Золотые бархатцы

Мария Тович, 2021

Молодая непосредственная женщина по имени Вита устраивается на новую работу в пансионат "Золотые бархатцы". Там она обретает дружбу и покой, такие нужные, когда семья развалилась, а дома ждут только холод и одиночество. Вита даже не подозревала, как круто изменится её жизнь после встречи с основателем пансионата – Львом. Серьёзный и отстраненный, он кажется неприступным и хранит свои тайны. Что может связывать директора и простую сиделку? У каждого есть свои больные места, но, возможно, любовь способна залечить эти раны.

Глава 1.

— Ну, вроде бы ничего, — удовлетворенно смотрю на себя в зеркало. Волосы туго завязаны в пучок на макушке. Белая блузка застегнута на все пуговицы. Черная юбка-карандаш и лаковые черные лодочки. Похожа на учительницу, разве что очков в прямоугольной оправе не хватает.

Вот и хорошо. Строгий вид на собеседовании в таком месте как раз кстати. Конечно, на работу принимают не за помаду телесного оттенка, но всё же наша жизнь состоит из мелочей, и пренебрегать ими не стоит.

Одеваю свой серый, не новый, но весьма аккуратный жакет и, подмигнув своему отражению, выбегаю из дома.

Залитая солнцем улица встречает меня ярким светом и, щурясь, я понимаю, что забыла солнцезащитные очки.

Не буду возвращаться — плохая примета. Надеюсь, тушь не потечет от такой жары. Расплавленный воздух — как в бане, горячий и влажный. Хорошо, что на лице минимум косметики.

«Иногда и ты бываешь благоразумной», — усмехается мой здравый смысл и скупо аплодирует.

— Здравствуйте. Проходите, присаживайтесь. Как добрались?

— Здравствуйте, — немного неуверенно отвечаю я, почему-то удивленная обычным проявлением вежливости.

Меня будет экзаменовать серьезная блондинка в строгом, определенно не дешевом, белом брючном костюме. Встретив её спокойный, но при этом испытующий взгляд, пытаюсь отбросить сковавшую меня застенчивость и добавляю непринужденно:

— Добралась хорошо, несмотря на жару. А у вас в кабинете даже прохладно.

Черт! Надеюсь, она не подумает, что я намекаю на холодный приём!

— Хорошо освежает после этого пекла, — быстро добавляю, чтобы как-то сгладить.

— Да, кондиционеры работают исправно, — отвечает блондинка с натянутой улыбкой. — Итак, Эвита Станиславовна.

Блондинка делает паузу.

— Красивое имя.

— Да, это папа назвал, в честь Эвиты Перон. Они тогда с мамой только вернулись из Аргентины и были под большим впечатлением от этой страны. Впечатление, так сказать, отразилось в моем имени.

«Спасибо, папа. Если бы каждый раз, когда мне задают вопрос о происхождении имени, платили хоть 100 рублей, я бы могла вообще не работать.»

— Да, интересно, — растягивает слова блондинка. — А кем они работают?

— Сейчас они живут в Перу в городе Лима. Папа преподает в университете Рикардо Пальмы, а мама работает в Российском центре науки и культуры.

— Понятно, — её заинтересованный тон сменяется на деловой. — Ну, перейдем к делу.

Замечаю перед ней на столе моё открытое резюме. Опустив глаза, собеседница бегло читает вслух: двадцать шесть лет, неполное высшее образование… четыре курса медицинского… полтора года работала медсестрой в частной зубной клинике… вредных привычек нет… Не курите, не пьете.

Она поднимает строгие глаза.

— В общем, по образованию вы нам подходите. Но… Понимаете, в нашей работе очень важны человеческие качества: доброта, отзывчивость, сострадание, участие.

— Да-да, — киваю я и вовремя себя останавливаю, чтобы не походить на китайского болванчика.

–Работа сестры-сиделки в нашем пансионате требует не только нужной квалификации, но и определенных жизненных установок. Мы следим за моральным обликом наших работников. Они ухаживают за пожилыми людьми, а для этого нужны и терпение, и ласка, и твердость характера. Вы обладаете этими качествами?

— Обладаю, — пытаюсь ответить как можно увереннее.

— Хорошо. Я вижу, что вы закончили курсы конфликтологии и межличностной психологии. Это плюс. Здесь живут люди преклонного возраста, сами понимаете. Каждый — со своими обидами, жалобами и настроением, поэтому ваши знания могут пригодиться.

Мысленно благодарю одногруппницу, которая затащила меня когда-то на эти занятия. Не зря говорят: «то, что знаешь и умеешь, за плечами не носить».

Блондинка вновь опускает глаза.

— Хобби: чтение книг, поэзия. Любите читать или сами пишите?

— И то, и другое. Сама немножко сочиняю, — мнусь я. — Так, для себя.

— Многие наши постояльцы любят, когда им читают вслух. Сможете совмещать приятное с полезным. А какие книги вам нравятся?

Вопрос показался мне неожиданным и необычным для собеседования.

— Э, люблю классику: нашу и зарубежную, поэтов серебряного века. Сейчас на прикроватной тумбочке лежит томик Шарлотты Бронте. Очень увлекательно пишет.

— Хорошо.

Похоже, её удовлетворил мой ответ, и женщина продолжила изучать моё резюме.

— Не замужем. Детей нет, — она вопросительно поднимает на меня глаза.

— Я в разводе, — почему-то пытаюсь оправдаться я. Мне хочется зажмуриться и заткнуть руками уши — я так не хочу услышать вопрос о том, почему я в разводе, почему нет детей… Но блондинка в белом его и не задаёт. Я легонько выдыхаю и осознаю, что задавать подобные вопросы совсем не в её компетенции.

— Почему вы хотите у нас работать? — резко меняет тему женщина.

Вот только меня мысли о несложившейся семье так легко не отпускают:

— После развода захотелось круто поменять жизнь, сменить работу, окружение. Да и за съемную квартиру со старой зарплатой платить одной стало сложнее.

— Хорошо. Спасибо за честный ответ, Эвита. У нас на собеседованиях намного чаще приходится слышать о том, как в людях внезапно просыпаются альтруизм и жажда ухаживать за больными и немощными. И редко кто признается, что благородные порывы рождают в них мысли о полагающейся нашим сотрудникам немалой зарплате. Но вы должны понимать: пансионат"Золотые бархатцы" — не место, где лечат свои сердечные раны и куда бегут от проблем. Здесь мы пытаемся скрасить старость одиноких людей, которые сами нуждаются в поддержке и любви.

Тут её лицо приобрело мягкий оттенок нежности, сменив доброжелательную маску рекламного проспекта на выражение лица вполне обычного человека, который вспомнил нечто приятное и дорогое:

— Старики — они же, как дети. Им требуется забота и уход…И терпение… А поэтому нам нужны люди сильные духом, — она возвращается к своему отточенному деловому тону. — О специфике работы мы с вами уже говорили по телефону. Ещё раз напомню: сестра-сиделка прикреплена к одному или нескольким постояльцам. Она следит за его физическим и эмоциональным состоянием, помогает в быту. Некоторые наши постояльцы вполне самостоятельны, поэтому нуждаются в сестрах исключительно как в собеседниках. О сумме жалованья вам известно. Так же работники обеспечиваются полным социальным пакетом. Ваш отпуск может быть разбит на несколько частей, но не должен длиться больше двух недель.

— Понятно.

— У вас есть вопросы?

— Пожалуй, нет.

— Тогда мы позвоним вам в течение недели и известим об окончательном решении. Вашу кандидатуру еще должен утвердить Лев Александрович. Он всегда лично знакомится с резюме соискателей.

Вот это да! Директор, он же — основатель и главный управляющий пансионата, будет читать мою анкету. Хорошо, что у меня там удачная фотография… Глупости! О чем я думаю!? Мысленно даю себе подзатыльник: ты же на работу пришла устраиваться, а не мужчин соблазнять. Что за глупое желание нравиться всем мужчинам везде и всегда?! Мне двадцать шесть лет, а всё хочется верить (как пятнадцатилетней), что каждый засмотревшийся на меня прохожий тайно и безнадежно влюблён.

— Мы вам позвоним, — натягивает дежурную улыбку блондинка. — Всего хорошего.

Поспешно встаю и улыбаюсь:

— До свидания.

Выхожу из кабинета. У соседней двери стоит маленькая старушка. На ней розовая рубашка-поло и капри в тон. Седые, почти белые волосы аккуратно коротко подстрижены. Она оттягивает веко за краешек, силясь прочитать расписание, висящее на двери, и недовольно бормочет себе под нос:

— Ничего не разобрать! Напишут мелко, а люди потом мучаются.

Мешкаю с минуту. Но, переборов свой страх первой начинать разговор с незнакомыми людьми, интересуюсь:

— Может быть, вам помочь?

Старушка с надеждой поворачивает ко мне лицо.

— Ой, доченька, ничего не разобрать. Помоги. Что тут нацарапано?

— Так."Режим работы. Понедельник-пятница с 8.00 до 17.00, суббота — с 10.00 до 14.00, воскресенье — выходной".

— Спасибо, моя хорошая.

— Давайте я вам запишу, чтобы не забыли, — достаю свой маленький ежедневник, вырываю листочек и старательно переписываю расписание.

— Вот, пожалуйста.

— Спасибо. Вот помогла бабушке, — она разворачивается и медленно бредет по коридору.

Когда старушка скрылась за поворотом, убираю всё еще открытый ежедневник в сумочку и выхожу из здания администрации пансионата.

Жара немного спала, и дышать стало заметно легче. Я делаю глубокий вдох. Уши приятно ласкает шелест листвы, где-то вдали заливается песней неведомая птица.

Пансионат расположен в отдалении от города и со всех сторон окружен лесным массивом. Здесь не слышно гула машин, нет шума и пыли, которые преследуют жителей большого города. Лишь легкий ветерок играет между величественными стволами сосен и нежно треплет можжевеловые кусты за зеленые космы. Пансионат и прилегающая к нему территория окружены забором и защищены от непрошеных гостей. Подойдя к пункту охраны и остановившись у шлагбаума, оборачиваюсь. Вдалеке белеют стены главного жилого корпуса, за ними — еще какие-то постройки, но мне их почти не видно из-за крон деревьев, обрамляющих дорожку, ведущую к главному зданию.

Я даже и не думала, что здесь такие обширные владения.

Поворачиваюсь к охраннику и мямлю:

— До свидания.

Он поднимает на меня свои усталые глаза старого бассет-хаунда и молча кивает. А я неторопливо иду к своему старенькому форду, припаркованному неподалеку.

Глава 2.

— Алло?

–Алло. Привет, дорогая!

— Мама, привет! Ну как вы там? Как папа?

— Папа весь в работе. Как всегда. Сейчас он у себя в кабинете. Как обычно: всё сам, помощникам не доверяет.

— Что нового?

— Вот недавно были на приёме в честь местного праздника Койюр Рити. Я решила блеснуть — надела новые туфли. А они оказались такими жутко неудобными в носке, что я весь день думала только о своих натертых ногах.

И, наверное, при этом не переставала улыбаться так, что никто и не заметил, каково ей. Мама! Моя смешная мама! Такая девочка! Наряды, этикет, выставки — это её жизнь. Хорошо, что она сейчас не видит меня в растянутой майке и спортивных трениках, сидящей по-турецки на диване, накручивающей выбившуюся из хвоста прядь на палец.

— А ты как? Чем нас порадуешь?

— Да вот. Звоню сообщить. Представляешь, меня взяли на новую работу. В пансионат. Помнишь, я рассказывала?

— А я и не сомневалась, что тебя возьмут. Когда тебе на работу?

— В понедельник начинаю, после обеда.

— А почему не с утра?

— Там работа по сменам. С 7.00 до обеда и с 14.00 до десяти вечера.

— Ох, ну и работку ты себе подыскала! Может быть, всё-таки приедешь к нам с папой? Устроим тебя к врачу посольства помощницей.

— Не, мам. У вас там ещё жарче, чем у нас. А я не люблю высокие температуры.

— Всё из-за твоего Остапенко. Надо было поехать с нами сразу. Все равно университет не закончила. Я с самого начала была против этого брака! — её голос срывается.

— Ну, мама, не нервничай. Во-первых, он теперь не"мой". Во-вторых, брака нет. И, в-третьих, я уже довольно большая девочка. В конце концов, мне ведь немало лет. И быть под покровительством родителей в мои года уже просто неприлично.

–"В мои года…" — повторяет мама игриво.

Тон её стал мягче, напряжение ушло. Может быть, слово"неприлично"подействовало. Правила поведения играют в её жизни очень важную роль, если не сказать — главную.

— Но всё равно, если тебе не понравится или что-то пойдёт не так, знай, мы всегда будем тебе рады.

Слышу в телефоне приглушенные голоса — видимо, мама прикрывает трубку ладонью.

— Дорогая, мне нужно отойти. Удачи тебе в понедельник.

— Спасибо. Папе — привет. Пока.

— Пока, дорогая.

Её голос обрывают частые гудки.

***

Воздух раскалён и пропитан ароматом шишек. Под ногами чуть слышно шуршат опавшие сосновые иголки. Подхожу к шлагбауму. У пункта охраны стоит какая-то женщина.

На вид ей около сорока лет. Небольшого роста, с внушительным бюстом. Рыжеватые волосы заплетены в косу и уложены ракушкой ниже затылка. Женщина одета в голубую рубашку и такого же цвета брюки. Похоже, это кто-то из персонала. На нагрудном кармане белеет вышитая эмблема пансионата: три маленьких цветочка в овале.

Женщина смотрит в мою сторону и широко улыбается. Меня приободряет её улыбка, и я уверенно шагаю ей навстречу.

— Здравствуйте! Эвита Станиславовна?

— Здравствуйте! Да, это я.

Она кивает охраннику и приглашающим жестом предлагает идти за ней.

— Я — ваша сменщица. Меня зовут Светлана Владимировна. Можно просто Света. Давай сразу на"ты"?

— Давайте… ой, давай. А меня можно просто — Вита.

— Да, имя у тебя забавное. Я своему младшему молочку покупаю,"Эвитка"называется. Он от этих биолактов просто тащится, — женщина простодушно улыбается.

Уголки моих губ непроизвольно ползут вверх.

— Фотографии принесла для пропуска?

Черт! Как я могла забыть?! Специально выложила их на стол!

Моё лицо исказили мука и отчаяние.

— Не кисни, кефирчик! У меня завтра первая смена — я тебя с утра встречу у проходной. У нас с этим делом строго: всё по пропускам. Только не забудь завтра. Хорошо?

— Хорошо, — с благодарностью киваю.

— Трудовую книжку хоть не забыла?

— Взяла, — с готовностью пионерки отвечаю я.

— Тогда сейчас нам сюда, — она указывает на уже знакомое здание администрации.

После недолгого оформления всех бумаг и подписания трудового договора выхожу из кабинета. Света ждёт меня с каким-то пакетом в руках. Сквозь прозрачный полиэтилен просвечивает голубая ткань.

— А вот и твоя форма. Взяла 44-й размер. Думаю, тебе подойдет. Как раз под твои синие модельные туфельки, — она громко смеётся.

Да, надеть туфли на высоком каблуке — это я додумалась. Но с другой стороны: не приходить же в первый рабочий день в кроссовках или балетках?

— Завтра возьми с собой что-нибудь поудобнее, — ободряюще добавляет Света. — Пойдем, переоденешься в сестринской.

Мы шагаем по аккуратной тропинке, ведущей к большому белому зданию — главному жилому корпусу. Это современная постройка в пять этажей, окруженная зелёными лужайками с многочисленными клумбами. Чуть не через каждый метр — скамейки. Кое-где сидят старушки в шляпках с полями, кто-то медленно прогуливается с медсестрой под руку. Постояльцы одеты во все цвета жизнерадостной радуги: светло-желтые, персиковые, нежно-розовые и бежевые поло с юбками или брюками в тон. У всех на рубашках вышита эмблема с тремя цветочками.

— А почему так мало народу? — интересуюсь я.

— Только что закончился обед. Кто-то отдыхает у себя в комнатах, кто-то на процедурах, у кого-то занятия. Да и солнце палит. Сейчас на улице только самые жаростойкие.

Неподалеку замечаю еще пару зданий. Проследив за моим взглядом, Света поясняет:

— Там у нас больница. В городскую не наездишься. А тут всё под рукой. Стоит постояльцам пожаловаться — сразу обследуют. Туда же они ходят на процедуры, массажи, лечебную гимнастику. Дальше — бассейн.

Бассейн? Ого, прямо как в оздоровительном лагере!

— Вон там находится сестринская комната, в корпусе для персонала. Нам — туда. Кое-кому из сиделок в ней еще и вздремнуть удаётся. Есть у нас одна сестра — Вика Горохина. У неё очень самостоятельные подопечные. Так вот, когда они зависают в шахматном клубе, она позволяет себе поспать часок. Работник она очень добросовестный, с обязанностями справляется, старики её любят. Поэтому ей прощают эту маленькую слабость.

— А что здесь не прощают?

— О! А вот это — правильный вопрос. Директор просто помешан на дисциплине и борьбе с вредными привычками. Здесь нельзя курить, выпивать спиртное, да и браниться, как сапожник, тоже не следует.

— Ясно. Совсем не драконовские законы. Слава Богу, ни тем, ни другим не грешу.

— Вот и молодец! Ну, заходи, — Света распахивает дверь сестринской.

***

«А мне идёт», — довольно замечаю я про себя, смотрясь в зеркало. В отражении на меня глядит молодая женщина в ладной униформе, стройная, немного бледная, но в целом, очень даже приятная.

— Пойдём, красавица, — зовёт Света, — Такую красоту нужно показывать людям. Смотри, не поразбивай сердца старикам. Тут встречаются ещё те ловеласы, готовые подарить симпатичной молодой медсестре свой латаный, и не раз, на операционном столе мотор.

По пути в главный корпус замечаю на одной из скамеек знакомые розовые капри с рубашкой и седую голову с мальчишеской стрижкой. Старушка сидит, внимательно изучая какие-то листки бумаги, сдвинув на нос очки с крупными диоптриями.

Света ухмыляется:

— Узнала бабушку? Это наша Зоя Федоровна. Ты ей выход из здания помогла найти или что-то прочесть?

Удивленно таращусь на Свету, которая хитро улыбается. Откуда она знает?

— Я прочла ей расписание, — растерянно шепчу я.

И не дожидаясь возможных вопросов, моя осведомленная коллега продолжает:

— Эта милая светлоголовая бабушка — местный тест на профпригодность. Помог, не растерялся — добро пожаловать. Прошёл мимо — уж извини, иди дальше. Она для каждого свою легенду придумывает. То очки"потеряет", то — память. С ней не забалуешь. Тридцать лет в уголовном розыске. Сейчас на заслуженном отдыхе. Вот, помогает отделу кадров. И им хорошо, и Зоя Федоровна развлекается. А главное, чувствует, что дело полезное делает, что нужна. А значит — жива. Они тут у нас все оживают. Порой, смотришь, привезут старика — худого, взгляд потухший, ходить не хочет, есть не хочет. А через месяц уже местным бабулям проходу не даёт. А всё — правильная установка. Им тут дают возможность ощутить себя нужными. Не теми, кому требуется помощь, а теми, кто эту поддержку может оказать. Ну, скоро ты сама всё увидишь. Сегодня буду тебе всё показывать, а завтра с обеда ты уж сама. Так что клювом не щелкай, схватывай на лету.

Мы входим через парадные двери в главный жилой корпус. Просторное фойе встречает нас натёртыми до блеска полами. Куда ни глянешь — множество маленьких кожаных диванчиков. Вдоль стен идет железный поручень.

— Направо — лифты, налево — столовая.

Бросив беглый взгляд в сторону, откуда доносится божественный аромат яблочного пирога с корицей и чего-то неизвестного мне, но крайне аппетитного, следую за своей проводницей к лифту. Лифтов несколько, четыре или пять штук. У одного из них стоит пожилая женщина с палочкой. Под руку её держит молодая медсестра. Дальше — ещё одна пара: старичок с бородой, по форме напоминающей лопату, болтает с девушкой в форменной одежде пансионата. Обладатель бороды что-то воодушевленно втолковывает медсестре, а та весело смеётся. Двери лифта открываются, и милая парочка скрывается из виду.

— Порой мне кажется, что наша главная работа — это развесить уши и лишь изредка кивать головой. Нас надо было назвать не сиделками, а"слушалками".

— Я смотрю, здесь у каждого чуть ли не персональная"слушалка".

— Да, тут работает около трехсот человек на сто пятьдесят постояльцев, не считая персонала больницы. Всё сделано для того, чтобы дефицита во внимании ни один из уважаемых гостей, как их называет директор, не испытывал.

Тем временем перед нами открываются двери лифта. Внутри стоит высокий сутулый старец в синей фуражке. Лаковый козырёк отсвечивает золотыми завитками канители.

— Какой вам этаж, о прекрасные леди? — почтительно осведомляется он.

— Пятый, пожалуйста. Как вы поживаете? — отвечает Света.

— Ноги не ходят, руки не носят, зато сердце пылает огнём, — нараспев отвечает нам лифтёр.

Многозначительный взгляд Светы, обращенный на меня, выражает одно:"Вот видишь, я же говорила".

Одаривая нас безупречной улыбкой вставных челюстей, старичок продолжает:

— Вы у нас новенькая? Что-то не припомню, вроде не видел.

— Да, зовут Вита.

— Ох, какое имя красивое, — старичок цокает языком и снимает в поклоне фуражку, — Будем знакомы. Сильвестр Андреевич.

— Очень приятно, — успеваю вставить я, и нас прерывает звонок, оповещающий, что мы на нужном этаже. Двери открываются. — Всего хорошего.

— И вам не хворать.

Когда лифт уносится вниз, спрашиваю:

— А это кто?

–Ещё одна выдумка Льва Александровича. Каждый постоялец может на часок одеть кепочку лифтера и развозить людей по этажам. Порой ждёшь лифт по пятнадцать минут, когда особо разговорчивый лифтер зацепится языком за товарища-болтуна.

— И что? Много желающих?

— Конечно, они чуть ли не дерутся. Хорошо, придумали в очередь записываться. Да, — Света вскидывает указательный палец вверх, как будто хочет сказать что-то очень важное. — Сиделка — это еще и личный секретарь. Она должна всё записывать, всё помнить — когда процедуры, когда игра в домино, а когда и причуда под названием"я — лифтёр".

Мы идём по ярко освещенному коридору. Некоторые двери открыты, и оттуда доносятся звуки работающих пылесосов.

— На втором этаже у нас актовый зал, на третьем — комнаты отдыха и досуга, — между делом рассказывает Света. — На четвертом и пятом — жилые номера.

–А куда мы идём?

— К непосредственному объекту твоей работы.

Ох! Меня сейчас познакомят с моим или моей подопечной. Интересно, это такой же милый старичок, как самоназначенный лифтер, или, может быть, бабушка-одуванчик?

— Её зовут Лидия Михайловна, — сообщает Света. — Ей 75 лет. Раньше работала учительницей. Очень начитанная, интересная женщина. Я думаю, вы поладите.

Мы останавливаемся у двери с номером восемьдесят девять. Стучим и заходим внутрь.

Замка на двери нет.

— Лидия Михайловна. Это мы, — бодрым голосом кричит Света.

— Можешь не кричать, я уже надела этот чёртов слуховой аппарат и прекрасно тебя слышу, — раздаётся скрипучий старческий голос.

У кровати стоит худенькая женщина в возрасте. Не бабушка, а именно пожилая женщина. Глядя, как она прямо держит спину, я невольно свожу лопатки и вытягиваю шею.

Она одета в лимонный комплект из поло и легких брюк. Её тронутые сединой волосы, ещё не полностью побелевшие, убраны тонким ободком. Загорелое лицо покрыто морщинами: гусиные лапки, идущие от глаз к вискам, придают взгляду хитроватое выражение, отпечатками горечи пролегли глубокие носогубные морщины.

— Это Вита, ваша новая сиделка, — представляет меня Света.

— Добрый день. Очень приятно, — сразу отзываюсь я.

— Здравствуйте, Вита, — хмыкает моя новая знакомая, — «Вита» означает жизнь. И как ваша жизнь, Вита?

— Всё хорошо. Не хвораю, — неуместно шучу я.

По округлившимся глазам Светы понимаю, что открыла ящик Пандоры.

— Ох, Светочка, а меня замучили уже эти болячки. Помирать пора, — обреченно вздыхает пожилая женщина.

— Ну, Лидия Михайловна, что вы такое говорите! Вы у нас ещё всем фору дадите.

— Врач этот… окулист… сказал, что катаракта увеличилась. Скоро совсем ослепну, — жалобно стонет Лидия Михайловна, — даже газетки не прочесть.

— А мы вам на что? — Света наливает в стакан воду из кувшина на столе. — Мы вам и почитаем, что хотите, — убаюкивает Света мягкими интонациями и протягивает стакан. — Вот половинка Резерпина и капли для глаз.

Лидия Михайловна послушно выпивает лекарство.

— Только и осталось, что таблетки глотать, — печально бормочет она.

Рассеянно слушая, как они продолжают разговор о лекарствах, окидываю взглядом комнату. Большая, светлая, с нежно-зелеными обоями. У стены стоит кровать, застеленная велюровым одеялом, на стене — плазменный телевизор. Большое окно обрамлено тяжёлыми темно-зелеными гардинами с тиснёным узором. Замечаю картину. Это пейзаж акварелью: высокие сосны, впивающиеся своими верхушками в розовые облака. В целом, комната больше напоминает номер какого-нибудь приличного отеля: всё красиво, чисто, со вкусом. Ловлю себя на мысли, что моя квартирка выглядит куда хуже.

Вот будет у тебя артрит с артрозом, да катаракта со склерозом, может, и будешь так жить, — сама пресекаю зависть, показавшую нос из тёмных закоулков души.

Голос Светы резко вырывает меня из собственных раздумий:

— Давление у вас в норме, — она убирает в стол тонометр, — хоть стометровку беги.

— Скажешь тоже, — с недоверием хмыкает Лидия Михайловна, но потом улыбается.

— У нас сегодня бассейн в полпятого. Пора собираться. Вита, хватай вот это, — командует Света, указывая на спортивную сумку, по-видимому, с купальными принадлежностями. А сама берёт под руку Лидию Михайловну, и мы втроем чинно покидаем комнату.

Оставив нашу купальщицу в надёжных мускулистых руках молодого тренера по водной аэробике, мы выходим на улицу.

Жара спала, и теперь по узеньким дорожкам передвигается уже заметно больше людей.

— Ну что, через час можно будет забирать нашу водяную нимфу. Ужин здесь в шесть, — произносит Света, взглянув на часы.

— А где медсёстры едят?

— Вместе с постояльцами. Ещё один плюс нашей работы: тут не только хорошо платят, а еще и кормят вкусно и бесплатно.

***

Действительно вкусно.

Мы сидим за небольшим столиком, покрытым золотистой скатертью. Я с упоением жую наивкуснейший гуляш.

Всё-таки свежий воздух вызывает зверский аппетит.

Заметив, с какой скоростью я орудую вилкой, Лидия Михайловна улыбается:

— Не бойся, этот кролик уже никуда не убежит.

Я смущенно опускаю глаза и сглатываю, стараясь совершать менее энергичные движения приборами.

— Кушай-кушай, а то вон какая худая, — Света пододвигает ко мне поближе стакан с каким-то напитком малинового цвета и добавляет:

— И компот не забудь, он тут вкусный, ягодный.

Затем она берёт лежащий под солонкой листок бумаги. На нём напечатаны названия разных блюд:

— А вот и меню на следующий день. Ну, Лидия Михайловна, что завтра кушать будем?

— Да ничего не хочу, — фыркает пожилая женщина.

— Так нельзя. Вот рыба: морской окунь отварной с пюре. Или язык с брокколи, котлета «пожарская» с цветной капустой…

— Язык, говоришь? Ну, ладно, давай язык. Меня Гриша на первом нашем свидании языком угощал, — Лидия Михайловна смущенно хихикает. — Пригласил в ресторан. Сказал: «Заказывай, что хочешь. Плачу за всё». А я возьми — и язык закажи. Мы студентами тогда были, особо не разгуляешься. А он даже виду не показал. Только потом признался: боялся, что я ещё что-нибудь под конец закажу, и у него денег не хватит. Проводил меня до дому, а к себе пешком пошёл, на метро уже не хватило. Эх, Гришенька мой, Гриша… — в её глазах наметились слёзы.

— Какой у вас муж был, настоящий джентльмен. Не то, что сейчас мужики, — кидает Света, хмурясь. — Мой только и может на диване лежать, да в гараже с друзьями водку глушить. Пьяница несчастный!

Она в сердцах машет рукой.

— Что ты, Светочка, так про мужчин нельзя.

— Нельзя-нельзя. Нечего про него вообще говорить, — успокаиваясь, Света берёт себя в руки. — А ты, кефирчик, что будешь?

— Не знаю, — мешкаю я. — Пожалуй, тоже язык.

А то сосиски с макаронами уже надоели.

— И я тогда тоже язык закажу. Отведай, детка, языка — найдёшь, как в сказке, «музыка», — смеясь, нарочно шепелявит Света. — А у тебя, Вита, муж есть? или друг?

Ой, нет! Только не нужно поднимать эту тему. Не хочу, чтобы мы обсуждали мой неудавшийся брак. Меня слегка охватывает паника, что не сдержусь и расплачусь прямо здесь, перед не — знакомыми мне людьми.

— У меня был муж, — тихо отвечаю я. — Мы развелись.

— Это как можно было такую красавицу упустить? — охает Света.

Лидия Михайловна отпивает ароматного чая и вставляет скрипучим, как несмазанные петли, голосом:

— Ну, с лица воду не пить, — снова делает глоток.

— Так получилось, — увиливаю я и стараюсь сменить тему: — А вы с мужем долго прожили, Лидия Михайловна?

— Сорок пять лет, — с гордостью отвечает она. — Мы познакомились, когда мне было двадцать лет, а Грише — двадцать два. Он был такой… худой-худой, но очень обаятельный. Всегда мог меня рассмешить…

Выйдя из столовой, мы медленно прогуливаемся по ровной, выложенной мелкой плиткой, дорожке. Лидия Михайловна всё ещё рассказывает о своём муже, о своей молодости, о свадьбе. Она сняла слуховой аппарат и теперь говорит намного громче, полностью поглощенная своими воспоминаниями. Я глазею по сторонам, молча кивая головой.

— Вон мои бабки сидят, — Лидия Михайловна останавливается и чуть заметно указывает рукой на скамейку, где сидят две пожилые женщины. Они оживлённо беседуют.

Одна из них трясёт закрытым веером, что-то доказывая другой. Это большая, можно сказать, тучная дама в персиковом бесформенном платье, в котором её фигура кажется необъятной. На голове у неё тугие кудряшки и маленькая шляпка. Губы ярко накрашены оранжевой помадой, на редких ресницах — густой слой черной туши. Вторая женщина — небольшого роста, выглядит более скромно. Она тоже накрашена, но более элегантно: помада нежного оттенка, чуть заметные тени на нависших веках и розовый румянец в районе скул.

— Вот посмотри, Михайловна, ну макияж же должен быть виден, — увидев Лидию Михайловну, басит «большой персик». — Ходили сегодня на курсы макияжа, или как его там называют.

— Мэйк-апа, — по слогам добавляет румяная.

— Да-да, мэйк-апа. Да эти профурсетки сами не знают ничего. Какой у меня зимний тип? Я же вылитое лето разудалое!

— А мне понравилось, — мягким голосом возражает её соседка. — Хорошие девочки, вежливые такие, интересно рассказывали, накрасили. А Агния Петровна, как обычно, разбухтелась.

— Да, пришлось всё переделать, — вздёрнула нос Агния.

Маленькая старушка с нежностью смотрит на нахохлившуюся подругу, сочувственно качает головой. — Зря ты с нами не пошла, — обращается она к Лидии Михайловне.

— Да нечего там делать, — буркает Агния Петровна и скрещивает руки на груди.

Оставив Лидию Михайловну на скамейке с двумя накрашенными собеседницами, мы со Светой идём по тропинке, ведущей вверх по склону, дальше, за здание больницы. Оборачиваюсь и с улыбкой говорю:

— Какие интересные дамы.

–Да, это наши активистки. Не пропускают ни одного мероприятия, ни одного спецкурса или кружка. Их расписанию занятий можно позавидовать: йога, вышивка, роспись по шёлку, вязание, рисование, курсы выразительного чтения, хор. А про походы на выставки и в театры и говорить нечего.

— Молодцы! Всё успевают. Такие энергичные!

— Конечно, будешь тут энергичным. У Агнии Петровны — диабет в третьей стадии, Наталья Петровна — после рака груди. Они мне как-то сказали, что хотят, чтобы каждый их день был неповторимым и незабываемым.

— А по ним и не скажешь! — охаю я.

— Да, порой болезнь открывает в человеке силы, о которых он и не подозревал до этого. Кто-то целыми днями проклинает весь мир из-за занозы в пятке, а кто-то на инвалидной коляске горы покоряет.

Какое-то время мы со Светой бредём молча и выходим к развилке.

— Дальше, наверное, сегодня не пойдём. Я тебе и так скажу: если пойти налево… — она замолкает и усмехается: — Если пойти налево — ничего хорошего.

Я понимающе улыбаюсь.

— А если говорить об этой дороге: там очень красивое место, обязательно еще сходим. А дальше, — она указывает на дорожку, теряющуюся где-то среди черных стволов, освещенных мягким светом уходящего дня, — через метров триста будет дом директора.

— Он живёт тут? — мои брови ползут вверх.

— Да, у него тут что-то вроде летней резиденции. В погожие деньки часто проводит здесь время. Говорят, он до того богат, что может совсем не работать.

— А откуда у него столько денег?

–Владеет какой-то компанией. По добыче полезных ископаемых, что ли. Сам он — бывший военный. Когда его жена умерла, ушёл со службы. Потом подался в бизнес, и через каких-то пять лет стал одним из самых богатых людей города. Потом вот пансионат наш построил…

— А что случилось с его женой?

— Автомобильная авария, — коротко отвечает Света. — Бедняга. Он так после этого и не женился. А ему-то всего около сорока, — она вздыхает, приводя в движение свою выдающуюся грудь.

Возвратившись к скамейке, где мы оставили Лидию Михайловну, находим её на прежнем месте. Она и двое её подруг живо обсуждают очередной брак какой-то телевизионной звезды.

— Срам, да и только! Вот мы выходили замуж раз и по любви! А эти придумали какие-то гражданские браки, прыгают от одного к другому, — возмущается большая Петровна.

–Ну, что ты, Агния, — мягко возражает ей менее габаритная Петровна, — может, у них любовь.

— Жизнь — штука длинная, и в ней всякое случается, — примиряет их Лидия Михайловна.

— Ну что? Нагулялись? — весело спрашивает Света.

— Да, пора бы уже по кроваткам, — кряхтит Агния и взглядом подзывает уже направляющуюся к ним сестру-сиделку.

Комната заполнена нежным зеленым светом абажура. Мы помогли Лидии Михайловне переодеться, и она уже в постели. Её желтое усталое лицо кажется ещё меньше, утонув в глубине огромной подушки.

— Что сегодня: проза или поэзия? — Света держит в руках две книги, как бы взвешивая, какая из них тяжелее.

— Пожалуй, я бы послушала стихи. Что-то сегодня утомилась. Боюсь,"Сага о Форсайтах"требует большей концентрации.

Света кладёт одну из книг на журнальный столик, а сама удобно располагается в кресле и открывает синий томик. Замечаю, что это стихотворения Эдуарда Асадова. Я люблю этого поэта. Он пишет просто, без заумных оборотов. Но его стихи такие чистые, добрые. И своим незамысловатым слогом способны тронуть самые сокровенные уголки души. Света читает стихотворение"Воспоминание".

А у неё красивый голос. Она произносит слова чётко и при этом мелодично. Рассеянно слушая её певучее чтение, прокручиваю в голове сегодняшний день. Столько информации. Всё новое. Не забыть бы ничего. И чего я волновалась? По-моему, тут очень даже неплохо.

Вздрагиваю от того, что кто-то треплет меня за плечо.

–Вита, пора домой, — шепчет Света.

Не сразу сообразив, где я, смущенно ойкаю. Оказывается, я сладко уснула в кресле под ритмичные строки Асадова в е исполнении Светы. Кручу головой. Лампа погашена. Лидия Михайловна спит.

Мы тихонько выходим, стараясь не шуметь.

–Решили с Лидией Михайловной тебя не будить. А потом она сама отключилась.

Я краснею. Как стыдно!

— Это всё свежий воздух и новые впечатления. Не расстраивайся. Мы тут, как одна семья. А ты — новый член семьи.

Семьи… А ведь недавно у меня была своя семья, небольшая, состоящая из двух человек: меня и мужа, но всё-таки семья.

Горечь начинает подкатывать к горлу. И, стараясь избавиться от грустных мыслей, я меняю тему:

— Как тут всё-таки красиво! Ухоженно! Наверное, очереди из стариков стоят, чтобы попасть сюда? А судя по нашим зарплатам — удовольствие это очень и очень недешевое?

— Ну, в том, что очереди стоят — ты права. А вот дальше ты сильно ошибаешься.

— Как это? — моё лицо вытягивается, а брови стремятся к потолку.

— Постояльцы пансионата"Золотые бархатцы"не платят ни копейки. Их пребывание, сон, еда, уход здесь абсолютно бесплатны.

Я подбираю упавшую от удивления челюсть:

–То есть, ты хочешь сказать, что они за всё это ничего не платят?

Довольная произведённым на меня эффектом, Света с видом всезнающего Будды отвечает по слогам:

— Ни-че-го.

И её слова, как мячики для пинг-понга, звонко отскакивают от начисто вымытого глянцевого пола фойе. Она продолжает:

— Но сюда не так-то просто попасть. Говорят, что директор, основывая этот пансионат, руководствовался идеей о некой высшей справедливости. А именно: сюда принимают лишь тех, кто прожил жизнь достойно, не запятнав свою честь и достоинство. Никаких брошенных семей, невыплаченных алиментов и прочих неприятных историй. Я уже не говорю про судимости. Таким-то путь сюда точно заказан. А ещё, ты уже знаешь, что тут категорически запрещается курить и пить спиртное, даже по праздникам. Так что, курильщики и алкоголики — за бортом. Помимо этого, здесь люди уважаемых профессий, но часто недооцененные в материальном плане — бывшие учителя, медики, художники, ученые. И третье: они должны быть одиноки, то есть, ухаживать за ними некому. Либо условия их проживания в собственной семье просто невыносимы. Как, например, с Евгенией Артемовной, из пятьдесят восьмого номера. У неё сын — наркоман, всё из дома тащил, да и её несколько раз об стенку прикладывал. Вот и забрали эту бедную женщину от греха подальше.

— Интересно, а как можно узнать, как человек прожил жизнь?

— Ходят слухи, что на Льва Александровича целая команда специальных людей работает, что-то типа частного детективного агентства. Да, и в МВД у него подвязки — вроде как служил раньше с каким-то их начальником. Точно не знаю. Но вот досье у них точно на каждого есть.

— И надо ему так заморачиваться? — искренне удивляюсь я.

— Да разве этих богатеев поймешь? Ну, захотелось ему так — замечательно. И нам хорошо: зарплата высокая. По крайней мере, мне хватает, чтобы прокормить своих троих пацанов и их папаню-лоботряса. Еда на славу, ещё и контингент, так сказать, подбирают, — она усмехается.

— А пенсии? Пенсии они получают? — не успокаиваюсь я.

— Конечно. Тут Лев Александрович такую штуку придумал: когда старики начинают возмущаться, что не привыкли к дармовым харчам, им предлагают отдавать часть пенсии в фонд помощи детям из малообеспеченных семей.

И детям — лишняя игрушка, а главное, пенсионеры наши чувствуют себя людьми помогающими, а не дряблыми развалинами, которые стоят с протянутой рукой. У нас на доске объявлений даже списки вывешивают, кому помогли, куда деньги пошли. Не знаю, правда или нет, но вот такая хитрая схема для поднятия самооценки стариков. Особенно дедушки гордятся. Настоящий мужик, он же и в девяносто лет — мужик, который хочет, чтобы в нём нуждались, и рад быть полезным.

Незаметно мы подошли к главным воротам.

— Ну, что… я на остановку побежала. Надо торопиться к моим спиногрызам. Небось, не спят еще, папка-то фиг уложит.

Она машет рукой и идёт дальше по тропке, ведущей к автодороге. Света убегает так быстро, что я не успеваю предложить ей подвезти до дома. Мысленно даю себе пинка, досадуя на собственную нерасторопность.

Приехав домой, сразу достаю удобные мокасины. Фотографии для пропуска, весь день пролежавшие на столе, предусмотрительно кладу в сумочку. Нужно выспаться. Завтра рано вставать.

Глава 3.

На следующее утро я, уже как полноправный работник, иду с полученным пропуском в кармане, жадно вдыхая утренний воздух. У главного корпуса толпятся десять-пятнадцать постояльцев. Это пожилые мужчины. Они одеты в камуфляжные костюмы цвета хаки, кепки и резиновые сапоги. У кого-то в руках чехлы, по-моему, от удочек.

Рыбаки?

Рядом суетятся молодые люди в синей униформе вокруг небольших белых автомобильчиков, похожих на те, которые перевозят гольфистов по полю во время матча. Они ловко загружают в автомобильчики сумки со снастями и складные стулья. Замечаю, что сами они тоже одеты в резиновые сапоги.

— С утра пораньше собрались, — кричит Света кому-то в толпе пожилых рыбаков.

— Да, Светочка, хотим на утреннюю зорьку успеть, — отвечает ей низкорослый старичок, — вот наловим рыбы — будет вам ушица! — в его глазах сияет мальчишеский задор и радостное предвкушение.

Из боковых дверей здания появляется одна из поварих с помощницей: обе в белых халатах. Они несут пакеты с рядами белых коробок и термосов.

— Вот, — пыхтит она и отдает пакеты любезным молодым людям в униформе. — А то даже не позавтракали с утра, как маленькие с этой рыбалкой. — Она отдувает упавшую на лицо прядь.

–А тут работает много молодых парней, — замечаю я. — Думала, в сестры-сиделки идут в основном женщины.

— Это интерны наши. И среди них есть очень даже симпатичные медбратики, — Света хитро ухмыляется и заговорщицки мне подмигивает. — Так что мы тут быстро найдём тебе нового мужа.

Я вздыхаю. Нет уж! Я только что оттуда и обратно в жены не очень-то хочу. Хотя где-то глубоко в душе маленькая девочка запрыгала и захлопала в ладоши при мысли о романтическом приключении с каким-нибудь привлекательным интерном. Во всяком случае, я уже два месяца как свободная женщина и могу позволить себе небольшое увлечение.

Наконец рыбаки и их сопровождающие погрузились в белые машинки. Проводив взглядами, как они тихоходной колонной отъезжают от парадного входа, направляемся к Лидии Михайловне.

Она уже проснулась и сидит на кровати, сосредоточенно надевая слуховой аппарат.

— Доброе утро! — жизнерадостный голос Светы наполняет небольшую комнату. — Это правильно. Сразу аппарат одевайте, а то вы не только Егорыча, всех скоро на оперу подсадите.

Я непонимающе смотрю на них. Лидия Михайловна улыбается глянцем вставных протезов:

— А ему даже полезно было просветиться, — она поворачивается ко мне. — Тут как-то Света пошла на планерку во втором часу. А я думаю, посмотрю передачу про Карузо. И так мне этот аппарат надоел. Я его возьми, да и сними, — она смеётся с видом весёлой проказницы, и лучики морщинок разбегаются от её глаз. — А Егорыч из восемьдесят восьмой комнаты, что за стенкой, хотел матч то ли футбольный, то ли хоккейный, черт его знает, посмотреть. Так вот подходит он ко мне за обедом и говорит:"Ну, что? Пойдете со мной в оперу в следующую пятницу. Говорят, недурственные артисты выступают". А я ему:"Чего это ты?"А он, оказывается, всю передачу со мной прослушал. Говорит: сначала палкой в стену постучал — не слышу. Хотел уже идти ко мне, чтобы я, глухомань, потише звук сделала. А потом заслушался. Красиво, говорит, поют. Ой, умора.

— Они теперь каждый месяц на премьеры ходят, — вставляет Света, подавая Лидии Михайловне стакан воды и три таблетки. — Цинниризин, Тромбо асса и половинка Эналаприла, — обращается она ко мне уже более серьезным тоном. — Ну, мы с тобой еще в больницу сходим сегодня, карточку посмотрим, я тебе про лекарства расскажу.

— Таблетки, таблетки… Ох, старость — не радость, — улыбка сходит с лица Лидии Михайловны.

За завтраком мы заняли столик у окна. Просторная столовая пропитана волшебными запахами кофе и свежеиспеченных булочек с корицей. За столиками сидят бабушки и дедушки, склонив головы над тарелками, и медленно пережевывают еду. Среди моря седых голов и рубашек пастельных тонов яркими пятнышками выделяются синие униформы работников. Это молодые люди и девушки, а также женщины среднего возраста. Они смеются, что-то рассказывают друг другу и своим пожилым собеседникам. Замечаю, что негромким фоном из колонок под потолком доносится классическая музыка. Она играет тихо и ненавязчиво, создавая приятную атмосферу, наполняя душу умиротворением и спокойствием.

— Не могу с утра много есть, — Лидия Михайловна отодвигает свою тарелку с овсяной кашей и сухофруктами. — Пока ещё нет сил что-то жевать.

— А их и не будет, если ничего не пожевать, — Света мягко возвращает тарелку на прежнее место.

— Кто тут опять есть отказывается? — за спиной раздаётся громкий бас. — У нас в спорте говорят: кто завтрак не съел — тот сопернику 10 очков форы подарил.

Оборачиваюсь и вижу высокого пожилого мужчину с залихватскими белыми усами. Он опирается на деревянную палку с массивной рукояткой и улыбается. Рядом с ним стоит девушка неопределенного возраста с длинными ресницами и грустным взглядом. В её руках поднос с двумя тарелками.

— Доброе всем утро! Мы к вам присоединимся? — спрашивает старик.

— Доброе утро! Конечно, садитесь. Знакомьтесь: это Вита — моя новая сменщица, — Света указывает на меня широкой ладонью.

— Очень приятно. Василий Егорыч, — поглаживает свои мохнатые усы подошедший. — А это Эля.

— Мне тоже, — я улыбаюсь ему в ответ.

Так вот он какой, новоиспечённый любитель оперы.

Вспоминаю утренний разговор и смотрю на Лидию Михайловну. С ней произошла разительная перемена. Она чинно ест кашу, медленно поднося ложку ко рту, и закусывает сдобной булочкой.

— Ешь, ешь, а то как ты со мной в бильярд играть будешь? Мы тут с мужиками просто подсели на него.

— Какой ещё бильярд? — хмурится Лидия Михайловна, проглатывая очередную ложку каши. — Давай лучше на"Травиату"в следующую пятницу сходим. А то, что за радость тяжелой палкой по шарам бить?

— Вот вам, девчонки, лишь бы не напрячься лишний раз. Когда я… это… физкультуру преподавал, вечно девчонки отлынивали: в высоту прыгаем — сделайте им планку пониже, подтянуться нужно — так у них руки слабые. Эх! Да бильярд просто создан для нас, пожилых, так сказать: сделал удар — ходишь, отдыхаешь, а можешь и присесть. Если уж старики справляются, так ты, молодуха, нас вообще всех сделаешь и даже не устанешь.

Лидия Михайловна кокетливо улыбается. От её капризного настроения не осталось и следа. В её глазах загораются озорные искорки, и она живо отвечает:

— Да ну тебя, Егорыч. Скажешь тоже. Но на"Травиату"тоже пойдём, — делает нарочито строгое лицо Лидия Михайловна.

Они продолжают шутливо препираться. Делаю ещё один глоток ароматного кофе и невольно закрываю глаза от удовольствия.

Ммм, вкусно!

Как странно. Старческие голоса так похожи друг на друга. В молодости у нас у каждого свой индивидуальный голос: писклявый или низкий, с мягкими тягучими обертонами, с особыми звонкими нотками или, напротив, глухой, сиплый. А с возрастом все эти сопрано, меццо и контральто превращаются в скрипучие, как несмазанные петли, голоса. Интересно, когда это происходит? Вчера только щебетала девичьим голоском, а завтра уже скрежещешь, как ржавая труба? Или грустная метаморфоза происходит постепенно, незаметно в кутерьме повседневной жизни?

Мои размышления прерывает резкий взрыв хохота за столом. Егорыч рассказал какой-то анекдот, который я прослушала. Криво улыбаюсь, стараясь сделать вид, что я тоже в теме.

Пока шумный гогот не затихает, Света шепчет в мою сторону:

— В 11.00 у неё массаж, отведем, заодно захвачу её медицинскую карту, посмотришь. Не хочу при ней обсуждать болезни, а то опять начнётся… — И она картинно прикладывает руку ко лбу и устремляет взгляд в потолок.

Лидия Михайловна увлечена своим кавалером и не замечает наших шушуканий.

Её тарелка чиста, а на лице довольная улыбка. Да, порой весёлая беседа и добрый друг действуют поэффективнее любой таблетки и микстуры.

-Ну, как-то так. Обычные стариковские болячки. Ничего особенного, — Света захлопывает пухлую медкнижку.

–Для такого возраста вполне неплохо.

Мы сидим у кабинета массажа в больнице. Светлый пол сверкает полировкой, чистые белые стены отражают дневной свет, и коридор кажется ещё шире, чем есть на самом деле. Повсюду стоят горшки с высокими зелеными растениями. Их будто кожаные плотные листья словно натёрты воском. Всё вокруг сверкает чистотой и стерильностью.

Наш разговор прерывает чувственная испанская мелодия. Света достаёт свой мобильный телефон, и со словами:"Мне так нравятся эти латиноамериканцы", нажимает кнопку ответа вызова:

–Что? Разорвал? Полностью?!

В трубке тихо слышны отголоски детского лепета.

— Я же тебя за старшего оставила!

Озабоченная мать отходит в сторону и делает мне жест, из которого понятно, что разговор будет долгим. Я подхожу к стеклянным входным дверям. Сквозь прозрачные окошки вижу группу постояльцев в разноцветных панамах. Рядом с ними медсёстры и медбратья: кто-то с тяпкой, кто-то с ведром. Они расположились вдоль выложенной узорчатым камнем дорожки. Один крепкий парень везёт тележку с рассадой, и желтые головки цветов раскачиваются в такт движению колес. Беззвучно шевеля губами:"Я выйду?", — указываю на дверь. Света одобрительно кивает головой и углубляется в чтение нотаций сыну.

На улице — благодать. От вчерашней жары не осталось и следа. Вдыхая свежий, упоительный воздух, иду по одной из дорожек в сторону цветоводов.

Среди панамок издалека замечаю высокую широкоплечую фигуру в белой рубашке с закатанными рукавами.

Не очень-то практично работать с землёй в белом, — скептически мысленно подмечаю я.

Мужчина раздаёт указания молодым помощникам, что-то разъясняет постояльцам, протягивая им в руки тяпки и небольшие лопатки.

Может быть, это главный цветовод? Или ландшафтный дизайнер? Судя по тому, как тут всё обустроено, он своё дело знает хорошо.

Рядом со мной копошится в земле старичок в шляпе, свернутой из газеты. Он приветливо улыбается, и я выпаливаю первое, что приходит в голову:

— Не знала, что постояльцы сами занимаются посадкой клумб!

— Да, а как же? Это тут называется — трудотерапия, — кряхтит старичок. — Все желающие и, главное,"могущие"могут поучаствовать. Сами, так сказать, красоту наводим. У моей бабки сад был в деревне. Я привык там возиться. В городе, в квартире, в этой каменной коробке, разве что на подоконнике хилых доходяг выращивать. А руки по земле скучают, — он с удовольствием втыкает керамическую лопатку в рыхлую землю и разухабисто поёт:

— В огороде лебеда,

А в саду цветочки,

Нет бумажки — не беда,

Обойдусь листочком! Ух!

Я не могу сдержать смеха, и мы весело хохочем. Присаживаюсь на корточки, чтобы поближе рассмотреть желтые и оранжевые цветы. Касаясь пальцем их упругих кучерявых головок, глажу нежную, слегка шершавую поверхность лепестков. Вдруг надо мной появляется тень. И, силясь понять, откуда на ясном небе внезапно взялась огромная туча, закрывшая от меня солнечный свет, оборачиваюсь и гляжу наверх. Передо мной возвышается исполин в белой рубашке. Вблизи он кажется ещё выше и мускулистее. Его загорелое лицо обрамляет многодневная щетина, уже превратившаяся в тёмную бороду. Строгие синие глаза смотрят на меня в упор, не моргая.

— Нравятся цветы? — спрашивает он серьёзным, командным тоном. Я даже сначала не поняла: вопрос это или утверждение. Щурясь от слепящего глаза солнца, робко отвечаю:

— Да, симпатичные.

— Мне тоже нравятся.

— А что это за цветы? Как называются?

— Это бархатцы, — отвечает он сухо. — Очень неприхотливые, цветут долго, вплоть до самых заморозков.

Точно! Бархатцы!"Что за цветы? Что за цветы?"Ну, Эвита, могла бы и догадаться по названию пансионата! Они же тут, куда не плюнь, везде посажены.

— Этот сорт называется «мандарин», — уточняет незнакомец.

— Ага, цвет прямо как у мандаринок, — игриво добавляю я и улыбаюсь, но не вызываю у него ответной улыбки. — А это что за красивые цветочки? — указываю на бледно-желтые бутончики с острыми лепестками.

Резким движением руки"хмурая туча"выдёргивает бедное растение с корнем и бросает на землю. От неожиданности я теряю дар речи.

— Это чистотел. Сорняк. Растёт, где хочет, портит всю картину, — равнодушно отвечает жестокий истребитель несчастных сорняков.

— А мне кажется, они тоже красивые, — шепчу я.

— Может быть. Но они не на своём месте, поэтому их нужно удалить, — его красиво очерченные губы, будто вырезанные из мрамора, чётко произносят слова.

— А вообще-то это очень полезная трава, — вмешивается в наш разговор старичок в панаме из газеты, который к этому времени успел выкопать несколько ямок. — Моя бабка из чистотела мази делала да примочки. У кого грибок, раздражения, прыщи подростковые — всем помогало. Я соберу немного — сделаю по её рецепту мазь.

— Чтобы лечить подростковые прыщи? Не поздновато ли, Семён Антонович? — по лицу гренадера пробегает тень улыбки.

–Чай, пригодится, — наклоняется старичок и укладывает сорванные растения в полиэтиленовый пакет.

— Эвита! — меня зовёт Света, бодро шагающая в мою сторону. Я быстро поднимаюсь и иду к ней навстречу, бросив на ходу:

— До свидания. Меня зовут.

— Приходите в следующий раз с нами сажать, — кричит мне в след бородач. — Хоть научитесь сорняки от цветов отличать.

Волна возмущения подкатывает к горлу. Да я вообще-то не ботаник, чтобы в цветах разбираться! Эколого-биологический не заканчивала! У меня тут другие обязанности! Угрюмо оборачиваюсь, ожидая увидеть прежнее непроницаемо холодное выражение небритого лица. К моему удивлению на чёрном от загара лице смеется белозубый рот, и я, растаяв, как снегурочка над костром, неловко киваю головой и почти бегу навстречу Свете.

— Ну что, понравился этот высокий красавец? — спрашивает она с хитрым прищуром, глядя на мой предательски появившийся румянец.

— Э-э… Почему? Мы просто говорили о цветах. Тем более этот… как бы помягче его назвать… бирюк, по-моему, упрекнул меня в незнании цветов.

— Да? — она удивлённо поднимает тонкие выщипанные брови.

— Он, конечно, видный мужчина…

Ещё какой видный! Настоящий былинный герой! С таких фактур Роден творил свои шедевральные статуи. Он действительно красавец, надо признать. Но, чтоб он мне очень понравился… Нет, пожалуй, нет…

Я стараюсь не смотреть в пытливые глаза Светы, чтобы не выдать свои мысли.

–Интересно. А я думала, что Лев Александрович на всех производит одинаковое впечатление и вызывает, как минимум, легкую влюбленность и, как максимум, стойкое помешательство и непреодолимое желание родить ему троих детей.

— Лев Александрович? Это…

— Да. Это Лев Александрович Гурин собственной персоной, наш глубокоуважаемый управляющий и директор. И ты только что назвала его букой. Но не бойся, я никому не скажу, — Света хохочет.

Мне не смешно. Я в шоке. Вот я — дура! Даже не поздоровалась с ним нормально! Надо было хоть в интернете заранее посмотреть, как он выглядит. Почему-то я представляла директора немолодым полным дядечкой с добрыми глазами. А этот атлет с серьезным лицом никак не вяжется с образом щедрого мецената.

— А что он делает с тяпкой на клумбе?

— Это его хобби. Так он общается со стариками, узнает об их радостях и заботах. Заодно любимым делом занимается — сажает цветы.

— А не боится, что от его трудотерапии кому-то плохо станет, у стариков ведь здоровье не для пахоты, — бухчу я.

— Ну, во-первых, им там перетрудиться никто не даст, во-вторых, в садоводы — любители попадают только с разрешения врача. И, как любит повторять Лев Александрович, нет для старости ничего хуже, чем праздность и лень. Это какой-то умный римлянин сказал.

Не скрывая расстройства, я плетусь за Светой обратно в больницу, опустив голову.

— Да не расстраивайся ты. Будет еще шанс показать себя перед начальством с хорошей стороны.

Действительно, чего я расстраиваюсь? Мне с этим мужчиной детей не крестить. Может, я вообще больше никогда его не увижу. Хотя, если признаться честно, есть у меня смутное ощущение, что встречи с ним я буду ждать.

Оставив в кабинете массажиста напряженное выражение лица, Лидия Михайловна выглядит расслабленной и отдохнувшей. Мы втроём медленно прогуливаемся вдоль зелёных лужаек, наша подопечная вспоминает свои учительские будни.

— А вот и подруги ваши, — Света издалека замечает идущих нам навстречу Петровн.

Агния чинно вышагивает, гордо подняв голову. Она похожа на какую-то птицу, записанную в красную книгу, которая знает о своей редкости, и поэтому каждое её движение преисполнено чувством собственного достоинства. Рядом, ковыляя, семенит Наталья Петровна, еле поспевая за своей величественной приятельницей.

Я вчера не заметила, что она хромает.

Они обе в спортивных костюмах: Наталья Петровна — в небесно-голубом, Агния, конечно, — в красном. За ними молчаливой тенью идёт сиделка и несёт скрученные в рулоны гимнастические коврики. Поздоровавшись, Агния Петровна торопится поделиться впечатлениями:

— Йога — это что-то! Я после неё как будто на двадцать лет помолодела!

— Куда тебе молодеть? Ты и так тут моложе всех, — со смешком кряхтит маленькая Петровна.

— Да и сбросить лишнее не мешает, — уже серьезнее продолжает Агния, похлопывая себя по круглому животу, — в пятницу же фестиваль.

— А что за фестиваль? — спрашиваю я.

— Фестиваль булочек, тортов, пирожных, пирогов! Буйство вкуса и веселья, — радостно декламирует большая Петровна.

— И новых килограммов на боках, — саркастически добавляет Наталья Петровна. — Каждый год мы проводим фестиваль домашней выпечки, — обращается она ко мне. — Бабушки, которые хотят участвовать, подают заявку, получают набор заказанных продуктов и готовят какой-нибудь свой фирменный десерт. Потом все пробуют и выбирают самый вкусный. Выигравшее блюдо официально попадает в меню нашей кухни, и его готовят по выходным весь следующий месяц, соблюдая рецептуру.

— Ух ты! Классно! — восхищаюсь я.

Маленькая девочка-сладкоежка внутри меня с нетерпением потирает руки.

— Наталья Петровна участвует в этом году. Победа точно будет за нами! — большая Петровна утверждающе трясет кулаком. — Её"Хрустящий восторг"обязательно всех покорит!

— На самом деле это просто печенье"Хворост", но Агния сказала, что такое название никого не заинтересует, — скромно шелестит Наталья Петровна.

— Конечно!"Хворост"! Кого оно может привлечь? Старичка — лесовичка? Думаю, мой вариант намного интересней! Так что, все приходите в пятницу болеть и голосовать за наш"Восторг".

— Хорошо, обязательно проголосуем, — уверяет её Света, и мы все вместе заходим в распахнутые двери главного корпуса.

После обеда, на котором мы насладились действительно вкусным языком, Света собирается домой. Её смена закончилась, и она, чихвостя за что-то мужа телефону, торопится высказать всё это ему в лицо.

Вот живут же люди: ссорятся каждый день. Такое ощущение, что они даже не мирятся, а просто пребывают в этом перманентном состоянии обвинений и упреков. Я еще ни одного хорошего слова от Светы про мужа не услышала. Но живут же они вместе. А мы с мужем? Первые два года брака вообще не ссорились, да и поводов не было. Денег хватало, бытовых проблем не испытывали, во всём друг друга устраивали и любили… кажется. А на третьем году совместной жизни всё изменилось. Натолкнувшись на первое же препятствие, наш корабль любви развалился на части. Как вспомню наши ссоры с криками, с моими слезами, взаимными претензиями, невольно морщусь. Вместо того, чтобы крепче держаться за руки при сложившихся обстоятельствах, мы лишь толкались, как дети в песочнице. Странно, но от былых чувств не осталось и следа. Мы стали совсем чужими друг другу. Мне грустно не от того, что мы больше не вместе с Пашей, а от того, что не получилось создать семью, о которой я всегда мечтала. Крепкую семью, когда муж и жена вместе доживают до старости. Получается же это у людей. А у нас не вышло. И всё из-за меня. Возможно, если бы я родила Паше ребенка, может быть, всё сложилось бы иначе. Это я виновата…

Лидия Михайловна включает телевизор, и звучный голос диктора какой-то передачи об искусстве вырывает меня из плена грустных мыслей. Мы смотрим и слушаем, как зарождался стиль барокко. На экране мелькают картинки старых замков и построек. Голос рассказчика звучит ровно и монотонно. Краем глаза замечаю, что Лидия Михайловна мирно дремлет под убаюкивающую песню флейты, исполняющую незатейливую средневековую музыку.

Вечер, как и вчера, мы проводим на улице, наслаждаясь прохладой угасающего дня. Лидия Михайловна рассказывает мне о себе и о том, что уже давно здесь живет, что тут она познакомилась с Петровнами, Егорычем, как скучает по своему мужу, который очень её любил. Я стесняюсь спросить у неё, есть или были ли у неё дети, но, судя по разговорчивости моей подопечной, через какое-то время она сама мне расскажет.

Я возвращаюсь домой, когда на улице уже стемнело. Квартира встречает меня тоскливой тишиной и тусклым светом фонарей, обращенных в незашторенное окно. Я наконец-то позволяю себе вернуться к мыслям, которые гнала из своей головы весь день. Представляю строгие синие глаза, холодное выражение лица, бесстрастный голос, крепкую подтянутую фигуру. Есть что-то привлекательное в этой сдержанной силе и отстраненности. Поддавшись жгучему любопытству, включаю компьютер и быстро набираю в поисковике:"Лев Александрович Гурин". Так, посмотрим… Не густо: генеральный директор компании по добыче редкоземельных металлов, меценат, учредитель пансионата. Вот и всё. Просто человек-загадка. Никаких тебе интервью для"Форбс"и тому подобного. Ах, если бы я была более сведуща в цветоводстве! Фантазирую, как я без запинки рассуждаю об удобрениях для однолетних цветов семейства корзинковых, и как от восхищения округляются его невозмутимые глаза. Набираю в строке поиска: «бархатцы». Посмотрим… Больше я впросак не попаду.

Глава 4.

Время в пансионате имеет необычное свойство: с одной стороны оно медленно течет согласно четкому распорядку дня, с другой — просто мчится. И вот уже наступила пятница — день фестиваля, «праздник живота». Сегодня у меня вторая смена. У входа на территорию меня встречают звуки музыки. Знакомая мелодия из какого-то старого кинофильма настраивает на веселый лад, и танцующей походкой я направляюсь к белому дому.

Интересно, он сегодня там будет? Ну, должен же директор посетить такое мероприятие. В предвкушении мое сердце застучало быстрее: возможно, я его сегодня увижу.

Мне вспомнились студенческие годы, когда я, будучи молодой и не очень уверенной в себе девушкой, смотрела со стороны на симпатичных парней и тайком вздыхала. Каждый раз, завидев предмет своего обожания, я замирала, как зачарованная, а внутри всё трепетало и ликовало лишь от того, что он находится в пределах видимости. К сожалению, если я кого и узнавала ближе, то лишь разочаровывалась в своей влюбленности. Но те, с кем не довелось пообщаться, так и оставались для меня прекрасными принцами.

Я буду наблюдать за ним издалека. Зародившееся чувство уже свернулась котенком в груди и греет сердце. Мне так давно никто не нравился. Это то, что мне сейчас нужно.

На лужайке перед главным корпусом много народу. На ветру, словно паруса, колышутся ряды белых шатров с участницами и их помощниками внутри. Неподалеку установлена небольшая сцена, а перед ней несколько рядов стульев. Приглашенные певцы исполняют репертуар семидесятых годов прошлого века, а удобно разместившиеся на стульях постояльцы невпопад им подпевают. Участницы кулинарного конкурса стоят рядом со столами, на которых уже разложены их творения, озабоченно озираются, поправляют скатерти, разрезают пироги для дегустации.

Прохожу вдоль длинных рядов. Всё готово к началу. На столах аккуратно выложены порции десертов. Рядом с каждым подносом вкусностей — табличка с интригующим названием.

Да, бабушки и их помощники творчески отнеслись к мероприятию: тут кулебяка с яблоками под названием"Королевский заказ", пирог-утопленник"Сон русалки", печенье"Миндальная нега", кексы"Мечта сластёны", булочки с маком"Съешь меня — я вкусная". Не названия, а просто фейерверк фантазии! А Агния-то думала поразить всех"Хрустящим восторгом". Блюдо одной переминающейся с ноги на ногу старушки под названием"Пирожки с картошкой"выглядит среди всего этого великолепия самым оригинальным.

Улыбаясь своим мыслям, подхожу к столу под номером «21» и вижу всю нашу компанию в сборе: обе Петровны, Лидия Михайловна, Егорыч и Света, которая, улыбаясь, машет мне рукой:

— Ты как раз вовремя. Сейчас всё начнётся.

В подтверждение её слов музыка стихает, и мы, как по команде, поворачиваем головы к сцене.

Затаив дыхание, я провожаю взглядом уже знакомую высокую фигуру, которая подходит к микрофону. Меня наполняет какое-то необъяснимое радостное чувство.

Он заметно изменился с нашей прошлой встречи: борода аккуратно подстрижена и приобрела чёткие очертания, из бесформенной щетины лесника она превратилась в симпатичную эспаньолку. Директор одет в стильный темно-синий костюм и белую рубашку с расстёгнутым воротом. Пиджак облегает фигуру и сидит, как влитой.

Я думала, такие приталенные модели хорошо сидят лишь на субтильных мальчиках из модных журналов. Ан, нет. Я ошибалась.

Он выглядит серьёзным и собранным:

— Здравствуйте, мои друзья, — начинает он, откашлявшись. — Рад всех видеть. Сразу хочу выразить благодарность нашим замечательным дамам, мастерам кулинарного искусства. Каждый год вы балуете нас своими шедеврами. Я, признаюсь, уже прошелся мимо сегодняшних творений. Аромат изумительный. Так что долго говорить не буду, сам хочу поскорей приступить к дегустации, — он сдержанно улыбается.

Ах, ещё и ямочки на щеках. Маленькая девочка внутри меня упала в обморок от умиления.

— Ну что же, пойдёмте вместе пробовать и выбирать, что кому по вкусу, — завершает директор свою короткую вступительную речь, спускается вниз и идёт к белым шатрам.

Вокруг нашего столика незаметно образовалась группа людей. Это подошли первые желающие"восторгнуться"и"похрустеть"десертом Натальи Петровны. Оглядываюсь и замечаю, что недалеко от меня среди панам и голубых униформ мелькает синий костюм. Гонимая какой-то неведомой силой, следую за плечистой фигурой. Я крадусь за ним мимо жующего народа, как пантера сквозь заросли джунглей. Но неожиданно толпа смыкается, и я теряю его из вида. Оглядевшись, понимаю, что стою у самого первого шатра.

Ну, раз я оказалась у самого начала, стоит начать дегустацию по порядку, отведав этот вишнёвый пирог, который будто так и просит, чтобы я его попробовала.

Ох! Вкусно!

А дальше были торт из безе, ореховый рулет, банановое суфле. Я перехожу от одного стола к другому, с интересом читаю названия и смакую кулинарные изыски. Вот и следующая экспозиция: в маленьких формочках лежат коричневые пирожные. На табличке название — "Шоколадное наслаждение". Что ж, попробуем, я люблю шоколад!

О, это божественно! Покрытое нежной шоколадной помадкой бисквитное пирожное в меру пропитано клубничным сиропом. Начинка из шоколадного крема с кокосовой стружкой — просто объедение! Как жаль, что порции такие маленькие.

Мне хочется взять еще одно пирожное. И я почему-то озираюсь как вор-форточник. Резко повернув голову, почти утыкаюсь носом в ткань тёмно-синего костюма.

— Здравствуйте, — его голос звучит мягко и слегка приглушенно.

— Здравствуйте, Лев Александрович, — громко выпаливаю я от неожиданности.

— А вас зовут Эвита, да?

— Да.

Он запомнил моё имя!

— Как Эвиту Перон? И что же? Вы такая же целеустремленная и смелая?

— Не знаю, — я смущаюсь и опускаю взгляд на свои мокасины.

— Сокращенно будет — Эва? Да?

— Все зовут меня Вита.

— Мне больше нравится — Эва. Я буду звать вас так.

Зови меня хоть Николаем. Когда я отражаюсь в этих глазах цвета бушующего моря, мне всё равно — отзовусь на любое имя.

Я молчу и не знаю, что сказать. Мой взгляд падает на подвешенное кашпо с жёлтыми цветами. И, пытаясь прервать затянувшуюся паузу, я указываю на бархатцы и говорю:

— Кстати, о названиях… вы знаете, в честь кого названы эти цветы?

Не зря же я целый час в Интернете о них читала!

— Нет, — он слегка поднимает брови и округляет глаза.

— Их латинское наименование — тагетесы. Названы в честь Тагеса — мифологического героя, сына Юпитера, который мог предсказывать будущее.

— Да? Не знал, — отвечает он с непроницаемым выражением лица, но глаза его смеются.

Всё ты знал, конечно. Ещё бы! Всю округу ими засадил.

— Вот так-то, — победно заявляю я.

— Вот оно что! А я-то думал, откуда я знаю, что вы намеревались сейчас сделать?

— И что же вам предсказали ваши бархатцы? — ехидничаю я.

— Вы любите шоколад. Вы съели одно пирожное и хотите взять еще одно. А потом проголосуете за этот десерт, — он кивает на табличку"Шоколадное наслаждение", которая у меня за спиной.

Откуда он знает? Если бы я не пообещала маленькой Петровне отдать свой голос за неё, мой жетончик непременно оказался бы в корзинке хозяйки этого шоколадного чуда.

— А вот и не угадали. Я свой голос отдам другой конкурсантке, — перечу я.

— Хм, ну тогда успешной дегустации. Извините. Мне пора.

Не успела я моргнуть, как он уже растворился среди постояльцев.

— Ну, где ты ходишь? Там сейчас весь хворост съедят! Попробовать не успеешь, — Света неожиданно материализуется как из воздуха..

— Иду-иду. Тут всё так вкусно, — я расплываюсь в извиняющейся улыбке.

— Ой, — Света таращит на меня глаза и давится от смеха.

— Что? — не понимаю я её реакции.

Света молча берёт меня за руку и тянет к самовару, который стоит на столе с расстегаями в качестве подходящего антуража.

— А ну-ка, улыбнись.

Я скалюсь в начищенный до блеска пузатый бок и замираю в немом ужасе."Шоколадное наслаждение"беспощадно прилипло к моим зубам. Меня пронзает мысль: «И я ТАКАЯ с ним разговаривала!»

Света заходится в хохоте:

–Ну, ты моя красавица!

Я опять опрофанилась. Вот почему он так быстро ушёл. Наверное, не мог больше сдерживать смеха.

Мы подходим к столу с"хрустящим восторгом". Его, и правда, почти всего разобрали. Осталось совсем немного. Беру одно завитое печенье."Хворост"вкусный, но кажется немного пресноватым.

— Что случилось, Вита? Не вкусно? — участливо спрашивает Наталья Петровна.

— Нет, очень вкусно. Просто, кажется, объелась. Сейчас лопну. Вот, держите, — протягиваю ей свой жетончик для голосования.

Глава 5.

— Как мы могли не выиграть! — Агния, негодуя, взмахивает руками. — Эти пирожки с картошкой — просто банальщина!

— Что ты возмущаешься? — маленькая Петровна, как обычно, блаженна и умиротворенна. Её простодушные глаза ласково глядят на расстроенную подругу. — Да я не ради победы участвовала.

— Вот и правильно! Главное — не победа, а участие, — цитирует олимпийский девиз Егорыч и гладит свои ухоженные усы, проверяя, не осталось ли на них крошек.

— Всё равно, для меня ты — победительница! — высоко вскидывая голову, произносит большая Петровна и одним движением посылает оставшийся"хворост"себе в рот.

Все постепенно расходятся. Персонал начинает убирать в мусорные пакеты одноразовые тарелки и стаканчики. Лидия Михайловна и компания расположились неподалеку на длинной деревянной скамейке с коваными ножками. Краем глаза замечаю, что к ним подошёл директор.

Как он всегда так внезапно появляется?!

Опускаю голову и делаю вид, что очень увлечена процессом складывания подносов.

— Ну, как вам сегодняшний праздник? — интересуется директор у Лидии Михайловны.

— Ой, наелась на два дня вперед. Можно сегодня не ужинать.

— А почему вы не участвуете? Я помню, вы как-то такой штрудель вкусный делали.

— Да, Лёва, вспомнишь тоже. Я уже забыла, как его готовить, — отвечает она печальным голосом. — Уже лет двадцать его не пекла.

Двадцать лет? Пансионата тогда еще точно не было. Они так давно знакомы?

— А директор и Лидия Михайловна — хорошие знакомые? Он — её бывший ученик, что ли? — шепотом спрашиваю я у Светы, копошащейся рядом.

— Ну… это, — мнётся она, — он… её бывший зять.

— Какой зять? — шиплю я, и внутри меня нарастает волна негодования, смешанная с растерянностью.

— Лидия Михайловна — мама его жены. Той, которая погибла в аварии.

Я чуть не роняю подносы. Что за день-то сегодня! То"шоколадное наслаждение"подводит, то оказывается, что я присматриваю за тёщей директора пансионата. И человека, о котором я тайно грежу во сне и наяву.

— Почему ты мне сразу не сказала? — возмущенно бубню я.

— Понимаешь, — отвечает Света извиняющимся тоном, — Лидия Михайловна сама попросила меня в твой первый рабочий день об этом не упоминать. Говорит:"Хочу, чтобы ко мне относились, как ко всем остальным, а не как к старой королеве". Тем более ты так смущалась и терялась, что мы не решились сразу тебя этим огорошить. Со временем бы сама узнала.

— Вот и узнала, — обиженно повторяю я.

— Ну, просто потом всю неделю как-то повода не было, и речь об этом не заходила. Не злись, пожалуйста, — канючит напарница.

— Ладно. Хорошо, что не через полгода об этом узнаю, — я примирительно улыбаюсь.

Тем временем, буквально спиной чувствую, что за мной кто-то наблюдает. Оборачиваюсь и ловлю на себе испытующий, внимательный взгляд директора. Он делает вид, что слушает Лидию Михайловну, приложив указательный палец к подбородку, и не сводит с меня глаз. Я инстинктивно быстро отворачиваюсь.

Наверное, думает:"Кому я доверил мать своей жены?"

Когда я снова пытаюсь искоса посмотреть на скамейку, к удивлению нахожу там только Лидию Михайловну в компании Егорыча.

Уже испарился! Оказывается, директор умеет исчезать так же внезапно, как и появляться.

— А почему он тогда её сюда определил? — спрашиваю я Свету, которая уже закончила убираться и стоит около меня.

— Мне кажется, потому что здесь прекрасные условия. Живи — не хочу! А еще она сама мне говорила, что он ей частную сиделку хотел нанять, когда она одна в квартире жила. Только Лидия Михайловна отказалась и сюда попросилась. Дочки нет, мужа тоже нет. Не хотела, говорит, больше жить в квартире с призраками прошлого. Да ей тут хорошо. Я бы в старости не отказалась сюда перебраться. Кормят, поят, развлекают. Что еще нужно?

— Может, нас еще здесь приютят на старости лет за былые заслуги, — ухмыляюсь я.

Вечером после ежедневного променада на свежем воздухе мы с Лидией Михайловной читаем Асадова. Вернее, читаю я, а моя слушательница, затихнув, полулежит в кровати и наслаждается поэзией любимого автора.

— Мне тоже нравятся эти стихи, — говорю я, закончив читать стихотворение"Мы хотели с тобою дружить".

— Да, поэзия — это нечто особенное. Она способна затронуть самые сокровенные уголки души, самое потаенное, — отвечает она мечтательно. — Я своим деткам в младших классах всегда задавала писать небольшие стишки. Пусть получалось не очень стройно по ритму и по рифме, зато какие образы необычные! Взрослый такого не придумает! Один мальчик, как сейчас помню, написал что-то там… «из снега… как из муки… испеклись снеговики». Эх, запамятовала уже, как именно.

— Да, а еще стихи — это отличное лекарство, — произношу я задумчиво, — лекарство для души. Когда плохо, когда не с кем поговорить. Они — настоящее спасение. Уйдешь с головой в творческий процесс и забудешь, о чем плакал…

— А ты тоже пишешь стихи? — она с интересом заглядывает мне в лицо.

— Да, — неуверенно отвечаю, понимая, что выдала себя, — так… балуюсь немножко.

— Прочитай мне что-нибудь из своего.

Из своего? Судорожно перебираю в мозгу названия и понимаю, что не могу вспомнить ни одного целиком.

— Я как-то плохо помню свои стихи наизусть, — мямлю я.

Лидия Михайловна смотрит на меня выжидающе: — Пожалуйста, Вита.

— Ну, разве что, вот это.

На ум почему-то приходит стих, который я написала Паше, когда мы были еще в браке. Набираю шумно воздух в легкие, на секунду замираю и медленно начинаю:

— Я почти не помню, как тебя любила,

Как тобой дышала, как тобой жила.

Как же допустила, что совсем забыла

Нужные такие нежные слова.

Я ищу, за что бы ухватиться крепко,

Чтобы погрузиться в прежние мечты,

Чтобы сделать кадры, чтобы сделать слепки

Нашей прошлой сказки будней золотых.

Мне бы окунуться в счастье от того лишь,

Что ты рядом ходишь, ходишь и молчишь,

А сейчас ты будто в топях тёмных тонешь,

И меня пугает фраз забытых тишь.

Я хочу обратно к первым поцелуям,

К вздохам на скамейке, к трепету в груди,

Но сидит в сознаньи, глухо протестуя,

Замершее в крике злое"уходи".

Ссоры, ругань — болью сердце выжигают.

И, рубцуясь, рана стёрла все следы.

Как же так случилось? Наши тени тают.

Волшебство из сказки превратилось в пыль.

Из обид оковы сбросить нету силы,

Я иду, на ощупь выбирая путь.

Помоги мне вспомнить, как тебя любила,

Без тебя мне память эту не вернуть.

Я замолкаю.

–Такое грустное стихотворение, — Лидия Михайловна хмурит брови-ниточки, — и очень хорошее. А я тоже на Гришу часто обижалась. Иногда думала: « Всё! Ухожу от него! Не люблю его больше!» А он всегда первый мириться приходил… с цветами. Даже когда я не права была. Вот так сорок пять годков и прожили вместе. Куда же без ссор? Они у всех бывают.

— Да, но у нас с мужем ссоры стали обычным образом жизни. Последние полгода мы даже не разговаривали нормально, только огрызались друг на друга. А ведь в начале нашей совместной жизни мы совсем не ругались. Конечно, у него бывали вспышки. Но это было так несущественно.

— А что же случилось?

— Мы решили завести ребенка.

Лидия Михайловна округлила глаза:

–Так это же дело хорошее. Дети — это прекрасно. Это цветы жизни, как ни банально звучит.

— Да, вот и мы, прожив в браке два года, подумали: не посадить ли нам самим эти прекрасные цветы… для начала хотя бы один. В первый месяц нашего планирования… Я раньше даже слов таких не знала… Я по своей наивности мечтала и представляла, как покажу ему тест на беременность, где я ему сообщу эту радостную новость. Выбирала имя для девочки и для мальчика, заглядывала в витрины детских магазинов и присматривала понравившиеся комбинезончики. Не ходила, а порхала в радостном предвкушении. Но ничего не получилось. Я подумала, что это какое-то недоразумение, ошибка. Но не получилось ни во второй, ни в третий, ни в четвертый месяц. Тогда во мне поселился страх. А что, если никогда не получится? Состояние паники и бесконечной тревоги мучило и не покидало меня. И я плакала каждый раз, когда понимала, что вновь не беременна.

— А что же твой муж?

— А что он? Сначала в шутку, а потом и всерьёз стал называть меня бесплодной и никудышной.

К горлу подкатил ком.

Я вспоминаю, как пила настойки каких-то трав, читала заклинания, объедалась витаминами вперемешку с валерьянкой, даже фикус посадила, прочитав в интернете, что это помогает. В общем, сходила с ума, как умела. На что только не толкают отчаяние и одиночество. Да, одиночество, потому что мой муж настолько отдалился от меня, что, казалось, этот ребенок нужен мне одной. Он даже дома перестал появляться. Хотя, когда дома ждет вечно плачущая жена, а супружеский долг превращается в ежедневную пытку… разве от такого не захочется сбежать?

— Знаете, — сглатываю намечающиеся слезы, — я ведь пошла к врачам, обследовалась, и мне сказали, что я полностью здорова. Доктора лишь развели руками, потому что лечить меня было не от чего.

— А муж проверился? Сейчас мужики совсем хилые пошли.

— Я предлагала ему несколько раз, но он отказывался и возмущался, мол, точно здоров, это я — больная и неполноценная.

— Так это из-за него не получалось, Витоша! Сам он больной!

— Нет, — я грустно улыбаюсь своему новому прозвищу. — Нет, он не больной. Через год наших мытарств мне позвонила женщина и сказала, что они с Пашей давно встречаются, любят друг друга, и у них скоро появится ребенок.

— Вот кобель! — вырывается у всегда интеллигентной Лидии Михайловны.

— Мне тогда так больно было, просто физически больно. Это же настоящее предательство. Как он мог… Он мне изменял, да ещё и подарил ребёнка другой, чужой женщине, не мне. Я чувствовала себя такой одинокой, совершенно растоптанной. После того, как всё открылось, я собрала его вещи и подала на развод. Хотя мне показалось, что он не очень хочет уходить. Ему и так было удобно: тут одна кормит, там другая холит. Да только вот, видимо, забылся и сделал ребёнка любовнице. А может, решил так проверить свои возможности.

Я закрываю глаза, пытаясь скрыть слезы обиды.

Зачем я всё это рассказываю этой пожилой женщине? Наверное, она и сама не рада моей исповеди. Видимо, это стихи настроили меня на такой откровенный лад. Может, мне просто необходимо было выговориться, ведь я ни с кем этого не обсуждала. Подруги — в других городах, а маму я не хотела лишний раз расстраивать своими проблемами в наших редких разговорах по телефону. Я просто поставила её перед фактом, что развожусь. А она не стала спрашивать о причинах, и, кажется, даже обрадовалась. Паша ей никогда не нравился. Она считала его слишком импульсивным, горячим и почему-то нечестным. Как в воду глядела.

Мой внутренний монолог прерывает трескучий голос собеседницы:

— Я передачу смотрела… Там рассказывали, что мужчина и женщина могут не подходить друг другу по природе, генетически. Вот у них дитё и не рождается. А я вот считаю, что на всё воля Божья, и детей небеса посылают.

— Ну, неужели я детей не заслуживаю, — всхлипываю я.

— В том-то и дело, что заслуживаешь… детей от хорошего мужчины. А с этим… — она подбирает слово, — сама знаешь кем, пусть новая подруга мучается.

Я улыбаюсь: мне стало намного легче, как будто что-то тяжелое упало с моих плеч. Правда, ещё мне немного стыдно за то, что вывалила наболевшее на чужого мне человека.

Ищу глазами часы. Ого! Десять минут одиннадцатого!

— Лидия Михайловна, вам уже давно спать пора. Что-то заболтались мы.

— А я не заметила, как время пролетело.

— Ну, ладненько, я побежала, — встаю с кресла и направляюсь в двери. — Спокойной ночи.

— Вита, — окликает меня Лидия Михайловна.

— Да, что-то ещё?

— Принеси мне завтра твои стихи почитать.

— Хорошо. Принесу, — соглашаюсь я и мысленно перебираю места, куда могла засунуть тетрадь со своей писаниной. Раз я и так уже всё рассказала, то можно и показать свои зарифмованные душевные стенания.

— Доброй ночи.

— До свидания, Витоша.

Глава 6.

Как непривычно провести весь день дома! Бесформенное, вяло текущее время нагоняет на меня тоску. Похоже, я успела привыкнуть к размеренной, упорядоченной жизни по расписанию

пансионата. Тишину безмятежного воскресного утра бесцеремонно разрывает трель телефонного звонка. Нащупываю трубку на тумбочке.

–Алё, — отвечаю я с закрытыми глазами.

— Привет, дорогая! — раздается энергичный мамин голос. — Я тебя не разбудила?

Как тебе сказать? Семь утра. Воскресенье….

— Немножко, — сиплю я, пытаясь включиться в действительность.

— А кто рано встает, тому Бог подает. Как дела на новой работе?

— Мне нравится. Люди там работают отзывчивые, добрые. Ухаживаю за пожилой женщиной, бывшей учительницей. Кормят вкусно. В общем, все хорошо.

Я не вдаюсь в детали, потому что знаю: мама больше любит рассказывать сама, чем слушать. Её вопросы носят скорее дежурный характер. Мы вообще редко говорим с ней по душам. Вернее, совсем не говорим. Она не любит расстраиваться из-за чужих бед. А моё внутреннее состояние не всегда радужное. Её всегда больше беспокоило, поела ли я, чистая ли на мне одежда. В моих детских воспоминаниях нет картин, где я на ушко рассказываю маме, что мне нравится мальчик со двора, или как я жалуюсь ей на свою излишнюю худобу, и потому меня дразнят в школе «палкой». Я помню, как мама крутится перед зеркалом в новом наряде, а я зачарованно слежу за ней и не могу отвести глаз. Я — зритель в темноте зала, а она на сцене. Мама всегда сохраняла дистанцию. Так уж у нас повелось. Может быть, кто-то обсуждает с родителями своё самое сокровенное. Но не я.

Но я всё равно люблю свою маму. Она такая одна, и она моя.

Пребывая в потоке собственных размышлений, рассеянно слушаю про какие-то перуанские обычаи и с энтузиазмом поддакиваю. Когда фонтан новостей с южноамериканского континента иссяк, мама добавляет:

— Ой, ну всё, мне пора.

— Пока, мама, люблю тебя и скучаю.

— Да, дорогая. Пока.

Телефонные гудки оставляют меня наедине со своими мыслями. Может быть, некоторые люди просто не умеют словами выражать свою любовь? Вот не дано им умение говорить нежные приятности. Ни меня, ни папу мама никогда не называла ласково, не придумывала нежные прозвища. Всегда звала только по имени, а папу и вовсе чаще — по фамилии. Но это же не значит, что она его не любит? Наверное, это просто такая природа человека. Успокоив себя этим заключением, лениво потягиваюсь и, наконец, встаю с постели.

***

— Привет, мне вчера Лидия Михайловна показала твою тетрадь со стихами, — Света встречает меня в коридоре и без лишних предисловий переходит к делу. — А ты классно пишешь! Я, конечно, не большой знаток поэзии, но… знаешь что? Ты должна выступить со своими стихами на концерте для дяди Стёпы.

— Постой-ка… Спасибо, конечно… Но на каком концерте? Перед кем выступить? И кто такой дядя Стёпа?

— Я совсем забыла, что ты здесь недавно и не со всеми нашими традициями знакома. Как будто сто лет тебя знаю. Дядя Стёпа, он же Степан Алексеевич Шуфляткин, самый старый постоялец пансионата. Каждый год на его день рождения мы с ребятами устраиваем концерт, что-то вроде шоу талантов: кто на гитаре играет, кто сценки показывает. Старикам очень нравится.

— Но я никогда не выступала на сцене! — таращу глаза для убедительности. — Я не умею.

— Да не дрейфь, — смеётся Света. — Выйдешь, встанешь у микрофона и прочитаешь парочку стихов. Тут же все свои. Наш повар частушки собственного сочинения обещал, местный хор бабушек будет петь.

— Света, но я стесняюсь. Было бы, что читать. Я же дилетант, пишу, как вздумается.

— Перестань, у тебя душевные стихи. Тем более, ты их не профессорам по литературе будешь на суд представлять. Поверь мне: пожилые люди — самая благодарная публика. Тебе еще понравится.

— Ладно, уговорила. Я попробую.

— И правильно сделаешь. Тем более, я уже тебя записала сегодня утром.

— Света! — деланно возмущаюсь я.

— Но я знала, что ты согласишься, — она по-хулигански морщит нос.

— А ты что будешь делать? Какой у тебя номер? — спрашиваю её подначивающим тоном.

— Я буду вести все это действо, как конферансье, — парирует она, довольная тем, что есть, что ответить.

— Какого числа хоть будет?

— Двадцать третьего. В эту пятницу. Успеешь еще наизусть выучить. Хотя это необязательно, можешь и по листочку прочитать. Ну, всё. Мне пора. Я побежала. Пока, — она разворачивается на каблуках и торопливо шагает к лифтам, оставив меня с невысказанным вопросом на лице.

А какие именно стихи? Про природу или что-то юмористическое? Розовые сопли точно никому не будут интересны, так что любовная лирика, которой у меня как раз больше всего, не подойдет. Может быть, написать что-то новое? Время еще есть.

В растрепанных чувствах захожу в номер Лидии Михайловны:

— Здравствуйте! А вот и я. Как себя чувствуете?

— Добрый день, Витоша. Чувствую так, как можно себя чувствовать в семьдесят пять лет, — кряхтит она и разводит руками.

— Представляете, меня Света записала в концерте участвовать, стихи читать.

— А это я ей подсказала. Мне так душу согрели твои стихи. Дай, думаю, скажу, что и других стариков твоей поэзией надо порадовать.

Нервно теребя край своей синей рубашки, подхожу к окну. На газоне недалеко от больницы вижу какой-то грузовик и людей в спецовках.

— А что это за люди?

— Где?

— Там, на газоне, — тычу пальцем в стекло.

— Это строители. Лёва же церковь строить собирается. А то бабкам даже свечку поставить негде. Лёва говорит, уже и с батюшкой договорился. Будет у нас тут службы проводить.

— А, — протягиваю я, — понятно. Это он хорошо придумал.

Образ директора мгновенно всплывает у меня в голове, и сладкая волна нежного трепета растекается по всему телу. Поймав себя на том, что стою и глупо улыбаюсь, резко меняю тему, пока Лидия Михайловна, которая, между прочим, бывшая теща директора, не заметила распирающих меня чувств.

— Ну, что у нас сегодня по расписанию? — бодро кричу я так, что Лидия Михайловна вздрагивает.

— Через час в бассейн. Может, не пойдем? Может, лучше телевизор посмотрим? — предлагает моя противница физических нагрузок.

— Телевизор, конечно, посмотрим. У нас же еще час есть, — беру пульт, нажимаю на кнопку, и экран плазмы оживает. — А потом пойдем в бассейн, — я кровожадно потираю руки.

Лидия Михайловна лишь тихонько вздыхает, и мы погружаемся в мир передачи о культуре и быте Древнего Рима.

***

Актовый зал пансионата очень просторный и вместительный. Современные удобные кресла с подголовниками больше походят на те, что установлены в залах кинотеатра. Широкая сцена на возвышении скрывается за шикарным бархатным занавесом цвета ультрамарина.

Да, таким подмосткам позавидовали бы актеры какого-нибудь провинциального театра.

Сегодня проходы украшены разноцветными надувными шарами. А над сценой блестят подвешенные цифры 8 и 9.

Наверное, дяде Стёпе 89 лет? Да он совсем старенький!

Зал постепенно наполняется пожилыми зрителями и их спутниками. Я сижу у прохода на третьем ряду, чтобы мне было удобнее прошмыгнуть за кулисы, когда подойдет моя очередь. В руках у меня трясутся два листка со стихами. Я судорожно вчитываюсь в слова, написанные от руки, повторяя и без того выученные наизусть строки. Весь вчерашний вечер я развлекала зеркало в ванной декламацией своей поэзии.

Рядом со мной сидит Лидия Михайловна, далее Егорыч и обе Петровны. Они все в предвкушении номеров и выглядят, как счастливые дети. Агния одета в закрытое оранжевое платье в пол. Она сегодня будет выступать вместе с хором. Кручу головой и замечаю еще несколько бабушек в таких же платьях. Света порхает по залу: то что-то обсуждает с интерном Костей, по совместительству нашим звукорежиссером, то рассаживает по местам вновь прибывших гостей. Впервые вижу её не в форменной одежде. Сегодня она надела фиолетовое платье — футляр, которое туго стискивает её плотную фигуру. И, когда она делает вдох, создается впечатление, что ее мощный бюст может разорвать эти тесные оковы. Свободных мест почти не осталось. Света подходит к микрофону, проверяет — работает ли, стуча по нему пальцем:

— Всем здравствуйте!

Шум, царивший в зале до этого момента, постепенно стихает.

— Я очень рада видеть всех, кто зашел на наш маленький концерт! Дядя Стёпа, а вас с Днём рождения! — обращается она к кому-то на первом ряду.

Я вытягиваю шею, но вижу лишь край лысины в старческих пигментных пятнах. Круглая голова благодарственно кивает.

— Будьте здоровы! Это главное! — воодушевленно продолжает Света. — Ну что же, начнём! Итак, на сцене человек, который каждый день балует нас вкусными изысками. А сегодня он удивит частушками, которые сочинил сам!

После её слов под дружественное улюлюканье из-за кулис выплывает Фёдор Константинович — повар пансионата. В руках у него небольшая красная гармошка, на щеках — здоровый румянец. Он начинает петь смешным писклявым голосом что-то про огороды, вызывая бурные всплески хохота. Но я не слышу слов и не могу разделить всеобщего веселья. Звуки гармошки, шуточные частушки и гогот зала слились у меня в один неразборчивый гам. Мои руки будто одеревенели, дышать трудно — на меня накатывает безжалостная волна паники.

Я боюсь выступать. Тут так много народу!

Пытаюсь углубиться в чтение шпаргалки, но строки скачут и расплываются.

А вдруг я забуду слова?

Номера идут один за другим: какая-то сценка про врачей, песня, звуки гитары. Я почти не смотрю на сцену и пытаюсь сосредоточиться на повторении выученного.

Вдруг меня легонько касается холодная рука Лидии Михайловны:

— Витош, тебя Света зовёт.

Я отрываюсь от чтения. Света, стоящая у сцены, беззвучно шевелит губами:"Ты следующая".

Резко вскакиваю с места и на негнущихся ногах спешу за кулисы.

Юная домристка на сцене подходит к кульминации своего музыкального произведения.

Черт! Я оставила свои листки на кресле! Хотела же взять их с собой на всякий случай. Теперь я точно всё забуду. Ноги будто сделаны из желе: трясутся и подкашиваются. Желудок неприятно сжимается. Я сейчас в обморок грохнусь. Или меня стошнит. Главное, чтоб не прямо на сцене.

Конец ознакомительного фрагмента.