Росток на руинах. Надежда. Часть вторая

Ила Сандер, 2023

Крошечный отряд повстанцев проникает в сердце вражеского мегаполиса. Их цель – освободить из клеток репродуктивного Института пленниц, чьи яйцеклетки используют как сырьё для инкубатора. Самоубийственная миссия идёт не по плану. Но в итоге повстанческий клан получает шанс вернуть себе право на жизнь – перестать быть изгоями, подлежащими уничтожению.

Глава 4

Кто-то бросил Бернарду оранжевые штаны, он запрыгнул в них почти на ходу.

— Ещё секунду, — сказал. — Заберу кое-что своё.

Поправляя сумку, он шагнул в одну из клеток, пустую — лишь унитаз и тряпичная лежанка на полу. Встал на колени и принялся выковыривать что-то из-под плинтуса ногтем. Ему явно было известно точное место, где ковырять.

Видимо, в этой клетке его и держали. Смутьяну не полагались ни пушистые одеяла, ни ковры, ни развлечения с моделями самолётиков. Голый пол и тряпка — как в «одиночке». На решётке висела покрытая семимесячным слоем пыли табличка с индексом фертильности девяносто два. Напротив, через шестиметровый холл, находилась клетка Нильса, откуда тот читал Бернарду книги.

А Бернард отсюда наблюдал, как его соседа уничтожает электрическая пытка.

— Вот, держите. — Я раздал альфам шприцы с «дрином», по одному для каждого. Лишние спрятал в разгрузке.

Пока мы громили лабораторию, альфы вскрыли шкаф в дежурке и натаскали оттуда оранжевых штанов. Другой одежды не нашлось, обуви тоже.

— Тебе не сто́ит колоть это, Родерик. — Бернард показался в проходе, надевая на шею шнурок из коммунского ботинка. — Мотор побереги. Заснёшь — на себе тебя вынесем.

Родерик сунул шприц в карман штанов.

— Оно-то верно, — кивнул. — Но пусть лежит — на всякий случай.

Я вытащил горсть носовых фильтров.

— Вставляйте. Не будем рисковать.

Хватило лишь на пятерых. Я извлёк свои, отдал Нильсу.

— Я меченый, — говорю, — мне не нужно. Координатор надеть заставил.

А этот двинутый рисовальщик неизвестно, что может выкинуть, когда приманка в голову шибанёт. Да и все они… ненадёжные. Хоть бы дуреть там не начали. Они ж семнадцать лет омег не видели.

Без фильтров остался Уннар. Бернард молча положил ему в ладонь свои. Уннар так же молча принял, не поблагодарил, не спросил: а ты как же? Кажется, он думал, у Бернарда ещё полсумки таких. Или что самому Бернарду ничего не надо, и вообще — никогда не хреново, и не страшно, и не больно.

Никто не выглядел готовым вламываться туда, где можно получить в репу. Кхарнэ, они не ради каких-то возвышенных целей биться шли, а ради самих себя, ради возможности снова вязаться с омегами и выбить себе шанс на будущее — но всё равно сомневались: стоит ли? Даже за нашими спинами!

Бернард оглядел всех.

— Оружие собрали?

Двое бросились шмонать убитых.

Не собрали, положились на мою «бесшумку». Они мне нравились всё меньше. Альфохлам. Я не был уверен, что такие нужны клану. Но они были важны для Бернарда. Он впрягался за них, он убивал за них, заморачивался их благополучием. Только что он отдал им единственное, что мог отдать. Значит, они были нужны.

Без фильтров в носу вонь немытого альфы вблизи ощущалась убийственно. Наверно, от меня так прёт, когда после двух-трёхнедельной вылазки в Гриард возвращаюсь. Возвращался.

На шее Бернарда висел на шнурке от ботинка армейский жетон-смертник. Я прочитал выдавленное в металле.

Бернард Холлен

**38.10.07

В (III)+

Всеобщ. монотеизм

Каким-то образом он умудрился сохранить в этих казематах частицу своего прошлого. У меня и на свободе не вышло. Я был слишком малой и не знал, насколько важно помнить свои корни.

Подобрав пару игольчатых пистолетов, горе-войско окружило своего предводителя, ожидая новых распоряжений.

— Ну что, Родерик, — сказал Бернард. — Показывай.

Я шагал рядом с Родериком, выставив в готовности ствол. Босые лапы альф глухо били пятками расписные полы коридоров, нас подгоняли гудки тревоги. Сзади раздавалось мычание: Нильс беззаботно напевал что-то под нос. Хорошо ему, стукнутому.

— Берн… — тихо говорил кто-то сзади. — Если не выгорит… Прикончи меня. Прикончи, пообещай. Я не вынесу их пытку. Или в «одиночке» с ума сойду. Мне той недели хватило. Как ты можешь в тишине? Годами!

Родерик свернул в неприметную дверь, ступил вверх по лестнице.

— Я буду очень стараться, Тормод, — прохрипел Бернард. — Чтобы никто из нас больше не попал в «одиночку». Никогда… Ох, чёрт!

Он, видимо, оступился — по ступеням сзади грохнуло, завибрировали перила. Другие альфы поймали падающего.

— Ты чего, Берн?

— Подождём, — остановил я Родерика. — Снова глюки?

— Угу, вертолётит. — Бернард поднялся, зажмурившись, протянул вслепую руку. — Некогда ждать. Клейн, где там твоё плечо? Веди меня. Рухну — ловите.

Ну нет так нет. Мы двинулись дальше.

— У меня так было, — сказал Тормод. — После «одиночки». Стены едут, ноги заплетаются. Дерьмово.

Поднявшись на девятый этаж, мы свернули с лестничной площадки к светлому коридору с джунглями по бокам и окном во всю стену. Здесь, на верхнем этаже, июль нахрапом вторгался в здание сквозь стекло, соперничая с кондёрами — кто кого. Побеждала техника: летнее пекло внутри не ощущалось. Вся эта зелёная лабуда в необъятных деревянных кадках буйно плелась под солнцем.

— Смотрите! — зашумели альфы.

— Небо!

— Там двор внизу!

— Листья живые, потрогай!

Всполошённые, как дети, они жадно тянули шеи к окну, на ходу подставляли ладони под солнечные лучи, блаженно жмурясь. Бернард сорвал с куста лист, растёр в пальцах и отрешённо вдыхал аромат жизни.

Я уставился за окно, на крышу напротив, через двор. Тар. Арон. Карвел. Не подведите там, братья. Мне-то проще, со мной Чума.

На плоской крыше никого видно не было. Возможно, они отстреливались прямо над нами.

— Надо идти. — Я деликатно подтолкнул Родерика в спину; он отвернулся от окна и ускорил шаг.

Нильс затянул мягко, почти по-омежьи:

На речке, на речке, на том бережо-о-очке

моет омеженька белые но-о-ожки…

Круть, зашибись просто. Один дуремар с винтовкой у нас уже есть, теперь второй до кучи. Впору богадельню открывать.

В наушнике зашипел тревожный голос Халлара:

— Дарайн, ускоряйся! БТРы на подходе.

Я глянул на часы: уже сорок минут, как мы бросили вызов саардской службе безопасности. И то долго они БТРы гнали. Броню их «танатосом» не прошибёшь, а к гранатомёту у нас три сраных заряда. Дальше на крышу полетят зажигалки — Тару под ноги.

Белые ножки, лазоревы гла-а-азки…

— Спешим мы, спешим, — оправдывался я. — Пусть выкроят нам ещё немного времени. Что тот снайпер?

— Там же, на крыше отеля. С дырой в башке.

Ещё бы. Он не был лучшим снайпером Федерации.

— С дверью почти готово. Дело за вами, — упрекнул Халлар. — Отбой.

— Сколько у нас времени? — спросил Бернард.

Плыли к омеженьке белые гу-у-уси,

Кыш, вы, летите, воды не мути-и-ите.

Я обернулся:

— Почти нет. Мне нужно найти «суперок». Буду искать их. А вы освободите других омег. По две на каждого.

— По две? — удивился Бернард. — Почему только по две?

Стоило сразу понять, что с ним по данному вопросу будут сложности. Сможет ли тот, кто от себя отрывает ради других, понять трезвый расчёт Халлара? Какими словами объяснить ему то, что самого меня жгло нещадно?

В наушнике, мешая соображать, работала болгарка.

— Если освободим больше… — Я припоминал логичные доводы старейшины. — Мы не сможем удовлетворить все их потребности.

— Потребности?! — Я поёжился от его хриплого возмущения. — Им нужна свобода! Это их потребность!

Он догнал меня, чтобы глядеть в лицо и теснить своим двойным зелёным прессом. Я это давление и в спину чуял. Было безмерно сложно возражать ему, сложнее, чем Риссе, намного сложнее, чем Халлару. Как можно спорить со стихией?

— У меня приказ координатора. — Не выдержав пресса, я укрылся за спину Халлара.

— Как уходить будем? — требовательно прохрипел Бернард. — Как?

— Через канализацию. За город… У нас там всего один фургон.

— Они и пешком пойдут!

— Бернард…

Не прессуй, меня и самого это гнетёт.

— Ты не представляешь, о чём просишь, повстанец, — поддержал Бернарда Альмор.

Да о чём мы, собственно, спорим, подумал я. У нас времени ровно до тех пор, пока Тар не провалится в панику. Защищать ворота станет некому, шакалы пойдут на штурм и вырубят парализаторами всех, кто есть в Институте. Стандартные действия при захвате заложников и мирных зданий.

Моя задача — «суперки». Пусть Бернард выпускает, кого хочет. Много всё равно навыпускать не успеет.

— За этим поворотом. — Родерик остановился на краю коридора.

Я присел, выглянул из-за угла.

— Как мы войдём?

На раздвижной двери в омежье крыло знакомыми трафаретными буквами значилось:

Сектор 2

Стационарное отделение

Уровень 2.0

Стационарное, значит… Ну и написали бы: «омеги тута», чего мозги компостировать?

Повозившись в сумке, Бернард вытащил всё тот же отрубленный палец и ключ-карту, передал их Клейну.

— Доступ уровня один-ноль является высшим, — ответил мне. — Даёт право входа в более низшие уровни.

— Это тебе так кажется или…

— Или. Меня занесло в перинатальное на… двенадцатой попытке. Там тоже два-ноль.

— И что в перинатальном?

— Инкубатор.

Я выглянул из-за угла ещё раз, щелчок «бесшумки» расколотил камеру над входом в сектор.

Инкубатор. Вот где повзрывать бы всё. Но сколько там зреет в питательном растворе омежек и альфят рядом с бетами?

Вытащив из кармана разгрузки «дрин», я всадил иглу в бедро. Сбоку грохнуло: Бернард выбил с разгона ближайшую по коридору дверь, ворвался внутрь. Кого-то, взвизгнувшего там, смачно чмякнуло. Визг умолк.

С потолка продолжали реветь сигналы тревоги.

Содрав дверь с петель, Бернард прислонил её к стене, кулаком пробил дыру в шпонке насквозь на уровне глаз. На кулаке закровоточила царапина.

— Прикроемся от игл, — объяснил он. — Они там, наверно, выстроились с пистолетами наизготовку. Если истыкают, как ежей, никакой эфедрин не поможет.

В жар бросило внезапно, словно кондёры разом заглохли. Сердце затрепыхалось — как будто Риссу увидел — пламя хлынуло по венам. Мышцы распёрло изнутри, лёгкие зачастили накачивать воздух, задеревенел член. Даже земное притяжение уменьшилось, показалось, я могу одним прыжком весь коридор перемахнуть.

— Ещё омег не видели, а уже… — удивился кто-то.

Я различал каждую пылинку, каждую трещинку потолка, каждую выбоину гранитного пола. Краски стали ярче, звуки — чётче, запахи — резче. Я бы сейчас на макушку Циренского пика за три минуты вскарабкался и даже дыхалку не сбил. Несокрушимость, всемогущество!

Забористая штука этот «дрин»! Под таким можно и вдвоём города брать. Если вдвоём с Чумой.

Родерик, который единственный не вкололся, смотрел с любопытством на покрасневшие морды.

Бернард подхватил щит из шпонки, шагнул ко входу в омежье крыло. Свирепо уставился в пробитую кулаком дыру, часто вздымались плечи. Бойцовский пёс перед рывком. У него едва дым из ноздрей не валил.

Я поднял невесомую «бесшумку», зарядил полный магазин и встал за его спиной.

— Клейн, — раздалось хриплое. — Открывай.

В дыру на щите плеснуло светом, ослепило на миг. Бело-голубое. Везде.

Я выставил «бесшумку» из-за края щита, поливая пулями.

Плечом к спине Бернарда. Шаг. Ещё шаг. Крики. Красное.

Под ногами мягкое, пока живое. «Бесшумка» захлебнулась последним плевком, отлетел пустой магазин, клацнул, вставляясь, новый.

— Пошли! — Бернард с рёвом рванул вперёд, щитом впечатал кого-то в стену, шпонка раскололась. Я стал различать отдельные вопли:

— Бегите!

— Альфы!

— На помощь!

Бернард крушил чей-то череп осколком двери.

Крошево стекла, кровь — лужи, бело-голубое — трупы. Длинный холл, похожий на крыло альф, намного, намного длиннее, разветвляется, и ещё впереди, и дальше.

Сзади ворвались остальные альфы, заклацали игольчатые пистолеты — в своих бы не попали.

— Клетки, живей!

— Открывай!

— Где ключи?

— Родди! Родерик! — омежий крик.

Решётки, решётки, решётки — тонкие, не то что на уровне один-ноль, везде, куда хватает глаз. Запах — тягучий, настоянный. Смешение омежьих ароматов: пряное, сладкое, цветочное, густой сироп приманки. Омежечки, белые ножки с браслетами на лодыжках — за прутьями клеток, тонкие руки, бритые головы, умоляющие глаза. Подростковый сон.

— Как открыть? Клейн, как их открыть?

— Пульт охраны заблокирован! Отсюда не открою!

— Они ждали нападения! — хрип Бернарда. — Ломайте!

— Родди?

— Эйден! Это я. Сейчас выпущу, сейчас!

Выстрел, очередь — бело-синее сползает по решётке. Бьёт по рёбрам разогнанное «дрином» сердце. Сзади скрежещет металл — альфы рвут решётки руками.

В этой клетке апатия — пустой взгляд, в этой — истерика на коленях, в этой…

— Эй! Омега! — Я рванул, решётка заскрипела в пазах. — Где держат «суперок»? Поделок? Знаешь?

Мышцы взвыли краткой болью, оторванная решётка полетела в проход. Я всемогущ.

— Давай, выходи! Знаешь? «Суперки»? Поделки?

— Где-то там. — Взмах рукой. — Там! Их водят оттуда.

Мне дальше, дальше. Крики, слёзы, клёкот выстрелов, кровь. Я вытащил из шеи иглу, переступил мертвяка. Сзади — оглушительный лязг металла, высится гора решёток в проходе, скрип, грохот, мешанина белых омежьих тел, пятна оранжевых штанов.

— Родди!

— Род, я здесь!

— Герта, это ты! Шенти, детка!

— Здесь есть такие, кого ты не трахал, «Родди»?

Распутье — куда ни пойдёшь, везде клетки. Куда?

«Дрин» в моих мышцах рвёт прутья из пазов, руки отзываются болью. Светлая попка мелькает мимо к хаосу у входа, обдаёт сладостью. Тебе, Карвел.

— Эй, омега! Где «суперки»? Поделки.

— Не знаю, не знаю!

— Пожалуйста!

— Выпусти!

— Альфа!

— Не уходи!

— Родди-и-и-и-и!

Мне нужны «суперки», только они. Я не могу. Простите, простите меня, я не могу, милые. Я не слышу мольбы, не вижу слёз, не чувствую протянутых сквозь решётки рук. Я всемогущ, но я беспомощен. Да что же это!

Ах, чёрт с ним — рывок, боль — живей, беги к выходу. Тебе, Гай.

— «Суперки»! Где они, скажи? Мутантки!

— Кажется, там.

Невзрачная дверь между клетками, хоть какое-то разнообразие, толчок — не заперта, свист, короткая очередь, тела убитых рухнули на пол, я смёл ладонью застрявшие в разгрузке иглы, одна всё же впилась в щёку. Бирюзовая тумбочка, стол, пальмы в горшках, двери, двери…

…стопэ.

Спокойно.

А я ведь знаю эту бирюзовую тумбочку.

И горшки эти знаю с пальмами.

Я знаю этот стол. За ним табурет на трёх ножках — да, вот он.

А если пройти вперёд двадцать два метра, вот сюда, и открыть вот эту…

«015»

…вот эту незапертую дверь, то можно…

…почувствовать аромат истинной омеги, который витает здесь до сих пор.

Упругое ложе посередине, унитаз и голые бирюзовые стены. Всё точно такое же, как на тех листах, которые Рисса размалевала цветными ручками в мастерской в техзале Гриарда. В этой унылой комнатушке росла моя малышка.

Я уже соскучился по её запаху…

Кхарнэ, нашёл время разнеживаться!

Я выскочил обратно в коридор, вломился в соседнюю дверь. Подобрав под себя ноги, на ложе сидела голая, совсем юная омега — лет пятнадцати, наверно. Я подошёл, тронул шею: №022-РИС-С/4. Двадцать вторая. «Суперка» четвёртого уровня. Золотко ты наше.

— Встать! За мной!

Омега покорно отложила что-то бордовое, что держала в руках, вытянулась у ложа — руки по бокам. Я подхватил с ложа — оказалось, толстый прозрачный тюбик с чем-то бордово-густым внутри. Это не те ли космические харчи, за которые Рисса когда-то зубную пасту приняла и нажралась её?

Я ткнул тюбик в карман, подтолкнул золотце к выходу.

— Пойдём. За мной, за мной.

Знакомая твёрдость тела, как у альфы, как у Риссы. Эта изящная белая ручка может легко переломить бете позвоночник. Ах, ты ж, золотце! На ногах — никаких браслетов, в отличие от остальных омег. К «суперкам» даже электрическая пытка не применялась. Настолько послушные?

Пятнадцать дверей справа, пятнадцать — слева. Их не запирали, «суперки» не знали, зачем им выходить из закрытого отделения. В одной из комнатушек оказалась прозрачная кабина с надписью «ультрафиолет», во второй — душевая, третья была заставлена какими-то станками. Что-то типа велосипеда без колёс, но с электронным табло на руле, длинные палки со стальными блинами на концах, перекладины на стене, кресла какие-то с болтающимися резинками, но без ремней для привязывания. Пыточная камера, что ли? Или это и есть пресловутые трена-жоры?

Безмолвная белозадая толпа собиралась в коридоре. Здесь держали нескольких подростков, даже двоих детей, лет семи, почти без надписей на спинах. Лысенькие, гибкие, глаза доверчивые — солнышки драгоценные, будущее наше: для Сайдара, для Притта, для Астро.

Прыжок дальше, в следующую дверь.

— Выхо…

Сидящий на ложе медленно отложил космический тюбик и облизнул испачканный бордовым рот. Глыба упругих мышц, раскачанных трена-жорами, волосатые ноги, живот кубиками, пыточный браслет, бритая башка. Такой меня в мясной комочек скатает и не заметит. Абсолютно ничего в глазах. Ни искринки, ни интереса.

Значит, вот он какой. Мечта Халлара. Альфа-«супер».

Порыв воздуха, видимо, дунул на него ароматом омег, который я принёс с собой. Альфа дёрнулся, напрягся, бессмысленный взгляд сменился похотью. Выпрямился, раскрываясь, толстый член, закачался меж волосатых ляжек.

Рисса когда-то была такой же — сгустком простейших инстинктов. Но там, под бритым бугристым черепом — мощнейший суперкомпьютер. Если эту обезьяну обучить, вытащить и развить скрытое, да его одного можно на штурм Института пускать. Этот бугай, наверно, стоит больше солдо, чем все другие пленники, вместе взятые. Если наши омеги нарожают несколько взводов таких… Они не то что свергнут бет, они планету в другую сторону крутиться заставят…

Подняв «бесшумку», я снял предохранитель и нажал спуск. На лбу альфы заалела скромная точка, массивная туша завалилась на ложе.

Я вышел, прикрыв за собой дверь.

Прости, ничего личного, глыба. Обстоятельства.

Рисса только моя.

Всё.

Всемогущество, подаренное «дрином», ощутимо таяло, многовато я поймал иголок. Из последней комнатушки ударило концентрированными феромонами. Бедняжка лежала на ложе, раскинув привязанные руки и ноги, смуглая кожа блестела от пота. Взгляд мутный, пересохшие губы, на шее наколка уродская наискосок: восемнадцатая.

Несчастное дитё, юная, может, первая течка. В штанах было тесно, но ни малейшего желания я не чувствовал: стояк — проделки наркоты, которой мы ширнулись…

Наушник взорвался криком:

— Дарайн, уходите! Срочно!

— Зажигалки?

— Только одну закинули, но Тар на пределе. И Карвел вырубился! Я отозвал их, а сюда летят вертушки!

— Сколько минут?

— Спускайтесь немедленно!

Дело швах.

Я прыгнул к ложу, резанул ножом ремни.

— Встань!

Восемнадцатая хотела подскочить — руки по швам, но зашаталась. Я едва ухватить успел, скользкую. На ложе осталось пятно смазки.

Перекинув омежку на плечо, я выбежал в коридор. Она с тихим скулежом тёрлась о меня, не подозревая, чего именно требует её тело.

— Вперёд! Пошли, пошли! Быстро!

«Суперки» засеменили к выходу — не потерялся бы никто. Нежданная удача, двадцать четыре моих бриллианта с разрисованными спинами. Даже больше, чем предполагал Халлар. Я дождался, когда последний ребёнок выйдет за дверь и захлопнул её за собой.

Звуки осатанели, ворвались в голову. Омежье крыло рыдало, молило, билось. Регулярными раскатами жал на уши сигнал тревоги. Искорёженные решётки загромождали проход везде, где прошло торнадо. Альфы срывали их наугад, через одну, через две, как попало, мимо шмыгали выпущенные на волю бледные тела.

Конец ознакомительного фрагмента.