Всё зеленое

Ида Мартин, 2021

Вита думала, что умрет от любви. Но не умерла. Тоня не хотела думать о любви, но ей пришлось. Никита ищет любовь, а Зоя от неё бежит. Всё очень запуталось и усложнилось, когда до конца лета осталась всего пара беззаботных недель, а попасть в «самое счастливое место на Земле» всем нужно немедленно. На этом пути к счастью, каждому из них предстоит открыть для себя любовь с новой стороны, определиться с чувствами и выбором, а также преодолеть массу непредвиденных препятствий.

Глава 4

Тоня

Мы ехали в обнимку, но молча. Просто слушая музыку. Амелин думал о своем, а я о нем. Встреча с мальчиком подействовала на него плохо.

Он никогда не рассказывал о своем прошлом полную правду. Все его байки всегда были переплетением книжных сюжетов, собственной фантазии и искаженной реальности.

Мила родила Костика в семнадцать, и лет до пяти, а может и дольше, он жил с бабушкой в деревне и считал бабушку мамой, а Милу — сестрой. Но потом Мила уехала в Москву — устраивать личную жизнь и забрала ребенка, который ей был совсем не нужен, с собой. Она надеялась, что бабушка выкупит мальчика, но у той возникли проблемы, и деньги взять было неоткуда.

Амелин остался с Милой. Она работала танцовщицей в стриптиз-клубе, и в их доме вечно ошивались чужие мужчины и женщины: Милины подруги, любовники, любовники подруг и просто случайные людей, которым не с кем было провести время. Костик же кочевал из школы в школу и пытался как-то во всем этом выжить.

Наверное, уйди он из дома или свяжись с дурной компанией, ему светило бы будущее наркомана или воришки, но Амелин был одиночкой, скептиком и интеллектуалом. Ему просто нужен был нормальный дом и немного человеческого тепла.

Он отчаянно и до последнего искал любви у своей матери, не в силах понять, отчего она не может любить его так, как об этом пишут в книгах, и почему каждый раз вместо него выбирает какого-то чужого человека, почему прощает побои и никогда не может вступиться за собственного сына, тогда как сам он был готов умереть, защищая ее.

Из-за ожога сзади голые плечи Амелина напоминали лягушачью кожу, спину покрывали шрамы, а руки от запястий до локтя — порезы. Он слишком близко принимал все к сердцу и слишком много думал. А два года назад, защищая мать, убил избивавшего Милу ухажера. Ударил его по голове бутылкой и не рассчитал.

Был суд. Костика не могли не оправдать — он сам тогда еле выжил. Но с учетом прошлых попыток свести счеты с жизнью его все равно отправили в психиатрическую лечебницу на профилактику, а Милу лишили родительских прав.

Но что толку, когда Амелину в это время было уже шестнадцать, и почти все самое плохое, что могло случиться, случилось?

— Я тебя сейчас укушу, — сказала я ему на эскалаторе.

— Что я сделал?

— Просто хочу тебя укусить.

— Кусай. Мне не жалко, — он подставил руку. — Если тебе от этого будет приятно, то и мне тоже.

— Это плохо, когда смотришь на кого-то и очень-очень хочешь укусить — просто так, без всякого повода? Взять и сильно-сильно укусить, а может, даже не один раз.

— Можно хотеть укусить со зла, а можно из любви.

— Вот как это — хотеть укусить из любви? Это странно, да? Это какие-то отклонения? Скажи мне как специалист по патологиям.

— Есть такое слово — гиджил. Оно означает непреодолимое желание причинить боль от любви.

— Но почему?

— Потому что мы всё, что очень сильно любим, хотим присвоить. Сделать частью себя. Но это невозможно. Тогда человеку ничего не остается, как попытаться уничтожить то, что приносит ему страдания.

— Почему у тебя всегда все сводится к страданиям?

— Потому что жизнь — всегда боль.

— Амелин!

— Ладно-ладно. Шучу. Я не знаю, почему тебе хочется меня укусить. Просто кусай уже, и все. Я приготовился.

— Своими страданиями ты меня сбил.

— Ты перехотела меня кусать? Тогда я тебя укушу.

Он подул мне в шею. Было щекотно, смешно и приятно.

Центр есть центр. Все невысокое и компактное. Расстояния крохотные. Архитектура — дореволюционные особнячки и советские монументальные строения. Летом — рай для любознательных туристов.

Мы миновали несколько улиц, перешли через пару светофоров.

Дорога от метро заняла не больше пяти минут. Мы остановились в небольшом узком переулке среди старых домов с маленькими магазинчиками и кафе.

Амелин выпустил мою руку:

— Постой, пожалуйста, здесь. Я быстро.

Не дожидаясь вопросов, он быстро перебежал улицу и исчез под полукруглым козырьком с плохо различимой вывеской.

Постояв немного, я перешла дорогу и присмотрелась.

Под козырьком была металлическая коричневая дверь с небольшим окошком, а с двух сторон от нее — полуобнаженные неоновые девушки, зажигающиеся в темноте над надписью: «Strip Club».

Я осторожно потянула за ручку, и дверь мягко приоткрылась. С правой стороны в нише находилась стойка охранника, но его самого там не было. Сделав еще шаг, я отодвинула штору.

За ней обнаружился небольшой, тускло освещенный зал с черно-белой шахматной плиткой на полу и огромным дутым кожаным диваном у дальней стены. Слева и справа располагались массивные распашные двери. Над одними горела надпись: DANCE ZONE, а над другими — VIP.

Створки дверей в дэнс-зону остались приоткрытыми, и нетрудно было догадаться, что совсем недавно через них кто-то проходил.

Я увидела достаточно, чтобы сообразить, куда мы пришли.

Амелин старался как можно меньше говорить об этой стороне своей жизни, так что стоило вернуться и терпеливо дождаться его на улице, однако соблазн заглянуть за двери оказался настолько велик, что я несколько долгих секунд боролась с собой, чтобы заставить себя уйти.

Но тут шторы раздвинулись, и из-за них появилась высокая фигуристая женщина. Быстро окинула меня взглядом и поморщилась:

— Ты не подходишь.

На ней был светлый обтягивающий большую полную грудь топик и широкие, сидящие на самых бедрах бриджи. В пупке плоского загорелого живота блестело колечко пирсинга.

Громко цокая острыми каблучками плетеных босоножек, она прошла мимо меня, встряхнула длинными черными волосами и распахнула двери дэнс-зоны:

— Ладно. Давай заходи. Поговорим. Но сразу предупреждаю: с таким ростом почти без шансов.

Я растерялась.

— Заходи давай. У меня нет времени с вами возиться.

Мне ничего не стоило сказать, что я не собираюсь устраиваться на работу и просто жду друга. Или вообще развернуться и уйти, потому что так было бы правильно. Мне вовсе не обязательно было знать, как устроены стриптиз-клубы и что там находится внутри, но ее уверенный голос и приказной тон буквально втолкнули меня за дверь.

Там оказался обычный ресторанный зал со столиками и круглой сценой. Горели лампы дневного света, уборщица мыла полы.

Амелин стоял возле барной стойки и разговаривал с двумя женщинами.

— Да ладно?! — на весь зал воскликнула сопровождавшая меня брюнетка. — Глазам своим не верю! Малыш, это правда ты?

Они все втроем обернулись.

— Какой же он малыш? — отозвалась одна из женщин, ощупывая Амелину мышцы. — Иди поближе посмотри.

Быстрым шагом черноволосая ринулась вперед. Амелин сквозь нее смотрел на меня.

Я остановилась.

Она налетела на него, обхватила ладонями лицо, чмокнула прямо в губы и стала тискать, как маленького.

— Какой же ты пупсик. Какой хорошенький. На мамочку еще больше похож стал… Только оброс опять, как леший.

Амелин смущенно закрывался от ее поцелуев и уворачивался от щипков. Теперь было понятно, почему он не хотел, чтобы я шла с ним. Мое присутствие его явно тяготило.

Ужасно глупая, неловкая ситуация. Я просто ненавидела, когда родительские друзья устраивали нечто подобное. «Ой, как ты повзрослела, вытянулась», «Смотри-ка: глазки мамины, а носик в точности папин».

Он фактически вырос со всеми этими Милиными подружками, которые частенько жили у них в квартире. И до тех пор, пока кто-то из посетителей не нажаловался, что в клубе находится ребенок, Мила брала его с собой на работу. Эти женщины приносили ему вещи, подарки и даже стригли.

Попятившись, я тихо направилась к двери, но в ту же секунду он меня окликнул.

— Тоня! — разнеслось эхом по залу. — Иди сюда.

Теперь все смотрели на меня. Пришлось подойти.

— Это Тоня. Моя девушка, — объявил он им.

И стало еще хуже. Женщины уставились так, словно я была голая.

— А это Диана, Илона и Катерина. Мои, мои…

— Феи-крестные, — подсказала Катерина.

Ее пережаренное в солярии лицо в обрамлении золотых кудрей было покрыто толстенным слоем тональника. А огроменная грудь того и гляди норовила выскочить из декольте и покатиться по барной стойке, как шар в боулинге.

— Назовем это так, — Илона напоминала потасканную кантри-Барби — узкую, длинную, отливающую силиконовым блеском.

Амелин ехидно заулыбался, и я поняла, что это его месть за мое непослушание.

— Я решила, ты на работу к нам устраиваться собралась, — сказала Диана.

— С такими данными? — Катерина округлила глаза.

— Ну, может, на кухню подошла бы, — силиконовые губы Илоны растянулись в подобии улыбки.

— С какими такими данными? — Сдержаться я никак не могла.

— Рост, грудь, ноги, — Диана поморщилась. — Извини, но стриптиз — это не твое.

— А что у меня не так с ногами?

— Тебя за шестом никто не увидит, — попытался отшутиться Амелин, затем повернулся к Диане: — Вообще-то, я за деньгами.

— Ах да, — спохватилась та. — Ты знаешь, куда идти.

Поманив его пальцем, она направилась к красной двери в глубине зала. Амелин посмотрел на меня, но, ничего не сказав, пошел за ней.

— Мила рассказывала про тебя, — многозначительно произнесла Илона, и они обе снова уставились.

Я никогда не притворялась, что мне нравятся люди, если они мне не нравились. Ничего хорошего сказать про меня Мила не могла, так что и разговаривать с ними было не о чем.

— Ну и как тебе? — Катерина с любопытством подалась вперед, от чего ее грудь вжалась в поверхность стойки с такой силой, что, казалось, могла взорваться в любой момент.

— Что как? — Я с трудом перевела взгляд на ее шоколадно-молочное лицо.

— Да все. Любопытно просто. Я малыша с семи лет помню. Такой он… впечатлительный.

— И доверчивый, — подхватила Илона. — Очень ласковый и ранимый мальчик. Я думала, ты прям порнозвезда, раз так настроила его против матери, а оказывается, просто мелкая школьница-неформалка.

— Неужели ты не понимаешь, что влезла к людям в жизнь и все испортила? — с неприкрытой агрессией подхватила Катерина. — Как подумаю об этом, сердце кровью обливается.

— Где же было ваше сердце, когда все эти люди издевались над ним?

— Кто это над ним издевался? — ахнула Илона.

— Вы, вообще, в курсе, что тот мужик, которого он убил, сломал ему три ребра? А ожоги на спине видели? А рубцы? А шрамы? С семи лет знаете? И? Вы что, не понимали, что происходит?

В глазах обеих вспыхнула ненависть:

— А ты типа спасительница?

— Типа — да! Человек из-за всех этих издевательств пытался покончить с собой! А всем по фиг.

— Это он тебе наговорил или ты сама придумала? — ядовито прошипела Илона.

— Это же из-за Дианки он тогда вскрылся? — Катерина вопросительно посмотрела на нее.

Илона кивнула:

— Любовь, ревность, шестнадцать лет, страсть, гормоны, все дела, — Илона мерзко разулыбалась. — Ты же видела Диану? Ходячий секс.

— Она же для него старая. — Я была так ошарашена, что не знала, что еще сказать.

— Она прекрасная. Он всегда ее любил, — томным голосом заверила Катерина.

— Не думаю, что что-то изменилось, — Илона подмигнула ей.

— Идите к черту!

На улице немного посвежело, однако дышать легче не стало.

Конечно, наивно и чересчур самонадеянно было считать, будто Амелин мог любить только меня, но я никогда не задумывалась ни о чем подобном, и представить, что раньше в его сердце был кто-то другой, тем более эта ужасная Диана, никак не получалось.

Перед глазами пестрым калейдоскопом закрутились воображаемые картинки из его прошлого.

Я дошла до перекрестка и остановилась на светофоре.

Кеды сильно запылились. Когда Амелин догнал меня, я продолжала их рассматривать.

— Не нужно было туда ходить, — он попытался взять ее за руку, но зажегся зеленый, и мы перешли на другую сторону. — Ты на меня за что-то обижаешься?

— Просто устала и еду домой.

— Давай поговорим.

Такой взгляд, голос и тон, будто ничего не произошло.

— Ты правда из-за нее кончал с собой?

На секунду лицо его сделалось каменным, затем жизнерадостно расцвело.

— Это невероятно! Я, конечно, надеялся, но, зная тебя, почти не рассчитывал, — он резко обхватил меня и, прижавшись щекой к моей щеке, крепко стиснул. — Ты представить себе не можешь, как я счастлив!

— Я думала, тебе так невыносимо жилось, а оказывается, просто любовно-истерический идиотизм. И вообще, как ты мог? Она же такая… У меня нет слов, Амелин.

Я попробовала высвободиться, но он удержал:

— Прости, но я все равно рад, что ты ревнуешь. У меня даже на сердце как-то легче стало. Так может быть? Вроде происходит что-то нехорошее, и я понимаю, что тебе неприятно, но ничего не могу с собой поделать.

— Значит, не будешь отвечать?

— Это было один раз. Просто как-то все наложилось в один момент.

Мы стояли посреди дороги, и людям приходилось обходить нас.

— Вообще-то, ей всегда нравилось, что я любил ее. Она смеялась и поощряла. Иногда сама провоцировала. Такое очень сложно объяснить. Только не думай, что я не понимал, что я малолетний пацан, а она — взрослая и красивая женщина. Ясное дело, понимал. Вот и бесился. Над этим тоже все смеялись. И она, и Мила, и остальные. И над стихами смеялись, и над подарками. Я ей даже песню на радио заказал. «Бель».

— «Бель»? Серьезно?

— В общем, глупо все было, и я знал, какой я глупый.

Возле нас остановился дед с палкой и принялся бухтеть, что мы «перегородили дорогу».

Пока он стоял и нудил, мы молчали, но с места не сдвинулись, а когда ушел, Амелин продолжил:

— Однажды перед тем случаем она пришла ко мне в школу, я уже не помню зачем, и, когда расспрашивала, где меня найти, сказала, что она моя девушка. Полшколы вывалило на нее посмотреть. Наверное, тогда я и обнадежился.

Диана в то время несколько месяцев жила у нас, и мы много времени проводили вместе. А потом она привела какого-то левого мужика. Я знал, что у нее их много. Она и раньше так делала, но в тот раз я не выдержал. Завалился к ним и устроил скандал. Мужик неплохой оказался, пальцем меня не тронул, хотя оснований было предостаточно. Просто оделся и ушел. А Дианка высказала мне много чего обидного. Очень много. Разного. Я пытался объяснить ей, что люблю ее и сделаю ради нее все, что ей захочется, тогда она выпалила на эмоциях: «Чтоб ты сдох». Ну а я на эмоциях попытался исполнить ее пожелание.

Амелин замолчал, выжидающе глядя на меня.

Конечно, у меня не было причин и прав обижаться на его прошлое. Наверное, это действительно была ревность, но я еще никогда не чувствовала ничего подобного по отношению к нему.

Он любил меня, и это было само собой разумеющимся явлением, существующим, не подлежащим сомнению фактом. Как всходящее по утрам солнце или смена времен года. Так было, есть и будет.

Но как он вообще мог любить кого-то до меня?

— Знаешь, Амелин, я думала, у нас с тобой все серьезно, а ты, оказывается, уже умирал из-за кого-то. Значит, все это ерунда. И твоя любовь ничего не стоит.

— Да ты что, глупенькая? — Он отстранился, взволнованно потряс меня за плечи, потом снова прижал к себе. — Я же из-за тебя жить хочу, а не умереть, а это, если хочешь знать, гораздо сложнее.

После поездки в клуб остался неприятный осадок, и мы все-таки решили разойтись по домам, но остановились, прощаясь в сквере возле моего дома, и зависли на два часа, пытаясь избавиться от проскользнувшей отчужденности.

Он сидел на лавочке, а я в полудреме лежала у него на коленях, вытянувшись во всю ее длину. Наши рюкзаки валялись рядом.

— Ты раньше ездила в поездах?

— Конечно. Раз сто. Ладно. Не сто. Три раза.

— В детстве я садился на диван и представлял, как еду на поезде куда-нибудь очень-очень далеко. В самое счастливое место на земле, — он взял мою руку и поцеловал ладонь. — Вот и сейчас такое чувство, будто, сидя здесь, я туда еду… Мы вместе едем. Если ты не против. Ты же хочешь в самое счастливое место на земле?

— Очень. И желательно навсегда.

Он поводил по ладони пальцем:

— У тебя есть линия счастья.

Я раскрыла его испещренную кучей бледных хаотичных черточек руку.

— А у тебя она есть?

— У меня нет. Только шрам из подвала.

— Зато линия жизни до самого запястья.

— Я все равно в это не верю.

— Я тоже.

— А в поезд верю.

— И я.

На лавочку напротив уселась полная пожилая женщина в платке и беспардонно вперилась в нас пристальным взглядом.

— Чего она так смотрит? — поежилась я.

— Хочешь, чтобы я ее прогнал?

— Можно. Иначе я ей нагрублю.

— Есть один способ.

— Только умоляю — не стихи.

— Тогда другой — не самый действенный, но может сработать.

Он наклонился и поцеловал меня. Сообразив, что он решил ее смутить, я поддержала план. Мы целовались долго, с картинной страстностью, как в кино, но способ не сработал. Тетка продолжала смотреть. Так что в конце концов смутилась я и повернулась к ней спиной.

— Кстати… меня в универ взяли, — сказал он ни с того ни с сего. — Позавчера узнал. Времени как-то не было рассказать…

— Да ладно?! А чего таким тоном? Не рад, что ли?

— Не знаю.

— С ума сошел? Ты же столько занимался!

— Я не думал, что поступлю. А теперь с этим нужно что-то делать.

— Как что-то делать? Я тебя не понимаю, Амелин!

Растрепавшаяся челка занавешивала ему глаза, но я догадалась.

— Серьезно? Ты боишься? Боишься, да? Я угадала?

— Нет, — неуверенно ответил он.

— Да!

— Нет.

— Ладно, пусть «нет», но меня не обманешь, — я приподнялась, заглядывая ему в лицо. — В мире столько всего интересного, а ты просто хочешь забиться в нору и никогда оттуда не вылезать.

— Мир злой и несправедливый. Ничего хорошего от него ждать не стоит. Я думал, ты это знаешь.

— Прекрасно. Будем прятаться в норе, — изображая укрытие, я натянула на голову подол его футболки и подула в голый живот.

Амелин со смехом выпрямился, и я, не удержавшись, кубарем скатилась с лавочки.

Упала на теплый, пыльный асфальт дорожки и от нелепости случившегося расхохоталась. Костик вскочил, стал поднимать, но он тоже смеялся, поэтому возился долго. Наконец поставил на ноги и отряхнул.

Тетка продолжала пристально смотреть.

— Что? — не выдержала я. — Что вы на нас так смотрите?

Первые секунды женщина словно зависла, затем очнулась и взглянула на меня.

— У меня сын умер, — сказала она. — Утром. Там, в Саратове. Лег спать и не проснулся.

Мы в растерянности помолчали. Потом я извинилась, и, забрав рюкзаки, мы пошли домой.

Поезд в счастье отправился дальше без нас.