Душман

Илдус Маруфович Казанский, 2000

В основу сюжета романа легли военные действия в Афганистане, происходившие в конце 1980-х – начале 1990-х годов. Герой романа Артур Мухачёв по прозвищу Душман, добровольно призвавшийся на войну, проходит трудный путь военных передряг и бандитских разборок. Попав по воле судьбы в историю с приключениями, он сумел развернуть целую сеть событий как в Афганистане, так и в Союзе. Автор заранее приносит извинения, если события, описанные в романе, совпадут с реальностью. В оформлении обложки использована фотография из архива автора. Содержит нецензурную брань.

Глава 2. Живой щит

Вертолёт, как раненая птица, качаясь в воздухе, выбирал, куда лучше приземлиться. Вдруг от задымившегося чёрного дыма на хвосте,закружившись на одном месте, он резко пошёл на понижение, выйдя из-под контроля экипажа.

— Держись, мужики! — открыв дверь кабины, крикнул бортмеханик. И после крепкого удара вертолёта о камни полетел, не удержавшись, куда-то вперёд.

Если вдруг ударит меня где-то ток,

Если я умру резко, без мук,

Положите в могилу со мною вы нож.

И если я проснусь, меня охватит жуть,

Не стану подыхать, терзая себя,

Землицу сырую руками швыряя.

Просто возьму и зажму в руке нож,

Ударю в живот, чтобы хлынула кровь.

Спущу до конца свой оставшийся дух,

И не услышит никто умирающий звук.

Сознание пришло постепенно вместе с усиленными болями, разгоняя тёмный занавес в голове.

— Так, надо сосредоточиться! — скомандовал сам себе старшина, перебирая в мыслях последние события дня. — Летели в Кабул. Кроме экипажа из трёх человек и группы сопровождения из восьми в салоне находились четверо раненых. Собственно, из-за раненых и летели. Потом был выстрел откуда-то снизу, отчего вертушку замотало. Видно, духи пальнули с гранатомёта, поджидая их где-то на верхушке горы. Что же было потом? Крики, удар. Снова крики, снова удар. Дальше тёмный лес, ничего не просвечивается. Ладно, с этим разобрались. «Тыква» заработала — значит, ещё жив. Тело вот не слушается, как окаменело.

Он с усилием раздвинул веки, выпучив стекляшки глаз наверх, и медленно стал их водить по сторонам.

— Помещение! Ну, это понятно, что помещение. Скорее сарай, где держат овец. Сарай бывает деревянный, а этот из камней. Тупые мозги! Соображайте скорее, иначе вновь отключусь. Так, уши заработали. Слышу голоса. На чём я вообще лежу?

Пальцы нащупали кучу хлама, тряпья.

— Это конец! Неужели в плен взяли? Точно! Вроде говорят на афганском. Ох, сволочи! Как же меня фортуна подвела. Не видать мне счастливой, богатой жизни. Не видать, как своих торчащих ушей. Не в счастливый день ты меня, мать, родила. Мудила! Надо было свалить сразу, как нарвался на доллары, а не выжидать, пока прикончат. Сейчас, если прикончат, это будет счастье. Духи могут так «затрахать», что злейшему врагу не пожелаешь. Сам будешь просить, чтобы скорее удавили.

У них пытка хорошо получается. «Надрочились» на наших ребятах. Лучше было самому прострелить ногу и отлежаться год в госпитале, чтобы Стрижову пыль в глаза пустить. А потом вернуться и сразу уволиться в запас, сославшись на здоровье. Ох! Эти «если бы»! Если бы!

Знать бы всё вперёд, может, и родиться не стоило. Что случилось, то случилось! Надо прикинуть, что они смогут со мной сделать. Ну, этот вопрос один из лёгких. Сделать они могут всё, что захотят. Надо задать вопрос посерьёзнее. А почему, собственно, я валяюсь? Словно мертвец! Может, для них я уже умер? И бросили меня в местный морг? Надо попробовать встать и определить, какие конечности могут действовать, а какие парализованы. Начнём с ног. Они важнее, если случайно придётся драпануть. Тянем левую. Идёт! Нормалёк. А сейчас правую! Пошли, родные! Пошли! С этими разобрались. Здесь ни ранений, ни переломов не чувствуется. Дальше подымаем тело до сидячего положения. Оба-на! Ребро! Одно или два? Одно сломано! Точно! Аж кость выпирает из кожи. Вторая или треснула, или просто вдавил, пока лежал без движения. Продолжаем проверку. Левая рука не двигается. Ушиб в предплечье? Скорее вывих. Ну-ка! С правой что у нас, доктор? А ничего! Правая может и бить, и стрелять. Ну что ж, сделаем последний рывок. Попробуем встать. Давай! Давай! Подними свои булки! Кому сказано? Нечего лодырничать. А то скоро станешь пищей для насекомых. Уф! В глазах потемнело. Главное, снова не отключиться. Столько труда вложено, чтобы на ноги встать. Сделаем первые шаги. Раз! Два! Три! Хватит, послушные мои! А голова-то! Голова! Словно там ни костей, ни мозгов, а набили раскалённым углём. Нащупай-ка, правая рабочая рука, повреждения на голове. Ай-ай-ай! Шишка на затылке. Да ещё какая! Всем шишкам шишара. Кровь остыла. Сколько же, интересно, я крови потерял? Может, у меня её вообще нет? Просто делаю движения автоматически. Пульс на шее прослушивается. Да и вены на разодранной гимнастёрке зелёные просматриваются. Течёт в жилах кровь! Течёт! Сколько — не знаю, но знаю, что до конца не вытекло. А это что за лохмотья на мне? Неужели это моя новая гимнастёрка? Духи, наверное, успели заменить, не может быть, чтоб я в этой ходил. Хотя нет! Вон моя отметина от шариковой ручки выделяется. Да, дела! Что же с остальными случилось? Не могли же все погибнуть, раз я живой! Что, я такой везучий? Получается, зря себя облаял.

Затрещали со скрипом ставни, открывая двери наружу.

Двое афганцев, привыкая к темноте, всматривались в старшину.

Горланят по-своему, черт их разберёт, о чем. Лишь бы сейчас обратно не повалили да не отпинали за то, что встал раньше времени. Нет, не собираются, раз машут выходить. Пить-то как охота. Не могли напоить раненого солдата. Небось, овец своих вовремя напоили? Ах да! У овцы польза имеется. Шерсть, мясо. А я невкусный, чего с меня взять? Шерсти нет, кожа ни к чему не пригодна. К тому же вдобавок я ещё говнистый.

Куда это они меня ведут? Хотелось бы поинтересоваться. Расстрелять? Повесить? Или просто полоснут ножичком по горлу, как барашка. Нет, это они могли сделать сразу. С чего стали бы меня хранить, как банку сгущёнки на последний случай? Так, это что за толпа чалминцев в подштанниках да в сандалиях на босую ногу? К ним, что ли, ведут на суд? Да, туда подтолкнул долбаный дух, как будто нельзя было вежливо сказать. Что за невежи такие? Когда, наконец, культуре научатся? Трудновато, конечно, им придётся с этим. Шутка ли сказать, с каменного века сразу перепрыгнуть в социализм? Это же надо такой скачок сделать. Мы вон сотни лет к этому шли. А они раз — и в дамках. А этот, в середине, с седой бородой, что восседает, как эмир бухарский, не то стул под ним, не то чурка. Видать, здесь вместо главного. Староста наверняка местный. О чём он, горемычный, спрашивает — всё равно же не понимаю. Может, ему на пальцах объяснить? С одной рукой, боюсь, не поймёт, а вторую не поднять, свисла и болтается, как обрубок.

— Он тебя спрашивает, куда летел? — перевёл на ломаном русском появившийся рядом молодой афганец с редкой подрастающей бородой, чем-то смахивающей на козлиную.

— В Кабул летел, — ответил ему старшина тоже под манер переводчика на ломанном русском.

— Зачем?

— С ранеными.

— Ты мусульманин?

— Истинный, так сказать, — шевеля разбитой губой, ответил старшина.

Седой бородач от слов переводчика довольно закивал головой.

«Хоть здесь подфартило, — подумал старшина, — обрезание не потребуется. А то выставят «конец» на чурбан и отрежут тесаком. Вот и вся хирургия.

Ладно, если не будет гноить, а заживёт. Никто лечить не станет.

Тьфу! Пронесло, прокатило. Лучше об этом не думать. Чего же они меж собой гундосят? И переводчик молчит. Приговор выносят?

Может, как мусульманина собираются помиловать? Дождёшься от них.

Они вон друг друга режут, несмотря на единую веру.

— Ты командир? — продолжил допрос переводчик.

— Какой же я командир! Я просто «кусок». Прапорщик, значит. Переделанный солдат, недоделанный офицер. Вот и всё.

«Эх, знали бы вы, соколики, сколько я духов уложил! Наверное, прямо здесь живого разобрали по частям. Видно, слухи о моих подвигах до вас ещё не дошли».

— Нам помогать будешь? — продолжил переводчик, переговорив со своими соратниками.

— Но это смотря в чём, господин хороший. Варить я не умею. Стирать не перевариваю. Если вот только потомство разводить помочь. Воинов. Но заметьте, сердешный, кормёжка должна быть отменной. Иначе брак пойдёт.

Не знаю, что понял и что перевёл переводчик, шмыгая носом, но старшина был собой доволен.

— А ты смелый, — вновь продолжил переводчик, изучив взглядом старшину. — Наверное, не боишься смерти? Афганцев много убил?

— Кто же их считал! У нас всё по команде, разве знаешь, что творишь? Встать! Бегом! Лежать! Огонь! Куда стрелял, в кого попал, и не видишь. Главное, прятаться, чтобы самого не зацепили.

Опять загалдели меж собой, не могут решить, как поступить. Шибко, видать, я вам понравился. Ох, голова ещё вдобавок ноет, терпение аж кончается. Надо выдержать. Терпи, «кусок», генералом станешь. Гитлер вон когда-то тоже в ефрейторах ходил, а кем после стал? Душегубом! Но мне это не грозит. Я, может, одной ногой уже в могиле стою. Тут не до генеральства.

— Муса дарить тебя жизнь, — заговорил переводчик возле ушей, показывая на восседавшего аксакала. — У нас создают отряд на борьбу с неверными. Узбек, таджик, татарин, туркмен, русский, принявший ислам. Из всех национальностей. Пойдёшь туда, будешь хорошо жить, не пойдёшь — зарежут.

Не хрена себе перспектива. Будут гнать, как штрафников в Великой Отечественной, а сами за нашими спинами прятаться. Вперёд сунешься — свои кокнут, назад повернёшь — духи прикончат как дезертира.

Да, ситуация складывается что надо. Но выбора-то у меня, однако, мало. Откажусь — устроят похороны, не отходя от кассы, соглашусь — будет хоть какой-то шанс.

— Нет, мы ещё повоюем, — сказал вслух старшина. — Умирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела.

— Хорошо! Сейчас накормят и отвезут в лагерь.

— А где лагерь базируется?

— В горах, отсюда не увидишь, — захихикал переводчик.

«Ох, паршивец! Сопляк! Ещё говорить толком не может, а характер показывает. Попался бы ты мне раньше в горах, я бы тебя научил уму-разуму», — злился старшина про себя.

Ладно, поковыляли обратно. Тем более что-то о харчах говорили. Надо ускорить шаг, пока не передумали. Вот уже доверять стали. Один только сопровождает, второй остался с массой. Стоп! Что-то здесь не так. Выводили, вроде, дверь открытой оставили, а теперь закрытые. Да ещё и подпёрли. Пока меня водили на разбор, кого-то ещё приволокли? Эх ты, басурманин! Спросить бы у тебя, да ничего не кумекаешь.

Старшина посмотрел на своего конвойного вопросительно. Но тот, не обращая ни на что внимания, отбросил подпорку, размотал крепко закрученную проволоку на замочных ушках и открыл двери.

Старшина прошёл внутрь.

— Кто это осмелился лечь на мою кровать? — произнёс он после закрытия за собой ставни, обращаясь к полулежащему на куче тряпья незнакомцу, где он имел до этого счастье отлёживаться.

— Это я, старшина! Копылов.

— Сержант! Ты! — воскликнул старшина от удивления. — А я-то думал, мне одному отдуваться за всех.

— Вы в своём репертуаре, товарищ прапорщик! Несмотря на трудности.

— А чего унывать-то, Копылов? Двум смертям, говорят, не бывать, а одной не миновать. Чем раньше это случится, тем оно, может, и лучше. Меньше глупостей и гадостей на белом свете увидим. А что это ты за яйца ухватился, будто у тебя собираются их отнять? Что, по яйцам пнули?

— Нет, эти сволочи мне обрезание сделали. Сукины духи! Веру ислама я принял. Так что в полку мусульман прибавилось.

— Ох, ни хрена себе, сказал я тебе! Что, своя вера не нравится? Креститься не хочешь?

— При чём тут хочешь — не хочешь. Перед выбором поставили, гниды. Примешь, говорят, ислам и присоединишься к повстанческому отряду, оставим в живых; нет — повесим за яйца.

— Так и сказали?

— Так и сказали! Повесим, говорят за яйца.

— Да, — протянул старшина, — не позавидую тебе, висящему за яйца.

— Всё шутишь, прапорщик! А я вот согласился. Зачем мне умирать? Да ещё такой смертью.

— Ну, это ты правильно сделал! — поддержал Копылова старшина. — Кстати! В этот отряд повстанцев и я зачислен. Добровольно, имею в виду. Насильственных действий не было. Как и тебя, перед выбором поставили. Ну, это сегодняшнее сержант! Мне интересует, как мы здесь оказались? Ты что-нибудь помнишь?

— Помню! Как же не помнить! Смерть перед глазами видел. Вроде секунды какие-то прошли, а показалось вечностью. Я всё смерти ждал. Казалось, вот-вот сейчас! А пронесло. Когда вертушка «поцеловалась» со скалой, все покатились вперёд. А мы с тобой, старшина, сумели удержаться, хотя ты и здорово стукнулся головой. Она, зараза, сразу ещё загорелась.

— Кто загорелся? — вдруг, не понимая, спросил старшина.

— Ну, вертушка! Кто же ещё? Удар-то был будь здоров, по швам вертушка лопнула. Вот с образовавшегося такого выхода я тебя первым наружу и вытащил. Только успел я тебя оттащить, как рванёт! От вертушки одни осколки остались. Картина, конечно, неприятная была. До сих пор всё перед глазами. Потом появились духи. Меня чуть-чуть поколотили. Ты был без сознания. Думал, расстреляют на месте. Нет, передумали. Потащили с собой. Вернее, я тебя тащил, а они меня подгоняли. Правда, долго я тебя не тащил. Да и не смог бы. Сам весь битый и в ушибах. У них недалеко ишак, запряжённый в арбу, ожидал. Руки ноги нам завязали, надели на головы мешки, и тряслись мы, как два бревна, в этой телеге. Я и засыпал, и просыпался, потом снова засыпал. Точно и не помню, сколько ехали. Поместили сразу сюда. Примерно через два часа меня увели, а ты так и остался лежать без сознания.

— А куда тебя увели? — спросил старшина, выслушав Копылова.

— А вот тут, недалеко у входа, толпа сидит, они и решили, что делать со мной дальше. Правда, после моего согласия притащили к какому-то ветеринару, самоучке. Тот при мне свой нож на камне поточил, вытащил йод и грязными руками перешёл к обряду обрезания. Ох, как я орал, старшина. Прямо от души. Ладно, ещё руки-ноги привязали перед началом. Он, скотина такая, йодом намазал свежую рану и смотрит на меня, как я извиваюсь от боли.

— То-то я очнулся от крика. Ты, наверное, орал? — перебил рассказ Копылова старшина. — Это тебе просто повезло, значит. А то вместе йода бараньей мочой могли подтереть или золу подсыпать. Ой, спасибо Аллаху, что моя мать татарка. Если бы она не уговорила отца мне в детстве обрезание сделать, не миновать было бы мне такой же участи, как у тебя. Да, смех смехом! А пить-то ужас как охота. Кто-то нас обещал накормить, да видно позабыл. Постучать что ли, Копылов?

— Подожди уж немного, старшина! Может, приволокут.

— Не знай! Не знай!

— А что это за база, куда они нас повезут?

— Не слыхал про такие базы? Вроде не первогодка.

— Не то слово, старшина! Я уже вот-вот домой должен был свалить. А тут такой сюрприз.

— Знаю, что домой собирался. К сожалению, не в моих силах тебя демобилизовать. Это уж как духи на это посмотрят. А лагерь! Это, брат, серьёзно. Там выжить шансов практически нет. За камикадзе у них мы будем.

— Что, обвяжут гранатами и заставят на танки идти?

— Не исключено и такое. Но в основном, сколько я знаю, будут прикрываться нами. Мы идём впереди, а они сзади подгоняют. Впереди свои, сзади духи. Вот так между двумя огнями и будешь, пока не убьют.

— Неужели и нас такая участь ждёт, старшина?

— Ну, а что ты ожидал, Копылов? Перешёл на их сторону, и сразу война кончится? Нет! Оденут они нас в свои местные одеяния, и вперёд.

— Хочешь — не хочешь, будешь от своих отстреливаться. Фокус-то весь в том, что если не будешь стрелять, то самого завалят, поскольку свои теперь у нас духи.

— А ты, старшина, будешь стрелять?

— Не знаю. Посмотрим по обстановке. Стрелять можно и мимо. Не обязательно цель поражать. Ладно, не бери раньше времени в голову. Может, пронесёт.

— Я, конечно, слышал про такие проделки духов, но ни разу не видел.

— А я попадал.

— И что сделали?

— А что сделаешь? Расхерачили всех подряд, и всё. Другого выхода не было. Не перебьёшь их — они перебьют нас. Жалко наших пацанов! Шли без оружия. Человек двадцать мы их тогда насчитали. В суматохе один только успел к нам перебежать. — Старшина, чуть помолчав, продолжил: — Душманы в начале войны этот манёвр часто применяли. Первое время наши старались не атаковать. Потом уже стало невыносимо. Пришлось валить всех подряд: и своих, идущих впереди, как живой щит, и духов. Сейчас духи тактику изменили. Из пленных, да не только из пленных, а отобранных крепких пленных делают настоящих духов. Как я знаю понаслышке, им вначале выделяют оружие с холостыми патронами, а когда постепенно появится доверие, могут снабдить и по полной программе.

Открывающаяся дверь прервала разговор.

Охранник занёс на руках кувшин с водой и какую-то бурду в алюминиевых мисках. Положив всё это хозяйство у ног, достал из пояса две ложки и, разложив рядом с мисками, молча удалился, не забыв запереть за собой двери.

— Ну что, сержант, порубаем? Перед дорожкой! Думаю, нам идти долго придётся. Или ехать? Нужно подкрепиться основательно. По дороге могут и не кормить. Спрячут подальше от людских глаз и вспомнят только по прибытии на место назначения.

— А куда, интересно, старшина, нас всё-таки повезут? В какую сторону?

— Скорее, ближе к Пакистану. Финансирование с той стороны же идёт. И разницы для нас, Копылов, нет, куда повезут. Главное, мы живы. А там посмотрим. Может, фортуна и за нас сыграет.

Молча поели.

Снова заскрипели несмазанные петли дощатых дверей. Охранников на этот раз было двое, притом один из них был вооружён западногерманским портативным автоматом с убирающимся телескопическим стволом. Почти карманный, можно сказать. Как раз удобно моджахедам носить в восточных просторных одеяниях. И не заметишь, с какой руки выстрел произойдёт.

— Здрасьте! Повеселиться человеку вдоволь не дали, «кибини» духи, — выругался слегка старшина, убирая за пазуху ложку. И косо взглянув на охранника, кивавшего у выхода, продолжил. — Ну что, сержант? Пошли! Зовут! Не пойдёшь — поволокут нас. Братья мусульмане дважды просить не станут, — и, моргнув на неохотно поднимающегося Копылова, первым пошёл к раскрытым настежь дверям, поддерживая здоровой рукой вывихнутое левое предплечье.

Конец ознакомительного фрагмента.