Мармеладные каникулы

Илья Либман, 2018

Молодая женщина из Тбилиси получает сообщение от почтальона, которого никогда не видела раньше. В сообщении говорится, что она выиграла конкурс на изготовление мармелада из тутовых ягод. Для получения приза ей нужно лететь в Париж через два дня. В Париже ее встречает человек, похожий на почтальона, доставившего ей сообщение о конкурсе.Фотография, использованная для дизайна обложки, сделана автором.

Глава четвертая

Они вышли из терминала и через несколько минут уже сидели в маленьком Рено.

— Ты ничего не забыла привезти с собой из того, что было написано в письме и инструкции?

— А разве там была какая-нибудь инструкция? Я ее не видела и поэтому ничего и не привезла. Как говорится, кто едет в Тулу со своим самоваром?

— Ты же выиграла конкурс на лучший тутовый мармелад и награждена за это фирмой Бон-Бон денежной премией и поездкой сюда. В инструкции были указания по поводу промышленных образцов твоего мармелада и нотариально заверенных рецептов на его изготовление на 7 языках. Где это все?

Вика рассеяно достала все тот же конверт и вывалила себе на колени его содержимое. Все это она уже видела бессчетное количество, раз и была уверена, что никакой инструкции там не было. Так оно и оказалось.

— Что же мы теперь будем делать, Булюль? Я ничего не знаю про мармелад, кроме того, что его хорошо макать в кагор или пить вприкуску. Разве мармелад делают из шелковицы?

— Мармелад, как и самогон, делают из всего, вплоть до молодых побегов кактусовых деревьев. Я про мармелад не так много знаю, видимо, придется подучиться и создать необходимый рецепт на 7 языках. Я-то грешным делом подумал, что ты выиграла другой конкурс — по дегустации красных вин и приехала со своими рогами, как орудиями производства.

Сказочник замолчал и смотрел на дорогу, а Вика — на Сказочника и подумала, что раз она ничего не нашла в конверте, то это и не ее забота о мармеладе беспокоиться — смотреть надо, что в конверты кладете, граждане. Тогда бы и проблем у всех было меньше. Но в следующую секунду врубилась, что будь в конверте злополучная инструкция — она бы никогда и не попала бы в Париж, потому что мармелад она делать не умеет, а бегать по лавкам в поисках… идут они — пляшут с этим Парижем…

Сказочник заговорил как раз в ту секунду, когда конец ее мысли уперся в вид из машины — два высоких здания, одним из которых было Эйфелева башня. У нее опять пропал звук должно быть от внезапной близости символа Парижа. Сказочник открывал рот, как рыба, и нимало не заботился, что она его не слышит, а говорил-то он вещи очень важные, как раз про то, что они теперь будут делать на счет мармелада. Как только он закончил говорить и спросил: «Хорошо?» — звук вернулся к Вике и она ответила:"Наверное, хорошо.»

Они быстро ехали по не слишком занятой магистрали по направлению к центру города.

По радио непривычно картавили какую-то песню. Сказочник заговорил опять: после книжного магазина они должны будут поехать в гостиницу, оставить там вещи и пойти поужинать. Вика вдруг заволновалась: почему он говорит обо всем таким обыденным тоном, как путеводитель какой-то, но тут же себя урезонивала — что же ему, по-вашему, в агонии биться на середине магистрали, это тебе не Дюбай какой-нибудь, а Европа, но волнение не проходило. Еще полно времени, чтобы привыкнуть к нему и к мысли, что они будут вместе. Может быть, когда у него руки не будут заняты рулем, он станет обычным парнем. Сказочник поймал ее пытливый взгляд через зеркало и сказал, что на фотографиях она выглядит совсем иначе — в жизни часто так бывает и интровертами. Она сказала, что не думает, что она чистый интроверт, хотя бы потому, что профессия у нее экстравертная, просто она немного устала от всех этих передвижений на большие расстояния за короткое время, но когда отдохнет и разойдется, то будет, конечно, другой. Вот, например, когда она выпивает вина, то становится довольно смешливой, даже, может показаться, глуповатой. Сказочник переспросил: «глуповатой? — не похоже.»

Потом он сказал, что ему этот выбор на счет гостиниц одному делать было довольно обломно — он ведь не знал, любит она кофе в постель или спускаться для общения с плебсом, хорошо, что она согласилась с его выбором.

— А разве выбор уже сделан?

— Ты же сама сказала «наверное хорошо», но если не понравится в Слоне, то придумаем, что нибудь другое.

— Что значит в слоне?

— Ты какая-то расеяная, девочка моя, тебе в самолете через окно не надуло? Слон — это 4-х звездная гостиница на 4 номера с маленькой совмещенной кухонькой, но раздельными ванными, конечно. Я сам там никогда не останавливался, но подумал, что раз ты к зверью с симпатией относишься, то Слон для первого раза в Париже — не так уж и плохо.

Вика решила, что все это похоже на розыгрыш, но «портить обедню» не хотела, а решила подыграть.

— Слон на территории зоопарка или его выводят на определенные часы оттуда?

Сказочник засмеялся: «Гостиница Слон стоит на одном и том же месте со времен Гавроша, просто знаменитую статую заменили зданием в форме слона в знак уважения к знаменитому писателю парижских трущоб.

Они уже давно катились не так быстро по улицам города. Вика с интересом смотрела на парижан. Парижане выглядели довольно неказисто, и почему-то почти все были с собаками.

Прямо, как выставка беспородных собак с такими же хозяевами. На многих были ярко желтые или оранжевые дождевики из дешевого пластика.

Архитектура тоже пока не очень пленяла. Сказочник как будто бы понял по выражению лица причину ее удивления и сказал, что это все еще окраина, дома здесь в основном довольно старые и не ремонтируются так часто, потому что их владельцы не так богаты из поколения в поколение. Просто все это переходит в наследство от одних к другим почти что со времен ренессанса.

В конце концов они остановились недалеко от книжного магазина, и он, как заговорщик, посмотрел на Вику. Она сказала себе, что ей возникать с вопросами не стоит, а то разволнуется и опять звук пропадет, и опять что-нибудь пропустит — пусть он ее ведет, куда ему надо. Ей всюду в Париже хорошо.

Книжный магазин ей понравился сразу, потому что там можно было сидеть на диванах, курить и заказывать еду. Она даже подумала, что книги здесь всего лишь для обстановки. Их, конечно, было много, и их выбирали и продавали, кому нужно, но были тут и другие посетители, которые сидели за столиками и просто читали газеты и журналы или даже играли в настольные игры, но не слишком азартно.

Сказочник усадил ее за стол и спросил, как она отнесется к горшочку лукового супа. Она ответила с серьезным лицом: «Луковый суп, луковый суп, я тебя съем!», и сказочник сразу удалился.

Луковый суп подавался в горшочках, сделанных из хлеба, и крышка на горшочке тоже была из хлеба. Крышкой надо было этот суп хлебать как ложкой. Когда уровень супа понижался, можно было обламывать стенки горшочка и их тоже есть. Сложнее было дело с сыром, который тянулся до бесконечности. Суп был очень вкусным и сытным. Пришлось запить его эспрессо, чтобы не упасть в сон.

Пока она ела и пила, сказочник носился к книжным полкам и тащил на стол тома кулинарных рецептов всех времен и народов. Вика подумала, что у человека есть явно опыт работы с реферативной литературой и решила ему не мешать. Она, конечно, спросила его — не нужна ли ее помощь.

Он ответил: «Неа, я быстро, ты пойди потусуйся в русский отдел» — и указал рукой приблизительное направление.

В русском отделе на высоком табурете сидела явно русская женщина, наверняка в прошлом красавица, с таким тонким носом, что было понятно без всяких слов, что она из настоящих бывших. Она посмотрела на Вику и сказала: «Здравствуйте».

Вика слегка кивнула ей в ответ и поспешила пройти к книжным полкам.

«Белогвардейская достопримечательность» даже и не посмотрела ей вслед. Книг было довольно много, но знакомых авторов она не видела совсем. Ей стало грустновато, и она вытянула чуть выступающую наружу тонкую книжонку без названия. Ее автором был И. Куликовский. Срез страниц внизу был грязноват, это значило, книгу эту почитывали. Вика облокотилась спиной на стену и открыла книгу. Она подумала, что сказочник все равно еще занят, так почему бы ей и не почитать в Париже после лукового супа, и начала

…Так уж случилось, что после долгих лет совместной жизни, оставшись одиноким, меня метнуло, как из пращи, в направлении женщин. Не то, чтобы при жизни жены я не общался с прекрасным полом, но это было совсем другое дело. Во-первых, я не рассматривал их таким образом, как это стал делать сейчас.

После субботних походов в кино, сидя за вечерним чаем, я обращал внимание на входящих и выходящих из кафе женщин. Некоторые из них смотрели на меня. Пару раз я затевал разговоры на взаимно не интересные темы, мы сидели некоторое время, занимаясь оценкой. Потом желали друг другу «доброй ночи» и прощались.

В тот период моей жизни я стал значительно больше уделять времени бегу. Лето было умеренно сухим теплым, так что после 6 часов вечера я ежедневно выходил на тропу. Другие бегают под музыку или под разговоры между собой — я люблю бегать сам по себе.

Однажды на тропе я пересекся с женщиной, которую видел почти что каждый день в поезде по пути на работу. Она явно была разведенкой — от нее так и пахло на весь вагон свободой от семейных уз. Если в поезде мы едва кивали друг другу, то здесь все случилось иначе. Я сказал ей, что теперь понимаю откуда у нее такой глубокий загар и такой исключительной стройности ноги. Она полу безразлично улыбнулась. Мы бежали вместе какое-то время молча, потом я предложил ей встретиться, но не набегу.

Мы стали с ней встречаться не только в поезде, но и после работы-в Манхаттане. Она была каким-то редактором глянцевого журнала женского направления.

Через 2 месяца, после очередного забега мы решили пойти в душ вместе. Для нас обоих это было определенным шагом: она не была с мужчинами после развода — больше 3-х лет назад, а у меня не было никого с того самого первого апреля.

Оказаться в душе с полузнакомой бегуньей среднего возраста размера номер 2 встряхнуло меня значительно. Не то чтобы я краснел или забывал, зачем у меня в руках мыло, а просто смотрел и трогал женское тело, к которому у меня не было ничего, кроме любопытства с примесью легкой похоти. Жаклин, или по-простому Джеки, дала мне намылить себя, тихо положив руки на мои плечи. Мы молчали и просто напряженно мылись.

Первое, что я сказал еи, было, что ее ниже-пояса зона совсем заброшена, уж не от любви ли к художнику Курбе. Она рассмеялась и сказала, что такое извинение намного эстетичнее, чем те, что у нее на уме.

Видно, я ее недостаточно впечатлил как мужчина, или она ждала чего-то особенного, но вышла она из душа сразу, как только закончила омовения. Меня это задело, я догнал ее на пути из ванной и обнял сзади. На ней уже была длинная футболка одетая на голое тело, на мне — только капли воды. Она повернулась ко мне и поставила одну ногу на радиатор отопления. Я тронул ее раздвинутые губы и был абсолютно готов к восхождению. Джеки взяла меня, как старого друга и подсадила в нужное место. У нее была маленькая спортивная грудка с большими, как изюминки, сосками, тугая и бархатная на ощупь. Мне пришлось чуть наклонить голову чтобы взять одну из них почти полностью в рот. Джеки играла в «Малую волну». это когда один из двоих толкает другого короткими волнами.

Я читал, что такую технику используют одинокие мужчины — отъявленные мастурбанты, подкладывая под себя кусок парной говяжей печенки. Это позволяет быстро «кончить» и вкусно поесть потом.

Джеки была на удивление тесной и упругой. Большой перерыв в сексе был для нас обоих непростым испытанием: выбранная позиция не девала нужной для первого раза телесной близости, мы никогда по-настоящему не целовались и не трогали друг друга до того и не представляли, что мы скажем сразу после. Был только один плюс — мы не были так уж молоды, и, чтобы не произошло в последствие, не могло нам навредить.

Все эти мысли проявлялись в моем сознании в то же самое время, когда тонкий, но сильный звук приходящего ко мне оргазма подсказал поменять позу на более прозаичную — я развернул девушку к себе спиной и подтолкнул к ступеньке в ванную. Теперь она стояла, как купальщица с картины Сенеки — загорелая, перегнувшаяся пополам, но без полотенца. Я торопился войти и, может быть, ворвался и растолкал что-то сильнее, чем следовало. Ее рука прижимала мое бедро с неженской силой. Это только придавало уверенности и колорита. Я держал ее за низ плоского живота и думал: «Как в академической двойке».

Через пару минут она забилась, как крупная рыба — большими и сильными толчками, а я все не мог остановиться и не менял темпа. К моему удивлению она сразу включилась в новое восхождение на полном ходу, слава Богу, мы приехали одновременно на этот раз и сошли на одной станции.

Я стал бывать у нее дома 3—4 раза в неделю. У нас были странные отношения, если это можно было так назвать.

Она читала горы литературы, связанной с ее работой. При этом я говорил ей что-то свое, она реагировала по теме, но не слишком многословно. Иногда я готовил еду, пока она печатала что-то. Пожалуй, единственное время, когда я видел ее лицо, за исключением постели, было во время обедов.

Она ела довольно красиво и ловко. Было видно хорошее воспитание в ее семье, практикуемое несколько поколений назад. Она хвалила мою готовку, и после финального стакана вина залезала ко мне на колени. Каждый раз, когда такое происходило, я был тронут и смущен. Ее сильные мягкие руки с короткими полированными ногтями бороздили мое ближнее подрубашье и ворошили волосы. Я пытался отвечать ее ласкам, но чувствовал себя не очень в своей тарелке: мое знание языка не позволяло быть естественным для ситуации, я боялся сказать несуразность и поэтому больше молчал. Джеки или понимала это или видела все по-своему. Так или иначе — ее это устраивало. Она тянула меня со стула на ковер на полу или на узенький диванчик, драпированный замшей лет 200 назад. Или отпускала заниматься приготовлением чая и мытьем посуды — все зависело от партии.

Я обманывался с посудой пару раз. На самом деле руки в резиновых перчатках абсолютно не давали возможности сопротивляться насильственному раздеванию. Она стягивала с меня брюки и белье, задирала рубашку и трогала меня. Я старался не улыбаться. Это было не просто раздевание, как прелюдия к сексу — это был профессиональный обыск. Иногда она искала на мне необработанные алмазы, как доказательства наличия природных ресурсов моей страны, иногда это были образцы синтетических наркотиков, позволявших увеличивать человеческую силу в десятки раз — разрывать пасти львам и медведям и запрыгивать без разбега на 4 этаж.

Все это бывало спрятано в районе моей мошонки, но почему-то сразу не бросалось в глаза. Я терпеливо ждал. Мой орган был подельником не совершенного преступления и допрашивался первым. Ласка и обещание быть прощенным в случае добровольного признания доводили его до экстатического состояния, согласного подписать любой протокол и пойти на любую инфильтрацию в ряды противника.

Как выходец из восточной Европы я был небольшим любителем орального секса. Теперь могу сказать — почему. Все, что случалось в этом плане со мной до знакомства с Джеки, было, в лучшем случае, слабой пародией на настоящий процесс. Помню как однажды, уставшие от очередной сессии, мы лежали на спине. На моем животе стояла миска с черешнями на черенках. Восхищаясь ее мастерством, я спросил, как она это делает языком, что для меня все небо в овчинку сжимается. Она посмотрела на меня, как на младшего брата по разуму, отломила ягодку с черенком и положила себе в рот. Что-то поделала там и достала изо рта веточку, завязанную на двойной узел. Владение языком было ее очевидное форте.

В один из пятничных вечеров я приехал к Джеки с тем, что бы вместе выйти на беговую тропу, а потом провести вечер и, если обстоятельства и желания позволят, то и следующее утро.

Сейчас, думая задним умом, я сожалею, что предварительно не позвонил ей по телефону, а приехал незвано. Поднявшись в ее квартиру я нашел ее в компании молодой женщины довольно громкой и по-хозяйски бесцеремонной. Джеки представила ее мне, скорее механическим голосом, мол, это моя Диана, приехала из города провести со мной выходные, но так некстати — у меня дикое количество работы: нужно начать и кончить до понедельника…

Диана посмотрела на меня изучающе и сказала, что если родная мать так занята, что не может уделить единственной дочке времени, то может быть ее друг мог бы развлечь ее — не ехать же ей назад в этот жаркий Манхаттан, не солоно нахлебавшись. Джеки просительно посмотрела в мою сторону, но ничего не сказала. Я, конечно, предложил свои услуги, и мы договорились, что завтра утром я заеду за ней, и мы пойдем играть в теннис.

На следующий день мы встретились с Дианой и играли в теннис прямо с утра. Солнце начинало печь поиюльски, и меня беспокоила мысль, что мне делать с ней после тенниса — не везти же ее сразу домой к Джеки: она ведь работать ей не даст да и жить тоже.

Надо заметить, что играла она со мной как бы в пол силы, отвлекалась на соседние корты — будто хотела увидеть кого-то, но выиграть мне не давала, несмотря ни на что. Меня это обстоятельство сердило, и было видно на моем лице: и когда мы менялись в очередной раз полями и проходили друг около друга, она сказала, чтобы я не думал, что я слабак — это просто она в прошлом чемпионка и ракетку держит с 5 лет.

После тенниса мы решили посидеть в парке. Она оказалась интересной собеседницей на бродвейские темы: я спрашивал ее, а она отвечала, не односложно, как здесь это принято, а настолько развернуто, что я подумывал, что она просто использует меня как свою будущую аудиторию. Я внимательно и слушал и кивал.

Время пронеслось незаметно — можно было ехать по домам, но на всякий случай я решил предложить ей заехать ко мне домой, может быть закусить или принять душ, думая, что получу отказ, ведь квартира Джеки была всего в 5 минутах езды от моей.

Она сказала, что именно этого от меня и ждала приглашения, а иначе бы просто напросилась: ей интересно, видите ли, было всегда знать, как живут интеллигентные одинокие мужчины не самой первой молодости. Звучала она предельно серьезно, как какой-то этнолог при организации объединенных наций, посещающий гетто «отверженных» по служебной необходимости. Мне нечего было делать, как сказать «be my guest».

Моя квартира в то время представляла собою не слишком жилое место — в ней было все новое и отремонтированное. Я готовился к ее продаже, и поэтому установил новую кухню и отремонтировал обе ванные. Когда мужчина живет один, все бывает предельно просто: нет немытой посуды и не стираного белья, нет не выбрашенного мусора и гор непрочитанной почты, нет также и многого другого, но не в этом суть.

Мы приехали и разошлись по ванным. Я подумал, что будет неприлично не предложить ей чего-нибудь поесть и попить, поэтому помылся быстро и поспешил к холодильнику. Все было на месте: бутылка итальянского столового вина, значительный кусок копченой форели, овощи и листья для салата. Я вышел из кухни. Диана мылась во весь голос: она что-то пела довольно громко. Я только покачал головой и присел посмотреть телевизор, пока суд да дело.

На одном из каналов показывали полуфинал по теннисуиз Англии.

Пение прекратилось, и я почувствовал, что она стоит за моей спиной. Не поворачиваясь, я спросил, не хочет ли она закусить или попить чего-нибудь.

Она сказала, что чуть позже, когда закончится сет.

Во время перерыва для рекламы, я отправился на кухню за чем-нибудь попить. Ее я увидел, возвращаясь в комнату. Диана сидела верхом на кожаном валике дивана, с полотенцем, накрученным тюрбаном на голове, с телом ничем не прикрытым. Непроизвольно мои взгляд скользил и тут и там, я и не собирался этого скрывать. Что меня позабавило особенно — это абсолютное отсутствие волос. Я подошел к ней со стаканом воды и сказал, что она выглядит как пупсик-голышок. Она спросила меня, что это значит. Мне пришлось ей рассказать про массовое производство безполых кукол в России, и к чему это это приводит в последствии. Она очень смеялась. Я подумал про Джеки: как она там занята с материалами к презентации. Диана посмотрела на мои шорты и сказала, что мне, гостеприимному хозяину, не стоит скромничать и прятаться и расстегнула мою ширинку.

Я хотел ее коснуться, чтобы не выглядеть последним варваром, но не тут то было — она просто перевалилась спиной на диван и затянула меня на себя. Это было странное чувство — входить во владения без намека хоть какой-нибудь флоры вокруг, совсем иные ощущения, но результат был не плохим хотя и быстрым — я едва успел ее догнать. Диана не хотела лежать ни минуты после. Не хотела она и идти в ванную. Она хотела есть да «еще как». Я нашел ей старую застиранную джинсовую рубашку, которая привела ее в непонятный восторг. Пока делал салат и резал рыбу, она достала стаканы для вина и вроде как искала что-то еще. А может мне это только показалось.

Мы ели нашу форель и запивали полусладкой ламбруской, она рассказывала мне про двух русских художников, которые хотели повесить свои работы у нее в галерее. У нее была своя галерея на 53 улице, наследство от бабки. Я понял, что она очень обеспечена, но думал о том, что она похожа на свою мать во время акта.

Диана вела себя очень раскованно: не смущаясь, она отодвинула мое колено, чтобы смотреть на мой орган. Я сказал, что мне было бы интересно посетить ее галерею и что она была похожа на Джеки, когда я был с ней, а сейчас совсем не похожа. Она засмеялась и сказала, что они кровные родственницы. Потом склонила голову и бережно вынула из-под себя хрустальную рюмку с моим семенем в ней. Она поставила ее на стол и серьезно мне сказала, что сейчас она быстренько пописает. И мы пойдем в спальню любиться по-настоящему, что у меня очень выгодно расположены окна спальни: если их открыть и включить ночник, то с 3 балконов по диагонали нас будет видно и что, кроме того, всем будет слышно, как мы тут бодрствуем. И подкупающе улыбнулась.

Сходив в туалет, Диана достала свой мобильник и позвонила матери. Она сказала, что звонит из поезда по пути домой, что мы неплохо поиграли в теннис, что я был настоящий джентльмен — не дал ей умереть от голоду и проводил на поезд, но зачем ей, Джеки, нужен такой старый пердун — не может, что ли, она найти себе кого-нибудь помоложе. И повесила трубку.

Мы не спали всю ночь. Нельзя же считать сном, когда ты проваливаешься как в люк на пару минут и, бац — уже опять не спишь.

Она оказалась приличной крикухой — ойкальщицей и успокаивала меня сомнительными «я еще и не так могу.»

Диана доела все, что было возможно из холодильника, и ходила в моем пиджаке на голое тело с горящей свечой в руках перед картинами на стенах — очень профессионально давала объяснения о стиле письма и «попытки выразить», «в тот или иной период творчества». Я ее похвалил. Она сказала, что в бедные студенческие годы делала это для американцев в мадридском Прадо.

Я проснулся от телефонного звонка, но до телефона мне было не дотянуться — маленькое и горячее обхватило меня поперек тела. кое-как сняв трубку, я понял, что опоздал к утренней игре. Было 9:30 утра. Я отключил телефон и опустил тяжелые шторы. Нужно было подумать о завтраке.

Стоя в лифте, я ловил на себе взгляды моих соседей. Видно некоторые из них не спали по моей вине.

Через пару часов Диана проснулась. И сразу заторопилась уходить. Я едва ей предложил чашку кофе и круассан с черной смородиной. Она просила не провожать ее, что я послушно и сделал.

Где-то, через час, ко мне приехал сын. Мы должны были пойти смотреть очередную квартиру для него. К тому времени он был покинут девушкой, страдал и не хотел больше жить в квартире, которую еще недавно делил с ней.

Пока я собирался он сидел за столом с остатками завтрака и хрустальной рюмкой с моей спермой. Иногда он похож на меня своим поведением, как и должен быть похож сын на отца. Он посмотрел на рюмку и сказал, что этот белок выглядит и пахнет, как сперма.

Я сказал: «Отлично, инспектор Мигрень — это и есть сперма». Он покрутил пальцем около своего виска.

С Джеки у нас все шло своим чередом: мы бегали и мылись, ужинали и любились. Через неделю мимолетно я спросил ее о Диане. Она сказала, что Диана была о мне очень высокого мнения, просила передать, чтобы я заглянул к ней в галерею, когда захочу, и передала мне ее номер телефона.

Через несколько дней я не удержался и позвонил ей. Диана сказала, чтобы я приехал на машине в следующую пятницу на открытие вернисажа, а потом пригласила себя ко мне играть в теннис. Я согласился.

После открытия выставки мы поехали к ней домой за вещами. У нее била шикарная квартира с видом на Гудзон. На стенах весело музейного качества художеств на сотни тысяч долларов.

Одно полотно привлекло мое внимание — обнаженная женщина смотрелась в зеркало и играла со своим соском. Диана посмотрела на меня и сказала, что настоящее искусство вызывает не только подъем чувств, но и эрекцию. Я был готов к следующему ее движению. Она расстегнула и спустила мои брюки ниже колен, и мы сделали это как-то на ходу: она просто задрала платье. Я никогда не думал до знакомства с ней, что бесцеремонность может иметь такую сексуальную провокационность и возбуждать в короткий срок.

Тем вечером мы играли в теннис как старые партнеры. На Диане были теннисные трусы, но юбочка была короче, чем это принято для обычной игры в теннис.

Где-то на третьем сете вдруг все прожектора и лампы погасли. Голос из громкоговорителя попросил всех оставаться на своих местах во избежание падений и последующих возможных переломов и других увечий, пока не дадут освещение.

В кромешной темноте были слышны голоса людей на соседних кортах.

Через минуту мои глаза привыкли к темноте, и я увидел Диану, стоящую совсем рядом со мной. На ее теннисной ракетке, как для ночной просушки были нанизаны трусы. Вся эта инсталляция покоилась в одной из ячеек сетки. Руками Диана держала края юбочки, которую и некуда было задирать. Она уже привыкла не спрашивать меня, а просто полагаться на свои желания и стянула с меня шорты. Темнота обещала быть долгой, и мы целовались в первый раз, как безумные.

Потом ее нога взлетела наверх сетки, и я был в ней.

Неожиданно включили свет. Игроки с соседних кортов сделали вид, что не замечают нас или, действительно, не замечали. Мы схватили свою одежду и придали себе спортивно-нормальный вид.

В ту ночь мы спали дольше, а утром завтракали, как если бы делали это много раз до того. После завтрака Диана вышла на балкон покурить. Она достала свои мобильник и сделала несколько звонков. Потом позвонила своей матери. Они говорили о вчерашнем открытии выставки.

Я был довольно напряжен от дурного предчувствия. В конце разговора Диана сказала, что она сейчас у меня, что мы недавно встали, но уже позавтракали, И что я «ничего себе ходок», а не старый пердун, как она думала в прошлый раз. И повесила трубку.

Мы не смеялись, но и не кричали. Я проводил ее на поезд и никогда не видел с тех пор.

Джеки не ездила больше в моем вагоне на работу. Мои беговые тапки и другой спорт инвентарь пришел от нее по почте. Я продолжаю делать свои забеги в одиночестве.