Суждено выжить

Илья Александрович Земцов, 1970

Более 20 лет ушло на написание этих мемуаров, еще больше – на их издание. В советские годы рассказать правдивую историю Великой Отечественной войны мешала цензура. Сейчас ее нет, как и самого автора. Илья Александрович Земцов (1918-2000) встретил войну на границе с Восточной Пруссией. Далее его жизнь похожа на остросюжетный фильм: здесь и разведка на оккупированных территориях, и побег из плена, партизанское движение, штрафбат, счастливые осечки, ранение и госпиталь. Всего не перечислишь. Что бы ни происходило, герой проявляет стойкий характер, жизнелюбие и отличное чувство юмора.Содержит нецензурную брань.

Глава десятая

Личный состав батальона знал, что я участвовал в боях с немцами и был ранен. При моем появлении красноармейцы и младшие командиры задавали массу вопросов: почему наша армия отступает, оставляет город за городом? Правду говорить я не мог — и без того паническое настроение у людей. Врать тоже не мог. Люди из скупых сводок Совинформбюро и от появляющихся редких очевидцев знали, что творится на фронтах, поэтому мое положение было не из легких. По этим вопросам я решил обратиться к комиссару полка. Через дежурного офицера попросился на прием. Дежурный мне сказал: «Комиссар ждет вас в купе». Вагон был не купейным. Купе, в котором ехали комиссар и командир полка, от прохода было завешено байковыми одеялами. Дойдя до ширмы, я громко сказал: «Разрешите войти, товарищ комиссар!» Послышался ответ: «Войдите». Комиссар и командир полка сидели друг напротив друга в нательных рубашках. На столике лежала раскинутая крупномасштабная карта Ленинградской области и Карело-Финской ССР. При моем появлении замолчали. Я вытянулся, хотел доложить, но Чернов показал рукой на место рядом с ним, сказал: «Садитесь». Комиссар добродушно, с улыбкой посмотрел на меня. «Что у вас, Котриков, говорите». Он насквозь сверлил мое тело своим острым смеющимся взглядом. «Товарищ комиссар, я с вами хотел посоветоваться, как быть. Люди спрашивают, просят рассказать правду: что творится на фронте, почему наша армия сдала почти всю Украину, Прибалтику. Пали Псков и Новгород. Немцы скоро будут у стен Москвы и Ленинграда».

Комиссар сказал: «Надо говорить и внушать людям, что отступает наша армия организованно. Каждый населенный пункт, каждый город сдается после кровопролитных боев, изматывая фашистов в живой силе и технике. Больше, Котриков, приводи примеров о стойкости наших красноармейцев, командиров и политработников, которые со связками гранат и бутылками с горючей смесью выходят один на один с фашистскими танками. Люди кидаются на амбразуры дотов, под гусеницы танков. Всюду проявляется массовый героизм».

Я подумал: «Действительно, с таким грозным оружием, как горючая смесь, то есть бутылки КС-1 и КС-2, в случае взрыва в руках, а такие случаи часты, когда ты загоришься, как факел, облитый бензином, тогда не только бросишься под танк, а не испугаешься самого сатаны с котлами кипящей смолы. Таких случаев на фронте было много. Объятый пламенем человек молнией выскакивает из окопа. Вместо того чтобы бежать в тыл, он мчится на немцев и погибает от пулеметной очереди».

Комиссар говорил долго. Приводил массу примеров беззаветной преданности советских людей делу партии Ленина-Сталина. В резюме сказал: «Наша обязанность, товарищ Котриков, поднять моральный дух народа. Мы с тобой обязаны хвалить не только новое, а в данный момент и устаревшее. Мы знаем, что наша дивизия вооружена слабо по сравнению с немцами. Об этом знают и многие рядовые. В первых боях нам несладко придется. Будем надеяться на стойкость, мужество и выносливость нашего народа. Товарищ Котриков, расскажи нам с полковником по секрету свое мнение и впечатления о боях, в которых участвовал, о немецкой армии».

Я коротко рассказал, что немцы сильны, хорошо вооружены и храбры. Немецкий солдат настолько заражен нацизмом и непобедимостью Германии, что, попадая в плен, он как фанатик кричит: «Хайль Гитлер». Отказывается отвечать на вопросы, говорит: «Русь капут!» В критическом положении отстреливается до последнего патрона. Наша 8 армия, выведенная на границу с Германией, командующий — Собенников, была почти полностью обезоружена. Боевые патроны были даны только караулам. Артиллеристы не имели ни одного боекомплекта на пушку. Нас готовили не воевать, а проводить маневры. Командование не ждало войны. Оно ждало мелких немецких провокаций. Небо Прибалтики беспрепятственно бороздили немецкие самолеты. Рассказал, как началась война, как отступали, что видел. Кончил тем, что попал в госпиталь.

Они слушали меня внимательно, не перебивали, вопросов не задавали. Обстановку на фронтах они отлично знали, не только из скупых сводок Совинформбюро, но и по другим каналам.

Полковник Чернов поблагодарил меня за информацию и велел отправиться к народу в вагоны. Рассказать, что не так страшен черт, как его малюют.

На первой остановке я перешел в вагон, откуда доносился хохот. При моем появлении наступила тишина. «Продолжайте, ребята, от шуток и смеха никто не умирал», — громко заговорил я. Бравый, с отличной выправкой сержант сказал: «Разрешите обратиться, товарищ комбат?» «Пожалуйста», — ответил я.

«Вот вы у нас нюхали порох, были ранены. Расскажите, пожалуйста, почему мы бессильны перед какими-то немцами. По радио передают и в газетах пишут, наши войска оставляют город за городом. Сейчас мы сами убедились: немецкие самолеты встретили наш эшелон почти в пригороде Москвы. А где наши? Впрямь, если так пойдет у них дело, к Новому году они будут на Урале».

Люди слезли с нар, окружили меня плотным кольцом. Завязалась беседа. Я говорил, что немцы напали на нас внезапно. Мы надеялись на их договор о ненападении, на их честность. Поэтому к войне с ними оказались не готовы. Война нас застала врасплох. Но скоро все стабилизируется, и наша доблестная Красная Армия возьмет инициативу в свои руки. Немцы побегут обратно. Я рассказал о вооружении немецкого солдата, не скрывая, что 90 процентов передовых немецких воинских частей вооружено автоматами. Об автоматах никто представления не имел. Поэтому коротко пришлось объяснить, что такое автомат. Задавали много вопросов, на которые я отвечал.

«Товарищ комбат! — раздался сзади глухой бас. — Как быть? Еду воевать, а мне и винтовки не дали». «Как не дали? — возмутился я. — Не морочь голову, этого не должно быть».

Послышалось несколько голосов: «И у меня нет». «Товарищ старший лейтенант, разрешите сказать, — вытянулся передо мной старшина. — Во второй роте не хватает пятнадцати винтовок». Я попал в неудобное положение. «До фронта обязательно вооружим всех», — негромко ответил я. Подумал: «Вот это комбат, не знает не только людей, а даже вооружение. Как же будем воевать? Надо немедленно разобраться во всем».

Вопросов задавали много. Надо отвечать. Раздались три протяжных гудка паровоза. Колеса вагонов застучали, зашумела обшивка, мы тронулись в путь.

Солнце еще высоко стояло над горизонтом, как бы раздумывая, стоит ли опускаться вниз и наводить темноту на землю. Два часа поезд шел без остановки, я вынужденно сидел, проклиная себя, что не поспел вовремя уйти из вагона. Осмелевшие красноармейцы и младшие командиры обсуждали положение на фронтах, умно затрагивая неблаговидную роль нашего командования и даже выше.

Наконец, заскрипели и зашипели тормоза. В вечерней дымке показался вокзал станции Бологое. На несколько минут собрал офицеров батальона. Оказалось, в батальоне не хватало 50 винтовок. Тридцать винтовок были взяты из Осоавиахима с просверленными патронниками, представляли собой ни больше ни меньше дубинки или рогатины. Всего в батальоне было два станковых пулемета и 12 ручных. Оружием обещали пополнить в Москве, но ничего не дали. Времени терять было нельзя. Я немедленно обратился к командиру полка. Чернов криво улыбнулся в черные усы, сухо проговорил: «Извини, Котриков, с нападением немецких самолетов на наш состав все из головы вылетело. Мы тебя не ознакомили с вверенным тебе батальоном. Времени пока достаточно, ознакомишься сам».

Создалось чрезвычайное положение на ленинградском направлении. Полковник Чернов отлично был осведомлен: о нашей разгрузке где-то в районе города Чудово, о противнике, его вооружении и так далее. «В бой без оружия солдаты не пойдут, об этом надо довести до сведения безоружных. Оружие будет получено нами на месте выгрузки. Настоящая обстановка будет известна на месте завтра утром. Пока никого не тревожь, пусть люди отдыхают. Немцы жестоки, товарищ Котриков. Война — стихийное бедствие для нашего народа». «В жестокости немцы превосходят своих предков-варваров, — вмешался в разговор комиссар. — В Европе они уничтожили всю культуру, исторические памятники. Их цель — не поработить народы, а уничтожить все национальности славянского происхождения. В первую очередь, на территории Советского Союза и Польши. Наше дело правое, мы едем защищать свою землю, своих жен, детей, отцов и матерей, наше Отечество от порабощения. Наши прадеды, деды и отцы с честью защищали Родину от всех иноземных захватчиков и во всех случаях побежденными не были. Не дадим и мы поганому немцу, их кованому тяжелому сапогу топтать нашу землю, уничтожать наши леса, населенные пункты и города, нашу культуру. Пора спать, товарищи, — закончил комиссар. — Последняя ночь в вагонах. На днях близкая встреча с фашистами».

Поезд шел осторожно, с небольшой скоростью, без света, на ощупь. Сквозь сон я слышал гул моторов, содрогающий шум и треск. В вагоне все повскакивали, многие залегли на пол, в проходы. Некоторые кинулись к дверям. Лежавший рядом со мной на средней полке младший лейтенант Бизяев стонал и пытался встать, но не мог. «Ранен?» — спросил я. Он со стоном ответил: «Да!»

Поезд остановился. Я выскочил из вагона почти последним. В утренней дымке солнце выглядывало свысока. Два немецких самолета не спеша удалялись от состава.

Полковник Чернов бежал вдоль состава к платформе с зенитным пулеметом. Я догнал его, поравнявшись, он меня спросил: «Где зенитчики?» Я не нашелся, что ответить, хотел сказать: «Какое мое дело?», но с языка вырвалось другое: «Не знаю».

Снова, как и при первой бомбежке, люди из вагонов в панике разбежались и залегли в укрытиях. Командир батареи Кузьмин догнал нас, когда мы уже были на платформе с зенитными пулеметами. Полковник с криком, сжатыми кулаками накинулся на него. Я думал, не сдобровать Кузьмину, изобьет. На его счастье зенитчики были на местах, возились у пулеметов и у двух 45-миллиметровых пушек. Самолеты развернулись и вновь ринулись на состав. Кузьмин сам встал у пушки. Командира полка я почти насильно заставил слезть с платформы при подходе самолетов. Он мне кричал снизу, махал кулаками, чтобы я оставил платформу. Я встал за щит 45-миллиметрового орудия и наблюдал за зенитчиками. Самолеты приближались с воем включенных сирен. Строчили длинными очередями из пулеметов. Заговорили наши пулеметы. Кузьмин ждал момента. Раздался выстрел соседнего орудия, затем выстрелил Кузьмин. Самолет камнем пошел вниз в 50 метрах в стороне от состава, ударился о землю. Раздался оглушительный взрыв, сопровождавшийся клубом черного дыма и столпом пламени.

Второй самолет, видя гибель товарища, круто повернул и скрылся за лесом в утренней дымке.

«Молодцы, ребята!» — кричал внизу на насыпи Чернов.

Но немцы на этом не успокоились, заход на наш состав делали уже три самолета. Первый номер зенитного пулемета был ранен. Я ухватился за ручки пулемета, держал на мушке один из самолетов, ждал его приближения. Вот он приблизился, его крупнокалиберные пули прошли рядом, даже ударились о щит. Платформа задрожала от выстрела пушек. Я обрушил лаву латунных пуль. Было видно, как пули ударялись о кабину и лопасти, плющились, отскакивали, не причиняя вреда. Пушки стреляли быстро. Снаряды пролетали рядом. Немцы струсили, прошли в 200 метрах от состава и скрылись за лесным горизонтом.

Кузьмин стоял с полуоткрытым ртом и смотрел на горизонт, куда скрылись самолеты. Лицо его выражало недоумение. Его сутулая фигура напоминала старого согнутого деда. «Отбой!» — крикнул Чернов. Командиры рот и взводов кричали: «По вагонам!» Люди не спеша собирались в вагоны. Командиры нервничали. Наконец, все собрались. Были потери: 14 раненых, пять человек убитых. Убитых похоронили в братской могиле. Раненых собрали в санитарный вагон.

Снова в путь. Полковник объявил мне и Кузьмину благодарности. Кузьмина обещали представить к награде.

Без всякой маскировки ехали днем вперед, ближе к фронту. На перегоне в лесу, в районе станции Любань, за полчаса освободили железнодорожный состав. Все было разгружено и перенесено в лес. Небо бороздили немецкие самолеты. Летали они группами, одиночками. Наших самолетов не было видно. Здесь нас ознакомили с обстановкой. Немцы быстро продвигались по шоссе и Октябрьской железной дороге Ленинград-Москва. Мы должны были их встретить где-то в районе Чудова со стороны Новгорода. Новгород уже сдан. Начальником штаба дивизии ставилась задача нашему полку и отдельно каждому батальону: немцев надо было задержать, а затем атаковать. В хлопотах день прошел быстро. Не разбивая палаток, легли спать. В 3 часа ночи меня разбудил посыльный командира полка: «Срочно! Вас вызывает полковник».

Полковник со всей полковой свитой в присутствии начальника штаба дивизии и представителя ставки Наркомата обороны снова ставил задачу батальонам и отдельно каждой роте. Продвижение навстречу врагу было назначено почему-то на 9 часов на Московском шоссе. Не ясно, почему устраивалась показуха.

В 4 часа утра над лесом раздался гул самолетов. Летели колоннами немецкие бомбардировщики"Юнкерс"в сопровождении истребителей"Мессершмитт". «Их более 200 штук», — негромко протянул Чернов. «Да, сила», — ответил член Военного совета. «Сволочи, идут на Москву». Во время перелета самолетов над нашими головами в воздух из нашего расположения поднялись десятки цветных сигнальных ракет. Была объявлена боевая тревога. С ракетницами никого не обнаружили. Враг действовал нагло и смело.

После очередного совещания член Военного совета прошел по расположению полка в сопровождении начальника штаба дивизии и командира полка. Меня он попросил накормить его, то есть принести банку мясных консервов, так как кухни еще не дымили. Я перепутал и принес ему рыбные, за что получил замечание от полковника Чернова. Ошибка была исправлена. Прижавшись к стволу старой осины с раскидистой кроной, он стоял, завтракал и рассказывал о положении на ленинградском направлении.

В 9 часов утра наш полк вышел на Московское шоссе и пристроился к уже прошедшему полку нашей 311 дивизии. За пехотой тянулась 45-миллиметровая противотанковая батарея. Следом за ней хозвзвод с кухнями, продуктами и прочим полковым скарбом. Двигались по направлению к Ленинграду. Неизвестно, командование дивизии знало или нет местонахождение немцев. Но мы точных координат врага не знали и считали, что немцы где-то за 50-70 километров. Я ехал на полукровном жеребце почти мышиного цвета. По асфальту бодро цокали копыта. Обозы и люди дивизии растянулись на несколько километров. В 12 часов был запланирован привал и обед. Наш батальон не дошел до намеченного рубежа 1 километра. В воздухе послышался гул самолетов. Они шли на нас развернутым строем с черными крестами. Я подал команду: «Батальон, в укрытие!» Люди недоумевали: «Да это же наши, санитарные», — кричали обозники. Казалось, эти 20 самолетов летят с добрыми намерениями, взглянуть на движущуюся к фронту дивизию. Я быстро въехал в лес, отдал коня связному. Выскочил на опушку леса, закричал: «Быстро в укрытие!» Красноармейцы мгновенно разбежались и залегли в укрытиях, кюветах, канавах, кустарниках. Обозники, как под гипнозом, ехали не спеша. Те, кто сообразил, сумели въехать в лес или загнать лошадей во дворы и замаскировать. Мой голос тут же затерялся. Ко мне, гарцуя, подъехал лейтенант Пеликанов. Он сказал: «Смотри, отряд санитарных самолетов летит». Я выругался, крикнул: «Это немцы! Немедленно конников в лес, прячьтесь!» Взвод галопом въехал в лес и спрятался под кронами деревьев.

Не доходя до шоссе, самолеты начали перестраиваться, снизились до 50 метров. Пристраиваясь друг другу в хвост, вытянулись в одну длинную цепь. Ездовые и артиллеристы продолжали спокойно ехать, наблюдая за самолетами. Послышались первые пулеметные очереди. В воздухе завыли бомбы. Громом оглашалась местность, рвались бомбы. Люди в ужасе кричали, прыгали с повозок, ложились в кювет. Обезумевшие лошади ржали, кидались в сторону, опрокидывали брички, кухни, орудия. Самолеты образовали карусель, которая вытянулась вдоль шоссе. При каждом заходе выбрасывали на людей, лошадей десятки бомб и десятки тысяч крупнокалиберных пуль. Воздух наполнился запахами пороха, крови и отработанного газа моторов. Выбросив весь смертоносный груз, самолеты выстроились, как на учениях, в походный порядок и скрылись за лесным горизонтом. Лежавший рядом со мной Пеликанов кричал: «Вот это здорово! Где же наши самолеты, зенитчики?» «Не кричи. Пока не контужен, слышу отлично, — ответил я. — Твоя вина тоже в этом есть. Ты командир полковой конной разведки — это глаза и уши командира полка». «Да пошел ты к кузькиной матери, — вспылил Пеликанов. — У нас что, крылатые кони?» «Ну, тогда и не кричи, не подливай масла в огонь. Люди без наших восклицаний"ах да ох"удручены», — ответил я. На этом разговор кончился.

Пеликанов с недовольной физиономией ушел к конникам. Казалось, что после налета на шоссе ничего живого не осталось. Но это только казалось. Шоссе снова ожило. Убитых лошадей растащили по обочинам и в кювет. Снова шли обозы, артиллерия, лошади цокали подковами. Крутились колеса бричек и полевых кухонь. Потери были значительны. В хозвзводе батальона недоставало 12 лошадей, шести ездовых и одной полевой кухни. Вместо ожидаемого горячего обеда довольствовались сухим пайком.

Поступил приказ командира дивизии, запрещающий дальнейшее продвижение днем. «Русский человек сначала выругается, а потом оглянется», — озабоченно сказал полковник Чернов. Потери полка, как он выражался, велики. Какие конкретно, умолчал.

Немецкая"рама"плавно парила над лесом, просматривая каждый квадратный метр. Шоссе было пустынным, только временами на предельных скоростях проносились автомашины, урча и тарахтя. Люди отдыхали. Мы слушали напутствие командира полка и разработанные начальником штаба дивизии планы продвижения и встречи с врагом. Совещание затянулось до ужина. Ужинали у командира полка Чернова.

Когда солнце ушло за горизонт, прячась за узкое облако, которое тут же окрасилось в бледно-розовый цвет, восточная половина неба побледнела и потемнела. Появились первые тусклые звезды, мы тронулись в путь навстречу врагу. Шли неторопливо. О близости фронта ничто не напоминало. Не слышно было артиллерийских канонад, не видно зарева пожарищ. В 5 часов утра ночной переход закончили. Повара разожгли полевые кухни. Запахло дымом. Чуть позднее стали распространяться аппетитные запахи вареного мяса, жареного лука, гречи и пшена. Перед завтраком во всех ротах провели политбеседы. Люди, не торопясь, в сопровождении старшин рот становились с котелками в очередь к кухням, получали хлеб, сахар, чай и кашу. Проходили в свое расположение, ложились на лужайку и с аппетитом ели.

За ночной марш мы прошли не более 20 километров. Подошли вплотную к поселку Чудово. В 10 часов утра воздух наполнился гулом самолетов. В небе на небольшой высоте почти над нами шли немецкие"Юнкерсы". Их было более 100 штук. Из нашего расположения в небо снова полетели сигнальные ракеты. Но самолеты прошли, не обращая внимания на сигналы. Не доходя 2-3 километров до Чудова, они развернулись в боевой порядок, завыли сирены и бомбы, застрочили пулеметы, послышались глухие разрывы бомб. Редко стреляли наши зенитки. Их снаряды рвались выше и ниже самолетов, не попадая в цель. Через 2-3 минуты они смолкли. Деревянное Чудово загорелось. Показались клубы черного дыма. Длинными языками к небу взвилось пламя огня. Через 15-20 минут все окуталось дымом.

Раздался сильный грохот — это рвались железнодорожные цистерны с бензином. Рвались снаряды с боеприпасами. Горело все кругом. Самолеты все кружились над своей жертвой, наслаждаясь последним вздохом мирного умирающего городка, наслаждаясь жертвой — тысячами убитых, раненых, сожженных и заживо погребенных. В телефонной трубке раздался голос командира полка: «Котриков, поднимай батальон для тушения пожара!» «Есть поднять батальон!» По боевой тревоге подняли людей. Через час мы уже были на окраине поселка. Нашему взору предстала жуткая картина. Женщины, дети, старики в страхе бежали по горевшим узким улицам. Дышать было нечем, душил едкий дым. Люди, задыхаясь от дыма и нестерпимой жары, падали и умирали. Всюду слышались крики, стоны, просящие о помощи, и плач детей. Огонь буйствовал. Созданный им ураганной силы ветер с большой скоростью гнал искры с пылью и мусором, крутил их, создавая огненные вихри и смерчи. Средств для тушения в начале загорания было недостаточно, а при набирании стихией силы они были уничтожены. Мы тоже были бессильны и слабы, чтобы вступить в борьбу с разбушевавшейся стихией. Поэтому наша основная цель была — спасать людей. Красноармейцы вытаскивали из пламени детей, стариков, выводили женщин. Все, что было нажито народом в течение длинной трудовой жизни, уничтожилось за минуты. В 2 часа дня нас сменили. Мы пришли на отдых в расположение своего полка, в лес. Лес был усеян немецкими листовками с пропусками в плен. Немецкое командование гарантировало жизнь при добровольной сдаче в плен. В противном случае грозили смертью. Листовки заканчивались жирным текстом: «Смерть евреям, комиссарам, политрукам!».

Настроение у наших вятских мужиков было подавленное. Они видели бессилие не только нашего полка, но и всей армии. Немцы — полные хозяева на суше и в небе. Вместо отдыха люди собирались отдельными группами, шептались между собой, бродили по лесу, ища не ясно чего. При появлении над нашим расположением немецкого наблюдателя — "рамы"или других самолетов — взлетали сигнальные ракеты. Немцев, переодетых в нашу форму, красноармейцы вместо задержания скрывали. По расположению полка открыто ходили провокаторы. Агитировали сдаваться в плен. При вечерней поверке в батальоне не хватило 170 человек. По телефону я доложил об этом полковнику Чернову. В трубке послышался раздраженный шум: «Немедленно ко мне!»

Когда я явился к Чернову, у него сидели оба командира батальона. Я был третий. Черные усики полковника, как у жука, двигались снизу вверх. Это не предвещало ничего хорошего. «По вашему приказанию, товарищ полковник, прибыл!» — проговорил я. В горле и во рту становилось сухо.

Полковник подошел ко мне и тихо, почти шепотом, сказал: «Доложи мне, что у тебя такое». Я вытянулся, с трудом выдавил из себя: «Сбежало, то есть ушло неизвестно куда, 170 человек, в том числе почти полностью хозвзвод. Остался командир взвода и два повара». Полковник сорвал у меня одну петлицу с кубиками, снова почти шепотом сказал: «Разжалую в рядовые!» «Есть в рядовые! — ответил я. — Разрешите идти!» «Отставить, Котриков, — крикнул полковник, — садись!» Я сел. «С кем ты думаешь воевать? Сегодня у тебя разбежалась почти половина батальона. Завтра ты останешься один». Я молчал, отвечать или оправдываться было бесполезно, только подливать масла в огонь. Чернов сорвался, нервы не выдержали: «Всех предам военному трибуналу. Мало вас расстрелять. Не дошли пятидесяти километров до фронта, половину полка растеряли». Он сначала почти кричал, затем успокоился, перешел на учительский тон: «Выставить усиленные караулы вокруг расположения на привалах батальона с участием средних командиров. Из расположения никого не выпускать без вызовов штаба полка. Котриков, пришей петлицу!» Я подобрал оборванную петлицу, в его присутствии пришил. Чернов сидел уставший, осунувшийся, походил на больного. Наблюдал, как я не умею шить, и молчал.

После захода солнца мы снова пошли ближе к врагу. Ряды полка без боев поредели.

Оборону наш полк занял между шоссе и железной дорогой в районе разъезда недалеко от Чудова. Близость немцев напоминала редкая артиллерийско-минометная стрельба. Люди окапывались, многие рыли окопы во весь рост, кто поленивее — ячейки, чтобы лежать и стрелять. Артиллеристы трудились на славу. Копали ниши для снарядов и укрытия для орудий.

Немцы не заставили себя долго ждать. На шоссе появились мотоциклы с автоматчиками. Встреченные огнем нашей дивизии, залегли в кюветах. Следом за ними ехали солдаты на крытых брезентом автомашинах. В километре от нас не спеша разгружались, занимали оборону. Автомашины разворачивались и уходили. «Где же наши артиллеристы и минометчики?» — кричал я по телефону начальнику штаба полка. Полковника после срыва петлицы я стал бояться. Поэтому на встречу с ним и на разговор сам не напрашивался. Начальник штаба говорил: «Мало боеприпасов, надо беречь для наступления».

Немцы даже не хотели окапываться. Чувствовали себя героями. Я собрал снайперов и заставил их поработать. Порядок был наведен быстро. Фрицы тоже на животе заползали. Стали проявлять осторожность. Пеликанов со своим взводом конников проник далеко в тыл к немцам, выявил примерную их численность, привел двух языков. На вопросы пленные немцы отвечать отказывались, вели себя героями. Кричали: «Русь капут! Хайль Гитлер!» и так далее. Отправили языков в штаб дивизии как большую ценность, под надзором среднего командира. Двенадцать немецких самолетов начали обработку нашей обороны. Те, кто не зарылся глубоко в землю, очень сожалели. Оставшиеся в живых без принуждения командиров зарывались во весь рост в узкие ямы. С включенными сиренами самолеты на высоте 30-50 метров кружили над нашими головами. Нагоняя страх и ужас, строчили из пулеметов, кидали бомбы и безнаказанно уходили. Снайперы делали свое дело. Их в батальоне было 25 человек. Двадцать пять винтовок с оптическим прицелом. Немцы, воодушевленные налетом авиации и редкой артподготовкой, поднимались во весь рост, но, видя гибель своих камрадов, тут же ложились. Двадцать пять метких выстрелов — 25 фрицев выбыли из строя. Зоркий глаз охотника с оптикой находил неокопавшегося немца. Дуэль продолжалась между немецкой авиацией и артиллерией и нашими снайперами. Потери считали обе стороны.

В 16 часов на КП батальона пришел начальник штаба полка. «В семнадцать часов людей подготовить к атаке, надо проучить немцев!» Приказ передали командирам рот, взводов, отделений. «Ждите сигнала! Сигнал — разноцветные ракеты: красная, зеленая, желтая». Точно в назначенный срок в воздух взлетели ракеты. Послышались команды: «Вперед! В атаку!» Красноармейцы вылезли из своих ниш и с винтовками наперевес пошли для сближения с немцами. «Ну и место выбрали, болото!» — отшучивались остряки. «Болота танки боятся, да и авиация нам не страшна. Бомбы, падая в мягкий торф, не все взрываются», — подбадривали младшие командиры.

Немцы не стреляли, подпускали ближе. Наша артиллерия редко, но метко укладывала снаряд за снарядом на головы немцев. Когда батальон приблизился на 150-200 метров, немцы открыли шквальный огонь. Заговорили, заревели ослиным голосом восьмиствольные минометы. Из-за опушки леса на берегу болота показались танки. Они остановились, были хорошими мишенями для наших пушек. Раскаленный металл посыпался на головы красноармейцев. 1 и 2 роты залегли, 3 рота побежала назад. «Стой, трусы!» — крикнул я с КП батальона, но мой голос был не слышен даже для себя. Я вскочил на оседланного коня и ринулся к бежавшей назад 3 роте. Командир роты и командиры взводов были убиты. «Вперед, за мной!» — кричал я, размахивая пистолетом. Люди сначала залегли, затем вернулись за мной. Лошадь подо мной упала, я успел высвободить ноги из стремян, оттолкнулся от падающего животного, ударился в мягкую подушку торфа. Мгновенно встал на ноги, закричал: «Вперед, за мной!» Люди обгоняли меня, как бы защищая своими телами. Немцы отступили, ушли от края болота вглубь, в кустарники. Танки тоже скрылись в кустах, боясь бутылок с горючей смесью. Болото было усеяно трупами красноармейцев и ранеными. «Закрепиться на занятом рубеже! — поступило распоряжение командира полка. — Комбата Котрикова ко мне!»

До КП полка было 2 километра. Я шел до него 15 минут. На сей раз Чернов сначала сказал"молодец", а затем накинулся на меня: «Ты что, очумел, взгромоздился верхом. В бою умный командир ценнее половины личного состава, а ты… ты…» Но не сказал"дурак". Пока он меня отчитывал, доложили: «Полк не отступает, а бежит. Немцы зажали на 180 градусов, теснят к железной дороге». «Котриков, останови людей!»

Я выбежал с КП полка. Вскочил на лошадь связного командира полка, невзирая на его протесты. Осколки и пули свистели вокруг меня. Навстречу бежали люди. Ложились, снова бежали. Немцы плотными шеренгами шли не спеша, что-то кричали и строчили из автоматов. Танки снова вышли на берег болота. Они вместе с минометами посылали по отступающим сотни снарядов и мин. Остатки полка, прижатые с двух сторон, бежали к железнодорожной насыпи. Оценить обстановку было трудно. Люди всех трех батальонов смешались. Я достиг первых отступающих. «Ложись, ни шагу назад!» В это время раздался оглушительный взрыв, последовал сильный удар. Мне показалась, что меня вместе с лошадью подняло на большую высоту. Я упал во что-то мягкое. Был сильный удар в затылок. Я потерял сознание.

Осязание вернулось не сразу. Мне показалось, что все тело стало нечувствительно. Ощупал себя. Руки, ноги целые. Протер глаза — вижу. Все было в порядке, только в ушах стоял звон. Лежал я в узкой канаве. Под головой вместо подушки — пень, о который ударился головой. Нащупал кобуру, пистолета нет. Я оказался без оружия. Выглянул из канавы. Стояла тишина. Бой закончился. По всему болоту в разных позах лежали убитые. По болоту шли немцы, их было много, почти целый взвод. Шли они прямо ко мне. Я погрузился в торфяную жижу на дно канавы. С откосов обрушил на себя массу торфа. В результате все мое тело было погребено под торфом. Два немца перешагнули канаву надо мной. Они о чем-то говорили, но я ничего не понял.

Наступил вечер, небо, которое я видел из канавы, посерело, постепенно стемнело. Я вылез из-под торфяного одеяла, сел. В вечерних сумерках наши раненые ползли к железнодорожной насыпи. Немцы им не препятствовали. Немецкие солдаты лежали на железнодорожной насыпи и окапывались. Значит, по ту сторону железной дороги были наши. Из-за железной дороги заговорил наш"Максим", станковый пулемет. В воздух взлетели осветительные ракеты. Немцы открыли стрельбу из автоматов и пулеметов. Стрельба продолжалась недолго. Снова наступила тишина. На шоссе был слышен гул моторов и лязг гусениц. Шли немецкие танки. Наступила темнота.

Я вылез из канавы и по-пластунски пополз среди убитых. На берегу болота и у железнодорожной насыпи слышались немецкая речь и смех. «Весело фрицам, — думал я. — Но обождите, гады, вы свое еще получите». Мысль работала четко: нужно оружие. Нашел карабин. Из подсумков троих убитых взял патроны. Нашел четыре гранаты Ф-1. Это для меня было целое богатство. Неторопливо полз к железнодорожной насыпи. Снова завязалась перестрелка. Осветительные ракеты висели над железной дорогой, казалось, при их ярком свете просматривается все живое. В 10 метрах от меня сидели и лежали немцы в наспех вырытых окопчиках. Передо мной была поросшая ивой широкая выемка или канава, которая разделяла меня с немцами. Высокая железнодорожная насыпь в ночной мгле казалась расплывчатым длинным холмом. При взлете осветительных ракет были видны пулеметные гнезда, оборудованные немцами вверху насыпи у самых рельсов. После получасового наблюдения оценил обстановку. Выбрал ориентир. Подумал, вот бы сейчас взвод ребят. Можно было бы устроить хороший переполох незваным гостям. Согнувшись, осторожно ступая, пошел вдоль насыпи. В левой руке был карабин, в правой — граната. Наткнулся на немцев. Они приняли меня за своего. Что-то мне кричали. Я ушел от них и стал подниматься по откосу насыпи вверх. Как назло, снова завязалась перестрелка. Немецкие пулеметы из гнезд, пристроенных у рельсов, посылали в нашу сторону светящиеся пучки трассирующих пуль. Немцы не целились. Спрятав головы в укрытие, строчили длинными очередями. Я достиг верха насыпи. Уже одна нога уперлась в шпалу. Послышался окрик на немецком языке. На крик бросил гранату, вторую — в пулеметное гнездо. Прыгнул через рельсы на другую сторону насыпи. В стреляющих автоматчиков бросил еще две гранаты. Кубарем скатился с насыпи в кювет. Немцы зашевелились. Застрочили пулеметы и автоматы. Пули свистели надо мной. Немцы бросили три гранаты, которые взорвались далеко позади. В воздух взвились десятки осветительных ракет. Я залег в кювете. Ракеты сгорели. Побежал от железнодорожной насыпи в лес. До него было не более 50 метров. Пробежал половину. Словно железные клещи схватили меня за здоровую руку. Мгновение, и обе мои руки оказались сзади крепко сжаты. Я подумал: «Немцы. Все кончено — капут». Подпрыгнул, ударил державшего головой в подбородок. Мои руки высвободились. В это время я получил сильный удар в грудь. Из глаз полетели искры, я упал, потерял сознание.

Очнулся от яркого пучка света карманного фонаря, ударившего в глаза. Кто-то хриплым голосом говорил: «Сильный малый, здорово меня ударил». В темноте было трудно разобраться, кто свой, кто чужой. Проще было бы, если бы немцы ходили на четырех конечностях.

Я открыл глаза. Тот же голос произнес: «Простите, товарищ старший лейтенант, приняли вас за фрица». Я попытался встать, но не мог. Кружилась голова, чувствовалась сильная слабость в руках и ногах. «Доставьте меня к вашему командиру!» — повелительно сказал я. Послышался раздраженный голос: «Это немецкий провокатор. Слышите, как он повелительно говорит». «Перестань, Матвей, — крикнул кто-то. — Ты всех считаешь врагами, а сам трусливее сидоровой козы. Мы все слышали, сколько шуму наделал старший лейтенант у немцев. Они до сих пор не успокоятся». За железной дорогой, то есть по ту сторону насыпи беспрерывно в воздухе висели десятки осветительных ракет. «Вы ранены, товарищ старший лейтенант?» — спросил меня приятный женский грудной голос. Через полчаса я был доставлен в санитарную часть. Осмотрел меня пожилой врач. Заключение: сотрясение мозга, нужен покой. Рано утром пришел комиссар нашего полка. Он сообщил довольно неприятные вести: командира полка полковника Чернова вчера вечером ранило. Начальник штаба полка убит. Остатки полка после боя разбежались по лесу. До сих пор людей не собрали, и вряд ли удастся собрать. «Выздоравливай и возвращайся в наш полк. По-видимому, дивизия будет занимать оборону где-то в этом районе». Раненых, в том числе и меня, погрузили на пароконные повозки, привезли в медсанбат, расположенный в лесу.

Врачи работали в палатках, которые играли роль кабинетов и операционных. Из медсанбата раненых отправляли на автомашинах. Палаток для всех не хватало, поэтому многие лежали под открытым небом. Только через сутки меня перевели в палатку. Чувствовал я себя уже хорошо, только немного кружилась голова.

Поступил приказ об эвакуации медсанбата. Всех с легкими царапинами, в том числе и меня, пригласил главврач. Предложил, чтобы мы, не ожидая транспорта, шли пешком в тыл в сопровождении санитаров и медсестер. Заманчиво идти в тыл, чувствовать госпитальную заботу, заботу о себе людей в белых халатах. Когда очередь дошла до меня, спросили: «Как вы себя чувствуете?» Я ответил, что хорошо, и попросил выписать.

Главный врач посмотрел на меня с удивлением. По-видимому, подумал, не сошел ли я с ума. Тихо произнес: «Не спешите, молодой человек, там еще будете. Оттуда не всем суждено возвратиться». Последовала небольшая пауза. «Ваше желание удовлетворено. Берегите голову, при повторном ушибе могут быть осложнения». Он вручил мне справку, что я находился на лечении. Пожелал мне ни пуха ни пера. Посоветовал по пути зайти в отдел кадров штаба армии, который находился в 5 километрах.

Отдел кадров я нашел с большим трудом. Он находился в маленькой землянке. Я открыл дверь. В конце неширокого прохода стояло что-то наподобие стола. Тускло светила коптилка. За столом сидел один человек. Я напряг зрение, чтобы установить знаки отличия, но не мог, так как перед глазами пошли разноцветные круги, голова закружилась, ощущался приступ тошноты. Подумал: «Прав врач». «Разрешите войти?» Послышался ответ с веселой ноткой: «Вы уже вошли». «Извините, товарищ», — я сделал паузу. «Я майор, товарищ старший лейтенант. Что вам угодно?» «Я к вам зашел по пути и рекомендации главврача медсанбата». Протянул ему справку. Он внимательно прочитал ее, спросил: «Вы были контужены?» «Не знаю. Или контузия, или ушиб». Коротко рассказал, как получилось. «Вам еще рановато в свой полк». Майор покрутил телефонный аппарат, проговорил тихо в трубку: «Лейтенант, ко мне». Через три минуты явился щегольски одетый лейтенант. Хотел доложить, и, по-видимому, это получалось у него отлично. Майор не дал ему выговорить, опередил: «Отведите старшего лейтенанта к полковнику М.».

Мы пришли к хорошо замаскированной палатке. Лейтенант вошел туда первый, затем жестом позвал меня. Один край палатки был откинут, вероятно, для освещения. За столом сидели двое — полковник и член Военного совета, которого я кормил консервами. Я доложил: «Старший лейтенант Котриков, командир батальона из 311 дивизии прибыл для дальнейшего прохождения службы». «Что с вами, товарищ Котриков?» — спросил меня член Военного совета. Я заикнулся ответить, но полковник перебил, обращаясь к члену Военного совета. «Вы его знаете?» Последовал ответ: «Да!» «Говорите, Котриков!» Я рассказал о первом и последнем бое в 311 дивизии и о том, как попал в госпиталь. «Подойдет», — проговорил полковник. «Не возражаю», — ответил член Военного совета. «Надо сделать запрос по месту рождения и в воинскую часть». «Это длинная история», — перебил его член Военного совета. «Что делать», — снова заметил полковник. «Тебе виднее, но эти ребята не подведут. Прошел с боями с Литвы от границы с Восточной Пруссией, был ранен и снова на фронте». «Решено!» — проговорил полковник. «Свободны, товарищ старший лейтенант». Дежурный отвел меня в палатку с постелями. Я лег и быстро уснул. Разбудил дежурный: «Срочно к полковнику». Началась устная мандатная комиссия. Рассказывал и писал: где родился, учился и так далее. Полковник интересовался каждой мелочью моей недолгой жизни. Допрос продолжался долго. В течение дня полковник вызывал меня три раза. Все одно и то же. Как сказка про белого бычка. Наконец, он мне объявил: «Назначаю вас командиром группы, направляемой в тыл врага. Цели и задачи группы, — он перешел на шепот, — в данное время в тылу у немцев, в лесах Ленинградской, Псковской областей бродит много красноармейцев и командиров, отставших от своих частей, попавших в окружение. Люди не осведомлены об истинном положении на фронтах, слепо верят в геббельсовскую пропаганду. Партизанских отрядов не организуют, боятся, избегают вступления в действующие. В плен тоже не сдаются, боятся. Ваша задача — собирать этих людей в группы, подразделения и направлять к своим. Сплошной линии фронта еще нет».

Полковник не успел дать полного инструктажа. Над лесом с пронизывающим воем сирен, брошенных бомб, строча из пулеметов, пронеслись немецкие самолеты. Засвистели пули, задрожала поверхность земли от сильных разрывов. Застонал, затрещал русский лес, повалились на землю вершины и сучья деревьев, скошенные пулями.

Полковник лег на землю рядом со столом. Я продолжал стоять. «Ложись!» — кричал полковник. Самолеты два раза пролетали рядом, километрах в двух от нас сильно бомбили. Полковник встал, вернее, вылез из-под стола, стряхнул с себя пыль и приставшую хвою. Заговорил: «Сволочи, нащупали штаб и бомбили почти в цель». Затем набросился на меня: «Ты что храбришься? Тебе жить надоело? Стоит как истукан. Запомни пословицу: береженого бог бережет. Сейчас ближе к делу. Я познакомлю тебя с товарищем Дементьевым. Это гражданский человек. Отлично знает местность заданных вам районов. Поэтому его советы для тебя будут полезны всегда. Слушайся его как родного отца. Сейчас познакомься с ребятами. Они все средние командиры и политруки. Пошли, я тебя представлю».

Мы прошли примерно 500 метров по тропинке. Полковник воскликнул: «На ловца и зверь бежит! Вот и Дементьев». Мы подошли к сидевшему под раскидистой елью человеку средних лет, одетому в гражданский костюм. Полковник по-узбекски сел рядом с ним. Сначала три раза хлопнул ладонью по плечу, затем протянул руку, проговорил: «Как дела, старина? Привел тебе командира. Прошу любить, жаловать и беспрекословно выполнять его распоряжения». Дементьев окинул меня взглядом с ног до головы. Встал, протянул руку. «Будем знакомы, Дементьев, ваш проводник». Я ответил после пожатия его руки: «Старший лейтенант Котриков». «Очень приятно познакомиться с молодым человеком, уже имеющим опыт в войне».

Мне в лицо ударило жаром. Комплименты были неприятны. С волнением ответил: «Опыта не имею. В боях участвовал». Дементьев приложил палец к ордену Красной Звезды, затем к медали"За отвагу", сказал: «Вижу».

Полковник тяжело поднялся с земли, с улыбкой заговорил: «За что кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку. Хвали его, Котриков. Пошли к ребятам, они ждут».

Ребята нас не ждали. Четверо резались в домино. Остальные ждали очереди и шумели: «Игра на мусор». «Пеликанов Володя, ты как сюда попал?» — крикнул я. Пеликанов вскочил на ноги, подбежал ко мне. «Котриков, ты живой?» «Как видишь!» «Полковник Чернов говорил, что ты погиб. Он сам видел, как снаряд взорвался под ногами лошади. Даже лошадь приподняло в воздух».

«Ладно, ребята, в своих чувствах потом разберетесь. Времени у вас на это хватит. Сейчас слушайте меня. Представляю вам командира вашей группы, Котрикова. Он и Дементьев ознакомят вас с задачами. Коротко: надеюсь, вы знаете, что пойдете в тыл врага. Враг коварен, хитер и силен. Задание ваше правительственное, ответственное. Оно опасное для выполнения, требует много риска, выдержки и большой физической силы. Подобрали мы вас не случайно. Наша партия и правительство верят вам, считают вас преданными Родине, партии, народу. Всего вас двенадцать человек, все средние командиры. Половина — политработники. Вас шесть коммунистов и шесть комсомольцев. Мы верим вам и поэтому посылаем вас на это ответственное задание. Знаем, что для защиты Отечества вы не пожалеете своей жизни. Товарищ Котриков, вот вам список вашего личного состава, ознакомьтесь, — полковник передал мне листок бумаги. — По всем вопросам связь имейте только со мной или моими заместителями. Я вам всем доверяю, но код должен знать один из вас. С кодом ознакомлен товарищ Дементьев. По возвращении к своим на проход через линию фронта каждый из вас получит пароль».

Я в присутствии полковника выстроил ребят. Вот они, стройные, обтянутые ремнями портупеи, молодые, смелые:

Пеликанов Володя, лейтенант;

Кропотин Николай, политрук, радист;

Сидоренко Федор, политрук;

Завьялов Григорий, старший политрук;

Кошкин Василий, лейтенант;

Шустов Аркадий, политрук;

Пестов Иван, лейтенант;

Слудов Иван, лейтенант;

Евтушенко Прохор, лейтенант;

Шевчук Петр, политрук.

Одиннадцатым в список я записал себя. Двенадцатым был Дементьев. «Двенадцать — число счастливое, — сказал полковник. — Желаю вам, товарищи, удачи. Продолжайте знакомство с ребятами до совещания». Полковник ушел.

«Ребята, садитесь вокруг меня. Коротко ознакомлю с поставленной перед нами задачей», — заговорил Дементьев. Он разложил карту Ленинградской, Псковской областей: «Смотрите сюда. Немцы рвутся вглубь страны по шоссейным и железным дорогам. У себя в тылах они оставляют небольшие гарнизоны, тоже только в населенных пунктах, расположенных вдоль шоссейных и железных дорог. В населенных пунктах, расположенных далеко от шоссейных и железных дорог, нога оккупанта пока еще не была. В лесах осталось много наших красноармейцев и командиров. Люди пробираются к своим, но истинного положения не знают. Не знают и местонахождения нашей армии, линии фронта. Наша задача — организовать этих людей и вывести из немецкого тыла. Поэтому мы сегодня вечером отправимся в глубокий тыл врага. Пока в район Новгорода и Шимска. Если дела пойдут хорошо, возможно, из Шимска повернем в районы Луги, Пскова, Порхова».

«О…о…, — протянул Шевчук, — это же сотни километров пешком, без пищи. Трудное дело, товарищ Дементьев». Дементьев нахмурил брови, внимательно посмотрел на Шевчука. «А вы думали как, товарищ Шевчук? Не попросить ли нам легковые автомашины и с триумфом под звон фанфар прокатиться по тылам врага. Не забывайте, товарищи, война! Она только начинается. Продлится она, возможно, год, два, а может и три».

Он коротко останавливался на делах нашей армии и на положении на фронтах. Завершить беседу ему не удалось, снова с оглушительным воем сирен и бомб над лесом появились немецкие самолеты. Снова задрожала земля от разрывов бомб, застонал и затрещал лес, принимая на себя тонны металла. Поднялась паника, бойцы побежали вглубь леса, передавая из уст в уста: «Нас окружают!» Штабное хозяйство, палатки и домики разбирались и вместе с ящиками и бумагами, пишущими машинками, рациями и прочим скарбом наскоро грузились на автомашины, конные повозки и отправлялись. Немцы не думали двигаться в лес. Заняв линию обороны по железнодорожной насыпи, укреплялись. Мы тоже вместе со штабным скарбом двинулись вглубь леса.

Пройдя около 15 километров, в одном из населенных пунктов вымылись в бане, получили новое обмундирование, вооружились немецкими автоматами. Выдали нам документы, уполномочивающие на формирование отрядов в тылу врага с целью соединения с Красной Армией. Каждому вручили по пачке, более 100 штук, обращений партии и правительства к попавшим в окружение и оставшимся в тылу врага, к бойцам и командирам, обращение к местному населению объединиться в партизанские отряды, бить врага, где бы он ни показался. Нас снабдили данными нашей разведки о расположении немцев в населенных пунктах Ленинградской и Псковской областей.

Нагрузившись сухими продуктами, мы тронулись в путь. Дементьев не только отлично ориентировался по карте, но и отлично знал все села и деревни по нашему маршруту. В Ленинградской области он проработал более 20 лет на комсомольской и партийной работе в разных районах.

Наступил сентябрь. Осень вошла в свои права. Дни стали не только короткими, но и холодными. Вместо белых ленинградских ночей наступили темные и длинные. Лес готовился к зимней спячке, деревья и кустарники прекращали свой рост. Прихваченные легкими осенними заморозками листья принимали разноцветную окраску. Поспели осенние лесные ягоды, брусника, клюква, калина и рябина. Из района Любани мы продвигались в район Новгорода. Вначале шли ночами. По незнакомой местности — лесами. Несмотря на опыт и знание Дементьева, проходили по 15-17 километров в сутки. Шли лесом. Населенные пункты старались обходить подальше. Для ночлега выбирали удобные и безопасные места. В первые двое суток нами был организован отряд в 600 человек. В основном из людей, принимавших участие в боях за Новгород, Любань, Чудово. Многие были из 311 дивизии. Было предложено выбрать на добровольных началах, кому вести людей. Все молчали. Дементьев предложил кинуть жребий. Из участия в жребии исключил меня, себя и радиста Кропотина. Дементьев вырвал из блокнота несколько листов, изготовил девять одинаковых листочков. На последнем написал «возглавить группу». Затем скрутил бумажки в трубочки. Снял с меня пилотку, положил их. Жребий вытащил Аркадий Шустов. Он остался недоволен. Очень просил, чтобы его не посылали. Вместо удовлетворения его просьбы Дементьев наметил ему маршрут, по которому вести людей. Еще раз проинструктировал, дал полезные советы на случай обнаружения немцами. Людей перед маршем разбили по ротам, взводам и отделениям. Назначили командиров. Многие жаловались на голод, слабость и даже болезнь. Я подошел к рослому и плотному красноармейцу. Он кричал: «Надо сначала накормить, а потом идти!» «Ваша фамилия?» «Огнев». «Откуда?» «С Алтайского края!» «Откуда с Алтая?» «Со Степного района!» «Вроде в Алтайском крае такого района нет?» «Из Кулундинских степей», — послышался ответ. «Но ведь Кулундинские степи — это Казахстан». «Не все в Казахстане, немного досталось и алтайцам. Были неправильно установлены границы при образовании Казахской ССР. Казахи незаконно прихватили много земель бывшего Западно-Сибирского края». «Давно в армии?» «С 1939 года». «Где ваше оружие?» «Потерял, товарищ старший лейтенант!» «Принимали присягу?» «Да!»

Веселье и словоохотливость у Огнева исчезли. Говорить стал взволнованно, слова в гортани застревали. Он понимал, что разговор подходит к финишу. На помощь ему пришел сосед. Он скороговоркой проговорил: «Товарищ старший лейтенант, разрешите сходить и принести винтовки, они находятся рядом». «Разрешаю, — сказал я. — Сколько вам потребуется времени и человек?» «Там двадцать две винтовки, — ответил красноармеец. — Они рядом, достаточно четырех человек». Через пять минут они принесли винтовки, подсумки и один ручной пулемет с заряженными дисками. К винтовкам потянулись руки, но он закричал: «Вручу только хозяевам». Вести разборы было не место, и не было на то времени. По-видимому, на людей крепко действовала немецкая пропаганда. Новые немецкие порядки наводили страх и ужас. На полях, в лесах валялись миллионы листовок, призывающих всех вернуться к мирной жизни, так как немцы уже победили Россию. Всюду были расклеены объявления, наводившие страх на все живое, где приказывалось населению пройти регистрацию в комендатуре, получить пропуска. Задержанные с оружием считались партизанами, на месте расстреливались. Оказавшие сопротивление вешались.

Аркадий Шустов распрощался с нами, увел первую группу людей в 600 человек. Многие из них не имели никакого оружия, кроме отращенных ногтей, бород и наполненного грязью волосяного покрова. Они говорили, что по дороге к своим приобретут оружие. Предъявлять к ним требования мы не имели права. Знали, по прибытии к своим с ними будут разбираться. Законы военного времени в эти тяжелые для родины дни были чрезмерно жестоки. Проштрафился или ошибся — пощады не жди. На карту ставилось все. Поэтому с людьми не очень считались. Народ об этом тоже прекрасно знал. Поэтому многие воины, попавшие в окружение, чья территория была оккупирована, пробирались домой. Одни проходили регистрацию в комендатуре и работали на немцев, другие скрывались и уходили к партизанам. Те, кто находился далеко от родины, сдавались в плен.

Когда люди во главе с Аркадием Шустовым скрылись за первым поворотом лесной дороги, мы снова двинулись на поиски новых людей, желающих пробраться к своим. Погода хмурилась. Солнце скрылось за сплошными облаками. День стал пасмурным. Временами моросил мелкий дождь. Свинцового цвета облака, низко опустившиеся над землей, медленно проплывали над нашими головами. Плащ-палатки на нас намокли. Микроскопические капли проникали сквозь плащ-палатки и достигали тела. Я хотел сделать привал: погреться, пообедать и обсушиться. Дементьев сказал: скоро будет небольшая деревня, немцев там нет, сделаем привал, отдохнем в человеческих условиях.

При выходе в поле в направлении нас двигалась колонна людей. Шли они организованно. Кто они, определить было трудно. Мы замаскировались в густом ельнике на опушке. Шли они уверенно. «Наши», — сказал мне Дементьев, когда они приблизились на расстояние 400 метров. «Вижу, — сказал я. — Выйдем навстречу». Из деревни выехали трое конников. Лошадей направили вдогонку движущейся колонны. «Не надо показываться, пока наблюдаем», — сказал Дементьев. Конники догнали колонну, резко осадили лошадей. Некоторое время ехали рядом, сбоку колонны и в 50 метрах от нас остановили людей. Двое из них спешились, отдали поводья третьему, который остался в седле. Один был в звании полковника, другой — майор. Оба были одеты в новенькие офицерские плащи. Полковник зычным голосом крикнул: «Подтянись! Равняйсь! Смирно! Перестроиться в шеренгу по два!» Усталые солдаты не спеша перестраивались, сыпались ругательства в их адрес — "стадо баранов, свиней"и так далее. Начался опрос: «Кто вы такие, куда следуете?» Красноармейцы отвечали, что пробираются к своим. «Кто из вас старший?» Все молчали. «Кто офицеры: два шага вперед». Никто не выходил. «Старшины, старшие сержанты, два шага вперед». Шеренги не шелохнулись, все стояли на местах. «Неверно, что здесь все рядовые». В это время один парень вышел из строя и сказал: «Я сержант». Дементьев шепнул: «Пора! Будьте готовы, это провокаторы!» Мы вышли из леса. Не доходя 20 метров, полковник крикнул нам: «Стоять на месте. Кто вы такие?» Дементьев ответил за нас: «Ленинградские ополченцы, большинство студенты. Разрешите встать в строй и присоединиться к вам, товарищ полковник?» Полковник грубо одернул: «Я не спрашиваю вашей профессии, олух. Какая воинская часть?» Дементьев ответил: «Прибыли в пополнение и не нашли своей дивизии, а сейчас в окружении, не знаем, куда примкнуть». «Ты что — вечный студент?» «Нет, — ответил Дементьев, — я преподаватель». Ответ, по-видимому, подозрения не вызвал, и он разрешил встать в строй. Майор бесцветными глазами зорко наблюдал за всем строем. Сержант, вытянувшись под стойку"смирно", стоял перед строем. Полковник подошел к сержанту, внимательно посмотрел на его грязное, обросшее, давно не мытое лицо. Затем перевел взгляд на прожженную во многих местах, видавшую виды шинель, сказал: «Назначаю его старшим. Он поведет вас в село К.» «Разрешите, товарищ полковник? — крикнул кто-то из строя. — Это село еще 20 августа было занято немцами». Полковник криво улыбнулся, ответил: «Наши отбили его у немцев». Дементьев толкнул меня в бок, шепнул: «Будь начеку. Он врет. В селе немцы». Полковник заметил поворот головы Дементьева, крикнул: «Вы, наука, что еще там за разговор в строю. Немедленно прекратить!» Майор искоса рассматривал нас. Мы отличались от всех новизной обмундирования. Обуты были в сапоги. Лица у всех чистые, бритые. Под плащ-палатками были заметны автоматы. Это его настораживало. Еще раз подтвердились догадки Дементьева: провокаторы.

В это время из леса вышла группа солдат — восемь человек. Один из них, по-видимому, офицер. Одет был по-летнему в гимнастерку, на худой груди его красовался орден Красной Звезды. Широкий ремень, с портупеей, плохо затянутый на животе, сполз на правое бедро под тяжестью кобуры. Знаков различия не было. Все бойцы были вооружены винтовками, а один даже нес ручной пулемет. Было видно, что эта боевая группа на провокации немцев не пойдет. Увидев их, полковник замолчал, и когда они подошли вплотную к нам, он грубо скомандовал: «Становись в шеренгу по одному!» Выстроил их против нас. Затем скомандовал: «Положить на землю оружие!» С неохотой, но они его команду выполнили. Подойдя вплотную к командиру, начал оскорблять всю группу изменой Родине, трусостью. У командира требовал сдачи пистолета, но тот отказался сдавать. Потребовал от полковника предъявить документы. Полковник медленно полез в свою кобуру, чтобы покончить с супротивным командиром, но в это время по команде Дементьева из-под плащ-палаток выглянули 11 стволов автоматов, и короткие очереди над головами полковника и майора заставили их поднять руки вверх.

Дементьев выскочил из строя, повелительно приказал стоять в строю, а сложившим оружие подал команду взять оружие. Подойдя к полковнику, отнял у него русский пистолет ТТ, затем из кармана при обыске вынул немецкий парабеллум. У майора оказался парабеллум и в кармане бельгийский никелированный наган. Сидевший верхом и державший лошадей человек, видя, что начальство разоружено, выпустил из рук поводья охраняемых лошадей командиров, бросился галопом наутек. Автоматная очередь Пеликанова догнала его. Он выскользнул из седла, неуклюже упал на землю. Лошадь с седлом умчалась в деревню. Две охраняемые им лошади стояли спокойно. Пеликанов, конник и большой любитель лошадей, подошел к ним, взял за поводья, отвел в лес, привязал. Раненого адъютанта, упавшего с лошади, принесли. Над лесом, урча, пролетала немецкая"рама". Дементьев приказал связать руки полковнику и майору и всем двинуться в лес. Человек в портупее с пистолетом оказался старшим политруком, с группой солдат своей роты пробирался из окружения к своим. За спасение он расцеловал Дементьева, записал его адрес. «Если останусь жив, после войны обязательно встретимся». Начался допрос полковника и майора. Полковник выкручивался, предъявлял документы, но майор и раненый адъютант молчали. Оба были чистокровные арийцы, по-русски говорили, но с большим акцентом. Дементьев приказал радисту Кропоткину связаться со своими и спросить, что делать с пойманными провокаторами. Был получен короткий ответ: доставить всех троих в Зенино в сопровождении одного из офицеров группы. Притом под личную ответственность Дементьева.

Провокатор догадался, что о его поимке связывались с командованием Красной Армии, поэтому попросил Дементьева на разговор наедине. Дементьев подумал, что задержанный откроет какую-нибудь важную военную тайну, но как только мы покинули их, отойдя на расстояние 20-25 метров, он стал уговаривать Дементьева вместе с ним провести всех к немцам, за это обещал райскую жизнь и любую должность в оккупированной России. Он говорил, что война закончится к 1 октября, немцы уже на подступах к Ленинграду, Москве. «Коммунистическое правительство из Москвы эвакуируется на Урал. Русская армия деморализована, беспорядочно не отступает, а бежит, все ее оснащение осталось в наших глубоких тылах. Наши разведчики говорят, что сибирские дивизии, прибывающие на защиту Москвы, вместо винтовок и автоматов вооружаются вилами, ломами и дубинками, как первобытные люди. Руки наших доблестных солдат не дрожат, они сумеют перестрелять все тех, кто не захочет покориться». Дементьев внимательно слушал его бред про завоевание России и, чуть ли не извиняясь, перебил его: «Скажите, пожалуйста, а вы какой национальности?» «О, я, чистокровный ариец, — напыщенно проговорил провокатор. — Русский язык я знаю превосходно, потому что родился и вырос в России. Окончил в Саратове на Волге русскую девятилетку, а с приходом фюрера к власти мы переехали в Германию». Он даже похвалился, что он член национал-социалистической партии Германии, окончил университет. Он считал, что культурный, задумчивый Дементьев завербован. Даже просил развязать ему руки. Но Дементьев сказал, что не может, что у него есть командир, и показал на меня. «Что скажут мне солдаты? Видите, как внимательно они за нами наблюдают?» Немец перешел на шепот: «Мы с этими свиньями разделаемся, как только прибудем к нашим, я уверен. Мы сумеем их обмануть, вместо красных приведем к немцам». Он уже мечтал о железных крестах, о повышении в звании и чине. Но Дементьев так же культурно, не повышая голоса, сказал как бы между прочим: «Мечты, мечты, где ваша сладость». Немец насторожился и спросил: «Что вы этим хотите сказать?» «Вот что, господин, вас звать, кажется, Гельмут? — Немец кивнул головой. — Коммунисты не продаются. А что наша армия отступает, а иногда в отдельных местах и бежит, это верно. Вы, господин Гельмут, слишком рано предвкушаете победу. Придет время, и если немногим немцам суждено будет остаться в живых, они побегут быстрее нашего. Коммунисты умирают, но не сдаются. Чем черт не шутит, если тебе суждено будет остаться в живых, в чем я сомневаюсь, то в недалеком будущем немецкие солдаты будут кричать не"Русь капут", а"Гитлер капут"». Немец испуганно заерзал на месте, хрипловато спросил, уже не на изысканном русском языке, а с большим немецким акцентом: «Что, меня расстреляйт?»

Дементьев спохватился, что немного переборщил, и снова ласково сказал: «Нет, зачем стрелять человека, который обществу и нашей армии принесет большую пользу. Стреляют у нас не всех: кто честно раскрывает тайны врага, тем жизнь сохраняют». Из груди у немца вместе со вздохом вылетели слова: «Я расскажу все, что знаю». «Хорошо! — сказал Дементьев. — Вы мне ответьте только на один вопрос, а остальное все расскажите нашему командованию. Вы это прекрасно знаете, — предупредил Дементьев. — Как по немецкому разработанному плану будет осуществляться контроль населения сел и деревень, что, в частности, сделано в Ленинградской области?» «Эти вещи не касаются нас, разведчиков, — сказал немец, — но я немного в этом компетентен. Во всех городах, крупных поселках, а также в деревнях и селах, расположенных по шоссейным и железным дорогам, немецкой армией оставляются небольшие гарнизоны до прибытия таких особых тыловых войск, как полевая жандармерия, которая организуется гестапо. Комендатура назначает коменданта и начальника гестапо в основном из числа преданных фашистов, ненавидящих не только евреев и коммунистов, но и всех славян».

Немец не забыл еще раз намекнуть: «Не дай бог в вашем положении с оружием попасть в их лапы. Эти люди сразу не расстреляют, а применят все способы пыток, существующие в наше время. Комендатура с гестапо, как вам лучше сказать, как бы ваш сельский совет, будет обслуживать чуть больше деревень и сел. На их совести знание всего народа, проживающего на ограниченной территории, всего имущества населения, скота и так далее. Они в деревнях и селах назначают старост, подбирают русских полицаев из числа бывших заключенных, сыновей кулаков и прочих недовольных советской властью людей». Немец на несколько секунд задумался и торжественно полушепотом проговорил: «Эти вопросы фюрером продуманы блестяще, да притом у нас в этом большая практика, которая проведена в оккупированных странах Европы». Дементьев снова спросил: «И все это проделано уже и в Ленинградской области?» Немец покачал головой, дал понять, что далеко не все, но со временем будет сделано все. Дементьев поблагодарил немца за откровенный разговор, затем велел его увести. Созвал нашу группу и пригласил старшего политрука Петрова.

Снова тянули жребий, кому вести немцев и группу. На сей раз повезло Васе Кошкину, он вытащил бумажку со словом"жребий", выругался и отошел в сторону. К нам прибывало пополнение. Люди инстинктивно находили нас. Красноармейцы небольшими группами и в одиночку крались по опушке леса или открыто шли по проселочным дорогам в деревню, где мы остановились. К вечеру сформировался целый отряд около 400 человек, который разбили на отделения и взводы. Командиром отряда был назначен старший политрук Петров, комиссаром — Вася Кошкин.

Раненый немец, состояние которого было очень плохим, кроме ранения в спину в область почек при падении с лошади сломал руку и вывихнул ногу. Соорудили носилки из его плащ-палатки и тронулись в путь, когда чуть стемнело. Петрову очень хотелось, чтобы раненого немца несли сами немцы, но Дементьев не разрешил и наказал Кошкину не разрешать этого делать, руки немцев ни при каких обстоятельствах не развязывать и самому зорко следить за ними. Им был дан маршрут в 60 километров, который они должны были преодолеть почти за одну ночь и половину дня.

Мы двинулись дальше, покинув гостеприимную деревню. Прошли 7 километров. Дементьев предложил мне послать кого-нибудь в деревню, узнать, что слышали жители о немцах. Я сказал, что пойду сам. Вышел на середину деревни, перепрыгнул через примитивный плетень и огородом подошел к избе. Окна во всех домах были замаскированы, поэтому не видно было ни одного отблеска света. Приложив ухо к бревенчатой стене, услышал негромкий женский голос и густой мужской бас. О чем они говорили, разобрать я не мог, так как до моего уха долетали только отдельные слова.

Прислушиваясь к словно вымершей деревенской улице, тихо перелез через забор и с улицы постучал в окно избы, откуда сразу же послышался ответ: «Кто там?» Я негромко сказал: «Выйдите на минуточку». Снова тот же голос: «А кто вы?» Я ответил: «Свой!» «Но кто вы свой?» «Не бойтесь, выходите, в обиду вас никому не дадим».

Слышно скрипнула дверь избы, затем легко проскрипел засов в сенях, на улицу вышел старик с длинной бородой, не по сезону в шапке-ушанке. Подойдя к нему, я сказал: «Здравствуй, дедуся». Он снял шапку и сказал: «Здравствуйте». «Где можно с вами побеседовать?» Он показал рукой на избу. Я возразил: «Не надо беспокоить семью». Предложил: «Пойдемте в огород».

Мы прошли до самого конца огорода, как по команде присели оба на корточки. Дед охотно отвечал на все мои вопросы. Он говорил, что в деревне немцев еще не было. Неделю тому назад появился бывший тюремщик, спекулянт, которого за спекуляцию судили 5 лет назад и которому дали 10 лет. Он ходил к немцам, и его назначили старостой. Сегодня он собирал сходку в избе Матрены-вдовы. Молодых агитировал вступить в полицаи. Называл новые немецкие порядки лучше старых. Хвалил немцев по всем швам. В полицаи вступить еще никто не согласился. Петька Фомин ерзал на стуле, ему, по-видимому, хотелось носить немецкое оружие, и он хотел сказать об этом, но на него угрюмо посмотрел его дядя Проня, и он сразу замолчал.

Дед за 10 минут ознакомил меня с жителями всей деревни и их настроением. Немцев все ненавидели, но были и такие, которые ждали их. Я на всякий случай спросил, где живет спекулянт Федька Спирин, он сказал, что на его порядке направо второй дом с краю.

«Прихватить с собой спекулянта», — думал я. Дементьеву может не понравиться. Но и медлить было нельзя, болтливый дед мог смекнуть и тут же при моем исчезновении сообщить Федьке. Я решил рискнуть и вместе с дедом вышел на деревенскую улицу. Так как опасаться было некого, подошел к дому Федьки. Громко постучал в дверь, услышал торопливые шаги. Дверь отворилась, и передо мной появился скуластый плотный мужчина с бритой головой. «Вы будете Федор Спирин?» «Да!» — вяло ответил он. «Прошу вас следовать впереди меня, шаг влево, шаг вправо, стреляю без предупреждения». «За что такая немилость?» — хрипло выдавил он из себя. «Идите без разговоров, — сказал я. — Прямо по дороге в поле, а там скажу». Он шел впереди меня, ноги в коленях у него дрожали. Не оборачиваясь, глухо спросил меня, чувствовалось, что во рту его было сухо, как в песках пустыни: «Куда вы меня ведете?» «В наш штаб». «А для чего?» «Для призыва в армию». Он сразу выпрямился, расправил плечи и бодро зашагал. Когда я привел его к ребятам, его обыскали, но в карманах ничего не нашли, кроме кисета с махоркой. Я отозвал Дементьева в сторону, рассказал, что узнал от старика. Он внимательно выслушал меня, сказал: «Правильно решил, что привел Федьку». Дементьев подошел к ребятам, где сидел Федька, строго спросил: «Зачем выходил к немцам?» Лица Федьки не было видно в темноте, но бледность его чувствовалась. Его затрясло, как малярийного больного. Он начал, задыхаясь, не договаривая слова, невнятно объяснять. Путался: то к сестре ходил, то шел из мест заключения.

Дементьева, несмотря на его железную выдержку, болтовня Федьки вывела из терпения. Повысив голос, он сказал: «Перестань трепать языком. Твоя цель и твои планы нам ясны. Но ты подумай, срок тебе для этого пять минут. Верно служить будешь фашистам или нам?» Голос Федьки сорвался: «На верность могу принять присягу». «А раз так, то пойдем к тебе домой. Ты нам напишешь клятву о том, что ты, гражданин Советского Союза Спирин Федор Иванович, клянешься честью и своей жизнью ненавистного тебе врага, немецкого фашиста, уничтожать при всех удобных случаях, вредить ему везде, показывать ложные следы патриотов и производить разного рода диверсии и так далее».

Дементьев, Пеликанов и я пошли в деревню следом за Федькой. Он постучался домой, женщина лет 50-ти, сутулая, с длинными руками, открыла сени и ввела в избу. Лицо ее было все в глубоких морщинах. У стола на скамьях сидели две девушки, одна невеста, а другая — подросток. По-видимому, сестры. Федька им что-то нечленораздельно буркнул. Они ушли на кухню, отделанную ситцевой цветной занавеской. Он достал с божницы из-за икон свернутую в трубку ученическую тетрадь. Вырвав из нее лист, химическим карандашом коряво написал клятву, расписался, поставил число и вздохнул. Дементьев попросил его выйти с нами. Вышли в огород, Федьке был назван пароль. «Если к вам придет человек, старик это или женщина, в общем, кто бы ни был, и спросит"одолжите иголки с ниткой зашить дыры", вы должны оказать требуемую помощь, явно посильную для вас. Если же попытаетесь кого-либо выдать немцам, вас ждет смерть, притом и от нас, и от немцев. Если наши по каким-либо причинам не сумеют вас уничтожить, то бумага попадет в гестапо, где вас после продолжительных пыток повесят. Ясно вам, Федор?» Он сказал: «Да, все ясно. Буду служить верой и правдой советскому народу и государству».

Дементьев коротко проинструктировал Федьку по всем вопросам: «Немцам пока показывай себя как верного им помощника, на какую бы работу ни выдвинули, соглашайся. Данные для передачи нам старайся нигде не записывать, а запоминать, присматривайся к людям. Полицаев желательно подобрать из своих верных ребят. Зря не рискуй. К людям хорошенько присматривайся». Дементьев подал Федьке руку, и мы тронулись к ребятам.

Ночевали мы в зимнице, когда-то сделанной углежогами. Было приятно растянуться на коротких дощатых нарах. В зимнице было сначала холодно, но после того, как мы укутались шинелями и плащ-палатками, стало тепло, и никому не хотелось при подходе очереди заступать на пост, а затем бодрствовать и снова ложиться, но для здоровых молодых парней ночь была слишком коротка.

На рассвете Дементьев разбудил нас, и мы тронулись в опасный, неизвестный нам путь в направлении Новгорода. Шли мы целый день, старались держаться ближе к деревням, но не заходя в них. К концу дня было собрано более 100 человек. В деревнях уже можно было встретить не только полицая, но и чистокровного арийца. Поэтому заходить в деревни было опасно. Собранные из отдельных групп люди, неделями шедшие из окружения, давно не видели хлеба. Все не просили, а требовали есть. Дементьев с Пеликановым, Пестовым и еще двумя бойцами ушли в небольшую деревню в поисках продуктов, откуда принесли два мешка картофеля и привели тощую раненую лошадь. Мясо и картошка были поделены, бойцы с большой осторожностью, кто сварил, а кто съел полусырое. Всю группу отправили для вывода из немецкого тыла со старшим политруком Федей Сидоренко. Он был направлен по своему желанию по болезни.

Когда-то в детстве Федя болел гнойным плевритом, но потом он вылечился, и болезнь больше не возобновлялась. Но сейчас, осенью, ночлеги на сырой земле, частые дожди не давали просушить одежду, приходилось спать в мокрой, при температуре воздуха иногда доходившей до нуля. Все это пагубно воздействовало на организм незакаленного солдата, сына учителя. Он стал сильно кашлять по ночам. В обеих сторонах грудной клетки появилась страшная хрипота. Находиться с нами ему грозило осложнениями. Он сильно похудел, нос заострился, лицо стало сероватым, походил на живого покойника. Сидоренко увел людей. Среди бойцов были местные жители, которые хорошо знали местность. Когда Сидоренко отправился, нас осталось девять. Продукты питания, не говоря о сильной экономии и бережливости, кончились. Дементьев ежедневно связывался по рации с нашим командованием. Ему, по-видимому, были известны многие тайники с продуктами питания, или рассекречивало их ему наше командование. Он один уходил от нас на несколько часов, а иногда и на полусуток и возвращался нагруженный до предела, но почему-то тайников никому из нас не доверял. Все три отправленные нами группы без всяких приключений соединились с нашими. Об этом передало наше командование. За что всех нас благодарили и просили действовать энергичнее и оперативнее. Время шло быстро, несмотря на всю трудность и переживания.

Уже пошла третья декада сентября. Я шепнул Дементьеву, что сегодня, 22-го, у меня день рождения. «Сколько тебе стукнуло?» — спросил он. «Двадцать три». «По такому случаю надо сделать привал и отдохнуть». Он провел нас через какое-то болото в настоящую глухомань. Мы были поражены, когда обнаружили там группу наших бойцов в количестве 21 человек. У них была одна лошадь, на которую при переходах они вьючили все свое имущество. Старшим у них был невысокого роста красноармеец с густыми нависшими бровями, скуластый. Все звали его Павлом. На вопрос Дементьева, куда следуете, он отвечал: «К своим, а если существуют партизаны и встретимся с ними, то с удовольствием объединимся». «Ваша фамилия?» «Меркулов!» «Кто вы?» «Рядовой горнострелковой дивизии». На предложения Дементьева об отправке большой группы на соединение к своим он ответил, что в лесу сейчас очень много провокаторов, и вместо своих можно попасть в лапы фашистов.

В мой день рождения в этой глухомани мы устроили настоящий праздник. У этой группы ввиду моего 23-летия или просто по причине встречи появился даже спирт, и всем подано было по 70-100 грамм. Продуктов у них было много: и консервы, и всевозможные концентраты супов и каш. Мы вместе обильно пообедали и поужинали, и они, не доверяя нам и нашим документам, ушли от нас ночевать. Мы постарались тоже отойти от места встречи на 2-3 километра. Остановились в еловом лесу, наломали елового лапника, постлали его под густые кроны елей, плотно прижавшись друг к другу, легли вшестером спать, один заступил на пост, еще один продолжал бодрствовать. Дементьев сказал, что пойдет в разведку в близлежащее село. Предупредил: «Будьте осторожны и избегайте повторной встречи с этой группой». Скрылся в наступившей ночной мгле. На посту стоять было неприятно, как командира и по случаю дня рождения ребята освободили меня от поста. После выпитого спирта и сытного обеда я крепко спал среди горячих тел ребят.

Проснулся, когда было совсем светло. Ребята еще спали. Где-то рядом стучал дятел. Ровный, почти что одновозрастный, еловый лес распространялся насколько мог видеть глаз. В него вкрапливались отдельные березы и осины, которые стояли среди остроконечных елей как исполины с приподнятыми вверх сучками. Мощные, но редкие их кроны занимали большое пространство, под ними ютилась молодая ель, не стесняясь и не таясь исполинов. Она прижималась к их стволам гибкими ветвями с жесткой вечнозеленой хвоей. Тянулась кверху и блокировала своими малопропускающими свет кронами все пространство. Ежегодно сбрасывая семена, осины и березы густо обсевают землю под елями, однако всходы от недостатка света гибнут. Я лежал и думал, что между березой, осиной и елью идет беспощадная война, и победительницей здесь вышла ель. Береза с осиной уступили им всю площадь. Выбравшиеся в высоту отдельные исполины старятся, прекратили рост. В мощных стволах сердцевина гниет, образовались дупла. Гниль с каждым годом прогрессирует, захватывает и превращает в труху все новые здоровые участки. Парализуется корневая система. Сохнет крона, отвалится местами кора, но мертвое дерево еще будет годы стоять. В стволе заведутся древоточцы. Санитар леса дятел в поисках пищи будет выдалбливать их из древесины, образуя надрубы. Исполины годы будут стоять, грозя своими мощными мертвыми телами всему живому: «Мы еще подержимся и не уступим своего места». Но время беспрерывно, невозвратно идет. Корни в сырой земле разрушаются, под воздействием микробов и грибков превращаются в удобрение, при сильном порыве ветра мертвый ствол валится на ненавистную им ель, ломая на своем последнем пути все. Ель завоевала площадь, она вытеснила не только деревья, осины и березы, но и травянистую и кустарниковую растительность. Она ввела свои порядки, создала свой микроклимат, привела за собой свою растительность. Это очень короткое описание борьбы ели, березы и осины за существование. При всяком бедствии, обрушившемся на ель, вся площадь снова будет занята березой и осиной, и так происходит смена одной древесной породы на другую. В растительном мире становится тесно. Идет война за свет, влагу и питательные вещества. Но пока человеку хватает места на земле, хватало места и немцам у себя в Германии. Они решили уничтожить наш народ, нашу веками созданную культуру. Вместе с завоеванием нашей территории вводят свои порядки и, как ель, насаждают в наших деревнях, селах и городах свою сорную растительность.

Думы мои были прерваны окриком часового: «Стой! Кто идет?!» Чуть слышно кто-то ответил: «Свои». Ребята похватали оружие, заняли оборону. К нам пришли шесть человек из группы Павла Меркулова. Они просили направить их к своим. Решать, как с ними быть, я не стал. Сказал: «Оставайтесь, при очередной связи с нашими выясним, как быть». Связь со штабом держал Дементьев. Обстановка в нашей армии стабилизировалась. Появились фронта Ленинградский, Волховский и Северо-Западный. С обеих сторон организовались линии обороны на всем протяжении от Черного до Белого моря. Проходить к своим незамеченным было с каждым днем все трудней. Немцы становились бдительней и свирепее.

Один красноармеец подошел ко мне и сказал: «Товарищ командир, разрешите обратиться. Я брожу по лесам с июля. Все это настолько осточертело, порой думаю лучше умереть, чем так жить. Я многое видел и много пережил. У меня только одно желание — к своим пробраться. А где они, свои-то, не знаю. Может, уже за Уралом. Мы много встречали наших людей в защитных гимнастерках и серых шинелях, искавших приют в лесу. Большинство их уже определилось. Многие, досыта набродившись, сдались в плен. Многие в поисках пищи выходили в села и деревни, оказывали немцам сопротивление, были пойманы, расстреляны или повешены, как партизаны. Кое-кто пристроился в своих деревнях к женам. Отдельные смазливые хитрецы подделались к вдовушкам, солдаткам и девкам. Вот такие дела на Руси, товарищ командир». «Парень отпетый, — подумал я. — Палец в рот ему не клади, откусит». Но он был прав, что все окруженцы определены. Кто пробрался к своим, кто нашел партизан. «Обязательно мы вас определим. Без дела не оставим», — ответил я. Он поблагодарил меня и ушел к своим ребятам. Дементьев появился во второй половине дня довольный, в хорошем настроении, побритый, выглядел бодрым. Пришедшим ребятам он посоветовал остаться пока здесь, оборудовать землянку. «Мы к вам будем направлять людей и формировать отряд для отправки к своим». Назначил одного из них старшим. Мы покинули гостеприимный остров, расположенный среди болот. Я спросил Дементьева, почему он оставил ребят на острове без продуктов. Дементьев ответил: «Ребята сказали, что знают большой склад с продовольствием. Я им поручил перенести продукты и попрятать в разных местах. Ребята вроде надежные. Они нам еще пригодятся. А к своим их еще поспеем отправить».