Потому что могли

Евгений Пышкин

В данную книгу вошли две повести. «Свалка» – ранее издавалась. «Корабли Заратустры» – вторая повесть из мира «Веселой Горы». Также входят фантастические рассказы, что ранее публиковались, а также и новые. Книга содержит нецензурную брань.

© Евгений Пышкин, 2023

ISBN 978-5-0060-6852-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПОВЕСТИ

Свалка

Дозорные

Отсюда, со смотровой площадки, свалка напоминала ноздреватую коричневую массу с включениями темно-шафранового цвета. Микки задержался наверху. Он впервые увидел свалку. Она начиналась за трехметровой бетонной стеной, покрытой желтой облупившейся краской. Мусор большую часть времени был скрыт туманом, который вопреки погодным условиям и независимо от смены дня и ночи плотным одеялом прятал рыжее уныние от человеческих глаз. В это утро туман почему-то ненадолго рассеялся, обнажив таинственный мир. Дозорный посмотрел на свалку в бинокль. «Там, наверно, стоит мертвая тишина, — решил Микки, — и почему Данька утверждает, что на ней существует разумная жизнь? Тени ведь здесь не причем?»

Ржавые куски металла в бинокле начали покрываться белесой дымкой — туман возвращался.

— Микки, твое дежурство закончилось. Спускайся, — прозвучал голос в наушнике.

Прошло несколько минут, и Микки оказался на патрульной территории. Он бросил взгляд на вышку, будто говоря ей: «до встречи». Он направился к корпусу, где находилась столовая. Сейчас в патрульной зоне было временное затишье, но начнется пересмена и забегают люди, зашумят машины.

Вышки вдоль желто-грязной стены, похожие на шипы гигантского кактуса, будто пронзали насквозь блюдцеобразные смотровые площадки крытые прозрачным пластиком.

Серые коробки зданий располагались по правую руку Микки. Он не раз ходил этой дорогой и уже не обращал внимания на урбанистический пейзаж, зная, что где-то метров через сто начнется хозяйственный корпус.

— Микки! — голос Даньки вывел из задумчивости.

— Привет. Не заметил, откуда ты появился.

— Чего задержался?

— Туман рассеялся. Я свалку разглядывал.

— Ясно.

Дальше они пошли молча. Нырнули в здание и проследовали по короткому «Г» — образному коридору, стены которого были выкрашены в зеленый цвет. Пол выстелен громоздкими плитами из туфа, тянущимися к ядовито-зеленой двери. За ней и начиналась столовая. Она большая и светлая — по обе стороны огромные окна, правда, что происходит на улице невидно, потому как стекла почти всегда потели даже летом.

Буфетчицы закончили намывать большие белые столы, расположенные в три длинных ряда. Повара, поставив тарелки, разложили еду. В воздухе витал запах приготовленного завтрака.

За одним из столов знакомая патрульная бригада приступила к трапезе. Данька и Микки проследовали к ней и, не дожидаясь поваров, начали накладывать из кастрюли тушеную капусту по тарелкам.

Данька поморщился, проглотив порцию варева, и спросил Микки:

— Ну, как там свалка?

— Тихо, как на кладбище. С чего ты взял, что там есть люди?

— Я говорил о живых и разумных существах, но не о людях. Да и Палыч подтвердит. Так, Палыч? — спросил Данька у соседа и отправил в рот следующую порцию.

— Ты о чем? — удивился Палыч. Он пропустил мимо ушей их диалог.

— О свалке. О тенях, — Данька придал голосу таинственности: — И, кроме того, доклад.

— Чей доклад? — удивился Палыч.

— Ясен перец, чей, твой.

— А-а. Так я не был на свалке.

— А как же ты доклад состряпал? — поинтересовался Микки.

— Случилось так. Приказ сверху — я под козырек. И сляпал, как ты говоришь. Кстати, ты спокойно можешь лекцию прочитать о современном состоянии свалки и перспективах ее развития.

— Бред какой-то, Палыч. Я ж ее только в бинокль видел.

— Сошлешься на предыдущих докладчиков. На меня, например. Главное, говори все, что угодно, но не в разрез с основной линией, тогда руководство заметит и одобрит. Знаешь, сколько обзорных записок лежит в архиве? Нет. А меж тем их составили люди такие, как ты.

В сознании у Микки застучали стальные молоточки фраз будущей лекции: «в условиях современного состояния общества», «наращивая темпы модернизации, мы должны», «инновации в данной области» и прочее, и прочее. Рассказывать о местах, где не был?

Микки, задумчиво потыкав ложкой в тарелке, спросил Палыча:

— А если серьезно, кто-нибудь заходил на территорию свалки?

— Ну, разве что мусорщики, и то они далеко уходить боятся, ибо туман, как молоко. Видимость почти нулевая.

Бригада позавтракала.

Буфетчицы, виртуозно лавируя с подносами, разнесли сладкий чай с лимоном и булочками. Булочки оказались отменными: мягкие, душистые и с хрустящей корочкой. А вот чай отдавал мокрой бумагой. Даже цитрусовый аромат не сумел отбить противный вкус.

Микки быстро выпил чай, съел булочку и сказал всем:

— Счастливо.

— До вечера, — произнес Данька.

Палыч лишь кивнул на прощанье.

Микки покинул столовую. Пройдя в гараж, он выехал с территории.

Теперь работа осталась позади. Она исчезла на сорок восемь часов — можно не думать о ней, будто и не было. А был только он — Микки, да еще его автомобиль и бескрайние бледно-желтые поля по обе стороны, тянущиеся на двадцать километров до Серышевска. Шоссе подобно шраму пересекало пустое пространство, соединяя город и свалку.

Магнитола тихо играла какую-то музыку. Микки почему-то вспомнил, как впервые ехал по этой трассе устраиваться на работу, уже зная о свалке, об этом странном и таинственном месте. С чего вдруг досужие толки сравнивали свалку с Бермудским треугольником? Неудачное сравнение, конечно, потому как экспедиция, санкционированная господином Санчесом и спонсируемая Морганом, должна была положить конец загадкам Бермудского треугольника. И скоро это случится.

А что известно о свалке?

Люди на свалке не пропадали. Не было таких случаев. Мусорщики ежедневно посещали ее, сбрасывали городские отходы и тут же возвращались. Во всем виноват туман. Природа его была непонятна. Именно он и давал пищу слухам.

По правую сторону мелькнул дорожный знак «населенный пункт». На белом прямоугольнике черными буквами написано: «Серышевск». «Вот мы и на месте», — машинально подумал Микки.

Город только-только просыпался под первыми робкими лучами солнца. Дороги пустовали. Они еще не были растревожены людской суетой и именно в эти короткие минуты казались ближе к своему естественному состоянию — брошенные и опустевшие.

Микки за пару минут доехал до дома. Поднявшись на пятый этаж, он, звеня ключами, ругал перегоревшую лампочку и ключ, не хотевший почему-то попадать в скважину.

Соседняя дверь отворилась. На пороге появился человек.

— Привет, Алекс. Ты меня сторожишь?

— Привет, Микки.

— Не называй меня так.

— А почему всем можно, а мне нельзя?

— В твоих устах это звучит двусмысленно.

— Да ладно, — улыбнулся Алекс. — Кстати, а почему тебя называют Микки? Ты же, вроде, у нас Майкл?

— Черт его знает, — пожал плечами Микки.

Ключ наконец-таки попал в скважину. Микки открыл дверь, собираясь войти внутрь, но напоследок спросил у соседа:

— Ты что-то хотел сказать мне?

— Доброе утро.

— Не раздражай после ночной смены, хорошо?

— Если серьезно, тебя искала загадочная девушка в красном.

— Вот как? И давно?

— Где-то час прошел с ее короткого и таинственного появления.

Микки, войдя в квартиру, сел на кровать и подумал о загадочной девушке в красном. «Наверно, Жанна», — решил он и лег, окутавшись одеялом. Приятная теплота разлилась по телу. Он закрыл уставшие веки и мгновенно провалился в сон.

Спустя пару часов, проснувшись, он принял душ и взбодрился черным кофе с сахаром. Пока ополаскивал чашку, дверной звонок проиграл нехитрую мелодию. Микки открыл. На пороге стояла девушка в красном. Но это была не Жанна, это была она.

— Алька!? — удивленно воскликнув, он посмотрел на нее как последний идиот, не в силах связать пару слов.

— Микки, ты чего молчишь?

— Я…

— Пройти можно? — спросила гостья и, не дожидаясь приглашения, вошла в квартиру.

Микки закрыл за ней дверь.

— Что за шум?

— Это на кухне вода льется. Я посуду мою.

— Кстати, привет.

— Привет. А…

Он решил, что это невероятно, спустя столько лет, встретиться с ней.

— Пойдем на кухню. Что будешь? Чай? Кофе?

— Потанцуем, — хихикнула старая знакомая. — Нет, Микки, просто поболтаем о всякой ерунде.

Они прошли на кухню. Он завернул кран. Чашка осталась лежать в раковине. Алька села за стол. Микки устроился рядом и спросил:

— Как ты меня нашла?

— Это все мои способности сыщика. Короче, Жанна…

— Жанна? Ты виделась с ней?

— А что тут такого?

— Ничего, — осекся он. — Я давно не встречаюсь с ней.

— Меня не интересует твое прошлое в этом плане.

— А у тебя как дела? Замуж не вышла?

— Нет. Правда, были двое, но… — Алька сделала отстраняющий брезгливый жест.

— Что так?

— Слишком уж серьезные, как кирпичи. Один параллельный, другой перпендикулярный, а я вся такая внезапная и непредсказуемая.

— А еще взбалмошная и капризная.

— И я не обижаюсь на такие слова. В твоих устах это комплимент.

Алька помолчала, а затем добавила:

— Микки, ты был единственным, кто принимал меня такой, без претензий, а остальные…

Он внимательно посмотрел на нее. Все, как и прежде: черная челка, веселые глаза, вздернутый носик, а вот слова «ты был единственным» вызывали на откровенный разговор.

— Конечно, — произнес он. — Но, иногда кажется, ты меня с кем-то путаешь.

Она неопределенно улыбнулась.

Прошло лет пять с того момента, когда он последний раз встречался с ней. Казалось, это было давно, очень давно. Микки не сильно изменился, так он считал, но прошлое виделось ему островом у горизонта. Да и он сам живет на острове. Океан времени разделил его и Альку.

Вечером она ушла, и их короткое свидание превратилось в далекий и нереальный остров. Опять. Еще один остров увидел Микки на горизонте. Еще одно ускользающее видение. Алька ушла. Она обещала появиться завтра. И тот же вопрос завертелся в голове: «Зачем она приходила?»

После ее ухода позвонил Данька и предложил встретиться в баре.

— А в чем дело? — спросил Микки, смотря на ту самую чашку в раковине. Он ее так и не вымыл.

— Есть идея выбраться на свалку. Алло, ты меня слышишь?

— Да-да. Я еду, — и дал отбой.

Микки вновь обратил внимание на чашку, залитую водой. Она, чуть завалившись на бок, стояла в раковине. Ему показалось, что этот нехитрый столовый прибор сейчас воплощает его жизнь.

…

— Слушай, — сказал Микки, обращаясь к Палычу. — Ты зачем здесь?

— А что, нельзя?

— Мне казалось, ты дома по вечерам отсиживаешься. Нет?

В диалог ввязался Данька:

— Ты не подумай, он завсегда с народом.

Микки огляделся по сторонам, рассматривая интерьер бара, будто танцующий в желтых, красных, синих и зеленых отсветах, смешанных с мельканием искр от зеркального шара под потолком. Ему на мгновение показалось, что это еще один остров в океане времени, омываемый волнами неопределенности. Ощущения размыты, звуки — какофония, а люди подобны теням. Завсегдатаи бесшумно скользят в безвременье. Цветные картины плоски и бездушны. Почти царство мертвых.

Микки, отогнав странные мысли, обратился к старшему дозорному:

— Короче, тут Данька, как я понял, жаждет на свалку, а я, Палыч, как раз хочу поговорить о свалке.

— То есть насчет доклада?

— Нет. Именно о свалке.

— Ага… А что конкретно?

— Помнишь, ты недосказал о тенях? Тогда в столовой. Данька упоминал о них.

— Да, помню.

Палыч произнес последнюю фразу с неохотой. Он машинально цедил маленькими глотками жидкость, погружаясь в зеленый морок своих мыслей. Старший дозорный, задумавшись, сказал, растягивая: «Если тебе интересно, Микки, то слушай. Никто не скажет, давно ли появилась свалка. Кажется, что она существовала всегда…»

По крайней мере, я, продолжил говорить Палыч, когда устроился работать в патрульную бригаду двадцатилетним юнцом после службы в армии, многие говорили о свалке в неопределенном времени. Это звучало странно. Суеверием пропитался воздух: «Люди приходят и уходят, а свалка остается». Даже среди старого руководства не было тех, кто помнил бы истоки. Да они и не должны были помнить, так как нет у свалки начала, а, значит, не будет ей и конца. Она исчезнет с прекращением жизни на Земле, а в это верится с трудом. Хотя те же мусорщики настаивали, что были времена, когда о свалке никто не слышал, то есть ее еще не существовало. А что тогда было? Даже они внятно не могли ответить на этот вопрос. Одни утверждали одно, другие — иное, и никто не мог прийти к единому мнению, внося еще больший разлад в умы.

Никто не ходит на свалку без нужды. Лишь уборщики мусора попадают на ее территорию. Именно они и видят теней. На первый взгляд это невозможно, ведь туман скрывает все, только перед тенями он расступается, поэтому и возникло предположение, что те сущности вовсе не являются тем, чем кажутся. Они есть неизвестные науке существа из параллельного мира, но вот каким Макаром пришельцы оказываются на свалке, неизвестно. Да и что им нужно? Мусорщики же говорят иное: «Это не существа из параллельного мира, они имеют вполне земное происхождение. Это либо мираж, созданный туманом, либо зомби — воскресшие мертвецы». Последнее предположение родилось из слухов, что когда-то давно, когда не было свалки, на ее месте располагалось кладбище. Однако воскресшие не агрессивны. Черные силуэты их возникали далеко от мусоровозов и бродили вокруг, словно любопытствовали, но держались на расстоянии. Затем зомби скрывались в тумане. Никто из мусорщиков не приближался к мертвецам. Не смотря на полное безразличие к живым, пришельцы внушали потусторонний страх.

— Вот и вся история о тенях, — закончил Палыч.

Микки задумался.

— Слушай, Палыч, вспомнил о твоем предложении. Я действительно напишу доклад о современном состоянии свалки.

Данька хихикнул:

— Похоже, ты перебрал.

— Пиши. Только вот о чем конкретно? — поинтересовался Палыч.

— Так само напрашивается: тени. О них писать буду. Только мне нужно попасть на свалку. Я хочу увидеть своими глазами зомби, или как их там называют?

— Не боишься?

— А чего мне бояться? Мертвяки же не нападают на людей. Сам же сказал.

— Следует заранее договориться с мусорщиками.

— Ребята, вы серьезно? — удивился Данька. — Зря потратите время. Давайте нелегально. Ладно, ладно. Шучу. Но не думаю, что тени появятся, когда вы окажетесь на свалке. Были случаи, они не высовывались подолгу.

Но Даньку не послушали. Палыч предложил поехать к нему домой и обсудить будущую кампанию.

…

Они уже были дома у старшего дозорного. Палыч, рассуждая вслух, мерил комнату шагами:

— Появляться на территории свалки не запрещается. Официальных распоряжений на этот счет нет. Но руководство не рекомендует без особой нужды ходить туда. Вот если бы можно было затесаться в бригаду мусорщиков в качестве помощников…

Палыч, остановившись перед столом, вынул из ящика телефонный справочник и набрал номер.

— Ты куда звонишь? — спросил Данька.

— Начальнику бригады мусорщиков.

— Как же! Думаешь, будет он тебя слушать?

— Ты забываешь, что любой дозорный в соответствии с должностным артикулом стоит выше начальника уборщиков, я уж молчу о себе, о старшем дозорном.

— А как вышестоящее руководство на это посмотрит?

— Это уже моя головная боль, — произнес Палыч, вслушиваясь в гудки. — Алло, здравствуйте. Мне бы поговорить…

Судя по обрывкам телефонных фраз, все прошло гладко.

— Ну, как? — спросил Микки.

— Порядок. Послезавтра будет наша смена, и мы отправимся с мусоровозами на территорию свалки. Я договорюсь, чтобы вас временно подменили.

Микки и Данька не поверили словам. Не могло же быть так все просто: один звонок — и договорились. То, что создали люди вокруг свалки — легенды о тумане и мертвецах — не соответствовало сейчас происходящему в квартире. Все так буднично и обыденно. «Нет, не с нами, — возникла мысль, — три человека пытаются разрушить миф, подойти всех ближе к их носителям, дотянуться рукой до теней».

Сейчас Микки почему-то захотелось бросить все на полпути, не смотря на то, что желание разглядеть свалку вблизи, а не через окуляры бинокля, не прошло.

— Палыч, может не стоит? Отменим? В следующий раз?

— Я тебя не понимаю. Сначала ты хотел, а сейчас… Чего заметался?

— Я в смысле не надо рисковать лишний раз.

— Ты боишься, не спорю. Наслушался баек о зомби, а возможно, зомби — всего лишь мираж в тумане, оптический эффект — во-первых. Во-вторых, нет официального запрета на посещение свалки. Тебе кажется, что это авантюра? Но мы же не проникаем на закрытый объект. В-третьих, если руководство будет интересоваться, скажешь, что собирал материал, хотел написать доклад на тему свалки. Поверь, так делали многие. В-четвертых, наша цель — не пускать простых граждан на территорию свалки. Сами же мы может там появляться. В-пятых, я уже все уладил, как говориться, места в зрительном зале куплены.

Микки прекрасно понимал доводы, но не давал покоя непонятный статус свалки. С одной стороны, она — место, куда свозят отходы. С другой стороны, почему столько внимания уделяется ей, словно это военный объект. К чему именно такой пропускной режим? К чему излишняя номенклатура? К чему такая вычурная иерархия должностей? Откуда это? Будто кто нафантазировал, ей-богу. Только фантазия была извращенной.

За этим скрывается нечто большее? Или все есть красивый фасад, за которым находится пустота?

Тени

Это лишь иллюзия, что существует прошлое, канувшее в лету, что где-то прячется за горизонтом будущее, и длится бесконечный и неуловимый миг, называемый настоящим.

Не думал Микки сопоставлять потоки времени, когда на следующее утро он встретился с Алькой.

Казалось, время не властно над ней и не способно утопить в глубоких и темных водах небытия. Альке все было нипочем. Прошлое. Настоящее. Будущее. Какое теперь это имеет значение. Микки удивлялся. Микки не мог понять одной простой вещи: ничего этого не существовало. Существовал лишь живой поток событий, бурно несущий Альку сквозь вселенную. Она доверяла его законам, и от этого было ей легко и свободно.

Они сидели в кафе и болтали о ерунде. Алька весело рассказывала о своих ухажерах, и, странное дело, это не звучало для Микки обидно, ни капли ревности не возникло в душе. Он лишь удивлялся своим чувствам, потягивая из маленькой чашки уже остывший кофе. Потом он рассказывал о своих друзьях: о Даньке и о старшем дозорном Палыче, говорил о тенях на свалке, которых никогда не видел. Алька закивала в ответ, когда речь пошла о тенях. Оказывается, слухами земля живет, и не только в Серышевске ходили сказки о существах со свалки, но и в других городах люди болтали об этом. Миф раздувался до невозможных и фантастических размеров, и выдумке человеческой не было предела.

Алька вновь вспомнила о своем прошлом и подтрунивала над Микки.

— А помнишь одну встречу? — спросила она.

— Конечно. Тогда мы не виделись со школы. И тут оказалось, что ты живешь в том же доме, что и я. Кажется, в начальных классах ты жила в другом доме?

— Верно.

Этот странный господин случай. А могло и не произойти.

Микки вспомнил.

…

Он увидел однажды Альку заходящей в подъезд… Точнее все случилось чуть раньше.

Микки шел домой, задумавшись, обрывки мыслей витали в голове, одна цепляла другую. Честно говоря, что впереди происходит, он не видел, только на периферии сознания уловил сигнал: будь внимателен. Вынырнув из потока мыслей, он заметил впереди девушку. Внимание привлекла не ее одежда, а походка, такая знакомая, что Микки невольно замедлил шаг. Он вспомнил. Образ в памяти мгновенно сложился. Это она, Алька. Все сомнения отпали, и Микки еще больше замедлил шаг, с удивлением смотря в спину девушке. Раскрывать себя он почему-то не захотел, не желал также встречаться взглядом. Можно было свернуть и пройти другой дорогой, но он и этого не захотел. Он следовал за ней, не понимая, зачем ему нужно это.

Как вор Микки крался за ней, все больше и больше удивляясь. Алька шла той же дорогой. Он помнил, что она жила в другом доме, а теперь… Теперь Алька шла по направлению к дому, где жил он. На миг безумная мысль завладела им: вот-вот она обернется и спросит: «Зачем ты меня преследуешь?»

Но она не обернулась и не спросила.

Алька зашла в тот же подъезд, где жил Микки. Когда стукнула дверь, он почувствовал, что сердце будто споткнулось, пропустило удар. Он остановился перед дверью, глубоко вдохнул, выдохнул и решил: «И с чего я так разволновался? Возможно, Алькин знакомый живет здесь, вот она к нему и зашла».

Когда-то Микки встречался с Алькой, но тот конфетно-букетный период не развился во что-то серьезное. Было и прошло. Случился мимолетный роман — и все. Но теперь прошлое нагнало его и окатило холодной волной. Именно холодной и неприятной. Микки не отдавал себе отчета, отчего эта еще не совсем встреча разворошила чувства, казалась неприятной. Ведь расстались они без скандалов, все само естественно угасло. Как говорится, разошлись без претензий.

Микки, наконец, вошел в подъезд, нервными пальцами повернул ключ и оказался в квартире с тем чувством, что наконец-таки добрался до крепости, за стенами которой всякая опасность несущественна. Надо успокоиться, решил он, надо выйти покурить. Спускаться опять вниз не хотелось, поэтому Микки вышел на балкон.

Закурил. Расслабился. Бесцельно наблюдал с высоты второго этажа за двором и людьми, идущими по своим делам.

Запиликал домофон. Это Алька вышла, но теперь она была не одна. Опять неприятная волна накрыла Микки. Он присел, весь сжался, будто для прыжка. Для прыжка, конечно, в сторону балконной двери, но не шевельнулся и даже не отвел взгляда. Наоборот еще пристальнее всмотрелся в Альку и того мужчину. Микки видел его впервые. Она говорила с ним, судя по всему, легко и непринужденно. Кажется, улыбалась. «Кто он ей? Муж? Муж объелся груш, — злорадно подумал Микки, но сразу окоротил себя, — Ну, и черт с ним! Какая разница, кто он?»

И действительно, он не испытывал к незнакомцу ревности. Это было неизведанное и сложное чувство, окрасившее Миккину душу в мрачные тона.

Он докурил и, затушив сигарету, точнее раздавив ее как мерзкое насекомое в пепельнице, покинул балкон.

Микки, немного успокоившись, решил все-таки встретиться с Алькой. Сколько бы им не владели чувства, но он запомнил, когда она вошла в этот дом, сколько было времени. В следующий раз, словно случайно, он встретился и заговорил с ней. «И начался новый завиток наших отношений», — так назвал это Микки.

Кстати, тот мужчина оказался ее братом. «Почему ты, идиот, даже не смекнул?» — со сладким злорадством мазохиста бичевал себя Микки.

Были встречи, и вновь случилось расставание надолго, и вот…

…

И вот… Пять лет минуло. Алька рядом. Болтает. Улыбается. И все хорошо.

Микки решил: «Нет, больше терять ее не буду. С этого дня все пойдет по-другому».

…

Старший дозорный, рассматривая придирчиво подчиненных, произнес:

— Все улажено. Сейчас дружно идем к транспортному цеху. Надеюсь, никто не передумал? — Молчание было ответом. — Ну, вот и хорошо.

В это утро свалка также была окутана плотной пеленой. Не случилось того короткого мгновения, как двое суток назад, когда она обнажила грязно-рыжее тело перед людьми.

Дозорные зашли в старый ангар и по железной лестнице, находящейся у правой стены, поднялись в каморку начальника мусорщиков. Он взглянул на вошедших людей и сделал жест, чтоб следовали за ним, по дороге разъяснил:

— Бумаги на вас я получил. Сейчас мы сядем в головную машину и направимся к внутренним воротам. Придется немного подождать, должны приехать еще мусоровозы из Серышевска, тогда и попадем на территорию свалки. Предупреждаю сразу, далеко друг от друга не отходить, туман настолько плотный, что не заметишь, как заблудишься.

Они запрыгнули в кабину и через пару минут были на месте. Еще немного ожидания, и открыли ворота. Головная машина — вездеход — медленно въехала на территорию свалки. Густой туман, как молоко, проглотил мусоровозы. В окна нечего было смотреть. Казалось, это не туман, а белесое желе липло к стеклам и пыталось проникнуть внутрь. Дозорные почувствовали неприятный сладковатый привкус во рту. Воздух стал тяжелым и влажным. Тишина закладывала уши. У Микки возникло ощущение, что он лежит на железной платформе и на него медленно и бесшумно опускается поршень пресса и невозможно пережить это ожидание. Уж скорее бы он раздавил грудную клетку, чем умирать в течение этих тягучих секунд, которые набухли до размеров вечности.

— Ты как себя чувствуешь? — поинтересовался старший дозорный, заметив побледневшее лицо Микки.

— Тошно.

— Сейчас сбросим мусор и повернем обратно.

— А тени?

— Ну, знаешь. Здесь не мы заказываем музыку. Тени могут появиться, а могут и не появиться. Дело случая.

Вездеход остановился. Машину при торможении тряхнуло, и Микки увидел черные круги. Салон завертелся перед глазами. Начальник мусорщиков заглушил двигатель и обратился Микки:

— Совсем хреново? Глотни, — сказал он и протянул початую бутылку виски.

Микки отпил из горлышка, чуть не захлебнувшись. Но как ни странно, почувствовал себя намного лучше.

— А теперь вылезайте. Только смотрите, от вездехода ни на шаг. Потеряетесь, и никто вас искать не будет.

Выбравшись наружу, дозорные приложились к бутылке. Тошнота перестала беспокоить. Они расслабились. Голова не кружилась. Вот только противный сладковатый вкус так и держался во рту.

Дозорные походили вокруг вездехода, пытаясь разглядеть неясные очертания в тумане. Звуки работающих моторов и разговоров людей еле слышны. Казалось, мусорщики находились далеко от головной машины, хотя, по словам бригадира, они рядом, не дальше трех метров. Действительно, пара светящихся фар соседнего мусоровоза Микки, Данька и Палыч различили в тумане, как две бледные кляксы.

В который раз, обходя вездеход в надежде увидеть существ, они замерли. Словно железный крюк схватил их и не дал сделать шаг. Ветер ледяным язычком прошелся по спинам. Хотя откуда взяться ветру? Они не поняли, что их насторожило. Но тут дозорные увидели тень в десяти метрах. Затем появилась вторая, третья. И вот правее от головной машины выросли, как из-под земли четыре мертвеца и смотрели на людей. Имелись ли у зомби глаза, неизвестно, но то, что они пялились на дозорных, Микки готов был поклясться. Он почувствовал, как ноги стали ватными, руки задрожали. Тени выглядели неестественно четко, словно силуэты на белой бумаге. Затем призраки двинулись на дозорных.

Начальник мусорщиков чертыхнулся, влез в кабину вездехода и погасил фары. Тени застыли, а затем медленно растворились в тумане.

— Б…ь! — дрожащим голосом произнес Данька и стал шарить по внутренним карманам куртки.

Микки бросил взгляд на друга. Лицо Даньки показалось ему настолько бледным, что сливалось с туманом. Губы дрожали. Глаза — как у затравленного зверя. Он продолжал что-то искать во внутренних карманах куртки, пока не извлек пистолет. «С катушек слетел», — промелькнула отчаянная мысль у Микки.

— Данька, ты…

— Спокойно…

— Брось пистолет, придурок!

— Никак опять мертвяки, — словно сумасшедший прошептал Данька.

Микки вгляделся в туман и оцепенел. От неожиданности сделал шаг назад и почувствовал спиной металл вездеход. Тени. Их было восемь.

— Брось оружие! Тебе это не поможет!

— Мертвяки, — не слушая, как завороженный произнес Данька.

Расслышав дьявольский смешок в голосе друга, Микки заорал:

— Брось!

— Да пошел ты!

Данька сделал пару шагов вперед. Микки набросился на него, повалил на живот, перехватил запястье и выбил пистолет, который, отскочив вправо, металлически звякнул. Выстрел, прозвучав как сухой щелчок, увяз в тумане.

Данька пытался подняться. Микки не давал ему пошевелиться. Сильный удар в левый бок и Микки задохнулся. Перед глазами заплясало черное месиво. Мерзкий вкус прилип к небу. Данька завозился активнее. Боль резанула правый висок, и Микки отбросило на спину. Затем — провал в небытие, и словно тупые ножи врезались в спину. Он очнулся и увидел над собой испуганное лицо Палыча.

— Вы совсем! Отмороженные! Придурки! — выплюнул Микки, приправив фразу матом.

— Да все как-то быстро случилось, — начал оправдываться Палыч. — Пока мы следили за тенями, смотрим, ты с Данькой схлестнулся.

— Где Данька?!

— В тумане пропал.

Микки вскочил и огляделся по сторонам: ни теней, ни Даньки.

— Данька! — заорал Микки, пересыпая свой крик ругательствами.

— Стойте! — окликнул мусорщик дозорных. — Больше ни шагу от вездехода. Если ваш знакомый ушел в туман, то с концами. Теперь его никто не найдет. Говорю точно. Пропал человек.

— Как? — удивился Микки. — Разве люди уже исчезали на свалке? Я считал, что…

— Можешь поглубже засунуть свои предположения! Люди всегда пропадали здесь. Это не единственный случай.

— Но почему я ничего не знаю об этом?

— Потому что есть распоряжение.

— Чье распоряжение?

Начальник мусорщиков злобно посмотрел на Микки и процедил сквозь зубы:

— Чье, чье. Наставника. Быстро в кабину. Мусор уже выгрузили. Мы возвращаемся.

— Я не слышал о нем. Кто он, Наставник? — спросил Микки.

— Будешь много знать, долго не проживешь, — начальник запрыгнул в кабину.

Дозорные последовали за ним. Взревел двигатель. Мусорщик больше не произнес ни слова.

Потом, когда вернулись в гаражи, он отвел душу на «присоседившихся». Это был не трехэтажный мат, это были многоэтажки нецензурных выражений. Такое Микки услышал впервые. Палыч растерянно молчал, совершенно позабыв о должностном артикуле.

Именно в этот момент Микки почувствовал, что пресс раздавил его, и все, что случилось на свалке, оказалось таким нереальным и далеким. Он не мог понять эти чувства. Беспокоила ли сейчас его совесть? Виноват ли он в исчезновении Даньки? Микки не знал. Он был словно в угаре, ничего не соображал. Ватная тишина накрыла мысли, сознание будто задохнулось, и где-то у горизонта замаячил Наставник подобный таинственному существу.

Данька

Жара тяжелым молотом ударила в голову, и кажется, что еще один удар, и ты потеряешь сознание. Пот неприятными струйками потек по спине. Человек, спасаясь от пекла, залез в фургон внедорожника, снял с себя верхнюю одежду и опустил ее в таз с водой. Затем оделся и вышел под палящее солнце. Зря я, конечно, решил человек, намочил одежду, она быстро высохнет, подарив краткое облегчение, лишь раззадорит минутной прохладой.

Радовало одно: только пару часов придется мучиться. Основная работа была сделана. Песок разгребли, получилась широкая яма метров пять глубиной, на дне которой лежали бетонные плиты.

В поисках полезных ископаемых разведывательная группа обнаружила сканером на большой глубине огромные пустоты. Они бы и не привлекли внимание, если б не их правильная геометрическая форма, что говорила в пользу искусственного происхождения. Они походили на подземные хранилища.

Под бетонными плитами, решил человек, действительно, хранилища, но вот что спрятано в них?

Человек отдал приказ. Тягачи кранами сдвинули бетонные плиты, и под ними обнаружилась целая сеть помещений. На три метра вглубь зияло пространство — комнаты забитые стеллажами, на которых лежали тысячи пачек сброшюрованных листов. Они были в твердом переплете. Имелись и другие компактные носители информации.

Стеллажи подняли на поверхность вместе с содержимым. Устаревшие носители информации не нужны, распорядился человек, их можно не изучать, они ничего нового и полезного не принесут нашей цивилизации, все это как вчерашний день. День, застывший в прошлом, любопытная картинка, на которую стоит взглянуть раз и забыть.

Собрав бумагу, прочие носители информации в одну кучу, подожгли ее. Только бригада начала засыпать комнаты песком, как кто-то из рабочих крикнул, что на дне ямы лежит какой-то предмет. Его подняли. Это оказался холст, натянутый на деревянную раму. Рама примерно метр на полтора. На холсте изображена женщина, держащая на руках младенца. Этот предмет отправили в костер.

Огонь весело заплясал на листах, вгрызаясь в корешки. Холст, натянутый на раму лежал внизу горевшей кучи. В какой-то момент лицо женщины почернело, и из него вырвался язык пламени. Дитя на руках заворожено смотрело на женщину, поглощаемую огнем. Исчезли голова, плечи. Пламя подобралось к рукам, и тело младенца вскоре тоже почернело. Затем все исчезло. В раме зияла пустота, из которой вырывались желтые языки. Позолота на раме быстро покрылась пузырями, и от нее тоже не осталось и следа. Все исчезло в огне.

…

Данька открыл глаза, часто заморгав, разглядывая серый потолок со странными красными разводами. Он глубоко вдохнул прохладный воздух помещения, прикрыл веки. Озноб пробежал по телу, и сразу Данька вспомнил сон: пустыня, огромная яма, портрет мадонны с ребенком на руках. Картину пожирал огонь. Потом стали возникать один за другим минуты, проведенные на свалке. Вездеход, Микки, Палыч, мусорщики, тени, густой туман — все наслаивалось друг на друга до тех пор, пока Даньку не ужалила реальность. Он резко приподнялся на кровати, отбросив одеяло.

— Черт, где же я?!

— Добрый день, — растягивая каждое слово, произнес незнакомец, сидящий рядом.

Он как-то неестественно поелозил на металлическом табурете и расплылся в елейной улыбке.

Данька, не торопясь, осмотрел незнакомца. Это оказался человек средних лет. На круглом лице его — маленькие, широко расставленные глаза, пристально глядящие. Они так и говорили: «Я вас внимательно слушаю».

— Я где? — ошарашенный спросил Данька.

— В Деревне-На-Отшибе.

— Где-где?

— В Деревне-На-Отшибе. Пишется в одно слово. Каждое слово с большой буквы и через дефис.

Опять эта натужная улыбка. Глазки незнакомца скрылись в жирных складках век.

— Я хотел сказать…

— Понимаю, понимаю многоуважаемый… Вас как звать?

— Даниил.

— А меня Гермесом кличут. Я знаю, что вас интересует более точное местоположение. Так вот скажу. Вы находитесь за пределами свалки в нашей деревне.

— А это где? — опять непонимающе спросил Данька, оглядываясь по сторонам.

Он никак не мог прийти в себя. Его окружала неуютная обстановка. Краска на стенах облупилась, кафель на полу покрыт крупными трещинами, а местами отколот, его куски валяются повсюду, стекла в окнах выбиты, а из мебели только кровать, на которой сидит он.

Гермес опять заелозил на табурете. Его грузное и бесформенное тело, похожее на опару, пыталось все время сползти на пол. Гермес расплылся в улыбке и произнес:

— Я вас не понимаю, Даниил.

— Ну, в каком месте? В смысле, более точное расположение, — подобрал слова Данька.

— Вот это называется заброшенным складом, где уже давно ничего не лежит. Кроме вас. — Гермес хихикнул. — Я посчитал, что здесь вам будет уютнее. А если вообще, то я так скажу: свалка — это свалка, а Деревня-На-Отшибе за ней находится.

И тут Даньку что-то кольнуло в бок. Это было почти физическое ощущение. Он вспомнил вновь о тенях.

— А тени? — спросил Данька.

— Не бойтесь, — стал увещевать собеседник, делая успокаивающие жесты. — Они здесь не появляются. Их можно увидеть только в тумане, что на свалке.

Данька стал лихорадочно приводить осколки своего сознания в единое целое, собирать из них осмысленную мозаику. «От Гермеса угрозы не исходит. Деревня — вещь неясная. Всем известно, что за свалкой никто не живет, так откуда же…», — нить рассуждения оборвалась.

— Гермес, ваша деревня, она как появилась? — прозвучал Данькин вопрос.

— Э-э, это не ко мне. Спросите у Аполлона. Он старейшина деревни. Он лучше знает.

— Хотелось бы…

— Да вы погодите. Отдохните. Подкрепитесь. И тогда я вас познакомлю с Аполлоном.

Гермес слез с табурета, подошел к кровати, нагнулся, и достал из-под нее ночной горшок.

— Вы чего, издеваетесь?! — возмутился Данька.

— Извиняйте меня, но просто другой посуды под рукой не оказалось. Я не хотел вас оскорбить, нисколечко, правда. Ешьте. Это варево полезное, одни сплошные витамины, — виновато пролепетал Гермес.

Данька с недоверием посмотрел на бурую субстанцию в горшке. Выглядела она неаппетитно.

— Да вы что, я ж ничего, никто вас травить тут не собирается, честное слово, это всего лишь бурые травы, — продолжал оправдываться Гермес, протягивая своему собеседнику варево в одной руке и ложку в другой.

Данька взял горшок, поставил его на колени, и, вооружившись ложкой, смело зачерпнул, закрыл глаза, не скрывая брезгливости. Первая порция отправилась в рот. Странные ощущения воздушности возникли на языке. Порция моментально растаяла, оставляя приятный сладковатый привкус с еле уловимой кислинкой. Даньке это напомнило аскорбиновую кислоту, те самые большие белые таблетки в слюдяной обертке из детства.

— Ничего ведь? — заискивающе спросил Гермес.

— Ну-у, — неопределенно ответил Данька, вертя пустой ложкой.

— Афродита кашеварила.

Данька удивленно поднял брови.

— Жена моя. Да вы кушайте, кушайте, съедайте все, не обеднеем. Не нести же обратно? М?

Данька, соглашаясь, закивал головой, продолжая уминать пюре из бурой травы. Сытости не чувствовалось, но состояние душевного раздрая и физической слабости быстро растаяли, как снег в горячей воде. Данька все время возвращался к мыслям об анекдотичности сложившейся ситуации. Ему мерещилась неестественность во всем: в этой комнате, в этом вареве, приготовленном Афродитой. Не верилось, что он находится за пределами свалки. То ли гротеск, то ли аллегория, то ли гипербола — Данька пытался выудить из кружащего потока мыслей нужное слово. «Сказка, — резюмировал он, — Деревня-На-Отшибе и ее жители с именами греческих богов. Заповедником попахивает». Последнее предположение так естественно втекло в его мозг, что он даже удивился, но не стал терзать себя сомнениями, отложив умозаключение до лучших времен.

За пятнадцать минут горшок опустел.

— Ну, вот и славненько. Пойдемте к Аполлону, а то он ждет-пождет.

— Гермес, а сколько времени я спал?

— Часов шесть или семь, точно не знаю. У нас в деревне особо за временем не следят.

— У вас, может, и часов нет?

— Почему нет? Имеются. Только зачем. Все и так ясно: утро, день, вечер, ночь — сутки прочь. Горшок и ложку оставьте здесь. Под кроватью спрячьте. Я потом за ними зайду. Никто на них не позарится, кому они нужны. Ну ладно, идемте к Аполлону, к старейшине нашему. Я как понимаю, вы домой собрались? Так?

Данька кивнул, хотя и не думал в это мгновение о Серышевске.

— И чего вам делать в странном и мертвом городе, не понимаю. Жить нельзя, кругом железо, бетон и стекло. Это я про ваш город, что за свалкой.

Данька оставил без ответа последнюю реплику, удивившись: «Почему мертвый? В Серышевске живут такие же люди. Ну, быт немного другой, это да, а в остальном все так же».

Они уже шли по широкой улице, справа и слева в хаотичном порядке были разбросаны деревянные дома, тонувшие в легком сизом мареве. Такого плотного тумана, как на свалке, Данька не заметил. Гермес продолжал стрекотать о чем-то своем. Излишняя многоречивость попутчика начинала раздражать. Данька то смотрел себе под ноги, то бросал взгляды по сторонам, рассматривая деревянные домики, которые удивили бесконечным многообразием форм и цветов. Не то, что в городе. Там тянулись ввысь стальные коробки, одетые в стекло и пластик, под ногами серый асфальт и по ночам калейдоскоп разноцветных огней. Данька хотел задать Гермесу вопрос, без разницы какой, лишь бы заткнуть словесный фонтан. Однако этого не пришлось делать.

— А вот и дом Аполлона, — произнес Гермес и замолчал.

…

Они вошли внутрь, осторожно пройдя по темному коридору. Гермес открыл дверь в большую комнату. Крепкий табачный аромат ударил в нос. Аполлон сидел за широким столом и мусолил губами мундштук длинной трубки. Старейшина, блаженно прикрывая глаза, затягивался и выпускал сизый дым из ноздрей.

— Проходь. Чего толшитесь у входа, — глухо, но внятно прозвучал голос Аполлона.

Данька и Гермес заняли места на лавке, стоящей у другого конца стола.

— Слухаю, — отрешенно сказал старейшина.

Даньку насторожила манера речи Аполлона. Она показалось неестественной.

Гермес кашлянул, прочищая горло, но почему-то промолчал. Он неопределенно засопел и завозился на лавке. Данька внимательно посмотрел на старейшину деревни. Это был пожилой человек с вытянутым лицом, желтой кожей, изборожденной глубокими морщинами, тонкие бледные губы. Редкая седая бородка растрепана, абсолютно лысый череп, лишь за ушными раковинами торчали в стороны белые клочки волос.

— Умгу, — неопределенно сказал Аполлон, затянулся и выпустил сизый дым через ноздри.

— Здравствуйте, господин Аполлон. Меня зовут Даниил. Я хочу попасть обратно домой. Вы поможете мне? — спросил Данька и внимательно посмотрел в бесцветные глаза старейшины, которые, не отрываясь, теперь глядели на него.

— Так, так, — сказал Аполлон. — А каким ветром тебя принесло?

Данька бросил вопросительный взгляд на Гермеса: «ты ему ничего обо мне не рассказывал?» и, не дождавшись ответа, поведал о том, как он с друзьями приехал на свалку, как появились тени, как случилась драка.

— Паучье вымя, — ляпнул старейшина, когда рассказ был окончен.

Данька не понял, что это означает. То ли ругательство, то ли афоризм, несущий в себе глубокий и универсальный смысл.

Аполлон положил трубку на стол и произнес:

— Ну, еже ли ты не брешешь, дело выведенного яйца не стоит. Закавыки здесь нема. Жаль, что нас хочешь покинуть, но хозяин — барин. Мы на свалку ни ногой, никаких оказий не будет, не жди. Не суй нос не в свое дело, но домой зело тебе хочется, посему на свалку обязан идтить. Я так разумею. И тебе баю, вьюноша, вижу, ты не вертопрах какой-то и с головой дружишь, но через свалку одному негоже, да и не сдюжишь. Посему иди-ка ты к кузнецу. Его Хароном кличут. Он малый бравый, на свалке не раз бывал, поелику положение его обязывает. Он в хламе копошится и из хлама сего хоросвенные штуки вытворяет. Так что ступай к Харону. Уразумел?

— Да, — произнес Данька и вспомнил, что еще хотел спросить. — Господин Аполлон, а не расскажите мне, откуда взялась Деревня-На-Отшибе?

Старейшина удивленно посмотрел на гостя.

— Это с какого ляда тебе знать надо?

— Ну, у нас, в городе, говорят, что за свалкой люди не живут, а тут оказывается…

— Маловерные, — раздраженно сказал Аполлон и затянулся.

Данька ждал ответной реакции. «Пошлет или смилуется?» — промелькнуло в голове. Смиловался. Старейшина выпустил через ноздри сизый дым, блаженно смежив веки, и изрек:

— Ладно, слухай.

И дальше Аполлон своим странным языком поведал историю, из которой Данька узнал о происхождении Деревни-На-Отшибе.

Харон

Господину Наставнику шел девятый десяток лет. Звали его Перси, но это имя — дело прошлого. Он забыл о нем. Теперь ему привычнее иное обращение: Наставник или господин Наставник. Должностной ярлык заменил родное имя.

Наставник чувствовал в себе душевные и физические силы, проявлял неимоверную работоспособность, удивляя подчиненных.

На склоне лет осветила его разум идея. Озарила, подобно утреннему солнцу. Мысль согрела и разворошила сознание. И при этом многое вспомнилось, что когда-то считал он забытым. Минувшее ожило, будто пыль сдули со старых вещей.

Было время обеда, и, покинув душный кабинет, Наставник отдыхал на балконе. И именно в это мгновение луч той идеи просверлил дырочку в мозгу и разбередил память. Всплыли из прошлого: первая экспедиция в качестве наблюдателя, хранители информации, обнаруженные под слоем песка, стеллажи, случайно найденный рабочим портрет женщины с младенцем на руках — все это заплясало как блики на воде так красочно и отчетливо, что Наставник удивился: «Невероятно, столько лет минуло, а как вчера случилось».

Он встал с кресла и оперся ладонями о балконные перила. Он всмотрелся вдаль, где за стальными коробками зданий пряталось кладбище. Он вспомнил, когда еще не был главой «Комитета», руководство приняло решение устроить на месте найденной библиотеке погост.

Теперь же надоевший вопрос: «Что делать с этим погостом?» монотонно жужжал в его голове. Кладбище не переполнилось, мест пока хватало, но захоронение Наставник посчитал атавизмом. Это наследие древних времен. Зачем занимать территорию, если ее можно освоить для других нужд? А тела, кстати, возможно кремировать или перерабатывать. Тем более это уже практиковалось. Кроме того, с разрешения родственников консервировали внутренние органы мертвеца, восстанавливали их и пускали на второй круг жизни — в трансплантологию. Органы могли пригодиться живым. Остальное — сжигалось. Прах отдавали родне. «Необходимость в кладбище отпала. Пора сравнять его с землей, как мы когда-то уничтожили носители информации. Да, превратить захоронение в свалку», — решил Наставник. И почему он раньше не догадался? Будто голос идеи молчал или не мог пробиться, а теперь смог и продиктовал решение.

Он прошел в кабинет и вызвал секретаря.

— Слушаю, господин Наставник.

— После обеда соберите совет Непорочных Отцов в моем кабинете. Тема: «Состояние кладбища на данный момент и пути его ликвидации».

Секретарь сделал пометку в блокноте.

Наставник погрузился в кресло и вслушался в тишину. Сквозь открытую балконную дверь звуки города не касались его слуха. Серышевск копошился где-то внизу, погрязнув в будничных делах. Работали заводы и фабрики, шумели машины, шагали пешеходы, но вся эта какофония, взлетая к верхним этажам, растворялась в воздухе. От нее не оставалось и следа. И лишь прохладный ветерок через открытую дверь стелился по полу, шевеля занавесками.

Наставник закрыл глаза, загнав мысли на периферию сознания. Он решил немного отдохнуть.

Обед кончился. Началось совещание, во время которого Отцы в основном молчали. То ли они были оглушены решением о создании свалки на месте кладбища, то ли им было все равно. Ни одного слова поперек. Ни случайного жеста, ни взгляда, говорившего, что их волнует мнение жителей Серышевска. Раз свалка, значит, свалка. Не прозвучал голос: «Нет, мы не согласны с этим». Или: «Господин Наставник, нам стоит спешить с ликвидацией кладбища, сейчас не время пускать его под бульдозеры».

Отцы внимательно выслушали текст будущего постановления. А дальше наступила гробовая тишина. Непорочные как-то странно посмотрели на Наставника, будто задаваясь вопросом: «И это все?» Но ни тени сомнения, ни замешательства, ни возмущения, только что-то мертвое и бездушное плескалось на дне зрачков собравшихся.

Один из Непорочных Отцов придвинул к себе листок бумаги и стал что-то писать, потом спросил:

— Господин Наставник, а в какие сроки мы должны уложиться?

— Неважно. Сначала юридическая часть. Потом обязательно мне на подпись, тут понадобиться моя санкция. Ну, а дальше вы знаете. Еще вопросы есть?

Тишина в ответ.

— Тогда все свободны.

Так начались последние дни, а точнее месяцы, существования кладбища. Наставник ожидал возмущения, но горожане в основном молчали. Пробивалась порой волна ропота, но ее словно проглатывал и переваривал в своем ненасытном чреве город. И вновь наступала тишина. Не было открытых протестов, но Наставник жил с ощущением, что под ним находится растревоженный улей. Следует быть осмотрительным: одно неловкое движение и рой сметет его вместе с «Комитетом».

Балансируя на грани, Наставник продвигался к цели. Сначала кладбище закрыли из-за малой посещаемости. Абсурдная формулировка удивила, вызвала иронию, но все обошлось. Административный выверт быстро изгладился из памяти людей. Никто его всерьез не воспринял. Кладбище продолжали посещать, руководствуясь принципом: был бы забор, а лазейка найдется. Но скоро ощерились на могилы стальные зубы уборочной техники. Бульдозеры, грузовые машины, шагающие экскаваторы окружили захоронение. Именно с этого момента и начался ропот, который долго не утихал: «Да, кладбище почти никто не посещает, мы и не спорим, но это же варварское отношение к прошлому. Могилы — это напоминание о минувшем. Где уважение к предкам?»

А Наставнику не нужно было уважение, не нужны были и взгляды назад, лишь устремленность вперед, в будущее, ибо там лучшая жизнь. Нельзя жить прошлым, нельзя превращать себя в мух, застывших в янтаре. «”Люди без прошлого” и “люди ниоткуда” — все это побасенки доморощенных писак, боящихся за свою пятую точку и не желающие двигаться дальше. Им важно удержаться на одном месте, вот они и выдумывают страшилки, которые легко проникают в неокрепшие умы и сбивают с толку», — говорил Наставник.

И кладбище сравняли с землей. «Город не рухнул в хаос, как ждали многие, молчаливый протест перерос в массовый исход людей. Они снесли ограждения, и демонстративно пройдя мимо порушенных крестов и памятников, исчезли за горизонтом», — красноречиво, и не без преувеличений, написала пресса.

Больше протестующие себя никак не проявили. Серышевск длительное время был оглушен тишиной. Наставник, давясь желчью, считал, что лучше бы жители города пошли на вооруженный конфликт, было бы ясно как бороться, а тут никаких противоправных действий. Серышевцы не массово, конечно, а человек за человеком покинули город. Были и те, кто остался, но злоба кипела в сердце Наставника, она плевалась ядовитой пеной во все уголки его сознания, не давая покоя. Накипь раздражения язвила душу, оставляя глубокие следы. О чем бы ни думал Наставник, он все время возвращался к тому злополучному исходу. Это был плевок в лицо власть имущим, и здесь единственное средство — вычеркнуть данное событие из памяти.

И пока Наставник прилагал усилия к очередному переписыванию истории города, бывшие серышевцы обживали пустынные территории далеко за кладбищем, стараясь вычеркнуть из памяти ненавистного Наставника.

…

Данька не смог отделаться от ощущения, что рылись в его сознании, распотрошили память и заглянули за дверь под названием «Сновидения». Рассказанное Аполлоном поразило. Недавно снилась пустыня, горящий ворох бумаги, картина с изображением женщины с младенцем и… Что это было? Вещий сон? Данька, недоумевая, посмотрел на старейшину.

— Что зришь? — спросил тот.

— Мне сон приснился о… Наставнике.

— Закономерно.

— То есть?

— Место сие очарованное. Магия и мленье царствуют здесь. Место морок на людей наводит, и им мерещится прошедшее. Благодаря сим сновидениям мы еще помним о Серышевске, как ни тщились забыть, а иначе не ведали б о корнях своих. Желали жители города забыть о Наставнике и о прошлом своем, да место не дает. Каждый, кто волей судьбы попал сюда, возвращается к минувшему во снах.

— Так получается, Перси… То есть Наставник… Он когда-то жил?

— Верно баешь. Много поколений ушло в мир иной с того самого исхода из града, обреченного на гибель. Мы — потомки тех серышевцев. Не удалось нам выжечь память, настигло нас прошлое. Так со времен оных и повелось, что деревня наша, засыпая, видит минувшее.

Хоть многое прояснилось, в Данькин мозг настырно залезла мысль, что это лишь верхняя часть айсберга. Темные воды времени скрывали тайны. Он подозревал об их существовании, но выразить был не в силах. Перед Данькой возникла дверь в неизведанное. Отдельные куски новорожденного мироздания проявились, но не заняли привычных мест. Получилась абстрактная мозаика, в которой не хватает фрагментом.

— Спасибо за разъяснения, господин Аполлон, но мне домой надо.

— Умгу, — произнес старейшина, затянулся, выпустил через ноздри дым. — Да. К Харону-кузнецу идтить надобно.

Гермес и Данька вышли на улицу.

— Вот видите, Даниил, все прошло как нельзя лучше, — опять залепетал попутчик. — А теперь к Харону. Он на окраине деревни живет.

В этот раз Гермес не страдал неконтролируемым словоизвержением. То ли понял, что Даньке это не доставляет удовольствия, то ли наконец-то воодушевившись важностью момента — сопровождение гостя, он погрузился в горделивое молчание и внутренне раздувался от собственной значимости. Ведь это он, Гермес, нашел Даньку на свалке. Не без помощи Харона, конечно. Нужны были ему какие-то безделушки, а без кузнеца их не достать. И опять же он, Гермес, первый доложил Аполлону о происшествии и привел гостя в дом старейшины.

Жилище Харона стояло в самом конце неровного ряда домов. Кузница, с вьющимся над ней черным дымком, примыкала к одной из стен жилища. Царила тишина. Казалось, что никого нет. Никаких движений не наблюдалось, но Гермесу было ясно, что Харон где-то священнодействует поблизости, хотя звуков из приоткрытой двери не доносилось.

— Харон, выходи! Это я, Гермес!

Из-за двери показался высокий широкоплечий человек с крупными чертами лица. Соломенного цвета растрепанные волосы кузнеца были неаккуратно подстрижены. Длинный черный фартук из грубой ткани полностью закрывал грудь, опускаясь чуть ниже колен. Из-под фартука выглядывали громоздкие кожаные сапоги.

Харон поправил налобную повязку, прищурился, блуждая взглядом, словно что-то припоминая.

— Что надо, Гермес?

— Помнишь?

Гермес взглядом указал на Даньку.

— Спрашиваешь. Несколько часов назад на свалке мы его нашли.

— Проводи человека в город.

— Странно, — смущенно произнес кузнец, снял фартук, на пару секунд скрылся за дверью и затем, вновь появившись, подошел ближе к Даньке и Гермесу. Харон внимательно рассмотрел гостя.

— Что странно? — прервал затянувшееся молчание Данька.

— Странно то, что ты хочешь в город, — пояснил кузнец. — Я этого не понимаю, откуда это стремление к мертвым?

Тревога забилась в Данькином сердце беспокойной птицей. Уже в который раз он слышал о мертвецах в Серышевске, но так и не удосужился спросить об этом. Нет, не просто жители деревни называют его родной город мертвым.

— Поясни.

— Вот что я тебе скажу, — менторским тоном обратился кузнец к Даньке. — Все дело обстоит не так, как ты думаешь. Ты задаешься вопросом, почему твой город называют мертвым? Я был там. — Красноречивая пауза. — И не видел людей на улицах, только по дорогам шляются какие-то самоходки на гусеничном ходу. Вроде, в дозоре они. Мне удалось прокрасться в одно высокое строение. Дело было трудное. Главное не попасться на глаза самоходкам и многоножкам, что шныряют по лестницам. Так вот, в одной из комнат этого здания увидел я пугающую и непонятную картину: два человека лежат в прозрачных коконах, а от коконов ветвились трубки. Не ясно, люди спят или умерли. Поднятия грудной клетки я не наблюдал. Вроде, нет дыхания, но трупный запах не витал в воздухе. Вот и все, что я успел разузнать о твоем городе.

— Кто такие многоножки?

— Хищные животные. Да ты погоди расспрашивать. Скоро сам все увидишь.

Слова Харона не понравились Даньке. Он ничего не ответил, но многоножки, самоходки превратились в воображении в таинственных и опасных существ. «Что могло случиться в Серышевске? Прошли часы, а не годы. Или жители деревни видели другой город? Да вряд ли. Тут поблизости только Серышевск», — подумал Данька, но чем больше вопросов возникало, тем абсурднее казалось происходящее.

— Ну, так мы идем? — спросил Харон.

— Что, сейчас? — удивился Данька.

— Да. А чего ждать-то?

— Так вечер уже.

— Какая разница. Все равно на свалке стоит плотный туман. День или ночь, все едино — хоть глаз выколи.

— А как же мы ориентироваться будем.

— По запаху, — ответил Харон.

Данька озадачено посмотрел на Гермеса. Тот пожал плечами и произнес:

— Ну, я пойду. Вы тут сами разберетесь. Ага?

И не дожидаясь ответа, Гермес быстро в развалку припустил вдоль деревни.

— Я домой за харчами. Подожди меня здесь, — произнес Харон.

Данька подошел к полуоткрытой двери кузницы и заглянул внутрь. Тут же на полу у входа он заметил предмет. Судя по всему, это был витраж. Искусно выполненное изображение оказалось знакомым. Мать с младенцем на руках. Данька вспомнил сон, где языки пламени пожрали женщину и дитя. Стало не по себе. Ощущение будто за ним наблюдают в эту минуту.

Данька пристально изучил рисунок. Изображение отличалось от увиденного во сне. Здесь, наяву, младенец и мадонна смотрели на зрителя испуганными взглядами, о чем-то умоляя. Во сне же мать ласково смотрела на дитя.

— Нравится? — прозвучал за спиной голос Харона.

Данька вздрогнул от неожиданности.

— Да.

— На свалке нашел. Хорошая вещь. Ну, что? Пошли?

Живое и мертвое

Со стороны поселения свалка оказалась отгороженной деревянным забором. Столбы — массивные брусья, уже почерневшие от времени, не стояли на каменном фундаменте, поэтому некоторые из них подгнили и накренились.

— Я тут сам себе хозяин, — пояснил не без гордости Харон. — Жители деревни мало уделяют внимания границам. Да и вообще они стараются сюда не соваться. Только я иногда прихожу и поправляю забор. Как-то негоже видеть туман. Чертовщина мерещится.

Данька заметил: остальная часть ограждения — доски — не плотно пригнаны друг другу. Сквозь щели внизу пробивалась желтая трава. Куски тумана, словно опара, свисали из прорех. Обнаружил Данька и следы ремонта. Некоторые доски уже меняли, они были более светлыми, дожди и ветер еще не успели разрушить дерево.

Попутчики шли вдоль забора по заросшей тропинке. Забор стоял справа, слева и чуть позади — Деревня-На-Отшибе. Даньку волновал сейчас единственный вопрос:

— А почему вы называете наш город мертвым?

— Опять ты за свое?! — рассердился Харон. — Ты же помнишь, давеча тебе я рассказывал. Мертвый, значит, мертвый. Другого значения слову я не придавал. Не метафора это. Много раз я появлялся в твоем городе. Людей на улицах нет. Только самоходки да многоножки ползают везде и что-то вынюхивают.

— Но я несколько часов назад был в Серышевске. Там кипела жизнь. Неужели…

— Отстань! Ничего не знаю, — отрезал Харон и замолчал ненадолго. — Нам сюда. — И указал на большую дыру в заборе.

«Да, странное зрелище», — подумал Данька, разглядывая как туман молочного цвета, словно желеобразная субстанция, медленно выплывая из прорехи, растворялся в воздухе. Сюрреалистическая картинка. Больше похоже на фантастический сон. Во сне все может быть.

Когда они подошли ближе, он почувствовал на языке знакомый сладковато-кислый привкус.

— Погоди, — сказал Харон и достал из мешка два респиратора. — Это я тоже там нашел, — произнес он, показывая в сторону свалки.

— Интересно, — пытаясь что-то разглядеть в тумане, сказал Данька. — А как ты вещи на свалке находишь?

— Опыт. Надевай.

— Да вроде, нет необходимости. Запах тот еще, но потерплю.

— Надень. Бывает, дымом тянет, а это хуже той кислятины, которую ты сейчас чуешь.

— А дым-то откуда?

— Отходы жгут.

Харон опоясался веревкой и, передав свободный конец Даньке, произнес: «Привяжи к ремню. Узел хорошо затянул? Отлично. Теперь пошли». Вожатый надел респиратор и уверенно шагнул в белое желе.

Туман обволок их со всех сторон, будто проглотил. Данька почувствовал неровную поверхность под ногами, но не смог отделаться от ощущения, что порой его сознание проваливалось в небытие. Он путал верх и низ, а очертания предметов вокруг либо были призрачными, либо отсутствовали. Куда идти сквозь неопределенность? Где лево? Где право?

— Харон, ты меня слышишь?

— Да, — произнес тот.

— У тебя есть компас?

Харон неожиданно остановился, огляделся по сторонам и, бросив короткий взгляд на Даньку, раздраженно сказал:

— Не сбивай меня! Компас здесь не поможет. Есть зоны, где до черта навалено железного лома. Как только попал в это место, считай, будешь кружить долго. Я уже пробовал.

— А как ты ориентируешься? — забеспокоился Данька.

— По запаху. Я ж тебе сказал. Это самое надежное. Ладно, хорош болтать.

И они снова двинулись в путь. Данька решил больше не задавать глупых вопросов. По запаху, значит, по запаху, но через респиратор… Хотя въедливая приторная сладость, витавшая в воздухе, умудрялся проникать сквозь фильтр и оседать в гортани. И все же он не понимал, как можно именно чувствовать дорогу в этом безликом пространстве. Запах ему казался везде одинаковым, однако кузнец уверенной походкой шагал вперед, поворачивал то налево, то направо, обходил какие-то обломки, но иногда они поднимались на груды искореженного металла, хотя можно было их обойти. Данька пару раз высказал сомнения, которые Харон пресек короткой репликой: «Лучше не сворачивать, а идти по проверенному пути. Это только кажется, что вот тут удобнее и безопаснее».

Они забрались на гору пластикового лома, и вдруг кузнец остановился.

— В чем дело? — спросил Данька.

— Чувствуешь?

— Нет.

— В том-то и дело. Сладковатый запах исчез.

Данька принюхался — ничего. Но, сняв маску, он почувствовал, что свалка источала тошнотворное зловоние. То ли гниль, то ли тухлятина. Особый сладко-кислый душок больше не щекотал горло.

— Что это может быть?

— Обычно здесь запах неизменен. Перемена не к добру, — в голосе Харона прозвучали ноты тревоги.

— Так что…

— Погоди. Здесь кто-то есть.

— Да кто может… — и тут Даньку осенило. Неприятный холодок пробежал по спине.

Это могли быть только тени.

И они появились. Семь штук. Слева. Четкие силуэты, застывшие в позах людей приготовившихся бежать. Данька впервые почувствовал, как напряжены их тела, как грудные клетки поднимаются от глубоких вдохов и выдохов. «Они живые», — обожгла мысль.

Тени зашевелились, окружая людей на холме. Мертвецы двигались бесшумно. Но больше всего Даньку напугал утробный голос:

— Стойте. Вы пойдете с нами.

— Твою ж мать! — выругался Харон, вертя головой по сторонам. — Влипли!

Данька оглянулся. Теней оказалось гораздо больше. Не меньше десяти. Они словно выросли из-под земли. Отступать было некуда.

— Оружие.

— К черту! — прошипел Харон, — на них это не действует. Они мертвые.

— Но я почувствовал, в них теплится жизнь. Погоди, ты с ними раньше встречался?! — удивился Данька.

— Да. Видел, конечно, на расстоянии. Но в этот раз они обнаглели, сволочи. Появились рядом.

— Следуйте за нами, — вновь приказал низкий голос, прозвучавший с натугой, будто ворочались мельничные жернова. — Мы не причиним вам вреда.

— Но где гарантии? — спросил кузнец, переводя взгляд с одного мертвеца на другого. Он не знал к кому обращаться.

«Он что, сбрендил? Какие гарантии? Неужели не понимает, с кем имеет дело?» — возмутился Данька. Однако Харону ответили.

— Гарантии? — прозвучал спокойный голос. — Мы клянемся Великой Царицей, что вы будете жить, не зависимо от обстоятельств. И еще раз повторяем, мы не причиним вреда. Нет смысла калечить вас.

Данька спросил сам себя: «Может, они зомби?» В голове все перемешалось. Живые. Мертвые. Смазались привычные представления о мире. Смысловая ткань порвалась, обнажив абсурдность. Это не были бездумные истуканы. Их речь осмысленна. Или кто-то говорит через них? Невидимый хозяин поработил волю мертвяков и словно кукловод дергает за нитки?

— Следуйте за нами. Мы приведем вас в подземный город.

— Без вариантов, — разочаровано прошептал кузнец. — У них преимущество — они мертвы.

— Совершенно верно, — сказала тень.

Люди спустились с холма.

— Погоди, но я четко ощутил, что они живые, — тихо произнес Данька.

— Иллюзия, — бросил кузнец. — Я тоже, когда мертвяков впервые увидел, почувствовал присутствие жизни, но…

Харон задумался и огляделся.

Тени не мешали их разговору. Они плотным кольцом окружили людей и иногда бросали короткие фразы: «не задерживаться», «сейчас налево», «тут направо».

— Да именно так, — продолжил растерянно говорить кузнец. — Они мертвые, а не живые. Кто-то делает живое мертвым. Теперь ясно, сами тени не опасны, они всего лишь исполнители. Хотели бы убить, сделали бы это немедленно, а не вели нас неизвестно куда.

— Делает мертвым? Убивает? Или ты имеешь в виду зомби? Кто-то воскрешает трупы?

— Какие зомби? Даниил, ты тормозишь или прикидываешься, что не догоняешь? — стал раздражаться Харон.

— А что?

— Убивать и делать мертвым — это две разные вещи. Зомби здесь не причем. Тени — живые, но они мертвые, понимаешь?

Данька все равно ничего не понял. Он еще больше запутался: «Ты либо мертв, либо жив. Третьего не дано. Или есть промежуточное состояние? Не убивает, но делает живое мертвым? Что за…».

…

Тени преувеличивали. Никакого города под свалкой не оказалось, когда Данька и Харон прошли через замаскированный проход. Была сеть лабиринтов, соединяющая катакомбы — вот и весь город. Подземелье освещалось электричеством. Эта мрачная цивилизация, как оказалось, знакома с плодами технического прогресса. Воздух намного чище, чем на поверхности. Похоже, работала система вентиляции. Данька все время ощущал кожей легкий ветер.

Тени провели пленников по длинному коридору, ведущему вниз. Как сказали мертвецы, на встречу с Великой Царицей.

Они вошли в большое помещение, в середине которого располагался стол, покрытый грубой тканью. Вокруг него — стулья, частью свободные, частью занятые особями женского пола. Кто из них царица не ясно. Все они одинаково небрежно одеты. Нарядом это было назвать трудно. Казалось, кто-то распорол мешки и сшил из них нечто на скорую руку. Огородные пугала — больше никаких ассоциаций не возникло. «Похоже, они отоваривались на свалке, как и Харон», — мрачно пошутил Данька.

Огромная люстра, состоящая из разновеликих осколков стекла неровно освещала лица женщин желтым светом.

— Ага, я так и думала. Они ошиблись, — отрешенно сказала одна из них, не поворачивая головы в сторону вошедших.

— Да, похоже на то. Я говорила, мы кончились. Мир разрушается, — подхватила разговор другая женщина.

Голос второй девушки прозвучал с тем же безразличием. Она растягивала слова. Это больше напомнило дом умалишенных. «Они что, накурились?» — удивился Данька и осторожно произнес:

— Здравствуйте.

Женщины не обратили внимания.

— Здравствуйте, — сказал кузнец.

В его голосе прозвучала нотка задора. Если это хозяева подземелья, то они не внушали доверия. Не чувствовалось в них авторитета. Даньке на мгновение показалось, что сейчас уйдет эта богадельня, уступив место настоящей Царице. Но они не ушли.

— Может, нас рано привели? — не стесняясь, спросил кузнец.

Только после этой фразы одна из женщин повернула голову и внимательно стала разглядывать пленников.

— Хотелось бы знать, с кем имею честь? — не без иронии произнес Харон.

Однако женщина и бровью не повела, будто не расслышала шутки. Она медленно проговорила:

— Мы жрицы партеногенеза. А вы — мужчины.

«Я — мужчина? Кто бы мог подумать? Час от часу не легче. Жаль, поблизости нет уборной, чтоб я мог убедиться в этом», — позлорадствовал Данька.

Ему начал надоедать вялый диалог.

Кузнец продолжил:

— Мне бы хотелось знать, кто из вас Великая Царица, и что мы здесь делаем. Надеюсь, мой вопрос не бестактен?

— Причем здесь тактичность? — удивилась женщина. — Мы все вместе и есть Великая Царица. А вы нам не нужны. Тени ошиблись. Они привели вас вместо женщин.

— Так мертвецы не различают полов?

— Вы сами ответили на вопрос. Они же трупы, зачем это им знать. Главное, чтоб они приводили в наш город всех двуногих, а там разберемся.

— Кстати, для чего вам женщины?

— Какие же все-таки мужчины тупые существа. Как для чего? Для размножения посредством деления женских половых клеток. На сегодня это самый прогрессивный способ продолжения рода, который могло придумать человечество с момента сотворения и до времен, когда мир погрузился в свалку.

Даньки не без обиды произнес:

— Но весь мир не свалка. Есть и другие места, где ее нет. Есть иная жизнь.

— Нет! — отрезала женщина. — Мир кончается там, где кончается свалка.

— Тогда мы откуда?

— Вас нашли среди мусора.

— Но мы-то появились…

— Нас это не касается!

«Откуда такое дремучее упорство? — подумал Харон, — совсем бабы под землей одичали».

— Мужчины, — с металлом в голосе обратилась жрица. — Вы утомили нас разговорами. Уходите. Тени вас проводят на поверхность.

Ничего, кроме разочарования не вызвала эта встреча. Пленники молча последовали за мертвецами.

«Странная и мрачная цивилизация женских особей живущих под землей и признающих лишь свой мир, — подумал Данька, — и тени, скорее всего, являются отходами со свалки. А что, мусорные големы. Или все-таки мертвецы?»

Харон и Данька поднялись на поверхности.

— Куда теперь? — спросил Данька.

— Идем обратно, — ответил кузнец. — Попробуем вернуться на старое место и оттуда продолжить путешествие.

— Странные ощущения, Харон. Будто облили грязью, а потом еще и оплевали.

— Цивилизация, блин, — раздраженно произнес кузнец, надевая на лицо маску. — Надеюсь, на этот раз мы доберемся без приключений.

Тринадцать лет

Данька настороженно наблюдал за Серышевском сквозь большую дыру в бетонном заборе. Город будто вымер. Многоэтажные коробки стояли безмолвно и обреченно, как люди ждущие расстрела. Окна светились бледно-желтым, но свет казался неживым. Это противоречивое чувство: дома — творение людей, но в них нет ничего человеческого. Неужели, мелькнула Данькина мысль, Харон прав в том, что город мертв?

Данька перевел внимание на улицы. Улицы пусты. Дорожное покрытие разбито. Похоже, тяжелый автотранспорт изуродовал асфальт. Дозор, который обычно патрулировал границу свалки, отсутствовал. В этой части была только обветшавшая стена. И, что поразило в первый момент, Серышевск начинался сразу за это стеной, чего не было никогда. Данька прекрасно видел, это не служебные здания патрульной территории, а жилые строения. Граница города приблизилась.

— Теперь прощай. Дальше ты сам, — Харон протянул руку. Данька ответил рукопожатием и стал снимать респиратор. — Оставь себе. Может быть, пригодится. Да и в воздухе что-то дымом пахнет.

— Спасибо тебе. Удачи.

— И тебе. Будь осторожен. Не забывай, там самоходки и многоножки.

— Спасибо, учту.

— Счастливо. — И Харона проглотил туман.

Данька с осторожностью прокрался по опустевшей улице. Он остановился, снял респиратор и прислушался. Где-то полунамеком возник звук движущегося транспорта, но он оказался настолько тихим и призрачным, что можно поклясться, что показалось. Данька продолжил путь, решив зайти в ближайшее здание.

Поднимаясь по грязной лестнице, он иногда останавливался на этажах, стараясь уловить хоть какой-то движение. Но нет. Стояла мертвая тишина.

На одном из этажей ему послышалось осторожное попискивание и шорох. Крысы? Но что-то неестественное и безликое было в этих звуках. Данька подошел к двери одной из квартир. Опять насторожился. Звуки где-то рядом. Он приложил ухо к прохладному металлу двери и чуть не потерял равновесие. Перепугался. Сердце бешено заколотилось. Данька в первое мгновение не понял, что происходит. Дверь под тяжестью его тела медленно приоткрылась. Писк и шорох усилились.

Данька стоял на пороге квартиры, не решаясь войти. Нет, это были звуки не живого. Шорох оказался шипением. Протяжное «ш-ш» периодически повторялось. Писк короткими редкими импульсами напомнил сигналы о помощи. Данька прошел в небольшой зал. Огляделся. Мутные витрины стеллажей, серый ламинит, брошюры и книги, опушенные пылью на журнальном столике рядом с диваном — здесь давно не убирались. Затем он проследовал в спальню. Комната блестела чистотой. Вместо кровати на полу лежал прозрачный кокон похожий на гроб. Внутри камеры спал человек. Рядом стояли аппарат искусственного дыхания, кардиограф, еще какое-то оборудование. Данька неуверенно сделала шаг вперед, чтоб лучше разглядеть. Он боялся разбудить человека, но чутье подсказало: спящий не проснется.

Данька, уже не боясь, осмотрел комнату, зашел в другие, остановился, и его осенило. «Черт! Так значит… Спящие везде», — запаниковал он, выбежав из квартиры, стал заходить в другие помещения. Двери также были открыты, и в каждой комнате лежал человек, подключенный к медицинскому оборудованию. В очередной раз Данька выбежал на лестничную площадку, пытаясь сообразить, что же произошло с городом.

Тогда он и услышал неприятный звук, напоминающий скрежет металла о камень. Он донесся снизу. Данька замер. Прислушался. Звук повторился. Кто-то двигался по ступеням. Все ближе и ближе. Он глянул в пролет и заметил мелькнувшее тело гигантского насекомого. Металлический лязг. Именно об этом и говорил Харон. Тело странного существа поблескивало и отливало голубовато-серым цветом. Робот.

Данька поднялся на пару этаже выше, стараясь не шуметь. Многоножка, не спеша, поднималась по ступеням.

«Твою мать! Хоть какое-нибудь оружие было бы!» — выругался он. Поднявшись еще выше, вновь глянул в пролет. Многоножка остановилась именно на том этаже, где недавно побывал Данька. Он мог поклясться, хоть и не видел, робот зашел именно в ту квартиру, которую он недавно покинул. Инстинкт подсказал: робот шел по его следу.

Данька вновь услышал противный скрежет металла. Затем тишина. Опять скрежет: многоножка рыскала по комнатам. Он поднялся еще на пару этажей. Потом на три. Здесь Данька увидел небольшую дверь, за которой уборщики обычно хранили инвентарь. Он кинулся к ней. На его счастье она оказалась открытой и не пустовала. Плюнув на все, Данька с грохотом выкинул инвентарь и, найдя лом, взметнулся еще на один этаж и скрылся в квартире. Он слышал, как многоножка уверенно стучала по ступеням. Вот она на лестничной площадке. Лязг металла стал еще громче. Робот стремительно приближался к двери, за которой спрятался Данька. Металлический звук раздался рядом и стих. Пара секунд нестерпимого ожидания, и дверь медленно отворилась. Из проема выглянула голова гигантского насекомого, и Данька изо всех сил вонзил лом в многоножку, ударив плечом о дверь. Робот дернулся, щелкнул челюстями. Даньку отбросило к стене: по его телу прошел электрический разряд. «Вот об этом я не подумал», — пронеслась мысль. Многоножка протиснулась в помещение, но лом, застрявший у основания головы, как тяжелый рычаг вывернул шею стальному насекомому. Оно плюнуло снопом искр и, подергав лапами, быстро затихло.

Очнувшись, Данька увидел тело стального монстра. Его голова была неестественно вздернута. Из шеи торчал заостренный конец лома. «Бежать! Срочно! — взорвались слова, — но куда?!»

Данька быстро спустился по ступеням, прислушиваясь, вышел на улицу и огляделся. Снял маску. Воздух пах дымом. До его слуха донеслись слабые звуки работающей машины, похожие на металлическое лязганье. Так обычно гремят тракторы на гусеничном ходу. Данька направился вдоль улицы. Ноги сами понесли его куда-то. Казалось, чем дальше в переплетение улиц, тем безопаснее. Лязганье зазвучало громче, смешавшись с глухим тарахтением, оно приближалось, эхом отдаваясь от бетонных стен то тут, то там. Машина была поблизости. Данька нырнул в подъезд.

Он услышал, как машина, не торопясь, проехала по улице. Данька рассмотрел ее в приоткрытую дверь. Самоходка оказалась похожей на танк, только вместо башни — подвижная платформа с двумя пулеметами и прожектором, разрезающим полумрак голубым светом.

Дождавшись пока машина скроется за углом, он осторожно выбрался из подъезда и, постоянно оглядываясь, направился в противоположную сторону. Данька зашагал уверенней, но в этот момент звук стремительно приблизился. Он обернул и застыл на месте, вжавшись в стену. Данька понял, что не успеет забежать за угол. Самоходка была рядом. Она ослепила его. Щелкнули затворы пулеметов. «Теперь точно все», — промелькнула беспомощная мысль. В висках от волнения зашумело. Данька прикрыл веки, но сквозь их тонкую кожу он ощутил свет, бьющий наотмашь, разрушающий жизнь, обесценивающий все. Теперь не существовало ни его, ни мира. Он не верил, что после смерти ждет новое бытие, не тешил себя этой мыслью. Теперь она казалась наивной. Все время она была спасательным кругом, дающим надежду на лучшее хоть не здесь, так в другой жизни. Мысль о загробном царстве — розовые очки.

Секунды шли слишком долго. Данька только сейчас расслышал сквозь удары сердца голос разума: машина почему-то медлит. Она, видимо, прицелилась, но не стреляла. «Черт! Чего же она ждет?! Сволочь! Хватит издеваться! — ругался Данька. — Ну! В конце же концов!» Железный монстр лишь издавал сытое урчание. Затем двигатель самоходки взревел. Она развернулась и уехала.

Данька сполз по стене. Нет больше сил. Ни физических. Ни душевных. Только пустота и тишина внутри. Он глубоко вдохнул. Сердце испуганным зверьком металось в груди. Дыхания не хватало.

Серышевск стал чужим за несколько часов. Улицы опустели. Лишь военные машины шныряют по дорогам да роботы-многоножки в зданиях. Люди подключены к медицинской аппаратуре. Накопилось много вопросов, на которые он хотел и в то же время не желал знать ответы.

Он встал и осторожно пошел по улице, собираясь завернуть за угол, но, не дойдя до него, Данька услышал реактивный гул, взрезавший воздух. Что-то ухнуло вверху. Он заметил позади силуэты вооруженных солдат. Их было не менее десяти. Затем примерно такое же количество людей в мгновения ока выросло перед ним. Они повалили Даньку на тротуар, заломили руки за спину.

— Объект пойман, — услышал он спокойный голос над ухом.

Данька почувствовал, как игла вонзилась в шею. Он провалился в вязкий сон.

Каждый раз, как только он пробуждался, неведомая сила затягивала его в темноту, и в памяти оставались обрывки фраз и размытые цветные пятна. Сон холодными когтистыми лапами вновь и вновь утягивал его в небытие. Один раз расслышал голоса, звучащие словно вдалеке — не разобрать, пахнуло сыростью, кожа окунулась в прохладу, запястья жгло. И тут белый морок ускользающих образов воскрес и исчез. И вновь руки ныли, холод пробегал по коже, неприятные запахи били в нос. Голоса стали четче. Данька различил отдельные фразы.

— В какую камеру?

— Да как Наставник сказал.

— Но там женщина.

— Знаю, — недовольно прозвучал голос.

— Ну, иди. Быстрее. Кажется, он приходит в себя. Господин Наставник распорядился сюда, значит, сюда. Не обсуждается.

Его бросили на жесткую постель. Он почти очнулся, но не мог пошевелиться. «Чем они меня накачали?» — всплыла вялая мысль.

Металлический грохот — дверь закрыли. Скрежет засовов. Поворот ключа. Эти звуки с бесцеремонностью вонзились в мозг, но не смогли прогнать оцепенения. Данька опять отключился. Ему показалось, тело упало вниз и вправо. Он скользнул в мир сновидений. Кошмар затопил сознание. Сюрреалистические сцены возникли одна за другой, не оставляя следов в памяти, будто вихрь небытия уничтожал их. Ему вновь приснился Серышевск, населенный людьми. Люди бродили в оцепенении, будто зомби, не замечая, как мимо ездили самоходки и ходили роботы-насекомые.

Данька очнулся. Он лежал на животе. Шея затекла. Мышцы болели. Перевернулся на спину, огляделся. Камеру освещала тусклая лампочка. Над его головой склонилось чье-то лицо, и Данька, разглядев черты, без труда узнал незнакомца, не поверив глазам.

— Алька?

— Ну, да.

— Ты… Это… — Данька приподнялся и сел, рассматривая лицо при тусклом свете. — Алька? Ты?

— Да я это, я. И ничего удивительного в этом нет. Я думала, ты давно умер.

— Что, значит, давно?

— Прошло столько времени…

— Всего какие-то сутки.

— Ты чего? С дуба рухнул? Тринадцать лет минуло, как ты исчез на свалке!

— Ничего не понимаю. Ты меня разыгрываешь?

— Конечно. В ожидании суда, чем мне еще заняться, — обиженно произнесла она.

— Прости. Я плохо соображаю.

— Это видно, — произнесла Алька, улыбнувшись. — Интересно, чем они тебя накачали? Видел бы ты себя со стороны.

Она почти не изменилась, лишь горькие морщинки залегли в уголках рта и глаз. А глаза те же: живые, добрые. Знакомый овал лица. Прическа, правда, другая: волосы были коротко острижены и торчали ежиком.

«Твою мать, — подумал Данька, внимательнее разглядев ее, — действительно прошло несколько лет».

— Алька, только сейчас я понял, как скучал. По тебе, по знакомым. Ведь у меня нет дома, кроме Серышевска. Расскажи мне все. Кстати, как Микки?

Она опустила глаза.

— Что с ним? Он умер? Его подключили к тому медицинскому оборудованию, что я видел в квартирах? Или…

— Нет. Микки теперь Наставник. Пока есть время, я все расскажу, что случилось за эти тринадцать лет.

Рапорт

Микки поймал себя на мысли, что произошедшее в каморке бригадира мусорщиков отдает нарочитостью и театральностью, причем театральностью самой низкой пробы. Пошлость и примитивность, желание придать значимости, но неумение сделать это. Словно хозяин кафе, загнанный в рамки клишированных представлений, решил угостить завсегдатаев чем-то особенным, а на выходе — низкопробное питье и дешевая закуска. И ты невольно пьешь и ешь. Делаешь глоток, и обжигающий напиток оставляет неприятный привкус. Этот мат, эти возгласы: «Да если бы я знал!», «Да я бы никогда!» Даже фигура Наставника, всплывшая в разговоре с мусорщиком, подобно злому гению, теперь нелепой тенью болталась в мыслях, как огородное чучело на ветру. Наставник, кажется, скукожился, потерял цвет и объем, превратился в амебу. Та же искусственность. Нельзя главу комитета воспринимать всерьез. Елочная мишура осыпалась, обнажив пустышку.

Палыч вначале выглядел удрученным и растерянным, затем переменился. Морщины горечи и неудовольствия куда-то делись, взгляд отрешен, словно не его отчитывают. И в конце тирады мусорщика, вроде, заиграла улыбка на устах. Микки захотел одернуть его: нельзя же так явно выказывать презрение, но мусорщик не заметил.

Наконец, когда они покинули ангар, старший дозорный произнес:

— Да ты, Микки, не думай. Не стоит. Все обойдется. Понимаешь?

Палыч кинул фразу так, будто они уже долго беседовали.

Микки промолчал. Ощущение фарса улетучилось. Он решил, чувства его обманули. Ощущения были обманом, или… Или все-таки это правда? Правда то, что словоизвержения мусорщика надуманны, как будто он пытался напялить чужой костюм, а тот рвался по швам, но человек с ослиным упрямством продолжал повторять: все в порядке, отличная вещь, впору, беру, почему бы и нет. «Неужели, — подумал дозорный, — мне показалось?» А Палыч продолжал говорить, не переставая, будто волшебная мельница, жернова которой кружатся и вертятся, перемалывая время в муку слов, а слова оказались верткими, как слизни, ускользали от смысла, и Микки не мог понять, о чем речь.

— Погоди, Палыч. Остановись.

И они остановились.

— Что?

— Ты о чем?

— Пиши рапорт, доклад, что угодно, расскажи всю правду. Не гнушайся деталей. Ничего не скрывай. Это мой совет.

Они вновь зашагали в сторону корпуса дозорных.

— Ничего страшного не случилось…

— Палыч, ты в своем уме?! У тебя чего, фундамент треснул, или крыша поехали, или то и другое? Данька пропал. Понимаешь, пропал? Может, жив он, а, может, нет. Никто не знает, а ты предлагаешь…

— Да успокойся, наконец. Пропал, значит, пропал. Здесь эмоции не помогут. Рассуждай здраво. Ты меня слушаешь?

— Да.

— Пиши рапорт о том, что произошло, а я смягчу ситуацию.

— Каким образом? И вообще, ты о чем? Я не въезжаю.

— Полегче с выражениями. Я о том, что, если надо, дойду до Наставника и все объясню. Не спрашивай, как сделаю, но беру на себя. Ясно? Иди, садись за рапорт и… Пиши, короче.

Последние слова Палыч произнес удаляясь. Микки еле расслышал их. Они растаяли в прохладном воздухе.

Микки остался один на патрульной территории. Мысли и тело сковали невидимые кандалы вопросов, что остались без ответов. Театральность? Так случилось это, в конце концов, или нет? Да, случилось. Он только не желал в это верить.

Он машинально похлопал себя по карманам, извлек сигареты, прикурил. И как сизый дым, что безвольно плыл по воздуху, так и Микки отпустил мысль на свободу. Новая затяжка. Еще. Доза никотина дала иллюзию уверенности. Сквозь синий дурман случившееся представилось иначе: Данька исчез, но раньше надо было предполагать такой исход, раньше.

Он успокоился, поняв, что эмоции ни к чему не приведут.

«Палыч прав», — заключил Микки, оказавшись в своей комнате и садясь за стол. Вынув из ящика лист и ручку, сосредоточено посмотрел на белое поле.

Итак. Он мог описать произошедшее с самого начала. Да, с того момента, когда увидел уродливое тело свалки в бинокль. Туман рассеялся и коричневое… Нет. Стоп. Смешно ведь. Это же рапорт, а не художественное произведение, значит, писать надо по существу. Но отчет без художественных прикрас не вытанцовывался. Они настойчиво лезли на бумагу. Краем сознания, он догадался: они занимали пустые места, где Микки не хотел чего-то рассказывать. Писать все, как есть? Писать только правду? А что есть правда? Мысли, как озорные блохи, запрыгали. Они заполнили внутреннее пространство своим бесполезным шумом.

Микки задался вопросом: кто первый предложил съездить на свалку? Микки вспомнил столовую и фразу о тенях, брошенную Данькой. Значит, началось с Даньки. Затем Палыч подтвердил, что писал доклад о свалке, хотя туда и носу не совал. Выходило, что идея возникла на пусто месте? Затем бар. Вот тут они развернулись на полную, и, вроде, как он, Микки, загорелся мыслью, а старший дозорный не стал отговаривать, а наоборот. И вроде, как он виноват, но Палыч… Что он сказал тогда? Это же случилось не давно, и почему тогда… Он сказал что-то о билетах. Точно, билеты куплены, места заняты в зрительном зале. Что-то в этом роде. Шоу? Опять спектакль? А потом колесо завертелось. План начал осуществляться и…

Микки отложил ручку и прислушался к голосу тишины. Тишина сказала ему, что он упустил деталь, может, не одну, а несколько деталей, которые бы все разрешили, но вот что за детали. Микки искал виновных, не себя в этой истории, не свою ответственность. О ней он хотел умолчать. Но внутри, каждый раз, Микки задевал заусенцу, и она отзывалась болью. Казалось бы, маленькая заусенца, но столько неприятностей и неудобств несет. Он вначале решил: дело выглядело просто. Но другая часть его — называй, как хочешь — «второе я», «подсознание», «внутренний голос», «интуиция» — старалась перекричать рассудок. И вот тогда, как спасительные шоры, как наваждение, являлась уверенность: упущен какой-то важный эпизод. Может, слово или фраза, случайная мысль, жест, взгляд, поворот головы и так далее. Да, деталь, и эта деталь…

Его тщетные попытки отыскать ее прервал телефонный звонок. Это был Палыч.

— Ну, ты как там? Все в порядке? Наставник в курсе. Сегодня он в хорошем расположении духа, так что я на всех парах к нему. В смысле, до завтра откладывать не стоит. Часа через три зайду, и мы пойдем к Непорочным Отцам. Рапорт готов?

— Нет.

— Что? Ты чего? В носу ковыряешь? Срочно пиши!

На том конце бросили трубку. Микки услышал искаженный звук, который превратился в угрожающий щелчок затвора. Он почти физически ощутил, как его поставили лицом к стенке, хрустнули обоймы, взведены затвор, автоматы наизготовку, прицеливание. Скоро приговор приведут в исполнение.

…

Старший дозорный с неодобрение прочел рапорт Микки. Брезгливая мина держалась все время, пока Палыч пробегал взглядом строчки. В конце он покачал головой.

— Ну, что я могу сказать вам, коллега, — язвительно произнес старший дозорный. — В принципе неплохо, но мало и чего-то не хватает. Соображаешь, чего не хватает? Я скажу. Остроты нет.

— Но это не художественное произведение, — растерялся окончательно Микки. — Мы не на дегустации блюд.

Палыч, скривив рот, вернул лист.

— Микки, ты прав. Рапорт — официальный документ, но никто тебе не мешает поставить слова так, чтобы привлечь внимание к своей персоне.

— Палыч, ты о чем?

— Ладно, проехали.

— Я все хотел узнать, а кто такие Непорочные Отцы? Или секрет?

Палыч опять забрал лист с рапортом и, убрав его в папку, произнес:

— Я заберу его за не имением лучшего и… Как сказано в одной умной книге: нет ничего в мире тайного, что не станет явным. А те слухи, подобные мошкаре, кружащейся вокруг Отцов, не более чем стремление людей к сказке, к чуду. Мы не должны осуждать слухи. Это естественно. Просто не надо замечать их, и все. Но Непорочные, как ты понимаешь — дети из пробирки.

Микки не понял в первую секунду, но затем уточнил:

— Искусственное оплодотворение?

— Да. Люди сдают половые клетки. Так формируется банк — генофонд будущих Непорочных Отцов. Конечно, сохраняется анонимность, в документах имена доноров не фигурируют. Только номера. Точнее время и дата сдачи материала. Периодически этот самый материал извлекается из банка и… Дальше объяснять?

— А к чему такая сложность? Почему бы ни выдвигать на должность Отцов обычных людей, зачатых естественным способом? По-моему, здесь неоправданное усложнение, даже не усложнение. Искусственное оплодотворение сейчас не такая дорогостоящая операция. Я, хотел сказать, зачем это бессмысленное условие?

— Не бессмысленно. Непорочные не знают своих биологических родителей, а это плюс: они не связаны эмоционально с социум, у них нет привязанности к прошлому. Ведь, пойми, разруливая сложные задачи, важно иметь холодный и трезвый ум, лишенный предрассудков. Отрешенность дает большую объективность в выработке правильного решения. Если короче, незнание семьи — один из факторов, влияющих на объективность точки зрения.

— Любая точка зрения субъективна.

— Справедливое замечание. Но их несколько, следовательно…

— Ясно. Но ведь их кто-то выращивает, воспитывает?

— Это тоже Непорочные Отцы.

Микки с недоверием посмотрел на Палыча, а тот и бровью не повел, словно сказанное старшим дозорным — истина, не терпящая и тени сомнения, и все не шутка.

Происхождение Непорочных Отцов показалось невероятным. Быть того не могло. В их истории много надуманного и абсурдного. Хорошо, еще одна бюрократическая структура, но зачем так мучится, чтобы создать совет, исполняющий решения Наставника? Снова это свербящее ощущение маскарада. Оно возникло темным призраком, а призрак, словно черная птица, взмахнул крыльями и исчез в тумане мыслей. И само собой Микки вспомнил о свалке. Сейчас она почему-то воскресла, металлически гремя коричневым телом, и стала медленно и неумолимо надвигаться на Серышевск. Опасность исходила от свалки — мелькнула мысль. Свалка, вползая на улицы, заглатывала дома, с хрустом пережевывала, оставляя бетонные обломки и покореженный металл. Шершавые бока чудовища перепахали землю и… Микки прогнал видение.

— Палыч, — выдавил он, — что-то мне не по себе.

— Брось, Микки. Непорочные Отцы ознакомятся с рапортом, возможно, зададут вопросы, сделают замечания, наверно, и все.

— Я их представляю призраками. Они не реальны.

— Не смеши. Кто? Отцы? Они такие же люди, как и все, только из пробирки. И слухи, что ты знаешь о Непорочных — забудь. Выкинь из головы.

— А великий исход из города тоже слухи?

— Ты о чем?

— Я слышал истории о серышевцах, которые однажды покинули город, но о причинах великого исхода я не знаю.

— И ведь словосочетание какое придумали: «великий исход», — хмыкнул Палыч.

— Ну, не великий, а просто исход.

— Допустим, что он случился. Представим себе это на минуту. И как ты это видишь? Как представляешь? Люди снялись с насиженных мест? Покинули уютные и теплые квартирки? Серышевцы, имеющие все: газ, воду, тепло, связь, вдруг отказываются, не хотят жить по-старому? Абсурд! — раздраженно закончил Палыч. — Ладно, Микки, пошли. Хватит лясы точить. Непорочные ждут нас.

Дозорные покинули патрульную территорию. На автомобиле они доехали до центра города, где черной скалой над всеми зданиями возвышался небоскреб «Комитета».

Микки сидел на пассажирском кресле, молчал, разглядывая Серышевск. Мимо проплывали серые дома, люди шли по тротуарам, блики солнца играли на мокром асфальте — недавно проехала поливальная колонна машин. Ему казалось, что это происходит не с ним, а с чужим человеком, носящим его имя и фамилию, его биографию. Сейчас в авто находится чужая физическая оболочка. Она очень похожа на него. Но где он настоящий?

Палыч припарковал авто и через короткое время они оказались в огромной комнате.

Окна закрыты вертикальными жалюзи. Высокие потолки, глянцевые стены, изумрудного цвета ковер мерцал при электрическом свете, будто крупинки драгоценных камней вплетены в ткань. Ноги утопали в теплом ворсе. Из мебели — лишь несколько столов, поставленных друг за другом, множество стульев. Непорочные занимали дальнюю от входа часть столов.

— Здравствуйте, господа, — произнес кто-то из Отцов. — Вы, если не ошибаюсь, дозорные? Так? Майкл Старфилд и Семен Павлович Зорин?

— Все верно, — отозвался старший дозорный.

— Проходите. Прошу. Занимайте места. Будьте как дома, но не забывайте, что вы в гостях, — закончил пресной шуткой Отец.

Микки не смог разглядеть лиц Непорочных. Взгляд не цеплялся за них. Лица оказались незапоминающимися, а вот белые одежды, похожие на туники, привлекли внимание.

Дозорные сели.

— Господин Зорин нам все сообщил. Есть много неясностей. Мы надеемся разрешить их сейчас. Рапорт готов?

Палыч достал из папки исписанный лист и передал его Отцам. Один из них взял рапорт и погрузился в чтение. Теперь у Микки было достаточно времени разглядеть лица членов комитета. Внешне ничего особенного. Скорее, серые будничные маски людей, спешащих на работу, занятых своими повседневными делами. Индивидуальность стерта, потому как она скрылась где-то в глубине тела и не желает выходить наружу. Лица Отцов должны быть монументальны и торжественны. Это изваяния из камня, и что-то надмирное есть во взгляде, в выражении. Внутренняя уверенность. Тихая торжественность, ибо с торжественным лицом творится великая история. Микки отчего-то считал именно так, но реальность с вымыслом разошлись. «Хотя, — решил он, — с чего бы вдруг? Они обычные люди, как и все. С ними встретишься взглядом в толпе и забудешь в следующую секунду». Непорочные никогда не выступали на телевидении. Микки не вспомнил ни одной передачи. А вот Наставник мелькал иногда. Его глаза будто смотрели тебе в душу, но не было ничего противоестественного или удручающего во внимательном взгляде. Предложения он говорил четко, отделяя каждое слово, наполняя, казалось, великим смыслом любой даже самый простой звук, слетающий с уст.

Наставника среди Отцов не было.

— Ну, вот. Другое дело, — произнес Непорочный. — Видите, все выяснилось. Замечательно. Господин Старфилд, а как вы отнесетесь к очерку?

— Что?

— Напишите очерк о пребывании на свалке. Это же интересно. История. Приключения. М? Я уже предвосхищаю ваши возражения, так и слышу слова: мол, опыт мизерный, да и стоит ли тратить время? Во-первых, вы можете заглянуть в техническую библиотеку и найти там превосходные материалы по свалке. Не один же Майкл Старфилд герой. — Непорочный выдавил улыбку. — Были люди и до вас, делавшие смелые вылазки. Кроме того, опыт, будь он мал или велик, всегда ценен. Так как?

Елейный голос Отца выбил Микки из колеи. Он хотел крикнуть: «Да что здесь, в конце концов, происходит?!», но вслух ответил:

— Согласен.

— Тогда приступайте.

И Непорочный продолжил сыпать словами:

— Я думаю, недоразумение уладится. Сие не отразится на вашей карьере. Считаю, наряд в дозоре вне очереди будет достаточной мерой наказания, и господин Зорин не станет возражать, да? Ведь проступок не так фатален? Ничего страшного не произошло, если судить по рапорту. Кстати, господин Зорин, вам устное предупреждение. В следующий раз информируйте. С чего это вдруг промолчали? Ну, пожалуй, все. Все свободны.

Микки был удивлен. Ни слова о Даньке. Действительно, что здесь происходит? Будто не существовало такого человека, не ходил он по земле. Забыли. Выдернули из переплетений судеб его нить, сожгли, а прах развеяли над пропастью безвременья.

— Ты не говорил им о Даньке? — спросил Микки у Палыча, когда они спускались в лифте.

— С чего бы? Я в своем рапорте его упомянул. В твоем рапорте он есть тоже. А в чем дело? Что-то не так? Я не понимаю тебя. Честно.

— Непорочные Отцы даже не заикнулись о нем.

— Это их решение. Точнее, Наставника.

— Но…

— Никаких «но», — лихорадочно зашептал Палыч. — Не тебе решать, кто остается в истории, а кто вымарывается с ее страниц, раз Наставник решил…

— Но он даже не присутствовал!

— А что, обязан был? При каждом незначительном случае? Ты считаешь, что он станет заниматься…

— Незначительный случай? Человек пропал. Разве это не стоит хотя бы внимания?

— Заладил «пропал человек», «пропал человек». Есть буква закона — без нужды на свалку не соваться. Если ты поперся туда, значит, тебе нужда была, так что нечего кулаками после драки махать, — быстро проговорил Палыч, стараясь закрыть тему.

— Поперся? А не ты ли подговаривал?

— А я ли? Хорошо, допустим. Но не думал же я, что Данька с колков слетит. С тобой же все в порядке было. Вспомни.

Микки прекратил спор. Его поразила догадка — простая и страшная.

Внимательно всмотревшись в старшего дозорного, Микки, скорее утверждая, чем спрашивая, произнес:

— Ты один из них. Из Непорочных. Так?

Капкан

Я не помню своих родителей. Я попал в детдом в младенческом возрасте и при мне не нашли никаких особенных вещей, говорящих из каких я мест, кто возможные родители. Да простой записки с указанием пола и имени не оказалось. Потом, когда вырос, не особо интересовался своим прошлым. Не знаю, может, это сыграло важную роль, отчего «Комитет» и взял меня на карандаш.

Я не имел эмоциональной связи с биологическим отцом и матерью, но откуда ей взяться? Так что, выйдя из детдома, даже мыслей не было искать их. Зачем? Воспитатели, директор дома, заведующие — вот были мои родители. Да и, наверно, родившие меня люди давно забыли о моем существовании, а «Комитет» не забыл.

Это случилось после армии.

Демобилизовавшись, я решил расслабиться. Где? Конечно, в баре, туда и приходил в выходные дни. Я называл такое времяпрепровождение — ставить на место мысли и чувства, разбавляя алкоголем.

В один из таких вечеров я не обратил внимания на человека, севшего рядом. Он что-то начал говорить, а я только слушал краем уха. Погруженный в спиртовой морок, я не собирался вникать в речи незнакомца. Мне было плевать на него.

Но незнакомец все болтал и болтал, но тут насторожила фраза, выбившаяся из общего потока: «Мы знаем вас с положительной стороны и ваша заявка…». Человек замолчал и, внимательно посмотрев на меня, спросил:

— В чем дело?

— Откуда вы знаете, что я уже подал заявку?

— Ну, это наша профессия. Надеюсь, вы ее отзовете и перейдете работать к нам?

— А на каком основании?

— Я еще не озвучил его.

— Вы из «Комитета»?

— У вас хорошие аналитические способности, — сказал он, пригубив виски. — Да, я оттуда.

Вот уж не думал, что слухи подтвердятся. Эта организация действительно имеет штат вербовщиков и берет людей на работу. Обычно хлеб за желудком не ходит, а тут…

«Комитет» был тогда уже волшебным словом. Эта корпорация имела филиалы в нескольких городах. Центральный офис располагался в Серышевске. Я находился вне системы, поэтому смутно представлял, как она работает. Действительно, а что это? Объединение людей по политическим, экономическим и другим интересам? Некая секта? Закрытый клуб? Что-то вроде масонской ложи? Но все вопросы подвешены на тонких ниточках, одно неловкое движение — и порвутся. И тут ломай, не ломай голову, но людские толки родились вне «Комитета», поэтому грош им цена. Я забыл о выпивке и внимательно рассмотрел вербовщика. Я ждал от него, что он расскажет об организации, может, нечто поражающее мое воображение, возможно, неизвестные факты, устроит маленькую рекламу для привлечения на свою сторону. Однако незнакомец произнес:

— Зорин Семен Павлович?

— Верно. Это я. Почему засомневались?

— Да так, — ушел он от ответа.

— Я не знаю, какую работу вы хотите предложить мне, оттого и осторожничаю. Кстати, а почему «Комитет» заинтересовался мной?

— Понимаете, брать людей, которые приходят к нам по доброй воле не в нашем стиле. Мы шерстим досье и выбираем сами, предлагая соответствующую должность. Касаемо вас, скажу. Есть причина. Специфическая. Вам она покажется странной. — Вербовщик выдержал паузу. — Вы — детдомовец.

— И только?

— Для нас это важно.

Собеседник замолчал, затем, заказав еще порцию алкоголя, вынул из кармана клочок бумаги и что-то записал.

— Возьмите, это наши координаты. Если надумаете, звоните. Работу мы предлагаем непыльную, административного характера. Организация различных кампаний, так сказать. Не пожалеете, уверяю.

Я ответил: «Хорошо». Бросил короткий взгляд на цифры, выписанные изящным округлым подчерком, а ниже: «Сергей Сергеевич». Буквы были пухленькие, казалось, похожие друг на друга, а строчка на удивление ровная.

— Вот и отлично, — сказал вербовщик, сделал последний глоток, расплатился и покинул бар.

Он что, ради меня сюда приходил? Конечно, такое внимание польстило, но неужели я такая важная фигура? И причем здесь детдомовец?

Я положил записку в карман и задумался: «А собственно чем занимается «Комитет»? В его ведении находится ряд крупных торговых точек, и это уже не пустые слухи, а проверенная информация. Надводная часть айсберга видна всем: товар, деньги, навар. Хорошие средства — отличная база для других дел. Каких? Что желает корпорация, облаченная властью? Конечно, еще большей власти».

Несмотря на сомнения, я на следующий день набрал номер, понимая, если уж говорить начистоту, меня ждет высокооплачиваемая работа. Люди, работавшие в «Комитете» тайны из заработка не делали.

Дозвонившись, задал вопрос:

— Сергей Сергеевич, поясните подробней, в чем будет заключаться моя работа?

— Непорочные Отцы.

Вот уж действительно обухом по голове.

— Административная работа, я же сказал тогда. Если вы хотите еще точнее, то у вас будет право голоса при решении задач, выдвигаемых Наставником перед Непорочными.

Мысли немного оттаяли.

— Как? И с чего такая честь? Сразу в Отцы? Вы не перепутали?

— Кадровый голод, если коротко. Кроме того, у вас нет родителей, а это важно…

Вот, заливает! Голод у них кадровый. Совет при главе «Комитета» деньги лопатой гребет, и еще у них вакансии есть. Вербовщик что-то молол по телефону, но слова прошли мимо сознания, даже не задержавшись.

— Погодите, Сергей Сергеевич. Я ничего не понимаю.

— Это я не понимаю. Вам само в руки течет, а вы тормозите, извините, конечно, за грубость. Ничего не скажу определенного, потому как вопрос относительно вас решил сам Наставник, а я только исполнитель. Кстати, вы будете числиться старшим дозорным и внештатным Отцом.

— Это как?

— Вопрос деликатный. Вы рождены естественным путем, в отличие от Непорочных Отцов, которых вырастили в пробирках. Поэтому вы и внештатный. Или вас это оскорбляет?

— Нет, просто я пытаюсь разобраться в этом бреде.

— Ну, почему же бред?

Получалось, Отцы — привилегированная каста господ, ограниченный круг людей. Точно, секта! Почему-то сразу возникли аналогии с фашизмом. Сергей Сергеевич, словно поняв мои мысли, произнес:

— Поймите, господин Зорин, мы не страдаем шизофреническими расстройствами религий левой руки, мы не культивируем идей о высших и низших расах, мы…

— Вы один из них?

— Непорочный Отец? Нет, я просто секретарь, исполняющий чужую волю. Возможно, вас сбило с толку само наименование совета при Наставнике, так это сделано специально. Должны же мы как-то обозначать его? А тут такое красивое название, да еще суть отражает. Понимаете? Дети из пробирки. Искусственное оплодотворение — вариант непорочного зачатия.

— Я не понимаю, а к чему такая морока?

— А приходите к нам, тогда узнаете, или вы…

— Нет, я не передумал. Назначайте время.

Так я стал старшим дозорным, а на самом деле глазами и ушами Наставника. Обычная практика для нашей организации.

…

— Поэтому, Микки, я легко получил разрешение на поездку с бригадой мусорщиков. Руководитель «Комитета» согласился, но отказал в поисках Даньки, и здесь я с ним согласен. Вряд ли мы сможем при таком тумане разыскать его.

— Да что мы все здесь делаем?! — взорвался Микки. — К чему этот маскарад должностей? Чего мы скрываем? Свалку? Кому она на хер нужна? Да еще ты, Палыч, стучишь.

— Не надо громких слов! Наставнику нужно быть в курсе…

— Да пошел ты!

Они сели в автомобиль. Старший дозорный запустил двигатель, но, прежде чем тронуться с места, обратился к Микки:

— Хорошо. Я отвезу тебя домой. Ты успокоишься и все обдумаешь. Если станет противно, выйдешь из «Комитета», но я думаю, ты только сделаешь себе хуже. Я не угрожаю. Я хочу сказать, что все это пустое стремление быть над схваткой, остаться чистеньким, пока мы разгребаем дерьмо. Самый лучший способ не совершать ошибок — минимум движений. Верно?

Палыч замолчал и больше в пути не произнес ни слова.

Автомобиль пронесся по улицам. Металл, стекло, пластик и бетон вновь промелькнули в окне машины.

Человек не любит, когда его обманывают.

Человек ненавидит ловушки.

А Микки понял — он попал в двойной капкан. Он презирал себя вдвойне. Его обманули. Заманили на свалку, но можно ведь было отказаться, сказать решительное «нет» и покончить навсегда с томившим любопытством. Теперь поздно. Попался. Легко. Не глядя. И спорь до хрипоты, по чьей вине пропал Данька. Но Микки ходил туда, значит, часть вины лежит и на нем. «Однако, — подумал он, — Палыч хитрее. Не остановил меня, зная об опасности. Приберег все козыри напоследок. И вот, Данька исчезает на свалке, затем Палыч замял дело. Все обошлось. И как бы я должен быть ему благодарен? Сволочь! Круто я вляпался. И уж из «Комитета» не уйду — прирос и душой и телом. Где я еще найду такую работу?».

Микки был дома. Он прилег на диван. Мысли беспорядочно засуетились, забегали из одного уголка сознания в другой. Их нестройный хор запел в голове. Он приказал им молчать. Они успокоились, но вновь распоясались. Какофония грызла мозг. Он не заметил, как нырнул в короткий тяжелый сон. Из него Микки вынес серый и липкий сумрак, ледяной холод, призрачную фигуру Наставника.

Но пришла Алька и развеяла дурноту, разогнала туман мыслей. Мирок квартиры своими стенами отгородил сознание от Серышевска. Свалка осталась в той жизни, атрибуты, сопутствующие ей — тоже. Стало спокойней. И даже, когда слово «Данька» вдруг вынырнуло на поверхность сознания, ничего не изменилось. Другие оттенки переживаний завладели дозорным. Муть прошлого поднялась в душе, обнажая воспоминания.

Давно, сколько-то лет назад, он не знал, чуть не расстроилась его дружба с Данькой. Готов был уже поругаться в пух и прах с другом, но время сгладило острые углы. Время? Ведь говорят: ищите женщину. Алька. Она. История стара, как мир, глупа, банальна, обыденна.

Тихое упрямое соперничество возникло между двумя мужчинами. Проскакивали искры, бросались косые взгляды и хитросплетенные фразы, обороты, а все ради того, чтобы ужалить друг друга. Не оскорбить, не унизить, а лишь изящно, но менторски снисходительно ткнуть: «а вот тут ты не прав», «извини, приятель, ты лопухнулся». Но подпольная война слов так и не поднялась из катакомб. Она захирела без разнузданного и жгучего солнца открытой ревности, затихла, присмирела и сошла на нет.

Алька сыграла не последнюю роль в этом. Она, как цветок жизни, наблюдала и радовалась вниманию Даньки и Микки, но не могла допустить вражду между ними? Они были рядом, и это главное для нее. Алька одарила вниманием обоих. Была глупа и наивна? Вряд ли. Раз сумела не раскалить противостояние добела. Дружба сохранилась между двумя мужчинами, но что-то пролегло невидимое. Все шло чинно и благородно, но за этим фасадом любезностей скрывался скелет взаимоотношений, переставший обрастать приятными мелочами дружбы. Дружба застыла. Она твердым куполом нависла над Данькой и Микки. Замерла, подобно времени на фотографии. Получился красивый снимок-напоминание. Дружба не развивалась, но и не разошлась по швам. В состоянии странной неопределенности друзья расстались на несколько лет. Затем встретились в «Комитете».

Микки, вспоминая те дни, не мог выловить той детали-изюминки, которая бы указала на Алькино чувство: «Как она? Кого любила? Его, или меня?».

А ведь так хотелось потешить свое самолюбие. Он не желал думать, что все было игрой. В обман он не верил. Что-то легкое, почти воздушное, как безе, виделось ему в прошлом, поэтому и не хотелось портить себе настроение.

Когда он рассказал Альке о происшествии на свалке, она не подала и вида. Проглотила новость, как привычный перекус по утрам. Какие-то общие слова удивления и сожаления были, но не более. Тоненькая иголка ревности кольнула Миккино сердце, растревожив память о прошлом противостоянии с Данькой. Микки спросил себя: «Она еще любит Даньку?». Но тут же обрадовался возникшему вопросу: «Значит, со мной все в порядке. Раз сердце растревожилось, то живо чувство, мне не безразлична Алька».

Пожар

Снова это привычное ощущение, что живо лишь настоящее, а прошлого и будущего нет. Только пустота.

Но где-то есть островок обитаемый во вселенной, где живые существа придумали правила, чтобы не сойти с ума, чтобы облечь смыслом бытие. «Возможно, — решил Микки, — это свойственно человеку, потому как он — существо конечное. Кто знает, может, так и есть на самом деле. Ничего не существует, все движется в едином потоке, настоящее, грядущее и минувшее варятся, плавно перетекая из одного состояния в другое, трансформируясь, принимая любой облик. Мы называем это данностью».

Микки подстроил оптику бинокля, чтоб лучше разглядеть свалку, точнее, туман. Сегодня он кажется особенно плотным и неподвижным, будто светло-серый ледник. Казалось, ты смотришь сквозь сильно закопченное стекло. Ветер не способен разрушить панцирь. Вот только справа, у самой стены, туман не так плотен, он клубится сизоватыми облачками и, поднимаясь вверх, исчезает. Дозорный сосредоточился на этом участке. «Черт! Да это же пожар!» — осенило Микки. Он сообщил о происшествии.

— Сигнал принят. Кстати, покинь вышку.

— Моя смена не кончилась.

— Старший дозорный ждет. Я заменю тебя.

— Почему Палыч раньше не предупредил об этом в начале смены?

— Не было необходимости в такой спешке, — отчеканил диспетчер.

«Опять какие-то тайны», — насторожился Микки.

Патрульная зона кишели людьми. Все суетились. Машины, казалось, бессмысленно сновали туда-сюда и утробно грохотали. Общая нервозность передалась и Микки. Он чуть не бегом направился к корпусу.

Перескакивая через ступеньку, Микки оказался на нужном этаже, перевел дух и постучался. Никто не откликнулся. Тогда он отворил дверь.

— А, Микки. Проходи. Садись, — сказал Палыч, не отрывая взгляда от каких-то бумаг. — Тут дело деликатное. Не знаю, как подступиться. — Он поднял беспокойные глаза на дозорного. — В общем, попробую объяснить.

Пауза. Палыч погрузился в раздумья. Взгляд блуждал. Словно новость, которой он хотел поделиться, не до конца осмысленна им.

— Микки, Непорочные Отцы, решили назначить тебя Верховным Судьей и возложили обязанность разобраться в одном деле. Я говорю о пожаре. Пришлось разрушить стену. Сейчас огненная стихия под контролем, скоро все кончится, правда, это не главное. Под свалкой обнаружились пустоты, и в одной из них нашли женщину. Без сознания. Личность мы не успели установить и…

Палыч задумался. Микки внимательно посмотрел на старшего дозорного. С бешеной скоростью в Миккиной голове пронеслись вопросы один за другим, смешиваясь и разлетаясь, но что-то выцарапать из хаоса было невозможно.

— Палыч, я не понял.

— Да я сам в растерянности, — возмутился старший дозорный. — Отцы приняли решение молниеносно, я не успел опомниться. Уже пару минут пытаюсь переварить полученную информацию. Чем это мотивировано? Почему ты? Что скрывается за этим? Тебе не кажется странным?

— Согласен. Странно. Но Наставником одобрено? Так?

— Он умер.

— Но кто-то исполняет его обязанности?

— Официально никого не назначили на эту должность.

— Ясно, ведь все так неожиданно случилась…

— Ты о чем? О смерти Наставника? Вполне ожидаемо. Мы отключили его от аппарата жизнеобеспечения. — Палыч собрал бумаги в стопку. — Коротко введу тебя в курс. Дело в том, что последние три месяца руководитель «Комитета» находился в коме. Трансформируя простые вопросы в нервные импульсы, Непорочные Отцы посылали их в мозг Наставника. Затем получали ответ. Но сутки назад его сознание погасло. Мы ждали несколько часов. Затем собрали консилиум врачей. Было принято решение отключить.

Палыч посмотрел на Микки так, будто в первый раз его увидел. В глазах старшего дозорного промелькнула искра озарения, словно он разгадал тайну, мучившую последнее время. Затем сомнение. Легкий прищур. Удивление. Кривая улыбка. Он откинулся на спинку кресла.

— Ты чего? — спросил Микки.

— Мы отключили его. Теперь нам нужен новый Наставник, — медленно проговорил Палыч.

— Значит, обман? Опять? Неделю назад выступление по центральному каналу главы «Комитета» это подделка?

— Не парься. Это не фальшивка, а, скажем так, визуализация его сознания. Ментальная проекция «я». Должен ведь он был поздравить серышевцев с днем города? Но это случилось неделю назад. — Опять кривая улыбка. — Микки, кажется, я все понял. У нас есть Наставник.

— Кто он?

— Ты.

— Но я же…

— Верховный Судья — прямая дорога к наставничеству.

Удар молота. Гулкий. Все сотрясающий. Фундамент старого мира дал трещину и перевернулся с ног на голову. Микки не мог понять, лишь ощутил что-то непоправимое и роковое, случившееся в одно мгновение, и в двух словах «я — Наставник» послышался свист бича. Острое лезвие вырезало тайный знак. Фатум. Микки, увидев спину старшего дозорного, который покидал кабинет, вернулся к реальности.

— Погоди, Палыч. Я не знаю, что мне делать. Хорошо, я буду Наставником, но никто не спросил моего согласия. Да, и почему я?

— А почему бы и нет? — мрачно произнес Палыч, резко повернувшись к Микки.

Микки чуть не сбил с ног старшего дозорного.

— А что мне делать?

— Пока, Микки, ты Верховный Судья. Что делать, я подскажу. Пошли. Не забудь захлопнуть дверь.

Микки последовал за Палычем с неприятным ощущением. Нечто среднее между человеком и функцией. Вроде, все на месте и внешне нет изменений. Вроде, ты находишься в физической оболочке разумного существа, но не воспринимаешь ее, эту оболочку, продолжением своей личности. Кроме того, все мысли затянуло в трясину, и ты кто угодно: юридическая формулировка, штамп в документе, чья-то подпись, шестеренка часового механизма. То есть часть системы, но не человек. Тебя застали врасплох, обезличили, поставили перед фактом: теперь ты являешься Верховным Судьей. Скоро будешь Наставником. Тебе и карты в руки — действуй.

Дозорные оказались на месте пожара. Огонь уже потушили. Дым редкими струями выплывал из провала. По контуру ямы, подобно весеннему снегу, грязными плевками лежала пена. Одна из машин — пожарный вездеход — уткнулся передним бампером в провал. Вездеход был похож на беспомощное существо, угодившее в капкан. Задний бампер мигал желтыми огнями. Человек, одетый в огнеупорный костюм и белый шлем с прозрачным забралом, аккуратно стравил веревку вниз. Два пожарных выбрались по ней на поверхность. Вызвали тягач. Засуетились люди. Микки обратил внимание, что в этой части свалки туман отсутствовал, будто огонь прожег в нем дыру. Палыч пояснил, что когда поверхность просела, обнажились подземные переходы и система кондиционирования. «Старая, правда, — произнес старший дозорный, — но когда-то неплохо сработанная. Кажется, произошло замыкание проводки, отчего и случился пожар».

Тем временем тягач, буксуя, извлек пожарный вездеход из провала.

— Микки, ты меня слушаешь?

— Да. Я задумался. У меня вопрос. Если солнце и ветер не вредят туману, а огонь словно прожег дыру в нем, как окурок в синтетической ткани, то из чего состоит туман?

— Слушай, ты — Верховный Судья. Тебе надо разобраться с той женщиной, а не думать о природе явления. Оно нас вообще не касается. По крайней мере, сейчас.

— Насчет дела и так все ясно. Когда она придет в себя, допросить.

— Можно и не ждать.

— В смысле?

— Вспомни о Наставнике.

— То есть, пока она без сознания, можно считать информацию с ее мозга?

— Соображаешь, — похвалил Палыч. — Представь, сколько времени экономится, а то жди, когда очнется. Подключился к мозгу — и вперед.

Микки задумался. Он плохо представлял, как это будет выглядеть, но если Палыч уверенно говорит об этом, значит, дело не ново. Тем более Наставник…

— Я поясню. Можно не просто считывать, а подключиться. Залезть в чужое сознание, как в иной мир. Что-то вроде погружения в виртуальную реальность, — пояснил старший дозорный. — Твоя задача — дать согласие на использование такого метода.

— А ее родственники…

— Ты чего?! Обалдел?! Вернись к реальности! Будет мы их сейчас искать, ага! Достаточно твоей резолюции.

Амазонка из мусора

Микки не понял, с чего это вдруг Палыч стал оправдываться. Микки пропустил начало, когда старший дозорный заговорил, что не стоит проявлять недоверия к Отцам. Их можно понять, они действовали под гнетом обстоятельств. Зачем раскрывать истинное положение Наставника? Ну, то есть, что он в коме. Зачем говорить об этом во всеуслышание? Не надо. Внизу случится «нежелательное движение». Есть много желающих половить рыбку в мутной воде. Лишь Непорочные должны быть в курсе. Они выбирают следующую кандидатуру, а дальше все идет как по маслу. Телевидение в новостях рассказывает о передачи власти в надежные руки, но все это видео — фальшивка, ведь старый Наставник мертв. «Но следует воспринимать сие, как ложь ради спасения, как необходимость, как неизбежность», — закончил Палыч.

«Быстро он перевертывается. Наверно, под гнетом обстоятельств», — съехидничал про себя Микки.

Палыч еще что-то плел ему о логике власти, о непонимании нижестоящих чинов, а в особенности плебса. Говорил об особенностях управления, когда тебе дается почти неограниченная власть, и ты обязан пройти по лезвию бритвы без вазелина. Микки не слушал его. Он не понимал к чему словоблудие.

— Ты опять меня не слушаешь?

— Палыч, ты волнуешься больше, чем я.

— Еще бы. Твое назначение оказалось таким неожиданным. Мне кажется, Непорочные Отцы бросили жребий и среди множества претендентов на должность…

— Погоди, я — Верховный Судья. Мы идем разбираться с неизвестной — залезть в ее мозг. Так? Сейчас это главное. Что будет дальше, меня пока не колышет. Я еще не Наставник.

— Да, но скоро им будешь.

— По-моему, ты только запутываешь дело. Давай, сосредоточимся на одном.

— Не спорю. Кстати, мы на месте.

Они зашли в медучреждение, поднялись на лифте, петляли коридорами, и вот оказались в просторном и светлом помещении.

— Наша испытуемая, если так можно сказать, амазонка из мусора, — произнес Палыч, указывая на тело.

— Сам придумал про амазонку?

— Ты не видел, когда врачи раздели ее и провели полную диагностику. Телосложение — странное. Даже не сразу и определишь, кто перед тобой? Женщина или мужчина?

Палыч удивился, узнав, что Микки сам хочет проникнуть в ее мозг, а не наблюдать со стороны операцию.

— Микки, может, передумаешь? — спросил старший дозорный. — У нас есть люди из медперсонала, которые…

— Но ведь ментальное проникновение испытано не раз?

— Верно. Трудностей не возникнет, но все ж чужой мозг — это неизведанный мир. Говоря начистоту, никто не знает, что может ждать тебя там, поэтому одного не отпускаю. Вместе с тобой пойдет врач.

— Нас будет двое?

— Да. Только напарника ты не заметишь во внутреннем мире амазонки. Если он решит, что путешествие выходит из-под контроля, мы заметим это по изменению его нейрофизиологических показателей.

Микки еще раз посмотрел на странную женщину, лежащую под белой простыней. Черные с коричневым отливом волосы неаккуратно зачесаны назад. Лицо худое, землисто-желтого цвета кожа, выступающие скулы, а остальные линии — простые и ясные, даже грубые, будто природа решила не обременять себя фантазией и, что первое пришло на ум, то и изобразила.

Врачи стали колдовать над амазонкой. Они надели на голову женщины сетку из датчиков, похожую на футуристический шлем. Откинули простыню, прикрепили сенсор в области сердца. Микки ненадолго увидел ее торс. Действительно, он не изящен и не уродлив, но и не мужеподобен и не женственен. Какая-то заготовка, из которой можно слепить что угодно. И все же это была женщина.

Верховный судья сел в ортопедическое кресло, стоящее недалеко от кровати, где лежала амазонка. Ему на голову надели такой же шлем, ввели в вену транквилизатор. Микки закрыл глаза.

Голоса медперсонала смазались, зазвучав гулко, как сквозь толщу воды. Слов не различить. Они превратились в бессмысленный набор звуков, в рокот горной реки. Яркий свет помещения, пробивающийся сквозь тонкую кожу опущенных век, померк в мгновение. Сознание, ненадолго окунувшись в небытие, выпрыгнуло из мрака. Красные круги, чередуясь с серыми пятнами, замельтешили, затем разбежались в стороны, словно Микки упал в глубокий колодец. Голова закружилась и… Кончилось.

Микки стоял внутри странной комнаты. Все вокруг серого цвета, не было четких границ между полом и стенами, стенами и потолком. Те естественные стыки, что присутствовали в реальном мире, он не заметил. Это походило на каменный мешок яйцевидной формы. Ощущение тяжести сразу завладело Микки. Рядом стояла та женщина. Амазонка. Она была одета в мешкообразную одежду, отливающую кровавым светом, босоногая, с распущенными и не расчесанными волосами. Желтая кожа ее показалась тонкой, почти прозрачной, она обтягивала череп. Лицо изможденное. Усталый взгляд. «Если б женщина предстала раздетой, — подумал Микки, — я увидел бы скелет». Но он отбросил ненужные мысли и сосредоточился на деле.

— Откуда ты взялась на свалке? — спросил Верховный Судья.

— Мы были всегда, — голос женщины прозвучал, как в тумане.

— Мы? Это кто?

— Жрицы партеногенеза.

Микки будто проглотил последнюю фразу. Она, как громоздкий угловатый обломок, пропихнулась в сознание. Он помог пролезть осколку внутрь себя, но ощущение дискомфорта осталось. Кусок фразы, кажется, поранил мозг.

Время стало вязким и неповоротливым. Вначале оно густеет, затем уплотняется, превращаясь в пластилин. Его можно нарезать кусками, хранить вечно на полках внутреннего мира, как экспонаты в музее, протирать тряпкой и любоваться. И любоваться. Бесконечно любоваться.

«Что за бред?!», — возмутился Микки, отгоняя наваждение.

— Как все было, расскажи, — произнес Верховный Судья.

Там, по ту сторону внутреннего пространства, в реальном мире тело и мозг амазонки расслаблены. Чувство опасности притуплено — подействовали транквилизаторы. Поэтому женщина, мгновение поколебавшись, произнесла:

— Эту историю я назову «Селена».

Микки поймал взгляд амазонки. Она смотрела, не моргая, но не это насторожило его. Изменился мир вокруг.

Каменный мешок преобразился. Комната обрела очертания. Теперь она — небольшая, сложенная из бетонных плит. Появилось окно. Сквозь стекло полился жидкий синий свет, который становился все ярче и ярче. Крестовина окна истончилась, утопая в свечении. Свечение навязчиво. Оно проникло во все углы комнаты. Казалось, не осталось не одной щели, куда бы свечение ни просочилось. Но, наконец, буйство синего цвета прекратилось. Он ослаб. Свет не резал глаз, и Микки смог разглядеть, что за окном находится огромное пространство — площадь без единого здания, выложенная, похоже, стальными плитами. Они изредка поблескивали на стыках серо-голубым светом. И над всем этим угрюмо нависло неподвижное черное небо без звезд. Затем Верховный Судья различил постукивания, но не резкие и сухие, а мягкие, нежные, почти бархатные, будто тысячи мешочков с песком стучали по металлической поверхности. Иногда к ним примешивались иные звуки, напоминавшие плеск молока, проливаемого в рис. И эти странные шумы родили образы. Микки пытался отделаться от них, но они клещами вцепились в сознание. Наконец, он увидел источник звука — черные как смоль пауки. Они появились справа вдалеке. Приблизились. И тогда он разглядел, что это не совсем насекомые, скорее, мутанты, проходящие мимо окна и исчезающие слева. Монстры до пояса — женские обнаженные тела, ниже — мохнатое паучье брюхо с множеством лап. Это они бархатно постукивали по плитам, а звук, похожий на плеск молока, исходил от пауков-мутантов, но, как и чем они его извлекали, Микки не понял.

— Что это за кошмар? — спросил он.

— Это… — На плечо Верховного судьи осторожно легла холодная рука. — Это наш мир. Так он выглядит на самом деле. Женщины, потерявшие человеческий облик, бесцельно двигаются по обездушенной окрестности под траурным небом. Можешь понимать шествие пауков как образ.

— Но все же, откуда вы взялись на свалке?

— Когда был великий исход из Серышевска, а он был, поверь мне, за свалкой родилась новая жизнь. Так появилась большая деревня, отрезанная от всего мира. Она так и называлась: Деревня-На-Отшибе. Но прошло время, много минуло лет, и женщины взбунтовались против патриархального уклада и покинули селение. Ушли правда не все, но значительная часть. Деревня оказалась обреченной на медленное угасание, а мы обосновались на свалке. Нам пришлось тяжело. Жить на поверхности — бессмысленно, потому как туман застил глаза, и женщины скрылись под землей. Там теплее. Когда приходила зима, мы вначале разводили костры из мусора, выброшенной вами, серышевцами, но со временем бросили это бесполезное занятие, потому что туман, которому были нипочем и морозы, казалось, усиливал холод. Кстати, среди выброшенных вами журналов мы прочитали научную статью о партеногенезе. Благодаря вам, совершился научный прогресс, и наша мрачная цивилизация была спасена. Мы ваше порождение. В каком-то смысле.

— Этого быть не может. Абсурд. Ты обманываешь меня. Это… — Микки пытался подобрать слова. — Это противоестественно.

— Да? — голос амазонки прозвучал безлико. — Странно слышать подобное от тебя. Ведь ваш мир тоже болен. Он неестественен. К примеру, свалка. Что вы знаете о ней? Что она для вас? Я скажу. Серышевск ждет запустение. Он превратится в свалку, поэтому она — ваше будущее. Ваш фетиш. Ваш идол, перед которым вы благоговеете и в то же время опасаетесь его, поэтому вы сваливаете туда мусор. Вы плюете и гадите в будущее. Оно превращается в то, что вы с ним делаете.

— Ты лжешь! Все это голые эмоции и никаких фактов. Замолчи!

Но амазонка продолжила:

— А тени на свалке? Знаешь, кто они? Это вы. Это то, что от вас останется.

— Заткнись! — застонал Микки.

Ему показалось, что стальной обруч сжал его череп, пытаясь раздробить кость. Еще одно усилие и лопнет мозг. Амазонка молчала, а мягкий стук паучьих лапок будто заполнил все пространство. И тут из мохнатого ужаса вырвалось безобразное слово. Оно вонзилось в сознание как ядовитое насекомое. Черная с множеством липких лапок тварь вцепилась в душу. «Манкурт», — прозвучало слово. Кажется, его сказала амазонка.

— Однажды, — бредила амазонка, — женщина, что жила среди нас в начале нашей цивилизации, увидела на темном небе бледную луну. В тот день ночное светило походило на череп неведомого существа. Холодный белый свет лился на женщину, а она лишь удивлялась тому, как сквозь плотный туман лунный лик пробился к ней. Но она все сразу поняла. Это был знак свыше. Надо лишь отдаться потоку ощущений. Она сделала это. Тогда явилась Селена. Великая лунная богиня. Ее взгляд был холодным, волевым, прекрасным, невообразимым, жестоким, справедливым, понимающим… — лепетала амазонка.

Микки закрыл уши, но звук будто проходил сквозь ладони.

— Селена все рассказала ей. Статья о партеногенезе прошла бы незамеченной. Не коснулась бы и края нашего сознания. Мало ли что пишут ученые. Но, соединив науку с магией, женщина породила на свет девочку, которую и назвали жрицей партеногенеза. А все это, знаешь, что? Знаешь? Все, что тебя окружает, только мир в голове. Не в твоей, конечно, а в его. В голове председателя Всемирного Конгресса. Он морок навел, а вы…

Яркая вспышка озарила сознание Верховного Судьи. Ведение исчезло. Он открыл глаза и непонимающе уставился перед собой. «Где я? — запаниковал Микки. — Это явь? Или я еще в мире амазонки?» Но в следующее мгновение понял: он в ортопедическом кресле. Значит, вернулся. Перед взором мелькнули черные волосы с коричневым отливом, худая спина, тощие ягодицы, мускулистые икры. Амазонка спрыгнула с кровати. «Что-то пошло не так», — сообразил Верховный Судья. Замельтешили белые халаты. Врачи схватили женщину, повалили на пол, вкололи очередную дозу успокоительного лекарства. Тело ее продолжало дергаться, словно под ударами электрического тока. Наконец, женщина стала затихать. Врачи ослабили хватку, оставив амазонку на полу. Ее пальцы только еще пару раз сжались и разжались, напоминая чем-то движения паучьих лапок, ноги перестали бесцельно молотить воздух. Тело расслабилось. Медики вернули женщину на место, пристегнув на этот раз ремнями к кровати.

Появилось испуганное лицо Палыча, как тогда на свалке.

— Микки, я же тебе говорил. Зачем ты полез. Послали бы другого. Тут и без тебя…

— Что произошло?

— Откуда мне знать. Непредвиденная реакция организма, так врачи сказали. Неожиданное пробуждение. Действие транквилизаторов прекратилось раньше времени. Не знаю короче. Потом выясним. Ты-то сам как?

— Дикая усталость.

— Тогда отдыхай. Амазонку мы переведем в другой бокс.

Микки не заметил, как провалился в глубокий сон. На этот раз без кошмаров. Длилось это, как показалось ему, мгновение.

Он вернулся к яви. Врачей рядом не оказалось, только Палыч сидел рядом.

— Ну, как ты? — спросил он.

— Ничего, но все равно как разбитое корыто.

— Я довезу тебя домой.

— Слушай, у меня возникла одна безумная идея.

Палыч удивленно посмотрел на Микки: «В таком состоянии он еще может думать?»

— Есть мысли о виртуальном пространстве. О подключении к нему людей. Не временно, а на долгий срок.

— Нечто подобное пытались сделать предыдущие Наставники. Ты что-нибудь слышал о зеленой папке?

— Нет.

— Все началось с Перси. Так звали одного из руководителей «Комитета». В его зеленой папке, хранящейся в архиве организации, говорится об общих принцах, целях, задачах. Никакой конкретики. Далее идут медицинские исследования: многостраничные отчеты о клинических испытаниях на животных и человеке, заключения врачебных комиссий. На их основе мы создали всю ту базу для проникновения в чужое сознание. А вот виртуальная реальность… У нас не хватало средств для воплощения этой идеи. Если тебе интересно, я вышлю копию материалов.

Умывание рук

Микки проснулся с ощущением, что когда-то с ним это уже случалось. Та же квартира, тот же солнечный свет, пробивающийся сквозь окна. Альки не было. «Интересно, сколько времени прошло?», — удивился он, припоминая последние часы перед провалом в сон. После сеанса путешествия во чрево сознания амазонки он почувствовал себя опустошенным. Забыл, как очутился дома. Всплыли лишь последние минуты: дополз до ванной, принял душ, голова коснулась подушки. И все. Забытье. Черный покров окутал сознание. Мозг оказался настолько уставшим, что не вспомнил и сновидений после пробуждения.

Теперь Микки лежал на спине и разглядывал белый потолок, собираясь с мыслями. Они потекли вяло и неохотно, цепляясь друг за друга.

Да, на самом деле это все было. Была амазонка, было путешествие по ее сознанию. Затем усталый он вернулся домой и бухнулся в кровать. Проспал несколько часов.

Звонок в дверь прервал мысли.

— Это она, — произнес он вслух и оказался прав.

На пороге стояла Алька, и все будто вернулось на свои места, но это иллюзия. Возврата к прошлому нет. Многое меняется неуловимо.

— Ты как? — сосредоточенно посмотрев в его глаза, спросила Алька.

— Чертовски устал, — ответил он.

Она прошла на кухню, выкладывая продукты, произнесла:

— Может, поменяешь работу?

Он удивленно поднял брови.

— Не понял.

— Ты после нее как выжатый лимон, а сегодня тем более.

— Это все ЧП. Пожар был. И, как оказалось, под свалкой есть пустоты, — проговорил он нехотя.

— Надо же. Расскажи.

— Да особо рассказывать нечего.

Алька налила в чайник воды из-под крана, поставила его на плиту, с верхней полки достала коробку с зеленым чаем. Ее движения были легкими и уверенными. Микки, залюбовавшись, молчал.

— Я слушаю.

Он рассказ ей историю об амазонке, не скрыл и о путешествии в ее сознание.

Алька нахмурилась.

— А люди знают? — спросил она.

— Какие люди? — опять удивился Микки.

— Ну…

— А, понял. Нет, конечно, мы рассказывать не будем.

Она застыла с коробкой чая. Привычные движения сломались. Казалось, тело заиндевело, но, спустя мгновение, оно оттаяло. Алька насыпала чая в заварной чайник.

— Микки, я тебя не понимаю. И ты им ничего не сказал?

— Кому?

— Руководству.

— Но ведь… — Он не захотел рассказывать о Наставнике. — Непорочные Отцы взвесили все за и против, да и я считаю принятое решение верным. Амазонки из мусора. Ну, узнают о них люди, ведь ничего не изменится, так?

— Я не об этом. Скрывать не надо.

— Алька, я тебя не понимаю. В чем смысл? Где разумные доводы?

— Их нет, но кто знает, может, это изменит жизнь людей? — она сказала, как выстрелила наугад и, похоже, что-то задела в его сознании.

— Не спорю, может и изменит. Возможно, нет. Никто не уверен. Давай закроем эту тему, пожалуйста.

— Хорошо.

Она повернулась к плите и почувствовала, как за ее спиной разверзается пропасть. Странное и неприятное ощущение. Провал ширится, затем становится глубже и глубже, там ничего нет. Ни звука. Небытие.

Алька помотала головой, прогоняя видение.

— Что? — спросил Микки.

— Все в порядке. — Она обернулась. — Вода вскипела. Давай пить чай. Я сейчас заварю.

Ее движения стали осторожными, словно она боялась совершить лишнее действие. Микки заметил это и произнес:

— Да не думай ты об амазонках. Честно скажу, еще не все выяснено, сегодня после обеда поеду на свалку. У нас будет расследование, вот тогда и поставим точку. Мне кажется, ты раньше времени беспокоишься. Я вернусь и расскажу все, как было. Хорошо?

— И все-таки… — Она проглотила последние слова.

Действительно, что волноваться? Возможно, на самом деле все не так, как нарисовало воображение, но беспокойное чувство не отпустило. Скандалить из-за того, что мнения не совпадают? Глупо. Алька промолчала, не сказала о том ощущении посетившим ее, когда стояла спиной к Микки. Словно ничего не было. Именно в такие минуты она раздражалась на себя: всем существом желала рассказать, но останавливалась.

Они позавтракали молча.

Она ушла на работу.

Микки глянул на часы и начал быстро собираться, боясь опоздать. Телефонный звонок отвлек его от дел.

— Слушаю.

— Это я, Палыч. Ты скоро?

— Сейчас иду. Боюсь опоздать.

— Не спеши. Я жду внизу.

— Что?

— Спускайся и сам все увидишь.

И вот Микки стоял перед домом. Рядом со старшим дозорным урчала двигателем черная машина, длинная и угловатая как гроб. Дорогая модель. Такой автомобиль редко встретишь на улицах Серышевска.

— Привет, Палыч. Откуда это чудо?

— Ты забываешься. — Старший дозорный пожал руку Микки. — Помнишь кто ты? Верховный Судья. А такая машина положена по статусу.

Они сели внутрь. Палыч — на место водителя. Микки — рядом. Служебное авто мягко тронулось с места. Еле слышно зашуршали шины. Другие звуки не проникали в салон, и сравнение с материнской утробой или с коконом возникло само собой. Так уютно и тепло оказалось внутри, что Микки расслабился. Он, следя рассеянным взглядом за дорогой, спросил:

— Палыч, все хотел спросить. У тебя как дела?

— Ну-у. — Палыч пожал плечами. — Все по-прежнему. А что могло измениться? Я официально остался старшим дозорным. Теперь, правда, курирую несколько смен. Или ты имел в виду перспективы Отцовства? Стать штатным Непорочным?

— Ну, да.

— Знаешь, даже если бы ты был Наставником, я б отказался от предложенной чести. Меня все устраивает. А почему ты спросил?

— Да так, просто.

Микки, наблюдая сквозь затемненное стекло за городом, поймал себя на мысли, что Серышевск выглядит сейчас иначе. Что-то неуловимо изменилось в его облике. Казалось, все по-прежнему, те же улицы и дома, автомобили и люди, также приходят зимы и лета, а день сменяет ночь, но все-таки что-то новое витает в городском воздухе. «Может, — удивился он, — мой взгляд изменился, а не город?»

Они повернули на центральный проспект, вливаясь в железный поток машин. Вдалеке показалось здание «Комитета».

— А разве сейчас не на свалку? — спросил Микки.

— Мы перевезли амазонку в головное строение. Так что завершение дела будет там.

Автомобиль двигался медленно, то останавливался, то вновь трогался с места. Транспортный поток шел пульсируя. Из-за пробок они долго добирались до здания «Комитета».

Помещение, что было отведено Непорочным для зала суда, оказалось небольшим. Похоже, оно и не предназначалось для подобных случаев, но за неимением иных вариантов сошел и этот.

Микки занял место в последнем ряду и в ожидании процесса разглядывал интерьер. У противоположной от входа стены располагалось возвышение для господ заседателей. Левее — кафедра Верховного Судьи. Справа — зарешеченное место для подследственных.

Люди стали занимать места. Микки встал у кафедры. Из Непорочных Отцов было только три человека. Амазонку привели перед самым началом.

— Пожалуйста, займите ваши места. Заседание суда прошу считать открытым, — произнес Непорочный. — Мы ознакомились с материалами нейронного зондирования подследственной, однако эти данные лишь немного приоткрывают завесу над тайной происхождения так называемых амазонок из мусора. Мы бы хотели услышать мнение господина Верховного Судьи.

— Господа заседатели, а также присутствующие, — начал Микки. — Как правильно было выше отмечено, результаты зондирования, в связи с их неоднозначностью толкования, могут интерпретироваться по-разному. Фактом это быть не может. Но я бы хотел подвести итог моего путешествия по внутреннему пространству сознания подследственной. Предлагаю свои выводы. Судя по всему, существовало некое поселение людей за свалкой, от которого, в результате социального расслоения, отпала феминистская группа. Дальнейшая ее жизнь нам представляется смутно, ибо история замешена на мистике, что, естественно, не вызывает доверия, а мы должны отрешиться от подобных инсинуаций.

— Господин Верховный Судья, а что за поселение за свалкой имелось в виду?

— По протоколам допроса название его — Деревня-На-Отшибе. Оно возникло в результате великого исхода из Серышевска.

— Мы знакомы с этими материалами, господин Верховный Судья, но вы сами должны знать, что история с исходом не более чем легенда.

— Безусловно. Более того, нет прямых доказательств существования Деревни-На-Отшибе, однако мы должны смириться с тем фактом, что амазонки из мусора есть. Комиссия по расследованию причин пожара обнаружила сеть подземных ходов, а также коммуникации. Они являются частью сложной инфраструктуры. Сомневаться не приходится, что один человек такого соорудить не смог бы.

— Никто не оспаривает доказательств, господин Верховный Судья. — Непорочный замолчал, переведя взгляд на амазонку. — Мы бы желали услышать, что скажет по этому поводу подследственная.

Амазонка подняла глаза на Отца.

— Клянетесь ли вы говорить правду и только правду и ничего кроме правды? — спросил Непорочный.

— А чего стоит моя клятва? — глухо прозвучал ее голос.

— Стоит. И все зависит, конечно, от того, что вы скажите. Так клянетесь?

Амазонка глухо рассмеялась. Это был не женский смех, а словно неведомый зверь заклокотал в горле.

— Клянусь, — сказала она.

— Расскажите о происхождение вашей цивилизации.

— Жрицы партеногенеза возникли, отделившись от жителей Деревни-На-Отшибе. Сама деревня образовалась из серышевцев, которые покинули родной город в результате великого исхода.

— Больше вы ничего не хотите добавить?

— Когда мы строили подземные ходы, часто натыкали на человеческие скелеты. Похоже, на месте свалки было большое кладбище.

— Это противоречит истине, потому как никаких захоронений людей нет за пределами Серышевска, ибо покойники кремируются. Великого исхода не было. Отсутствуют документальные свидетельства.

— Значит, грош цена человеческим словам?

— Это не относится к сути дела, — произнес Микки.

— Спасибо. У меня все. Вопросов больше нет, — заключил Непорочный.

— Желает ли кто высказаться? Нет? Тогда объявляется перерыв тридцать минут. После него будет объявлено решение, — сказал Микки и покинул кафедру. Вместе с Отцами он направился в комнату для совещаний.

Дело, казалось, зашло в тупик. Амазонка настаивала на великом исходе, а его не было, а раз не случилось данного события, значит, о какой цивилизации на свалке говорить? Кстати, тени. Микки даже удивился неожиданно всплывшей мысли. «На самом деле, откуда они? — подумал он. — Существует множество гипотез происхождения этих странных сущностей, но они так и остались гипотезами. Амазонка утверждала, тени их слуги, а вот об их возникновении жрица патогенеза тоже не знала. А то, что странные сущности являются серышевцами в будущем — чушь, не более».

Микки поделился соображениями с Непорочными Отцами.

— Понимаете в чем тут дело, — неуверенно произнес один из них. — Мы имеем на руках скользкий случай. Фактов недостаточно. Амазонка говорит о великом исходе, а его не было. С другой стороны мы не знаем, что она подразумевает под ним, ну и, кроме того, не забывайте, что мы имеем дело с представителем отставшей в развитии цивилизации. Я бы сказал, с представителем аномального социального образования. Заметили, как амазонка вела себя на заседании?

— Следствие зашло в тупик, — вступил в беседу другой. — Правда на этот случай есть соломоново решение. Неоднократно оно практиковалось. Просто Наставник решал, что истинно, а что нет. Поэтому… Какие ваши выводы?

— Но… — Микки удивился. — Я являюсь Верховным Судьей, а не…

— Господин Старфилд, давайте не лицемерить. Все прекрасно знают, вы вот-вот станете Наставником. Так что решайте. А назначение вас на должность — вопрос нескольких часов. Формальность.

— Тогда проще вычеркнуть амазонку из истории.

— Мудрое решение. Мы так и сделаем.

— Погодите, но ее видело множество людей.

— Мы скажем им, чтобы они не распространялись о ней, обосновав, естественно, наш запрет.

Микки еще больше удивился. Вот так просто и безапелляционно принимаются решения Наставником? Не глядя? Это походило на игру. Подбрасывалась кость, и говорилось: выпадет четное число, сделаем так, если нечет, то иное решение. Казалось, глава «Комитета», что держит в своих руках нити, связывающие подчиненных, чутко реагирует на их колебание, а выходило наоборот — самоуправство.

— Мне приятна оказанная честь, — медленно, подбирая слова, проговорил Микки. — И все ж странная традиция принимать безоговорочные решения.

— Так было всегда, господин Старфилд. И мы ее не собираемся менять. Да и следуя логике иерархии, Наставник — последняя инстанция. Хоть мы и называемся Непорочными Отцами, что вроде бы предполагает нашу беспристрастность и объективность, но глава имеет право вето, значит, он — истина.

— А если он, — Микки проглотил слово, но все ж осмелился произнести. — А если Наставник ошибся?

— Абсурд. Быть того не может.

Голос Непорочного прозвучал уверенно.

— То есть, захотев, например, нововведений, я не встречу сопротивления с вашей стороны?

— Господин Старфилд, сейчас на повестке дня дело об амазонке из мусора, а не ваши планы на будущее, с коими мы рады будем ознакомиться, но позже. Так что…

— Я уже принял решение.

— Тогда дайте нам время сформулировать его.

Микки кивнул. Непорочные Отцы стали шепотом совещаться, и меньше чем через минут один из них произнес:

— Мы сделаем упор на лжесвидетельстве амазонке. Вам же предстоит решить ее судьбу.

Отцы поднялись с мест и направились в зал суда. Как только воцарилась тишина, один из Непорочных огласил приговор. Микки выслушал его краем уха. Ему не давала покоя одна мысль: я Наставник и что с этим делать дальше? Он не так все это себе представлял. Получалось, что глава «Комитета» отдалялся от действительности. Понятно, это продиктовано стремление оградить от нежелательных влияний, но информационный вакуум только бы исказил картину реальности. И тут в его сознании зашевелилась пугающая мысль: а что если Отцы и не отстаивают объективность взглядов и решений? Но он приказал этой мыли замолчать.

Амазонку обвинили в лжесвидетельстве, но, «проявляя гуманность», ее отпустили на свалку с обязательным условием больше не приходить сюда и не компрометировать граждан Серышевска непроверенной информацией.

Зал суда опустел. Остались только Отцы, Верховный Судья и Палыч, сидевший все это время в секторе для приглашенных гостей. Он встал и направился в сторону кафедры.

— Микки, я думаю, что ты в курсе. Тебя следует поздравить с наставничеством.

— Да я слышал. Все как-то…

— Неожиданно? Нет, все вполне ожидаемо. Итак, господа, перейдем к официальной части. Никто не возражает? — последняя фраза относилась к Непорочным Отцам.

Беседа с Наставником

Но официальная часть для Микки протекла незаметно. Уже позже, вспоминая ее, он не смог выцепить из памяти ту деталь, что точно охарактеризовала бы событие. Все серо и вполне предсказуемо.

Палыч удалился из зала суда и, минуту спустя, вернулся с бордовой папкой.

— Без лишних слов, — произнес он, раскрыв папку. — Майкл Старфилд… Микки, извини, что так официально. Так вот, Майкл Старфилд поздравляю вас с назначением на должность Наставника, и вручаю сей документ, удостоверяющий решение Непорочных Отцов.

Микки принял папку и бросил взгляд на бумагу.

— Это рамочный приказ, — пояснил Палыч. — Здесь тебя лишь вводят в курс дела. Основной приказ получишь позже. Он придет тебе с разъяснениями твоих прав и обязанностей.

— Я стану Наставником через неделю?

— Верно. Неделя дается юридическому отделу, чтобы подготовить расширенный вариант. Такова процедура.

Микки закрыл папку. Каждый из Непорочных Отцов подходил к нему и пожимал руку. Последним был Палыч:

— Еще раз прими поздравления.

— Это все?

— Да. Мы не сильны в церемониях, да и считаем их пережитком прошлого. Конечно, красивый большой зал и алая дорожка были б куда логичнее. — Микки кивнул. Они вышли из зала суда. — Но все в прошлом. Я понимаю, торжественность момента должна настраивать человека на правильный лад, должна зародить в нем уверенность, что готовят его к великим делам, но мы же цивилизованные люди. Мы без всех этих красивостей понимаем всю важность момента. Ну, вот, я заговорил как канцелярская крыса. Но крысы не умеют говорить.

Палыч рассмеялся собственной шутке.

Они прошли коридором и сели в лифт.

— Я отвезу тебя домой, — предупредил Палыч. — Недельку отдохнешь и вернешься на работу в новом обличии.

Микки держал в руках бордовую папку и чувствовал, как от нее шел сильный запах натуральной кожи. Ее сделали недавно. Он опять глянул в приказ. На бумагу не поскупились. Она была лощеной и плотной, поблескивала золотом по краям. Но канцелярский лоск не вязался с прозаичностью момента. Да, Микки ожидал именно белого зала, украшенного хрусталем и позолотой, и алой дорожки, а получил…

— И вообще не нужно моего присутствия в следующую неделю?

— Нет, Микки. Из дозорных тебя рассчитают и так. Я этим займусь. — Они вышли на стоянку автомобилей. — Прошу.

Палыч открыл заднюю дверь машины.

…

— А дальше, что было? — спросил Данька.

Алька вздохнула, села на постель у противоположной стены и стала всматриваться в узкое окошко, сквозь которое лился тусклый свет.

— Дальше я поручиться за свои слова не могу. Знаю одно, в тот день я с ним окончательно рассорилась, будто лед треснул на реке, льдину оторвало, а я была на ней. Меня понесло вниз по течению. Микки удалялся и удалялся, стоя на берегу. Он превратился в точку и затем вовсе скрылся за речным изгибом. Чуть позже я познакомилась с повстанцами. Кстати, я там встретила Алекса. Это сосед Микки.

— Погоди, Алька. Какие повстанцы?

— Я тоже не знала. Странно, правда? В информационный век не знать, что творится у тебя под боком. В одном городе с тобой живут те, кто не доволен существующим режимом. Просто удивительно, как слажено работает машина «Комитета». Повстанцы — маргинальные слои общества, если говорить языком пропаганды. Все оказалось логично: согласен с режимом — получай социальный статус, иначе — на выселки.

— Нет, Алька, не поверю. Неужели «Комитет» сам закладывает в свой фундамент бомбу замедленного действия. Рано или поздно она рванет и мало не покажется. Они разве не знают истории?

— Думаю, знают, но надеются обмануть ее, опираясь на технократию. Видел, что на улицах творится? Самоходные патрули, многоножки, солдаты, которые тебя отловили — все это роботы.

— А люди в квартирах?

— Ах, да. Забыла рассказать. Можешь считать их мертвыми. Они подключены к виртуальному удовольствию. О нем мало знают даже повстанцы. Мы пытались помешать этому, но все попытки войти в город заканчивались провалами. Слишком поздно перешли к активным действиям. А теперь попробуй, одолей Серышевск, начиненный робототехникой. Хорошо, что в последнее время появился у нас информатор. Сотрудничает с нами давно, никогда не подводил. Он, кстати, из «Комитета», и теперь мы готовим крупный прорыв, уже зная слабые места обороны. Жаль мы с тобой этого не увидим.

— Нас казнят? — голос Даньки дрогнул.

— Хуже. Нас подключат к виртуальному удовольствию. Погоди, я же хотела немного рассказать о нем. С чего все началось, никто не знает, конечно, кроме Непорочных Отцов и Наставника. Это они пинали научно-технический прогресс по этому пути. Вначале появилось невинное развлечение. Людей, кто хотел, подключали к виртуальному пространству: VR-чат, VR-игры и прочая ерунда. Сама идея заключалась в том, чтобы виртуал генерировал человеческие фантазии. Некий идеальный мир для каждого. Затем, чем дальше, тем больше. Понадобились автономные модули, которые отслеживали бы физическое состояние спящих. Затем появились многоножки. Потом самоходные танки яко бы для бдения за спокойствием на улицах, чтобы ничего не тревожило подключенных. Представь себе научно-техническую революцию, случившуюся на протяжении века, но спрессованную до пары лет. По-моему, это называется технологической сингулярностью. Это и было в Серышевске. К сожалению, я не могу рассказать подробностей. Не понимаю, как люди решились на такое. Можно сказать, добровольно обрекли себя на смерть. Будто кто-то их загипнотизировал. Комитетчики натянули такую плотную ширму на глаза множества людей, что большинство не знает деталей. Нас, бодрствующих, быстро выкурили из мегаполиса.

— Погоди, а как же другие города?

— Там тоже самое случилось, насколько я могу судить. Эта зараза молниеносно распространилась по Земле, как эпидемия.

— Невероятно. И все за тринадцать лет?

— Даже меньше.

Алька легла и закрыла глаза. Голос ее к концу рассказа звучал тускло. Она пережила опять историю последнего десятилетия Серышевска. Данька еще что-то хотел спросить у Альки, но промолчал. Все, что он услышал, объяснило многое, но казалось невероятным. История грохотала, как вода, срывающаяся с головокружительной высоты, как безумный поток, разбивающийся о камни. Данька прилег и смежил веки, и только голос Альки раз за разом повторял одни и те же слова в его сознании: «свалка», «амазонка из мусора», «Микки», «Наставник», «виртуальное удовольствие».

Детали рассказа загрохотали металлически. Нет, это кто-то открывает дверь камеры.

— Здравствуйте, господа преступники, — ехидно произнес надсмотрщик. — Господин Даниил Штерн, на выход. Великая честь. Тебя желает видеть Наставник. Вставай, вставай. Спиной поворачивайся. Отлично.

Надсмотрщик повязал черную ткань на глаза Данька.

— Лицом к стене. — Даньку чуть толкнули в спину, и он машинально поднял руки, упершись в шершавую поверхность. — Не двигаться. Мы вернемся, милая.

— Да пошел ты! — огрызнулась Алька.

Данька услышал металлический скрип. Затем грохот двери. Лишь запахи и осязания стали ориентирами в пространстве. Он почувствовал наручники на запястьях, сильные пальцы надсмотрщика сдавили предплечье и потянули за собой.

…

Даньку вели по коридорам. Они казались бесконечными. Сырой воздух тюрьмы сменился более сухим, стало теплее, запахло пластиком. Он услышал шум открывающихся дверей лифта. Они поднялись вверх и оказались в очередном коридоре. Шагов не было слышно, это ковер с длинным ворсом глушил звуки. И вот еще одна дверь открылась. Его провели внутрь и усадили на стул. Сняли повязку.

За небольшим столом перед Данькой сидел Микки. Его морщинистое лицо, желтая кожа… Казалось, это глубокий старик.

Глаза Наставника устало посмотрели на пленника.

— Больше всего в жизни я не хотел встречаться с тобой.

— Зачем же меня привели сюда?

— Я надеялся, что это все-таки не ты. Может, человек похожий на Даниила Штерна, но теперь вижу — ты. Зря появился. Оставался бы на свалке. Мы бы туда не сунулись.

— А ты не хочешь ничего меня спросить? Где я столько лет пропадал, как жил, а?

— Не хочу. Я знаю, ты начнешь рассказывать о Деревне-На-Отшибе, о жрицах партеногенеза, о духовной деградации общества. Все это я слышал не раз.

— Тогда… — Данька осекся. Он увидел полное безразличие в глазах. Оно резануло холодным металлом. Это глаза мертвеца: неподвижные и остекленевшие.

— Но ничего этого не существует, — Микки повысил голос. — Возможно, даже свалка — иллюзия, придуманная нами.

Данька промолчал. Он был обескуражен и не понимал, зачем здесь находится. Для чего привели? Чтобы убедится, что он — есть он? Данька находился в сердце тоталитарной системы, но не верил, что изнутри она выглядит так. Будто творец, лишенный рассудка, придумал сей уродливый и бессмысленный механизм.

— Микки, я ничего не…

— Меня зовут господин Наставник, понял?! И не смотри на меня так, будто я воплощенное зло. Человеку свойственно персонифицировать темную сторону, но никаких божков, отвечающих за грязные делишки, не существует. Нет зла и добра, есть только люди.

— Зачем ты подсадил меня к Альке?

— Вопросы здесь задаю я. Но если тебе интересно, то просто так, хотел посмотреть, что выйдет, и будешь ли ты ее слушать.

— Так это правда, что она рассказала?

Микки откинулся на спинку кресла.

— Данька, ты совсем не изменился за тринадцать лет. Неужели ты не понял, что всего этого не существует. Правда, ложь, истина, свобода — красивые понятия, которыми можно манипулировать. Истина — это лишь то, что угодно системе, остальные факты, идущие вразрез с идеологией, являются ложью.

Данька сжал кулаки. Наручники сильнее впились в запястья.

— Я не хотел тебя допрашивать. Просто поговорить, как со старым знакомым. Непринужденно, но я вижу…

Микки замолчал. Он сосредоточенно посмотрел на пленника, тяжело выдохнул, потер веки костяшками пальцев и закончил:

— Бессмысленно продолжать беседу. У тебя только один путь отсюда — подключится к виртуальной реальности.

— А повстанцы? Ты не боишься?

Микки сухо рассмеялся, будто прогремел мешок с костями.

— Данька, ты наивен, как никто другой в Серышевске. Ну, уничтожат они «Комитет», а дальше? Золотой век? Нет. Они возродят нашу организацию. Под другим соусом, конечно. Пойми, борьба бесполезна. Борьба — тоже часть системы.

Данька ничего не ответил. Ему показалось, что он стучится изо всех сил в каменную стену, и уже сбиты в кровь руки, а преграда равнодушно продолжает взирать на него сверху вниз.

— Уведите, — произнес Наставник.

И вновь повязка на глазах. Вновь лифт. Его опять провели длинными коридорами, но не в тюрьму. Они остановились. Тихо. Затем Данька почувствовал ноющую боль в шее. «Укол», — вспыхнуло в сознании, и в следующее мгновение рассудок погас.

Последние дни

Повстанцы рассматривали деревню в бинокль. Она была похожа на сонливое существо, прилегшее у края тумана, будто животное, отдыхающее на морском побережье. Туман застыл белым студнем. Деревянный забор ограждал поселение от него. Людей можно увидеть, только они появлялись редко. Мелькнет перед домами одинокая фигура и исчезнет.

Повстанцам показалось, что жители всегда спали. Даже днем передвижения аборигенов виделись замедленными. Возможно, это впечатление создавало расстояние, но разведывательные группы подтвердили: мирная жизнь в деревне течет не спеша. Насчет оружия были сомнения, но, скорее всего, у поселенцев нет огнестрельного. Да и зачем. Диких животных поблизости нет, охотиться не на кого.

Деревня излучала тоску. Она действовала на подсознание. Поэтому случайный гость, попавший в новую среду, сначала был обескуражен стилем жизни аборигенов, но затем паутина неспешности затягивала в болото безразличия. Повстанцы ощутили это на своей шкуре, даже на расстоянии. Они захотели обойти деревню стороной, но голос логики сказал, что разведывательную группу лучше пустить через поселение, ведь местные жители наверно лучше знали туман, знали, как в нем ориентироваться, и не воспользоваться этим шансом было глупо.

— Ну, как там, Алекс?

— Сам посмотри, — ответил тот, передав бинокль.

— Труп.

— И я о том же. Вроде живые люди, а гнильем так и тянет, как с болота. Ладно, пошли. Отсиживаться в засаде нечего.

Они прятались за холмами.

Теперь встали и направились к Деревне-На-Отшибе, что располагалась чуть ниже. Потянуло прохладой.

Трава в низине, прихваченная морозом, хрустела под ногами. Повстанцы удивились, что тропинка, бегущая от селения, обрывалась, будто жители никогда не покидали деревни — дойдут, потопчутся на месте и повернут обратно. С другого края заметна еще одна дорога, идущая вдоль забора. Но и она пропадала. Странно было видеть пути из деревни никуда не ведущие.

Основная группа осталась, не доходя деревни. Только три человека подошли к первым домам. Слева повстанцы заметили щелястый сарай, явно заброшенный. Справа, на отшибе — каменное сооружение. Возможно, это когда-то был склад, но сейчас трудно определить. Стены сильно испещрены крупными трещинами, большие куски штукатурки валялись повсюду. Повстанцы обошли здание кругом. Окна выбиты. Двери нет, остались петли. Внутри стояла металлическая кровать, кусками кафеля был усыпан пол.

Повстанцы отправились к деревне.

Она будто вымерла. Ни одного человека на улице, хотя только что они видели в бинокль движение. Ясно, жители боятся, но вот из-за дома появился человек. Он осторожно приблизился к трем вооруженным людям.

— Извините, — начал Алекс. — Нам бы хотелось поговорить со старостой, ну, или с кем-то из представителей местных властей, чтобы пройти через туман в город. Меня, кстати, зовут Алекс Траск.

— Гермес, — испугано произнес поселянин.

— Пожалуйста, Гермес, проводите нас.

— Конечно, конечно.

Гермес махнул рукой: «следуйте за мной». Он привел людей к дому старосты, попросил их подождать, а сам буквально взлетел по ступеням крыльца и, хлопнув дверью, исчез внутри.

…

— Господин Аполлон, господин Аполлон, — залепетал Гермес. — Там такое творится, такое!

— Ну! — староста недовольно выдохнул, погрузившись в сизое облако табачного дыма.

— Чужаки, — шепотом произнес Гермес, округлив глаза. — Я думал, а тут… Я знал, что тот, кого нашел Харон на свалке, нам добра не принесет. А что он покинул деревню, так это ничего не значит. За ним шлейф тянулся. Шлейф странностей. Я это почувствовал. Может, тот чужак и не желал причинять беспокойства, не было у него на уме темных мыслей, да только вот… Не хотел, а…

— Паучье вымя! — тихо выругался Аполлон. — Гермес, зело ты много и порно балагуришь, а сие не есть благо. У меня от трескотни твоей рух в башке произошедши. Не можешь ты издоволом свершать, все нахрапом стремишься. Ну-ка, глаголь неспешно.

— Так я и говорю, чужаки пришли. Трое. Стоят у вашего дома. Вас требуют.

— И кто раззвонил обо мне, не ведаешь?

— Не знаю я, — обреченно сказал Гермес.

— А я, кажись, ведаю. — И староста пронзил собеседника взглядом.

Гермес смутился.

Господин Аполлон положил трубку в грязную миску, что-то недовольно забубнил себе под нос и, тяжело встав из-за стола, произнес глухо: «Веди».

…

Они вышли на крыльцо. Перед домом стояли три человека в костюмах цвета хаки.

— Приветствую чужестранцев. Меня Аполлоном звать, — произнес староста и обмерил гостей взглядом. — Кто такие? Откуда путь держите?

— Господин Аполлон, мы родом из Серышевска. Думали, как нам попасть незамеченными в город, вот и набрели на вашу деревню.

— Вельми сие странно бысть. Град сей мертв ведь. Мор, знамо.

— В каком-то смысле да. История, правда, долгая. Да мы и сами всех нюансов не знаем. Градоправитель города, его Наставником называют, усыпил людей, а мы против этого выступаем. Хотим уничтожить существующий режим, — не спеша, подбирая слова, произнес повстанец. — Понимаете?

— Разумею. Недовольные, то бишь. Странно вельми, что ты все намеренья свои обнажаешь.

— А смысл-то врать?

Аполлон задумался.

Повстанцев удивил язык старосты. И было б ничего особенного, если бы жители объяснялись, пересыпая архаизмами, но когда один человек украшал высказывания такими перлами, выглядело неестественно. И это на фоне Гермеса, что говорил на современном языке. «Может, глава деревни обязан вести беседу именно так? Традиция?» — подумал Алекс.

Гости смотрели на Аполлона, как на забавное явление. Они окинули взглядом его длиннополую одежду, костлявые пальцы цвета пергамента, торчащие из-под разморившихся краев ткани, и поймали себя на мысли, что перед ними персонаж из сказки.

— Так вот что я молвить желаю, — продолжил староста. — Раз повесть ваша длинна зело и вы ищите потайный ход в град, то вам дорога к Харону предстоит. Но я разумею так: к столу пригласить вас обязан. Не откажите?

— Нет.

Четверо вошли в дом. Гермеса послали за Хароном.

Гости расселись за столом. Аполлон, никуда не торопясь, разложил деревянные тарелки с нехитрой снедью, в центр поставил кувшин с квасом.

— Отведайте, — предложил старик, убирая грязную миску с трубкой на подоконник.

— Спасибо вам, — ответил мужчина. — Меня Алексом звать.

— Басурманское имя, — сделал замечание Аполлон.

— Ну, какое есть, — улыбнулся повстанец и подумал: «А твое имя будто нет?» — Мы рады тому, что набрели на вашу деревушку, так как столько слухов ходило вокруг вас. Кто говорил, вы есть. Иные болтали, что не существует ее, ибо великий исход из Серышевска не более чем легенда. А теперь я вижу живое доказательство перед собой.

— Льстивы твои речи, аки мед хмельной, так обопьешься ими, что лихоманка скрутит. Для чего явились сюда?

— Мы разведчики, если уж говорить начистоту. Долго мы наблюдали за вами, изучая издалека быт, долго не решались пойти на контакт. Все не верилось, что за свалкой течет обычная жизнь, но оказывается есть. Короче, через деревню пройдет наш отряд. Как вы на это посмотрите, господин Аполлон? И еще. Путь в город через свалку не покажите?

— Трошки слова твои смыслы замолаживают, но не нелюди мы, подмога будет.

Аполлон задумался, глубоко вдохнул и продолжил:

— Вот только странный люд к нам все забредает. Темный народец. Анчихристы, не анчихристы, иль души заблудшие, не ведаю. Маловерные все. Видать время близко, кончина света вскорости. Всему конец. Но никто из вас в разум не жаждет войти. Скольких я ни наставлял на путь истинный, ни звенела медь речей праведных аж до скрежета зубовного, никто не верит попервоначалу в исход. А был он.

— Почему ж, верим.

— А ведаете ли истоки сего?

— Вы о Перси и Хлои? О том, как юноша обменял любовь на путь Наставника? Знаем, как они расстались. Вот только, что дальше случилось…

— О том и речь моя скорбная, — произнес Аполлон, подняв вверх указательный палец. — А сей сказ прост и поучителен вельми. Раз мы, из града ненавистного ушедши, прошагали весь погост. Во времена оны погост был. Это ж, лета спустя, свалка явилась. И веремя текло быстро, аки вода в реке. Морок и мленье над кладбищем навис, а мы деревню лелеяли. Ведали мы, что Наставник хотел домовины из сырой земли выкопати, богохульник, да морок помешал. Посему решено сор свозить на погост, чтобы родство скрыть. Тако же…

Двое молча вошли к старосте и сели за стол. Кузнец сухо произнес: «Здравствуйте». Гермес лишь растерянно оглядел присутствующих. Харон окинул спокойным взором гостей и продолжил, обращаясь к ним:

— Гермес мне все рассказал. Когда вы хотите перебраться на ту сторону?

— Чем быстрее, тем лучше, — ответил Алекс.

Он сам не понял, с чего вдруг решил, раз Деревня-На-Отшибе находится в изоляции, значит, патриархальность уклада, значит, неспешность и размеренность речей. Здесь просто полный бардак. Закралось ощущение, что каждый живет в собственном мире, не смотря на внешнюю схожесть и единство. Так Гермес суетлив и подобострастен, Аполлон, погруженный в табачный дым, ведет цветастую беседу. «Или просто делает вид? — подумал Алекс. — Он даже не заметил пренебрежительного отношения Харона к старосте. Вошел, даже поклона не сделал, хотя… С чего бы?..»

В вопросе, что задал кузнец, послышался звон металла. Он произнес фразу в лоб, будто орудуя молотом. Пришел, сухое приветствие и сразу к делу. Без всяких церемоний.

— Хм… Хорошо, — ответил Харон, подумав. Затем, почесав небритый подбородок, продолжил: — Да, я могу вас проводить.

Повстанцы поблагодарили Аполлона за гостеприимство.

— Уж я с вами не пойду. Прощевайте, — сказал хозяин дома.

…

Алекс, связавшись с группой, стал ждать ее на улице.

Все собрались, и Харон проводил повстанцев до забора.

— Я дальше не пойду, уж извините. Тени, — сказал он.

— Да-да, спасибо, — рассеяно произнес Алекс, рассматривая как туман, будто молочная река, вытекал из прорехи в ограждении. Словно кто-то нечаянно разрезал большой полиэтиленовый пакет, и содержимое, вытекая наружу, застыло.

Как только кузнец удалился, Алекс достал портативную радиостанцию.

— Это Алекс Траск. Информатор, вы меня слышите? Прием.

— Плохо слышу. Помехи. Вы рядом с туманом?

— Все верно.

— Будьте осторожны, ребята. Выйти с вами на связь я смогу лишь, когда вы окажитесь в Серышевске. Туман глушит радиоволны. Такие вот дела. Времени у вас мало. Надо пересечь свалку и врезаться в коммуникации, когда Наставник будет подключен к виртуальному удовольствию. На наше счастье он злоупотребляет этой процедурой. Когда глава «Комитета» окажется в сети, ваша задача задержать его там подольше. Ну, не мне вас учить взламывать. Конец связи.

— А как бы нам не встретить теней, и этих, баб из мусорных куч, а? — спросил один из повстанцев, когда они вошли на территорию свалки.

— Не беспокойся, — ответил Алекс. — Есть карта от информатора с отмеченными районами частых появлений этих существ. Правда, они реже стали встречаться, и это пугает.

— Почему? Ведь хорошо же…

— Да нет, плохо. У теней и жриц партеногенеза нюх на опасность. Они не появляются там, где начинает пахнуть жаренным, а в последнее время, где их были толпы, теперь пусто.

— Насколько я помню, информатор рассказывал о пожаре на краю свалки. Тогда нашли жрицу. Как же она попала в пожар? Не почуяла?

— Единичный случай.

— Чую, предаст нас информатор.

— Типун тебе на язык! Человек проверенный. Благодаря ему, дело с мертвой точки сдвинулось. Он ни разу не подвел. — Алекс остановился. — Черт! Погоди. Теперь куда? Ага, сюда. Так вот, вместо того, чтобы молоть языком следил бы по карте.

— Ладно, — недовольно буркнул солдат.

Трудно было понять, сколько времени они провели в тумане и сколько прошли километров.

Наконец, группа людей увидела возвышение. Из-за плотного тумана, казалось, оно неожиданно выплыло из небытия, словно желало столкнуться с повстанцами. Они обогнули холм слева, а там была область, где нужные коммуникации располагались ближе к поверхности.

Иллюзия

«Ну, о том, что туман боится огня известно давно», — сказал кто-то из Непорочных Отцов. И действительно, Наставнику удалось найти в архивах подробные описания случаев, где об этом упоминалось. Странно, что никто этому не предавал значения, или просто нарочно замалчивал.

Теперь же господин Наставник распорядился создать бригады пожарников, направив их на борьбу с таинственным явлением. Туман отступал, нехотя сдавая один клочок загаженной земли за другим. Он, будто обладая волей, не желал умирать. Чем яростнее боролись с ним пожарники, тем сильнее туман сопротивлялся. Людям порой казалось, что перед ними не зыбкая стена молочного цвета, а огромный монолит изо льда. Закрадывались мысли о бесполезности борьбы, но руководство трясло подчиненных, требуя освобождения территории, не скупясь ни на громкие слова, ни на премии. Чуть ли не каждый день Наставник собирал Отцов на «летучки» и выжимал из них все соки, считая, что отчеты не совсем подробны и что-то упущено. Нечто важное. Сторонний наблюдатель мог счесть это паранойей. В конце концов, Наставник, выматываясь сам, объявлял перерыв на неделю или две недели, а потом все начиналось сначала.

Наставник ощущал себя загнанной лошадью, которая с пеной у рта из последних сил летит вперед, не осознавая конечной цели. Но ведь когда-то он был просто Микки. Теперь он Микки, у которого ничего не осталось, кроме должности Наставника, кроме понимания, что если остановится, то наступит смерть. С чего вдруг? Сам себе он не мог объяснить. Но и не мог заглушить ту воспаленность чувств, накрывшую его в последние дни с головой. Он захотел отвлечься, а мысли кружились только вокруг единственной мысли: свалка. Казалось, она управляла его волей и желаниями. Когда он вспоминал о ней, воспоминал и Даньку, их последний разговор. Тогда Микки, но скорей всего Наставник, пытался убедить в бесполезности сопротивления. Прогресс не остановить. Тот эпизод виделся сном, который невозможно забыть.

Наставник, зайдя на балкон, рассмотрел Серышевск, простирающийся уснувшим животным. Город постарел в последнее время. Первый робкий снег, недавно выпавший, усилил это впечатление. Он напомнил седину, пробивающуюся сквозь былую молодость. Город спал. Только, если приглядеться внимательней, можно увидеть, как по разбитым улицам шныряют самоходки. Наставник сделал глубокий вдох. Сладковатый запах наполнил легкие. Значит, где-то горела свалка. «Опять пожарники переусердствовали в борьбе с туманом», — раздражаясь, подумал он. И здесь, в уединении на самом верхнем этаже, ему не было покоя.

Он ушел с балкона, гневно хлопнув дверью. Единственное средство, что спасало его от сумасшествия, оказалось виртуальным удовольствием. «Только оно», — обманывал он себя каждый раз, не замечая, как медленно затягивает топь иллюзорного мира. Там, в вымышленной вселенной, все хорошо. Каждый предмет на месте. Стоило лишь не глядя протянуть руку, и не ошибешься. В идеальном пространстве он забывал обо всем.

По внутренней связи Наставник сообщил, чтобы больше его не беспокоили. Палыч понимающе кивнул и погасил экран.

Наставник вколол себе транквилизатор. Через пятнадцать минут он подействует.

Глава комитета лег в капсулу.

Дальше автоматика все сделает за человека: наденет шлем, включит загрузочную программу адаптации, перестроит биоритмы.

Последнее, что увидел он перед отходом в виртуальную реальность, это смыкающиеся прозрачные створки капсулы.

Далее чуть слышное шипение — подача очищенного воздуха. И провал в беспамятство. Стремительный и тяжелый, словно он нырнул в пропасть.

Глубокий вдох и шумный выдох. Теплый воздух, смешанный с запахом моря, защекотал ноздри. Микки открыл глаза. Синее безоблачное небо. Плеск воды. Он приподнял голову. Ласковое солнце торжественно застыло у горизонта. Наконец, он встал и огляделся. Микки оказался на побережье неведомой страны, но его это вовсе не испугало. Сколько раз он уже пробуждался в виртуальной реальности в разных местах: то в домике у подножия Альп, то в хижине на берегу тихой реки. Куда только не заносила его фантазия. Но, где бы он ни был, рядом она — Алька.

Вдалеке по левую руку стояло бунгало — скромный и уютный домик, выкрашенный в бледно-зеленый цвет. Там ждала его Алька. Неспешным шагом Микки направился к строению, на ходу мечтая о будущей встрече. Он наслаждался каждой секундой пути, каждым звуком. Вот шум прибоя, вот ветер зашелестел листьями пальм, песок приятно хрустит, и ступни утопают в сухом тепле. Вот солнце коснулось горизонта там, где море. Казалось, светило осторожно дотронулось до воды, собираясь искупаться. И время ощущается совсем по-иному. Оно будто ускоряется, а затем движется медленнее. Пульсирует.

Конец ознакомительного фрагмента.