Хроники Ворона. Книга первая

Илья Юдачёв

Зоран из Норэграда, жестокий и хладнокровный наемный убийца, чья улыбка сродни заостренной стали, а смерть для которого – единственная форма справедливости, бродит по миру, следуя кровавому предназначению своего Ордена. Но призраки прошлого преследуют Зорана, а череда жутких событий и роковых случайностей заставляет его усомниться в выбранном пути.

ЦИРКАЧИ

Труппа возвращалась в Ригерхейм на большой шхуне, нанятой циркачами на деньги, вырученные с концертного тура по королевству Кадилия — государству, являющемуся вассалом Ригерхейма и целиком занимавшему небольшой материк к юго-востоку от него.

Большая часть пути уже была преодолена, и до захода в порт города Фристфурт оставалось чуть более суток.

Погода стояла замечательная, но для морских путешествий не подходила: ясная и в меру теплая, она не баловала паруса шхуны «Сердце девы» ветром. Едва заметно они подрагивали от скромных потоков воздуха, и корабль, плавно раскачиваясь на низеньких волнах, с неспешностью черепахи приближал артистов труппы «Цюрильон» к берегам своей родины.

Был полдень, и собравшиеся на палубе циркачи, сбившись в небольшие группы, болтали о пустяках, смеялись, гримасничали и обсуждали прекрасно прошедший тур по Кадилии, в каждом городе которой они собрали многолюдную аудиторию, бурные овации и солидную прибыль. Труппа «Цюрильон» — дружная и небольшая, но одна из самых талантливых во всем Ригерхейме и заслуженно известная.

Лишь хромой жонглер Динкель не хотел присоединяться к всеобщему веселью. Он был единственным на судне, кому было грустно. Он стоял в стороне от остальных и наблюдал за самой большой группой артистов, занявших центральную часть палубы. Они были веселы, шутили и кривлялись. Общение с ними могло поднять настроение всякому, кто присоединится к их радостному разговору. Кому угодно, но только не хромому Динкелю. Ему оно могло причинить исключительно боль, несмотря на то, что почти все артисты труппы являлись ему друзьями.

А причина этому проста: там стояла Флави, и она была не его.

Невысокая рыжая девушка со спортивной фигурой излучала жизнерадостность. Динкель слышал ее игривый смех, и он доставлял ему удовольствие, но лишь тогда, когда хромой жонглер закрывал глаза. Когда же они были открытыми, он не ощущал ничего, кроме страданий. Потому что ими он видел, как Флави обнимает за талию Эмиль. Высокий, смазливый, мускулистый акробат, одна из главных звезд труппы. Он и Динкель ненавидели друг друга.

«Почему она выбрала его, а не меня? Я ведь чувствовал, что нравлюсь ей. Неужели это из-за моей хромоты и шрамов? Неужели красивые всегда должны быть с красивыми, а страшные… одни?»

При поверхностном взгляде на Динкеля в самом деле могло показаться, что он не слишком красив. Он был не очень высок — рост его считался средним; он хромал на левую ногу из-за травмы бедра; его физиономия была испещрена шрамами, а длинные волосы, хоть и были всегда чистыми, никогда не причесывались. Но уже при внимательном рассмотрении становилось понятно, что он вовсе не является олицетворением уродства. От чуткого наблюдателя не могло укрыться ни то, какие правильные черты у его лица, ни то, насколько красивой и атлетической, если не брать во внимание хромоту, остается его фигура, ни тот ум, который излучают его глаза.

Война оставляет свой след в каждом, кто в ней участвовал, и Динкель знал об этом не понаслышке.

Трое артистов, среди которых были Флави и Эмиль, приблизились к краю палубы, остановившись в нескольких шагах от Динкеля.

— Я никогда не видел, чтобы зрители так тепло принимали клоунов! Они реагировали так, будто видели их впервые! Воистину, дикари, а не люди живут в этой Кадии!

— Ну хватит ворчать, Эмиль! Тебе все равно досталось больше всех оваций!

— Я и не ворчу, Жак! Просто подмечаю, что в Кадии живут дикари!

— Это Кадилия, а не Кадия! Эх, когда ты уже перестанешь нарочно коверкать это название?

— Да какая разница? Ты видел этих людей? Они и сами-то, наверное, не знают, как правильно называется их страна! К тому же, нам не за познания в географии платят.

Флави вдруг рассмеялась, найдя, по всей видимости, забавным ворчание своего мужчины. А затем подключилась к разговору:

— Ты неисправимый циник и мизантроп, — подметила она.

— Но с тобой-то я не такой. — губы Эмиля растянулись в игривой улыбке.

— Со мной просто невозможно быть циничным, равно как и затруднительно меня не любить. Только поэтому со мной ты не такой.

Флави обожала ходить с распущенными волосами, но на этот раз взяла с собой на палубу изящную черную заколку в виде бабочки — на случай, если ветер усилится и начнет трепать ее локоны.

Но вдруг, рассмеявшись из-за какой-то рассказанной Жаком шутки, Флави потеряла концентрацию и выронила свою заколку из рук, и та упала прямо в морскую воду.

— Ах! Это моя любимая заколка! — Флави выглядела очень расстроенной.

— Не огорчайся, милая, мы купим тебе новую. — равнодушно посмотрев на воду, ответил Эмиль.

— Это был подарок моего отца. Жалко, очень-очень жалко.

— Пойдемте обедать, друзья. Морской воздух жутко разжигает аппетит, — предложил Жак.

— Поддерживаю. Я голоден как зверь, — согласился Эмиль.

Опечаленная Флави, понурив голову, промолчала.

Троица направилась в каюты. И никто из них не услышал, как в воду упало что-то еще. Что-то, куда более крупное, чем заколка.

***

Флави быстро поела и вернулась на палубу уже одна. Эмиль и Жак все еще обедали и, как всегда, о чем-то спорили, а ей невыносимо хотелось еще посмотреть на море. Через сутки они уже будут на суше, и никто не знает, когда теперь им доведется отправиться в подобное этому путешествие. Флави ценила каждый миг, проведенный на палубе, да и в целом каждый миг своей жизни. Искренняя и веселая девушка, она умела радоваться малому, удивляться вещам вполне обычным, получать наслаждение от развлечений земных и не изощренных, а также вселять оптимизм в каждого человека, который имел счастье с ней общаться. Даже в самого побитого жизнью.

Когда снова оказавшаяся на палубе Флави направилась к ее краю, путь ей преградил другой артист из их труппы.

Перед ней, такой же угрюмый, как и всегда в последнее время, стоял хромой жонглер Динкель, которого за спиной постоянно оскорблял ее парень Эмиль. И за которого она непременно заступалась, ибо чувствовала к нему странную симпатию. Флави знала о чувствах Динкеля по отношению к ней, так как он уже намекал ей на их присутствие, но побаивалась жонглера, потому что он отличался от всех людей, с которыми она водила знакомство. Тем необъяснимей казалась ей собственная симпатия к этому человеку — хромому, изрезанному и часто мрачному. А теперь еще и мокрому.

Динкель протянул Флави ладонь. В ней была заколка в виде бабочки, столь дорогой для Флави подарок ее отца, который она так неловко умудрилась уронить в воду.

— Возьми, Флави. Не теряй ее больше.

Она раскрыла рот от изумления и взяла заколку. Рассмотрела еще раз. Глаза ее не обманули — это действительно была та самая заколка.

В то время как Флави оглядывала её, Динкель, не дождавшись хоть какого-нибудь слова, обошел рыжую циркачку и отправился в свою каюту, хлюпая намокшими сапогами.

Очнувшаяся от удивления девушка, не найдя слов, способных выразить всю ее признательность, смотрела уходящему жонглеру вслед со смесью благодарности и все той же необъяснимой симпатии. Но было в этом взгляде что-то еще. Что-то еще…

«Она все еще с Эмилем. Она будет с ним всегда. Хоть он и не прыгнул ради нее за борт».

***

Труппа остановилась в двадцати милях к юго-востоку от города Навия, что являлся их домом. Был ранний вечер, и циркачи тратили его на посиделки у костра, пьянство, карточные игры и пение песен. Беззаботная и веселая жизнь, скажет кто-то, и будет прав едва на малую долю.

В те немногие минуты, когда Динкель не думал о Флави, он становился веселым и жизнерадостным человеком — настоящей душой любой компании. В труппе почти все обожали его и всегда собирались у костра, когда он начинал играть на своей лютне, напевая при этом самые различные песни, коих знал великое множество: от тонкой любовной лирики до героических баллад, от глубокомысленных поэм до кабацких матерных напевов.

И что бы ни играл одаренный абсолютным музыкальным слухом, безупречным чувством ритма и невероятно ловкими пальцами Динкель, все собравшиеся вокруг него люди всегда завороженно слушали его песни, предаваясь воспоминаниям и мечтам, и восторженно подмечали способность прикасаться мелодией и голосом к струнам души, словно она тоже была инструментом в его руках.

В этот раз была любовная лирика:

Над землёй уснувшей, но не мертвой

Вдаль летел против ветра он.

В край безмерно для него далекий,

К той, что в думы вторглась вещим сном.

Как за серыми камнями в острых скалах

Луч укрыла горная река,

Так за гордым взмахом сильных крыльев

Страх он спрятал раз и навсегда.

По песку вдоль берега морского

Прочь от солнца тихо шла она

В царство вечных бурь, злого мороза,

Свое сердце закопать под коркой льда.

Как сверчком белесым в черном небе

Ночью вспыхнула холодная звезда,

Так прозрачной льдинкою на веке

Вдруг блеснула одинокая слеза.

В этом мире их путям не пересечься,

Не найти друг друга никогда,

Но безвластен он, чтобы отречься

От надежды, хоть та и глупа.

Как хрустальной нитью в лесной чаще

Вниз сползает тонкий водопад,

Так меж пальцев, но не журча, не плача,

Тает время, гася влюбленный взгляд…

Растроганные циркачи аплодировали своему хромому товарищу, в то время как за их посиделками у костра чуть поодаль наблюдал одетый в черную походную одежду господин, который явно был не из труппы. Дождавшись, когда основная масса артистов, слегка хмельных и подшучивающих друг над другом, разойдется, оставив взявшего передышку жонглера наедине со своим инструментом, он подошел к бревну, на котором тот сидел, и приземлился рядом, остановив взор на пламени костра. Динкель, задумавшийся о чем-то своем, даже не обратил на гостя никакого внимания, пока последний внезапно не заговорил:

— Всегда поражался тому, насколько разносторонний ты человек, Динкель. Красивая песня.

Циркач повернул лицо и сначала удивленно, а потом радостно уставился на неожиданного собеседника:

— Зоран! Зоран из Норэграда! Ты ли это, или глаза мне врут?

— Это я, мой друг.

Динкель сердечно и довольно крепко пожал протянутую ему ладонь, а после заговорил:

— Какими судьбами, Зоран? Как обычно, мимо проходил, хе-хе? Черт подери, я не видел тебя тысячу лет! Будь прокляты просторы Ригерхейма, на которых так трудно найтись двум старым друзьям!

— Да уж, давно мы с тобой не пропускали по стаканчику за партией в холдем. И ты прав, я действительно проходил мимо. Я держу курс на Эйзенбург и по пути заглянул в Навию. Обычно в это время года ваша труппа не гастролирует, и я хотел с тобой увидеться, но в городе мне сказали, что вы еще не вернулись из тура по Кадилии. Тогда я отправился по делам дальше, но по пути все-таки наткнулся на вас. Как ты, Динкель?

— Да по-старому, Зоран. От концерта к концерту. Бедро ноет уже меньше, а в остальном все как прежде.

— Ты все жонглируешь? Или сменил цирковую профессию?

— Да какой там. С моими-то травмами.

— Жалко. Но, знаешь, я все равно почему-то не теряю надежды, что когда-нибудь ты уйдешь из цирка и снова начнешь заниматься тем же, чем до войны с Южным Альянсом.

Динкель рассмеялся.

— Ты что, Зоран, действительно считаешь, что я смогу снова стать матадором? Ничего не скажешь, рассмешил так рассмешил. Да с моей ногой мне не выжить против любого быка, даже старого и больного, потому что он от меня и мокрого места не оставит, а просто потопчется по мне, как по старому ненужному ковру, и оставит мой корявый труп посреди арены, на радость публике, хе-хе.

— Ты когда-то хвастался, что перед тобой не устоит не один бык, даже если у тебя не останется обеих ног. И, должен признать, даже с твоей травмой ты очень ловок и подвижен. По крайней мере, ты мог бы попытаться. Кстати, я видел неподалеку пастбище, и там, по-моему, были быки…

Динкель перестал смеяться и недовольно покачал головой с таким видом, будто Зоран сказал какую-то глупость, что, в общем-то, соответствовало действительности, после чего ответил:

— Ты хоть понимаешь, что говоришь? Зоран, ты, может, угробить меня хочешь?

— Я просто верю в тебя, Динкель. И если бы я хоть немного сомневался, что ты справишься, то не уговаривал бы тебя вернуться к тому занятию, в котором тебе когда-то не было равных.

Циркач тяжело вздохнул, вспоминая, как когда-то ликовала толпа, выкрикивая имя бесстрашного матадора Динкеля, кумира для женщин и объекта зависти для мужчин, как содрогалось от ее рева само основание амфитеатра, и как он стоял в самом центре желтого круга, склоняясь над телом поверженного им быка. Динкель был настоящим богом арены. Динкель «Песчаный шторм», так его называли. А теперь он — Динкель хромой жонглер.

— Нет, Зоран, матадором мне уже никогда не быть. Для этого все-таки нужны две ноги. Две нормальных, здоровых ноги, а не нога и обрубок. К тому же я не хочу возвращаться на свою малую родину.

— Это из-за Флави?

Динкель снова погрустнел.

— Во многом. Она все еще с Эмилем, представляешь? С этим напыщенным смазливым щенком! И из-за чего — не пойму! Сколько бы я для нее ни делал, сколько бы раз ни намекал на свои чувства, она все равно остается ко мне холодной. Взять, к примеру, наше последнее морское путешествие! Представляешь, Зоран, стоит она такая с Жаком и этим своим Эмилем, хохочет и случайно роняет в море свою заколку, подарок папы. Расстроилась, едва ли не плачет, а Эмилю хоть бы что! Знаешь, как он отреагировал? Он просто пошел есть! У бедной Флави глаза на мокром месте, она себе места не находит, а он просто есть пошел! И она все равно с ним! А хочешь узнать самое интересное? Я нырнул за этой чертовой заколкой и отдал Флави! И как думаешь, сказала она мне на это хоть что-нибудь? Ничего она не сказала! Ни-че-го! Просто взяла заколку и все! Просто, черт побери, молча взяла заколку и все!

Зоран поймал взгляд стоящей неподалеку от них Флави. Он разбирался в женщинах и умел читать кое-что по глазам. Циркачка смотрела на Динкеля, чуть приоткрыв рот, и, казалось, забыла обо всем на свете. Вдруг к ней подошел Эмиль и обнял за талию, но она вроде бы даже этого не заметила.

— Куда ты смотришь, Флави?

Та немного растерялась:

— А? Что? Нет, никуда. Пойдем, Эмиль.

Зоран посмотрел на Динкеля с загадочной улыбкой, словно знает какой-то секрет:

— Мне кажется, Динкель, Флави ты всё-таки не безразличен. Просто ей нужно время.

Жонглер отмахнулся:

— Посмотрим. Будь что будет.

— Философский подход.

Они замолчали, глядя на костер и слушая его успокаивающий треск. Динкель нарушил молчание первым:

— Что мы все обо мне да обо мне, Зоран? Ты-то как? Все помогаешь нашему нерадивому дознанию преступления раскрывать?

— Ага. Кому, как не мне.

— А с женщинами как у тебя? Все по борделям бегаешь или нашел кого?

Зоран вздохнул.

— Сам не знаю, Динкель. Вроде бы нашел, а вроде бы и тут же потерял. Как там в твоей песне? «В этом мире их путям не пересечься, не найти друг друга никогда»…

Динкель заулыбался:

— Звучит интересно. Она красивая?

— Красивая.

— И где же вы с ней познакомились?

— В Ланте. На карнавале.