Свет родной звезды

Инга Лиман, 2023

Им нужны женщины с планеты Земля. Им нужно то, что женщины никогда в себе не ценили. Не ценила и Оля, но она многое о себе узнала, ее мир перевернулся с ног на голову. И даже перед лицом смерти она решила искать способ вернуться домой на Землю, чего бы ей это не стоило. Она чувствует, шансы есть! Но оправдаются ли ее надежды?

Этим рядовым вечером белые сияющие звезды над улицей Школьной висели особенно низко. Яркими искрами они наплывали на Землю и путались в закорючках голых веток. Улица рано опустела, и редкий ветер колыхал красно-белую ленту, обмотанную вокруг наскоро сбитого из досок ограждения над дырой канализационного люка.

На втором этаже дома номер тридцать восемь, в окошке с кремовыми занавесками с треском открылась деревянная форточка и послышался веселый напевный голос. Это была Ольга Петрова, молодая энергичная женщина тридцати с небольшим лет. Она стояла у окна с телефоном в руке и рассеянным взглядом обводила пейзаж спального района.

— Да, работать в люксе кайф! Конечно, Людка и слегла с мелким в инфекционку, печалька, я просто кайфую в люксе. Мужички ухоженные, приятные, ха-ха-ха, дамочки такие деловые, все-то они знают. Ну, нормальный клиент идет, а не эти, с электрички дайте помаду подешевле-побыстрей.

— Ага, точно, конечно, я же о том же, — она рассмеялась, развернулась на пятках и присела напротив духовки, внутри которой под золотым освещением подрумянивались стройные ряды кексов. Аромат ванильной сдобы перебирался в коридор.

— Ты тоже заметила? Он уже третий раз приходит.

— По мою душу… да… т-ре-тий… да-да, — смех Оли стал приторным. — Такооой мужчина.

Женщина поднесла к глазам маникюр с длинными розовыми ногтями, напоминавшими когти, большим пальцем провела по свеженькому глянцу.

— Когда же меня в люкс переведут? Обещания сплошные! Да, и она думает, что я верю, ха!

— Маа, — в дверях кухни возник долговязый паренек с челкой на глазах. Он смотрел исподлобья, долго, и лишь, когда убедился, что она его не замечает, снова протянул глухое «маа».

Оклик заставил Олю вздрогнуть. Она резко обернулась к нему, и злая гримаса исказила ее по-детски радостное лицо. Закрыв телефон ладонью, она процедила:

— Чего тебе?

— Отец звонит, — мальчишка выставил вперед руку и покачал в воздухе кнопочным телефоном.

— И что мне теперь разорваться? Чего он на ночь глядя!

— Он второй раз звонит, ты утром не могла.

— А сейчас могу что ли? — уже тише пробурчала она.

Оля снова приложила трубку к уху и с полуулыбкой промурлыкала:

— Дорогая моя, Маш, Маш, хорошая моя, я пойду, муженек бывший звонит, надо послушать, что там он хочет, — и едва слышно — я его уже пару дней динамлю. Ха-ха-ха. Ага, до завтра.

Она обернулась к сыну, уставилась. Ребенок отвел взгляд и нервно вздернул головой, чтобы челка упала на лицо.

Женщина выхватила телефон.

— Да! И чего тебе надо? Да неужели. И когда? Лешка согласен? А почему я только сейчас об этом узнаю?

Она смотрела на пестрый абажур у потолка и едва заметно покачивалась.

— Не может быть. Вот новость. Ага. Примите мои поздравления.

— Да, да, да, хорошо!

Оля резко отбилась и бросила телефон на стол.

— Как мне это все надоело.

И вдруг она замерла, понюхала воздух и припала к духовке.

— Мамочки мои, кексы!

Кексы в коричневатой корочке испускали горьковатый пар.

— Чтоб вам всем пусто было! — погрозила она Лешке.

— Да ладно, мам, я и так съем.

— Дождешься от тебя, как же. Ты и нормальные не ешь ничерта.

Она плюхнулась на стул. Покатые плечи под тонкой ночнушкой и прядь, выбившаяся из высокого хвоста, старили ее и придавали неопрятный вид.

На улице взвыла собака. Звук был высокий, наполненный отчаянием, короткий, и вдруг оборвался. Оля встрепенулась, бросила вопросительный взгляд на проход, но сына уже не было. На табуретку вскочила маленькая собачка с бантиком на голове и залаяла. Оля замерла в напряженном ожидании. И тут вой повторился.

— Как воет, бедная. Берточка, деточка, пошли, может надо песику помочь? Ай-да на улицу?

Она быстро одела малышку в теплый комбезик, накинула плюшевый пуховик и похлопала по карманам, там ли пачка сигарет.

— Леш, я с Бертой на улицу, — выплюнула она, и прямо в тапочках выскочила во двор.

Ленивые отблески из окон и дальних фонарей едва освещали проход на проезжую часть. Оля достала сигарету и с облегчением закурила. Вокруг стояла отчаянная тишина. Женщина медленно пошла вперед, стараясь не обращать внимание на холод, ползущий по икрам.

Берта поскулила и скрылась в темноте. Оля позвала её и сунула руки в карманы. Поводок натянулся, Берта пискнула и резко дернула поводок, вырвалась и метнулась обратно в подъезд.

Ольга только успела ахнуть, как вдруг во дворе стало светло, кустик у дорожки засиял и поддул в ноги нежным теплом. Запахло болгарской розой. Женщина почувствовала слабость, ее пронзило от внезапного страха, и тело дернулось в попытке развернуться, но приятная истома обволокла её. Мягкие тапочки соскользнули вниз.

Очнулась она в большом белом зале со стеклянным потолком, через который струился манящий, как лучи восходящего солнца, свет. Тело комфортно располагалось на упругой поверхности, и даже её больная поясница молчала от полного расслабления. Вставать не хотелось, как, впрочем, и думать, и от этой предательской мысли внутри натянулась и лопнула ледяная нить страха. А за ней один за другим без остановки побежали вопросы, предположения и допущения: «Что произошло, где мои тапочки… О, боже, Берта? Как мне связаться с соседями, как её разыскать. Я же на работу не вышла, предупредить. А квартира не заперта осталась. Сын! Мамочки! Что с ним?»

Ольга вскочила. Притаилась, вслушиваясь в идеальную тишину.

Она находилась в светлом зале с серыми вставками на белых стенах и купольным потолком. Посередине на одной изогнутой ножке возвышалась кушетка, похожая на больничную, но ни аппаратуры с длинными пыльными жгутами проводов, ни запаха химикатов, ни мусорного ведра с дряблым пакетом внутри не было.

Из глаз брызнули слезы, и картинка расплылась. Оля всхлипнула и осела на пол. Она была в длинном белом платье с узкими рукавами. Плотная губчатая ткань уютно струилась по телу. Стопы закрывали тонкие причудливые туфли. Оля задрала ногу, пригнулась ниже и смахнула слезы.

Плотная картонка обуви была разной толщины и эластичности. Большой палец прятался в чехле, приклеенном к подошве, остальные пальцы были открыты и только две тончайшие петельки перехватывали безымянный и средний пальцы. Пятку облегал более эластичный материал, повторяющий изгибы под щиколоткой. Свод стопы поддерживала пористая подушечка, и Оля поставила ногу на пол, встала, прошлась, с усилием надавливая на ногу, снова села и провела ладонью по подошве. Затем она скользнула ладонями по бокам и нащупала под тканью голую грудь и опять заплакала.

— Господи, что делать? — простонала она и упала на колени.

— Успокоиться.

Ольга спружинила, как дикая кошка, и замерла в стойке.

— Кто здесь? Кто говорит? Кто вы?

Тихо.

— Почему вы молчите? Что вам от меня надо?

— Успокоиться. Безопасность.

Она успела уловить звук этого голоса: медленный, очень четкий, похож на эстонский выговор, скорее мужской.

Оля призадумалась: «Ох, ну неужели это Виило? Неужели этот злобный тип осмелился мстить? Или нет, выкрал!!!»

Ольга вцепилась в волосы и патетически откинула голову назад. Минуту подумала и подкралась к стене. Стена была необычной, как будто каучуковой, но настоящей. Это снова тупик: «Вряд ли Виило на такое решится, это же мужской поступок, а какой из него мужчина, фикция. Нет, он не смог бы. Да и потом, он, кажется, вернулся откуда приехал».

Она приложилась к стене щекой, та была теплая, сухая и мягкая. Ольга хмыкнула и быстрее, чем что-то успела осознать, лизнула ее.

— О, боже, тьфу, — по-детски скобля язык пальцами обеих рук, она пыталась убрать ощущение того, что лизнула чей-то язык, и тут ее осенила еще одна догадка.

Прыгая от стены к стене, она стала прикасаться к ним то ладонью, то щекой, и сразу поняла, что загадочная поверхность копирует то, чем она к ней прижимается! На миг ей стало до невозможности смешно: «Это мультик какой-то! Это не взаправду! О, это только с ней могло такое произойти. Вот будет, что девчонкам рассказать, когда она на работу выйдет…»

Когда? Возможно ли это!? Глубоко внутри себя Оля почувствовала начало конца. Это было похоже на неопровержимую истину, утверждение, факт. И стремительной кометой в голове пронеслась мысль, что ее вызвали на ковер к некоему директору, который потребует ответа за каждую провинность, за каждую ошибку и ложь!

Заголосил вихрь других догадок: «А вдруг её расчленят на органы? Или будут долго, изощренно и мучительно насиловать. А она совсем не в форме. О, боже. Да она просто забыла, как это бывает. Когда это было в последний раз? После падения Бастилии? Но она так молода! Столько ещё не прожито, не изведано. И тот чудный крем, который она отложила, чтобы купить с зарплаты, столько надежд с ним связано.…чудный, чудный, чудный крем». Но эхо вероятностей таяло перед лицом напряженного ожидания чего-то непоправимого.

И тут прямо перед ней начали возникать длинные тонкие тени расплывчатых силуэтов. Оля провела рукой по глазам и обернулась вокруг себя. Ей казалось, что они выходят из стен, в руках длинные ножи и клещи, на лицах маски.

Мускулы корпуса сжало в сильном спазме, лёгкие не раскрывались для вдоха. По телу побежали крупные мурашки. Ее поглощало леденящее отчаяние. Она отключилась.

Издали донёсся щебет птиц. Ольга открыла глаза и вскочила. С грохотом по ногам посыпалось что-то холодное, скользкое. Женщина с визгом отпрыгнула.

На этот раз она находилась в небольшой комнате, освещенной ровным, приторно-розовым светом, падающим сквозь толстое граненое стекло. Было ли это стекло, вызывало сомнение, но его многогранность и толщина многократно преломляли внутри себя цветную дымку, и Ольга залюбовалась. Стекло занимало целую сторону, по бокам — светлые голые стены непонятного цвета. На полу кружились глянцевые мандарины и разноцветные яблоки.

Дышалось легко и свободно, может быть от того, что в голове посвистывало от тишины. Ольга подняла какой-то фрукт, тот, что был ближе, и надкусила.

Руки её затряслись. Из-под кожуры салатового цвета брызнула однородная мягкая масса, отдаленно напоминающая банан.

— Аааааа!!!

Женщина уставилась на яблоко. Затем быстрым шагом подошла к окну и начала исследовать раму. Никаких ручек и шпингалетов. Полотно окна буквально перерастало в твердую матовую поверхность стен. Она прислушалась, щебета как ни бывало. Тогда поставила ладони на стеклопакет и начала давить на него, в надежде, что он треснет. Но под кожей Оля почувствовала шевеление, покалывание и, ахнув, отпрянула.

Она постояла на месте, потерла лоб, насупилась, задумавшись, и ударила кулаком по стене. Поверхность пошла волнами. Оля стремительно развернулась и попыталась захватить ткань покрытия, надеясь, что, если она так плохо приклеена, то и отодрать ее не составит труда. Но как она не силились, складка не поддавалась. Она ударила еще раз, вцепилась в волнообразную зыбь и упустила. Поверхность стены перед ней снова была ровной и твердой.

— Так, хорошо, — прошептала она и села.

Губы беззвучно двигались. Женщина перебирала пальцы и тыкала то в одну сторону, то в другую. Замерла, встала, села, задрала подол платья и начала рвать его зубами, прикусила губу и вскрикнула. Аккуратно пальчиком коснулась ранки. Алая бусинка крови замерла на розовой подушечке пальца упала на белоснежное полотно, покатилась и начала проваливаться в ткань, превращаясь сначала в красное пятнышко, а затем в синее, голубое и растворилась совсем.

Оля не издала ни звука. Пора принять неизбежное. Это может быть только одно.

Ее похитили пришельцы… НЛО…

— НЛО.

Вот теперь все встало на свои места. Нет в этой истории места для мстительного любовника и даже для маньяка!

Это их силуэты она видела сквозь сон, армию долговязых доходяг. Они ей вырезали все органы!

Ольга положила руки на живот, под приятной тканью родной животик и ни отзвука боли, хотя язва давно бы ныла. Она уставилась на руки. Накладных ногтей нет, а свои — гладкие, розовенькие. Слезы катились по щекам.

— Кто вы, черт вас дери! Кто вы сволочи? Чего вам надо?

— Нужна энергия женщины. Умение творить реальность.

Ольга вскрикнула от неожиданности, начала оглядываться и зашептала:

— Матерь божья, чур меня чур. Откуда это? Кто здесь, кто вы?! — она закричала.

— Мы — друзья, — голос, как у робота, раздавался совсем рядом, но никого не было.

— Что вам надо?

— Нужна энергия женщины. Умение творить реальность.

— Что за бред! — Оля взвизгнула, — Может мою печёнку на опыты?

— Печень другие органы восполнять. Человеческий организм нет интереса.

— Тогда отпустите. Зачем я вам? Отпустите меня, пожалуйста. Я домой хочу. У меня сын маленький дома!

— Нужна энергия женщины. Умение творить реальность.

Оля зарыдала.

— Стоп! Плохие чувства разрушать. Быстро успокоиться. Приступить к функции женщин.

Но женщина упала на постель, отдаваясь эмоциям. И вдруг спросила:

— Ту-туа-алет где? Ту… алет… мне по…положен?

— Приспособления личной гигиены сзади.

Ольга осторожно, озираясь, обошла кровать и обнаружила нишу с несколькими обтекаемыми выступами на разной высоте.

— Что это!? — икнула она и схватилась за угол. — Как этим пользоваться?

— Земляне понимать, — раздалось у нее над самым ухом.

Она затряслась. Конечности похолодели и не слушались. Она видела себя маленькой девочкой, которую отдали в детский дом, и вдруг начала кричать мужским басом:

— Нелюди, нелюди! Верните меня обратно! Я здесь не хочу.

Вскочила, забарабанила кулаками по стенам.

— Домой, верните меня домой!!!

— Успокоиться, успокоиться! Небезопасно. Остановитесь! Мы вмешаться.

Ольга продолжала. Волосы налипли на мокрое лицо, язык заплетался. Острая нужда усиливала гнев, а когда он иссяк, накатила дикая жалость к себе. Оля — жертва, вновь обделенная, да еще лишенная дома и агнец.

Ей захотелось найти острый нож с тонким твёрдым лезвием и вонзить его в мякоть стен. Располосовать на шнурки каучук, чтобы из него брызнул сок, чтобы лохмотья и глубокие рубцы обезобразили это чудо техники. Исцарапать себе руки до крови, вонзая и вонзая лезвие внутрь, глубже, всей собой, каждой мышцей толкать его внутрь, колоть, распарывать это жалкое место!

Вокруг давно потемнело, издалека нарастал тонкий монотонный писк. И вдруг от стены отделилась большая вытянутая тень и начала стремительно приближаться. Ольга ничего не видела. Она заносила пустую руку вверх снова и снова, пришепетывала что-то, раззадоривая себя.

Периметр стен ожил. Одна фигура, потом другая вплотную обступали пленницу. Они приобретали объем и наполнялись цветом. Замершие, как монументы, одинаковые они сомкнулись в кольцо. Не было больше инопланетного нужника, не было панорамного стекла. Только оцепление из серых тел с тёмными пятнами вместо глаз.

Ольга замерла на миг и заорала. Дернулась в сторону, ещё, ещё. Но ей не вырваться! Она бросилась вперёд, обнажила кулаки:

— А! Пошёл прочь! Нет!

Ударной волной её отбросило на пол. Как одна, серые тела прильнули друг к другу и ринулись на неё. Они легли сверху, твёрдыми клешнями обхватили руки от предплечий до кончиков пальцев и ноги — от паха вниз.

Ольга беспомощно вращала глазами. Истошный крик замер в животе, она задыхалась. Круги глазниц вращались над ее лицом, липкий воздух заполнял пазухи. Женщина давилась собственными слезами. Она не чувствовала тела, только металлическую хватку и, вдруг, ударило по запястьям, щиколоткам. То ли огонь, то ли нож. Отрезали?!! Она замерла в недоумении и поразилась наступившей тишине. Клешни разжали. Фигуры отстранились и выстроились в ряд. Обжигающее тепло пряной струи побежало по бедрам.

Замершее пространство удивило её: его темнота, безучастность, тишина, отсутствие запахов, а теперь и внутри — пожарище и сладковатый дым, качающийся на слабом ветру.

— Что это было? — прошептала Ольга.

Она не ждала ответа.

— Ваши чувства опасность. Вас остановить.

Она подняла глаза на инопланетян.

— Что будет дальше?

Она видела безликую молчаливую толпу, словно сделанную из серого пенопласта как декорации или экспонаты в музее восковых фигур.

— Есть выбор. Вы помощь — мы даем новый дом.

— Кто вы такие?

— Жители другой планеты.

— Вы мне все отрезали? Зачем?

— Поставить приборы защиты.

— Защиты от вас?

— Защиты от вас.

Ольга пошевелила пальцами, подтянула к себе кисть. Все было на месте. Пальцы двигались, а запястье обхватывал тонкий браслет. «Милый», — мелькнуло у неё в голове, и металл сверкнул жёлтой искоркой.

Она закрыла глаза. Ее тело лежало распластанное на полу в собственной луже, темные слипшиеся волосы разметались по полу, грудь едва двигалась на вдохе. Её подняли. Их твердые руки держали ее сильно и уверено. Это были жесткие прикосновения, автоматические и бесчувственные. Она ощущала их согласованность, равномерные толчки и силу. Ее перенесли на кровать. Она не шелохнулась. И лежала недвижимая, словно ее приковали. Грудь размеренно ходила при дыхании, в голове прокручивались образы: дом, кексы, вой собаки, тапочки. «Где они меня подловили? Я никого не видела. У нас в районе всегда было тихо», — думала Оля, поворачивалась к запястьям, отмеченным браслетами, и снова понимала, что она попалась.

Когда Ольга проснулась, не стала открывать глаза. На душе саднило, тело казалось тяжёлым и уставшим, и вся она была наполнена горечью и болью.

Перед глазами всплывали образы этих существ, на теле то и дело вспыхивали места их безжалостной хватки, и в душе тут же отзывался страх, гадливость, словно она грязная.

Женщина хотела зарыдать, но в груди застрял ком, и ни одна слезинка не коснулась ее глаз. Ком этот придавал ей сил, и казалось, что теперь она стала не просто тверже, упрямее, а несгибаемой и безапелляционной. Надо только не думать о плохом!

Может стоит подумать про крем с омолаживающим эффектом? Нет! Нет, теперь это просто бередить раны. Это пустышка, детский сад.

Не стоит думать и про дом. Не сейчас. Ни в коем случае про Берту! Быстрее, надо сбежать в какие-то неизвестные грёзы, но куда?

Ольга перевернулась и вдруг ощутила неодолимое желание помыться, а потом — дикий голод.

Голова гудела, и веки набухли, как грозовые тучи. Жизнь и её перспективы сузились до размера умывальника: «Надо разбираться с этими… причиндалами. Если они есть, значит, все как-то должно работать. Пока не приспичило жёстко, надо все изучить».

Она поднялась и мысленно ощупала свое тело, пошла к санузлу. Это и стало бегством: в ожидание теплого ласкового душа, который непременно должен вернуть ей себя, ее чистоту и уверенность. Оля обхватила себя за плечи и сильно сжала: крепись. Сознание скользнуло в прошлое.

Утро в целом Ольга не любила и считала подвигом улыбаться после сна, шутить или фонтанировать хорошим настроением. Она не любила момент, когда надо открывать глаза, вставать с постели. Не любила ранние прогулки с Бертой, завтраки с сыном, его ковыряние в тарелке, вид искромсанной еды, которую он едва попробовал. Все это обязательно выливалось в перебранку, а если спросить про уроки, то и в скандал.

Изо дня в день она медленно включалась в ежедневную рутину через хандру, обязательно долго собиралась и опаздывала, чем ещё сильнее портила себе начало дня.

А её монологи у зеркала в ванной!

Сами собой в уме возникали убийственные фразы, и она сражалась с ними в бесконечной войне.

Женщина напомнила себе, что это новое утро, что она на другой планете! Но багаж оставался все тот же, та же тихая ненависть и фразочки из старого сериала: «Я столько на себе тащу! Я так стараюсь, а тебе дела нет. Ты все сидишь, морду скривил. А чего не так!? Яйца тебе надоели?! Пиццу, небось, съел бы. Ага, а ты поди на неё заработай, на пиццу свою!» А потом продолжение: «Господи, как же они могли! Как вы могли? Вы же меня вырвали с корнями, какие вы равнодушные. Разве так можно?!» Оля осеклась, задумалась, словно выбирала новую пластинку для патефона и нашла.

Совсем не так было по утрам с Виило. В самом начале, конечно. В те чудесные часы после сна, когда она прижималась к нему, и наполнялась его чудным запахом, чувствовала горячую кожу, тяжесть мужского тела. Тогда по утрам он шел гулять с Бертой, она пекла оладьи, варила в турке кофе с кориандром… Оля до сих пор помнила рецепт. А по возращении он садился с краю стола, шутил с сыном, и кухня казалась большой, как на итальянских виллах, и такой же солнечной. Оля смотрела на вихрастого сына, и ее умилял его тон, подростковая неловкость и даже то, как он чавкал. «Вот он какой, мое продолжение», — восклицала она про себя и смеялась, надеясь, что когда-нибудь родит ему такую же смешную сестренку.

Эта идиллия дала трещину, когда Виило приехал из первой поездки на родину, и поделился желанием его матери вернуть сына домой и даже тем, что мамаша принялась знакомить его с местными красотками. Дальше больше… Оля отогнала и эти воспоминания.

Между светом и тенью была лишь одна брешь: ее маленькая будничная, но архиважная цель, а все остальное не могло существовать. Она вернулась в наполненную светом комнату. Ум отодвигал от нее и розовое сияние, и ясность простых линий, и комфорт нового жилья. Она старалась смотреть сквозь, не вникая, не присваивая имени этому месту.

Ком внутри шевельнулся и начал размякать, подкатывать к глазам — Ольга резко разжала руки: так не годится, ей нужно быть стойкой и держаться пусть даже за боль.

Браслет дребезжал белым, и женщина взмахнула рукой в воображаемом танце, делано, от упрямства, хохотнула. Прямо перед ней находились две совершенно ровные белые панели с геометрическими выступами.

— Ну что, красавцы! Даем рекорд? Тете Оле нужно сделать свои мелкие делишки.

Она хрипло хмыкнула. Ком в груди шевельнулся.

— А-то тетя Оля невозможно хороша сегодня, — вяло хихикнула.

Она вспомнила, как звучит танго и рубленым шагом приблизилась к выступам.

— Там-там-там-там, — медленно и слабо, — мне нужен унитазик. Там-там-там-там, может это ты? Где-то тут точно должна быть кнопочка.

Ей показалось, что блеснул датчик. Бросилась к нему, растопырила ноги, присогнула и начала водить ладонями вдоль стены, как экстрасенс.

Тепло! Повеяло горячим воздухом. Эврика! Так, ещё немного.

Она прижалась к стене — без изменений. Тогда оттопырила ягодицы, прильнула к стене щекой и принялась возиться туда-сюда. Наклонилась к полу, замерла, прислушалась.

— Собака мордой вниз. Ничего. Соображай, Оля.

Женщина приставила зад к стене в надежде, что откроется какая-нибудь умная ниша, и выплывет унитаз. Она принялась медленно елозить по стене мягким местом.

— Тихо, тихо, девица, ещё вверх.

И вдруг она уперлась взглядом в лицо. Из копны нечесаных волос, сурово, исподлобья на неё смотрела незнакомая тётка.

— Аааааа! — Оля заорала, плюхнулась на пол. Тётка исчезла. Оля вскочила, огляделась, пусто. Села обратно и уловила встречное движение. Сердце екнуло, но вокруг было тихо. Она села на пол, подняла лицо и снова увидела ее, нахмуренную и молчаливую.

— Мама…неужели это я?

С таким вот лбом, собранным в гармошку, опухшим носом! А глаза где, почему не видно глаз? Задрав вверх брови и выпучив глаза, она теребила щеки. Из угрожающей мина в отражении превратилась в одичалую. Женщина состроила бровки домиком. Лицо исказила жалостливая гримаса, потом томно улыбнулась — и увидела вечно пьяную бомжиху Верку из соседнего двора. Вдруг из глаз брызнули слезы, Оля прыснула и засмеялась. Смех перешел в хохот. И вот уже Оля согнулась на полу, хваталась за живот, ползая на карачках, и сквозь смех рыдала.

— Улыбочка, улыбочка! — вставляла она иногда в паузах и снова заходилась гортанным бульканьем.

Отсмеявшись, она посмотрела на себя и в отражении узнала родные черты. Она водила взглядом по морщинам, всматривалась в выражение глаз, словно спрашивала, кто ты есть, чудо-юдо, и, наконец, с облегчением откинулась назад и… упала навзничь. Стена сзади пропала. Женщина распласталась посреди небольшой чистенькой ванны, устроенной в лучших традициях человеческой расы, с душевой кабиной, раковиной и банальным унитазом.

— О, родимый, — прошептала она и на полусогнутых бросилась вперед. — Ничего больше не хочу знать, чтоб ты работал, чертяка.

Унитаз работал, и Оля тихо облегченно засмеялась.

Затем она скинула одежду и вошла в кабину. Ручки теплые, будто пластмассовые, поворачивались с протяжным скрипом. Женщина сжалась в ожидании ледяной струи или кипятка, но ничего не происходило. Она начала дергать, крутить и стучать по рычагам. Внезапно сильная равномерная струя ударила по темечку. Из крана катилась не вода, а тугой прозрачный гель без запаха и цвета. Оля собрала его в горсть и поднесла к носу, лизнула, вспомнила, как вода растекается в ладони, как идет парок в горячей ванной, и гель растаял и скатился вниз. Капельки скоренько побежали от головы по телу, температура все повышалась, и Оля не сдержалась: «Йохуууу!»

«Вот бы сейчас сосиску с белым хлебом. И чтобы хлеб был свежий, с твёрдой корочкой и бархатным холодным мякишем. И чаек погорячей, сладкий-сладкий, ложки три положить, как в старые добрые времена, когда я любила Виило», — мечтала она.

Когда она вернулась в комнату, стекло окна искрилось и пропускало нежные желтоватые лучи, как будто солнечные. Прямые линии стен создавали впечатление порядка. Женщина подошла к стене и, положив на неё руку, стала медленно обходить комнату по периметру.

Гладкая поверхность ребрилась от прикосновений и расходилась складками, как шелк. А если провести пальцем, волны бежали треугольником. Если же просто ткнуть пальцем, возникали круги. Как на воде.

У окна она замерла в нерешительности. Оно выглядело толстым, как стеклянная плитка в общественных банях. Ольга положила на него обе ладони — мягко, надавила, потом снова и снова, и её пальцы погрузились в упругое податливое желе. Кожу покалывало, как от обжигающего южного песка, и она тихо засмеялась, прильнула к нему щекой, коснулась лбом, замерла. Остановись этот миг. Остановись внутренняя боль и страх. Остановись прошлое, будущее — исчезни. Нет, просто замри.

Она уловила аромат горячего хлеба и не поверила себе. Подошла к столику: у кровати на тарелке с белыми гусями, прямо как дома, обнаружила два куска белого хлеба, а рядом две сосиски! В цилиндрической кружке с цветочками был налит чай, и невесомый парок истаивал к потолку.

— Тут кто-то есть? — выкрикнула она и замерла, ожидая услышать металлический голос «твоя-моя не понимать», но ответа не было. Запах еды поторапливал, и Оля накинулась на бутерброды, щедро откусывала ароматный мякиш под хрустящей корочкой, сочную, брызнувшую в рот сосиску, прихлебывала крепкий сладкий чай. Она глотала быстро и жадно, выдохнула облегченное «ух» и откинулась в кресле.

— И что же дальше? — снова прошептала она этот вопрос, чтобы отогнать навязчивое беспокойство.

— Просим приготовиться.

Звук этого металлического голоса заставил ее вздрогнуть и развернуться к условному входу, месту, откуда в прошлый раз появились отталкивающие тени серых гуманоидов.

Оля почувствовала, как начала кружиться голова. От браслетов пошла сбивчивая пульсация, женщина закатила глаза и опустилась на постель.

Миг-другой сохранялась полная тишина.

Оля заставила себя собраться: «Успокойся, ты что, малахольная совсем? Подъем. Надо выяснить, что происходит».

Тишина продолжалась. Где-то с жужжанием должна была летать муха, раз за разом ударяться в стекло, но мухи не было. «Тело подтянутое и гибкое, ум светлый. Это мой шанс», — повторила себе Оля и неожиданно для себя вслух ответила:

— Я готова.

— Тогда следовать, — услышала она совсем рядом.

Она поднялась, робея, и сделала несколько шагов вперед.

Справа от нее, против света, уже возвышалась фигура, напоминавшая силуэт высокого человека, одетого в длинный плащ с капюшоном.

— Пойдемте.

Оля не могла понять, откуда исходил звук его голоса. Может быть, он возникал только в ее голове? Можно ли уловить колебания звука или увидеть его отражение на предметах? Или просто посмотреть, открывается рот инопланетянина или нет.

А тем временем существо обогнало ее и плавно потекло вперед. Перед ними разъехались створки стены, и Оля шагнула за пределы своей опочивальни.

Ее беспокойство притихло, и она старалась выглянуть из-за плеча инопланетянина, чтобы осмотреться. Видеть самого гуманоида ей было неприятно. Возвращались смутные образы серой толпы, прижимавшей её к полу, и ощущение опасности. По телу волнами пробегали мурашки, начинало знобить.

Сначала она думала, что окажется в сером туннеле из «Звездных войн», где воины в металлических шлемах охраняли раздвижные двери. Но она оказалась в подсобном помещении своего магазина.

Первой была стеклянная дверь, с обратной стороны заклеенная рекламным плакатом. Длинные полоски уже матового и пыльного от времени скотча скрутились на концах. А через несколько шагов — поворот налево и три ступеньки. Дальше длинный узкий ход, светло-серые стены, третья лампа мигала с противным металлическим постукиванием. Да и запах парфюмерии и шипучей соли для ванн, которая продавалась килограммами, мог быть только в ее родном магазине косметики «Леди Руж» на Привокзальной, 10.

Оля с шумом выдохнула и уставилась в спину своего провожатого.

Она видела исполина с покатыми плечами и броней костюма. Его неспешные движения в паре шагов от нее укачивали, и ей показалось, что она так же на Земле, а все вокруг — следствие событий, которые она подзабыла, например, из-за болезни. Или, спасая собаку, она свалилась в люк канализации, попала в кому, и окружающие образы снятся ее мозгу.

Впереди послышался равномерный гул. Оля встрепенулась и начала озираться из стороны в сторону, будто искала кого-то. Вспотела, ноги налились тяжестью.

Звуки исходили из большого мрачного зала, где в общей темноте, не ограниченной ни стенами, ни потолком, словно это было не помещение, а пятачок земли под открытым небом, били яркие пятна направленного света. Они располагались линиями и создавали двойную пеструю дорожку неведомой автострады, которая уходила далеко вперед и исчезала из виду бледной нитью.

В лучах розового света, согнувшись, сидели женщины. Друг от друга их отделяли разрозненные предметы, похожие на пухлые столы. Было тихо, и только прислушавшись, можно было уловить отзвуки равномерного жужжания, которые снаружи звучали монотонным продолжительным гудением.

Оля ахнула и уставилась на ближайшую фигуру пожилой блондинки. Она хотела приблизиться, попыталась разглядеть ее и тех, кто сидел дальше, но почувствовала толчок в спину и переступила порог. Что делают тут все эти женщины? Неужели она не одна такая? Как долго они здесь?

А между тем сзади ее окликнули, и когда она посмотрела перед собой, оказалась напротив трех совершенно одинаковых фигур. Они стояли за линией света. Его полоски казались неестественными, плотными, как сироп или атласная лента и не рассеивали темноту, а ложились на жесткие лица гуманоидов наподобие ритуальных масок в стиле провинциального сексшопа.

Это были особи одного роста, одного цвета, с одинаковыми головами и далеко посаженными миндалевидными глазами под тяжелыми длинными складками то ли бровей, то ли век. В голове, как пчела на цветке, закопошилась ассоциация, Оля прикрыла глаза подумать, но образ исчез.

— Приглашать быть здесь, — прозвучал размеренный механический, но достаточно мелодичный голос.

Она еще раз огляделась и присела на небольшой и очень удобный стульчик по соседству. Он был приставлен к белому коробу с обтекаемыми краями, внутри которого градиентом от розового к сиреневому расползался плотный пучок света.

Взгляд женщины скользил по очертаниям предмета внутри, Оля различила серое удлиненное тельце с недоразвитыми отростками и тройным хвостиком на конце, которыми существо пыталось уцепиться за что-то невидимое. Она равнодушно скользнула по нему взглядом пока не различила черные мутные глазки под набухшими розоватыми бугорками.

И вот тогда Оля поняла, что этот предмет живой, и что он смотрит на нее.

Она вскрикнула и всплеснула руками, потеряла равновесие и упала на бок. Женщина завертелась на полу, как жук, встала и замахала кистями, причитая:

— Господи, что это? Господи, что это за мерзость?

— Дитя планеты Заграй.

— Зачем это?

— Взрастить, как дитя с Земли. Любить, видеть сильным.

— Господи, это гусеница? Мерзость, мерзость!

Ольга пятилась назад и продолжала отталкивать от себя воздух.

— Какое дитя, я на него смотреть не могу… Уберите! Меня сейчас вырвет!

Она прижала ладони ко рту, закашлялась.

— Куда я попала?! Божечки мои!! Ох, мамаааа, ох, кх-кх… Противно-то как, это же личинка! Она же двигается, о боже.

Женщина зажала рот руками, надеясь спастись от тошноты.

— Ха, личинок любить. Да вы тут все уроды! Да пошли вы! Да пошли вы!!!! — голос превратился в мычание и оборвался.

Резко, в порыве внутреннего отчаяния она чуть было не бросилась назад, но в проходе позади уже висели длинные призраки, и пленница беззастенчиво зарыдала.

Ее взяли под руки. Долго и автоматически Оля переставляла ноги пока не поняла, что находится у себя. Собственная участь теперь окончательно ясная показалась ей не только пугающей, но и беспросветной. Она опустилась на кровать и долго сидела в тупом оцепенении.

Так же, как и до этого, перед ней стоял стол с подобием фруктов. И вдруг, что было сил, она оттолкнула его и начала топтать инопланетные плоды, уничтожая воспоминания о сером детеныше.

Она давила, пинала, растирала липкие следы по полу, и тут браслеты мигнули белым светом, затем еще раз и еще, и когда она снова подняла ногу, ее прошибло разрядом от пяток до макушки. Свет погас.

— Очнитесь.

Голос прозвучал в ушах ледяным эхом, и Оля закрыла их ладонями и перевернулась на живот.

«Я никуда не пойду, я не хочу думать, ничего вспоминать, я ничего не буду есть, я не хочу жить. Все исчезнете, вы все для меня исчезнете», — она заплакала. — «Ничего не хочу знать!»

Вокруг все стихло. Она сгребла подушку и представила маленькую шуструю Берту, которая так задорно прыгала по кровати, когда Оля отдыхала, или начинала делать в одеялах подкоп, совать мордочку ей в нос и щекотать усами. Оля улыбнулась, глубже зарылась в простыни, от них пахнуло Бертой и любимыми духами. Хорошо.

Она долго лежала, укутавшись с головой, заснула, и снова ее разбудил холодный голос. Она сильнее сжалась, вцепилась в простыни и зажмурилась так сильно, что перед глазами пошли круги.

— Время ничто, мы ждать, — прозвучало настолько близко, что Ольга подскочила чтобы поскорее отделаться от этого звука, забилась в изголовье кровати, подобрала под себя ноги и заслонилась подушкой.

На стуле, спиной к окну, за которым двигалось грязно-розовое мерцание, сидел инопланетянин. Его силуэт с удлиненным черепом и покатыми плечами напоминал Оле гору подушек, за которыми она пряталась в детстве. Запрыгнет на бабушкину кровать и шась к стенке, а на подушках тюль белая с кружевными краями, как фата, она под нее подлезет, притаится, найдет ли бабушка. Но бабушка, занятая бесконечными домашними делами, шла долго, и девочка засыпала в мягком убежище.

А сейчас с ней говорила эта гора подушек, от нее зависела вся Олина жизнь.

— Человеческие женщины — большая цена, — продолжал хозяин, — Все проходят боль. Ждем. Вас ждем.

— Не дождетесь, — выпалила Оля и втянула голову в плечи, словно ожидала удара. — Хоть на органы распустите.

— Тело нет интереса. Нужны свойства души.

Оля помотала головой и отвернулась.

— Землянки создавать любовь.

— Чушь, любовь либо есть, либо нет, — гаркнула из-за укрытия.

— Опыты показать, дети планеты Заграй стать главой из-за женщины Земли.

— Интересно. А где их матери?!

— Они вынашивать, рожать. Только.

— И что такого в женщинах с Земли, — Оля вытянула шею.

— Душа.

— Что с ней?

Хозяин повернул голову к окну.

Житель планеты Заграй был существом большого роста с продолговатой головой и длинным лицом. Небольшие широко расставленные глаза с большим синим зрачком притягивали на себя все внимание, и даже выступ розоватого носа, похожий на пятачок, не отвлекал от этой глубокой синевы. Изогнутая, будто сутулая, спина укрывалась серым костюмом из множества тонких пластинок, нанизанных, как чешуя. И Оля узнала…

— Милосердие, нежность, радость, сострадание, вера, зреть будущее.

Исполин подвигал плечами и разложил перед собой небольшие крепкие руки с крупной ладонью и тремя длинными пальцами. Броненосцы!

— Умение представлять будущее — что это еще такое, не понимаю.

— Видеть сильным, эффективным.

— А если оно не такое будет?

— Вы видеть его слабым, жертвой.

— Что за чушь! — Оля откинула подушку. — А если будущее будет другим, я-то причем! Если будущее такое вот несправедливое и мрачное!

— Будущее, каким его видеть. Будущее, какие ваши мысли.

— Это не так! Поверьте мне! — Оля подалась вперед и положила руку на грудь.

— Опыты доказать прав Заграй.

— Хм, ну а если не получается так, как хочешь? Сколько раз я работу меняла, вот, думаешь, сейчас бы мне в бутик на люксовую марку, а меня не берут. Нет мечтам, нет светлому будущему, — она развела руками.

— Вы страхи. Вы нет веры. Вы думать недостойны, — сухо произнес исполин. Маленькая щелка его рта не шевелилась.

Оля опешила.

— Ну, знаете ли, — она задумалась, — Ну, может быть… Так это вообще у всех и каждого.

— Есть люди другие. Верят, выбирают.

— Как это выбирают. Да вы не знаете, вы же с этой как ее…

— Планета Заграй. Раса заграян, — он неуловимо кивнул, — Проводить опыты. Много земных лет женщины качать детей Заграй. Сотни земных лет. Заграй знать, раса заграян нет выбора. Выбор есть земляне.

— Да какой выбор, о чем вы! Я замуж выскочила, как все. Почти сразу родила, а муж сбежал! Сбежал, падла. Алешка недоношенный родился, чуть не задохнулся при родах. Болел, слабенький был. А муж что? Нет, убежал от проблем.

— Не хотеть дать теплоты, много требовать. Не хотеть хорошего будущего, хотеть жить как мать.

— Да что вы говорите! — Оля перешла на крик. — Мать всю жизнь с алкашом мучилась. Всю жизнь у меня перед глазами ее слезы. О каком желании вы говорите!?

— Успокоиться. Вы нет безопасно.

— Тьфу на вас! Оля подошла к столу, где еще стояла кружка с чайными потеками. Быстрым решительным шагом, что-то шамкая себе под нос, она прошла к санузлу и налила из крана прозрачную жижу, а затем вернулась обратно и села на край напротив собеседника.

— Вот смотрите, я вам сейчас все объясню о своих мечтах, — она по-мужски расставила ноги и уперлась локтем в колено, — Я семью хорошую хочу, чтобы у сына братик там был или сестричка, мужик нормальный чтоб его воспитывал. А что получается, вокруг одни слабаки. Пьют или гуляют. Да и Лешка что, вечно молчит, огрызается, домой не ходит. Это нормально на мать гаркнуть, игнорировать, не учится! Только шмотки ему подавай да на карман, чтобы школу прогуливать. Мать ему вообще никак, только криком и можно.

Во рту у нее пересохло и давно уже хотелось отхлебнуть прохладной водички, а лучше выпить залпом, но она считала жизненно необходимым высказать этому яйцеголовому, как он ошибается.

— Выбрать не любить сына, не проявлять добрых чувств. Выбрать думать самцы слабые и плохие. Дитя расти слабым, плохим.

— Ложь! — Оля подавилась и глухо откашливалась.

— Хотеть обвинять других.

— Это все неправда, я хочу счастья. Но все против меня! — Оля сделала быстрый щедрый глоток.

— Самка не хотеть.

— Да с чего вы это взяли? Опыты что-ли ваши? — с высокомерной ухмылкой она отхлебнула из кружки.

— Опыты. Пить воду, — его кисть вздрогнула, инопланетянин медленно отогнул длинный костистый палец и ткнул ей в лицо, — Заграй нет воды. Самка Земли делать вода.

Множество брызг разлетелось по сторонам, Оля закашлялась, ее щеки раскраснелись, глаза блестели.

— Можно менять ход мысли. Всегда можно дать детеныш любовь. Времени нет, пространства нет. Любовь орган тела самки Земли. Любовь нет конца. Нет любви, особь брак, смерть.

— Вас послушаешь, так получается, я деформировала собственного сына!? — Оля жадно всматривалась в собеседника.

— И жизнь.

Оля сцепила зубы, внезапно ее взгляд остекленел, кровь отхлынула от лица, щеки побледнели. Она зло и равнодушно заявила:

— Это все ложь. Дичь какая-то! Мне это не подходит.

— Сотни земных лет самки Земли детеныши Заграй. Заграй стать великая.

— А сами-то вы, сами-то что?

— Раса Заграй нет выбора.

— А мне-то что? Какое мне до вас дело? Мне-то что делать? — она самодовольно ухмыльнулась и перекрестила руки на груди.

— Другие особи говорить, просить прощения.

— Ахах! Ага, — отхаркнула она и встала, — Да пошли вы со своей философией. Я во всю эту чушь не верю! Психология… Карты-звезды-прогнозы… Нет. Прощения я у них ещё просить буду. Это они мне жизнь испортили. Они! Я — жертва. Я!

Оля встала напротив гостя, помолчала, несколько раз кольнула грудь сведенными пальцами и начала ходить по комнате. Она будто что-то напевала, наклонялась к полу, поднимая невидимые предметы, ушла за загородку, долго возилась, и когда вернулась, комната была пуста.

Оля села, положила перед собой тугие кулачки и тяжело вздохнула. Комок в груди, снова душил её. Все это было гадко.

Все до одной мысли врезались в одну точку, этой точкой был Леша, сын, которого она на самом деле давно предпочитала игнорировать. Оля представила его одного, растерянного, больно закусила губу, чтобы не заплакать. А потом перед глазами возникла шумная компания незваных гостей и захламленный дом, и почувствовала прилив испепеляющей ярости: «Сволочь!» — свистнуло между зубами, — «Вы все сволочи!»

Дни тянулись медленно и скучно. Оля безраздельно предалась апатии и злой раздражительности. Общение с заграянами она открыто саботировала. Действенный способ — просто не обращать внимания, а если сильно докучали металлическими голосами или бесшумными посещениями, она начинала орать, громко причитать или изо всех сил размахивать простыней.

Оля безумствовала со вкусом и полной самоотдачей, а затем перестала вставать, в санузел ходила только по острой нужде. Так же пропали из рациона вода и земные деликатесы вроде сосисок и чая. Она безучастно жевала биомассу в виде фруктов и снова пряталась под одеяло в его сомнительный покой.

Каждую минуту, что обволакивала её, сдавливала, душила, она растворялась в воспоминаниях о Берте. Любовь этого маленького создания, искренняя и безупречная, согревала её душу и ещё дальше отдаляла от остального мира. От родных людей, отношения с которыми требовали труда и любви. От себя, жалкой и грязной. От будущего, которое теперь могло стать только унылым и беспроглядным.

Собака принимала её и такой, собака не требовала понимания, поддержки, веры. Это была хорошая породистая псинка с весёлым характером и живыми глазками. Она так быстро откликалась на её голос и так обезоруживающе ей радовалась, что никакого труда от Оли было не нужно. Чистая обоюдная любовь связывала их воедино. И это все. Не было претензий, неоправданных ожиданий, гниющих внутри обид. Нет, только радостный лай, безумная радость встречи и лёгкий нрав.

Она прибегала к ней в постель, юлой крутилась на подушке и засыпала с тоненьким умилительным посвистом, как малыш. Оля трепетала от нежности, и заходилась от приливов горячей и чистой любви. От любых проблем можно было спрятаться в этот Бертин писк и топоток маленьких лапок, несущих её к хозяйке.

И сейчас, каждую минуту она воскресала в себе безопасные воспоминания и погружалась в них без остатка. И даже утрата самой Берты, оставшийся от нее лишь дух памяти, были зоной безмятежности и покоя.

Дальше падать было некуда. И Оля схватила за хвост одну быструю мысль: вот так и буду жить. Но внутренние силы крепли, и она стала высовывать нос из укрытия чаще и мечтать о неведомой, запредельной жизни, глядя в сказочный, переливчатый монолит окна. На ум приходили книжки, прочитанные еще в детстве, о бескорыстных разбойниках и великих мореходах, рыцарях, феях. Она листала их далекие страницы и дописывала новые главы, меняла финалы и наполняла свою жизнь совершенно неправдоподобными личностями. Они заменяли собой ее реальную жизнь.

Когда в комнате послышался шорох, Оля не повела и глазом. Пришельцы ее не отвлекали, пусть ходят, сколько хотят. Но издали опасливо окликнули по имени, и Оля напряглась. Голос был абсолютно мужской. В нем был и тембр, и эмоции, и даже легкая, едва уловимая картавость. Она вскочила на постели.

— Ух, — глухо выдохнул силуэт у входа.

Оля подскочила на ноги и замерла на скомканных простынях.

— Святые кустики! — проговорила тень, — Здра-вствуйте.

Женщина ринулась вперед и через миг была рядом.

— Кх, кх, — кашлянул в кулачок, — Анатолий, — поправил очки и посмотрел на нее ясными голубыми глазами.

Оля молчала, сверлила мужчину взглядом. Он еще раз кашлянул и отступил в сторонку. Поглядывая себе под ноги и прищурившись, Анатолий внимательно осматривал комнату.

— Можно я, — кивнул на креслице у стола, — присяду?

Оля тяжело дышала, ноздри вздымались, как у загнанной лошади, в груди хрипело, и она приоткрыла рот, будто силясь что-то произнести. Но вместо слов пленница ринулась на вторженца и размашистым отважным движением положила ему на грудь жадные пятерни.

— Что, — фальцетом выкрикнул Анатолий, — кх, кх, вы делаете? — он отступил назад.

— Живой, — раздалось из сухого молчаливого Олиного горла, и дальше, как угроза, — Откуда?!

Она, роняя неразборчивые слова, тянула вперед руки. По щекам катились слезы. Анатолий вжался, склонил голову (объятий было не избежать), и тут же Оля прильнула к нему и запричитала в ухо.

— Родненький, человечек. Да как ты здесь, да как же это так? О, Господи, живой, живехонький. Анатолий, Толечка! Да неужели этот мир обитаем-то.

— Ну, конечно, тут же много женщин, — Анатолий пытался высвободиться и крутил корпусом.

— Хорошо-то как, с живым человеком поговорить. Так вот дождалась Олька-то. Ох, батюшки мои! Защитник ты мой. Человечище! Толечка.

Она заплакала, уткнувшись ему в шею, и мужчина положил на нее руки. Так они стояли, пока Оля не скользнула назад и села на кровать. Анатолий опустился в кресло, снял очки и провел ладошками по глазам и щекам.

— Грязно тут как-то у вас.

— Что? — Оля отмахнулась, — Откуда ты тут? Как ты здесь оказался? Ха-ха-ха. Я же не поверила, думала галлюцинации начались.

Засмеялась. Провела руками по волосам.

— Сколько я тут всего натерпелась. Да я сначала и думать не могла, что меня того, киборги эти выкрали. Думала бывший. Ох, ну и происшествие. А ты знаешь, у них тут личинки такие, типа их дети, так я нужна для того, чтобы их нянчить. Вот умора! А тут ты. Ох, я не могу.

Замерла, глаза ее сияли. Свет из окна освещал ее грязные слежавшиеся волосы, несвежий в пятнах балахон, но внутренний свет женского горения преображал все несовершенства, и Анатолий не мог отвести глаз. Сковывающая его неловкость отошла, и мягкая улыбка изогнула пухлые бархатные губы.

Оля засмеялась и запустила руки в волосы.

— О, боже, — спохватилась она и начала себя осматривать. — Мамочки, не смотри на меня. Ох, подожди, я сейчас.

Она метнулась к санузлу и вдруг замерла, развернулась к нему.

— Ведь ты же не уйдешь? Ты не исчезнешь?

Она бросилась обратно и упала к его ногам. Она забыла, что свет из окна может высветить все ее морщины и помятое лицо, что такая близость обнажает все ее стыдные запахи, но страх заглушил все остальное.

— Ммм, — промычал Анатолий.

— Иди, иди сюда, постой рядом. Давай ты мне о себе расскажешь, я превращусь в слух, ни словечка не пропущу. Но я это, в душ, срочно, ой, быстро.

Оля смутилась, засмеялась, потащила его за собой и прислонила к загородке у санузла.

Свет за окном бил в комнату. Анатолий мялся на месте. Взглядом он щупал кучи простыней на кровати и рассматривал пятна на полу, то и дело почесывал кончик носа и обтирал тыльную сторону ладони о длинный балахон.

— Ну, расскажи о себе. Ой, я никак в себя не приду. Как это вообще возможно? Как это вообще возможно!

За перегородкой журчала вода и вторила журчанию Оли, легкому смеху и возгласам, произносимым с искренней детской непосредственностью.

— Эм, мэ, ну, как все.

— Что, как все? Не расслышала, — снова смех.

— Как все сюда попал, украли эмм…

— Вот зачем так поступать! Одно слово, нелюди. Ты представляешь, меня как скрутили, чпок, браслетами по рукам и ногам, я думала… отрезали. Ноги и руки имею в виду. Ох, нелюди.

— Ох, Толя, вот и сказала, не думала, что язык повернётся, — усталый голос замер, — Ненавижу!

Грохот, отголоски торопливых движений, и Оля вышла обратно в молочном платье с тюрбаном из полотенца на голове. Она была свежей и помолодевшей, спокойной и грациозной. Стояла, молчала, смотрела на него ласково и безотрывно. Взяла за руки и медленно, как невесту, подвела к кровати. Сели.

Анатолий тоже улыбался. Его радовала исходившая от нее прохлада и женское тепло. Он дышал всей грудью и твердо сжимал ее мягкие кисти.

— Ну, как ты тут оказался? — прошептала она и коснулась его прядки на лбу.

— Меня тоже украли, ничего не помню. Проснулся привязаный, тут, заграяне вокруг стоят. Дернулся раз, два, говорят, не пытайся.

Оля прижала руки ко рту, ее глаза наполнились болью.

— Как же ты?

— Э, ну, пострадал, — монотонно проговорил Анатолий, — Там же все, семья!

Он вырвал руки, ударил себя в грудь, опустил глаза и отвернулся.

Оля уронила голову на ладони и тихонько заплакала.

— С женой хотел помириться, вот шел, никого не трогал. И бац. Очнулся уже тут.

— А что с женой?

— С женой? — помолчал, — Жили плохо. Сын остался неприкаянный. И я не успел ничего ей сказать.

Оля кивала:

— А что хотел сказать?

— Ну, что хотел. Хотел да не сказал. Сейчас, наверное, что-то другое бы сказал. Может и к лучшему, что не сказал.

— Почему?! Надо обязательно было сказать!

— Да что я мог ей сказать, дуре! — Анатолий вспылил. — Да и сам выпил.

Он замялся, потупил глаза.

— Кх, я ж чего тогда у этих молчал, думал, с перепоя кажется, — мужчина засмеялся.

Оля улыбнулась, взгляд не отрывала.

— Я принял для смелости, думал приду, надо же говорить что-то, перед сыном стыдно, она зыркает. Ну я и напился. В собственной квартире чая не нальет, — он поправил очки, интеллигентно отставляя палец.

— А чего же живешь с ней?

— Так ведь сын. Парень хороший растет. А с женой все нелады.

— Может ты чего не делаешь, может не помогаешь?

— Я не помогаю!? Всю душу наизнанку вывернул. Дома грязища, борща не сварит. Да ладно, — он махнул рукой, — домой не хочется.

Гость сопел.

— Может она обижается на что-то? — опасливо предложила Оля.

— А мне каково, а я не обижаюсь? — мужчина брызнул слюной и обтер глянцевые губы.

Помолчали.

— У меня тоже дома такое осталось. Даже думать больно.

Оля встала и подошла к окну, долго стояла, едва касаясь стены. Свет обводил контуры ее тела под легкой тканью, Анатолий замер в неудобной позе, ждал.

Оля перебирала в уме отрывочные слова, готовые, словно реченька, излиться в откровенную исповедь.

— Кх-кх, — гость неловко откашлялся и сел ровно, — Надо как-то тут устраиваться.

— Что? — вырвалось у женщины.

— Ну, тут надо устраиваться. Кто нас обратно отпустит.

— Но они же сволочи! — Оля подошла к собеседнику и уставилась на него.

— А как по-другому.

— Они нас семьи лишили! Боли сколько, — она схватилась за грудь. Давило от невысказанных слов.

— Дак, жизнь-то идет, моя по крайней мере, — Анатолий опустил голову и стряхнул невидимую пылинку с коленей.

— И что? — Оля замерла.

— Как-то устраиваться надо. Отрабатывать хлеб-соль. Чтобы хуже не стало.

Оля поджала губы, отшатнулась.

— А что. Новые условия, конечно, непривычны. Но и заграяне не такие и плохие.

— Заграяне? — переспросила Оля. Она начала ходить по комнате, как привидение.

— Да, заграяне. Одна женщина тут говорит, что еще на Земле слышала о них, ну, типа они представители высшей цивилизации.

— Одна женщина? — ее голос дрогнул.

— Да, здесь же много женщин.

— А мужчины есть? — кокетливая нотка не укрылась от Анатолия, но ее взгляд стал холодным и циничным.

— Не знаю, — неловким движением он поправил очки, встал, будто собрался не уходить, а отползать.

Оля загородила путь.

— А ты зачем приходил, Толечка? — пропел металлический голос.

— Ах, да, — он снова поправил очки, — Я пришел, чтобы передать послание от заграян.

Он снял очки, сильно сжал близорукие глазки и с силой, будто бы отчаянной и обреченной, произнес:

— Заграяне всегда готовы дать шанс землянам на жизнь. Шанс, если они будут служить на благо отведенной им цели.

— Да неужели. А если я не собираюсь служить их цели?

— Тогда они лишают шанса.

Оле не спалось. В голову лезли неприятные мысли. Сердце болело за сына, но она почему-то представляла его маленьким, смешливым дошколенком, с которым они по долгу миловались и свято хранили свои наивные традиции.

Потом из темноты выползал Анатолий, и его корявая тень дрожала на стене и стонала. Невнятные звуки превращались в обрывки слов, заграянские угрозы и голос бывшего: «Я ухожу от тебя, поняла? Ты мне больше никто». Она вскакивала, вытирала холодный пот и плакала от обиды.

Конечно, наивно было полагать, что внезапное появление Анатолия изменит ее положение. Но все же принять, что его подослали, что он ходит ко всем, как проститутка, чтобы оглашать приговор, а не спасать ее, конкретно ее — Олю, она не могла. И бесконечное эхо «конечно, здесь же много женщин», резало и жгло, словно ее снова бросили, как надоевшую, скучную, навязчивую школьницу.

Время текло, время утекало. Оля растворялась в нем и слабела умом, уставшая от постоянного бегства от боли и страха за себя.

И вдруг Анатолий появился снова. Возник на пороге и молча смотрел, как неспешно она разворачивает к нему оторопелое лицо и беззвучно шевелит губами.

— Извините, я снова к вам, — невнятно проговорил он и вцепился в очки, то поправляя их, то разминая красные глазки.

Вместо слов Оля прохрипела долгое «ооо» и закашлялась.

— Вы извините. Можно я сяду.

— А у вас что, своего бункера нет?

— Ха, бункера. Да есть.

— Чего не сидится?

Анатолий замешкался и раскраснелся.

— Да ладно, говорите. Хоть тишину разогнать.

— Вы думаете?

— Хуже не будет.

— Ну, не знаю. С женщинами всегда, как на минном поле.

— С женщинами, — эхом повторила Оля, — ходок что ли?

— Ну вот я же говорю, противотанковые мины на каждом шагу.

Оля склонила голову набок и криво улыбалась. Гость привстал, сел, а женщина продолжала смотреть в одну точку.

— Что новенького? — Анатолий пытался изобразить лёгкость, но осекся.

Оля перевела на него взгляд.

— Зачем вы пришли?

— Задание партии, — тихо и осторожно ответил мужчина.

— Партии? Правда? — Оля вдруг оживилась. — Какой?

— Хэх, — крякнул Анатолий, — Это, как его, шутка.

— В смысле?

— Ну, шутка такая, там, когда говорят про золото партии, про задание партии.

Ее лицо осталось каменным.

— Так я не поняла. Ты чего здесь забыл. Не меня же спасать, — Оля моргнула одним глазом.

— Да нет, конечно. Просто пришёл пообщаться.

Ее губы скривились, словно она смотрела на червяка, взгляд наполнился горечью, и она прошипела:

— Как приятно слышать, что никто не заинтересован в твоём спасении.

— Да какое уже спасение, мы ж пленники в чужой цивилизации.

Оля не слушала, она отвернулась к толстому стеклу окна. Её лицо было бледным, черты размытыми в блеклом свете, и она казалось собственной погребальной маской.

— Я вот думаю, что никто не потеряет от того, что меня вдруг не станет по-настоящему.

— Ну, этого я не знаю, — скороговоркой пробормотал Анатолий, и Оля развернулась к нему, — Это вам видней, вы ж там как-то жили.

— А ты, значит, ценный экземпляр. Точно, и тут вон устроился по бабам ходить, — Оля констатировала.

— Ну, почему сразу устроился. Почему по бабам ходить. Я же понимаю, что нянчить мне никого не доверят. А что остаётся?

— Бедненький, и ничего-то ему не остаётся. Снова безвыходная ситуация.

— Почему снова-то, она безвыходная.

— И шкурку надо спасать, чтоб до старости дотянуть. До старости так ходить общаться будешь?

— А что мне остаётся!?

— Ох не могу, тошно мне! — Оля заломила руки и рывком встала со стула.

— Что такое?

— Какой же ты мелкий человек. Ты и с женой так своей? Все у тебя безвыходное. Всё тепленькое местечко важнее. Вы случайно не с мамочкой твоей живете?

— Жили, а что в этом такого?

— Да, конечно, ничего. Счастливая семейка, упаси бог.

— Знаете что. Я попрошу уважения!

— О чем ты? О каком уважении? Ты сам-то никого не уважаешь.

Вдруг ее глаза загорелись, щеки зарделись, она горячо продолжила:

— Конечно! О чем я. Ты же, Толенька, миротворец. Да? Только бы никто не ссорился.

— А что в этом такого?

— Ха-ха-ха, меня осенило, — она хохотала в голос, — И вашим и нашим, попрыгунчик?

— Это не ваше дело, это моя частная жизнь! Перестаньте!

Ольга хохотала.

— Частная жизнь, не могу. Это тоже моя частная жизнь, — она обвела руками вокруг, — и ты мне мешаешь! Мне неприятна твоя позиция. Мне не нравишься ты, слабак!

— Вот, значит, как, хорошо, — он прятал глаза, краснел, пятился к выходу.

— Слабак! Слабак! Слабак!!!!

Его шея стала бордовой, он исподлобья смотрел на Ольгу.

— Я вас понял. Понятно.

Ее браслеты начали вибрировать, их цвет бледнел и из оранжевого становился белым. Женщина замерла и тут же бросилась за перегородку, послышалось журчание и шумное интенсивное дыхание, а потом всхлипывания и тишина.

Анатолий выскользнул прочь.

Ее комната была идеально вымыта. На столе в бликах неровного света играли зеленые яблоки и чуть недозрелые бананы. Оля восседала на маленьком стуле у окна. Волосы, собранные в высокий тугой пучок, делали ее похожей на царицу в будуаре.

Она держала в руках маленькую подушку, представляя, что это Берта, гладила ее, теребила ее милые упругие кончики, и ум вынашивал уколы, подсечки, безжалостные пикировки, обличения и главное: приговор.

Лютая ненависть, прожигающая ее душу с момента переселения, обрушилась на собрата по несчастью. Нет! Он продался заграянам. Значит, он такой же, как они, и это он отвечал за все ее беды. Этот неуверенный, подлый человек, предатель, слабак, враг номер один. И не мужчина!

Ох, как она устала от немощных, сомневающихся и жалких мальчиков-переростков. Как хотелось ей хоть раз оказаться в охапке сильных рук, услышать требовательный и сильный рык самца: «Теперь ничего не бойся, ты со мной!» И не хотела она уже больше нисколечко оправдывать его глупыми «ах, ведь здесь так много женщин, всех не спасешь», «а может он прав, надо же как-то жить», «да и он тоже попал в переплет».

Оля встала. Начала вышагивать из угла в угол, все еще наглаживая подушку. Вдруг двери разъехались, женщина обернулась. На пороге замер долгожданный гость. Оля фыркнула, швырнула подушку на кровать и сложила руки на груди.

Анатолий с понурой головой переступил порог.

— Ох, дружок мой по несчастью заявился. Медом тебе тут намазано?

— Не медом, — выдохнул он.

— Конечно, не медом, — Ольга громко напоказ засмеялась, — А чего же ты ходишь, заграянская рожа?

— Работа такая, — тихо ответил мужчина.

— Что?

— Заставляют сюда ходить, вот и хожу.

— Ах, заставляют.

Оля стиснула зубы.

— Значит, не заставляли бы не ходил бы? — угрожающе произнесла она.

— Да.

— Вот он как, — она развернулась на пятках, подошла к кровати и с размаху подхватила брошенную подушку.

— Так и нечего сюда ходить, — женщина вернулась, пригнулась к нему и тыкнула пальцем в грудь.

Анатолий посмотрел на нее устало.

— Что это у вас?

— Где? — она гаркнула.

— Вот… глаз, дергается что-то.

— Что!?

— Не нервничайте. Браслеты мигают. Нервный тик начался.

— Это вообще не ваше дело! — Оля заорала.

— Зато везде ваше? — он говорил тихо, в нос.

— А может и так, я всегда оказываюсь права!

— Где лево, где право?

— Что? Нет… В важном.

— Вы просто командуете и пальцами тычете.

— Я не тычу, ясно? — Оля выставила вперед указательный палец, но быстро одернула руку. Анатолий усмехнулся.

— И в чем же ваша правота?

— Да во всем.

— Интересно, — он нелепо сконфуженно улыбался.

— Интересно ему, а ну-ка брысь из моей комнаты. Пришел он, умного строит. Да я тебя насквозь вижу. Сладенький, маменькин сынок. Как ты еще жениться умудрился.

Ольга стала напротив, скрестила на груди руки и, повышая голос все больше, продолжала:

— Заявился, иди книжечки почитай, может твои эти дадут.

Анатолий тяжело дышал, разглядывая пол, рука вздрагивала к дужке очков, неловко развернулся на месте, словно что-то мешало ему сделать шаг, и все же ретировался к двери.

— Как же так мамочка не уследила, что сыночка пропал. Слабак ты, Толя.

Браслеты переливались красным, но Оля не обращала внимания и продолжала выкрикивать оскорбления вслед Анатолию, который все же скрылся за порогом. Оставшись одна, она прорычала «слабак», несколько раз ударила кулаками по воздуху, покружилась на месте, и упала на кровать, расставив руки.

Оле казалось, что в ее никчемном бытие появился смысл. Хорошенько подумав, она готова была признать, что это все же нечто другое: плохое развлечение, желание выехать за чужой счет. Но визиты мужчины давали ей ощущение жизни, в которой что-то происходит, в которой кипят страсти, в которой она берет сатисфакцию перед лицом всех ее бывших мужчин. Одна встреча становилась предметом многократных переживаний, которые Оля смаковала и день за днем перебирала в памяти. Но дни посещений были незапланированным событием, и она ждала, что у входа раздастся тихое «здрасте», каждый день.

— Добрый день, — услышала она вдруг и обернулась. Она вытаращила глаза, и тут же их выражение превратилось в хищное.

— О, Анатолий, ну, здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Ой, опять ничего не слышу, что вы сказали?

Анатолий вздохнул и сделал несколько шагов в сторону.

— Я по делу пришел.

— Ух, ты! Толечка занятой, только на минуточку, но выбрал время. Ох, благодарю.

Ольга подмигнула и скрылась за перегородкой. Послышалось пение и журчание.

Он постоял на месте, походил вдоль окна, сел. Хозяйка не возвращалась. Он кашлянул, потом еще, потом снова. Ольги не было. Анатолий тер запястье и медленно краснел.

— До свидания, — прокричал он, — Я в другой раз приду.

Оля стремглав вбежала в комнату.

— Как, даже чаю не попьете? — она засмеялась, — Дела?

— Да, к вам дела.

— От хозяев? — она понизила голос, подмигнула и произнесла таинственно, — А я все надеюсь, что скучаете.

— Мне нет до вас никакого дела.

Оля замерла. То ли тон его голоса, резкий, то ли сам голос, твердый, подействовали на ее настроение. С внезапным вздохом она опустилась на стул.

Анатолий медленно, подошел к окну и остановился. Обрюзгший, вполне молодой человек он мог бы выглядеть и лучше. Залысинки, нелепый балахон, пухленькие сухие губы. Молчание казалось бесконечным.

— Хватит стоять столбом! Отойдите от окна, вы загораживаете!

Анатолий не шелохнулся.

Конец ознакомительного фрагмента.