блин, пекс, фекс. Клад? Ну не, слишком просто. Баба в жёлтом плаще. Тут рядом уже Московская область. Я в Смоленской. Что здесь было? Ноут бы сюда. Боль отступила, мандраж прошёл. Панические атаки всегда исчезали, как только с головой ныряла в работу. Смоленская область входила в Литовское Государство. Эх, или как там? М-м, Княжество! Хорошо учили в школе, ядрена балалайка. Так, думай, думай. Римма вгрызлась в версию, которая становилась стройнее. Порывшись в кармане ветровки, выудила шариковую ручку. У парня был говор похож на прибалтийский. Дверь, твою мать, что ты мне хотела сказать? Кто услышит, подумает — психи на выгуле. Римма хихикнула и записала: «Тыквенные семечки. Смоленск. Двадцать девять могил. Десять лет перерыва». Точно, прабабка часто оговаривалась, Смялинис называла Смоленск, а Римма подшучивала да подтрунивала над заговаривающейся беззубой Фёклой. Гордо величавшей себя литвинкой. Кто такие литвины, маленькой Римме было невдомёк. Где этот обалдуй с энциклопедическими знаниями. И как его занесло в судебно-медицинскую экспертизу?

— Отдыхаешь, доча? Опять же, отдыхать в доме получше! Да и темнеть скоро будет. Электричеству вырубили уж год как. Свечу тебе принес, — вырос как гриб из-под земли дед в выцветшем плаще. — Я тебе так скажу, ты лучшее из дому не выходь, жёлтые шары безобидные для местных. А ты чужачка. Почем зря че приваживать темень. Откуда та темень, мне немыслимо. Но шо нечистое то дело — зуб положу, — дед сдвинул набекрень суконную шапчонку, нахлобученную будто на чучело, и по-рачьи уставился на на ногу Риммы. Та, вспомнив, что в тисках, напыжилась:

— Помогите, там у дома грабли видела. Может, поддеть доски — вот тут, самой никак.

— Ой, девка, вот я старый дурень, опять же, надо Глашу позвать, подсобить.

— Какую, на хрен, Глашу? — взревела Римма. — Нога немеет.

— Так целителка, самое то, опять же, — насупился старик обиженно. Но за граблями пошел, сгорбившись. Приподнял инструмент, в руках остался черенок.

— Беда дело, Фекла что могла путное оставить после себя, одна поруха, ох-ох. Стар я, помощник никудышний. Опять же, темень, — дед вполоборота попятился к калитке, — а свечу возьми. Второпях вернулся, поставил оплавленный огарок в алюминиевой закопчённой кружке. Крикнув из-за забора:

— Глашу упрошу, она подсобит.

Старик зашуршал полами плаща и исчез среди деревьев. Дождливая морось увлажнила лицо, смочила губы. Римма проклинала аварию, после которой она стала неповоротливой как беременный утконос. Боль в голени и лодыжке становилась нестерпимой, в мышцах жгло и немело одновременно. Железный корсет на болтах в спине, казалось, заговорил металлическим голосом: «Ха-ха-ха, оперативник, прогуливаешь посещение пенсионного фонда». Римма откинулась назад из последних сил, превозмогая страх потерять сознание, дёрнулась, как дельфин, выброшенный разбушевавшейся волной на берег. Раздался мерзкий треск. Хрясть-хрусть. Нога на свободе. Огромная заноза торчит из штанов.

Римма вырвала щепку, сдержала слезы.

— Зря выдрала, голуба.

Девушка в странном кафтане из ткани, похожей на сукно, поверх сарафана сизого оттенка зашла в калитку. Поставила в сетчатой авоське на землю трехлитровую банку молока. От тары парило. «Свежее», — догадалась Римма. Девушка достала из кармана домотканую грубую тряпицу и стеклянный бутылек, похожий на музейный экспонат. Откупорила резиновую затычку. Пахнуло дёгтем. Как от ихтиоловой мази. Римма поморщилась.

— Эка красна девица, — краснощекая незнакомка пальцем достала мазь и смачно намазала на импровизированный бинт. Без церемоний задрала штанину пострадавшей, наложила повязку и обмотала вокруг икры несколько раз.

— Жить будешь! А теперь в дом, свечу-то зажги, молочка хлебни и в люлю. А утром барин твой доедет и поговорим.

— Какой еще барин?

— Мужик твой.

— Откуда знаешь про него? — Римма поначалу насторожилась. Но вспомнив, что поделилась с дедом, расслабилась. — Странные вы тут все. С перепоя что ли?

— Ты и сама непростая. Видишь далеко. Так дальше носу своего и посмотри. Откудова я, откудова ты? А с твоим приходом нехорошие силы пробудились.

— Глаша?

— Она самая.

— Глаша, спасибо тебе, а ты давно здесь живёшь? Что за гиблое место? Шары золотые?

Девушка строго посмотрела, так, словно учительница на нерадивого ученика-второгодника.

— Завтра, — не глядя, суетливо выскочила со двора.

Римма как знала, взяла зажигалку, думала для костра пригодится. Мясо Серёга привезёт, шашлычки пожарят. Печку она в своей жизни даже не видела, как растапливают. Да и где искать в ночи дрова. Свеча покоптила, и занялась фиолетово-желтым пламенем в кружке возле кровати. Римма раздеваться не стала. Ватное, обшитое бордовой шелковистой тканью одеяло, отсырело. Под ним ватный матрас, набухший от влаги. Под ним скрипела панцирная сетка.

— Как в больнице, едрит твое на коляске. За шторкой на подоконнике увидела старую газету. Не усну, так хоть старую прессу почитаю, которой явно баба Фекла обезвреживала мух. Развернула у мерцающего огня свечи. Сразу же бросилось в глаза объявление. «В Московской области, в деревне Л. 5 сентября 1967 года найдена в своем доме зверски убитая пожилая пара. Подозреваемый задержан». Вляпалась, майор Киборг. И газеты — реликвия, такой и попу не подтереть.

Римма отпила молока, и тут же набухли веки. Она легла на койку и по телу разлилось тепло. Снился ей сон. Мужик в синтетическом зелёном костюме с лампасами ведёт по лесной тропинке девчушку. В одежде точь-в-точь, что у той, в видении. Сидевшей на телеге. Чудная.

— Эй, стой! Повернись, я сказала! Стой, стрелять буду!

Девочка пыталась вырваться, но мёртвой хваткой человек в вязаной тюбетейке прижимал малышку к себе.

— Повернись! — Римма рванула за мужчиной. Быстро нагоняя. Вокруг незнакомцев вихрем закружились жёлтые шары и выстроились в защитную стену между преследующей и путниками.

И тут она разглядела лицо. Морду. Преступника. Вспомнила его. Не может быть…