Однажды в Москве. Часть II

Ильгар Ахадов, 2020

Вторая книга остросюжетной трилогии и продолжение первой книги “Однажды в Карабахе”. Москва, 90-е. Столица некогда самой мощной империи XX века захлебывается в противостоянии между державниками, пытавшимися восстановить СССР, и сторонниками слияния России в так называемый Новый мировой порядок. Опасное противоборство спецслужб переплетается с криминальными войнами ОПГ, и порой невозможно определить, где граничит закон с бандитским беспределом. В этом всеобъемлемом хаосе и предстоит выполнить особо важную задачу военного руководства внедренным в стан противника молодым азербайджанским разведчикам Гусейнову и Саламовой… Содержит нецензурную брань.

Глава III

Застрелили Корейца. И до него добрались. Эту новость принес Алик Мансуров, который однажды завалившись ночью, разбудил меня. Впрочем, разбудил — громко сказано. Джулия от болей уже не могла нормально спать даже под инъекциями. Я с медсестрой Танькой дремали прямо у ее кровати…

— Жив?

— Считай, мертв, — ответил почерневший от горя и злости Мансуров. — Сказали, ранение несовместимое с жизнью. Меня к нему не допускают. Сейчас всем заправляет Трофим.

— Тощий?

— Да, черт бы его побрал. Возомнил себя главным. Он всегда был любимчиком у Казанцева.

— Может, так надо?

Он не ответил и сплюнул.

Мы стояли во дворе. Несколько дней назад пошел снег. И сейчас крупные снежинки хаотично танцевали в воздухе, пушистым одеялом покрывая землю и все, что на ней было. Собаки забились в конуру и время от времени высовывали морды, как бы отмечаясь, что не спят и бдительно хранят покой хозяев. Мансура они знали и на его появление среагировали тихим поскуливанием. То есть, зашел чужой, но “свой” чужой.

— Кто напал? — я поднял воротник куртки, надетой поверх тельняшки.

— Не знаю. Каж, Федька замешан.

–…

— Несколько дней назад его ребят засекли у КПП — 2. Вроде с телками катались. Ким обычно оттуда выезжал.

— Где застрелили?

— У дома его женщины. С крыши соседнего дома. Целились в голову. Знали, что в бронике ходит.

— Стрелка поймали?

— Нет. Отход был рассчитан до секунды. Винтовку с ночником бросили на крыше.

— Если вычислили ночлег, значит получили наводку. Подругу пробили?

Мансур кивнул:

— Елизавета Самойлова — бывшая связистка. Побывала в горячих точках. У нас в секретке числится.

— Понятно… Ты по делу или зашел сообщить?

— Я похож на почтальона?

— Послушай, если Федька в деле, значит замешана ФСБ. Он сам не полез бы — кишка тонка. Пока ситуация с Кимом неясна, лучше переждать. Санкцию на ответные действия должны дать те, кто рулили Корейцем. В противном случае нас отстреляют или бандиты, или чекисты.

— Сука Федька! — заскрипел зубами Мансуров. — Все равно доберусь…

— Или он до тебя, если засветишься у Лариски. Останься.

— Не могу. Надо подготовиться. Да и у тебя небезопасно.

— Думаешь? — я побледнел.

— Уверен. Федька еще тогда, когда заказал вас дагам, вычислил хаты. Есть куда деваться?

“Нельзя медлить…”

— Где братья? — выслушав паузу, он вновь спросил.

— У Иннокентия.

— А… их сестра?

— Я ее предупрежу.

— Встретимся в 7 утра у метро Бабушкинская…

Когда зашел к Джуле, она уже проснулась. Таня только закончила с процедурами, увидев меня, сладко зевнула, собрала со стола использованные шприцы и ампулы, и вышла. Когда боли особенно мучили, Джулию кололи инъекциями морфина. К нашему отчаянию, все чаще…

Мне уже больно было смотреть на нее. По натуре и так хрупкая, как кукла Барби, она сейчас напоминала живой скелет. Но болезнь как ни старалась, не могла уничтожить на ее почти прозрачном лице следы былой красоты. Черные, как смола волосы волнами обрамляли ее тонкое бледное лицо, на котором контрастом выделялись невероятно красивые глаза.

В соседней комнате ночевали родители. Вчера были Инна с Араксей. Днем и Гаянка почти не отходила. Так и дежурили без всякой надежды на ее выздоровление. Со временем душевная боль от ожидающей нас утраты начала притупляться, и мы ощущали себя как бы в другой реальности. Как будто все это происходило в коллективном, дурном сне. В скором проснемся, этот кошмар исчезнет, и мы вновь вернемся к прежней счастливой жизни…

— Не спишь? — я на цыпочках подошел. Она лежала с открытыми глазами. Веки ее дрогнули, закрылись и вновь открылись. Так она молча звала меня, когда не хотела говорить. Поцеловав ее ручку, я сел рядом.

— Снег идет… Как красиво! — она еле слышно прошептала.

Занавески перед окном были распахнуты. Широкая кровать, где лежала Джулия “смотрела” прямо на панорамное окно, за которым находилась наша любимая веранда. Потому вся красота снежной ночи просачивалась в комнату, словно с широкого экрана.

— Как я хочу стоять рядом с тобой и вдыхать полной грудью зиму!..

— Джуль, родная, ты и сейчас сможешь, — я ответил, грея в ладонях ее высохшую ручку. — Врач сказал, что тебе становится лучше, хоть это не сразу ощущается. Только пока слабая, можешь простудиться.

— Да, мне лучше. Мне всегда лучше, когда ты рядом.

— Я всегда буду рядом, дорогая. Только выздоравливай…

Я попытался, как всегда, скрыть дрожь в голосе. При ней я сдерживал слезы. Зато закрываясь в ванной, открывал на полную мощь воду и рыдал навзрыд…

— Поверьте, мне не помнится, когда я раньше плакал. Даже над телом любимого брата…

Одно дело человек сразу умер. Машина сбила, пуля или инфаркт… Родные сталкиваются с внезапно обрушившейся на их голову бедой. А тут родной человек медленно угасает, каждый день приближаясь к смерти, страдает не только от болезни, но и от безысходности. И ты при каждом его вздохе тысячи раз умираешь.

Безысходность!.. Нет ничего хуже! Ощущения неизбежной потери любимого человека. Порой тебе еще хуже, если по-настоящему любишь.

Понимаете, ты готов сотни раз жертвовать собой, но это невозможно. И от осознания этого можно с ума сойти! Ты бессилен перед роком, перед судьбой…

Последние мысли рассказчик произнес, словно деля мысли с самим собой и, вероятно, ощущая себя в той, прошедшей жизни. Вернула его в реальность вновь разрыдавшаяся Аталай. Гюлечка прошмыгнула в уборную и вышла оттуда тоже с покрасневшими глазами.

— Извините, опять увлекся… — виновато прошептал Длинный.

— Проклятая жизнь!.. — схватив бутылку со стола, нагло приложился к остаткам ее содержимого Ветеран в тельняшке. Но никто и не подумал его поругать. Потому, спешно утопив свое, вернее Длинного горе в водке, он вытер ладонью рот и… тоже заревел.

— У тебя хоть любовь была, братишка! А что я видел в своей поганой жизни? — стукнул он по столу уже пустой емкостью. — Жена давно бросила. А дети и вовсе не признают. Я для них тюремщик, понимаешь, зэк? Человек ниже плинтуса!

— Вы тоже жену свою… любили? — сквозь рыдания спросила Аталай.

— Да не любил я эту суку! — вдруг зло завопил тот. — Родители засватали, я даже не понял! — он со злостью махнул рукой. — Но все равно обидно!

— Тьфу!.. — сымитировала Гюлечка плевок в направлении Тельняшки.

— При всем уважении, друг мой, любовь к женщине не для тебя, — попытался успокоить его Бакинец, обняв за плечи.

— Это почему? — отстранился насторожившийся оппонент, резко перестав брызгать слезами. — А ну, раскрой тему!

— Да потому, что у тебя всегда одна муза была — свобода! Сидя в застенках, ты всю свою тюремную жизнь с редкими выходными мечтал о ней. Теперь вы вместе. Что тебе еще надо?

— Это верно… — промолвил тот. — Свобода! Она как проститутка всегда динамила меня. Получала от меня все, а давала во… — показал он аудитории большой палец, неприлично высовывающийся меж двумя следующими.

— Все! — вновь хлопнул по столу Прилизанный. — Продолжайте, — требовательно обратился он к Длинному, тоже втихаря пьющему. — Надеюсь, конец вашего рассказа близок.

— Да я только начал! — как бы удивился тот.

— Господи! — побледнел оппонент.

— Хотите, вообще уйду?

— Нет!.. — прокричали все, косясь на чиновника.

— Ну ладно, остаюсь, раз просите, — снисходительно согласился рассказчик…

…Когда я предложил Джуле перебраться к родителям, она наотрез отказалась.

— Я из этого дома уйду только в могилу. А ты уходи. Я понимаю, ты бандит… — попыталась пошутить она. — Мой Рафаэльчик бандит. Боже мой!..

— Джуль, умоляю!.. — я в отчаянии пытался уговорить. — Я не могу оставить тебя здесь. Это небезопасно!

— Со мной папа и мама. А главное, Бог. Можешь поверить, раньше времени он меня… не заберет… Господи, это же Артур! — она вдруг попыталась приподняться, уставясь в пустоту. — Разве ты не видишь, Рафаэль? Он теперь смотрит на тебя!

— Джуль, что с тобой? — я в страхе закричал. Она бредила. Может быть…

— Не знаю. Меня знобит. И я… Я ничего не вижу! Мама!.. Рома, мне страшно, позови маму! Скажи, Артур не умер…

Я бросился к двери, но она сама раскрылась. На пороге стояли испуганные родители Джулии. За ними выглядывала Татьяна, пытаясь обхватить обзор. Роза в панике, оттолкнув меня, бросилась к кровати.

— Джуля, джана!.. — разрыдавшись, она обняла дочь.

— Мама, Артур был здесь! Я его видела!

— Чтобы сдохла твоя мама, не видела тебя такой… — она тихо завыла. — Тебе показалась, джана, Артурчик умер.

— Что случилось? — дрогнувшим голосом спросил Самвел. — Ей плохо?

Я растерянно кивнул. Татьяна бросилась к столу, заваленному кучей медикаментов.

— Я ничего не вижу! Мама, кажется, я умираю… Скорее бы!..

— Что ты говоришь, моя бала… — вновь расплакалась Роза. — Сейчас вызовем врача, тебе вновь полегчает… Самвел, не стой как пень, вызови Андрея! — накричала вдруг она в истерике. — Таня, сделай что-нибудь, она уходит!..

— Не паникуйте! — решительно заявила медсестра, вводя иглу в вену уже бесчувственной Джулии. — Она скоро очнется. Это скорее от слабости. Лучше, помогите систему поставить.

— Врача… — как зомби повторил растерявшийся отец Джулии и хотел выйти. На пороге его взгляд задержался на мне, и он как будто очнулся.

— Что случилось? — закричав, схватил меня за руку. — Почему во дворе твои амбалы? Что в это время делает здесь Иннокентий?

— Я позвал… — осторожно выводя тестя из комнаты, коротко, не вникая в подробности, объяснил.

— Нельзя было ей в таком состоянии, — выслушав, он в раздражении ответил. — Она заволновалась.

— Господи!.. — я сжал кулаки от безысходности. — Что ж теперь делать? Что мне делать, дядь Самик?

— Ты обязательно должен уходить?

— Да! Поверьте, бывают обстоятельства, от которых никуда не деться.

— Тогда и этих… своих уводи. Может, так лучше.

— Но…

— Уходи!

— Вот, возьмите… — я протянул ему пистолет.

— Не надо… — он в нетерпении оттолкнул руку, — у меня свой. Не думай, один ты крутой. И уходи уже, мне надо Андрея позвать…

Андрей Ступа был лечащим врачом Джулии. Можно сказать, персональный. Он ушел-то от нас часа четыре назад. Я даже не знал, сколько платил ему тесть. Наверное, немало, если такой квалифицированный врач почти все рабочее и нерабочее время проводил у нас…

— А вы что, вообще отстранились от финансовой части? — удивленно спросила Гюля. — То есть оплата врачам, лекарства…

— Родители ее с самого начала руководили процессом. Словно меня и не было. Дядь Самвел просто махнул рукой, когда я завел речь о деньгах. Думаю, они просто утешались, когда хоть что-то для нее делали.

— А вас это устраивало, да-а? — вдруг язвительно выпалила Аталай и сразу закрыла рот ладонью.

— Ты понимаешь, что сейчас ляпнула, дура? — обрушила всеобщее негодование на нее Гюля, постучав костяшками пальцев по столу.

— У нее истерия… — тихо заступился Бакинец.

— У нас в сейфе, вмонтированном в стену, всегда хранилась определенная сумма, — не отреагировав на выпад, ответил Длинный. — Я дал ключ Розе. Не помню, они каж даже не воспользовались. После выяснилось, что ключ потерян.

— Закройте ей рот хоть ключом! — злорадно предложил Ветеран в тельняшке. Все одобрительно зацокали, даже Ганмурат, который осторожно прочистил горло, выражая со всеми солидарность…

–…Прошу, позовите родственников! Я хочу, чтобы в эти дни в доме было людно. Я оставлю Павла у Иннокентия. Всем сообщите, что меня выгнали. Я здесь не проживаю. Да хоть сдох!..

— Не надо Павла. Мы сами разберемся. Ты же вроде отошел от них? — вновь рассердился Манучаров.

— Я-то отошел, — стиснув зубы, ответил, — да вот от меня никак… Это особый случай, дядь Самик. Я после объясню.

— Хорошо. Иди, иди… — он слегка подтолкнул меня к лестнице. И береги себя. Не хватало… — он не докончил мысль, поднес платок к глазам.

Внизу послышались шаги. Это Иннокентий с женой поднимались, видимо, устав ждать во дворе. Я посмотрел на часы. 5-30 утра.

— Я сейчас…

Быстро проскользнул в спальню. Роза испуганно сделала предупредительный жест, приложив палец к губам. Джулия спала. Татьяна накрывала ее дополнительным одеялом.

Ноги мои как будто прилипли к полу, стали ватными. Сердце забилось. Я впился глазами в лицо Джулии — в этот милый, божественный образ, который вот так, с непередаваемым покоем на лице запечатлелся в моей памяти. Губы у нее натянулись в легкой улыбке.

Мне всегда нравилась эта улыбка — умиротворяющая, слегка интригующая. Краешек правой губы у нее всегда подергивался чуть вверх. Когда она смеялась, эти губы раскрывались как бутон, обнажая ослепительную белизну зубов…

Душу мою сжимала безграничная тоска и страх. Одна чудовищная мысль буравила мозг — я ее больше не увижу…