Однажды в Москве. Часть II

Ильгар Ахадов, 2020

Вторая книга остросюжетной трилогии и продолжение первой книги “Однажды в Карабахе”. Москва, 90-е. Столица некогда самой мощной империи XX века захлебывается в противостоянии между державниками, пытавшимися восстановить СССР, и сторонниками слияния России в так называемый Новый мировой порядок. Опасное противоборство спецслужб переплетается с криминальными войнами ОПГ, и порой невозможно определить, где граничит закон с бандитским беспределом. В этом всеобъемлемом хаосе и предстоит выполнить особо важную задачу военного руководства внедренным в стан противника молодым азербайджанским разведчикам Гусейнову и Саламовой… Содержит нецензурную брань.

Глава VI

В сарае даже воздух был наэлектризован от напряжения. Никитин нервно расхаживал, периодически бросая на часы тревожные взгляды. Кажется, он не курил. Я заметил: он ни разу не закурил и не попросил курево у других.

— Так, слушайте внимательно… — Мансуров всех быстро оглядел и кивком указал на меня. — С этой минуты он главный. Все, в том числе и я, подчиняемся. Если что, пристрелю сам. Есть вопросы?

Если даже они и были, никто не рискнул их озвучить. Никитин с интересом меня разглядывал.

Я вытащил ствол и прицелился в него.

— Надень наручники… — кивнул Толику. Объект попытался дернуться, но его быстро подхватили за плечи и вжали в кресло. В следующий миг браслеты вновь захлопнулись на его запястьях.

— Зачем? — Никитин спросил чуть дрогнувшим голосом. — Мы договорились…

— Так, сиди молча и слушай. От исхода этой операции будет зависеть, в том числе, и жизнь твоих близких…

Даже в темноте я заметил, а может представил, как он побледнел и, вероятно, до боли сжал кулаки в наручниках.

–…Ты напишешь жене записку, что в целях безопасности она с ребенком должна последовать за Митяем. Что ты ее ждешь.

— Никогда! — он глухо зарычал. Интересно было его преображение от хладнокровного стратега в ощетинившегося хищника, готового ценою жизни защитить своих детенышей.

— Ты вроде профи, — я спокойно продолжил, — давай обмозгуем. У тебя нет выхода. Митяй без труда зайдет в твой дом. Жена твоя воспринимает его как семейного друга. Сам постарался.

— Ссука!.. — он с ненавистью впился в меня, сделав непроизвольное движение. Толик тотчас дал ему подзатыльник.

— Это за суку…

Я рукой сделал упреждающий жест.

— Определение не по адресу. Оно подходит больше тебе, учитывая твою профессию, и то, как ты спокойно сливаешь подельника.

— Эта служба! — выпалил он. — Что ты понимаешь в этом, мразь…

Опять последовал шлепок.

— Фильтруй базар…

Толик, вновь словив мой недовольный взгляд, “невинно” развел руками. Я вздохнул:

— Вот и говорю — сучья у тебя служба. Митьку предал, Федьку предал. И нас собираешься слить. Думаешь, мы купились на эту туфту, которую нам сочинил?

–…

— Есть у кого ручка и бумага? — обратился я к аудитории, с интересом слушающей наш диалог.

Один из Мансуровых бойцов быстро протер рукавом столик, пристроенный у стены. В следующий миг на нем появился клочок бумаги, оторванный из чьей-то записной книжки, и шариковая ручка.

— Иногда у самонадеянных людей вроде тебя появляются интересные мысли вслух, — я продолжил. — Ты же сам проговорился, что Федьку собирался ликвидировать после смерти Корейца. Следовательно, пока не уточнена информация, этот вопрос неактуален.

— Что бы я не ответил, все равно не поверите… — Никитин отвел глаза.

— Верно. Доверие в наше время — непозволительная роскошь. Тем более, доверие оперу. Потому, просто пиши и не умничай… — я кивнул Толику, который вновь снял с него наручники, — если не хочешь, чтобы твоих родных приволокли сюда как-то иначе.

— Послушай, ты, урод, ведь ты кавказец, так? По звериной роже вижу… — с ненавистью процедил Никитин. — Все вы звери! Пока не убедишь меня, что им ничего не грозит, даже если тут меня распилят на куски, не напишу ни слова! И будь что будет…

— С ними ничего не случится. Это я тебе обещаю, как кавказец, если выполнишь то, что велят.

— Был бы кавказцем, семью не тронул бы, — огрызнулся Никитин. — Знаю я ваши законы. Не мужское дело, воевать с женщинами и детьми.

— Ты прав… — я вздохнул. — Я наверно плохой кавказец. Так что, сантименты в сторону. Текст сам придумай. Да так, чтобы муза твоя поверила.

— Мразь!.. — он со злостью повторился. Я взглядом вновь остудил Толика.

— Теперь по Федьке. Надо его выманить. Можешь сообщить, что Кореец действительно мертв. Предложи ему от имени руководства съездить в твою контору для координации дальнейших действий. Говори что хочешь. Мне необходимо выманить его из логова…

Никитин, почти овладев собой, мрачно лицезрел, теребя ручкой по столу.

–…Мы устроим засаду в заранее обговоренном месте. Все это время твои с Митяем останутся здесь. Можешь представить нас супруге коллегами. Как хочешь… Главное, чтоб поверила. После ликвидации Федьки, Митяй вывезет их в безопасное место.

— А если блефуете? Кто помешает вам ликвидировать и нас, чтобы замести следы? — поразмыслив, он спросил.

— У тебя нет выхода, старик. Придется поверить в нашу кавказско-славянскую звериную порядочность. Пиши…

Мы молча наблюдали, как Никитин твердым почерком выводил строки на бумаге. Закончив, бросил ручку и откинулся в кресле. Я кивнул Толику, и наручники вновь заблестели на запястьях уже безучастного Никитина.

Я прочитал.

“Любушка, дорогая, когда будешь читать эти строки, не паникуй, не волнуйся, просто доверься Митьке. Я попросил, и он приведет вас ко мне. В доме несколько дней небезопасно. Ничего не спрашивай, никуда не звони, даже Кате — телефон на прослушке. Это связано с работой. Ну, сама понимаешь, всякое бывает. Нужно время, чтобы все разрулить. Одевайтесь потеплее.”

— Митяй, справишься?

— Не вопрос.

— Тогда не теряй время.

У выхода из сарая я его окликнул:

— Прежде чем войти в подъезд, отследись…

Он кивнул и вышел. Через несколько минут услышался звук заведенного мотора, и машина отъехала.

— А если в доме реально красноперые? — это Толик.

— Мы это скоро узнаем.

— У тебя есть альтернативный план? — спросил Мансуров.

— Нет… Пока нет… — сырость в сарае проникала в кости. Захотелось выйти из этого пропахшего могилой строения. — Умные мысли приходят в голову по мере необходимости…

— Вы посмотрите сюда!..

Мы повернулись на голос Толика, который держал в руке открытую двухлитровую банку. Поставив емкость на стол, он ножом, которым вероятно и открыл эту банку, разрезал кусочек жирового слоя и попробовал на вкус. — Гусиная тушенка! — радостно завопил он, чмокнув языком. — Пусть земля будет тебе пухом, бабуся. Видно, святая была женщина…

— Тут и соленья, — перебил боец Мансура.

— Мож, где водяра припрятана? — оживился другой.

— Ага, ты еще телок поищи, — раскрутил любимую пластинку Толик с чавканьем прожевывая “гуся”…

В скором нас ожидало еще одно везение. Митяй вернулся в здравии с женой и сыном Никитина.

— Они в машине… — запыхавшись, он сообщил.

— Так, выкладывай, только быстро.

— Значит, менты были…

— Ну?

— Значит, открывает Любка дверь, вся заплаканная. Ой, говорит, Митька, горе у нас, Сергея увезли. Я, мол, как, почему? Она — сама не знаю. Соседские пацаны видели, как запихнули его в машину. С работы приходили, я тотчас сообщила. Но ничего толком не объяснили. Задали вопросы — кто звонил, кто приходил? Может, я знаю то, чего и им надо знать? А я — а что я? Серега-то про работу, как партизан…

Тут она горько зарыдала. Спрашивает, Митька, если не власти, то кто?

Ну, я ее успокаиваю. Мол, жив твой Сергей, сам видал. Что там было, не знаю. Я даже не знал, что муж твой красноперый, только вот прозрел. Позвонил Серега мне, позвал на стрелку и говорит — иди домой, привези моих туда, куда укажу. Дома оставаться им палево. Любка тебя знает. Вот записка, чтоб поверила.

Люба баба умная, то читает, то глазами по мне шарит. Я ж как помидор расцвел. Врать-то я не умею, как этот… — фыркнул он в сторону Никитина.

— Не отвлекайся, — Мансуров с нетерпением.

— В общем, говорит она мне, тут дело нечистое, Митяй. А ну выкладывай, что случилось? Ты краснеешь или когда врешь, или же пьешь. А сейчас трезвый как поп-язвенник. Пришлось побожиться — вот те крест, святая правда, что рассказал. Может менты-пидоряги сами его взяли, позже отпустили. Собака ведь на лапу собаке не наступит…

В общем, изложил я все это, видимо, грамотно, она быстро собралась, одела ребенка…

— Митяй, ешкин кот, ты ж не крещенный, что ты гонишь про крест? — перебил Толик. — Ты ж молоканин?

— Какое твое собачье дело, кто я!.. — завопил было Митяй, но Мансуров вновь жестом закрыл тему.

— Иди, встречай семью, — обратился я к Никитину, — проводи в дом. Ты знаешь, что сказать. Толик, страхуй Кощея…

Никитина вновь освободили от наручников. Потерев, видимо, онемевшие от холода и бездействия руки, он молча встал и направился к выходу.

— Стой!..

Я подошел вплотную к Никитину. Он был почти на голову ниже и хило выглядел. Только во взгляде чувствовалась волчья натура и сила.

–…У нас на Кавказе, где, по-твоему, одни звери живут, учат, что для настоящего мужчины честь, интересы и безопасность семьи приоритетнее всего: жизни, всякого сраного долга, ну и всего прочего… Ну, ты понял…

Он нехотя кивнул.

–…Я перед этими пацанами, которые привыкли отвечать за свой базар и требовать это от других, клянусь Аллахом, что, если нас не подведешь, ни одна волосинка не упадет с головы твоего пацана и его мамаши. Ты мне веришь?..

Он вновь слегка кивнул.

–…И, соответственно, наоборот. Митяй, если по рации услышишь, что нас подставили, можешь далее не трепетать над их прической по той простой причине, что волосы без головы никому не нужны будут. Усек?.. — я впился в него взглядом. — И мы тебя не прикончим. Укоротим немного конечности, в смысле, грабли, копыта, член… Но жизнь оставим. Чтоб ты еще на этом свете почувствовал ад от осознания того, что сам же подвел родных под расход.

Бойцы вокруг одобрительно закивали.

— Все справедливо, — резюмировал Толик. — Теперь флаг тебе в руки, красноперый…

Митяй слегка подтолкнул его к выходу. Через секунду все трое растворились в снежней белизне.

Наши взгляды с Мансуровым встретились. Думаю, я прочитал тогда в его глазах…

— Презрение! — тут завопила Аталай, которая, кажется, готова была выцарапать глаза рассказчику, не прижми ее вовремя к себе Ганмуратбек. — Презрение! Отвращение! Брезгливость!

— Эй-эй, дамочка… — попытался урезонить ее Бакинец, но через секунду жутко пожалел.

— Заткнись! Тоже мне, мужичек! — обрушилась как фурия на него Аталай. — Да у вас нет даже капельки мужества, чтобы вставить слово этому бандиту! Как можно так низко пасть, чтобы взять в заложники женщину с ребенком и шантажировать этим мужа и отца?.. Да пусти меня! — огрызнулась “дивчина” и на Ганмуратбека, скинув его руку с плеч. — Тоже мне, кавалер! Иди к своим баранам…

Тут подключился Прилизанный:

— Да уймитесь вы, наконец. Если вы высказались первая, эта не значит, что остальные думают иначе.

— Вы меня осуждаете? — тихо спросил Длинный.

— Да, да и еще раз да! — Аталай уже превратилась в злую болонку и завизжала. — Я удивляюсь такой наглости! Вы еще надеетесь, что кто-то, будучи адекватным, оправдает ваш бандитский и аморальный поступок?

— Честно говоря, и я не в восторге от услышанного, — сдержанно проявила солидарность Гюлечка. — Неужели не смогли что-то другое придумать?

— Нет, не смог… — честно признался Длинный. — Может, вы смогли бы?

— Я? — растерялась Гюлечка. — Ну, не знаю…

— Чистой воды криминал, — подытожил Прилизанный. — По вам тюрьма плачет. Хотите, устрою?..

Даже Ветеран в тельняшке, каждый раз восторженно поддерживающий Длинного, молчал и старательно отводил взгляд в сторону. А Арзуман демонстративно не налил ему водочки, когда тот взглядом прошелся по пустой рюмке.

Он сам потянулся на другой конец стола, нежно обхватил талию “Распутина” и вылил почти пол бутылки в глубокий фужер. Сделав несколько внушительных глотков и закусив лимоном, произнес:

— Вот вы теперь как запели? А как же тогда родина? Как же Карабах? Поставленная перед нами чрезвычайная задача? Или вы хотите брать матерого противника одними вашими высокими идеалами?

— Позвольте! — тут возмутился Прилизанный. — Что вы мелите? Какое отношение имеет вышеизложенное к этому акту бандитизма?

— А самое непосредственное, — невозмутимо ответил рассказчик. — Справившись с Федькой, я в качестве ответной услуги мог бы… попросить у Мансурова содействия. Никитин же в этом контексте являлся ключевой фигурой. Взяв в заложники семью, мы обеспечили тогда его надежность. Что тут неясного?

— А я все равно настаиваю, что это гадко, — вновь огрызнулась, но уже более сдержанно, Аталай. — А если что-то пошло не так? Вы убили бы ни в чем неповинное дитя? Даже целый Карабах не стоит того, чтобы из-за него погиб хоть один младенец!

— Да вы пацифистка… — улыбнулся Длинный.

— Вовсе нет! — решительно возразила воинствующая амазонка, выразительно колыхая выдающимися прелестями. — Я не против, чтобы за родину погибали мужчины, если жертвы необходимы, но жертвовать даже ради самой возвышенной идеи жизнью не только ребенка, даже котенка, недопустимо, кощунственно! Неужели вы не понимаете своими высохшими от алкоголя мозгами аморальность своего поступка? — в отчаянии воскликнула она.

— Нет, не понимаю… — Длинный привычно вздохнул. — И к сожалению, кое-что действительно пошло не так. Нельзя все правильно рассчитать при подобного рода мероприятиях.

— Что?!. — почти одновременно воскликнула аудитория.

— Что с мальчишкой и с его мамой? — уже в ужасе закричала Аталай. — Они погибли? Господи!..

— Смерть никого не щадит, — мрачно произнес Длинный. — Неважно, это ребенок, которому суждено навеки остаться ангелом, или же его мама, не успевшая досыта насладиться жизнью…

Будь у смерти горло, я бы вцепился бы в него вот этими пальцами… — растопырил он свои длинные конечности, — и вытряс бы у нее тайну этого подлого бытия, навязанную нам непонятно кем и непонятно зачем.

Впрочем, песня сейчас о другом. Лучше заткнитесь, пожалуйста, и не мешайте мне рассказывать в том числе и о том, что пошло тогда у нас… “не так”…