Тельняшка. Автобиографическая повесть

Игорь Шулепов

Повесть «Тельняшка» – это рассказы и байки о приключениях автора и его друзей – курсантов мореходного училища и морской академии, объединённые в единую сюжетную линию. Книга содержит нецензурную брань.

COME BACK IN USSR (Часть I)

Рождённый в СССР

Вначале был вечер, потом настал я.

Вчера слово да ветер, сегодня земля.

На кладбище старом, где воскресали враги.

Я кое-что понял, встав с левой ноги.

Э-э-э-э-э-э-э-эй, рождённый в СССР.

Ни секунды без драки, верим в жизнь и смерть.

В глаза твоей собаки, нам не страшно смотреть.

Сегодня победа, пойми и прости.

Нам ничего не осталось, но есть что донести.

Э-э-э-э-э-э-э-эй, рождённый в СССР.

И чем дальше, тем круче. Ты почти закат.

Здравствуй, древняя Русь! Я твой нервный брат.

Что вернёт нам надежда? Что спасёт красота?

Ты вчера был хозяин империи, а теперь-сирота.

Э-э-э-э-э-э-э-эй, рождённый в СССР.

Юрий Шевчук & рок-группа «ДДТ»

Автор

Пролог

Я родился в СССР. Не то, чтобы я горжусь этим фактом, но так уж вышло…

Моё детство прошло весело и безмятежно, как золотая пора всех детей, родившихся в СССР в начале семидесятых годов прошлого столетия.

Я хорошо запомнил огромные очереди за колбасой и сливочным маслом. Почему-то всегда в магазинах продавали именно «молочную» колбасу. До сих пор не могу отличить «молочную» от «докторской». И кто вообще придумывал такие названия?

Колбасу давали по полпалки в одни руки и поэтому в магазин шли, как на праздник — всей семьёй.

Ещё я запомнил пельмени, которые расфасовали в картонные пачки, а в качестве начинки в них использовался колбасный фарш. Называлось это чудо советской кулинарии: «Пельмени Русские». Пельменей с настоящим мясным фаршем не было в принципе. Это сейчас домашними пельменями никого не удивишь, а в те времена достать такие пельмени было просто невозможно, поэтому лепили их самостоятельно опять же всей семьёй и по особым случаям.

А ещё я помню советское мороженое — его продавали в картонных стаканчиках, из которых нужно было непременно есть плоскими деревянными палочками, и время от времени в продажу «выкидывали» мороженое в вафельных стаканчиках. Правда стаканчики по вкусу напоминали картон, а сквозь их разбухшие тонкие стенки сочилось сладкая молочная жидкость — растаявшее мороженое, отчего сей приятный процесс терял свою первоначальную привлекательность.

Жили мы с мамой вдвоём. Родители развелись, когда мне было четыре года.

И хотя я рос без отца, мама из всех сил старалась, чтобы у меня было всё, что полагается мальчишке, в таком возрасте.

Пределом моих мечтаний конечно же был велосипед. Поэтому перво-наперво я стал счастливым обладателем четырёхколёсного «Лёвушки», затем мне был куплен настоящий двухколёсный «Уралец», который в народе за его размеры окрестили «полувзросликом», а уж потом, когда я стал совсем большим-пребольшим, то пересел наконец на самый настоящий «взрослик» — «Урал».

А ещё мы придумывали с ребятами игры, в которые можно было играть прямо во дворе.

Особенно мне запомнилась игра в «Пекаря» — на кирпич или булыжник устанавливалась пустая консервная банка, затем на значительном расстоянии от этого сооружения мелом очерчивались звания от «солдата» до «маршала», и каждый участник игры должен был совершить меткий бросок палкой по банке. При каждом попадании игрок получал очередное звание и продвигался на шаг вперёд.

Ещё была замечательная игра в «кубики».

«Кубиками» назывались маленькие квадратные плитки, которыми в то время облицовывались панельные многоэтажные дома. Мы выколупывали их с панелей строящихся домов и набивали ими карманы. Плитки имели разнообразную фактуру и цвет, и чем уникальнее был «кубик», тем он больше ценился. В процессе игры кубики выкладывали на тыльной стороне ладони и подбрасывали вверх. Выигрывал тот, кто подбросил и поймал на лету большее количество плиток.

Чемпионы этой игры могли выменять на свои выигрыши всё, что угодно, поскольку некоторые экземпляры кубиков ценились даже больше, чем деньги.

Домой мы возвращались затемно, поскольку делать дома было нечего и единственным развлечением был чёрно-белый телевизор, по которому транслировали аж два канала.

Сломя голову мы бежали домой лишь только в тех случаях, когда показывали мультики или фильмы про войну.

Ещё мы лепили из пластилина целые города с людьми, машинами, танками, парусниками и пароходами, писали фантастические романы и рисовали звездолёты, мечтали о далёких путешествиях.

Мы все были совершенно уверены в том, что когда станем взрослыми, то в нашей стране уже наступит коммунизм.

Иногда мама приносила японскую жвачку и я складывал её в особый кувшинчик, а когда кувшинчик становился полным, я с высыпал его содержимое и с удовольствием разглядывал цветные фантики с роботами, большеглазыми девочками и диковинными зверями. А потом аккуратно вынимал жвачку из фантиков и наслаждался процессом, надувая огромные разноцветные пузыри… Фантики от жвачки я не выбрасывал, а хранил в коробке из-под конфет.

Ещё у нас была школьная форма. Девочки носили фартуки и коричневые платья с белыми кружевами, а мальчики — тёмно-синие пиджаки и брюки.

В начальных классах все ребята были «октябрятами» — внуками Ильича, а в средних классах нас уже принимали в «пионеры». В каждой школе существовала пионерская организация. Я уже плохо помню, кто и за что там отвечал, но хорошо запомнил яркую атрибутику пионерии — галстуки, знамёна, горны и барабаны. Вступить в пионерские ряды было большой честью, а вот вылететь из них — большим позором.

Пионерский лагерь «Восток», Владивосток 1981 г.

А какие были замечательные книжки: «Тимур и его Команда», «Честное слово», «Кортик», «Бронзовая птица», «На графских развалинах», «Чук и Гек», «Два капитана»!

Мы пели песни о Ленине и о героях войны. Особенно мне почему-то запомнилась песня о юном барабанщике, который погиб от вражеской пули, но не выпустил из рук барабана…

Очень хорошо отпечаталась в памяти «Олимпиада-80». Олимпийский мишка, улетающий в синее московское небо на шариках…

На лето я ездил в пионерские лагеря. Их было великое множество и каждое лето мама доставала мне новые путёвки.

Милые сердцу грампластинки с записями сказок. Я мог сидеть дома и часами их слушать и воображать, что я живу не в СССР, а в далёкой сказочной стране.

После окончания учебного года в старших классах мы ездили в «лагерь труда и отдыха» (ЛТО) в подшефные колхозы, где первую половину дня работали на полях, собирая свеклу, огурцы, капусту, а вторую половину — активно отдыхали, купаясь в местном пруду и устраивая дискотеки в лагерном клубе. Жили мы в маленьких строительных вагончиках, а по ночам лазили в женские «домики» и мазали зубной пастой, безмятежно спящих девиц.

К окончанию восьмого класса я научился играть на гитаре и стал слушать зарубежный и русский рок. А в десятом классе я с товарищем создал вокально-инструментальный ансамбль или, как сейчас принято называть, — рок-группу. Со своим нехитрым репертуаром мы выступали на вечерах в школе и в подшефной воинской части.

Так прошло моё детство — хорошее, доброе, весёлое безоблачное детство!

Порой мне кажется, что это был не я, а другой человек — герой одной, из прочитанных мной в детстве, книжек.

Привет тебе, герой вчерашних дней!

Моё поколение

Моё поколение молчит по углам,

Моё поколение не смеет петь,

Моё поколение чувствует боль,

Но снова ставит себя под плеть…

К. Кинчев & рок-группа «Алиса»

Прощай детка, детка прощай!

Когда-то в далёкие восьмидесятые рок-музыкант и поэт Константин Кинчев спел песню про моё поколение. Ведь всё это было сравнительно недавно: Науменко, Башлачёв, Цой, Летов, Гребенщиков, Кинчев, Бутусов, Шевчук, Ревякин, Григорян, Чистяков, Сукачёв, Шахрин — легенды российского рок-н-ролла.

В то время они играли на квартирах, в подвалах, в кочегарках. Не было хороших инструментов, не было качественной аппаратуры.

Большинство концертов давали на квартирах, поэтому их так и называли — «квартирники». Хозяин квартиры приглашал на концерт друзей и знакомых, гости приносили с собой портвейн и рок-музыканты исполняли свои композиции. После «квартирника» стеклотара сдавалась, а вырученные деньги оставались у хозяина квартиры в качестве гонорара.

С «квартирников» начинали свою деятельность практически все наши рок-музыканты и поэты. Некоторых из них уже нет с нами: Майк Науменко, Саша Башлачёв, Виктор Цой, Егор Летов — их песни остались в вечности.

Так уж вышло, что символом русского рок-н-ролла стал портвейн.

Портвейн мы тогда ещё не пили, а вот пиво уже пробовали.

До сих пор помню, как мы, будучи подростками, стояли в очередях за пивом пунктах продаж, которые в народе окрестили «точками». Пиво продавалось на разлив в любую подходящую тару: «медузы», трёхлитровые стеклянные банки, автомобильные канистры и даже в обычные хозяйственные вёдра. Причём пиво было всегда разбавленным, но после пережитых в очередях передряг, нам оно казалось самым вкусным пивом на свете!

По окончании восьмилетки нужно было определиться с дальнейшими планами.

Поскольку я мечтал с детства стать лётчиком, то с начала восьмого класса начал готовиться к поступлению в Суворовское училище: подтянулся в учёбе, вступил одним из первых в Комсомол. Но стать суворовцем у меня так и не получилось, поскольку меня забраковали по зрению на заключительной медицинской комиссии. Председатель этой комиссии пояснил мне, что зрение у меня, мол, хорошее, однако, существуют нормы, утверждённые министерством обороны для поступления в суворовские и лётные училища, и в эти нормы со своим «хорошим» зрением я не вписываюсь. Поэтому стать «настоящим человеком» у меня так и не вышло.

Вообще жизнь штука довольно сложная и поскольку в мире постоянно происходят изменения, соответственно меняется и сам человек — он рождается, умирает и снова рождается, и снова умирает и так до бесконечности. Ведь если подумать, то нет больше времени в котором я родился и вырос, нет государства, нет общественного строя, нет ценностей, ради которых жили и умирали тогдашние люди, а я есть. И глядя на себя в зеркало, я вижу человека, которому уже за тридцать. Но ведь это совершенно не тот человек, который был младенцем, ребёнком, подростком, юношей. Каждый раз я рождался и умирал, и снова рождался, и снова умирал, и каждый раз заново учился жить в новом воплощении. И уже с трудом вспоминаются события и дела минувших дней, и порой кажется, что всё произошедшее со мной, было лишь сном.

Тогда я очень любил читать приключенческие и фантастические романы.

Купить хорошие книги было практически невозможно, поэтому я регулярно посещал библиотеку или брал книги у своих друзей. И, несмотря на нынешнее изобилие литературы, у меня до сих пор сохранилось трепетное отношение к настоящим книгам.

После того, как моя «военная карьера» пошла ко всем чертям, друзья уговорили меня подать документы в мореходное училище. Правда, о карьере моряка я тогда вовсе не думал, но и в школу возвращаться совсем не хотелось.

Кроме того, мы ведь жили тогда в «закрытой» стране и о поездках за границу можно было только мечтать. У некоторых моих одноклассников родители были моряками и в тайне я завидовал им, ведь у них были вещи, о которых я тогда даже и мечтать не мог.

В то время импортные вещи можно было купить только в валютных магазинах за специальные чеки или на барахолке по спекулятивной цене.

И поскольку город наш по праву считается городом моряков и рыбаков, то каждый житель так или иначе, обязательно был связан с морем. Поэтому я решил попытать счастье в мореходке. Осталось только выбрать профессию. И конечно же, как истинный романтик, я остановился на профессии Судоводителя.

На стенде факультета в приёмной комиссии был изображен дирижёр и судоводитель, а под картинкой было написано: «Есть только две самых достойных профессии в мире — Дирижёр и Судоводитель, делай свой выбор!». Поскольку дирижёром я никогда быть не хотел, то решил выбрать другую самую достойную в мире — профессию Судоводителя.

Моё воображение рисовало мне дальние путешествия. Я представлял себя «морским волком» в кителе и фуражке с крабом. «Весь мир будет у моих ног» — мечтал я.

Таким образом, было принято решение о поступлении в мореходное училище.

В ту пору мне было 15 лет и вся жизнь была впереди, как непрочитанная книга.

Школа капитанов

Школа жизни — это школа капитанов,

Там я научился водку пить из стаканов.

Школа жизни — это школа мужчин,

Там научился я обламывать женщин…

Ф. Чистяков & рок-группа «Ноль»

Здравствуй юность в «сапогах»!

Случилось, вероятно, то, что должно было случиться. Я подал документы на специальность «Судовождение на морских путях».

На этой специальности вступительные экзамены не были предусмотрены, поэтому зачисление происходило по итогам конкурса документов.

Я благополучно сдал документы и стал ожидать мандатной комиссии. Но, к моему глубокому разочарованию, после проведения конкурса, меня так и не пригласили на собеседование. Мрачнее тучи я вернулся домой, а на следующий день поехал в мореходку забирать свой аттестат о неполном среднем образовании.

В приёмной комиссии у меня поинтересовались по какой причине я не прошёл по конкурсу, ведь мой средний бал оказался значительно выше проходного.

В ответ, я лишь повёл в недоумении плечами, но тут произошло нечто невообразимое…

Оказалось, что я таки прошёл по конкурсу, просто в моей фамилии была допущена банальная опечатка. Таким образом, когда выкрикивали мою фамилию, я просто не отреагировал на неё, поэтому в приёмной комиссии посчитали, что я попросту не явился на собеседование и вычеркнули меня из списков.

Та самая бдительная женщина, которая выдавала документы куда-то сбегала и буквально через десять минут начальником училища был подписан приказ о моём зачислении на первый курс специальности «Судовождение на морских путях».

Так я стал курсантом Владивостокского Мореходного Училища (ВМУ) в 15 лет от роду.

До конца лета я радовался жизни и прощался со своим беззаботным детством. А в конце августа обрился наголо и прибыл в расположение училища.

Сейчас я уже не вспомню всех ужасов, которые свалились на мою неокрепшую юную душу. Но я отчётливо помню, что именно с этого момента закончилось моё безоблачное детство и началась взрослая жизнь, жизнь полная лицемерия и жестокости.

У нас забрали гражданку, выдали военно-морскую рабочее платье и расселили по комнатам-кубрикам. Ребята, которых поселили со мной в кубрике, были по большей части из моего родного города, но были и приезжие из городов, где отродясь моря не видывали. Нас было около пятидесяти человек, и мы гордо именовались ПЕРВОЙ РОТОЙ. Ротным командиром временно назначили офицера по фамилии Кукаркин и по прозвищу «КУК», которому до нас не было абсолютно никакого дела, ибо он уже командовал ротой второкурсников, которые на тот момент усердно трудились на подшефных колхозных полях, а посему он целиком и полностью вверил нас старшине.

Наш ротный старшина был весьма колоритной фигурой! Он отслужил в рядах ВМФ и после демобилизации благополучно продолжил обучение в мореходке.

Фамилия ему была Пресич. Он щеголял по ротному помещению в идеально отутюженной форме: фуражку-мичманку, как заправский матрос, лихо носил на затылке, а на левом рукаве голландки у него красовались три позолоченные лычки. Словом, настоящий морской волк, прошедший огонь, воду и медные трубы!

Пресич знал тысячи баек и мог часами разглагольствовать на разные темы, заложив руки за спину, и передвигаясь перед строем на одних носках, как артист балета.

Однако больше всего, как истинный дембель, он уважал армейскую дисциплину и в первый же день он сообщил нам, что «теперь мы в Армии» и врубил на всю катушку одноимённую композицию, популярной в то время, группы «Status Quo» — «You are the Army now». Под звуки «Status Quo» Пресич многозначительно поднимал указательный палец и вещал строю: «Я вам, бля, покажу, сынки, как служат на Флоте! По моей команде, через три секунды одна половина роты должна оказаться у портрета Владимира Ильича Ленина, а вторая — у гальюна, время пошло!».

И мы неслись, сломя голову в тяжёлых матросских ботинках по ротному помещению, нещадно марая каблуками девственно чистый линолеум, а затем драили грязную палубу «по-морскому», осушая ветошью тонны вспененной воды, и тщательно убирая следы от каблуков лезвиями для бритья.

На нагрудном кармане рабочей голландки у каждого из нас вместо номера БЧ (боевой части) была хлоркой вытравлена фамилия и номер роты. Мы ходили строем на зарядку, в столовую, на плац и в расположение роты. Жили в комнатах-кубриках, которые не имели замков и, соответственно, никогда не закрывались. Спали на панцирных койках и голодали, как блокадники, по вечерам.

А когда с колхоза вернулись второкурсники, началась самая настоящая дедовщина.

Кое-кто из наших ребят не выдержали побоев и издевательств старшекурсников и добровольно покинули училище.

Тем же, кто решил продолжить обучение, выдали парадную форму — новенькую суконную голландку, гюйс, чёрные суконные брюки, парадные хромовые флотские ботинки и фуражку-мичманку с чёрным верхом.

Посвящение в курсанты чем-то сродни принятию присяги в армии, поэтому прошло оно в довольно торжественной обстановке и закончилось долгожданным увольнением в город.

Два выходных дня настолько расслабили мой неокрепший в боях молодой организм, что я, признаться, сделал неимоверное усилие надо собой, чтобы вернуться обратно в опостылевшую казарму.

После посвящения нам наконец-то назначили командира. Фамилия ему была Шарапов. Шарапов был военным моряком — капитаном 3-его ранга. Мужиком он был достаточно крупным и к тому же, как и все военные в то время, носил усы. Усы были густыми и слегка обвисали над губами, отчего он очень походил на старого моржа. Человеком он был бывалым, а главное, взрослым.

Обращался он к нам так: «Товарищи курсанты, мля!».

Вообще, военным присуще выражаться нецензурщиной, не произнося её полностью вслух, и говорить, понятными только им, пословицами и поговорками.

К примеру, входя в курсантский кубрик, Шарапов произносил следующую фразу: «НУ ЧТО ВЫ, МЛЯ, БАЛДЕЕТЕ, КАК СТАДО ДИКИХ БАБУИНОВ, КАК ТРИ ЖОПЫ СЛОНА, НАКРЫТЫЕ БРЕЗЕНТОМ!».

Сколько лет прошло, а нелепую поговорку моего первого командира я не могу забыть и по сию пору!

Шарапов поселился в «канцелярии» и подобрал себе адъютанта из числа наиболее усидчивых курсантов. Адъютанта в роте называли «писарем», ибо основная его задача была вести ротную документацию.

Капитан 3-его ранга Шарапов Игорь Евгеньевич

Кроме того, у писаря хранились ключи от всех ротных помещений, в том числе и от «канцелярии» — личного кабинета командира.

Учебные занятия регулярно посещать у меня не получалось, поскольку на неделю выходило по три наряда на службу, а увольнения были только по выходным и, как правило, им предшествовала генеральная приборка.

Всем личным составом роты мы сушили, драили и скребли палубу, затем старшина принимал объекты — центральную палубу, «ленинскую комнату», гальюн, умывальник и кубрики.

Автор — первокурсник ВМУ ММФ

После окончания приборки старшина строил роту и досконально проверял каждого курсанта — форму одежды, стрижку, выправку. Для большинства моих товарищей, да и для меня лично, проверка заканчивалась плачевно, и мы оставались на выходные в расположении роты.

С последними опавшими листьями из города упорхнула чудесная приморская осень, а на смену ей пришла суровая приморская зима.

Здание казармы возвышалось над Амурским заливом и холодный северный ветер завывал в щелях между окнами. Было настолько холодно, что мы спали прямо в форменной одежде, а поверх одеял водружали бушлаты и шинели. Именно этой зимой в роте началось воровство…

Воровать грешно. Именно с это доктриной меня познакомила мама в детстве. В древнем Китае ворам отрубали руки по локоть и правильно делали!

Для меня воровство всегда было пороком. Одно дело залезть в чужой сад и украсть пару яблок, а другое дело залезть в чужой карман. И то, и другое можно назвать воровством. Но то, что я увидел и почувствовал, будучи юным курсантом, поразило меня до глубины души.

На одной из вечерних поверок у половины роты недосчиталось множество элементов форменной одежды: начиная от лычек на голландке и заканчивая полностью верхней одеждой — бушлатов и шинелей. На вопрос старшины: «Где ваша шинель, товарищ курсант?» многие мои однокашники не могли дать вразумительного ответа. Тогда старшина назначал провинившемуся курсанту два наряда вне очереди и настоятельно рекомендовал ему в срочном порядке отыскать обмундирование.

Однако обмундирование находилось у одного и тут же пропадало у другого.

И только одному Богу известно, чем бы это всё могло закончиться, если бы не командир, который заставил старшину восстановить пропавшее обмундирование.

Старшина удержал у каждого курсанта из стипендии нужную сумму и порядок с обмундированием был наконец-то наведён.

Воровать перестали, но на этом злоключения не закончились — нас поджидали новые «прелести» казарменной жизни.

Daily Routine*

Я не видел, ребята, море

Ни весеннее, не осеннее

Я не видел, ребята, море

Невезение, невезение.

Не ходил с моряками в плаванье

Океанами, океанами

И в штормах не бывал ни разу я

С ураганами, с ураганами.

Гарик Сукачёв & рок-группа «Неприкасаемые»

Жизнь прожить — не поле перейти.

Как любил говаривать преподаватель психологии на военно-морской кафедре — кавторанг Ковтун: «Человека такая скотина, которая ко всему привыкает!».

И ведь, как ни странно, он оказался прав. Привык и я к новой казарменной жизни.

Утром вставал по команде «подъём» и бежал вместе со всеми на зарядку. Затем мы все дружно строем шли на завтрак. После завтрака личный состав училища выходил на подъём государственного флага и только после этого торжественного ритуала мы шли на занятия.

До обеда «мы боролись с голодом», а после обеда — «со сном». После занятий старшина разводил нас в наряды и на работы. И так каждый божий день, словом — Daily Routine.

По выходным бОльшую часть времени мы проводили на плацу, маршируя строем и отрабатывая элементы строевой подготовки.

Место старшины Пресича занял второкурсник по прозвищу «Малой».

Своё прозвище он получил за чрезвычайно малый рост. Забавно было наблюдать, как «Малой» отчитывал здоровенных курсантов-переростков, а они, склонив голову, молча внимали ему.

В училище я пристрастился к курению и начал покупать в местном магазине дешёвые сигареты. Мы с ребятами курили болгарские сигареты без фильтра, которые назывались «Шипка». А в день выдачи стипендии шиковали — покупали с фильтром «Пегас» или болгарские «OPAL».

В роте у меня появились друзья. Помимо моих соседей по кубрику я сдружился с Вадиком Шаровариным. Вадик был настоящим романтиком и с детства грезил морем, хотя сам он родом был из якутского посёлка Кангалассы, который находился на берегу великой северной реки Лена.

Вадик никогда не унывал и со стойкостью переносил все невзгоды и лишения нашей курсантской жизни. В отличие от меня, ему повезло меньше, поскольку родители Вадика были далеко, и поэтому все увольнения мы проводили вместе.

Моя мама кормила нас вкусными обедами и ужинами. Мы на пару ходили в кино, пили пиво и знакомились с девчонками.

Оказывается, традиции по установлению таких жестких порядков в мореходных училищах, были заложены ещё царём Петром 1.

Пётр ввёл такую методику обучения будущих мореходов, исходя из того, что на флоте должна быть жёсткая дисциплина и идеальный порядок. Поэтому в воспитании будущих мореходов принимали участие одновременно и военные и гражданские лица.

Шароварин Вадим

Специальность, на которой я учился, назвалась «Судовождение на морских путях». Начальником специальности был Борис Геннадьевич Сливаев по прозвищу «Слива», в прошлом — штурман дальнего плавания. Человеком «Слива» был достаточно интересным и неординарным. О нашей будущей профессии он говорил так: «Каждый моряк должен быть готов к тому, что он рано или поздно утонет».

И ещё он всегда нам внушал, что судоводитель — профессия не только мужественная, но и интеллигентная.

Сливаев Борис Геннадьевич

По мнению начспеца, настоящий судоводитель должен был в совершенстве владеть тремя вещами: изъясняться на английском языке, разговаривать по телефону и управлять автомобилем.

Мы с удовольствием ходили на его занятия и внимали каждому, сказанному им, слову. Это был настоящий штурман-интеллигент, которых сейчас так не хватает на отечественном флоте.

Приближалась первая сессия и новый год. В один из зимних вечеров, старшина построил роту и объявил о начале предновогоднего марафона. Им был объявлен конкурс на новогодний состав наряда. С 31 декабря на 01 января в наряд по роте, а также по столовой и камбузу должно было заступить десять человек. Совершенно очевидно, что никому из нас не хотелось торчать на вахте в любимые новогодние праздники!

Поэтому «Малой» перед строем продемонстрировал маленькую тетрадку, в которую был занесён весь личный состава нашей роты. «С этого момента, все „залёты“ будут фиксироваться лично мной в этом штрафном журнальчике!» — сообщил он всем присутствующим на вечерней поверке.

Тянулись серые дни, каждый из нас постепенно набирал штрафные баллы в «чёрном списке» старшины и все мысли были только о том, как не попасть в новогодний наряд.

*Повседневность, англ.

Новый Год к нам мчится!

Будем весело делить

дольки мандарина.

Будет радостно кружить

ёлка-балерина.

Каждый что-нибудь найдет

в варежках и в шапке.

А соседский Васька-кот

спрячет цап-царапки.

А. Башлачёв

Новый год, он и в Африке Новый год. Это воистину самый любимый с детства праздник, который лично у меня ассоциируется с рождественскими морозами, запахом ёлки и мандаринов, шампанским, подарками, а также другими приятными вещами.

Накануне новогодних праздников, старшиной перед строем был торжественно зачитан «новогодний» наряд. Счастливчики, которые всеми правдами и неправдами умудрились не угодить в «чёрный список», уже предвкушали встречу Нового года и отсчитывали дни до его наступления. А те, кому суждено было встретить любимый праздник в расположении училища, готовились сделать это прямо на службе впервые.

Мне несказанно повезло, поскольку я по счастью не попал в первую десятку «чёрного списка» старшины, но всё же умудрился угодить в новогоднюю бригаду по чистке картошки.

Вечером 31 декабря старшина привёл нашу бригаду в подсобное помещение, где уже стояли открытые мешки с картошкой и чаны с водой. Мешков было очень много, а времени до конца года оставалось очень мало. Вместе с нами в подсобку зашла заведующая камбузом — грузная, полная женщина, которую в училище за её внешность и нрав прозвали «СКАЛОЙ». СКАЛА, особо не церемонясь, поставила перед нами задачу тщательно вычистить всю картошку и вымыть за собой чаны и помещение. Она тщательно пересчитала мешки и записала в свою тетрадку их количество.

После чего, СКАЛА закрыла выход из подсобки стальной решёткой, и повесила на петли, внушительного вида, амбарный замок.

— Когда всё закончите, стучите по решётке! — скомандовала она и удалилась в свой кабинет.

Мы с энтузиазмом принялись за работу, однако уже после двух часов работы стало ясно, что всю картошку нам ни в жизнь не почистить, а уж тем более за считанные часы до конца года. Но, как говорится в старой русской пословице — «голь на выдумку хитра!». Курсантская смекалка не подвела нас и на сей раз.

В подсобке было небольшое оконце, через которое можно было вытащить мешок с картошкой, а при большом желании, вылезти наружу и подростку. Решение было принято моментально! Первым делом, через окошко наружу вылезли два самых щуплых наших товарища, а вслед за ними мы выпихнули в окошко «лишние» мешки с картошкой. Таким образом, спустя всего полчаса, несколько мешков картошки были благополучно реализованы гражданскому населению по «сниженным предпраздничным ценам».

Вычищенную нами картошку, мы тщательно вымыли и высыпали в чаны с водой, после чего, тщательно промыли пол и стены водой из шланга.

Ровно в двадцать два ноль ноль мы начали стучать в дверь. СКАЛА появилась не сразу, и была очень удивлена столь оперативному окончанию работ. Она внимательно пересчитала пустые мешки (картошку продали без мешков) и сравнила с количеством вычищенной картошки. По выражению её лица было видно, что картошки, даже с учётом отходов, стало значительно меньше, чем должно быть по её прикидкам. СКАЛА тщательно осмотрела помещение и даже заглянула в окошко, но придраться было не к чему. Она долго ворчала, что «доверять курсантам чистку картошки нельзя, что половину продукта ушло в отходы», и даже пригрозила пожаловаться на качество нашей работы дежурному офицеру.

Однако, после недолгих наших увещеваний, она всё же смилостивилась и отпустила нас на свободу, буквально за полтора часа до наступления нового года.

По счастью я всё же успел на последнюю электричку и уже без пятнадцати минут двенадцать был дома.

Красавица-ёлка искрилась гирляндами и сверкала разноцветными игрушками. Скинув с себя форму, я уселся за праздничный стол и в этот самый момент пробили куранты. И наступило счастье, счастье, которое всегда так мимолётно!

«С Новым Годом, с Новым Счастьем!» — сказал я себе и выпил залпом фужер шампанского.

Shipboard training*

«Какого, парень, года, с какого парохода, и на каких морях ты побывал, моряк?»

Ленты за плечами, как флаги за кормой.

Смело отвечает парень молодой: «Эх, мы, друзья, со флота, недавно из похода, одиннадцать недель

гостили на воде».

И. Галкин, З. Александровна

Ах, белый теплоход!

Отшумели, отгремели новогодние праздники. И вновь начались серые курсантские будни. В феврале подули ветры — предвестники скорой весны.

И, наконец, на улицах города начал таять снег, а заливы освободились ото льда.

Вместе с перелётными птицами в нашу роту прилетела приятная новость — нас ожидала групповая практика на настоящем пассажирском теплоходе.

Лично у меня пассажирский лайнер всегда ассоциировался с круизами в экзотические страны. Правда заграничных виз ни у кого из нас ещё тогда не было, поэтому нас ожидал всего лишь поход в северные районы Советского Союза.

Но даже этот факт не смог омрачить радости курсантов-первокурсников, большинство из которых были, как и автор, романтиками и грезили о дальних морских путешествиях.

Таким образом, мы впервые вступили на борт белоснежного лайнера.

Он был из плеяды «рысаков», именно так окрестили эти замечательные суда в Советском морском флоте, и имел гордое название «ПРИАМУРЬЕ».

Пассажирский теплоход «Приамурье»

Нас расселили по пассажирским каютам третьего класса.

По сути, каюты третьего класса — это такие круглые иллюминаторы в борту судна, которые можно без труда разглядеть на многочисленных фотографиях того времени. Однако несмотря на заявленный экономический класс, каюты поражали своей идеальной чистотой и уютом.

После расселения и плотного ужина, я впервые за долгие месяцы пребывания в казарме, улёгся на белоснежную постель и тут же заснул.

В ту ночь мне снилось бушующее море, громадные белые чайки, изящно парящие над пенными волнами, и когда я разомкнул веки, то долго не мог понять, где же всё-таки нахожусь.

На первом построении, которое состоялось на борту судна, перед нами держал суровую морскую речь отец-командир:

— Товарищи курсанты, мля! — обратился к присутствующим Шарапов,

— С сегодняшнего дня вы все стали полноправными членами экипажа корабля и, стало быть, должны выполнять правила внутреннего распорядка и техники, мля, безопасности. И если среди вас вдруг появится раздолбай, мля, который станет нарушать эти правила и Устав Морского Флота, то он будет немедля списан на берег и отчислен, мля, из училища. Вопросы есть?

У матросов вопросов не было. А посему, старшина, недолго думая, отправил нас в распоряжение боцмана, который верховодил на палубе.

О боцманах на флоте слагают многочисленные легенды, и небезосновательно, потому что на флоте боцман самая что ни наесть фольклорная и колоритная личность. Именно поэтому моряки их называют «ДРАКОНАМИ».

Итак, свой первый рабочий день на судне мы циклевали* палубу.

Дело в том, что палуба на «Приамурье» была не стальной, а деревянной, как на парусных судах, следовательно её постоянно нужно было драить и скрести, чем, собственно, и занималась штатная палубная команда до нашего прихода. Работали мы с большим старанием и усердием, за что и получили одобрение сурового боцмана, а в 12:00 по судовому времени мы отправились на свой первый корабельный обед.

Я до сих пор помню этот обед в пассажирском ресторане «Приамурья»: нас рассадили за столики по четыре человека. Столики были покрыты белыми ажурными скатертями и сервированы мельхиоровыми столовыми приборами. Обслуживали пассажиров хорошенькие девушки-стюардессы, которые казались нам тогда настоящими сказочными принцессами. Может быть именно поэтому, поданные ими кушанья, показалась нам тогда невероятно вкусными.

На следующее утро по общесудовой трансляции раздалась долгожданная команда: «Посторонним покинуть борт судна, судно снимается в рейс! Швартовой команде по местам стоять на отшвартовку!». И в этот момент у меня в груди ёкнуло, ведь мы уходим в море!

На причале толпились провожающие, а из динамиков Морвокзала доносился бессмертный марш «Прощание Славянки».

Мы стояли на верхней палубе и внимательно следили за отшвартовкой судна, тщательно зарисовывая схему отдачи швартовных концов в свои тетрадки.

«Приамурье» медленно отвалило от причала и начало движение по глади бухты Золотой Рог. Мимо проплывали причалы, транспортные и рыболовные суда, портовые краны, похожие на гигантских стальных журавлей. И в этот момент у меня защемило в груди, ведь я уходил в первый свой рейс! В голове зазвучали строчки замечательной песни Юрия Антонова: «Ах белый теплоход, бегущая вода, уносишь ты меня, скажи куда?».

Буксиры сопровождали «Приамурье» до пролива Босфор-Восточный.

В проливе лайнер освободился от буксиров и резво устремился к бескрайней глади открытого моря. Неугомонные чайки кружились в кильватерной струе, провожая нас, в неведомые дали. Пассажиры стали расходиться по своим каютам, а я всё стоял на корме, вглядываясь в очертания родного города, пока его силуэт окончательно не растаял за кормой.

На следующий день мы не работали на палубе из-за приближающегося шторма. Теплоход раскачивало на волнах и в первый раз в своей жизни я ощутил признаки морской болезни.

Морскую болезнь каждый человек переносит по-разному: лично я сперва ощутил приступы тошноты и сразу же вышел на верхнюю палубу, чтобы освежиться, и тем самым снять симптомы морской болезни. Зрелище, которое мне представилось на палубе, было весьма фееричным. Огромные волны бушевали вокруг нашего, весьма крохотного по сравнению с ними, кораблика, и казалось, сея пучина поглотит нашу жалкую посудину с минуты на минуту. Я живо нырнул в надстройку, спустился вниз по трапу и, вдруг, совершенно неожиданно для себя, почувствовал острый приступ голода.

По счастью время было обеденное и я, с трудом балансируя по уходящей из-под ног палубе, направился в столовую.

В пассажирской столовой было необычно безлюдно. Я присел за столик и обнаружил, что скатерть на столешнице чуть влажная. «Вероятно, это делают для того, чтобы посуда не побилась во время качки» — догадался я и приступил к трапезе.

После плотного обеда я спустился в каюту и прилёг на свою шконку. Теплоход неумолимо раскачивало из стороны в сторону и мои веки стали медленно смыкаться. Не прошло и пяти минут, как я провалился в глубокий сон. Спал я очень крепко, а когда проснулся, то уже пришло время ужина. Теплоход ещё раскачивало на волнах, но самое страшное осталось позади — мы миновали зону действия циклона.

Через пару дней мы благополучно прошли проливом Лаперуза и вышли в Охотское море. Именно тогда я в первый раз в своей жизни увидел чужую страну, правда с борта судна и на весьма большом удалении от берега. Стоя на крыле мостика, я тщательно разглядывал побережье Японии в оптику пеленгатора.

Во время прохода проливом опытные матросы рассказывали нам байки о том, что бывали случаи, когда советские моряки прыгали за борт и пытались вплавь добраться до японского берега. Это же до какой степени нужно довести человека, чтобы он сиганул с приличной высоты и добирался до берега вплавь в ледяной воде! В это трудно поверить, но такие случаи в то время действительно были.

Начались первые вахты на ходовом мостике. И это было настолько замечательно, что только при одном воспоминании об этом у меня захватывает дух!

Нас учили управлять судном: я крутил руль, который больше напоминал рулевое колесо автомобиля, нежели корабельный штурвал, который мы все привыкли видеть на картинках. Нужно было постоянно наблюдать за отклонением картушки гирокомпаса и возвращать её в нужное положение, соответствующее заданному курсу судна.

Большой популярностью тогда пользовался анекдот про курсанта бакинской мореходки: на мостике теплохода помощник капитана спрашивает курсанта, который стоит на руле: «Эй, зёма, сколько на румбе?». Курсант отвечает: «Я один». «Дурак! Я спрашиваю, какой курс?» — возмущается штурман. «Четвёртый, бАкинской мореходки!» — бойко отвечает курсант.

Ключевым выражением в этом анекдоте была фраза «сколько на румбе». Ведь в старину картушка компАса была поделена не на градусы, как сейчас, а на румбы.

Часами я стоял на крыле мостика и вглядывался в линию горизонта — туда, где линия воды соприкасалась с линией неба. Я полюбил море: оно было живым, всегда разным и непредсказуемым. И неслучайно стихия воды всегда была почитаема человечеством, ведь в ней есть какая-то магия, что-то бесконечно волнующее душу.

Моряк — не профессия, а скорее образ жизни. В народе говорят: «Жизнь прожить — не поле перейти», а я бы сказал так: «Жизнь прожить — не море перейти», так как у моряков принято говорить «ходить», а не «плавать».

Меж тем, наш переход подходил к концу и на пятые сутки на горизонте проявились очертания Авачинской бухты.

*Практика на борту морского судна.

*Циклевание (циклёвка) — технология выравнивания деревянных поверхностей скоблением.

На Авачу еду плачу, а с Авачи — хохочу!

О-o, это странное место Камчатка,

О-o, это сладкое слово «Камчатка».

Но на этой земле я не вижу тебя,

Я не вижу твоих кораблей,

Я не вижу реки, я не вижу моста,

Ну и пусть…

В. Цой & рок-группа «Кино»

Доводилось Вам когда-нибудь бывать на Камчатке? И что вообще Вы знаете о Камчатке?

Камчатка — далёкий полуостров в северо-восточной части Евразии, расположенный на территории Дальнего Востока России. Полуостров, напоминающий большую застывшую рыбину, омывается с запада Охотским морем, с востока — Беринговым морем и Тихим океаном.

Здесь нерестится дикий лосось, и здесь же расположилась военно-морская база подводных атомоходов.

Камчатка также знаменита своими постоянно действующими вулканами и термальными источниками.

Столица Камчатки — город Петропавловск-Камчатский, который моряки-дальневосточники ласково называют — «ПИТЕР».

Камчатские вулканические сопки

«Приамурье» медленно заползало в лоно Авачинской бухты.

Вокруг бухты расположились заснеженные вулканические сопки, а сам город раскинулся у подножья одной из них и напоминал большую деревню.

«Швартовной команде по местам стоять на швартовку, боцману на бак!» — раздалась команда старпома по общесудовой трансляции.

К теплоходу торжественно подошли трудяги-буксиры и нехотя потащили его к причалу. Буксиры завели нас в самую оконечность бухты и прижали к причалу.

С борта полетели выброски, а на борт поползли тяжелые швартовные концы.

И, наконец, теплоход, «привязали» к причалу множеством носовых, кормовых и прижимных концов.

Пассажиры высыпали на палубу. Подали трап. На пирсе собрались встречающие, которые с нетерпением выглядывали среди, толпящихся на палубе людей, своих гостей и родственников. Нас никто не встречал, и поэтому мы с любопытством наблюдали за всем происходящим из иллюминаторов своих кают.

После обеда нас отправили в увольнение на берег.

Вначале мы, разбившись на группы, бродили по окрестностям порта, а затем сели на рейсовый автобус и поехали в город. Окончательно расслабившись под мерный звук мотора, мы сладко заснули в салоне, и очнулись только на конченой остановке. Покинув тёплый автобус, мы зашли в первый попавшийся магазин и здесь, о чудо, обнаружили диковинку того времени — кукурузные хлопья! Мы выгребли из карманов все деньги, что у нас были и накупили на них кукурузных хлопьев, а затем вернулись тем же автобусом в порт.

Вечером Шарапов построил роту на вечернюю поверку и объявил о том, что завтра мы едем на термальные источники, которые находятся селе «Паратунка».

Наутро за нами пришёл автобус, и мы поехали на источники.

Термальные источники существует на Камчатке из покон веков, и всякий гость далёкого полуострова должен непременно посетить это место.

Что же такое «Паратунка»?

Представьте себе бассейн на открытом воздухе, наполненный горячей водой, которая бьёт прямо из-под земли. Вы медленно погружаетесь в бурлящую воду по грудь и каждой клеточкой своего тела ощущаете контраст температур.

Весна на Камчатке холодная и поэтому такого рода водные процедуры для нас были конечно же в диковинку. Вдоволь накупавшись в источниках, мы вернулись на теплоход.

Пребывание судна в порту подходило к концу.

На следующий день на борт «Приамурья» прибыли новые пассажиры и судно снялось в рейс.

Говорят, что дорога домой всегда короче. Море на этот раз было спокойным и в родной порт мы добрались без приключений.

Так закончился первый мой рейс, рейс, который я запомнил на всю свою жизнь!

Сопки, вулканы, Паратунка и кукурузные хлопья! Воистину — это славное место Камчатка!

Моряк вразвалочку сошёл на берег

Закончилась первая морская практика, а вместе с ней и наш первый курс мореходного училища.

После непродолжительного отпуска нас стали распределять небольшими группами на транспортные суда пароходства.

В ожидании отправки на индивидуальную морскую практику мы ежедневно приходили на работу в училище. И поскольку в ротном помещении начался ремонт, то местных курсантов распустили по домам, а приезжим пришлось проситься на постой к однокашникам, родственникам и знакомым.

По вечерам мы болтались по городу в поисках приключений в парадной форме с нашитыми на рукаве голландки двумя лычками.

Несмотря на то, что я был самым настоящим местным, а в родительском доме ночевать я всё же не хотел, то мы с моим лепшим приятелем — Вадиком Шаровариным облюбовали для ночлега училищную Медсанчасть.

В один из таких вечеров мы с Вадиком возвращались в училище с прогулки и к нам подошла заплаканная женщина.

— Ребята, курсанты, помогите!

— Что случилось?

— Я живу вот в этом доме на втором этаже, вышла на улицу за хлебом, а дверь захлопнулась. Ключи остались в замке, а дома у меня остался совсем один маленький ребёнок. Помогите попасть в квартиру!

— Так как же мы сможем туда попасть?

— Посмотрите, это всего лишь второй этаж. Можно влезть на балкон с крыши магазина. Прошу вас, помогите!

Действительно, прямо возле многоэтажного дома был расположен магазин.

Со стороны подсобки, возле магазина штабелями стояла груда ящиков. Переглянувшись между собой, мы начали действовать. Я полез через забор на крышу магазина, а Вадик стал подавать мне ящики. Я составил ящики друг на друга и как заправский эквилибрист взобрался на них. Балансируя на раскачивающихся ящиках, я таки дотянулся до нижнего края балкона, подтянулся на руках и перелез через ограждение. Балконная дверь была приоткрыта, и я без труда проник вовнутрь квартиры. В комнате мирно «журчал» телевизор, а на диване, свернувшись калачиком, безмятежно спал маленький ребёнок. Я подошёл ко входной двери, повернул ключ несколько раз в замочной скважине и дверь отворилась. На пороге стояла счастливая хозяйка и Вадим. Женщина бросилась обнимать меня.

— Спасибо, сынок! Спасибо, родной! Вот, возьми! — воскликнула она и протянула мне десять рублей.

— Да что вы, в самом-то деле! Денег мы не возьмём! — пробурчал я, отводя её руку с червонцем.

— Ну тогда давайте я вас хоть накормлю!

— Нам нужно идти, поздно уже…

— Я вас просто так не отпущу! — воскликнула она и тут же убежала на кухню, а через минуту вернулась с консервами, колбасой и хлебом.

— Вот, помидорчики и огурчики ещё возьмите, сама мариновала! Она взяла авоську и стала укладывать туда продукты.

Мы с Вадиком стояли и молчали. Нам было крайне неловко. Во всяком случае, я чувствовал себя, мягко говоря, «не в своей тарелке», ведь нас с детства учили безвозмездно помогать старикам, женщинам и детям, и вообще, оказывать помощь всем людям, попавшим в беду.

По правде говоря, мы были зверски голодны. Поэтому авоську с едой всё же у хозяйки взяли.

До училища мы добрались без приключений, а в здание медсанчасти проникли, как обычно, через открытую форточку. Наспех перекусили, принесёнными с собой продуктами, но голод до конца не утолили. У нас ещё оставались консервы, но открыть их было не чем, поэтому мы отправились на поиски колющих и режущих предметов, кои обнаружились в кабинете хирурга.

Орудуя хирургическим скальпелем, как консервным ножом, мы без труда открыли «сайру» и «тушёнку».

Вдоволь насытившись, честно добытыми харчами, мы стали искать в медсанчасти место для ночлега. В коридоре стояли мягкие кресла для посетителей, очевидно принесённые сюда из Дворца культуры моряков. На этих креслах, стоявших вдоль стен рядами, мы и расположились на ночлег.

Утром, мы пробудились от шума, который исходил из подсобки. Источником шума была уборщица, которая с утра-пораньше пришла на работу.

Узрев наши заспанные физиономии, она настороженно спросила:

— А что вы здесь делаете в такую рань?

— Мы к врачу! — в один голос ответствовали мы с Вадиком.

— Какие врачи в такое время? — настороженно пробурчала уборщица.

Не став дожидаться дальнейших расспросов блюстительницы чистоты и порядка, мы тут же «сделали ноги».

Ещё пару ночей мы провели в медсанчасти, а затем «лавочку» всё-таки прикрыли: на окнах появилась сигнализация, а в самом помещении — круглосуточный наряд из числа курсантов нашего славного мореходного училища.

Правда этот прискорбный факт нас нисколько не смутил, поскольку нам наконец выписали долгожданное направление на судно, которое отправлялось в Арктику.

Молодые капитаны поведут наш караван

Судно поражало своими размерами. Мы стояли у носовой части теплохода и, задрав головы вверх, смотрели на надпись «ИВАН МАКАРЬИН».

«МАКАРЬИН» относился к классу специализированных судов, перевозящих навалочные грузы, и имел усиленный ледовый класс для плавания в полярных льдах.

Носовая часть судна была «подрублена», как у ледокола, а на борту расположились мощные спарки грузовых кранов, которые предназначались для самопогрузки и самовыгрузки.

Мы совершили самое настоящее восхождение по трапу, поскольку судно было в балласте и весьма значительно возвышалось над причальной стенкой.

Добравшись до самого верха, мы слегка отдышались и представились, вышедшему нам на встречу, вахтенному помощнику.

Кинув беглый взгляд на наши, слегка потрёпанные документы, он тут же подошёл к телефону, набрал внутренний номер старпома, и доложил ему о нашем прибытии.

Затем, в сопровождении всё того же вахтенного штурмана, мы торжественно прошествовали в чрево «МАКАРЬИНА», неспешно поднялись по внутренним трапам на верхнюю палубу и остановились, как вкопанные, у каюты с надписью «Chief Officer».

Балкер «Иван Макарьин»

Сопровождающий нас вахтенный помощник легонько толкнул приоткрытую дверь и пред нами предстал средних лет человек, с чёрной, как смоль, бородой, который неподвижно сидел за массивным письменным столом, склонившись над ворохом бумаг.

При нашем появлении Чиф* нехотя оторвал голову от своих бумажек и жестом пригласил нас присесть.

— Значит судоводители, так сказать «будущие капитаны»! — восторженно произнёс он, внимательно рассматривая наши направления из пароходства,

— Тогда милости просим на борт. Сегодня располагайтесь, осматривайтесь, ну а завтра с утра приступите к работе. У нас, знаете ли, не принято «ваньку валять».

Закончив, таким образом, свой спич, он тут же достал из ящика стола связку ключей, передал их вахтенному помощнику, и мы отправились на главную палубу, где обитала палубная и машинная команда «МАКАРЬИНА».

Не мудрствуя лукаво, мы заселились в свободные каюты, которые на удивление оказались значительно просторнее, чем пассажирские каюты третьего класса «Приамурья», где мы проходили первую морскую практику.

Кроме того, к нашему всеобщему восторгу, оказалось, что на судне имеется вполне приличный спортзал и самая настоящая ФИНСКАЯ парная!

На утро, сразу же после завтрака, мы отправились на работу к боцману.

«Дракона» мы обнаружили в его логове — в подшкиперской*, где он «колдовал» над бачками с краской. С трудом оторвавшись от своего «священнодействия», он провёл нам инструктаж по технике безопасности, а затем выдал под роспись каски, рабочие рукавицы-верхонки и отправил на погрузку продуктов.

Продукты мы грузили вместе с палубной командой.

Во время перекура, жадные до разговоров матросы, и посвятили нас в подробности предстоящего рейса: через пару дней балкер отправлялся на крайний север. Мы должны были присоединиться к каравану и в его составе осуществлять перевозку угля по портам Арктики.

Это была обычная практика тех лет, поскольку снабжение советской Арктики происходило посредством так называемых «северных завозов».

Арктическая навигация начиналась, как правило, в июле и заканчивалась обычно в сентябре. Для завоза снабжения формировался караван, состоящий из судов различных типов.

В Арктику везли абсолютно всё: топливо, уголь, продукты, технику. Во главе каравана всегда стоял ледокол, который, подобно паровозу, тащил весь «состав» каравана во льдах.

Ещё пару дней мы простояли у причала, бункеруясь топливом и водой.

Этого времени нам было вполне достаточно, чтобы завести знакомство практически со всеми членами команды «ИВАНА МАКАРЬИНА».

Экипаж балкера состоял в основном из молодых ребят — выпускников мореходных школ, и поскольку я был самый юный на пароходе, то сходу получил прозвище «пятнадцатилетний капитан».

Наконец, наша стоянка в Находке подошла к концу, и мы снялись в рейс назначением на порт Магадан.

*Так в России на гражданском флоте называют старшего помощника капитана.

В переводе «Chief Mate» — власть исполнительная.

*Кладовая на баке (носовой части) судна.

Магадан — запорошенный рай

Мой друг уехал в Магадан —

Снимите шляпу, снимите шляпу!

Уехал сам, уехал сам —

Не по этапу, не по этапу.

Не то чтоб другу не везло,

Не чтоб кому-нибудь назло,

Не для молвы, что, мол, — чудак,

А просто так.

Быть может, кто-то скажет: «Зря!

Как так решиться — всего лишиться!

Ведь там — сплошные лагеря,

А в них — убийцы, а в них — убийцы…»

Ответит он: «Не верь молве —

Их там не больше, чем в Москве!»

Потом уложит чемодан,

И — в Магадан, и — в Магадан…

В. Высоцкий

Жизнь на «МАКАРЬИНЕ» текла не шатко и не валко: завтрак, работа на палубе у боцмана, обед, вахта на мостике, ужин, вечерний чай.

Мы сдружились с матросами и мотористами, которые жили на одной палубе с нами.

По вечерам мы собирались в каюте у плотника: пили чай и слушали песни, которые исполняли ребята под гитару. Это были замечательные песни Юрия Шевчука, Константина Никольского и Алексея Романова.

Ходовой мостик на «МАКАРЬИНЕ» был огромный. На таком мостике запросто можно было играть в мини-футбол. Кроме того, с его высоты открывался великолепный вид на морские просторы.

Более всего я любил приходить на мостик ночью.

В это время суток на мостике царит особая атмосфера — шмелём в ночной тиши жужжит трудяга-гирокомпас, а от многочисленных навигационных приборов струится нежный неоновый свет, создавая в пространстве таинственный полумрак.

Стоя на ходовом мостике, я пристально вглядывался сквозь толстое стекло лобового иллюминатора в горизонт. Иногда там появлялись и исчезали белые, зелёные и красные огоньки — ходовые огни встречных судов. Именно ночью меня охватывало приятное чувство таинственности происходящего. И хотя, на самом деле ничего, необыкновенного конечно же не происходило, но ощущение того, что вот-вот что-то случится, никогда меня не покидало.

Подметив мою симпатию к ночным бдениям на мостике, старпом перевёл меня с палубы на ходовую вахту со вторым помощником. При этом подчеркнул, что, мол, теперь будешь стоять вахту с САМИМ «РЕВИЗОРОМ»!

Уважаемому читателю, неискушённому в морской терминологии, поясняю, что на гражданском флоте вторых штурманов называют «РЕВИЗОРАМИ», поскольку этот термин унаследован ещё с «парового» флота, где второй помощник занимался снабжением корабля углём и продовольствием, а вот на современном флоте, второй помощник отвечает только за грузовые операции на судне.

Наш «ревизор», как и Чиф носил бороду. Со старпомом они были почти ровесниками. Сошлись мы с ним довольно быстро. Во время ночных вахт часто спорили, пили крепкий кофе и много курили. При этом ревизор не забывал обучать меня штурманскому делу.

На пятые сутки перехода на горизонте показались заснеженные сопки.

«МАКАРЬИН» сбросил скорость и нехотя пополз в бухту Нагаева, на побережье которой, и расположился легендарный город, воспетый российскими шансонье.

Пейзаж, который открылся нашему взору, несколько удручал. Ведь в моём родном городе уже началось лето, а здесь на сопках всё ещё лежал снег.

Магадан

К борту подошли, чёрные от копоти, буксиры, и под их неусыпным конвоем, мы обречённо проследовали к причалу.

После оформления судна властями мы с ребятами отправились в увольнение на берег.

Свободного времени у нас было много, а делать было абсолютно нечего, поэтому мы довольно долго и праздно шатались по улицам города. Магадан показался мне тогда очень мрачным и грязным — никаких достопримечательностей, кроме памятника Ленину на центральной площади мы так и не обнаружили.

Посему, после продолжительной прогулки по городу, было принято решение закупить в ближайшем магазине пива — местного разлива, и распить его в центральном парке культуры и отдыха. В парке мы отыскали свободную скамейку и дружно принялись за дегустацию любимого курсантского напитка.

Вечером мы вернулись на пароход с ящиком бутылочного пива.

Всю ночь мы «отмечали» наш первый визит в Магадан вместе с экипажем, а наутро «ИВАН МАКАРЬИН» покинул гостеприимный порт и взял курс на Беринговский.

Штурмовать далёко море посылает нас страна

Из Магадана «ИВАН МАКАРЬИН» вышел в балласте (без груза) и направился в Арктику.

Судно должно было встать на линию по перевозке навалочного груза в период арктической навигации.

Мы по-прежнему работали на палубе у боцмана и стояли вахту на ходовом мостике.

Судовой день был насыщен, поэтому скучать было особенно некогда. После завтрака мы отправлялись на палубу отбивать, грунтовать и красить комингсы, после работы на палубе — на обед, после обеда — я заступал на вахту со вторым помощником, а после вахты шёл на ужин. После ужина появлялось свободное время, которое, как правило, проходило в гостях у плотника до вечернего чая. После же вечернего чая, мы собирались в каюте второго помощника для игры в «покер». Вообще, различного рода игры на судне, приветствуются практически всеми членами экипажа. Ведь быт на судне однообразен, и моряки вынуждены сами себе придумывать развлечения.

В покер мы играли на «уши». Проигравшемуся игроку били колодой карт по ушам. После этой процедуры уши становились сизые и опухшие.

Наутро весь экипаж обсуждал неудачливого игрока. Но, несмотря на дурную славу, мы продолжали играть в покер и со временем стали даже одерживать победы над «ревизором».

Из покон веков, присутствие женщин на корабле считалось дурным знаком.

Несмотря на старые морские традиции, на нашем пароходе всё-таки были женщины. Их было трое — буфетчица, повариха и дневальная. Причём дневальная проходила стажировку после окончания училища.

Дневальную звали Оксана, а родом она была из города Черкассы. Как и другие искатели приключений, она приехала с Украины с целью заработать карбованцев и удачно выскочить замуж. Таким образом, к нашей весёлой курсантской компании примкнула ещё и дневальная. Вечерами мы вместе играли в карты, пили чай и дружно смотрели кино в столовой команды.

А меж тем, наш теплоход приближался к порту назначения — Беринговскому.

Вот, что мне стало известно о порт-пункте Беринговском:

Бе́ринговский — посёлок городского типа в Беринговском районе Чукотского автономного округа. Расположен на Угольной бухте Анадырского залива Берингова моря. В посёлке располагается рейдовый порт. Основным грузом для порта является уголь, добываемый в посёлке с 1941 года. В городе работают завод железобетонных изделий и стеновых материалов, пивоваренный завод. До 1957 года назывался Угольный, переименован в честь Витуса Беринга.

Беринговский — рейдовый морской порт, открыт для захода судов любых государств в период навигации с 1 июля по 1 октября. Железнодорожного сообщения не имеет. Обработка судов проходит на внешнем рейде с помощью судовых перегрузочных средств и буксирных катеров. На рейд принимаются суда с любой осадкой, грузоподъемностью 150 тонн. Основным грузом, в силу специфичности развития посёлка, является уголь, в небольшом количестве и другие грузы.

Посёлок является самым восточным российским поселением в Восточном полушарии Земли, его долгота — 179° 15» в.д.

Мы направлялись в Беринговский, чтобы встать на рейд под погрузку угля.

Беринговский

Порт-пункт Беринговский встретил нас пронзительным морским ветром и заснеженными сопками.

Беринговский

«ИВАН МАКАРЬИН» бросил якорь на рейде бухты Угольной. К борту судна подошли самоходные баржи, гружённые углем. Началась погрузка.

С грейферов летела угольная пыль, которая тонким слоем ложилась на палубу. Разгруженные баржи отходили от борта и, спустя некоторое время, вновь возвращались с грузом на борту. Погрузка осуществлялась полностью силами экипажа.

Под погрузкой на рейде мы простояли несколько дней.

В один из таких дней мы с группой энтузиастов из числа членов экипажа отправились в увольнение на берег.

Беринговский — посёлок городского типа, возведённый строителями социализма в условиях вечной мерзлоты. В посёлке добывают уголь, именно поэтому, ранее он назывался просто Угольный. Население посёлка состояло из русских, приехавших на заработки и коренных местных жителей, которых в народе называют просто «чукчами».

Все без исключения дома в посёлке стояли на сваях. Надписи на учреждениях и магазинах были на двух языках: русском и чукотском.

Больше всего меня поразил магазин, в котором мы обнаружили великое изобилие, дефицитного по тем временам, товара. Основную часть товара, представленного в магазине, составляли консервы. Консервов было так много, что ими была выложена мозаика на полках и прилавках.

Поскольку мы являлись представителями «людей с материка», то нас не заинтересовали корнеплоды, которые очень высоко ценятся на севере. Исходя из лучших побуждений, мы приобрели несколько ящиков сгущёнки и тушёнки, правда, по цене третьего пояса. А наш джигит-артельщик, купил в магазине свежую вырезку из оленины.

Побродив около часа по посёлку, мы с большим трудом отыскали цель нашего визита — вино-водочный магазин.

Здесь следует заметить, что вино-водочные магазины в то время, можно было без особого труда обнаружить в любом городе Советского союза. Огромные очереди — признак того, что в этом месте «выбросили» колбасу или «дают» спиртное.

Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили «избушку на курьих ножках» с надписью «вино-водка» без скопления рядом с парадным входом человеческих масс.

Когда я был маленьким мальчиком, я смотрел телевизор, в котором строгие мужчины рассказывали о том, что мы живём в эпоху развитого социализма и предвещали неизбежное наступление коммунизма в СССР. Я никак не мог понять, что же такое коммунизм, о котором все только и говорят. До сих пор помню, как на здании нашего районного исполкома красовалась огромная надпись: «НАША ЦЕЛЬ — КОММУНИЗМ!». Как и все дети, я имел привычку задавать вопросы родителям по любому поводу.

Мама мне объяснила, что при коммунизме всё будет в полном изобилии и абсолютно бесплатным и, поэтому, мы и вся наша страна к нему стремимся.

Мой маленький детский мозг никак не мог осознать сей факт и, в конце концов, я бросил дальнейшие попытки осознания этой утопии.

В магазине «вино-водка» алкогольная продукция была представлена в широчайшем ассортименте.

На прилавках, расположилась водка всех сортов, вина различной крепости и сортности, а также знаменитый грузинский и армянский коньяк «пять звёздочек». И, самое главное, не было ни одного ценника.

Мы молча стояли у прилавка и смотрели на всё это изобилие.

И в этот момент я осознал, что здесь на Чукотке, коммунизм уже наступил.

— Девушка, а в какую цену у вас армянский коньяк? — наконец поинтересовался наш судовой плотник.

— Молодые люди, спиртное мы выдаём только по талонам исполкома. Приносите талоны — получите спиртное! — отчеканила продавщица.

— А без талонов, за деньги? — не унимался плотник.

— Без талонов не имею права! — отрезала продавщица и презрительно посмотрела на всю нашу компанию.

В подавленном настроении мы вышли из магазина.

Спиртное по талонам, это уже было чересчур!

Побродив ещё некоторое время по посёлку, мы, наконец, нашли место, где продавали пиво. Талонов на пиво не потребовали, и поэтому, пиво было закуплено в больших объёмах.

Усталые, но довольные, мы вернулись на родной пароход.

На следующий день, после нашего визита в Беринговский, судно в полном грузу снялось в рейс.

Нам предстояло присоединиться к группе судов во главе с ледоколом «Арктика» и в составе каравана двигаться по северному морскому пути в порт Певек.

Ледовый поход

«ИВАН МАКАРЬИН» вышел из бухты Угольной и лёг на курс в указанную точку — место сбора и формирования каравана. И вот, наконец, впереди замаячили силуэты судов. Судов было около десятка. Мы подошли вплотную к флотилии.

В нескольких кабельтовых от нас, в дрейфе лежал танкер. Неподалёку от танкера расположился теплоход с тяжеловесными стрелами, гусеничной и колёсной техникой, которая стояла прямо на крышках трюмов.

Мы подошли вплотную к контейнеровозу «Капитан Кремс».

На «Кремсе» проходили практику мои однокашники и через вахтенного помощника мы передали им привет по судовой радиосвязи.

Каково же было моё удивление, когда я узнал, что «МАКАРЬИН» будет первым в караване. Дело в том, что наше судно имело самый высокий ледовый класс и поэтому нам надлежало двигаться за ледоколом, разбивая осколки льдин своим мощным корпусом.

Контейнеровоз «Капитан Кремс»

Случалось ли вам видеть ледокол и не просто ледокол, а атомный ледокол, да ещё и легендарный атомный ледокол? Всегда очень волнуешься, когда удаётся увидеть что-то легендарное. Особенно, когда тебе 15 лет и ты только и бредишь морскими путешествиями.

«АРКТИКА» заняла своё место во главе каравана. Атомный ледокол, достигший первым Северного Полюса, был прямо перед нами!

Я стоял на мостике нашего теплохода и смотрел на «АРКТИКУ»! Точнее, уже на корму «АРКТИКИ» с её мощными лебёдками, кнехтами и специальными устройствами для буксировки.

Плавание во льдах — это весьма серьёзное и опасное дело. Поэтому, что при плавании во льдах на судне вахту поочерёдно несут два капитана — штатный и ледовый. На мостике постоянно должен находится «вахтенный» капитан, вахтенный помощник и два вахтенных матроса. Управление судном происходит в ручном режиме круглые сутки. Боцмана и палубную команду могут поднять по авралу в любое время суток на швартовные операции с ледоколом.

Ледокольная проводка балкера «Иван Макарьин»

Мы стояли вахту поочерёдно меняясь с вахтенным матросом на руле. Впереди постоянно маячил мощный торс ледокола. Штурмана дежурили на телеграфе, выполняя маневры двигателем. Капитан время от времени отдавал команды вахтенному помощнику и рулевому.

Я был очень горд, что мне доверили управлять нашим судном. Это было очень непростое и ответственное дело следовать за ледоколом и повторять за ним все его многочисленные маневры.

Атомный ледокол «Арктика» во главе каравана судов

Вначале мы двигались довольно быстро. Ледокол продавливал своим корпусом лёд, прокладывая нам дорогу. Иногда палубной команде приходилось заводить буксировочные концы с обеих бортов на ют (кормовая часть) ледокола, что в морской практике называется «идти на усах».

А в особых случаях, когда ледовые торосы становились совсем неприступными, мы следовали в жёсткой сцепке с ледоколом.

Дело в том, что в кормовой части ледокола имеется углубление, напоминающее хвост ласточки. Именно в это углубление заходил мощный форштевень «МАКАРЬИНА» и в таком состоянии, образуя единое целое с ледоколом, мы продолжали своё медленное движение в ледовом поле.

Ещё один парадокс плавания в северных широтах — полярный день.

Белые ночи в Питере и Магадане длятся совсем недолго, а вот полярный день в северных широтах явление долговременное.

После вахты, я приходил в каюту, закрывал глухарь (крышку) иллюминатора и задёргивал шторки, чтобы эмитировать наступление ночи, после чего спокойно засыпал.

Зачем я это делал? А делал я это, потому что не мог уснуть при дневном освещении, ведь солнце никто не выключал. Определить время суток можно было только по судовым часам.

Через два дня плавания в составе каравана, мы миновали мыс Дежнёва.

Мыс Дежнёва — это крайняя материковая точка Евразии.

На возвышении мыса установлен крест, который я с большим трудом разглядел в бинокль.

Как я не старался, но из-за плохой видимости, мне так и не удалось увидеть Аляску на противоположной стороне Берингового пролива. Нас несколько раз вызывали по радиосвязи пограничники, запрашивали название судна порт приписки и порт назначения.

Благополучно миновав Берингов пролив, караван вышел в Северный Ледовитый Океан.

Несколько раз нам попадались колонии моржей, путешествующих на льдинах. Это было забавное зрелище — сотни моржей, лежащих на медленно дрейфующей льдине!

И ещё я увидел белых медведей…

Ребята из экипажа, которые уже побывали в «полярке» рассказали о том, что северные медведи, как и их бурые сородичи, очень любят сладкое. И что наши моряки обычно подкармливают белых медведей сгущённым молоком.

И вот однажды, когда наш караван остановился, медведи вплотную подошли к борту судна, и мы, воспользовавшись моментом, выкинули за борт несколько банок сгущёнки.

Один из мишек подошёл к одной из банок, раздавил её мощной лапой и выпил содержимое. Остальные банки постигла та же участь. После чего, мишки пошли попрошайничать лакомство к другим судам, стоящим позади нас.

Несмотря на экстремальные условия полярного плавания, жизнь на пароходе шла своим чередом. Днём я стоял вахту на мостике, а вечером крутил кинофильмы для экипажа в столовой команды.

Дело в том, что киномеханик на «МАКАРЬИНЕ» был один, а фильмы экипаж смотрел каждый день, поэтому я стал, своего рода, дублёром киномеханика. Мне нравилось заправлять плёнку в аппарат и смотреть фильмы через окошко в операторской комнате.

И, наконец, пришёл день, когда наш караван благополучно достиг пункта назначения — порта Певек. Мы ошвартовались у пирса и стали под разгрузку, а легендарная «АРКТИКА» продолжила свой путь с остатком каравана в порт Тикси.

Певек

Над тундрою Чукотки опять кружится снег.

Лежит у самой сопки арктический Певек.

И в нём души не чая, презрев земной уют,

Не просто певекчане, романтики живут.

Пусть лето здесь коротко и пусть зима долга,

Но тянет нас Чукотка, зовут её снега.

Мы верим в этом веке у северной воды

Мы вырастим в Певеке зелёные сады.

Промчатся годы ходко, как талая вода.

И встанут на Чукотке большие города.

Г. Елгин

Бывший рабочий посёлок на берегу Ледовитого океана, а ныне город полярников — Певек предстал перед нашим взором во всей своей «красе».

У подножия сопки раскинулись улочки с безликими пятиэтажками на «курьих ножках» без, привычных глазу материкового жителя, кустарников и деревьев. На вершинах сопок лежал снег, и лишь местами, пробивалась зелёная трава, оживляя, и без того безликий, северный пейзаж.

Глядя на Певек, я подумал о том, как тяжело живётся здесь людям. Не чукчам и эскимосам, которые испокон веков обитают в тундре, а нашим русским людям, которые родились в благодатных районах России и приехали в край вечного холода на заработки.

Певек

Дело в том, что во времена СССР на крайнем севере можно было заработать приличные деньги, чтобы через несколько лет добровольной ссылки, купить на родине квартиру, машину, гараж, дачу и прочие блага советской цивилизации.

Ехали на север целыми бригадами, работали много и жадно.

В северных городах возводили кинотеатры, дворцы культуры и оранжереи.

Я до сих пор помню строчки из песни, которую мы разучивали в школе на уроках музыки — «Пионерский дворец на Чукотке, строят все пионеры страны».

И вот всё это я увидел воочию.

«ИВАН МАКАРЬИН» стоял у стенки причала. Над открытыми крышками трюмов сновали клювы портовых кранов жадно заглатывая грейферами уголь из стального чрева теплохода.

В первый день нашей стоянки в Певеке я заступил на вахту возле трапа в качестве вахтенного матроса. Чтобы скоротать время на вахте, я приготовил и положил в карман тулупа удочки-донки.

Выпросив у поварихи кусок мяса и разрезав его на мелкие кусочки, я забросил донку с мясной наживкой за борт и приступил к любимому процессу рыбной ловли.

Каково же было моё удивление, когда буквально через несколько минут манипуляций с донкой, я вытащил на палубу огромного морского бычка!

По правде говоря, я рассчитывал поймать камбалу или минтая, а на поверку оказалось, что в северных водах на донку можно выловить только рыбу всех времён и народов — морского бычка!

Возле трапа собралась толпа зевак. Это были суровые полярники из числа докеров, приехавших на заработки. Они дружно принялись обсуждать мой улов. Видимо не часто им приходилось видеть такое зрелище в родном порту.

Дело в том, что бычков мне приходилось ловить у себя на родине. Эти твари заглатывают любую наживку и обрывают самые прочные снасти. Бычок годится только для одной цели — из него получается хороший бульон для настоящей морской ухи.

Поскольку для ухи, помимо бычков, нужна ещё и другая рыба, которой в этих водах попросту не было, я решил покончить с рыбалкой. Мясо выбросил за борт, а донку смотал и положил обратно в карман тулупа.

В Певеке мы простояли под разгрузкой несколько дней. Пару раз с ребятами из экипажа мы выходили в город, бродили по грязным улочкам среди домов на сваях, и возвращались на борт родного судна.

Помимо вахт у трапа во время стоянки в порту, мы работали в палубной команде у боцмана.

По распоряжению старпома нас отправили на зачистку трюмов.

Мне никогда доселе не приходилось спускаться в трюм грузового судна.

Правда, несколько раз я подходил во время погрузки в Беринговском к открытым крышкам трюмов и заглядывал вовнутрь.

Ощущение было такое, как будто я стою на крыше пятиэтажного дома и смотрю вниз!

Представьте себе огромный стальной котлован, на дно которого, вам нужно спуститься! Вот это и есть трюм «ИВАНА МАКАРЬИНА».

Боцман собрал нас в подшкиперской и провёл инструктаж по технике безопасности. Нам предстояло спуститься в трюм и отчистить днище трюма от кусков угля и угольной пыли.

Я спускался на дно трюма по стальной вертикальной лестнице.

Мои ноги и руки тряслись мелкой дрожью. Страх преследовал меня до самого окончания спуска. Пот струился из-под каски и заливал глаза, а тело покрылось испариной.

Наконец я достиг самого дна трюма. Огляделся по сторонам и, убедившись в том, что все ребята благополучно спустились, облегчённо вздохнул.

Дело в том, что я с детства боюсь высоты. Несколько раз мне случалось забираться на крыши городских многоэтажек. Помню, как однажды, я с мамой поднялся на крышу первого шестнадцатиэтажного дома в моём родном городе. Мама работала главным инженером в ЖЭУ, и по какой-то надобности, ей нужно было попасть на крышу именно этого дома.

Мы с мамой стояли на крыше шестнадцатиэтажки и я смотрел на город с высоты птичьего полёта, при этом одновременно испытывая и страх и восторг.

Но одно дело стоять и смотреть с крыши вниз, а другое ползти вниз по лестнице, как в верхолазы в кинофильме «Высота».

Работа в трюме абсолютно ничем не отличалась от работы на палубе. Мы отчищали трюм от остатков угля, а потом тщательно выметали угольную пыль.

Пока мы зачищали трюма с парнями из палубной команды, разгрузка судна подошла к концу и «МАКАРЬИН» поднялся над пирсом, как гигантский исполин, освободившись от «угольного» бремени.

Мы были готовы к выходу в рейс. Из динамиков судна прозвучала долгожданная команда старпома: «Швартовной команде по местам стоять на отшвартовку, судно снимается в рейс!».

«ИВАН МАКАРЬИН» отошёл от пирса и занял своё почётное место за ледоколом в караване, следующим в Беринговский.

Боже, помилуй полярников

Боже, помилуй полярников

с их бесконечным днём,

С их портретами партии,

которые греют их дом;

С их оранжевой краской

и планом на год вперёд,

С их билетами в рай на корабль,

уходящий под лёд.

Боже, храни полярников —

тех, кто остался цел,

Когда охрана вдоль берега,

скучая, глядит в прицел.

Никто не знает, зачем они здесь,

и никто не помнит их лиц,

но во имя их женщины варят сталь,

и дети падают ниц.

Как им дремлется, Господи,

когда ты им даришь сны!

С их предчувствием голода

и страхом гражданской войны,

С их техническим спиртом

и вопросами к небесам,

На которые ты отвечаешь им,

не зная об этом сам.

Так помилуй их, словно страждущих,

чьи закрома полны,

Помилуй их, как влюбленных,

боящихся света луны;

И когда ты помилуешь их и воздашь

за любовь и честь,

Удвой им выдачу спирта,

и оставь их, как они есть.

Б. Гребенщиков & группа «Аквариум»

Впереди маячил мощный торс атомного ледокола «РОССИЯ». Мы двигались за ледоколом, разбивая остатки льдин и расчищая путь для каравана.

Жизнь на «МАКАРЬИНЕ» текла ни шатко и ни валко. Кинофильмы были пересмотрены до «дыр», карты тоже порядком поднадоели.

Нужно было придумать новое развлечение, а что можно придумать на пароходе, где и так уже всё придумано до нас?

И вот однажды, во время вечернего чая, кто-то из членов экипажа предложил устроить чемпионат по мини-футболу. В качестве футбольного поля, смекалистый моряк предложил использовать днище одного из трюмов, ведь трюма на «МАКАРЬИНЕ» были абсолютно пустые после разгрузки, и места для игры в футбол, было предостаточно. По словам моряка, который выдвинул идею с «трюмным футболом», такие чемпионаты регулярно устраивались во время переходов на судах, следующих в балласте (порожняком).

Предложение было незамедлительно поддержано всеми членами экипажа.

В назначенный день, мы спустились в один из трюмов «МАКАРЬИНА».

Боцман прихватил с собой кусок мела, и с его помощью обозначил зоны и границы ворот. Разделившись на противоборствующие команды, мы приступили к игре.

Каждая из команд состояла из представителей различных судовых служб: штурманов, механиков, матросов и мотористов. Игра проходила динамично и азартно. Я играл в нападении, как самый молодой и шустрый из нашей команды.

Со стороны можно было наблюдать забавное зрелище: взрослые мужики с воплями носились по днищу трюма, передавая друг другу пасы, и нанося яростные удары по воротам противника.

Прошло уже много лет, и я уже не помню, выиграли или проиграли мы тот первый матч, который проходил в трюме «МАКАРЬИНА», но ощущения азарта и радости прочно отпечатались в моей памяти.

Разгорячённые, после проведённого матча, мы поднимались наверх уже не ощущая страха высоты и опасности процесса подъёма.

Наш чемпионат по «трюмному футболу» длился несколько вечеров.

Каждый вечер, после ужина, мы переодевались в спортивную форму и дружно спускались в один из, облюбованных нами, трюмов.

Но, к нашему глубокому разочарованию, чемпионат по «трюмному футболу» продолжался недолго.

Капитан «ИВАНА МАКАРЬИНА» получил радиограмму из пароходства, в которой сообщалось, что в трюме одного из транспортных судов, трагически погиб боцман.

Обстоятельства смерти боцмана были ошеломляющие: он спускался в трюм, обутый в резиновые кеды, и во время спуска упал с высоты и разбился.

В радиограмме сообщалось о том, что необходимо ограничить допуск членов экипажа к работам в трюмных помещениях. Кроме того, членам экипажа, допущенным для работы в твиндеках и трюмах, предписывалось неукоснительно соблюдать правила техники безопасности.

После получения этой радиограммы, капитан издал приказ, в котором категорически запрещалось спускаться в трюм всем членам экипажа, без особых на то распоряжений со стороны руководства.

Конкретно нам, как несовершеннолетним, окончательно и бесповоротно было запрещено даже подходить к открытым трюмам.

А меж тем, караван медленно, но верно приближался к Беринговскому.

Во время этого перехода заболел один из курсантов, с которыми я проходил морскую практику на «МАКАРЬИНЕ». Поскольку врача на нашем судне не было, то обязанности врача, согласно правилам, выполнял старпом.

Яковлевич посетил каюту в которой проживал больной, провёл медицинский осмотр и распорядился о помещении больного на карантин.

Так как специального помещения под лазарет на судне предусмотрено не было, то в качестве больничной палаты старпом решил использовать свободную каюту.

Дело в том, что «МАКАРЬИН» был построен в Германии и педантичные немцы на каждой из кают прикрепили таблички с указанием профессии проживающего.

Андрейку (так звали нашего больного) поместили в каюту с надписью «ПЕКАРЬ».

Очевидно, немцы предполагали, в штате советского судна, обязательно будет специальный человек, который будет печь хлеб, ведь русские просто не могут жить без хлеба!

И действительно, на каждом российском судне выпекают собственный хлеб, но, как правило, этим занимается повар или дневальная.

На «МАКАРЬИНЕ» хлеб выпекала дневальная, а по сему, каюта «ПЕКАРЯ» пустовала и использовалась экипажем, как склад для различной утвари.

Андрейку поместили в эту каюту, а мы пришли его навестить. Ради интереса, мы начали рыскать по рундукам и среди разного хлама обнаружили дрожжи.

Это была символическая для нас находка. Поскольку мы были курсантами, то первая мысль, которая пришла нам в голову — это использовать дрожжи по назначению. Что, собственно, мы и сделали. В тайне от всего экипажа, у дневальной был выпрошен молочный бидон с камбуза. В этом бидоне мы и поставили брагу. Бидон мы установили в своей каюте и тщательно его замаскировали.

Старпом регулярно посещал Андрейку, давал ему таблетки и даже делал уколы. А мы настаивали брагу, в надежде выпить её, по приходу в Беринговский.

Кстати говоря, про бражку на нашем пароходе ходило множество морских баек. К примеру, ребята из нашего экипажа рассказывали, что им приходилось работать на судах, где мотористы ставили брагу в огнетушителях. Не знаю, практиковалось ли это у нас на «МАКАРЬИНЕ», но нам было приятно слушать эти байки, потому что мы тоже поставили брагу в тайне от всех, и от этого ощущения, каждому из нас становилось чрезвычайно приятно.

Андрейка шёл на поправку и вскоре, после очередного осмотра, старпом констатировал факт выздоровления и его переселили обратно в общую каюту. Поскольку ключ от «лазарета» временно оставался у нас, то решили от греха подальше перетащить бидон именно в эту каюту, что мы и сделали.

По приходу в Беринговский мы намеревались выпить содержимое бидона, однако осуществить задуманное, нам так и не удалось…

Семь бед — один ответ!

«МАКАРЬИН» стоял на рейде Беринговского.

К борту судна привычно подходили самоходные баржи. Началась погрузка угля.

В первый день стоянки в Беринговском нас вызвал к себе старпом.

Как только мы зашли в его каюту, в нос ударил резкий запах перебродивших дрожжей.

Самопогрузка на рейде в порт-пункте Беринговский

На его огромном столе, заваленном кипами бумаг, стоял наш бидон с брагой.

«Потрудитесь объяснить, товарищи курсанты, откуда в каюте, где находился больной, оказался этот бидон с сивухой?» — произнёс он сердито.

Мы молча опустили головы. Никто из нас не хотел признать, что это наших рук дело.

— Сегодня я делал обход по судну и заглянул в эту каюту. Как только я зашёл в неё, то сразу же почувствовал запах дрожжей. Открыл рундук и обнаружил этот бидон с сивухой. Итак, я вас спрашиваю, чья была идея поставить брагу, где взяли бидон и дрожжи? — рявкнул старпом.

— Это не мы. То есть это не наш бидон, и мы ничего такого не делали — робко ответил Андрейка.

— Ключ от каюты был только у меня и у вас. Если бидон с сивухой принёс и поставил в рундук не я, то, следовательно, могли сделать это только вы! — мрачно заметил старпом.

— А может, это кто-нибудь из экипажа ещё до нас поставил — почти шёпотом заметил Андрейка.

— Детский сад! Взрослые мужики, а ведёте себя, как малые дети! Значит так, ключи от каюты немедленно сдать мне! А ваш поступок мы будем разбирать на общесудовом собрании! Если решите признаться в содеянном, то обойдёмся выговором.

В противном случае, вам всем грозит отчисление из училища. Всё, свободны! — отрезал старпом и указал нам на дверь.

Мы молча вышли за дверь. На душе скреблись кошки. Невинная детская шалость превратилась в серьёзную взрослую проблему. Вылететь из училища из-за бидона браги!

После ужина мы собрались все вместе в каюте и решили, что, во что бы то ни стало, мы будем всё отрицать. Ведь у старпома не было никаких доказательств, что это дело наших курсантских рук.

В этот же вечер, как по сценарию, произошёл ещё один неприятный случай…

Я лежал на шконке в своей каюте и читал книгу. Неожиданно ко мне в каюту зашёл мой однокашник — Игорь Лобанов, по прозвищу «Лэбан».

Лэбан был известен в нашей роте тем, что он был неутомимым изобретателем разных козней. В этот памятный вечер он шатался по пароходу в поисках приключений. И нелёгкая принесла этого прохиндея именно в нашу каюту…

Дальше события разворачивались следующим образом: Лэбан зашёл в мою каюту и уселся на стул, стоящий подле стола, напротив открытого иллюминатора. Шаря своими длинными руками по сторонам, он открыл ящик стола, в котором лежали спичечные коробки. Коробков было около сотни, и они занимали полностью весь верхний ящик в столе.

Игорёк вытащил несколько десятков коробков и разложил их на столе, затем он выстроил из них пирамиду и задумчиво уставился на творение своих рук. Потом он медленно достал зажигалку из своего кармана и поджёг основание пирамиды.

Коробки начали поочерёдно вспыхивать, распространяя по каюте едкий дым.

Лэбан заворожено смотрел на фейерверк из коробков, как кролик на удава.

А меж тем, на столе пылал огонь, а вся каюта заполнилась дымом.

Я подскочил к умывальнику, набрал пригоршню воды, и стал заливать пожар на столе.

В коридоре раздался гул сирены, сработала противопожарная сигнализация.

Я посмотрел на часы — было два часа ночи. Буквально через пару минут в каюту ворвался старпом и старший электромеханик — нужно было видеть их лица!

Они готовы были разорвать нас на мелкие клочки прямо на месте!

Электромеханик кричал что-то о том, что он уже горел на пароходе и что из-за таких, как мы, на флоте гибнут люди. А старпом молча дал подзатыльник Лобанову и приказал, прибежавшим на шум сирены матросам, навести порядок в каюте и доложить на мостик о ликвидации очага возгорания.

Когда все разошлись, я убрал остатки сгоревших коробков со стола, тщательно вымыл стекло на столешнице и проветрил каюту.

В эту ночь я так и не смог заснуть. Лёжа на шконке до самого утра, думал о том, как глупо может закончиться моя морская карьера.

Утром нас вызывал к себе старпом и заставил написать объяснительные записки на имя капитана т/х «ИВАН МАКАРЬИН».

Вести на судне распространяются со скоростью света: уже утром оба происшествия стали известны всему экипажу. Мы стали предметом обсуждения, абсолютно везде, где бы мы ни находились. Над нами глумились и потешались штурмана, механики, электромеханики, матросы и мотористы. За глаза на «МАКАРЬИНЕ» нас прозвали «самогонщиками» и «поджигателями».

Капитан «ИВАНА МАКАРЬИНА» распорядился о проведении общесудового собрания, на котором должны были разбираться наши проступки.

В назначенный день в столовой команды собрался весь экипаж во главе с капитаном. Поскольку мы были комсомольцами, то наши проступки разбирала, в первую очередь, судовая комсомольская организация. Председатель комсомольской организации объявил о начале собрания и огласил повестку дня.

Наш вопрос значился первым. Комсорг во всех подробностях сообщил собранию обстоятельства произошедших событий.

Слово взял капитан, он выступил перед собранием и сделал акцент на том, что курсанты, проходящие практику на «ИВАНЕ МАКАРЬИНЕ», будущие командиры флота. В конце своей речи он призвал собравшихся со всей строгостью и серьёзностью отнестись к действиям курсантов, позорящих моральный облик советского моряка.

Затем, слово дали нам. Каждый из нас пытался что-то сказать в своё оправдание в духе: «бес попутал, не ведал что творил, больше этого никогда не повторится».

Потом слово дали членам экипажа. Электромеханик предложил собранию «как следует выпороть курсантов, чтобы не повадно было устраивать пожары на судне и распивать сивуху».

Боцман вступился за нас и сказал, что «мы всего лишь пацаны, которых нужно воспитывать», мол, «у него дома такой же сорванец, всё руки до него не доходят».

Словом, практически каждый член экипажа «МАКАРЬИНА», высказал своё мнение насчёт нас.

В словах членов экипажа чувствовалась ирония и жалость. Во всяком случае, никто не предложил исключить нас из рядов Комсомола, что, по сути, было добрым знаком для нас.

Что я испытывал в тот момент? Горечь и обиду. Горечь за переживаемый позор и обиду за то, что ничего нельзя уже было исправить.

По сути, в этот момент наша дальнейшая судьба находилась в руках моряков «МАКАРЬИНА».

Экипаж судна — это одна большая семья, и как в любой дружной семье, ссор из избы не принято выносить. Случись это на берегу, нас бы с позором выгнали бы из комсомола и отчислили бы из мореходки без зазрения совести — такие были времена.

Итак, после обсуждения нашего вопроса, председатель огласил меру наказания: учитывая возраст и наши положительные характеристики, было принято решение объявить каждому курсанту строгий выговор с предупреждением.

Предупреждение означало, что в случае, если за время практики на «ИВАНЕ МАКАРЬИНЕ» кто-нибудь из нас провинится, в нашу мореходку будет направлено ходатайство об исключении всех практикантов из рядов комсомола и отчислении из училища. Как говорится в народе: «до первого залёта!».

Поскольку, всё вышеописанное действо происходило перед обедом и на повестке дня оставалось ещё пара вопросов, то с вердиктом председателя согласились абсолютно все и, незамедлительно, приступили к голосованию.

Решение комсорга было поддержано экипажем единогласно. После чего, перешли к другим вопросам, которые решили на удивление быстро.

Как говорится: «война-войной, а обед — по расписанию!». С тех самых пор мы были на крючке.

Каждый из нас понимал, что мы просто легко отделались. В то же время, каждый из нас осознавал, что любой неосторожный поступок, и всё кончено. И тогда, не стать нам штурманами, не ходить нам в загранку, а влачить жалкое существование до конца дней своих.

Прошло уже много лет, но я до сих пор благодарен экипажу «ИВАНА МАКАРЬИНА» за то, что эти люди поступили со мной и моими товарищами справедливо. Главное, что они не сломали нам жизнь, а дали шанс. И мы полностью оправдали доверие моряков.

А меж тем, закончилась погрузка судна. «ИВАН МАКАРЬИН» снялся с якоря и занял своё штатное место в караване за ледоколом.

Навстречу нам двигался другой караван в составе которого был наш близнец и соперник по соцсоревнованию — «КАПИТАН ЦИРУЛЬ», на котором тоже проходили практику курсанты нашей роты.

Я стоял на мостике и пристально смотрел на «ЦИРУЛЬ». Когда мы поравнялись бортами, второй помощник подмигнул мне, и в этот момент я подумал, что «ревизор» читает мои мысли…

Прощай «Макарьин», здравствуй «Братск»!

Второй помощник действительно прочёл мои мысли.

Когда мы поравнялись с «КАПИТАНОМ ЦИРУЛЬ», я подумал о том, что на его борту находятся наши курсанты, которые могли «отличиться», также, как и мы.

В этот момент ревизор подошёл ко мне и тихо произнёс: «Наш мастер (так на судне называют капитана, от английского — «master», что в переводе означает «хозяин») хочет обменять вас, на ваших однокашников с «ЦИРКУЛЯ!».

— Это ещё зачем? — спросил я.

— А они брагу не ставят и пожары не устраивают! — давясь от смеха, произнёс он.

После чего, ревизор довольный своей выходкой, направился на противоположный конец мостика шептаться со старпомом, очевидно, на эту же тему.

До конца нашей морской практики оставалось 14 дней.

«МАКАРЬИН» двигался в составе каравана в сторону Певека.

На второй день перехода меня и сотоварищей вызвал к себе старпом и сообщил о том, что по распоряжению капитана нас списывают с судна и отправляют обратно первым же попутным пароходом.

Поскольку снять с «МАКАРЬИНА» нас могли в любой момент, то старпом наказал нам собрать вещи и подготовить документы на списание с судна.

Ждать пришлось недолго. По сообщению диспетчера, в порту Провидения под погрузкой стоял теплоход «БРАТСК», который после северного завоза направлялся в порт Восточный. Вот на него то нам и предстояло перебраться.

На подходе к Провидения к борту «МАКАРЬИНА» подошёл буксир. Мы стояли у трапа с вещами в полной боевой готовности. По судовой трансляции вахтенным помощником было сделано объявление о том, что практиканты покидают борт судна.

Провожать нас вышел весь экипаж «МАКАРЬИНА». После церемонии прощания, мы спустились по штормтрапу на палубу буксира. На «МАКАРЬИНЕ» отдали швартовные, и буксир медленно отвалили от борта, ставшего уже родным нам, балкера. Мы стояли на палубе и смотрели на «ИВАН МАКАРЬИН», пока его силуэт не растворился в утренней дымке.

Буксир доставил нас в Провидения. У причала порта стоял огромный теплоход, борта которого были выкрашены в ярко-оранжевый цвет. Внешне он был очень похож на «МАКАРЬИН», но отличался некоторыми элементами оснастки. Это было судно многоцелевого типа с усиленным ледовым арктическим классом. Такие суда строили в Финляндии по заказу нашего министерства морского флота для работы в условиях Арктики и Антарктики. За ярко-оранжевую окраску корпуса наши моряки прозвали эти суда — «морковками»

В носовой части «морковки» белой краской аккуратно было выведено имя — «БРАТСК».

Многоцелевое судно «Братск»

Мы торжественно поднялись по трапу. Проход на борт нам преградил вахтенный. Матрос был экипирован, как космонавт: на нём был фирменный утеплённый комбинезон, а через плечо была перекинута портативная японская радиостанция. Судя по внешнему виду вахтенного, на «БРАТСКЕ» экипаж снабжался и экипировался лучше, чем на «МАКАРЬИНЕ», где на вахту выдавали тулупы, а вместо рации использовался обычный судовой телефон.

— Вам чего? — пробурчал вахтенный.

— Мы практиканты с «ИВАНА МАКАРЬИНА», к вам направили — ответил я.

— А, ну так бы сразу и сказали, тогда вам сперва надо к чифу!

— К какому ещё, «чифу»? — недоумённо спросил я.

— К старпому, дубина! А ещё практиканты, чему вас на «МАКАРЬИНЕ» то учили, раз не знаете, что старпома на флоте ЧИФом кличут! — весело заметил вахтенный.

— Ладно, подождите минуту. И вахтенный поднёс ко рту японскую рацию и громко сказал в динамик:

— Трап мостику!

— На связи — донёсся голос из динамика.

— Тут практиканты с «МАКАРЬИНА» прибыли.

— Сейчас спущусь, пусть подождут пять минут, отбой.

— Слышали? Подождите пять минут, сейчас третий помощник спуститься и проводит вас к старпому, а пока можете покурить.

Не успели мы докурить, как к трапу вышел третий штурман в таком же красивом и добротном комбинезоне, как у матроса с радиостанцией в руках.

— А, практиканты! Пойдёмте к старпому, он уже ждёт! — весело воскликнул он и сделал жест следовать за ним.

На борту «Братска»

Мы поднялись на новеньком финском лифте до верхней палубы, на которой находилась каюта старшего помощника. Старпом «БРАТСКА» встретил нас радушно. Наши опасения, о том, что Яковлевич сообщит о наших «подвигах» на «МАКАРЬИНЕ», не подтвердились. Кроме того, каждому из нас старпом предоставил отдельную каюту.

Мне досталась шикарная каюта буфетчицы, которая по каким-то причинам пустовала, несмотря на то, что буфетчица на судне естественно была.

В каюте было очень уютно. Больше всего меня порадовал миниатюрный санузел с финской сантехникой. Всё-таки финны знают толк в проектировании и отделке судовых помещений. Чисто, аккуратно — всё не по-нашему.

После расселения по каютам, мы отправились на обед в столовую команды. И сразу же после обеда, по распоряжению старпома, меня снарядили на вахту у трапа. У вахтенного второго помощника я получил комбинезон, точь в точь, как тот, в который был облачён вахтенный матрос в момент нашего появления на борту «Братска». Вместе с комбинезоном мне выдали новенькую портативную японскую радиостанцию FURUNO. Моему восторгу не было предела! Я натянул комбинезон, надел нарукавную повязку вахтенного матроса, перекинул через плечо кожаный ремень футляра радиостанции и направился к трапу.

Я стоял на вахте у трапа, периодически преграждая путь абсолютно всем посетителям. Пару раз меня обругали почём зря, дескать своих не пропускаю. Но я был непреклонен — проверял документы абсолютно у всех, причём умудрился проверить документы даже у капитана «Братска», за что получил «одобрение» от вахтенного помощника. Когда у посетителя не оказывалось с собой документов, удостоверяющих его личность, я доставал рацию и вызывал второго помощника, который, чертыхаясь в динамик, незамедлительно появлялся у трапа.

«Братск» снялся в рейс после ужина. Шли в одиночку — без каравана. Как потом выяснилось, «Братск», в отличие от «Ивана Макарьина», самостоятельно мог двигаться в ледовом поле без помощи ледокола при толщине льда до 1,5 метров. Насколько мне известно, этот финский проект оказался настолько удачным, что и по сию пору суда этого типа успешно работают и в Арктике и в Антарктике.

На следующий день я заступил на ночную ходовую вахту. На мостике капитан и старпом пили кофе.

— Скажи, сынок, а на руле ты стоять умеешь? — вкрадчиво спросил капитан.

— Конечно, умею. Я на «МАКАРЬИНЕ» вахты на мостике стоял, мы за ледоколом в караване шли.

— Замечательно. Тогда мы со старпомом пока отлучимся на пару минут, а ты будешь управлять судном.

— Как управлять? Позвольте, ведь мы не за ледоколом следуем, кругом лёд!

Перспектива оказаться на мостике одному при плавании во льдах меня абсолютно не обрадовала.

Капитан прищурился и указал на небольшой айсберг на горизонте.

— Видишь вон ту глыбу? Вот на неё и правь.

Я утвердительно кивнул головой и взял курс на глыбу.

Капитан со старпомом покинули мостик, и я оказался совсем один.

Мне никогда доселе не приходилось оставаться на мостике одному во время ледового плавания. Даже во время прохождения морской практики на борту «ИВАНА МАКАРЬИНА» на ходовом мостике постоянно находилось несколько человек. Мне стало жутко от осознания того, что я совсем один-одинёшенек и случись чего, помощи ждать не от кого. Крепко-накрепко вцепившись в миниатюрный штурвал, я правил на неуклонно приближающуюся глыбу.

Когда до льдины оставалось пару кабельтовых, на мостике появился старпом и в этот момент я испытал огромное облегчение.

— Ну, как дела, юнга? Ложись на 140⁰, не будем повторять участь «Титаника»! — с иронией заметил он.

До конца вахты мы двигались указным курсом. Я был абсолютно спокоен и даже начал мурлыкать себе под нос любимую песенку.

По окончании вахты, я передал управление судном своему однокашнику, после чего подошёл к старпому спросить разрешения покинуть мостик.

— Молодец, не сдрейфил, когда один остался на мостике. Завтра будешь стоять вахту с ревизором. На руле будет стоять матрос, а ты будешь главным по камбузу. А теперь, свободен!

Про камбуз старпом упомянул не случайно.

Дело в том, что на флоте существует старая добрая традиция во время ночной вахты с 0 до 4 (вахта второго помощника) готовить жареную картошку.

Как правило, вахтенный помощник отправляет на камбуз своего матроса за час до окончания вахты, также поступает и вахтенный механик со своим мотористом. Матрос и моторист вместе чистят и жарят картошку, после чего, вся вахта в полном составе приступает к трапезе. Именно этим мне и предстояло заняться на завтрашней вахте. Должен признаться, что на тот момент картошку мне приходилось только чистить. Такова суровая правда жизни — когда-то всё приходится делать в первый раз! С этими мыслями я спустился в свою каюту и завалился спать.

Утро наступило в районе полудня. После сытного судового обеда я решил подышать свежим морским воздухом и отправился на ют (кормовая часть судна). «Братск» просто «парил» по волнам с крейсерской скоростью, а привычное глазу ледовое поле, осталось позади.

На юте в этот час было оживлённо людно. Здесь собрался весь экипаж, за исключением вахты. Практически все моряки дымили сигаретами — «на палубе матросы, курили папиросы»!

Здесь следует заметить, что на флоте послеобеденное время считается священным.

Правда, на военном флоте служить мне не довелось, но от морских офицеров я слышал о том, что на военных кораблях «адмиральский час» действительно существует.

По их утверждениям, в этот послеобеденный час на корабле отдыхают абсолютно все моряки, кроме вахтенной службы, так повелось ещё со времён Петра 1.

А вот на торговом флоте после обеда считалось особым шиком выкурить сигаретку под очередную байку боцмана в курилке или, если позволяли условия плавания, на верхней палубе.

Вдоволь надышавшись свежим морским воздухом, всем составом ночной вахты мы отправились в столовую команды на просмотр видеофильмов. Причём просмотр был «закрытый»: смотрели порнуху, которая была на судне в единичном экземпляре. Посему представители женского пола: буфетчица, дневальная и повариха, до просмотра допущены не были.

Поскольку мне предстояло торчать полночи на мостике, после ужина я отправился спать в каюту. Спал я крепко, а во сне мне привиделась жареная картошка с селёдкой и малосольными огурцами…

Ах, картошка, картошка!

Меня разбудил телефонный звонок вахтенного третьего помощника. До начала вахты оставалось двадцать минут. Я умылся, оделся и поднялся на лифте на ходовой мостик.

Получив разрешение у третьего помощника, я прошёл вглубь мостика и остановился возле рулевого. На часах было без пяти минут двенадцать.

На мостике было темно и тихо. Разноцветными огоньками подсвечивались панели приборов. Второй помощник периодически опускал свою чёрную с проседью голову в тубус японского радара FURUNO, потом подходил к карте и ставил точки, определяя место положение судна.

Третий штурман сдал вахту и, демонстративно откланявшись, покинул мостик.

Некоторое время мы молчали, потом на мостик поднялся матрос, принёс печенье и конфеты с камбуза. Тут же на кофейном столике, он положил ключи от камбуза, которые, вероятно, предназначались мне. По старой морской традиции мы всей вахтой выпили по чашке кофе.

После чего «ревизор» посмотрел на часы и сказал: «Пора, брат, пора! Бери ключи и дуй на камбуз чистить картошку. А я сейчас позвоню вахтенному механику, чтобы он отправил туда моториста тебе в помощь».

Я молча кивнул, взял связку ключей со стола и направился к выходу.

Немного повозившись с замком, я открыл дверь камбуза, включил свет и принялся за поиски картошки. Картошку пришлось искать недолго, заботливая дневальная поставила бак с корнеплодами прямо возле входа на камбуз.

Вместе с вахтенным мотористом, мы принялись за чистку картошки. После того, как необходимое количество было почищено, мы кинули жребий, кто будет её жарить.

К моему глубокому разочарованию, жребий выпал мне.

Для жарки на камбузе использовался большой чугунный противень. Я порезал картошку мелкими кубиками, налил масла в противень и включил электроплиту. Когда картофельные ломтики подрумянились, я решил добавить немного соли. Через некоторое время, попробовав на вкус золотистое месиво, я решил добавить ещё немного соли. В итоге, получилось нечто вроде запечённого пюре. Первый блин, как говорится, комом!

Вместе с мотористом мы накрыли стол в столовой команды. К сервированному нами столу, собралась наша немногочисленная вахта — второй помощник, вахтенный механик и вахтенный матрос.

«Ревизор» был явно голоден, поэтому он первым принялся за поглощение моего «кулинарного произведения» с большим аппетитом. После того, как он проглотил изрядную порцию, приготовленного мной блюда, он вдруг выскочил из-за стола, схватил чайник и принялся из него жадно пить….

— Не знаю, как вы, а я ЭТО жрать не буду! — произнёс он сердито. — Студент, ты что влюбился?

Мне стало не по себе. Я всё испортил. Пересолил картошку, блюдо, которое почитается на флоте, как пища богов! К горлу подкатил ком, я с трудом удержался, чтобы не зарыдать от обиды!

А «ревизор» демонстративно бросил вилку на стол. После чего, налил стакан компота, залпом его осушил и быстрым шагом вышел из столовой команды.

Все присутствующие молча наблюдали за этой сценой. А я ждал, когда все последуют примеру второго помощника. Однако, справедливости ради, нужно сказать, что ничего подобного не произошло. Вахтенный механик спокойно положил порцию картошки в свою тарелку, и, как ни в чём не бывало, принялся за трапезу. Его примеру последовали матрос с мотористом.

— Да ты не расстраивайся, очень вкусная получилась у тебя картошечка! Ну, подумаешь, малость пересолил, так это не беда! — спокойно произнёс вахтенный механик. — Ревизор просто сегодня не в духе, вот и спустил пар, не держи на него зла, бывает…

Я молча сидел, едва сдерживаясь, чтобы не выскочить из-за стола.

— Да ты кушай, кушай, студент! Голод то не тётка! — подбодрил механик.

Кушать я уже не мог, кусок не лез в горло. Я молча цедил компот и ждал, когда моряки закончат трапезу. Как ни странно, но картошка была съедена вся до последней крошки.

После окончания «ночного завтрака» все участники нашей вахты, ещё раз поблагодарив меня за «вкусную и здоровую пищу», отправились отдыхать.

Я вымыл посуду, и, закрыв камбуз, отправился в свою каюту.

Перед тем, как отойти ко сну, я дал себе слово, что обязательно овладею искусством приготовления жареного картофеля.

Хорошо, что есть на свете это счастье — путь домой!

Мы возвращались домой, к жаркому лету и тёплому морю. Позади остались полярные льды и белые ночи, а вместе с ними, наши тревоги и невзгоды.

«Братск» должен был доставить нас во Владивосток, и мы были безумно рады этому факту.

Море было спокойным, уже несколько дней дул лёгкий бриз. Я стоял на вахте третьего штурмана с 08 до 12. Видимо после случая с картошкой, второй штурман решил от меня отделаться. О чём я, собственно, не особо то и пожалел. Как говориться: «баба с возу, кобыле — легче».

Наш теплоход покрывал рекордные расстояния для транспортного морского судна, двигаясь с крейсерской скоростью 18 узлов (около 35 км в час).

Жизнь на пароходе текла ни шатко и ни валко, словно по школьному расписанию.

Однажды, после обеда я лежал на шконке у себя в каюте и вот самый момент, когда начал засыпать, по трансляции прозвучало объявление: «Внимание экипажа, желающие увидеть китов, могут выйти на верхнюю палубу!».

Я подскочил со шконки, вылетел из каюты и поднялся по трапу на крыло мостика.

Перед моими очами предстало удивительное зрелище — киты! Настоящие киты-полосатики!

Для меня и для других членов нашего экипажа появление китов было ярким событием в суровом однообразии морской жизни.

Китов было пять-шесть особей, и они были совсем рядом, практически под бортом судна.

Сопровождая наше судно, киты как будто играли с пароходом, периодически выпрыгивая из воды и являя нам свои полосатые животы. Кроме того, они поочерёдно выпускали мощные струи воды, что привело в неописуемый восторг весь экипаж, собравшийся на палубе.

Рядом со мной на крыле мостика стоял старпом, предусмотрительно прихвативший с собой фотоаппарат. Он делал снимки этих удивительных морских млекопитающих в разных ракурсах.

Наигравшись вдоволь с пароходом, киты на прощание отсалютовали нам, пару раз выпрыгнув из воды, и ушли в глубину, как заправские субмарины.

Вообще, нужно сказать, что морская жизнь при всём своём однообразии, весьма богата на интересные события.

На флоте существуют традиции, которые лично у меня до сих пор вызывают глубокое уважение к морякам.

Об одной из таких традиций я и хочу упомянуть в своём повествовании.

Дело в том, что, находясь на пароходе, экипаж весьма ограничен в кулинарных изысках, несмотря на то, что судовой повар всячески старается разнообразить меню.

К примеру, по выходным дням на флоте принято подавать к завтраку како и сыр с колбасой. Посему, если вы вдруг забыли какой сегодня день, и придя в столовую или в кают-компанию, обнаруживаете на столе нарезку из колбасы, сыра и чашечку горячего какао, то знайте — сегодня выходной день!

Традиция, о которой я хочу поведать в своём повествовании — это лепка пельменей и вареников.

Поскольку в далёкие 80-ые пельмени и вареники ещё не продавали в готовом виде (а если и продавали, то машинной лепки с колбасным фаршем внутри), то их приходилось лепить руками.

Посему, процесс лепки пельменей, считался весьма и весьма трудоёмким. Поэтому, на флоте к этому процессу привлекались все, без исключения, члены экипажа.

В наше время, эту традицию HR-менеджеры назвали бы корпоративным тренингом, который «способствует формированию командного духа». Ведь, как известно — «всё новое — хорошо забытое старое»! Чем не тимбилдинг?

Поскольку традиции на флоте принято соблюдать неукоснительно, то за сутки до возвращения «Братска» в родной порт, старпом выступил перед экипажем с инициативой устроить «пельменный день». Сказано — сделано! Незамедлительно, по судовой трансляции прозвучало объявление: «Внимание экипажа, члены экипажа, свободные от вахт и работ, приглашаются в столовую команды для лепки пельменей».

Когда я через несколько минут после трансляции объявления спустился в столовую команды, то застал практически весь экипаж в полном составе во главе с капитаном.

Как водится в таких случаях, мы разбились на группы. Одни раскатывали тесто, другие вырезали формы, а третьи — лепили пельмени.

Обстановка была настолько приятна и хороша, что сам процесс доставлял огромное удовольствие всем его участникам.

По старой флотской традиции, из остатков раскатанного теста, около десятка пельменей сделали с «сюрпризом». В «счастливые» пельмени был положен чеснок, приправленный перцем. По аналогии со «счастливым» билетом, проглотившего пельмешек с термоядерной начинкой, ожидало счастье в самое ближайшее время!

Правда, наши доблестные механики то ли в шутку, то ли всерьёз предлагали положить в «счастливые» пельмени пару гаек, но, в конце концов, после непродолжительных дебатов, мы ограничились только несколькими головками чеснока и изрядной порцией перца.

Как вы уже догадались, на ужин у нас были пельмени. Пельмени подали к столу и с маслом, и со сметаной. Каждому члену экипажа полагалась огромная порция и обязательная к ней добавка.

Свой «счастливый» пельмень я так и не съел, хотя в душе надеялся, что он обязательно мне попадётся…

А меж тем, наш рейс подходил к концу, а вместе с ним подходила к концу и наша индивидуальная морская практика.

Успешно миновав пролив Лаперуза, «Братск» вышел в воды родного Японского моря.

Стоя на мостике и глядя на навигационную карту, у меня возникло ощущение, что я уже почти дома. Так бывает, когда ты попадаешь в родной район, в котором прошло твоё детство и юность.

Я чувствовал себя, как настоящий путешественник, который после долгих месяцев странствий, возвращался домой. По всем моим расчётам завтрашний день должен был стать последним днём нашего пребывания на борту «Братска». С мыслью о скорейшем возращении я безмятежно уснул в своей каюте.

Welcome to the VOSTOCHNY PORT!

Утром меня разбудил голос вахтенного третьего помощника, звучащий из динамика: «Внимание экипажа! В связи производственной необходимостью, наше судно встанет под разгрузку в порту Восточный».

«Позвольте, как в Восточном? Ведь мы сегодня уже должны прийти во Владивосток!».

С этими мыслями я наспех накинул на себя рубашку и брюки и выскочил из каюты. Взобравшись вверх по трапу, я оказался на крыле мостика. По счастью, я застал там вахтенного помощника, который внимательно всматривался в оптику пеленгатора, определяя пеленг на мыс Поворотный, за которым вот-вот должен был показаться залив Находка.

— Доброе утро! А что случилось, почему мы заходим в Восточный, а не во Владик?

— Во-первых, когда заходишь на мостик, нужно спросить разрешение у вахтенного помощника — парировал третий, а во-вторых, что у тебя за внешний вид, разгильдяй! И чему вас только в бурсе учат, тоже мне, будущий капитан!

— Ну, я же не на мостике, а на крыле мостика!

Третий поднял голову от пеленгатора и повернулся ко мне лицом.

— Студент, много будешь знать, скоро состаришься. Постоим в Восточном денёк-другой, выгрузим контейнера и пойдём во Владик! Всё, не мешай работать, иди и приведи себя в порядок!

Я молча развернулся и направился вниз по трапу.

Вернувшись в каюту, я умылся и, по совету третьего помощника, привёл себя в порядок.

Хотя завтракать совсем не хотелось, но нужно было обсудить с однокашниками наши планы на сегодняшний день, поэтому я спустился в столовую команды.

В столовой было оживлённо людно. За завтраком все присутствующие бурно обсуждали предстоящую стоянку в Восточном. Я подошёл к столику, за которым расположились мои однокашники.

— Привет! Что будем делать? Говорят, можем на пару дней в Восточном застрять…

— Кто говорит? — спросил Лэбан.

— Третий помощник, я только что был на мостике…

— А пойдёмте на пляж загорать и купаться! Тут говорят недалеко от порта есть шикарный песчаный пляж! — оживился Андрейка.

И мы принялись за обсуждение предстоящего похода на пляж. За два месяца пребывания в полярных широтах наши тела истосковались по жаркому солнышку и тёплому морю.

Меж тем, словно по мановению волшебной палочки, в круглых зрачках иллюминаторов появились очертания родных берегов — мы заходили в залив Находка. Слева от нас расположился легендарный порт с одноимённым названием со всеми своими многочисленными судами и судёнышками.

«Братск» замедлил ход и начал плавно изменять курс, целясь в створы бухту Врангеля, где и находился младший брат Находки — порт Восточный.

«Швартовной команде по местам стоять на швартовку, боцману на бак!» — раздался голос старпома из динамика судовой трансляции.

Столовая опустела в мгновение ока. Мы в одиночестве закончили свой завтрак и отправились на верхнюю палубу наблюдать за швартовкой.

На палубе нашему взору предстали живописные изумрудные сопки, у подножия которых, щедрой рукой Творца был рассыпан белый песок.

И среди всего этого великолепия, расположились многочисленные пляжи, которые просто кишили отдыхающими. От этих «рассадников райской жизни» до нашего судна доносился людской гул и звонкий детский смех. Я поднялся на крыло мостика и, улучшив момент, подкрался к пеленгатору. Настроив резкость, в оптике пеленгатора я чётко разглядел сотню загорелых тел, добрая половина которых, лениво вялилась на солнышке, а не менее добрая — плескалась в лазурной морской воде. От такого зрелища у меня чуть было не помутился рассудок!

Почему в мире существует такая несправедливость? Одни болтаются в полярных льдах месяцами, а другие принимают солнечные ванны и водные процедуры в южных широтах!

«Ничего, мы своё возьмём сполна!» — подумал я, мысленно пригрозив отдыхающим на берегу.

Пока я пялился на шоколадных дев в бикини, к борту «Братска» подошли буксиры. С помощью этих «неутомимых трудяг», мы сделали разворот на 180⁰ и встали правым бортом к контейнерному терминалу. Затем, буксиры зашли с противоположного борта и принялись подталкивать пароход к причалу терминала. На пирсе выстроилась бригада докеров в белых перчатках и оранжевых касках. Словно по команде, с бака и кормы полетели выброски, а в ответ — с берега потянулись швартовные концы.

Буксиры начали работать «на упор» и «Братск» прижался корпусом к мощным резиновым кранцам.

Мы встали правым бортом у причала, в аккурат напротив здания управления терминалом, которое радостно приветствовало нас лозунгом на «родном» английском языке: Welcome to the VOSTOCHNY PORT!

Стоянка в Восточном

«Братск» стоял у причала контейнерного терминала порта Восточный.

С правого борта подали парадный трап и на борт судна незамедлительно ринулись толпы служащих. Пограничники, таможенники, стивидоры и прочие представители властей и портовых служб.

Для беспрепятственного передвижения по территории порта, старпом выписал мне и сотоварищам-практикантам пропуска, в которых значилось, что мы действительно являемся членами экипажа т/х «Братск». После торжественного вручения пропусков, мы покинули борт судна и устремились рысью к дальней проходной порта, где по данным разведки, находился центральный пляж посёлка Врангель.

По пути к проходной нас остановил наряд пограничников. Видимо наш внешний вид не внушил им доверия. Старший наряда — молодой лейтенант, тщательно изучил наши пропуска с синими печатями «Братска».

Порт «Восточный»

После чего, внимательно посмотрел на каждого из нас и спросил:

— Сколько же вам лет?

— Пятнадцать — ответил я.

— Это ж где готовят таких молодых моряков?

— В мореходном училище.

— А откуда пришёл пароход?

— Мы из Провидения идём, возвращаемся во Владивосток.

— Значит, вы юные полярники?!

— Точно! Может подскажите как нам на местный пляж попасть, уж очень хочется искупаться в тёплом море!

Лейтенант с улыбкой вернул нам пропуска и указал на ворота проходной, до которой мы не дошли несколько десятков метров:

— Выйдете за проходную, а там рукой подать. Счастливо отдохнуть, морячки!

— Спасибо, товарищ лейтенант! — в один голос, как по команде, отрапортовали мы дружно.

Выйдя за проходную, мы обнаружили, что до пляжа действительно рукой подать. Нужно было пройти каких-нибудь сто, сто пятьдесят метров.

Был прекрасный августовский день. На улице стояла ужасная жара, от чего очень хотелось срочно окунуться в прохладную морскую воду.

На пляже было оживлённо людно. Люди отдыхали на берегу моря после напряжённого рабочего дня.

Узрев сие великолепие, мы прибавили шагу, и вплотную приблизившись к пляжу, перешли на бег. Сбросив на ходу всю немногочисленную одежду, мы всем скопом нырнули в прохладную морскую воду!

Если и есть счастье на белом свете, так это летнее купание в морской воде!!!

Дело в том, что я родился и вырос на море. Мой родной город находится на полуострове, названным в честь генерала-губернатора Восточной Сибири — графа Муравьёва Амурского. Город с трёх сторон окружён морем, и располагается на самой восточной оконечности нашей необъятной Родины.

А что значит жить у самого синего моря?

Это значит, что море на всю жизнь, как вода и воздух, становится твоей неотъемлемой частью. Ты созерцаешь морские просторы изо дня в день, а в тёплую пору — купаешься в морской воде, получая заряд бодрости и ощущение полного единения с природой!

Вдоволь накупавшись, мы растянулись на раскалённом песке, подставляя лучам августовского солнца свои бледные тела.

Наш отдых на берегу продолжался до самого заката. Когда солнце скрылось за линией горизонта, просоленные и загорелые, мы побрели обратно на судно.

На следующее утро, я проснулся от боли, которая всецело поглотила моё тело. Осмотрев себя в зеркало, я обнаружил, что «сгорел». То есть я получил многочисленные ожоги от чрезмерного нахождения под прямыми солнечными лучами. Чтобы хоть немного облегчить свои страдания, я побрёл на камбуз за сметаной, дабы использовать это народное средство, как эликсир для нейтрализации полученных солнечных ожогов.

Нужно сказать, что ожоги получила вся наша команда курсантов-практикантов. Дабы облегчить не только свои страдания, но и страдания своих сотоварищей, я прошёлся по каютам и раздал сметану, предусмотрительно оставив некоторую часть для себя лично.

Удивительно, но сметана помогла! Во всяком случае, прекратился зуд и соприкосновение тела с одеждой уже не вызывало таких болезненных ощущений, как это было утром.

После обеда я заступил на вахту у трапа.

Стоя на вахте, я с большим интересом наблюдал за процессом выгрузки.

Следует заметить, что процесс выгрузки и погрузки контейнеров весьма интересен.

В отличие от грузовых операций с насыпным и навалочным грузом, погрузка-выгрузка контейнеров происходит на удивление быстро. Специальные портовые краны, приспособленные для работы с контейнерами, ловко сновали у борта «Братска», аккуратно вынимая с верхней палубы разноцветные контейнера и расставляя их, как детские кубики, на площадке терминала.

Процесс выгрузки происходил настолько быстро, что уже к вечеру стивидоры пророчили окончание разгрузочных работ, а это означало только одно — очень скоро мы будем дома!

Однако, незадолго до окончания моей вахты, произошёл курьёзный случай.

Когда все контейнера, которые предназначались для выгрузки в порту Восточном были выгружены, осталось погрузить на борт пару контейнеров назначением на Владивосток.

По иронии судьбы, именно эти контейнера никак не могли обнаружить на территории терминала, и наш отход во Владивосток был отложен до обнаружения пропавшего груза.

В целях предупреждения разброда и шатания экипажа по местным кабакам и притонам, капитан «Братска» запретил увольнение на берег. Посему, нам оставалось ждать окончания погрузки, которую перенесли на следующее утро.

И встретит нас Владивосток, и нет на свете лучше города!

Владивосток — и море, и земля,

Где сходятся дороги всех исканий.

Владивосток — открытая душа

На перекрёстке всех времён и расстояний.

А. Макаренко, «Песня о Владивостоке»

«Внимание экипажа! Погрузка суда в порту Восточном окончена. Посторонним покинуть борт судна. Судно снимается в рейс!».

Именно с этого объявления по общесудовой трансляции началось моё последнее утро на «Братске».

Я наспех собрался, вышел из каюты и поднялся на крыло мостика.

Швартовная команда привычно заняла свои места на баке и корме.

Мы покидали порт Восточный.

Было немного грустно, вот так стоять и смотреть на последние приготовления к отходу.

Жизнь удивительная штука, ведь ещё вчера, я безумно желал вернуться, как можно скорее, в родной город, а сейчас мной овладела тоска. Мне, вдруг, захотелось остаться ещё ненадолго на борту «Братска», ведь за две недели пребывания на его борту, он стал для меня родным домом.

Я стоял на крыле мостика — смотрел на море и проплывающие берега бухты Врангеля. О чём я думал в тот момент? Думал о том, что сегодня заканчивается моя первая морская практика, а через пару дней начнётся новая жизнь, жизнь курсанта второго курса, прошедшего огонь, воду и медные трубы.

Я рисовал в своём воображении, как буду рассказывать своим домашним и друзьям о моих морских приключениях, а они будут искренне завидовать мне.

От этих мыслей на душе стало легко и приятно. И хотелось стоять, вот так на крыле мостика целую вечность и смотреть на море, не отрывая глаз, смотреть и чувствовать себя счастливым.

Погружённый в собственные мысли, я стоял и смотрел за горизонт до тех пор, пока старпом не окликнул меня, вернув к суровой действительности.

До прихода во Владивосток оставалось около трёх часов и поэтому старпом поручил мне собрать всех практикантов у него в каюте для торжественного вручения документов о прохождении морской практики.

Дабы не бродить по всему пароходу в поисках своих однокашников, я зашёл на мостик и попросил вахтенного третьего помощника сделать объявление по судовой трансляции.

И, о чудо, через пять минут вся наша команда курсантов-практикантов предстала пред светлыми очами старпома.

В торжественной обстановке нам были вручены справки о плавании и поставлены печати и подписи в отчётах о практике. Каждому из нас старпом крепко пожал руку и пожелал успехов в освоении самой мужественной профессии в мире — профессии штурмана.

Я вернулся в свою каюту, собрал и уложил личные вещи. До прихода во Владивосток оставалось не больше часа. Очень не хотелось оставаться в каюте наедине с самим собой и я поднялся на мостик, чтобы узнать последние новости по стоянке во Владивостоке.

Войдя на мостик, я первым делом спросил разрешение у вахтенного третьего помощника капитана и, получив от него добро, подошёл к навигационной карте, разложенной на штурманском столе. Последняя точка, поставленная штурманом на карте, сообщила мне о том, что мы приближались к морским воротам порта Владивосток — мысу Басаргина и острову Скрыплёва.

Я внимательно прислушался к голосам на мостике, вахтенный помощник вёл переговоры по УКВ-радиостанции с диспетчером порта.

Из того, что мне удалось услышать, я сделал вывод, что «Братск» поставят не с ходу к причалу, как планировалось ранее, а загонят на рейд, что само по себе, не очень обрадовало меня и всех присутствующих на мостике.

Проблема заключалась в том, что с рейда можно было добраться до города только рейдовым катером, да и то, только после оформления судна портовыми службами.

«Братск» сбросил ход. Мы проходили между юго-восточной оконечностью Владивостока, на которой был расположен маяк, имеющий одноимённое название с мысом, на котором он был установлен — маяк Басаргина. За мысом показались сопки, родного моему сердцу города, города в котором я родился и вырос. На моих глазах неожиданно появились слёзы, и я уткнулся в иллюминатор, чтобы ненароком не показать свою сиюминутную слабость всем присутствующим.

Я никогда доселе не замечал за собой приступов сентиментальности.

Правда, в одной из умных книг, я прочитал о том, что у англичан существует закон о том, что моряк, пробывший в море более трёх месяцев, не имеет права давать свидетельские показания в суде. Мудрые британцы давно подметили, что длительное пребывание вдали от родных берегов в условиях полной изоляции от внешнего мира, пагубно сказываются на психике моряков.

И вот, я стою на ходовом мостике огромного океанского лайнера и пытаюсь сдержать скупую мужскую слезу.

Собрав всю свою силу воли в кулак, я тайком от всех вытер слезы с глаз и направился прочь с мостика.

«Братск» бросил якорь на рейде пролива Босфор-Восточный.

Поскольку мне с приятелями-однокашниками оставалось только ждать, когда судно пройдёт процедуру оформления, мы решили подняться на главную палубу и полюбоваться красотами родного города и вечного спутника Владивостока — острова Русский.

Пока мы рассматривали достопримечательности родных берегов, к борту судна подошёл катер с представителями портовых властей. Началось процедура оформления судна.

Во время оформления судна, всем членам экипажа предписывается находиться в своих каютах.

Поскольку мы ещё являлись членами экипажа, то неукоснительно последовали этому правилу.

Минуты ожидания окончания процесса оформления показались для меня вечностью. Ведь, как известно, нет ничего хуже, чем ждать. И вот, когда миновал ровно час с момента прибытия портовых властей на борт «Братска», по судовой трансляции прозвучало заветное объявление вахтенного помощника капитана: «Внимание экипажа, власти покидают борт судна, членам экипажа свободным от вахт и работ, приготовиться к увольнению на берег. Через двадцать минут к борту судна подойдёт рейдовый катер».

Ровно через десять минут вся наша курсантская братия стояла на главной палубе у парадного трапа. Вместе с нами у трапа собрались члены экипажа, которым был разрешён сход на берег.

К борту «Братска» подошёл рейдовый катер, вахтенный матрос спустил парадный трап, и мы медленно стали спускаться по алюминиевым ступенькам на борт катера.

Это был очень трогательный момент, когда я, стоя на палубе катера, задрав голову, в последний раз смотрел на тающий в сумеречном свете «Братск».

Мы дружно помахали на прощание пароходу и его экипажу, с которым прожили очень короткую, но весьма счастливую жизнь.

Лихо развернувшись на месте, и издав на прощание длинный гудок, катер полным ходом устремился в направлении бухты Золотой Рог.

Словно в замедленной киносъёмке, я наблюдал, как мимо проплывали портовые краны, похожие на гигантских журавлей, малые и большие транспортные рыболовецкие суда, нашедшие временный приют у многочисленных причалов порта. И, наконец, впереди показалось здание Морского вокзала, сверкающее тонированными витражами, в лучах заходящего солнца.

Катер сбросил ход и осторожно подошёл к стенке причала Морского вокзала.

Балансируя по сходне, как заправские канатоходцы, мы высадились на причал.

Подав протяжный заунывный сигнал, от которого почему-то защемило сердце, рейдовый катер дал задний ход и, выполнив залихватский разворот на месте, стремительно направился в лоно бухты.

Город встречал нас прохладой тёплого августовского вечера и мягким мерцанием неоновых огней. От моря веяло прохладой и к запаху Золотого Рога, вечно пахнущего соляркой, примешался тонкий аромат уходящего лета.

Я стоял у парапета на центральной площади родного города, смотрел на бухту, спящие у стенки причалов корабли, прогуливающихся по корабельной набережной горожан, и с огромным наслаждением вдыхал запахи ночного города.

Вдоволь насладившись запахами города, я очень медленно, словно во сне, направился в сторону Океанского проспекта.

Владивосток

Не отдавая себе отчёта в реальности происходящего, я шёл по улицам ночного города и, впервые, ощутил себя самым счастливым человеком в родном городе.

Так закончилась моя первая морская практика, а вместе с ней и первый курс обучения в мореходном училище.

Это были последние годы существования великой империи по имени СССР. Империи, которая впоследствии рухнула, унеся за собой все события и всех героев моего повествования. Однако, несмотря на этот печальный факт, моё детство и моя юность остались в той стране навсегда:

I’m back in the USSR

Hey, You don’t know how lucky you are, boy!