Завтра будет другим

Илья Григорьевич Коган

Эта книга – антиутопия, действие которой происходит в будущем, состоявшемся, если бы немцы в 1941 году взяли Москву. Это история о точке невозврата, решительно меняющей течение Времени. Сатира, романтика, детектив, но прежде всего – это фэнтези о приключениях юноши, которого любовь и здравый смысл приводят к решительному поступку. Он выбирает другое будущее для нас. И кто знает, не живет ли такой же юноша в нашем Времени?

Глава 5

Мудропеда Агилеру хоронили через день. Сначала было отпевание в лицее. Закрытый гроб стоял в актовом зале. Под портретом в черной раме квартет студработников играл положенную для таких церемоний музыку.

— Господи! — думал Марк. — Какая же она красивая! И добрая!.. Была…

Он все еще не мог принять ее смерть. Да еще эта музыка… Стыдно было плакать на людях. А стряхивать слезы было еще стыднее. Но, странное дело, когда он все же поднял глаза, то увидел, что мокрые лица у всей гоп-компании. У Лялика. И у Пятака. И у Рогача. У Флюгера-Агишева. И даже у Енота.

— А они-то здесь при чем? — подумал он. И заставил себя сосредоточиться на словах Мудроляйтера.

–…являла собой пример государственного подхода к воспитанию убежденных патриотов Фатерландии. Ее Хрестоматия по отечественной истории получила одобрение самого Совета Мудрейших. Она уводила нас к истокам цивилизации, показывала, как деяния Благородных мужей — Карла Великого, Чингиза, Петра, Наполеона, а также новых святых Иосифа и Адольфа — способствовали рождению единой евроазиатской расы.

Он бы еще вещал, если бы вдруг откуда-то из дальних рядов не раздался крик:

— Найдите убийцу!

И тотчас же крик подхватили в разных концах зала.

— Найдите убийцу! Найдите убийцу! — скандировали студработники. Мудроляйтер зашептал что-то стоящим ниже мудропедам. Шепоток-указание заструился к рядам выпускных групп. И оттуда — сначала нестройно, а потом слаженней и слаженней, громче, громче и одушевленнее — потекли звуки национального гимна:

Пари над миром наша песня,

Зови живых на труд и бой!

И вейся, вейся всех чудесней,

Флаг Фатерландии родной!

Скоро пел весь зал. И Марк вместе со всеми. И даже громче и одушевленнее всех. Это была песня его детства и юности. Она будила его по утрам и задавала настроение на весь день. Она согревала его чувством причастности к поколениям предков и укрепляла веру в прекрасное будущее страны, которое он будет строить вместе с миллионами соотечественников.

Нам нет преград на суше и на море!

Гордимся мы отечеством своим,

Друзьям на радость и врагам на горе

Мы победим! Мы победим! Мы победим!

Гимн еще не кончился, а утилизаторы уже погружали гроб на свою тележку. Мудропед Агилера не имела воинского звания, и ей не полагался артиллерийский лафет.

— Ребята, а поедем ко мне! — предложил вдруг застенчивый обычно Лялик. — Помянем мудропеда!

— У тебя что, на всех места хватит? — засомневался Енот.

— Потеснимся! — успокоил его Лялик.

Места на всех хватило уже в мерседесе-лимузине.

— Однако не хило! — удивился Пятак. — Если у тебя и все остальное такое!..

— Скромное обаяние буржуазии! — как-то само собой вырвалось у Марка.

Дом Лялика стоял на Соколиной горе. Собственно, домом он называл его только из застенчивости. Это был трехэтажный особняк посреди ухоженного парка.

— Ну, ты даешь! — восхищенно бормотал Мурнев, поднимаясь по мраморным ступеням

— Это ж не мое! — смущенно оправдывался Лялик. — Отец строил…

Отец встречал их в дверях зала-не зала, но, вообще-то, и не комнаты.

— Кириллов! — коротко представился он, пожимая руку первому из друзей.

— Энтин! — волей-неволей так же коротко отрапортовал тот.

— Енот! — перевел на лицейский язык Лялик.

Так они и подходили один за другим.

— Кириллов! — говорил каждому хозяин.

— Рожицкий!.. Волоцкий!.. Соколов! — отвечали лицеисты. А переводчик пояснял:

— Рогач… Флюгер… Толян…

И вдруг, пожимая руку Черняеву, Кириллов сам назвал его лицейское прозвище:

— Петрик!

И потом выдал такое же Шпайеру и Мурневу:

— Пятак!.. Котян!..

А услышав фамилию Марка, только вздохнул:

— Блюм… Сын Седова…

Еще раз сжал его ладонь и прошептал:

— Знал… Знал…

Но тут же встрепенулся и позвал:

— Мария!

Из темного угла выступила женщина. Немолодая и не старая, но очень хозяйского вида.

— Экономка! — подумал Марк. Он знал, что в богатых домах есть такие. Но у скромника Лялика!. Вот бы не подумал… Но долго удивляться Мария не позволила.

— Мойте руки! И за стол! — скомандовала она.

Стол был уже накрыт.

— Ого-го! — не смог удержаться Мурнев. — Да тут на каждого по тридцать баллов!

— Вино «Мускат», объявил хозяин. — Вы ведь такое любите?..

«Да он про нас все знает! — подумал Марк. — Ай да Лялик!»

— Дочь! — позвал Кириллов. И из-за большого кресла выскользнула девушка.

— С ума сойти! — чуть не закричал Марк. Это была та самая Рапунцель, длинноволосая и большеглазая, что бесновалась в толпе отщепенцев во время Шествия Верности. Вот почему лицо ее показалось ему знакомым. Копия брата, только стройнее и со всем, что положено.

— Добрый день, полукровки! — пропела она, усаживаясь рядом с Ляликом.

— Дина!.. — одернул ее отец. И взял в руки бокал.

— День-то совсем и не добрый. Ушел человек, а вместе с ним часть каждого из нас. Как сказано в одной старой-престарой книге, «Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе»… Надеюсь, со временем вы поймете смысл этих слов. И научитесь ценить чужую жизнь, как свою собственную… А сейчас молча помянем Жанну. Пусть ей будет хорошо там, где она сейчас!

— Я и не знала, что ее звали Жанной, — после недолгой тишины сказала девушка Дина. — Агилера и Агилера…

— Ее имя знали только те, кто бывал у нее дома, — стал объяснять Марк. Но, испугавшись, что может сболтнуть лишнее, тут же перебил себя традиционным тостом:

— За здоровье Мудрейшего!

— Эс лебе!.. Эс лебе!.. — загомонили за столом. — Да здравствует дорогой Ганс-Фридрих Сидоров!

Одна девушка Дина странно посмотрела на Марка.

— Патриот?.. — прошелестела она. — Это что, болезнь?

— Дина! — так же шепотом оборвал ее отец.

— А она симпатичная! — с сожалением подумал Марк.

— Слушай? — пристал Энтин-Енот к Лялику, когда тот провожал их. — А кто он, твой отец?

— Кириллов! — одним словом ответил Лялик.

— А что такое Кириллов?

— Ну… Газета «Тагес-день»… Журнал «Умное слово»…

— Ого!

— Ну… Еще концерн «Газ Сибири»… И авиакомпания « Шнель»…

— Шутишь!..

— А почему же ты Локшин, а не Кириллов? — спросил Рожицкий-Рогач.

— Будто не знаешь! Нам же велено носить фамилию еврейской половинки. Мама у меня Локшина.