Росток на руинах. Социальный омегаверс

Ила Сандер, 2023

Социальный омегаверс. Мир, где существуют три пола. К размножению способны только два. Бесплодные беты научились выращивать детей в инкубаторах, и начался геноцид. Войска бет уничтожили "сексозависимых", оставив ничтожную часть для извлечения половых клеток. Единицам удалось выжить на свободе. В основном, это маленькие дети, которых военные бросили умирать без родителей. Тем, кто остался, пришлось выживать в новом мире, где они подлежат истреблению.

Предисловие

Перед вами первая часть дилогии. В альтернативном мире существуют три пола — альфы (аналог человеческих мужчин), омеги (аналог человеческих женщин) и беты (андрогины без полового влечения). Герои истории не люди, а гуманоиды, поэтому их физиология и психика немного отличается от нашей. Среди героев нет ни одного человека.

Пролог

Город Саард, май **58 года,

рассказывает Кѐрис

Мне повезло оказаться в библиотеке, когда в кампус Саардской консерватории имени Файласта пришли коммуны. Стоило насторожиться хотя бы потому, что в библиотеке в тот день не было студентов-бет. Ни одного. А ведь обычно они всё время проводили там. В день нападения те, кого мы считали друзьями, просто исчезли, не сказав ни слова, не сделав ни намёка. Они знали, что и когда случится.

Я слышала о надвигающейся войне, о том, что войска генерала Сорро захватывают города один за другим. Казалось, это так далеко от нас, армия и полиция остановят коммун задолго до границ Саарда. Не может быть такого, чтобы беты вдруг взяли и взбунтовались безнаказанно. Впереди ждали экзамены — через неделю, а через пару часов — горячее безумие течки; и Вей позвонил и сказал, что не знает, как ему найти силы дождаться встречи.

Вей — гордость и надежда профессоров консерватории. По-альфьи сильные пальцы с одинаковым искусством извлекали сладкие стоны из скрипки и из омег. Он без раздумий принял моё приглашение. Студенты, которые с первого курса претендовали на международный уровень, должны помогать друг другу.

Предстояли феерические сутки, мне дела не было до какой-то далёкой войны. Но она пришла: мерным топаньем сапог по кампусу, зловещим стаккато выстрелов по стёклам.

Я придерживала подбородком груду книг в руках, спускаясь на первый этаж библиотеки, и увидела в окно, что война уже здесь. Вей, гордость консерватории, смотрел на меня с улицы, и на его белой рубашке одно за другим расплывались алые пятна. Очередной выстрел в спину — и новое пятно на груди. Сиреневым дождём посыпался из искусных пальцев букет хризантем, который Вей нёс для меня, а книги из моих рук посыпались по ступеням.

Библиотекой коммуны занялись в последнюю очередь. Они считали, что нам, гормонозависимым, вряд ли будет дело до книг в субботнее утро. Когда они вынесли высокие двери с выгравированным девизом «Мы разные, но мы вместе», я была уже далеко от кампуса. На долгие годы бегство стало моим жизненным кредо.

Самой огромной драгоценностью, которую мне удалось унести с собой, стал случайный подарок соседа по общежитию. В студенческом рюкзаке среди нотных тетрадей и карандашных эскизов завалялась мятая упаковка «Антиовулина». Помешанная на учёбе соседка-омега агитировала нас не тратить время на течку. Одна таблетка препарата — и вместо поисков альфы, вместо вязки и долгого сна после неё можно было посвятить себя анализу музыкальных форм. Я и не представляла, что эти невзрачные таблетки станут моим спасением на многие месяцы. Одна таблетка — и не теку.

Для меня течка без альфы — пытка. Про эту свою особенность я узнала в юности, когда на званом ужине ослабевшие пальцы выронили бокал с безалкогольным «Паттель». И я, наряженная в вечернее платье, готовая исполнить для всех этюд Байлатини, вместо этого осела на колени перед мэтром Вастаром. Перестали держать ноги от одного запаха зрелого альфы.

Родители были сконфужены больше меня, ведь это они допустили появление течной омеги в приличном обществе. Альфы в зале воспитанно сделали вид, что не испытывают дискомфорта. Так как всех ожидали наутро перелёты и концерты, никто не вызвался поспособствовать решению моей проблемы.

Слуги увели меня наверх, родители пытались оправдаться перед гостями моей излишней впечатлительностью и волнением. Якобы течка планировалась позже, это случайность. А я лежала в своей комнате, одной рукой разрывая полог кровати, другой жадно мечтая о мэтре Вастаре.

В первую течку оставленная одна, без поддержки даже занятого отца-омеги, я поклялась себе, что никогда больше не испытаю этой адской тянущей пустоты внутри. Жжение глубоко внутри не успокаивало ничего: ни пальцы, введённые по самую ладонь, ни отчаянные ласки самой себя — до мучительной дрожи. Из книг я знала, что этого должно быть достаточно, природа предусмотрела способ удовлетворения для омег, которые остались одни во время течки. Но надо мной природа издевалась: не помогло, я так и не кончила ни разу. Никто внизу не знал об этом. Там звучал этюд Байлатини в чьём-то чужом исполнении, пианист комкал финалы пассажей. У меня не было сил сползти с кровати.

Потом родители, поводив меня по врачам, объяснили, что я принадлежу к редкому типу омег, которые испытывают исключительно сцепочный оргазм. То есть мастурбация — бесполезные движения, удовлетворить меня мог лишь набухший узел альфы внутри.

Проблема была решена: с тех пор, едва почувствовав приближение течки, я звонила приглянувшемуся альфе. Родители позволяли им приходить в мою комнату, сами покупали презервативы.

Никто из альф не отказывал — я же не приглашала тех, кто состоял в браке. В моей постели перебывали папины ученики из Академии искусств, мои однокурсники, преподаватели… Даже сам мэтр Вастар — после этого нанятая бригада бет оклеила мою комнату звукоизоляционными обоями.

Я была молода и не искала единственного альфу. Просто наслаждалась жизнью и не думала даже, что мне когда-нибудь может понадобиться «Антиовулин», чтобы не течь.

В блистере, который я унесла в рюкзаке во время побоища, было лишь двадцать таблеток. Двадцать месяцев без течки. После того как блистер опустел, я пожалела, что была в библиотеке, когда в кампус Саардской консерватории имени Файласта пришли коммуны.

Я оставалась живой, в то время как все взрослые альфы были давно мертвы. И вообще все, кого я знала.

Мне встречались дети. Они сбивались в оборванные вшивые стайки и обитали на свалках. Приезд очередной кучи мусора всегда сопровождался агрессией. Едва коммунский мусоровоз скрывался за поворотом, к свежим отбросам неслись дикари с сумасшедшими глазами. Я видела убийства за возможность вылизать банку из-под консервов. Я видела начисто обглоданные кости — доведённые до отчаяния дети ели друг друга. Некому было учить их гуманности, а я боялась показываться им на глаза — во мне пятьдесят килограммов съедобного мяса.

Я искала выживших взрослых. Мог же кто-нибудь тоже спастись? Я мечтала найти альфу, любого. Пускай ему за пятьдесят, и зубы его почернели от старости и цинги. Но я так нуждалась в защите, в разговоре c кем-то равным. И в большом члене — это единственное, благодаря чему я снова могла бы заснуть после течки успокоенной. Но повсюду были только хищные дети, сожжённые дома, пустые деревни и гниющие тела.

На воспоминания о погибших родителях, друзьях и прошлом я ввела для себя запрет. Инстинкт самосохранения подсказывал, что болезненные воспоминания делают меня слабее, в них нет пользы. Я знала, что не отличаюсь сильным духом, и мне нельзя зацикливаться на том, что угнетает. Нужно было избежать смерти, боли, голода, холода. Дожить до вечера. Дожить до утра. Дожить до вечера… До утра…

Предгорья Гриарда, **60 год

Когда утром я вместо обычного голода почувствовала тошноту, стало ясно: будущей ночью не придётся спать. В животе знакомо ныло, глупый организм в который раз тщательно готовился к овуляции и вязке, которой не будет. Я немедленно отправилась на поиски еды, потому что, проснувшись после течки, буду валиться с ног от голода.

В конце мая пищу найти несложно, достаточно пройти по заброшенным садам в пустых деревнях. Дикая черешня, репа, травы, можно даже самосевный картофель найти, он и сырой съедобный. Постоянно хотелось пить — организм запасался влагой, готовясь десять-двенадцать часов истекать смазкой.

А ещё ужасно хотелось спрятаться подальше, где меня не потревожат, когда я буду слаба. Древний инстинкт, который я до войны не замечала, потому что никогда не чувствовала себя в опасности.

На этот раз я выбрала высохший колодец на территории автосвалки. Ни коммуны, ни бродяги-дети меня не найдут. Тяжёлые дождевые тучи и заржавленные автомобили гармонично сочетались с моим страхом перед очередной одинокой течкой. Я вытащила потрёпанное сиденье из разбитого «Силано» и сбросила в колодец — можно будет лечь; под него сунула мешок с добытой едой. На случай ливня оторвала обивку другого сиденья — укроюсь с головой.

Послышались первые раскаты грома над Гриардскими горами, когда мои колени знакомо ослабели. Сквозь запах грязной одежды пробился густой сладкий аромат, который должен был свести с ума любого свободного альфу. Но теперь этот аромат мог только выдать меня случайно забредшим сюда коммунам. Я сползла в колодец, цепляясь за выступы кладки, и растянулась на автомобильном сиденье, готовая ко многим часам страданий. Хотя к такому никогда не бываешь готов.

Если бы можно было связать себе руки. Чтобы не тянулись между ног, к ноющему от желания лону. Сорвёшься — и станет ещё хуже, пробовала сто раз. Мастурбация — выход для нормальных омег, а я бракованная. Хорошо бы ещё рот себе заклеить, чтобы не привлекать внимание к колодцу жалобным скулежом. Лучше всего лежать неподвижно, так одежда не трётся о набухший от крови клитор. Лежать на спине, потому что так не кажется, что сзади кто-то (альфа) приближается и вот-вот…

На разгорячённое лицо закапал дождь. Я не стала укрываться: пусть промокну и замёрзну, может, станет легче. Но зачастившие капли внезапно закончились. Я открыла глаза и вздрогнула: в колодец заглядывала лохматая голова ребёнка. Торчащие светлые пряди, изумлённая улыбка.

— Ха̀ллар, здесь кто-то есть в колодце! — закричал ребёнок.

Только через несколько секунд до меня дошло, что надо испугаться. Я вытащила нож: малышу лет шесть, но если их там много… От массовой атаки мне сейчас не отбиться.

Их было пятеро, детские головы загородили небо. Измученная течкой, я не сразу поняла, почему они выглядят как-то непривычно. Их лица были слишком чистыми для бродяг — за ними кто-то присматривал и ухаживал. Я обмерла: мне конец.

Это беты. Из колодца не выбраться, я слишком слаба. Они приведут взрослых, а те заберут меня в свой репродуктивный институт и продержат за решёткой, пока я не состарюсь и не перестану производить яйцеклетки.

В газетах, которые попадались на свалках, писали объявления о продаже младенцев. Откуда брались эти младенцы в инкубаторах? От живых доноров, конечно. Лет сорок меня продержат в клетке — это сотни вот таких невыносимых течек без альфы. Почему я не заразилась чем-то неизлечимым? Тогда сразу убьют; пуля в лоб — быстро и, наверно, почти не больно…

Светловолосый малыш улыбнулся мне:

— Не бойся, мы не коммуны.

— Разойдись, — услышала я и решил, что мой распалённый мозг дал сбой.

В колодец заглянул живой взрослый альфа. Топорщились коротко стриженные волосы и щетина на щеках, в ушах блестели золотые кольца, похожие носил отец. Массивные плечи бугрились мышцами под безрукавкой. Именно такого альфу я последние два года вымаливала у высших сил.

Я жадно вдохнула, насколько хватило лёгких, но до меня не достигал его запах. Он должен быть потрясающий, пряно-острый, как у деревенских работников, что когда-то приезжали стричь деревья в нашем саду.

— Вылезай, мы не опасны, — сказал мне альфа. От звука низкого голоса из меня полило ручьём, я оказалась в луже смазки.

— Не могу, — шепнула я. Долго он там стоять будет, глупый?

Альфа встревожился:

— Ты ранена?

Нет же, долгожданный мой, нет. Я сунула руку под резинку штанов, провела между ног, стараясь не касаться входа, иначе взвою. И показала ему тягучую прозрачную слизь, растянутую между пальцами. Немой призыв — куда уж красноречивее?

Нормальный альфа уже потерял бы голову от такого зрелища. Но этот только озадаченно потёр заросшие щёки и отвернулся к детям. А я лежала и упивалась его голосом, и с каждым словом текла всё сильнее.

— Мне придётся остаться, — услышала я. — Её нельзя нести сейчас, она слишком пахнет, это может выдать нас. Забирайте аккумуляторы и возвращайтесь тем же путём. Лиенна, не хватайся за тяжёлое, ты понесёшь сумку. Дарайн, будешь за старшего.

— Почему он за старшего?

— Потому что он слышал краем уха слово «ответственность». Идите. Скажете Аби, что мы нашли омегу, а она не могла сразу идти с нами.

— Да поняли мы, что с ней, Халлар…

— Марш! Из пещеры ни ногой! Ждите, я приду через пару дней.

Дождь моросил в лицо, я лежала и задыхалась от нетерпения. Он сказал детям, что вернётся через пару дней. Значит, он проведёт эти пару дней со мной. Всемогущий Отец-Альфа, наконец-то! Уже когда я потеряла надежду, мне послан был этот Халлар с необъятными плечами, волнующим голосом, с наверняка огромным членом, да хоть и нет, я и на маленький согласилась бы.

Я смотрела, как он спускается ко мне в колодец, как широкие ладони цепляются за выступы кирпичей. Набухший узел на члене альфы становится размером с его кулак — эту закономерность я знала ещё со школьного возраста. По этому признаку альф и выбирала, к их узлам питала особую слабость. Судя по кулакам Халлара, меня ждало нечто фантастическое.

От него исходил забытый аромат табака и действительно чего-то пряно-острого, от чего моё лоно жгло в предвкушении. Но сквозь насыщенный запах пробивался едва заметный сладкий аромат омеги. Сердце оборвалось: ничего не выйдет.

Я разочарованно всхлипнула:

— Меченый.

Ну зачем он пришёл? Чтоб обнадёжить до облаков и снова сбросить с небес головой о бетон? У него на меня даже не встанет, подрочить и сама могу, только это без толку. У него пятеро — пятеро! — детей и любимая омега.

Он присел рядом и положил на землю рюкзак. Его шершавые от мозолей пальцы стёрли капли пота и дождя с моего лба. Между ног умоляюще запульсировало.

— Пусть тебя не смущает, что я меченый. Тебе плохо, я хочу помочь. В нашей ситуации не до моральных ограничений, верно?

— Ты не поможешь, — проскулила я. — Уйди, пожалуйста.

Он неожиданно притянул мою ладонь к своему паху. Сквозь тонкую ткань я коснулась налитого члена, крепкого, подрагивающего мне навстречу. Истосковавшиеся пальцы нащупали знакомые округлости головки, уплотнение пока дремлющего узла, ребристые вены, перетянувшие ствол. Многосантиметровое чудо. Казалось, я теку уже каждой по̀рой.

— Видишь, я смогу, — сказал он спокойно.

— Но как? — Я сорвалась на писк. — А твоя омега, как её — Аби?

Метка — это не брачное кольцо, которое можно снять. Вдыхая каждый день феромоны этой Аби, альфа не способен захотеть другую.

— Аби просто подруга. А моя омега…

Он подавился невысказанным словом. Член тут же опал в моей ладони, уменьшился вдвое и бессильно поник. Халлару было не больше тридцати, но синими глазами на меня один миг смотрел бесконечно усталый старик, молящий о смерти.

Вот почему запах метки едва чувствовался. Его любимая мертва. Этот альфа страдал куда больше, чем я. Но он готов был помочь, хотя меня не хотел и не скоро по-настоящему кого-то захочет.

— Давно? — спросила я. Чем больше времени прошло, тем больше шансов, что у нас действительно что-нибудь получится.

Он отвернулся:

— Семьсот девять дней… Если не хочешь, я могу уйти.

Он скрупулёзно отсчитывал дни своего ада, ни о каком забывании и речи нет. Наверно, мне повезло, что до войны я не встретила истинного альфу, я бы не выдержала его гибели.

Халлар ушёл бы охотно. Я не имела морального права заставлять его вскрывать поджившую рану. Для него сейчас всё, связанное с омегами, будет напоминать о потере. Но я слишком долго была одна, а он сам предложил помощь.

Сесть удалось с трудом, позвоночник будто размягчился. Как всегда: едва начинаю течь — становлюсь беспомощной.

— Не уходи. — Я провела по его плечу, приглашая сесть рядом. — В моей ситуации и вправду не до моральных ограничений. Других же альф нет?

Шершавые пальцы бережно стянули через голову мою заношенную майку. Тёмно-розовые губы Халлара оказались совсем близко, на верхней белел шрам. Меня затрясло — два года не видела ничего красивее.

— Есть, — сказал он. — Самому старшему лет восемь.

В отличие от меня, Халлар не забыл, что такое расчёска, зубная щётка и чистая одежда. Но я никогда не жаловалась на внешность и сейчас пахла только феромонной приманкой — этого должно быть достаточно. Раньше альфы млели, слизывая мой пот. Правда, они не были мечеными.

— Восемь? Я не смогу ждать так долго.

— И не нужно. — Ласковая рука погладила мои слипшиеся от грязи волосы. — Ты больше не одна, я тебя не оставлю.

Запах чужой омеги отрезвлял. Иначе я бы уже исходила криком от ощущения дыхания альфы на шее. Он помог раздеться. Я едва слышно поскуливала, дрожа под шершавыми пальцами, что гладили плечи.

— Как тебя зовут?

— Ке…рис. Прошу тебя… Или смазка затопит колодец.

Он не выглядел возбуждённым, чёрт подери, ничуть! Со знанием дела помогал незнакомой омеге — и только. Ни огня в глазах, ни сбитого дыхания. Зато слишком возбуждена была я, чтобы на это обижаться.

Халлар снял штаны. Снова торчащее чудо смотрело на меня узкой прорезью на вершинке. Что альфа чувствовал, когда тело говорило одно, а душа — другое? Умелые руки мягко развернули меня спиной, я ткнулась лицом в спинку автомобильного сиденья. Рваная кожаная обивка оцарапала щёку. Только без лишних ласк: я готова к вязке уже несколько часов.

Это Халлар тоже понял: упругая головка тут же ткнулась в меня, скользя в смазке, стекающей по бёдрам липкими потоками. Я закусила кусок обивки, чтоб не заорать, нетерпеливо дёрнулась навстречу. Сзади услышала ласковый, но обидно спокойный голос:

— Не спеши, я никуда не денусь.

Поплыла в глазах серость кирпичной кладки, и я поплыла — окончательно. Всё, что от меня осталось — горящая от вожделения вагина, куда мучительно медленно проталкивался многосантиметровый таран. Я умоляюще завыла, мозолистая ладонь, пахнущая металлом, закрыла рот:

— Ш-ш-ш, тихо, услышат! Вот, теперь всё.

Он был внутри полностью, но не шевелился. Слёзы полились на его шершавые пальцы, невозможно стало дышать. Я отдёрнула лицо, захныкала как можно тише:

— Пожалуйста… Ха-а-аллар…

Моё безвольное тело прижало спиной к каменной груди, которая пахла негой и немного кем-то чужим. Он выдохнул в плечо:

— Сколько захочешь. Скажи, когда хватит. — И заполнивший меня член потянулся наружу, вытягивая струи смазки и остатки сознания.

Я закрыла глаза и закусила свой кулак, встречая каждый толчок задушенным воплем. Огромный… сильный… альфа… драл меня впервые за невыносимых два года.

Я представляла, как играют мышцы его спины под сырой от дождя безрукавкой, как сокращаются его ягодицы, вбивая меня в разодранное сиденье.

Его дыхание рассыпа̀ло по плечам вихри мурашек. Я пылала, капли дождя испарялись, не долетев до моей раскалённой кожи. Силы небесные, этот альфа был прекрасен!

Трясущейся ладонью я смело размазывала смазку по клитору. Наконец-то можно позволить себе удовольствие, которое не закончится очередной бессильной истерикой.

Могучий поршень, казалось, доставал до сердца, в любое мгновение мог замереть во мне, наполняя тугой плотью раскрытого узла. Другая омега уже изошла бы несколькими оргазмами. А я только впивалась в спинку сиденья и ждала, зная, что ни одного альфы надолго не хватит.

— Халлар, пожалуйста… конча-а-ай!

Колючая щека коснулась моей шеи, оскорбительно спокойный шёпот обжёг ухо:

— Не волнуйся за меня. Я могу делать это, пока не перестанешь течь. Ты просто отвыкла. Расслабься.

Его пальцы нестерпимо нежно погладили лобок, скользнули ниже в горячее, между влажных от смазки волосков. Халлар продолжал размеренно таранить меня сзади. Я потёрлась клитором о его ладонь, взмолилась:

— Хочу сцепку… кончай, умоляю!

Он не понял:

— Мне правда не надо. Хочешь забеременеть от незнакомца?

— По-другому не кончу. Пожалуйста, не мучай!

Слёзы мешались с дождём, хотелось выть в голос. Я ненавидела рассказывать о своём уродстве, но терпеть больше не было сил. Меня било дрожью, оргазм был на грани, и, как всегда, не хватало нажатия на пусковую кнопку. Я полностью зависела от Халлара.

Но его член замер, потом выскользнул из меня, влажно-горячим искушением коснулся крестца. Я неверяще обернулась через плечо:

— Что?..

И наткнулась на извиняющийся взгляд:

— Прости, Керис… Я не могу. Если б я знал…

Он отступил, прикрываясь своими штанами. Дождь стекал с его ресниц, с колец в ушах, пропитал безрукавку, обтягивающую литую грудь.

В синих глазах я узнала бездонную печаль и с ужасом поняла: он действительно не может. Как говорил мой психолог, оргазм начинается в голове. А в голове Халлара мёртвая омега, которой нет уже семьсот сколько-то дней. Его эрекция могла длиться часами, но это рефлекс, метку мои феромоны не осилят. Не будет никакой сцепки.

Я плюхнулась липким от смазки задом в лужу на сиденье и уставилась в небо, где сверкали молнии — жалкое подобие тех, что пронизывали меня. Дождь тарабанил по голой груди, лился в глаза, в рот. Запах мокрого альфы усилился, заполнил собой тесный колодец. Я завыла, перекрикивая раскаты грома:

— Уйди! Я хочу сдохнуть! Два чёртовых года!

До прихода Халлара я была всего лишь пылающим костром, а теперь стала раскалённой звездой. Помог, называется. Он виновато закусил губы, проклятые тёмно-розовые:

— Тебе правда недостаточно?

— Не-е-е-ет! Уходи!

Сколько можно пахнуть тут бесполезным альфьим соблазном? Я мечтала, чтобы он исчез, и в то же время боялась этого каким-то краем мыслей, не занятым течкой. Снова оставаться одной было страшно, но находиться сейчас с ним рядом — невыносимо.

Халлар не ушёл. Решительно сел на сиденье и завозился в своём рюкзаке.

— Сейчас, подожди… Я не могу тебя так бросить. Не знаю, что получится… Только пойми, не хочу тебя обидеть.

Он бережно вытащил из плотного пакета что-то знакомое, и я узнала тонкий клетчатый шарф, у меня был похожий когда-то. Тончайший шёлк цвета индиго, вопиюще неуместная вещь на дне обшарпанного колодца. Халлар приподнял меня за плечи, обернул клетчатое полотно вокруг шеи.

— Прости, Керис. Ты великолепно пахнешь, но… Позволь мне попробовать.

Меня обнимал альфа, снова ласково разворачивал к себе спиной. Колени липли от смазки, где-то в другой вселенной шипел дождь. Мокрой кожи касался нежный шарф, который до сих пор хранил самый драгоценный для Халлара аромат. Его недостающее звено, его пусковая кнопка. Запах его омеги.

Я согласилась бы на что угодно, пытка желанием свела на нет способность обижаться. Какая разница, с кем мысленно альфа, если я стиснута в хватке его рук. Ненасытно бьётся в меня его член, и пусть, когда тянусь губами, слышу отрывистое «не надо» — у моего поцелуя не тот вкус.

Пусть его напряжённая ладонь глушит мои стоны, чтобы не отвлекали — в мыслях Халлара звучит другой голос. Чувствую спиной, как содрогаются плиты его груди, и пусть эта дрожь, и сдавленное «хо…рошая моя… сладкая» — не мне.

Зато я была вбита последним ударом в расквашенный дождём поролон сиденья и в тот же миг забыла, что между нами кто-то третий. Кулак Халлара сжимал мои пальцы, и, такой же огромный, раскрывался во мне бутон его узла, разрывал отвыкшую от напора плоть.

Я стала одним большим ещё-ещё-ещё-ещё-ещё!!! Не пропустить ни одного касания внутри, альфа в моём плену, мой. Обжигающими толчками во мне пульсировала долгожданная разрядка. Обманывающий сам себя Халлар вдавливался в меня бёдрами и шептал чьё-то чужое имя.

Обманывающая себя я слышала своё…

Когда приходишь в себя после сцепки, кажется, что несколько суток летала в нирване, хотя проходит от силы минут двадцать.

Халлар не смотрел в глаза. Он молча грыз травинку с тоской курильщика, лишённого своего наркотика. Я сидела в тепле рук альфы на дне грязного колодца заброшенной автосвалки, под дождём. Наверху жил мир, где мы считались лишними именно из-за того, что нуждались в таких мгновениях. Самое мощное по силе чувство, которое могут испытывать беты — это не счастье, а страх. Сейчас я была богаче любого из них, властелинов мира, потому что впервые за два года была счастлива.

Конец одиночеству. Это много. Больше, чем я смела надеяться.

Напитанный влагой шарф ещё сильнее пах не мной. Запах смешивался с моими феромонами, и снова налитый член альфы грел мои ягодицы.

— Не волнуйся, что забеременеешь, — сказал он. — У меня есть укрытие, я смогу позаботиться о вас с ребёнком. И Аби есть, она врач, умеет принимать роды.

Я погрустнела. Ребёнок. Для чего ему рождаться? Наша жизнь — сплошная жидкая чёрная полоса.

— У тебя много детей, Халлар?

— Тридцать два.

У меченого альфы не могло быть столько детей. Значит, они из тех, что поедали друг друга на свалках. Что мог сделать для них один-единственный взрослый? Какое будущее ждёт их в мире коммун? Это безнадёжно.

— Зачем?

Он молчал долго, и ответ стал ясен ещё до того, как был сказан. Гревший мои ягодицы член перестал упираться сзади, а Халлар перестал дышать. Не надо было мне спрашивать.

— Я обещал ей жить, — сказал он наконец. — Нужно было жить для чего-то… Они вырастут, родят детей, и мы не исчезнем. Мы станем армией и сможем отомстить.

Халлар показался немыслимо далёким, и мне стало страшно. Два года я только бежала и молилась, мало на что-то надеясь. Бороться с коммунами казалось немыслимым — мы никто, нас отстреливают, как диких волков. Что мы можем?

Пойти с Халларом значило обрести укрытие, защиту, добытчика… регулярную вязку. А также обязанности воспитательницы тридцати двух малолетних, у которых нет понятия о добре и зле.

Пойти с ним значило посвятить себя его мечте о мести. Обезумевший от потери альфа задумал заранее проигранную войну. В бойне сгинут и все его воспитанники, и мои собственные дети, если родятся. Как же нелепо, как же это по-альфьи: иметь невыполнимую цель. Знать, что она невыполнимая, и всё равно не сдаваться.

Себе я ставила выполнимые цели. Выжить. Остаться собой — разумной Керис, омегой, свободной. Пойти с Халларом вовсе не значило от этих целей отойти. Только добавлялась ещё одна: сберечь всё, чего сумеет достичь для меня этот альфа. Хранить наш общий дом, не дать Халлару наделать глупостей. Впереди немало лет.

Я прижалась крепче к его груди и сплела наши пальцы. Да что я, собственно, теряю?

— Его будут звать Арон, — сказала я. — Нашего ребёнка, если родится. Так звали моего отца.

Халлар молча зарылся лицом в шарф на моей шее. Твёрдо-горячее снова запульсировало у спины. Даже намокшую под дождём, меня обдало жаром.

— Халлар… ты ещё сможешь?

— Наверно, да. Прости, что так. — Он поправил на мне шарф.

— Я не в обиде.

Я, кажется, только что поняла, куда бежала эти два года.