Записки на кухонном полотенце

Инга Максимовская, 2018

Книга о любви, повседневных буднях, трудностях и маленьких радостях большой семьи, очень среднего достатка. Пытаясь удержаться на плаву, неунывающая семейка состоящая из мамы, папы, трех неугомонных детишек и шебутной собаки породы джек-рассел, отзывающейся на погоняло «Падла», постоянно попадают, в смешные и не очень, передряги, делающие их жизнь интересной и насыщенной. Обложку подарили мне мои замечательные, любимые дети – главные герои моих заметок. Она окончательная и обжалованию не подлежит. Автор трепетно относится к творчеству любимых.

Часть 8. Берег мой, покажись вдали…

— Идем уже, — сказал Гоша и дернул меня за руку. Купив билеты до Саратова, мы брели по улице в неизвестном направлении, не имея абсолютно никакой цели. До поезда оставалось десять часов.

— Я устала, — заканючила я. — Пить хочу и писать. И вообще, поезд вечером. Может отдохнем где-нибудь? Зря ты из гостиницы выписался.

— Ага, зря. А платить за сутки, это тебе как? Гуляй, давай. Когда еще Москву посмотришь?

— Да я насмотрелась уже. Ну, Гошенька, ну родной. Давай присядем, — Москва утомила меня, не привыкшую к большому городу, своей громадой, большим количеством людей и постоянным гулом.

— Ладно, — сдался супруг, уткнувшись взглядом в монументальный кинотеатр, выросший перед нами, словно из-под земли. — В кино пойдем. Я тоже что-то притомился.

О, смотри, «Обитель зла». Прям про квартиру нашу, — хохотнул муж и твердым шагом двинул в цитадель культурного развития.

— Не хочу боевик, — тут же заныла я.

— А чего же еще-то смотреть? — удивился Гоша. — Уж не мелодраму же?

— А мелодрама чем плоха?

— Думай, что говоришь, женщина, — хмыкнул благоверный, и я подчинилась авторитету галантного кавалера Гоши.

Билетерша скучала. Явно и откровенно. Окинув тоскливым взглядом брутального Гошу и растрепанную меня, она хмыкнула, блеснув золотой коронкой, и выдала нам билеты.

— Попкорн хочу и колу, — уставилась я на мужа просящими глазами.

— Куплю. Иди, пописай сначала, хотела же.

Гоша встретил меня возле входа в кинозал, улыбаясь от уха до уха. Под мышкой он держал двухлитровую бутылку колы и пакет кукурузных палочек.

— Тут магазин через дорогу, — пояснил он. — В кинотеатре покупать — сплошная антисанитария да и дороговизна жуткая.

— Но я хотела попкорн, — заныла я, в душе смиряясь с перспективой пить колу из горла.

— Да какая фиг разница. Кукуруза, она и в Африке кукуруза, — вызверился любящий муж и сунул мне в руки лакомство. — Нет бы спасибо сказала, что я о тебе позаботился. Все недовольна.

Зря Гоша говорил, что я не довольна. Я была до ушей рада. В зале было прохладно, кресла удобные. Даже кукурузные палочки оказались страшно вкусными, от души посыпанными сахарной пудрой.

— Бум, бах, — грохотал фильм, взрываясь и стреляя, и потому я расслабилась и пропустила момент, когда Гоша закрыл ясные глаза. Потому, услышав первые громовые раскаты храпа, я даже не сразу поняла, что это. Мила Йовович, взглянув с экрана бесподобными глазами, замерла в нерешительности. Грохотнул взрыв, заглушаемый моим мужем.

— Агрх, — старался Гоша.

— Бум, — грохотали взрывы.

— Во дает, — восхитился сидящий на заднем ряду парень.

— Хороший фильм, динамичный, — подвел итог благоверный, когда я его все же растолкала. По экрану бежали заключительные титры.

— Да, и о чем он? — с интересом спросила я.

— О жизни, — уклончиво ответил Гоша. — Не приставай.

До вечера мы мыкались по улицам столицы. Я ныла. Гоша скрежетал зубами.

— Пошли на вокзал, — решил он в конце концов. В зале ожидания перекантуемся раз ты такая слабачка.

Зал ожидания Павелецкого вокзала к отдыху не располагал.

«Интересно, кто придумал эти сиденья? Ему бы пыточные орудия для инквизиторов создавать. Цены бы не было человеку. Ладно, хоть Гошик не заснет. Наверное…» — отрешенно думала я, стараясь угнездиться на неудобной лавке. Гоша молча ерзал рядом и дико вращал глазами — первый признак бешенства.

В поезд мы, как всегда, ввалились в последний момент. Супруг мой все же уснул, а я, старательно притворяясь, что не знаю этого храпящего монстра, прощелкала момент его побудки. Грохоча чемоданом по перрону, который, к слову сказать, чуть не забыли в камере хранения, мы, как два рысака, неслись к своему вагону, рассекая Московский воздух грудью, заскочив в него уже на ходу.

— Вот ни в чем на тебя положится нельзя, — задыхался муж, резво перебирая ногами. — Неужели нельзя было за временем следить?

–А нефиг храпеть, как бегемот, — огрызалась я, поправляя на плечах лямки любимого рюкзака, куда Гоша переложил гантелю. Гантеля подскакивала и больно била меня по спине, вышибая дух.

— Ага, и поэтому ты смылась через три ряда. Мужа стесняешься. А обещала чего? В горе и радости…. Коварное ты существо, — краснел лицом благоверный, но в глазах его читалась неприкрытая любовь. Мужу было стыдно, но он никогда бы, даже под пытками, в этом не признался.

Спали мы, как убитые, не слыша, как несчастные из соседнего купе колотили нам в стену всем, что подвернулось им под руку, чтобы уменьшить звук Гошиного храпа. Как ломилась в дверь проводница, устав от жалоб пассажиров и головной боли вызванной раскатами грома, несущимися из вверенного ей объекта.

Утром нас провожали овацией. Люди, оглушенные и деморализованные, вытирали слезы радости. Кто-то даже плясал.

Родной Саратов встретил нас порывами ветра, швыряющего в лицо клубы пыли и рваные пакеты. Гоша радостно улыбался и восторженно смотрел по сторонам, не замечая неудобств.

— Ну вот мы и на родине. Нюська, ты чувствуешь? — сказал любимый, тайком растирая рукавом слезу по чумазому от пыли лицу. — Воздух родной земли.

Я только закивала головой, выпутывая из волос подозрительного вида замасленную бумажку и борясь с хрустящей на зубах пылью. Но Гоша не видел заплеванного перрона, спящего у входа на вокзал вшивого бомжа и другой неприглядной истины. Он был дома. Он был в восторге.

Я прижалась к мужу и поняла, что тоже счастлива, еще не зная, что меня ожидает в ближайшем будущем.