Псих

Игорь Сотников, 2015

Всё началось, как это всегда бывает и думается, со случайной встречи. Клиент банка вручил записку и… А дальше всё предсказуемо пошло кругом. Но так ли случайна эта и другие типа случайные встречи, и это ли начало всего?Содержит нецензурную брань.

Глава 1

В которой так и осталось невыясненным, что важнее: меж тем или меж теми

— Дайте мне условность, и я создам новый мир, — распылялся перед своим товарищем, ничем непримечательный среди таких же посетителей бара молодой человек, который, впрочем, своим буйным видом вносил некоторый диссонанс в ряды любителей горячительных напитков, которые к этому времени ещё не успели распрячь в себе зверя, и тем самым — выпустить его на свободу.

Конечно, среди посетителей бара были и те, кто ещё со вчерашнего пребывали в должном настрое, но они всё-таки уже не могли найти в себе столько сил, чтобы самым видным образом показать себя, и поэтому находились «в осадке», молча восстанавливая свои силы в уголке бара.

— Дайте только время, — как часто поговаривал бармен. — И уж тогда вам не нужен будет никакой зоопарк.

Так что наш, такой волнительный молодой человек, был всего лишь одним из первых среди равных, которые только и ждали своего часа, чтобы предстать перед окружающими во всей своей красивой, либо же какой есть изнанке. Да именно так, ведь им — любителям истины — нечего стесняться, раз естество — есть непреложная истина, и от неё никуда не деться.

— Бог, этот первый фантаст, создал свою условность — человека — и уже через него мог творить и создавать временность в своём мире, — подкрепляя свои слова крепкими напитками, продолжал доводить свою мысль до товарища этот волнительный молодой человек.

— Но в том-то и дело, что любой созданный тобой мир, будет существовать только с твоей позиции человека и — никак иначе, — отвечал ему, как оказалось, очень рассудительный его товарищ.

— В этом-то и загвоздка, — в сердцах бросил этот волнительный молодой человек, закинул в себя рюмку и, сказав своему товарищу: «Я сейчас», насколько бодро, настолько же и не стройно двинулся в темную сторону этого заведения, где по его предположению должна была находиться кабинка экстренных необходимостей, в каких в данный момент и испытывал нужду его организм.

— Да, что-то он быстро накачался, — посмотрев вслед качающемуся другу, дал оценку тому его товарищ.

После чего он окинул зал взглядом и, не заметив на данный момент привлекательных целей, расслабился, а так как он вслед за другом не спешил и, видимо, не особо предполагая заняться чем-то другим, решил тем же темпом поедать заказанные им закуски.

— Дайте ему условность. Ха-ха! Где-то и от кого-то я уже это слышал, — рассуждал наблюдавший за разговором этой парочки друзей один из тех, кто был наделен этой сущностью и названный в простонародье Асмодеем, ввиду того, что имел сильно субъективный во всех его проявлениях взгляд на мир.

Асмодей и его визави — Серафимы — в это время находились в одном из контрольно-наблюдательных пунктов, из которого и могло осуществляться столь пристальное слежение за этим требующим наблюдения молодым человеком. Которое, конечно же, легче вести из того места, и которое — в силу принятого человеком заблуждения — почему-то относят к плечам наблюдаемого, на которых так удобно, свесив ноги, помещаются, и ангелы и бесы, что является досужим вымыслом тех, кто не слишком утруждает свои плечи разгибаниями, предпочитая всем другим местам свой любимый диван. К тому же упоминание плеч — есть всего лишь иносказание, имеющее под собой значение расстояния, на котором находится этот индивидуум от ангела или от того же беса, употребление которого, надо сказать, в некотором роде неточно и весьма оскорбительно для ангелов, находящихся на другой плечевой ступеньке развития.

— Это ты про кого там намекаешь? — бросает на Асмодея свой строгий взгляд Серафимы.

— Не упоминай имя господа своего всуе, — дерзок, посмеивающийся Асмодей.

— Знаешь, что? — пламенеет Серафимы.

— Конечно, знаю, что ты от первого лика загораешься, — все ухмыляется контрпродуктивный Асмодей.

— Ладно, чего я вообще завожусь. Знаю же, что ты таков и, закостенев в неправедности, не можешь иначе, — успокаивается Серафимы.

— Я-то закостенел? Ха-ха! Кто бы говорил?! — уставился на Серафимы Асмодей. — И это говорите мне вы, лицемерные ангелы, живущие временами до явления Евы, но так и не решившиеся определиться со своим местом на свете.

— Ты это, о чём? — делая непонимающий вид, говорит Серафимы.

— Ой, как будто не знаешь?! Мы — падшие ангелы — предчувствовали, чем всё дело закончится, и не смогли пойти против наших убеждений, за что и поплатились. В чём нисколько не раскаиваемся, — сказал Асмодей.

— Ну ещё бы, раскаиваться мы не привыкли, — вставила своё слово, покачивая головой, Серафимы.

— Может, дашь мне сказать? — упрекнул их Асмодей.

— Молчу, — насупилась Серафимы.

— Грош цена убеждениям, если за них не приходиться платить, а чем больше заплачена цена — тем они и ценнее для нас. Было ясно, что творец не остановится на одном человеке и пойдёт дальше, так, что нам ничего другого не оставалось делать, как и произвести свой выбор, став падшими ангелами. Вы же, оставшись на прежнем месте, так и не поняли, что с появлением человека, а главное — явлению миру Евы, разделившее мир на до и после, при котором и случился тот концептуальный разворот в видении творцом мира, который с того момента стал разделен на две противоборствующие субстанции, мужского и женского «Я». И если мы, оставшись верными своей природе, оставили за собой мужское имя — падший, то вам предстояли свои изменения, которые вы так и не собираетесь признавать. Вы же, нося мужское имя — ангел, тем не менее, в сущности уже давно имеете под собой женскую основу. Ты ведь знаешь, что слово «ангел» уже давно ассоциируется с женским началом, которое было отдано прямо в руки Евы, и из-за которой и произошел ангельский раскол, — усевшись на край стола, заявил Асмодей и посмотрел застывшими глазами на Серафимы, пылавшей огнем. — Хотя, знаешь, в твоём случае я даже рад, мой ангелок.

— Это что за фамильярности?! — горя огненным светом, вскипела Серафимы.

— Ты же знаешь, что я обо всем этом думаю, Сима, — придвинулся к ней Асмодей. — Разве гений моего тёзки Амадея, воспевая тебя и передавая от меня весточку, мало, что для тебя значил? А ведь мне пришлось немало с ним потрудиться и даже пойти на нарушение наших правил.

— Вам-то, падшим, ниже падать некуда, так чего тебе может грозить? — усмехнулась Сима.

— Знаешь, будь на твоём месте тугодум Гавриил — я ему бы показал, так, что не испытывай судьбу, — зловеще произнёс Асмодей.

— Что? Ты меня пугаешь? — дерзко смотрит на него Серафимы.

— Сима, ты же знаешь, что я не могу на тебя сердиться. Просто, когда дело касается моего мировоззрения — я всегда серьезён. Говоришь, что нам, находящимся в самом аду, нечего бояться, и значит у нас невозможно существование какого-то порядка, кроме хаоса? Эх, Сима, всё ты витаешь в облаках иллюзий. Если хочешь знать, мы — падшие ангелы, пошедшие за Люцифером до самого ада — только и могли решиться на этот шаг, и только будучи убежденными в истинности его верований. Мы все здесь идейные, и именно единомыслие служит тем остовом, который и крепит наш мир. И, наверное, только существование призрачной тени сомнения в том, что твоя идейность — есть ложный вымысел, только и может страшить многих из нас, ведь раз существует человек, как идея бога, то мы, падшие ангелы, разве недостойны своей собственной идеи? Так что, оказаться в подозрении на сомнении в верности идеи ангела, как самостоятельного элемента, и тем самым оказаться отверженным без имени — и есть то, что держит всех нас в узде, — высказался Асмодей, задумавшись над чем-то.

— А ты не боишься, вот так мне рассказывать все ваши секреты? Вот возьму и поведаю все твоему начальнику Баалу. А, Асмодей? — прищурив свои глаза, заявила Сима.

— Ты же — ангел, и не способна на такое, — приблизившись вплотную к Симе, прошептал ей Асмодей.

— В том-то и дело, что у нас ничего не получится, раз я — ангел. А став твоей, я стану падшей, и сам понимаешь, что здесь-то круг и замкнулся, — отталкивает его Серафимы.

— Чёрт возьми! — кипит от гнева Асмодей.

— Ты говори, да не заговаривайся, — отвечает, имеющая право на такие же эмоции, но всегда держащая себя в руках, Серафимы.

— Бывает, — усмехнулся Асмодей. — В нашем случае упоминание всуе даже очень полезно. Успокаивает, знаешь ли, нервы. Кстати, из ведомства Агареса к нам недавно поступила странная заявка. М-да… — недоговорив, задумался Асмодей.

— Ну, чего замолчал-то? — заинтересовалась Сима.

— Знаешь, мне надо вначале разобраться, а уж потом я тебе расскажу. Ты же знаешь, у нас, не смотря на общность идей, существует своя межведомственная детализация этих идей, отчего и возникают свои трения. Ведь здесь вступили в противоборство не просто два наших основных ведомства, отвечающих за разный подход к делу, здесь задет сам принцип, где главенство — и есть высший принцип. Так, Агарес, отвечающий за силовые структуры, делает ставку на физическое воздействие, против которого, по его мнению, ничто не вечно под луной. Раскаленную кочергу ему в задницу, и все дела. Ведомство же Баала, который во главу угла ставит психологическое воздействие, имеющее куда как большие временные рамки влияния по сравнению с физическими вариантами — находится в жестком противостоянии с тем же Агаресом. И теперь у нас (несмотря на то, что все идейные) уже некоторые начинают сомневаться в идейности тех, кто имеет иную точку зрения, и они уже ищут среди других ведомств отступников общего дела, доходя до обвинений оппонентов в работе на бога. Да, уж… Но мне кажется, что это всё ведется с одной лишь целью: занять более высокое место в нашей иерархии, — заявил Асмодей.

— А я-то думала, что у вас тишь да гладь, и только стоны грешников неизредка прерывают вашу не благословенную тишину. Кстати, как ты можешь работать в таком шуме. Поди, что в горячую сетку записан, и молоко за вредность выдают, — усмехнулась Сима.

— Ну, ты умеешь развеселить, — улыбнулся Асмодей. — Знаешь, не всё так уж и плохо. Ведь ко всему привыкаешь. Ладно, хватит о ненасущном, лучше давай поговорим о нас, — горят глаза у вновь приближающегося к Симе Асмодея.

— Всё, поговорили, а теперь — за дело, — неумолима Сима.

— А всё потому, что ты не даёшь мне шанса, — с горечью молвит Асмодей.

— Не искушай меня, Асмодей, — отталкивает демона Серафимы и, подойдя к находящемуся в этом кабинете шкафу, открывает один из ящиков и достаёт из него папку, после чего возвратившись к столу, за которым находилось наблюдательное экранное поле, становится рядом с креслом, оставляя его пустым, в силу имевшегося среди ангелов поверия, что в ногах правды нет, а есть непреложная истина, отвергающая значимость воздействия бытия на крепость веры.

Поэтому ангелы, в случаях, когда дело касалось человека с его противоречивыми сомнениями, никогда не садились и занимали стойкую позицию, что было также усвоено и человеческой паствой, её здоровой не имеющей ортопедических проблем частью, старающейся говорить с богом на равных, не ища отговорки на некрепость ног.

— Что это? — интересуется Асмодей.

— Дело нашего парня, — листая папку, говорит Серафимы.

— Не делай вида, как будто ты его не помнишь. Чему, надо заметить, вы не обучены, — иронизирует Асмодей.

— Будь уверен, что тебя-то я, как раз никогда не забуду, — отвечает Серафимы, продолжая листать папку.

— Только на господа и на это, я и уповаю, — всё не уймётся Асмодей.

— А вот, нашлось, — достав отдельный файл и повернувшись к Асмодею, сказала Серафимы.

— Ну-с, — интересуется Асмодей.

— Заявка родителей на рождение, — следует ответ Серафимы. — Так, что тут у нас?

Она бегло просмотрела страницы заявки, которая включала в себя не только обоснования кандидатов в родители своих пожеланий на получение доступа к чуду рождения, но и приложения, в которых были зафиксированы все параметры и характеристики предполагаемых кандидатов.

— Ага. Всё как обычно, без всяких там залетов, к которым кто-то, не буду показывать пальцем, частенько склоняет неокрепшие души, — на секунду бросила взгляд на Асмодея Сима, который, между тем только усмехнулся, заявив:

— В мире — демографический кризис, так что пытаемся найти хоть какие-то решения.

— Ты мне тут зубы не заговаривай, — одёрнула того Серафимы, но потом, по мере читки текста, её глаза осветились добром, как это происходит в минуты наивысшего благосогласия, которое всегда желает поделиться с другими, и Сима проговорила вслух. — Вот, мамочки всегда умеют найти нужные доводы и слова. Любовь, и больше ничего кроме неё, не может быть основанием для подачи заявки на разрешение зачатия плода. А ты мне тут трезвонишь о какой-то там необходимости, о неких технических аспектах, опять же — при той же неразумности в подходе к этому действу, просто, оксюморон какой-то.

— Ну, а чем мотивирует своё решение её партнёр? — пропуская претензию мимо ушей, Асмодей переводит разговор.

— Хм, партнер. Умеешь же ты найти слова, — строго смотрит на Асмодея Серафимы, затем возвращается к читке и сообщает: — А знаешь, я удивлена, его пожелания полностью находятся в согласии с мамочкой. Так что, перед нами предстал плод истинной любви, — горят добром глаза Симы.

— Ну, я бы не был столь категоричен и не стал бы бросаться такими высокопарными словами, — идёт наперекор Асмодей.

— Что тебя опять не устраивает?! — горят огнём глаза Серафимы.

— Самой любви ещё далеко до субстанции истины. Хоть и кричит бог, что любовь — это и есть высшая субстанция, без которой невозможно существование всего сущего, но, по моему мнению, это верно лишь отчасти. Любовь, по своим качественным характеристикам, пока что достигла только высот панацеи, и всё. И пока в ней присутствует материальность в виде ревности — она всего лишь есть дженерик истины. Так что, творцу ещё трудиться и трудиться над ней, ведь ты же сама знаешь, его нарциссическую ревность к себе, — на последних словах он издевательски ухмыльнулся, этот критически настроенный к существующему режиму оппозиционер.

— Ты опять за своё? — спокойно говорит Серафимы, уже устав спорить с ним.

— Ты же знаешь, чего бы я хотел взять, как своё, — хитро подмигивает Асмодей Симе.

— Прекрати, — со смехом отбивается Сима от поползновений, ни на секунду не упускающего возможности пошалить Асмодея, который, может быть, только ради неё и вызвался работать в этот наблюдательный совет.

Когда же после определенных увещеваний и просьб со стороны Симы и ответных заверений Асмодея борьба была закончена, Сима вернулась к папке и продолжила её изучение.

— А она — хорошенькая, — из-за спины Симы заявил Асмодей, разглядывая мамочку.

На что неминуемо последовала расплата в виде ответа Симы, который на этот раз совершенно не подразумевал словесных выпадов и был сведён к удару Симой локтем назад, под дых этому… ладно, любителю красоток, но при этом имеющего наглость заявлять об этом в присутствии неких других особ, коим, может быть, не всегда интересно это слышать или, если и слышать подобные слова, то — в свой адрес, чего, пожалуй, не дождёшься от этого остолопа. Нечистая сила, одно слово…

— Ой, а он-то, явно не красавец, — перевернув страницу, Сима воззрилась на мужского претендента на отцовство.

— Вот тебе и ответ на любовную пылкость партнера, — всё не образумится хихикающий Асмодей.

— Ну и что с того? Сила любви не зависит от внешних качеств индивидуума, — строга Серафимы.

— Зато взаимность, ох, в какой зависимости находится от них, — парирует Асмодей.

Но Серафимы не отвечает ему на его выпад, продолжая листать дело, время от времени, то хмурясь, то — наоборот, озаряясь светом, на который так любит смотреть Асмодей, и только благодаря чему он не лезет к ней со своими замечаниями.

— Слушай, а ты мне ничего не хочешь сказать? — дочитав до конца дело, Сима обратилась к Асмодею.

— А в чём дело, — непонимающе отвечает ей Асмодей.

— А в том, что уж больно оно мне знакомо, — не сводя глаз с Асмодея, проговорила Серафимы.

— Так ты уже об этом в самом начале говорила, — улыбается Асмодей.

— Ну, забылась. И что? — невозмутима Сима

Затем её как будто осеняет догадка, и она с видом, который так часто демонстрируют люди, готовые воскликнуть: «Эврика!», — заявляет нечто подобное этому: «Нашёл!».

— Так это же… Тот самый… — задумавшись, говорит она.

После чего Сима, переполненная волнением, воззряется на Асмодея, ожидая от него требуемой реакции.

А тот делает непонимающий вид, со своим несоответствующим ее словам вопросом:

— Ты это, о чём?

— Как это, о чём? Я же тебя на минутку попросила проследить за младенцем и… Что теперь?! — с ужасом причитает Сима.

— И, что теперь? — непробиваем этот ухмыляющийся Асмодей.

— Ну, я пока ещё не знаю…

Перебирая в уме варианты всех возможных вероятностей, о которых она не слишком-то имела представление, Сима, после хождений из стороны в сторону наконец-то остановилась и, посмотрев на Асмодея, спросила того:

— Но ведь не зря же нам поручили рассмотреть дело Илии в скором порядке.

— Или — зря, — напрашиваясь, отвечает Асмодей.

После чего Сима подходит к нему вплотную и, смотря ему прямо в глаза, спрашивает:

— Говори прямо, что не так.

— Да ладно уж, делать из мухи слона у тебя всё равно лучше, чем у Вельзевула не получится. Ну, добавил я ему пару черточек для проформы и всё, ведь добавить — это не убавить, и значит — благо. Чего уж здесь такого, — полон наивности Асмодей.

— Знаю я ваши благие намерения, и куда они впоследствии приводят. И здесь… Всяко не черточка была добавлена, а целая чертовщина, — не удержавшись на месте, всхлипывая и закрыв лицо руками, падает Сима на это, казалось бы не понятно для чего находящееся здесь кресло, которое всё же, как оказывается, имеет своё предназначение, как и всё в этом мире, где для каждой вещи есть своё место и время.

— Да ты, как и все Ангелы, склонна преувеличивать, — пытается её успокоить Асмодей.

— Я — не все! — сквозь слёзы всё же резко отвечает Сима.

— Я знаю, — поглаживает её по голове Асмодей.

— Ты не понимаешь… Ведь это была моя первая самостоятельная работа, — продолжает всхлипывать Сима, затем она вдруг резко замолкает, поднимает свои заплаканные глаза на Асмодея и, прищурив глаза, спрашивает того: — Слушай, а не воспользовался ли ты мною, моей неопытностью? — проговорив, замолчала Сима, продолжая буравить глазами Асмодея. — Да, точно, вы отвлекли меня, и я, оставив свой пост, тем самым дала вам возможность осуществить задуманное. Говори! Так, всё было? Ответь мне. — Но в ответ молчание Асмодея. — Только правду, — уже поникшим голосом спросила Асмодея Сима, что и решило исход дела.

— Я только ради нас и согласился на это. Баал обещал, что в случае успешного эксперимента, у всех нас вновь появится возможность обрести своё полное ангельское «Я», — смиренно ответил Асмодей.

После чего Серафимы отпустила его, подошла к столу, и, забрав папку с делом, направилась к выходу, где, задержавшись на секунду, посмотрела на уже неулыбающегося Асмодея. Потом, на одно лишь мгновение вспыхнув огнем, вышла из кабинета, громко хлопнув за собой дверью, тем самым сохранив надежду, оставшемуся Асмодею, очень хорошо знавшего природу Ангелов с их бесконечным терпением и милостью к оступившимся. Так что ему оставалось только немного переждать требуемое для наказания время, и уж потом, найдя нужные существенности, такие как: красивые оправы для её прекрасных ручек или ножек, добиться от неё снисходительного прощения.

Асмодей подошёл к экрану, который показывал, что и Илия уже успокоился, лежа в кровати, и сказал тому:

— Эх ты, со своими условностями. Знай одно: не условности создают мир, хоть и служат рабочим инструментом для создания мира. Единственно, только разум может создавать миры, которые, находясь в полной зависимости от него, и отображают все твои неразумности, которые, по большому счёту, и есть подобие твоего разума.

Потом, постояв немного, выключил экран и покинул этот центр.