Несвоевременный человек. Книга первая

Игорь Сотников

Бывает так, стоишь и никого не трогаешь, а это, как оказывается, как раз этим своим невмешательством кого-то трогает и волнует. И не успевает наш герой сообразить, что вообще происходит, и в частности с ним, как всё так закрутилось, что у него уже и нет другого выбора, как сделать свой выбор из… А эти «из» одного другого непонятней, как и всё остальное, ожидающее его.

Глава 2

От времён последствий. Понтифик

«Ночь. Улица. Фонарь под глазом». — Нет, это слишком драматично и травматично для начала, хоть и не без должного эффекта.

«Обед. Бар. Чашка кофе перед глазами». — А вот это для начала в самый раз.

— Ты никогда не задумывался над тем, что те из людей, кто в один момент взял и вроде как по независящим от себя обстоятельствам потерял память, — это случается в основном в двух случаях, либо в результате разного рода стечений жизненных обстоятельств, например, машиной сбило, либо же по причинам так и не выясненным и странным, — как-то уж больно выборочно её теряют? — так, за между делом, которого по большому счёту и не было, — разве небольшой перекус можно за большое дело считать, — к своему приятелю по столу и по много ещё каким вещам, из-за чего его можно было даже назвать попутчиком по жизни, обратился с вопросом, не вопросом, а так, в рассуждающей словесной витиеватостью, находящийся в добродушном расположении духа, — всякая восполненность организма лёгким обедом так умиротворяет, — приятель этого выше упомянутого приятеля, а может и весь друг, с самым обычным в этих местах и в этом времени именем Гай (сейчас временной фактор больше влияет на выбор имени, нежели территориальный).

Но так как его приятель, а иногда в трудные минуты и весь друг, с не менее обычным для этих мест и времени именем Иван, недалеко от Гая ушёл, и также себя добродушно чувствовал и взирал на окружающий его мир, ограниченный помещением гриль-бара, в котором они сейчас пребывали, то он не стал перебивать ход размышлений вслух Гая, а в пол уха слушая его, продолжил наблюдать за разворачивающимися событиями за крайним, у входа, столом. И хотя для такого рода заведений, такие события, какие сейчас начали по нарастающей, в драматическую сторону раскручиваться вокруг одного посетителя, не в новинку для персонала этого гриль-бара и для его посетителей, тем не менее, они почему-то очень часто застают врасплох нерасторопных на соображение официантов, у которых должен уже быть глаз набит на тех людей, чей жизненный принцип гласит: «Чтобы припеваючи жить, нужно жить за чужой счёт», — и они никогда не оплачивают сделанный заказ, хотя бы по тому, что они его в упор не видят своими залитыми алкоголем глазами.

И если для посетителей бара все эти разговоры на повышенных тонах и уверения в непоколебимости своих убеждений, лиц на прямую задействованных во всём этом скандале, — «бл*ть, ничего не знаю и знать не хочу», — уверяет всех и больше всего себя взъерошенный тип, гражданин явно много знающий, но при этом скромный и своими знаниями не бравирующий, «всё ты, сука, знаешь и только делаешь вид, что не знаешь», — закипает в ответ нерасторопный на соображения официант, — служат в качестве информационной приправы для их времяпровождения, то для обслуживающего персонала бара, всё это рабочие будни.

И если посмотреть на всё за этим столом происходящее с объективной точки зрения, на которую никак не способны были все задействованные в этот конфликт лица, а вот Иван, как лицо постороннее, да ещё и с независимым взглядом на жизнь, — он знать не знал и не приходился родственником или знакомым ни для кого из этих лиц, — вполне мог, и посмотрел, то можно было предположить, что официант сам виноват в том, что даже не допустил (хотя не без этого), а создал все благоприятные условия для того, чтобы этот тип со столь явными самолюбивыми принципами и намерениями, оказался на том месте, на котором он сейчас оказался — на месте человека равнодушного к голосам разума и к бесполезным призывам к его совести со стороны этих людей в униформе, которые и сами уже путаются, раз утвердив этого типа в звании бесконечно бессовестного человека, тут же призывают его к какой-то совести, которой у него и отродясь не было, а если и была на начальном этапе его жизни, то он её скорей всего, давно потерял в обменном пункте.

И у Ивана даже на миг зародилось сомнение в такой уж и непредумышленности и моё дело сторона поведения, со стороны этого нерасторопного официанта, допустившего такую оплошность по отношению к этому посетителю. Да одного мимолётного взгляда на него было достаточно, чтобы всё о нём истолковать и всю его неплатёжеспособную суть понять — этот тип образцово выглядел как все те типового значения люди, которым ни в коем случае нельзя доверять и на слово верить (с ними нужно работать только по предоплате). Он был небрежно, хоть и не без модных изысков одет, слегка помят и выпачкан в допустимых местах — в основном на коленях и само собой сбоку плеч, которым он оббивал косяки и обшаркивал стены. Плюс к этому, он был облагорожен наводящим на запретные мысли одеколоном, в купе с его несколько тревожной для посторонних людей нетрезвостью, которая даже не думала прятаться, а давила на тебя до чего же пронзительным, навыкат взглядом, который достаточно удачно, с потугой на грозность, дополнял его взъерошенный вид. Ну и самое главное, что видимо и ввело в заблуждение нерасторопного официанта, этот тип обаятельно выглядел и бесконечно внушал доверие к себе — типа можешь в меня полностью верить и я тебя не подведу. И тебе при виде его обаятельной улыбки, бесконечно хотелось верить всему тому, что вид этого типа внушил тебе.

Ну а нерасторопный официант не был чужд меркантильности и тут даже не нужно объяснять, на какие мысли она его навела при виде этого нового посетителя, чуть не промахнувшегося мимо своего стула, когда он присаживался, чтобы так сказать, приобщиться к столу. И первой мыслью нерасторопного официанта, парня, в общем-то, неплохого, но у него как-то всё не складываются дела в плане разжиться деньгами (у его подруги запросы запредельные, которые и поглощают львиную долю его скромных доходов, а он к тому же ещё только студент), было желание прокатить этого типа, судя по всему человека не бедного, добродушного и не знающего своим деньгам счёту — особенно в подпитом состоянии. И вот эта-то его несколько вероломная мысль и притупила его внимание к посетителю, и как итог, он сам был прокачен и поставлен перед фактом не оплаты счёта этим, как сейчас выяснилось, не таким уж добродушным типом.

Между тем Гай, залипающим от насыщения взглядом поглядывая на происходящее за тем беспокойным столом, после того как он рефлекторно проверил рукой наличие у себя во внутреннем кармане куртки бумажника, продолжил развивать свою мысль. — И вот что интересно, — заговорил Гай, слегка повысив свой голос для того чтобы Иван, как минимум, не забывал его слушать, — так это то, что все эти забывчивые… тьфу, забывшие себя люди, всё, что касалось их личного я, как языком слизало, забывают, а вот всё остальное, касающееся их жизнедеятельности, то это всё на месте и даже не думало забываться. — Гай посмотрел на Ивана, у которого быть может, возникли замечания или вопросы к нему.

Но тот как сидел безучастно к нему, но зато весь во внимании к тому, что там происходило за тем шумным столом, где на выручку к официанту подоспел администратор и присоединился представитель службы порядка, с грозным выражением лица при себе, так и продолжал сидеть и не отвлекаться. Впрочем, он заметил этот брошенный на него взгляд со стороны Гая и кивнул ему, типа продолжай, я внимательно слушаю. И Гай продолжил, ведь он привык доверять слову своего друга.

— Да-да, понимаю, — с эмоциональным подъёмом заговорил Гай, — мышечная память, как куда более основательная субстанция, нет, да подскажет забывшему своё личное я человеку, как пользоваться самим собой и присутствующими в его жизни предметами обихода. И я даже готов принять объяснения насчёт его приспособленности именно к этому историческому времени и понимания им, но только в силу его интеллектуального развития, современного политического момента — может быть, сама вокруг него среда существования, со своими нейронными сетями, этому пониманию способствует. Но вот то, что он при этом совершенно, до стерильной чистоты о себе ничего не помнит, то это меня сбивает с толку. — На этом моменте Гай видимо разгорячился и сделал паузу, чтобы остудить себя несколькими глотками из чашки.

Когда же примиряющие с действительностью пару глотков из чашки сделаны, чего недостаточно, чтобы примирить себя с самим собой, — для этого нужно что покрепче, — Гай возвращается к терзающей его мысли и своему размышлению вслух. — Как будто из человека вынули некий отвечающий за его идентификацию жёсткий диск или стержень, со своими памятливыми ячейками. И если в каждом из нас имеется такой стержень, то… — Тут Гай задумывается на неопределённое, ни собой, ни Иванов время, и спустя это время возвращается оттуда, из своей задумчивости, уже с другим, одухотворённым мыслью взглядом.

— Вот что мне тут надумалось. — Повернувшись к Ивану, обратился к нему Гай, и Иван был вынужден повернуться к нему в ответ и начать с видимым вниманием, которое он всё же разделял с тем шумным столом, слушать Гая. — Это своего рода, моя теория струн. — С воодушевлением заговорил Гай. — Где каждый из нас (в фигуральном значении, в виде того же стержня), есть часть всеобъемлющей некой образной гармоники, пронизывающей всю бесконечность пространств, из которой извлекает гармонию жизни вездесущий творец, дуновением себя вдыхая в нас душу. И наши ответные колебания от этого одухотворения (в нас гармонируют и колеблются как раз эти стержневые идентификаторы) и создают ту гармонию всего сущего, которую мы и называем жизнь. Где каждому из нас, согласно природной задумки, присуща именно своя тональность, находящаяся в зависимости от множества факторов. Где на основе создающей сущность человека, его стержня, и выстраивается всё то, что его характеризует, без частички которого не может быть вселенской гармонии. И чем выше наша восприимчивость к душевным мановениям, тем выше наша тональность. И тут не бывает без того, чтобы звуковая гамма расстраивалась и не требовала для себя настройки. Которая в лёгких случаях проводится на месте, а в сложных случаях, для основательной починки, уже приходится вынимать стержневую струну из человека, на время лишив его памяти, этой его идентификационной тональности. — Гай в пристальном внимании к Ивану замер на месте, что можно было подумать, что прямо сейчас в нём идёт настройка этой им придуманной, умозрительной струны.

— Звучит пафосно. — Иван, тем не менее, решил поддержать своего друга, в чьей голове вечно что-то такое происходит и рождает все эти основанные только на его убеждённости в своей правоте, теории объяснения своего и всего вокруг существования. И при этом сам Гай во всё это так бесповоротно верит, как будто это он не сам придумал, а кто-то более авторитетный и грамотный, и выдающийся хотя бы своими физико-математическими, докторскими степенями.

Не совсем понятно, как воспринял Гай это замечание Ивана, но он продолжает свои объяснения. — И тут главное нужно понимать, что эта вселенская гармония звуков носит характер умопостигаемости. — Тут Иван было собрался попросить Гая просветить его насчёт таких досуже заумных слов, как Гай его опережает на пол шага. — Как спросишь, это понимать? — обращается к Ивану Гай и тут же начинает достаточно художественно объяснять.

Так он перенаправляет свой взгляд от Ивана в сторону сбоку от них находящегося окна, ведущего свой репортаж на одну из центральных улиц задворок, где виды ещё те, не самые глаз радующие. В общем, если вы сноб, то лучше не смотреть туда и радоваться видами внутренних интерьеров бара, где тоже есть на что посмотреть — например, на физиономию местного бармена, чья выразительность лица много о чём интересном может порассказать на его счёт.

Впрочем, все эти уличные недостатки с лихвой компенсируются той динамикой, с которой протекает жизнь тех людей, кто к полной для себя неожиданности, вдруг перепутает проулок, или он под ноги себе не смотрит, и оказывается в здешних пенатах. Где местные обитатели не столь не образованны и малограмотны, как можно сразу подумать, встретив их здесь, а они как выясняется, люди очень интересующиеся, и не только современными достижениями научной мысли, но и всем тем, что в мире происходит. О чём бы они вас не спрашивали, если бы у них была возможность собственными глазами посмотреть на мир. Так что к вам только одна просьба, поспособствовать им материально в своём желании посмотреть этот мир.

Но сейчас всего этого не присутствует там, за окном, — такое случается в основном по вечерам, — а там, со стороны проспекта, виднеется оживлённая машинами дорожная магистраль и идущие по соседствующему с автодорогой тротуару ноги прохожих.

— А теперь прислушайся. — Призывно говорит Гай, и Ивану ничего не остаётся делать, как сделать вид, что он прислушивается — он вытянул вперёд лицо и сделал глупый вид. И одно только радовало Ивана — Гай никак не мог проверить, прислушивается он сейчас или просто дурака валяет. Но Гая, как сейчас выясняется, это вообще не волновало и по большому счёту, Ивану можно было просто дурака валять, что он, в общем-то, и делал.

— И что ты слышишь? — спрашивает Гай Ивана.

— Ну, скажем так, — Иван решил быть основательным в своём ответе, — сопровождающие процесс пития и поглощения пищи звуки. А ещё разноголосицу со стороны входа в бар.

— Можно и так объяснить. Но это только внешняя форма, тогда на самом деле мы слышим только свой разум, который умопостигает окружающее и согласно своей сущности, своего рода тональности, по своему разумению объясняет нам наше восприятие этого мира. — Гай переводит дух и продолжает говорить. — Так и гармония игры, можно уже назвать более точнее, вселенского разума, звучит умопостижением всего вездесущего. Где без нас, может и самой микронной частички этой глобальности, не может быть гармонии.

— Это, конечно, внушает и по своему наполняет гордостью за себя незаменимого, но мне хотелось бы знать, к чему ты всё это ведёшь? — спросил Иван Гая, уже примерно зная его ответ — не все теории создаются и возникают для того чтобы они имели практическое применение, некоторые для того и возникают, чтобы было чем занять голову.

Но на этот раз Иван к своему сожалению ошибся, и Гай на этот раз не собирается на этом останавливаться. И его немедленный ответ: «Сейчас узнаешь», — да ещё и с такой импульсивностью, заставил Ивана пожалеть как минимум о том, что там, за тем шумным столом, слишком долго и много дают шансов тому несговорчивому типу на то, чтобы разойтись мирно. — А вот врежь ему сейчас же или чуть ранее в ухо охранник, или наоборот, он прояви уверенность в своей правоте и силах, и одари оплеухой официанта, надоевшего ему уже хуже пареной редьки, то у Гая и шансов бы никаких не было завладеть моим вниманием. — Досадливо покачал головой в сторону такой обходительной администрации бара Иван.

Гай же берёт слово и не отпускает от себя Ивана. — Так вот, — с такой важностью сказал это Гай, как будто ему известно нечто такое, что никому на всём белом свете неизвестно. Но Ивану-то известно, что ему такое никому неизвестное знание, точно неизвестно. — Или известно? — всё же Иван внушился и вопросительно заволновался. — Не буду объяснять, как я пришёл к этому выводу, — может просто выдумал, — что не столь важно, а важно то, что моя теория струн даёт нам инструмент для понимания окружающего мира. — В запальчивости сказал Гай. И с той же запальчивостью заглотнул в себя из чашки чая. И хорошо для него, но только не для Ивана, что чай уже остыл, а иначе бы он горло своё обжёг и на сегодня вышел бы из строя говорящих людей.

А так всё для него разрешилось благополучно, и Гай продолжил доставлять Ивану неприятности своей словесностью (если бы затрагиваемая Гаем тема была не столь заумной, то его словесные посылы впору было назвать болтовнёй). — Существующий вместе с нами мир можно разделить на две контактирующие между собой константы, природную составляющую сущности этого мира, имеющую в себе причинно-следственную шкалу бесконечности в обе стороны, прогрессивную и регрессивную, и всё это умопостигающую сторону, которая придавая своё собственное значение всему природно-оформленному в свою образность миру, служит инструментом для его существования и развития. — Гай посмотрел на Ивана, чей заунывный вид говорил о многом и главное о том, что он ни хрена не понял из того, что ему сейчас здесь сказал Гай, и Гай вынужден сделать отступление для разъяснения.

— Понимаю, сложно. — Сказал Гай, после чего он поворачивается в сторону шумного стола, куда вслед за ним поворачивается и Иван, и, изучающе посмотрев на всех участников шумной дискуссии, выбрал для себя самое живописное и удобное лицо — того несговорчивого типа, и на его примере начал объяснять Ивану, что он самом деле хотел ему сказать (понятно, что доброкачественная мысль приходит напоследок).

— Вот сидит тип взъерошенного вида, и сообразно самому себе и всему тому, что в нём заложено природой, противоречит всем вокруг. — Кивнув в сторону несговорчивого типа, сказал Гай. — Так вот. Вот этот весь его представленный на наш образный суд вид, и есть первая природная константа, составляющая сущность этого мира. А вот то, что и каким образом мы уразумеем всё с ним происходящее и есть вторая умопостигаемая константа, служащая инструментом для существования и развития нашего мира. Ну, вот что ты о нём, к примеру, можешь сказать? — спросил Ивана Гай. Иван скорей всего не ожидал, что сейчас последуют вопросы и поэтому сперва растерялся. Что Гаем было воспринято за его работу мысли, которой требуется слегка помочь своими подсказками — по сути Гай сам взялся за Ивана размышлять и оформлять в слова его мысли:

— Первое, что бросается в глаза, то это его не трезвое состояние. Что на данный момент есть основная характеризующая его черта. Но эта его данность есть следствие неких причин из прошлого, — и ни в каком другом времени, если бы они находились в будущем, то назывались бы следствиями, — а вот что это были за причины, то тут наряду с основной версией произошедшего, от которой отталкивался в своих поступках этот взъерошенный тип, существует бесконечное количество домыслов, версий и интерпретаций всего с ним случившегося со стороны посторонних людей. В общем, сколько людей, столько же в единицу времени мнений и взглядов на всё с ним произошедшее, — в последующую единицу времени количество версий возрастёт хотя бы из-за того, что у людей может измениться взгляд на происходящее и поменяться мнение.

— Так, к примеру, можно предположить, — вновь заговорил Гай, как только смочил горло чаем из чашки, — что этот взъерошенный тип, судя по его виду, больше тяготеющему к приличному и благовоспитанному, и при обычных обыденных обстоятельствах так себя не ведущий, — он привык пропускать дам вперёд, уступать места в автобусе беременным барышням и оплачивать всё до копейки по счетам, правда, не без скрупулезной их проверки, — сегодня с утра как обычно направился на службу в какой-нибудь государственный департамент, или в частном случае, в тот же банк, где он занимает не малую должность и при этом всеми на работе уважаем за свою завидную пунктуальность (никогда не опаздывает и отдаёт вовремя взятые в займы кредитные средства), ответственность и предупредительность.

И как уж так вышло он и сам об этом не знает, — сейчас-то он об этом уже знает, это проведение способствовало всему случившемуся, — то он, придя к себе на службу и, подойдя к дверям своего кабинета, вдруг обнаруживает, что забыл дома ключи от своего кабинета. Что, конечно, не такая большая проблема, вполне решаемая на месте, не выходя из здания департамента или банка — на вахте, у охраны, всегда есть запасная пара ключей. Да вот только если он туда сейчас обратится за ключом, то его имиджу человека во всём безупречного, будет нанесён значительный урон. А этого он допустить не может. И тогда он, на тот момент человек во всём безупречный, быстро проанализировав свой сегодняшний распорядок дня и те ответственные дела, которые его ждут, с той же быстротой вносит в него поправки, позволяющие ему выкроить для себя окно, чтобы слетать на машине домой за ключами. С чем он и направился домой, решив не беспокоить по таким пустякам свою ненаглядную супругу, которая всегда так светится счастьем, когда вдоволь высыпается.

«Вот же мой Лисёнок удивится, когда я так внезапно домой нагряну», — представляя свою нежащуюся в постели под лучами утреннего солнца супругу, расплылся в улыбке этот человек безупречный во всём, в том числе и в мыслях о своей супруге. Ну а когда он бесшумно добрался до двери своей квартиры и с той же тихостью открыл дверь своими ключами, которые он как раз не забыл, то вот он удивился, когда так внезапно нагрянул домой и, заглянув в спальню, увидел там своего ненаглядного Лисёнка, нежащегося совсем не в лучах утреннего солнца, а… От потемневшего в лице и мыслях приличного человека, в один момент ничего больше не осталось, и с этого момента на мир через пелену слёз смотрел человек взъерошенный, с под насаженным и кровоточащим сердцем в придачу. Которое бросая его из стороны в сторону, а на последней ступеньке лестницы и вовсе уронив его на землю, вначале довело его не глядя до первого встретившегося на пути магазина, где он прямо в зале, не отходя от стеллажа, влил в себя бутылку чего-то крепкого, после чего он с борьбой, во время которой им был утерян бумажник, и со скандалом был выброшен на улицу, и как итог, он оказался здесь. — Гай на этом остановился, выжидающе посмотрев на Ивана.

Ну а у Ивана хоть и была своя версия объяснения появления не трезвости на лице этого взъершенного типа, — все они, эти типы в дорогих костюмах, анонимные алкоголики и их хлебом не корми, дай на халяву выпить, — всё же он решил, что и версия Гая сойдёт, и так ему и сказал. — Сойдёт. — И хотя Гай заподозрил своего приятеля в неискренности, — мол, отвяжись уже, достали меня все эти разговоры, — он не посчитал нужным придать этому большое значение, а решил довести до конца начатое.

— И это только одна из бесконечного множества версий объяснений причин с ним случившегося, которые могут до отрицания друг друга разниться между собой. При этом итоговый результат всем представляется один. И спрашивается, почему именно так, а не в соответствии с теми нашими взглядами на происходящее, которые столь разны. И тут чтобы ответить на этот вопрос, нужно понять природу нашего умопостигания окружающего мира. — Гай сделал задумчивую паузу, сопровождающуюся его обозрением лица Ивана, которое явно не желало идти на контакт и понимать необъяснимые в двух словах вещи, так что Гаю нужно было очень постараться, чтобы быть им понятым.

— Ладно, хрен с тобой, в двух словах объясню. — Красноречиво перекосившись в лице, Гай заговорил. — Наше умопостижение мира сродни нашему цветоощущению, где ощущение цвета зависит от множества факторов, где основные: психологический, культурно-социальный и физиологический. В общем, всё тоже самое, что оказывает влияние на наше умопостижение мира. И если первые два фактора служат нам для объяснения причин возникновения того или иного происшествия, то физиологический фактор оформляет для нас следственную картинку. Так каждому цветоощущению соответствует свой диапазон длин волн и частот, и каждый видит представшую перед ним картину в своём спектральном свете. Ну а полный спектр цветов даёт белый свет — наиболее соответствующий объективной реальности (это мой субъективный взгляд) — и получается, что все мы, несмотря на всю разность своих взглядов на того же взъерошенного типа (они складываются воедино и получается полная картина), видим одну и ту же картинку, на которой настаивает её природная константа. — И это, в двух словах, объяснение Гая, ясно, что было по своему понято Иваном, который искривил губу и перебил его возможное продолжение до третьего слова своим вопросом.

— Ты мне всё-таки объясни, — посмотрев на Гая крепким взглядом, обратился к нему Иван, — к чему всё-таки это твоё разглагольствование? — Гай вдруг понимает, что Иван новых его двух слов объяснений не вытерпит, а другого, более короткого объяснения у него нет, — что поделать, когда ты столь многосложный и с трудом выразительный человек, — и от этого понимания срывается на чушь необдуманную. — Чтобы предугадывать будущее.

И надо отдать должное Гаю, он сумел растянуть на лице Ивана хмурость в улыбку удивления. — Чего-чего? — слегка оторопев от этого заявления Гая, вопросил его Иван. Ну а для Гая дороги обратно нет и ему надо что-нибудь такое убеждающее придумать. И он, надо отдать ему должное, быстро сообразил, что сказать.

— Если мы, предположим, сумеем понять принцип работы инструмента гармонии умопостижения, — а гармония создаётся, я уверен, на упорядоченности тональностей входящих в неё элементов, — то мы сможем заглянуть в будущее. И я не шучу, ведь если мы можем мысленно заглянуть и постигнуть прошлое с его причинностью, — это почему-то у нас не вызывает никакого удивления, — то зная алгоритм работы движущего жизнью системного механизма «причина — следствие», мы легко можем предопределить наше будущее. — Сказал Гай.

— Звучит вроде как убедительно. — После небольшого размышления сказал Иван. — Правда, ты так ничего нового и не сказал. Всё это до тебя уже было сказано. — Усмехнулся Иван.

— В общем может и да, но не в деталях. — Вновь на эмоциях заявил Гай. Иван же в ответ тоже не стал смиренно на него смотреть, а язвительно спросил в ответ. — И в каких деталях? — И по всполошенному виду Гая было трудно утверждать, знал ли он об этих заявленных им деталях или он брякнул первое, что ему на ум пришло, но как бы то ни было, он сказал именно то, что услышал Иван. — Если у меня будет инструмент по настройке тональности звуков вселенской гармоники, некий фигуральный камертон, то я смогу… — Ты уже говорил, предсказывать будущее. — Перебил Гая Иван. И Гай хотел не согласиться с ним, он хотел заявить о более глобальных возможностях, в случае обретения им такого рода камертона — предопределять или настраивать будущее, но Иван, кивнув во всю ту же сторону — в сторону взъерошенного типа, с такой невыносимо оскорбительной ухмылкой заявил: «А ты на нём для начала поупражняйся в предсказывании будущего, — с прошлым ты неплохо управился, — а я посмотрю, если у тебя слух и достоин ли ты своего камертона», — что у Гая не было другого выхода, как только принять этот его вызов.

И хотя он начал свой рассказ достаточно интригующе, с элементами артистичности и драматичности, отчего Иван даже упрекнул себя в недооценке своего приятеля, всё в итоге наткнулось на банальные вещи, в результате смазав все начальные достижения Гая. — Его определённо с утра будет ждать… — Гая здесь делает драматическую паузу, заставившую Ивана начать испытывать нетерпение, в своём вопросительном предположении, кто же это может быть. — Кто это может быть? — волнительно вопросил себя Иван. И тут же принялся делать предположения.

— Может это его, только с виду раскаявшаяся супруга Лисичка, которой за себя нисколько не стыдно, а крайне стыдно за своего столь не деликатного супруга, который без предупреждения нагрянул в спальню и поставил в неудобное положение её и её нового друга. После чего даже и разговоров не было о том, чтобы заканчивать начатое, и весь день пошёл насмарку. Нет, вряд ли. — Отверг этот вариант Иван, покачав голову с укором на эту подлейшую Лисичку, чьи виды были чрезвычайно соблазнительные, но Иван устоял перед этим крайней степени соблазном, который всегда приводит тебя в подобного рода неловкие положения, в какие ставят своим выбором своих до умопомрачения соблазнительных жён, такие недальновидные и неизбирательные супруги, как этот взъерошенный тип. А вот был бы взъерошенный тип более здравомыслящим и рассудительным человеком, то он стороной обходил бы всех этих красоток, и выбрал для себя не сказать чтобы уродину, а девушку мало заметную, не привлекающую лишнего внимания к себе. — Да, эта задача не менее сложная, чем не нарваться на первый вариант. — Резюмировал этот блок своего размышления Иван.

— Тогда кто бы мог это прийти к этому взъерошенному типу? — Продолжил размышлять Иван, перебирая в уме всё, что он знал об этом типе. А знал он о нём не просто крайне мало, а совсем ничего. Правда Иван, когда это ему нужно, умеет видеть то, о чём никто вокруг и в страшном сне увидеть не мог бы. И он, по-новому проанализировав сложившуюся ситуацию за шумным столом, увидел всё происходящее в новом свете.

Так этот взъерошенный обстоятельствами с утра увиденного тип, ещё с утра пребывающий в статусе человека безупречного, прибыв на место своей службы, спецотдел одной секретной спецслужбы (у Ивана тоже имеется свой взгляд на произошедшее), вдруг обнаруживает, что он забыл свои ключи от служебного кабинета. При этом он не просто так забыл ключи, а на это его надоумила его интуиция, всё примечающая и всех подозревающая, благодаря его службе в таких секретных государственных структурах — в общем, это такая своеобразная оговорка по Фрейду.

«Вот же Лисичка удивится, когда я её с её любовником застану врасплох не с плаксивым лицом нытика, — они то думают, что я бухгалтер, канцелярская крыса, — а с твердокаменным, полным решимости убить их на месте лицом и при этом с пистолетом в руках», — усмехнулся не про себя человек безупречный во всём, досылая патрон в патронник своего пистолета.

И на этот раз удивились чуть ли не все, и особенно удивился начальник человека безупречного во всём, когда застал его не на месте несения своей службы, а в рабочее время у себя дома (а ведь начальник человека безупречного, так на него и его безупречность и пунктуальность рассчитывал, а он его взял и подвёл — и теперь и не поймёшь, кто больше всех пострадал, когда все так насчёт друг друга разочарованы). Ну а человек безупречный, в потрясении и непонимании того, кто в итоге кого на самом деле застал врасплох, он своего начальника у себя дома или его начальник уже его, не на службе и опять у него дома, начинает в оторопи пятиться назад, где натыкается спиной на дверь, а ногами об порог. Здесь он спотыкается об порог, роняет из рук пистолет, и кубарем летит вниз по лестнице, где в самом низу ударяется затылком об площадку и вмиг забывает быть человеком безупречным, став человеком взъерошенным.

— Так к нему пришёл его начальник, чтобы вернуть табельное оружие, которое он выронил. — Догадался, наконец, Иван. Но тут берёт слово Гай и своим прямо-таки банальным ответом, искажает лицо Ивана в недовольстве. — К нему приходит раскаяние за вчера им натворённое. — Сказал Гай и Иван сразу не поверил или скорее, не захотел поверить в такое будущее взъерошенного типа, достойного лучшего и более непредсказуемого для себя будущего. Хотя всё было более чем логично в объяснении Гая. И вот эта сухая констатация фактов будущего взъерошенного типа, где нет места красочным примесям выдумки и фантазии, а одни только серые закономерности типа «причина — следствия», на которые предлагал опираться Гай в своих рассуждениях, к полной неожиданности Ивана, позволила ему понять, что из себя представляет весь тот бред о человеческой тональности и тождестве человеческого цветоощущения и умопостигания, о котором так до одури непонятно объяснял Гай — правда, только сообразно своему разумению.

— Мы через своё осмысление или умопостигание, раскрашиваем красками значений этот мир. — Сделал вывод воодушевлённый своим открытием Иван. С чем он смотрит на Гая и своим неожиданным заявлением вводит его во временным ступор. — Я помогу тебе найти этот загадочный камертон. — Говорит Иван и, не дожидаясь когда Гай как-нибудь радостно или заумно отреагирует, уже со всем своим вниманием переводит свой взгляд за шумный стол и многозначительной улыбкой (эта говорящая о том, что он что-то знает) говорит:

— А хочешь, я тоже предскажу его будущее.

Гай поворачивается вслед за Иваном и, посмотрев вначале на Ивана, затем на шумный стол, где противостояние достигло некой незримой границы, где никто из сторон уже не мог отступить назад и на месте стоять уже времени не было, после чего опять смотрит на Ивана и кивком даёт ему согласие на его прогноз будущего взъерошенного типа. Хотя после того, что он сейчас там видел, это не сложно предсказать — если взъерошенный тип не владеет какой-нибудь специальной техникой рукопашного боя, то ему, как минимум, намнут бока и в кровь разобьют лицо. Но так как прогноз на будущее всегда такая увлекательная тема и мало кто откажется его послушать, а когда прогноз не сбудется, то будет можно с укоризной покачать головой в сторону этого горе-эксперта будущего, то Гай не стал возражать против такого желания Ивана. — Пусть погадает на кофейной гуще, а я потом посмеюсь. — Не менее иносказательно улыбнулся Гай, переводя свой взгляд от Ивана в сторону шумного стола, куда им ничего не мешало смотреть по причине того, что они сидели к нему лицом. Ну а причиной тому, что они так не совсем обычно сели за стол, не напротив друг друга, а на одну сторону стола, было то, что стулья с другой стороны стола отсутствовали, а доносить другие стулья им было лень.

Тем временем Иван приступил к своему прогнозу будущего. И как сейчас выяснилось Гаем, не с позиции дилетанта, а чуть ли не с позиции профессионального астролога. И он как делают все профессиональные астрологи, вначале обратился к будущему, и при этом не лица рассматриваемого, а того, кому этот прогноз вкладывается в уши. — А знаешь, на какую мысль навёл меня этот тип? — Иван начал с риторического вопроса, чтобы сбить с мысли своего клиента или Гая. И пока он неосознанно, даже понимая, что ответов от него не ждут, начинает искать в себе ответы на этот вопрос, Иван ошарашивает его откровением на его счёт — на этот раз оно заключалось в том, что он, как оказывается, его ранее слушал, а не пропускал мимо себя все его разглагольствования.

— Ты вот, ты выдвигал предположение, что люди теряют или забывают своё собственное я, по причине некоего сбоя в собственной системе существования, и в лёгких случаях их настройка производится на месте, — человек выводится из себя на сутки или на более продолжительное время, на время его запоя, — а в сложных случаях, для их обстоятельной наладки пришедшего в негодность элемента, из них вынимается их внутренний стержень тональности. Сам же человек при этом сохраняется из-за своей уникальной дороговизны, а может и там сверху сидят одни экономисты, и на всём экономят. — Здесь Иван позволил себе усмехнуться. Но видя, что Гай серьёзен, оставил свои смешки и продолжил свой рассказ. — И вот это твоё предположение навело меня на весьма и весьма интересную мысль. И если всё то, что ты предполагал, со своей долей вероятности может иметь место быть, — даже один шанс из бесконечности, — то никто не сможет утвердительно сказать, что в его случае сейчас не настал именно этот шанс. Ведь все предпосылки для такого развития ситуации есть. Тут и одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, что у него в жизни случился некий сбой, который и привёл его в такое состояние выхода из себя. И тут остаётся единственное, выяснить насколько серьёзный сбой с ним произошёл, и какое решение насчёт него примут те лица, кто отвечает за вопросы гармонии. Назовём их, к примеру, настройщики. — И только Иван высказал эту свою мысль, которая явно заинтересовала Гая, как взъерошенный тип, как будто он сумел услышать, что тут о нём ведётся речь, своим резким изменением себя в своём поведении, решил дать Ивану подсказку насчёт себя.

Так он из состояния лица равнодушного к окружающим, на которых ему только и наплевать охота, явно мотивированный чем-то внутренним, — может устал сидеть или захотел в туалет, — переходит в состояние человека экспрессивного и крайне неравнодушного к окружающим лицам, которых он готов отблагодарить нецензурным словом, а самым настойчивым готов заехать кулаком куда придётся. В общем, взъерошенный тип в ответ на особенно не лестное замечание в свой адрес со стороны администратора бара, — сейчас ты, мурло, пойдёшь у меня грязную посуду языком вылизывать, — несмотря на несопоставимые силы и силовую поддержку администратора в виде охранника, не сдерживается и подскакивает на ноги, чтобы… Перевести стрелки на того, на кого он сейчас вызывающе посмотрел и ткнул пальцем своей руки.

И Гай с Иваном, на одно мгновение, в нервном испуге обмерев, даже растерялись, когда взъерошенный тип посмотрел в их сторону и ткнул в них пальцем руки, чтобы, скорей всего, отомстить им за всё то, что они тут о нём напридумывали и наговорили друг другу. А ведь он, как человек всё же приличный и достаточно терпеливый, сколько мог терпел все эти их голословные выпады в его сторону, под собой не имеющие никаких должных оснований, пока они в конец не заврались на его счёт. Да хотя бы в том, что никакой он не банкир или госслужащий, а он есть представитель интеллектуальной элиты общества, а уж одно этого говорит о том, что он не мог оказаться на стороне человека обманутого своей супругой Лисичкой, а вот на другой стороне, человека не обманувшего надежд сейчас одной, а так не одной дамы приятной во всех отношениях и наружности, заскучавшей без экстрима и всё у неё дома хорошо и спокойно, то это вполне соответствует по своему жестоким реалиям жизни, где люди с интеллектуальным образом мышления, вечно недопонимаемы и часто гонимы со своих насиженных мест обманутыми ими мужьями.

А так как все эти истории с недопониманием со стороны обманутых мужей, которые почему-то всегда столь нервно реагируют, когда тебя ловят за точно тем же делом, каким они время от времени занимаются со своей супругой, — при этом спустя рукава, без должного прилежания и отдачи сил, что и заставляет жён поглядывать на сторону, — случаются так для всех неожиданно, — никто из участников этого события, ничего подобного не ожидал друг от друга увидеть, а некоторые из них, вообще, не были знакомы друг с другом, — что приходится всё делать на бегу, в крайне разориентированном и расстроенном состоянии. Где часто не обходится без своих трагических последствий — можно ноги переломать себе, неудачно спрыгнув с балкона или как в случае со взъерошенным типом, удариться несколько раз головой об кулак рассерженного почему-то именно его поведением мужа (а ведь во всём этом участвовало двое), затем под его присмотром пересчитать все ступеньки на лестнице, — 36, если не изменяет память, — и как итог, рассерженный муж вливает в него бутылку самой крепкой смеси и, забрав бумажник в качестве оплаты своих услуг и выпивки, пинком под зад посылает взъерошенного типа восвояси, которые и приводят его сюда.

И вот он, столько неправды о себе услышав, вначале со стороны официанта, который видите ли, посчитал его проходимцем и мерзавцем, затем со стороны администратора, который склонен больше верить своему работнику чем ему, человеку оказавшемуся в сложной жизненной ситуации, а не как он его назвал — прохиндею и сволочи, когда понял, что и с их стороны поддержки не найти и они не менее креативно насчёт него мыслят, уже не мог удержаться от того, чтобы не вспылить и, подскочив на ноги, ткнув указательным пальцем в их сторону, во всеуслышание заявить. — Обратитесь вон к ней, на неё я спустил все свои деньги и всё что имел за душой!

Ну а такой удивительный поворот событий, на котором настаивает взъерошенный тип, в один момент переводит все взгляды присутствующих в баре людей, в том числе Гая и Ивана, в ту сторону, куда он своим пальцем ткнул. А как только Иван с Гаем обернулись назад и увидели ту, на кого указывал и кого призывал к порядку взъерошенный тип, то они, в момент открыв рты, удивились своей такой странной слепоте и неосмотрительности, вдруг не заметившей то, что в их возрасте неопределённости во всём, не заметить просто невозможно и не простительно — там, за одним из столиков, сидела потрясающего вида девушка, которой особый шарм придавал её ошеломлённый, с долей испуга вид, вследствие этих действий взъерошенного типа. Отчего у них, у обоих, одновременно возникла одна и та же мысль, — а не наваждение ли всё это. Тем более внутренняя обстановка в баре, с приглушенным освещением, способствовала возникновению всей этой таинственности вокруг неё (даже её замершие в испуге подруги, не отвлекали от всего этого).

Между тем, при виде этой испуганной девушки, всем вокруг становится понятно, какая же всё-таки сволочь этот взъерошенный тип, готовый ради насыщения своего ненасытного брюха на всё, в том числе и на то, чтобы оболгать первую встречную девушку, предъявляя к ней безосновательные претензии. — Думал, гад, ткнёт своим грязным пальцем в беззащитную девушку, затем прибавит к этому общие фразы о женском вероломстве и коварстве, и мы из мужской солидарности ему поверим. — Заскрипел от злости охранник, которому уже сил нет терпеть это хамло и чешутся руки от бездействия. И судя по грозным лицам окружающих взъерошенного типа людей, то чаша их терпения начала переполняться и если он сейчас же и притом немедленно, что-то более существенное не скажет, то ему точно больше слова не дадут.

И взъерошенный тип видимо отлично это понял, и сумел не только найти это слово, но и весьма правдоподобно и красочно его оформить своим жалостливым лицом, жертвы женского коварства. — Вера, не отворачивай от меня полностью свою душу. Ну, скажи хотя бы, что знаешь меня. — Так бесконечно жалостливо, потерянным голосом сказал это взъерошенный тип, что только у людей не имеющих сердца, оно не дрогнуло от жалости к этому потерянному и безнадёжно влюблённому человеку. Ну а то, что эта девушка нервно вздрогнула, когда взъерошенный тип назвал её по имени, не оставляло ни у кого сомнений в том, что её зовут именно так, Верой, и что они между собой знакомы. И теперь все присутствующие в баре люди, вновь перевели всё своё внимание на эту девушку с именем Вера, и принялись ждать от неё ответных действий. Но Вера, как стояла в одном положении человека застанного врасплох, с широко раскрытыми глазами и раскрывшимся ртом, так в недоумении и стоит, не шевелясь.

И тут опять всех и внутреннюю обстановку бара потрясает своим пронзительно громовым голосом взъерошенный тип, который вместо того, чтобы воспользоваться отвлечённостью от себя административных лиц бара, и незаметно смыться из бара, — а это говорит о его некоем благородстве и честности, — теперь с переполнившим его негодованием, в возмущении орёт:

— Так вот значит как! Решила окончательно растоптать меня. Что ж, ты не оставляешь мне другого выбора, динамо. — И вот на этих словах взъерошенного типа, на которого опять все смотрят, все в тревожном предощущении напряглись и стали следить за его резкими движениями рук, которые начали в своих движениях и в себе нести опасность — взъерошенный тип схватил со стола полу наполненный бокал и сделал внушительных размах, чтобы скорей всего, его не просто бросить, а непременно попасть бокалом в намеченную им цель — Веру.

О чём в момент все находящиеся здесь люди сообразили, а вот к каким действиям с их стороны привело это их соображение, то тут всё по разному и много зависело от того, где они находились в этот момент, и как за себя и о себе отважно подумали (чем они думали в этот момент, то это другой вопрос). И если насчёт представителей администрации бара, стоящих сбоку от взъерошенного типа, то тут без особых разночтений — их дело сторона, то вот те, кто оказался на острие атаки взъерошенного типа, — а это в первую очередь Иван с Гаем, а затем уже находящиеся позади них, Вера со своими подругами, — то у них времени на подумать и на дальнейшие решения, как действовать, совсем не было, и за них можно сказать, решала их внутренняя душевная константа.

А между тем от их решения (имеются в виду Иван и Гай — Вера и её подруги уже будут принимать вторичные решения, в зависимости оттого, как они себя поведут) и при том немедленного (промедление тоже будет своего рода решение), будет зависеть многое, где главное, сумеет ли достичь заявленной цели бросок взъерошенного типа. И если у них и времени сообразить, как действовать, было всего ничего, — то время, за сколько долетит до них брошенный взъерошенным типом бокал, — то, что уж говорить о том, чтобы успеть осмотреться по сторонам — взгляд на своего сидящего рядом друга позволит действовать слаженно, а брошенный взгляд назад, на Веру, укрепит тебя в сознании того, ради чего ты всё это делаешь.

И им, каждому по отдельности, пришлось без оглядки назад и друг на друга, срочно соображать и принимать решения по тому, как им всё-таки поступать — уклониться от летящего прямо на них бокала или же встать на пути этого бокала и не пропустить его дальше себя, возможно в голову Веры. И они сообразили, да так, как свойственно людям близким друг к другу ментально, со свойственным им единодушием — они, как будто сговорившись, решили проявить отвагу и задержать собой бокал и при этом буквально, по причине хотя бы того, что они и каждый из них в частности, просто не успевали выставить руки и пришлось выдвигать самого себя навстречу летящему бокалу.

Ну а тот был так коварно закручен в броске, — его траектория полёта проходила как раз между ними, — что действующие по своему геройски и отважно, Гай и Иван, для которых в тот момент ничего вокруг не существовало кроме летящего на них бокала, и навстречу которому, каждый из них, правда, не забыв зажмуриться, стремительно устремился своей головой, ясно, что позабыли обо всякой обоюдной и вообще осторожности, и как итог, оглушающий сознание каждого из них результат — они с треском своих голов и до умопомрачения сознания столкнулись вначале своими лбами, а затем, всё же проскочивший в образовавшуюся брешь между ними, скользящий по боковым поверхностям их лбов звонкий удар бокала, довершил всё это удивительно со стороны смотрящееся дело, сбросив их со своих мест на пол.

Правда, летя вниз со своих стульев куда-то вниз, где их ждала не слишком мягкая и чистая встреча с полом, Гай и Иван ещё были в сознании и не утратили некоторую связь с внешней реальностью, что позволило им догадливо понять, каких же всё-таки итоговых результатов достиг бросок бокалом взъерошенного типа, и заодно выяснить, не напрасны ли были те их, со звоном в головах, жертвы, которые они принесли, чтобы спасти Веру. И как ими до момента окончательного завершения их падения и дополнительного их там сотрясения об пол осознаётся, то они могут со спокойной душой на время утихомириться на полу — судя по раздавшемуся откуда-то, с задней от них стороны, недовольному крику с мужской окраской: «Каково хрена?!», — они всё-таки сумели изменить траекторию полёта бокала, и он миновал Веру и в тоже время не миновал ещё чем-то недовольного типа с противным и истеричным голосом.

После чего для Гая с Иваном наступает момент их успокоения в забытьи и не на таком уж и жёстком полу, на котором лежать такое же плёвое дело, как и для основополагающего элемента, приведённого в пример дела. Когда же они не без посторонней помощи приходят в себя и открывают глаза, то первое, что они видят, так это того, без чьей помощи они бы сейчас не пришли в себя, и если уж до конца быть честным, то и без чьего косвенного участия им бы в итоге не потребовалась эта помощь — как уже можно было догадаться, это была Вера. Правда не успевают Гай и Иван так порадоваться за себя, как их всех отвлекает на себя поднявшийся со стороны входа шум борьбы, со своим обязательным сопровождением — скрежетом зубов, треском ломающейся мебели и костной основы людей, и так же как же без них, без громких, в пылу борьбы выкрикиваемых обязательств участников этого противостояния.

— Я ещё не таких как ты, падла, в бараний рог скручивал. — Свирепствует охранник, пытаясь заломить руки взъерошенному типу.

— А это ты видел!? — не менее свиреп в ответ взъерошенный тип, сумев своим многозначительным ответом заинтриговать не только прямых участников этого противоборства, но и всех остальных присутствующих в баре людей, принявшихся высматривать в нём то, чем он хотел так поразить охранника. Но там вроде ничего такого необычного не наблюдается, да и сложно увидеть, когда на взъерошенного типа со всех сторон насели люди и их количественная и весовая составляющая стала постепенно брать верх. Что в итоге привело к тому, что взъерошенный тип, на себе испытав всю ярость и злобу людей подневольных, чей ничтожный заработок итак не даёт им чувствовать себя полноценными людьми, а тут такие как он, только добавляют им мотивации не быть добрыми, был выведен на улицу и там отпущен на все четыре стороны (кто ж виноват в том, что он выбрал для себя приземлённую сторону, прямиком вниз). Правда, перед тем как его отпустить, с ним на дорожку был проведён ещё один обстоятельный разговор, сопровождаемый уточняющими и памятливыми ударами ног куда придётся.

— Теперь, гад, на всю жизнь запомнишь. — Отбив все свои ноги об взъерошенного типа, сплюнув на него всё, что во рту было, с остервенением сказал охранник и направился назад в бар. Где за время его отсутствия и других лиц из числа работников бара, кто вместе с ним наставлял на путь истинный взъерошенного типа, мало что изменилось, за исключением разве что того, что Вера, чья оказанная помощь была очень кстати для Ивана и Гая, — и что с того, что она ничего существенного не сделала, для кого-то и доброго слова и просто благодарного взгляда вполне достаточно, — вместе со своим подругами ушла. И она бы вот так сразу не ушла, без того, чтобы уже более развёрнуто выразить свою благодарность её спасителям, — как минимум, они бы без номера её телефона не остались, — но уж больно её подруги были напуганы и в результате чего, не дали ей ни малейшего шанса выразить Ивану и Гаю всю степень своей благодарности им, остолопам — могли бы и сами сообразить насчёт телефона, а то, что у них голова на тот момент не соображала, то это отговорка для начальных классов.

— И нам пора. — Глядя на входную дверь бара, сказал Иван, после того как Вера покинула помещения бара. И Гай не имел ничего против, чтобы подышать свежим воздухом и восстановить пошатнувшиеся силы.

Когда же они вышли из бара на улицу, то свежий воздух достаточно необычно на каждого из них подействовал — у них в глазах всё потемнело, закружилась голова и к горлу подступила тошнота. И если Иван по причине слабости в ногах, принялся сдерживать свои тошнотные позывы и остался крепиться на месте, то Гай, в отличие от него более крепкий в ногах, но не такой стойкий в том, чтобы всё лишне удержать в себе, рванул в боковой проулок, чтобы там, так сказать, выговориться. И судя по раздавшемуся оттуда громкому выговору Гая, с применением нецензурных деепричастий, невероятно замысловатых словесных изгибов и чертовщин, то ему это всё же было нужно. О чём, скорее всего, знал Иван, и оттого он не обращал особенного внимания на все эти пугающие мимо проходящих прохожих выкрики Гая. Правда, когда в конце этого своего спитча, Гай истерично рассмеялся, то Иван, более менее пришедший в себя, заинтересовался этим его поведением и выдвинулся к нему, чтобы посмотреть и убедиться, что с ним всё в порядке.

Когда же он заглянул в этот проулок, то сразу же там, в шагах десяти от поворота, наткнулся на стоящего посередине дороги Гая, с большой заинтересованностью разглядывающего нечто находящееся напротив него в кустах. Из-за которых Иван, со своего места нахождения не мог увидеть то, на что так внимательно смотрел Гай. И Иван, как это свойственно всем обычным людям, вначале спрашивает: «Ты чего там увидел?», — а уж затем идёт к Гаю, даже и не думавшему отвечать на его вопрос.

По мере своего приближения к Гаю, перед Иваном стало постепенно раскрываться то, на что так заинтересованно смотрел Гай. Так вначале он увидел торчащие из-за кустов ботинки, что максимально приблизило его к открытию предмета наблюдения Гая, и можно было, в общем-то, дальше и не догадываться — предметом наблюдения Гая, был выведенный из бара взъерошенный тип. Который скорей всего, так же как и они, выйдя на улицу, хапнул лишка свежего воздуха, не справился с собой и присел здесь в тиши, чтобы никому не мешая, перевести дух.

И отчасти это было так, в чём вскоре убедился Иван, присоединившись к Гаю.

— Вот же его жизнь побросала. — Проговорил Иван, после внимательного изучения того, что из себя сейчас представлял взъерошенный тип, чья встреча с кулаками и ногами работников бара, явно не на пользу пошла его лицу и всему его виду.

— И не говори. — Не мог не согласиться с ним Гай.

— Можно используя компьютерные термины, даже сказать, что он сейчас находится в одной из точек своего сохранения. — Добавил Иван.

— Я бы сделал существенную поправку, — сказал Гай, — точки отсчёта.

— Скорей, новой точки опоры. — Вставил Иван. — Опираясь на которую, он с этого момента начнёт для себя новую жизнь. — Иван посмотрел на Гая, ожидая его ответа.

— Если он примет для себя такое решение, то тогда да. — После небольшого размышления, дал свой ответ Гай.

— Да, всё будет зависеть оттого, насколько для него будет памятливым это событие. — Уже размышляя, сказал Иван. А вот этот отсыл Ивана к разговору в баре, навёл Гая на мысль. — Интересно всё-таки получается. Для кого-то вот такой отправной точкой отсчёта становится их обеспамятство в результате некоего знакового события, тогда как для других всё наоборот, их хорошая память, и возможно, что о том же событии. Это как две стороны одной медали, где номинал монеты остаётся прежним, какой бы стороной не падала монета. А это наводит на свои глубокие мысли. Получается, что все эти действия преследуют одну и ту же цель, — сохранность номинала человека, — а применённый к нему способ зависит от его человеческих характеристик. — И Гай, наверное, продолжил и дальше, если бы его не перебил Иван.

— Всё может быть и так, если он очухается. И ты бы послушал его пульс на предмет наличия. А то я боюсь, что если это не так, то ты не сможешь в будущем опираться на него в подтверждении своих теорий. — Сказал Иван. Гай в ответ переводит свой взгляд от него на взъерошенного типа, внимательно на него смотрит и со словами: «Пульс я у него слушать не буду, а вот дыхание послушаю», — присаживается рядом со взъерошенным типом на корточки и, приблизившись к нему головой, вроде как принимается прислушиваться к нему. На что уходит совсем ничего времени и Гай, махнув на взъерошенного типа рукой, с искажённым гримасой недовольства лицом поворачивается к Ивану и говорит. — Не просто дышит, а благоухает.

— Вот и хорошо. — С довольным видом говорит Иван. На чём он не останавливается и, не давая возможности Гаю подняться на ноги, начинает развивать так интересующую Гая тему, о которой он весь обед не умолкал. — А знаешь, что мне тут надумалось при виде него. — Кивнув на взъерошенного типа, сказал Иван. Гай рефлекторно поворачивает свою голову в сторону взъерошенного типа, в ком ничего не изменилось и, возвратившись назад с малопонимающим лицом, принимается слушать, что надумалось Ивану.

— То, что ты в твоём рассуждении о человеке потерявшем память, не заметил самого главного. Ты не учитываешь того, что в памяти любого человека крайне мало места занимает он сам. В основном, там, в его памяти, записано его сопровождение жизни, то, что в ней присутствует и что он видит вокруг себя на протяжении своей жизни, а на себя ему достаточно несколько раз в зеркало посмотреть, чтобы не забывать и убедиться в том, что репортаж с места событий ведёт именно он. И исходя из этого, человека можно образно назвать некоей точкой зрения, с которой он позиционирует себя и смотрит на существующий мир вокруг себя. — Иван сделал внимательную к Гаю паузу, ожидая от того каких-нибудь замечаний. Гай же ничего не говорит, и Иван продолжает свои рассуждения.

— А если это так, а я думаю, что это именно так, то можно предположить, что в лёгких случаях, когда, например, твоя фокусировка взгляда расстроилась, возникли технические проблемы, — твои цветоощущения начали давать дальтонический сбой и ты, к примеру, вместо белого видишь чёрное, или с оптимизмом смотришь на трагическое прошлое и с пессимизмом на светлое будущее, — или же может кого-то там, — Иван куда-то вверх кивнул, — из службы технического контроля, не устраивает эта твоя точка зрения, то этот вопрос решается на месте, через определённую коррекцию этого твоего взгляда на жизнь. И в некоторых запущенных случаях, — Иван на этот раз кивнул в сторону взъерошенного типа, — корректировка его затуманенной собственным эго точки зрения производится так запоминающе кардинально.

— В сложных же случаях, — продолжил Иван, после того как перевёл свой взгляд на Гая от взъерошенного типа, — а это такие случаи, когда ты увидел нечто такое, чего на твоём месте обывателя, недопустимо было видеть… — Здесь Иван задумался, видимая соображая над тем, что это может быть такое, чего не позволяется видеть обычному человеку. — Что же всё-таки нельзя видеть? — в задумчивости задался вопросом Иван, после чего начал рассуждать, — я думаю, что эти запретные вещи нужно разделить на две основные категории. Так первая категория, это всё то, что касается лично тебя. Например, какие-нибудь события из твоей личной жизни, которые ведут тебя к неминуемым катастрофическим последствиям, что может быть не входило в планы конструкторов этого мира, и они, дабы обезопасить тебя от гибели, устанавливают в тебе автоматический датчик, который срабатывает в таких экстренных ситуациях, выключая в тебе запоминающее устройство. После чего твою память зачищают и возвращают тебя к прежней жизни, но только для тебя. — Иван опять задумался над собой же сказанным. Где детальное уточнение в последнем предложении навело его на весьма прискорбные мысли.

— Что касается второй категории, — заговорил после небольшой паузы Иван, — то здесь всё гораздо сложнее. К ней относится всё касаемое общего. А это, наверняка, что-то опредёлённо системообразующее, что-нибудь связанное с пространственно-временным континуумом, в котором мы все существуем. А любые механизмы работы столь сложных систем, всегда находятся под строжайшим контролем и секретом. И если тебе в результате какого-то сбоя в системе, вдруг удалось заглянуть за покрывало этих тайн, то система, частью которой ты тоже являешься, всё сделает для того чтобы изъять и стереть у тебя все эти знания. Так она обезопасивает саму себя от не санкционированного вмешательства с чьей-либо стороны.

— Вот чёрт, — Гай аж хлопнул себя ладошкой по лбу, от пришедшего ему откровения, — а я даже не подумал, какие это даёт огромные перспективы для того чтобы докопаться до сути нашего существования. Мы можем… — Быть стёрты из памяти системой, — перебил на полуслове Гая Иван, — которая вряд ли допустит нас и кого другого к этим знаниям. И тут даже в свидетелях быть не безопасно, не раздумывая сотрут у тебя память обо всём, и знать не будешь, как тебя звали. — Тут Иван вдруг в оторопи замер на месте, глядя куда-то за Гая. При виде чего Гай, собравшийся было возражать Ивану, замирает с открытым ртом и начинает с опаской поворачивать свою голову назад, пока не натыкается на смотрящий на него, в крайней близости от себя, приоткрытый и главное, не мигающий глаз взъерошенного типа.

Что ещё не самое страшное и что может до икоты перепугать, а особую устрашающую зрелищность взъерошенному типу придавал даже не его окровавленный вид, а то, что он смотрел на Гая сквозь эту окровавленность не двумя, а именно одним в прищуре глазом. И у каждого из них, Ивана и Гая, создалось такое тревожное ощущение, что этот тип всё это время притворяясь бездыханным, сам тем временем подслушивал их разговор. Ну а как только всё про них выяснил, то тут же решил дать знать, в большей степени Гаю, а в меньшей Ивану (оттого что он стоит далеко), что теперь они у него на крючке и что только от него зависит, как дальше сложится их жизнь.

Впрочем, Гай не теряется и даже не отводит в сторону своего лица от этого типа, — а перегаром от него разит ещё как, — а слегка хриплым от напряжения голосом, тихо спрашивает его. — Ну ты как, живой? — Взъерошенный тип в ответ впадает в зрячее соображение насчёт себя, — он как-то удивительно закрутил свой глаз, затем закатил его вверх, после заглянул им в сторону своего второго глаза и, вытащив его из своего укрытия, века, уже вместе с ним посмотрел на Гая, и с некоторым затруднением на выговор слов сказал. — Вроде как да.

— Тебе помочь или ты сам разберёшься. — Приподымаясь в рост, спросил взъерошенного типа Гай.

— Разберусь. — Сказал взъерошенный тип, принявшись осматривать себя на предмет повреждений и дееспособности.

— А ты хоть знаешь, кто ты такой? — вдруг с вопросом влезает Иван, слегка отодвинув в сторону Гая, с удивлением посмотревшего на Ивана, а затем переведшего свой взгляд на взъерошенного типа. Взъерошенный тип оставляет своё занятие, смотрит внимательно на Ивана и своим ответом вгоняет его в умственный ступор. — Глупо задавать такие вопросы, не найдя на них ответы для себя. — И пока Иван с Гаем в умственном ступоре соображают, что это сейчас такое было, взъерошенный тип поднимается на ноги, потягивается как после долгого нахождения в одном тесном положении, затем осматривает себя, в неудовольствии покачав головой, делает выводы по поводу своего вида и после всех этих своих манипуляций, вдруг обнаруживает перед собой Гая и Ивана — так им это показалось.

— Какие-то вопросы? — на удивление чистым голосом, без примесей душевных переживаний, настроения и тонизирующих дух напитков, обратился к Ивану с Гаем с вопросом взъерошенный тип, чей прямо сейчас вид, несмотря на все эти внешние кровоподтёки и лицевые сбитости, на удивление не соответствовал всему прежнему о нём представлению Гая и Ивана. И если буквально пять минут назад, он был всё тем же взъерошенным типом и не мог быть никем иным, то сейчас в нём что-то такое незримое изменилось, скорей всего во взгляде, что ему, независимо от всех прежних взглядов на него, теперь хотелось бесконечно верить и в тоже время не верить собственным глазам и всему тому, что раньше о нём знал — он во всём себе источал уверенность и благопристойность.

— Нет вопросов. — Чуть ли не одновременно ответили Гай с Иваном, и в какой-то странной поспешности развернулись и выдвинулись на выход из этого проулка. Где каждый из них даже не думал смотреть себе под ноги, видя перед собой лицо того оставшегося в проулке человека, который вполне вероятно, что сейчас смотрит им вслед и что-то насчёт них соображает. Что не даёт им покоя и им нестерпимо хочется обернуться назад, и убедиться в том, что тот тип сзади, сейчас смотрит или же не смотрит им вслед — главное то, что им хочется обернуться и посмотреть на него. Но никто из них не оборачивается, и они так и идут вперёд на ощупь своих ног, скорей всего решив, что когда они достигнут выхода из проулка на проспект, то там, на повороте, можно будет посмотреть назад и убедиться в том, что тот странный тип находится на том месте, где они оставили его в своём воображении.

И вот когда они добираются до обозначенного в своих мыслях знакового места, выхода из проулка на проспект, и уже было приготовились мимолётом посмотреть назад, как в тот же момент, оттуда до них доносится голос того странного типа, назвать которого взъерошенным, язык не поворачивается. — Смотрите не споткнитесь!

— Что-что?! — практически одновременно отзываются Иван с Гаем. И как это часто бывает в таких предупредительных случаях, практически в соответствии с правилами той самой невероятной вероятности, когда тебе что-то такое предупреждающее говорят как раз в тот самый момент, когда об этом нужно больше всего побеспокоиться (при встрече с опасностью), и оттого, наверное, лучше было бы промолчать и этого не говорить, и дать возможность идущему или делающему что-то, самому сообразить, как о себе позаботиться, предупреждённые об опасности в тот же миг нарываются на эту опасность. В нашем же случае, Иван и Гай спотыкаются, и при этом друг об друга, и то куда они падают, тот предупредительный тип уже не видит, по причине того, что их падение происходит дальше за углом. Да и у него и без них было полно своих забот — с одним только костюмом вон сколько хлопот, и без щётки и воды из под крана и не вычистишь. А он ещё при этом своего лица не видел, хоть и ощутимо понимал, что и там порядка никакого, и он прямо сердцем чувствует, что с ним ему придётся повозиться не меньше чем со своим костюмом.

— Хотя нос можно и сейчас вправить на место. — Убеждающе себя сказал оставленный Гаем и Иваном в проулке человек без внятной самоидентификации, и тут же одним резким движением руки дёрнув носовую перегородку, со звучных щёлком вправил на место свой сдвинутый в сторону носком ботинка официанта нос. И, пожалуй, от таких звуков, сопроводивших процесс вправки носа незнакомцем без идентификационных отличий, можно было головой закружиться и от ассоциативных ощущений передёрнуться, а вот ему всё ни почём, и он себя чувствует вполне здорово, как будто не с его головой только что в футбол играли.

Между тем незнакомец без чёткой самоидентификации и пока с неизвестным именем, посчитав, что он здесь подзадержался, выдвигается на выход из проулка, где по выходу из него обнаруживает Гая и Ивана, так и не сумевших в должной степени воспользоваться его советом. Что и привело их к падению. Правда, для каждого из них последствия этой их не осмотрительности разнились. Так для Гая, шедшего чуть позади от Ивана, благодаря этому обстоятельству и тому, что он споткнулся об ноги Ивана и в итоге упал на его мягкую спину, всё более-менее обошлось — ушибленную ранее и сейчас об голову Ивана свою голову, он уже не так отчётливо чувствовал. Что же касается Ивана, то с ним не так всё облегчённо вышло.

Так в тот момент, когда до него донёсся голос знакового незнакомца, с предупреждением об осторожности, он в первый момент почему-то подумал, что тот совсем не зря это сейчас крикнул, после чего он с осознанием всего этого, смотрит в сторону этого типа, который как ему на тот момент показалось, смотря на него, посылает ему некий сигнал, значение которого он так и не расшифровал, и в этот же момент, зацепившись об свои же ноги, подкашивается и прямиком, головой вперёд, — о руках он и позабыл, а рефлексы почему-то не сработали, застряв руки в карманах брюк, — летит в сторону так быстро к нему приближающейся каменной мостовой. Затем Ивана оглушает какой-то удивительный звук — шмяк, и он ненадолго задумывается о природе возникновения этого до умопомрачения интересного звука.

Тем временем, присевший рядом с распластавшимся на мостовой Иваном Гай, как только приходит в себя и обнаруживает рядом с собой Ивана, которому необходима срочная помощь, переворачивает его на спину и, приподняв голову, за неимением под рукой ничего свободного, в том числе и своих рук, берёт и брызгами своих слюней освежает лицо Ивана. И это, что удивительно, помогает и Иван открывает глаза, и с бредовым и ничего непонимающим взглядом смотрит в упор перед собой и никуда больше. И хорошо, что на пути его взгляда оказался Гай, а то бы он, наверное, и его не заметил. Но так всегда бывает — это так называемый посттравматический шок. Где травмируемому человеку требуется концентрация внимания на себе и крайняя собранность, вот он и упирается на чём-то одном, чтобы отталкиваясь от этой точки опоры, в дальнейшем суметь собраться, вначале со своими расшатанными мыслями, а уж затем со всем остальным.

И хотя люди в пост шоковом состоянии себя ведут иногда крайне удивительно и иногда пугающе, правда людей знающих о таком их последственном поведении трудно удивить, — а Гай был одним из этих знающих людей, он вместе с Иваном стажировался интерном в отделении интенсивной терапии (а состояние шока там обычное дело), — всё же Иван сумел удивить Гая своим поведением.

— Здравствуй современник. — Как будто из другого бытия посмотрев на Гая, совершенно незнакомым голосом проговорил Иван. Отчего потрясённый Гай, с полным непониманием: «Что-что?», — чуть не выпускает из рук Ивана. Который в момент меняется в лице и в непонимании происходящего с ним, теперь задаётся вопросами: Кто я? Где я?

Что уже ближе к его пониманию Гаем, который всё же ещё с опаской смотрит на Ивана. И тут Иван расплывается в улыбке и со смехом заявляет. — Что, попался.

— Придурок. — Только и говорит Гай, отпуская Ивана и, поднимаясь на ноги. Вслед за ним на ноги было собрался подняться и Иван, но тут из проулка выходит их знакомый незнакомец и они замирают в том положении, в каком он их сейчас застал.

Между тем незнакомец как будто их и в упор не видит и знать не знает, и с таким неприступным видом, что и не подходи к нему, а если и решитесь, то строго по записи, поворачивается к ним спиной и с убеждённостью в своей правоте и какой-то сквозящей во всём его виде решимостью, не спеша идёт по направлению бара, и всё под внимательным наблюдением стоящего на ногах Гая и всё ещё сидящего на мостовой Ивана.

Когда же он без всякого раздумья берётся за ручку двери бара и без всяких затруднений с обеих сторон открывает дверь, и вслед за этим за ней скрывается, то Гай с Иваном в недоумении переглядываются между собой и Гай спрашивает Ивана: «Ты что-нибудь понял?». И тут без ответа со стороны пожавшего лишь плечами Ивана понятно, что он тоже ничего не понимает из увиденного. Правда у него есть свои соображения на счёт этого удивительного типа, вполне согласующиеся с той темой их обсуждения, от которой они весь день сегодня не отходили.

— Как первый вариант, ему действительно всю память выбили, и всех людей в баре сейчас ожидает удивительнейшее представление, когда этот тип туда зайдёт. — Начал свой рассказ Иван. — Он же для всех людей там в баре является человеком безрассудным и взъерошенным, от которого и раньше ничего хорошего они не видели, а сейчас им даже станет как-то очень страшно при виде той беззаботности, с которой он зайдёт в бар и займёт место за столом и, с добродушной улыбкой посмотрев на того самого официанта, который ещё полчаса назад носком ботинка исправлял ему нос, позовёт его к себе — кто знает, что он там в своей безумной голове задумал.

Ну а бледный как полотно официант, сразу же заподозрил не доброе, когда первым увидел в дверях бара взъерошенного типа, чей разбитной вид теперь внушал страх и трепет. А сейчас, когда этот тип с таким добродушием помахал ему рукой, то он в момент в коленях осел и, схватившись о барную стойку руками, дал себе зарок от неё не отрываться и стоять здесь до конца, какими бы его не соблазняли чаевыми. И только он так за себя решительно подумал и чуть ли не решил, как администратор бара уже тут как тут, и дрожащим от страха голосом и как чувствует официант, у него тоже коленки ног ходуном ходят от страха, начинает его убеждать откликнуться на призыв этого страшного типа. Мол, это ты тут официант, а не я, и в твоих служебных обязанностях чётко обозначено, откликаться на такого рода призывы клиентов.

— Но не зомби же! — в одно слово срезает администратора официант, сам не зная почему так назвав того типа. На что администратор от неожиданности и предчувствия самого страшного, — правоты официанта, — клокает языком в горле и чуть ли не оседает задом в пол от такого открытия. И только цепкость его рук не позволила ему так упасть низко перед своим подчинённым. Удержавшись же на ногах, он вместе с официантом с новым взглядом смотрит на этого, так и источающего благодушие типа, и как бы этого не хотелось им обоим и особенно администратору, он вынужден признать правоту слов официанта (официанту это польстило). Это тип определённо зомби, а как иначе ещё объяснить это его поведение, выносливость и стойкость.

Что, конечно, чушь несусветная и скажи администратору чуть ранее, что он может так когда-нибудь подумать, то он бы сказал бармену, чтобы вам больше не наливали. Но так уж сейчас обстоятельства вокруг удивительнейшим образом сложились, — у него в голове до сих пор стоит сумбур, а тут ещё появление как ни в чём не бывало этого типа в таком устрашающем виде, и само собой официант со своими утверждениями про зомби, — что он теперь был готов всему чему угодно поверить, лишь бы как-то всё это объяснить (не иначе сказалось то, что взъерошенный тип ему разок всё-таки попал кулаком по макушке). Ну а если этот тип, даже не будучи зомби, сумел оказать им столь крепкое сопротивление, то, что он может сейчас натворить, уже находясь в бессмертном статусе зомби.

— И что будем делать? — спрашивает официанта администратор бара, грамотно сообразившего, что в таких экстренных случаях, при встрече с неведомым, и подчиненный имеет право голоса. Тем более официант, как его там, вроде Витёк, по своему возрасту, — имеется в виду, что он подпадает под тот сегмент зрителя, кто любит кино про зомби, — должен знать, как противостоять всем этим зомби. Ну а у Витька уже давно есть готовый ответ, о котором не может догадываться и администратор — срочно, через задний ход валить отсюда.

И надо отдать должное проницательности администратора, с его предприимчивостью, он быстро сообразил дать дёру, не дав Витьку даже озвучить это своё предложение. И Витьку, вмиг потрясённому такой вероломностью администратора, — сам же гад подначивал меня бить его, — только и остаётся, как нагонять его. А он между тем вначале хотел поинтересоваться, а где же охранник Рембо? — так охранник просил их звать между собой.

— И где он? — заинтересованно спросил Ивана Гай, когда тот в задумчивости замолчал и не спешил раньше времени раскрывать тайну пропажи одного из ключевых лиц для разбитого лица взъерошенного типа.

— Разве это важно, когда мы не знаем, что там сейчас на самом деле происходит. — Ответил Иван.

— Предлагаешь пойти, посмотреть. — Спросил Гай.

— Даже не знаю, — сказал Иван, поднимаясь на ноги (давно уже пора, а то прохожим приходится в недовольстве обходить это неожиданное препятствие). — Одна часть меня, та, которая отвечает за любопытство, то есть за прогресс, — быстро поправил себя Иван, — даже не сомневается в том, что я пойду и загляну хотя бы в окно, тогда как другая часть меня, не столь прогрессивных взглядов, скажем так, придерживающая консервативного взгляда на жизнь, рассудительно подсказывает мне, что бог троицу любит. — Иван замолчал, уставившись на Гая. Чья реакция на его туманные объяснения была более чем предсказуема.

— Не понял. — В полной растерянности проговорил Гай. А Иван в ответ как будто надсмехается над ним и ему даже удивительно видеть такую недалёкость Гая, когда всё то, что он хотел сказать, на поверхности лежит (вот точно так себя ведут люди не умеющие понятным языком выражать свои мысли, а потом ещё обижаются на то, что их не так поняли). Правда, Иван всё же сумел доходчиво объяснить Гаю, что он имел в виду, в своём всуе упоминании бога (Иван просто иногда забегает вперёд, а ещё чаще путает местами причины и следствия).

— А что не понятного-то. — С потрясающим простодушием и самоуверенностью даёт ответ Иван. — Два раза по вине этого типа мы уже получили по голове, и новая с ним встреча, что-то мне подсказывает, пойдёт по тому же сценарию. — Сказав, Иван выжидающе посмотрел на Гая.

— А как насчёт правила, чему быть, того не миновать? — задался вопросом Гай.

— Тем более. Значит, если нам суждено с ним встретится, то мы встретимся. К тому же мы уже опаздываем на работу. — Сказал Иван, посмотрев на часы. И они, бросив напоследок взгляд в сторону бара, решив каждый для себя: «Туда больше ни ногой», — выдвинулись в сторону несения своей службы по защите здоровья населения, то есть в одну из клиник.

Правда, стоило им немного пройтись вниз, по мостовой, как они, опять же каждый про себя, в момент переменили это железобетонное решение, — всё-таки заглянуть туда придётся, уж больно там вкусных цыплят табака подают. — Что не трудно догадаться, было частью правды, и их это решение, ещё разок туда заглянуть, основывалось совсем на другом, а вернее, на другой причине. А вот на какой, то они и себе в этом пока признаться боялись, а что уж говорить о том, чтобы в этом признаться друг другу (известно только одно — она, эта причина, уж очень привлекательна сама по себе, и только о ней вспомнишь, как сердце начинает по-особенному, припеваючи биться).

Тем временем, там, в баре, по заходу в него, пусть будет взъерошенного типа, раз так он для всех там известен, события развивались по другой событийной спирали, совсем непохожей на ту, которую так живописал Гаю Иван. И в этой осуществлённой реальности, стоило только взъерошенному типу войти внутрь бара, как на самом пороге заведения, он к полной неожиданности Рембо, но только не для себя, вдруг наталкивается на него — администратор бара поручил Рембо стоять на входе и при появлении взъерошенного типа, дать знать (администратор как лицо предусмотрительное, не мог не рассмотреть этот вариант, а Рембо, потирая отбитые костяшки пальцев своих рук, тогда счёл всё это за чушь — и кто теперь спрашивается прав).

Ну а когда ты, имеется в виду Рембо, так для себя неожиданно близко, — когда он обернулся на звук открывшихся дверей к дверям, то лицо взъерошенного типа оказалось прямо перед ним и самую малость не хватало, чтобы им носами коснуться, — наталкиваешься на того, кого ты в последнюю очередь ожидал перед собой увидеть, то тут без особых вариантов — всё теперь зависит от того, как себя поведёт взъерошенный тип, а Рембо только и остаётся, как начав осаживаться в ногах, не моргая смотреть на взъерошенного типа и ждать от него на свой счёт решений. А какие они могут быть и будут, то об этом не трудно догадаться, учитывая характер их прежних взаимоотношений. О чём так же прекрасно догадываются стоящие за административной стойкой Витёк и администратор бара Завьял, только сейчас обнаружившие насколько похож вошедший тип на того взъерошенного типа.

А как только обнаружили, насколько он на него похож, то в них в один момент закралось сомнение — а не есть ли это тот самый взъерошенный тип, а не просто человек на него похожий, которому и нет никакого смысла под кого-то такого типа рядиться. Ну и как итог всему этому их на миг размышлению — они, растеряв в момент всю прежнюю самоуверенность, начали присаживаться в ногах, в попытке спрятаться от неминуемой расплаты со стороны взъерошенного типа — а для чего спрашивается он ещё пришёл, ясно, что заплатить по счетам, раз его так об этом требовательно все здесь просили.

Взъерошенный тип может быть так бы и поступил, как от него ждал весь местный служебный персонал, но он как вроде спешил, а тут на его пути, прямо не обойти, встал какой-то тип. И он, процедив сквозь зубы: «Отвали», — добивается большего, чем кулаком в зубы — Рембо освобождает собой проход — он в момент подкашивается в ногах и роняет себя на стоящий сзади от него стул и при этом так для себя и стула неудачно, что стул выскальзывает из под него, по причине того, что он со всего маху грохнулся на его краешек, и улетает в свою неизвестность, а Рембо уже грохается в свою известность, на пол.

Но взъерошенному типу совсем неинтересно, что там дальше решил поделывать Рембо, а он прямиком направляется к одному из стоящих в самом дальнем от входа углу столиков, отличающимся от других столов тем, что за ним в полном своём одиночестве сидит самого обычного вида человек, чей вид не был ничем особым примечателен и если в нём что-то и выделять, то разве что только толстенные очки, сразу и не поймёшь и не уразумеешь, какой страшной фокусировки.

— Он либо ни хрена не видит в них, либо до хрена разумеет, глядя в них на нас. — Примерно вот так виделся и мыслился этот человек теми, на кого он соблаговолил посмотреть.

Что в полной мере можно было соотнести и к присевшему за его стол взъерошенному типу, который не сразу удостоился взгляда со стороны этого человека в очках, — он был чрезвычайно занят, собирая с миниатюрный контейнер, похожий на тот, в котором хранятся грифельные стержни для механических карандашей, рассыпавшиеся на столе миниатюрные шарики, с виду похожие на ртутные, — а лишь только после того, как обратился к нему с вопросом. — Ну что скажешь? — На что человек в очках не сразу даёт ответ. А лишь после того, как он с помощью специальной стальной палочки загоняет шарик в контейнер, и, закрыв за шариком крышку, он поднимает свою голову на взъерошенного типа и, со всем вниманием на него посмотрев, спрашивает. — А что ты собственно хочешь услышать?

Ну а так как взъерошенный тип даже не думает отвечать на этот вопрос, то можно предположить, что он знает, что это не вопрос, а всего лишь прелюдия к основному вопросительному действу, которое непременно последует после того, как Настройщик, так зовут очкастого человека, выпустит из себя весь накопленный пар — этот вывод взъерошенный тип сделал, исходя из истеричного голоса Настройщика, а это следственно наводит на понимание того, что Настройщик и был тем человеком, в кого по касательной прилетел запущенный взъерошенным типом бокал. Что, в свою очередь, ещё на большее открывает глаза. Правда на что, то это пока остаётся невыясненным, но при этом можно сделать свои предположения о недружественном характере взаимоотношений между ними — они явно претерпевают не лучшие времена, если другие когда-нибудь и были, а это ещё более сомнительно. Ну а стоящий на столе бокал с частично отбитой ножкой, в перевёрнутом положении, где внутри него, как в невесомости, летают точно такие же ртутные шарики, прямо подтверждает выше приведённое предположение о направлении полёта бокала.

И как верно догадывался взъерошенный тип, Настройщик не ждал от него ответов на этот первый свой вопрос, а как человек рассудительный и собранный, он всего лишь хотел указать ему на недопустимость таких его действий, ведущих к беспорядку и бардаку в мыслях. — И не надоело тебе ребячиться. К чему все эти представления и перевоплощения, я ведь всё равно в любом обличие тебя узнаю. — Укоризненно покачав головой, нравоучительно, то есть наиболее ненавистно для тех людей, кто считает себя учёным и вправе учить других людей, вот так с укоризной качая головой, сказал Настройщик. — Нет, конечно, я понимаю, это твоя основная, как Понтифика задача, наводить мосты между людьми, но не также кардинально. Вот посмотри, что ты наделал. — Настройщик, кивнув перед собой, указал Понтифику на тот беспорядок, который благодаря таким его действиям на грани фола, возник на столе.

Ну а так как Понтифик привык доверять и верить на слово Настройщику, то он поверил, что то, что он увидел перед собой на столе, есть беспорядок и ничего больше. Хотя в самой глубине себя, он всё перед ним представшее, мог бы отнести к броуновскому движению, что есть не беспорядок, то есть упорядоченное в своей беспорядочности движение — а беспорядок тем и отличается от любого порядка, что в нём есть отклонения от прежнего порядка. И значит, то, что сейчас расположилось на столе перед Настройщиком, — там друг на дружке лежало несколько этих мини контейнеров, рядом с ними лежал неизвестного назначения прибор, с прыгающей стрелкой на циферблате, и по всему столу раскатывались эти ртутные шарики, — только со слов Настройщика можно было назвать беспорядком. Когда для Понтифика, впервые видевшего этот порядок-беспорядок, пока этот вопрос находился на стадии рассмотрения. Чем он и занялся, наблюдая за катающимися шариками на столе.

Ну а Настройщик, скорей всего был человеком увлечённым, в особенности этим своим увлечением, а может и не просто увлечением, а скажем так, смыслом всей его жизни, и он при виде такой заинтересованности Понтифика, несколько смягчился и даже готов был его выслушать. Понтифик же улавливает эти душевные изменения в Настройщике и дальнейшим проявлением своей заинтересованности продолжает подминать под себя Настройщика.

— А не перепутаются? — заинтересованно спрашивает Понтифик. На что Настройщик мог бы и вспылить: «А благодаря кому они тут рассыпались!», — но когда его спрашивают по его любимому делу, он обо всём забывает, и готов ответить на всё, что его касается и вас интересует.

— Их не спутаешь, — с каким-то внутренним душевным удовольствием говорит Настройщик, поднеся к одному шарику металлическую трубку, к которой этот шарик в момент залипает, стоило только Настройщику нажать на ней специальную кнопку. После чего он поднимает эту трубку с шариком на её конце и, поднеся её к лицу, через призму этого шарика смотрит на Понтифика. — У каждого шарика свой идентификационный частотный фон, в соответствии с генетическим кодом его носителя.

— А почему в форме шара? — спросил Понтифик. Настройщик расплывается в снисходительной улыбке перед таким невежеством Понтифика, не знающего элементарных вещей. За что, между прочим, к Понтифику могли бы возникнуть вопросы со стороны соответствующих структур — как он тогда выполняет свои служебные обязанности, не зная самых простых вещей. Но Настройщик, как тот, кому близки бесконечно многие знания, отчего он пребывает в состоянии одиночества, никогда не упустит возможности с ними поделиться — знание та единственная вещь на свете (в научном аспекте, а так есть ещё любовь и другие чувственные вещи), делясь с которыми, ты ими ещё больше восполняешься.

— Вся природная сущность, таким способом себя сохраняет от вмешательства внешней среды, через свою концентрацию самозащищается, сохраняя свой исходный элемент от размывания другими примесями. И если внешняя среда тебя поглотит, то всё равно исходный элемент, хоть и став составной частью чего-то большего, сохраняет самого себя. А чем на самом деле отличается от всех других каждый в отдельности шариков, то это огромнейший секрет, знать о чём, доступно только избранным. — Настройщик, сделав эту оговорку, сквозь сдвинутые брови посмотрел на Понтифика и, вдруг улыбнувшись, сказал. — Но тебе, я так уж и быть, скажу. — Настройщик, чтобы придать значительности своим словам, делает многозначительную паузу, необходимую ему, чтобы выдохнуть и снова вдохнуть, после чего он на пониженных тонах своего голоса сообщает ему эту за семью печатями тайну.

— Каждая составляющая шарика содержит в себе элемент розни, и это не только физический элемент, а это также элементы другой не физической сущности, как например, его радиоактивность, но только не в том физическом понимании, как мы о ней знаем. А эта активность есть скорее энергетическая способность элемента проявлять себя. — Поглядывая то на Понтифика, то на шарик перед собой, сказал Настройщик. После чего он берёт один из контейнеров и погружает в него этот шарик.

— А я вот слышал, что от массы и значения тела зависят его гравитационные качества. И чем значительней вес тела, то тем большей гравитацией он обладает. — С этими словами Понтифик приложил палец своей руки к находящейся ближе к нему стороне бокала. И находящиеся запертыми внутри него шарики, все как по команде, вначале застыли на одном месте, после чего, как это делают аквариумные рыбки, потянулись к пальцу руки Понтифика. Когда же они все собрались со стороны его пальца, Понтифик с улыбкой на лице переводит свой взгляд на Настройщика, где натыкается совсем не на то, что он ожидал увидеть. А увидел он не благодушие человека, с чьим домашним питомцем поиграли и тот остался доволен, а он не сказать, чтобы озлился, а ему стало как-то по собственнически ревностно обидно — как оказывается, не он один способен вызывать ответные чувства у науки.

И Настройщик, чтобы себя окончательно не выдать, возвращается к началу разговора и спрашивает Понтифика. — Так что ты хотел узнать?

— Твоё мнение насчёт всего тобой услышанного. — Сказал Понтифик.

— Я много чего слышал. И, между прочим, и сейчас продолжаю слышать. — Сказал Настройщик. И как понял Понтифик, приметив за ним, что он краем глаза ведёт наблюдение за бокалом, где шарики продолжали окружать прижатый им к стенке бокала палец, то он находился в некотором затруднении и замешательстве. Настройщик не знал, что делать, предпринять ли ответные действия со своей стороны и прижать палец к бокалу, — а вдруг тогда его гравитационное поле окажется не столь сильным и тогда он окажется, как минимум, посмешищем в своих глазах: «Вот чем тебе отплатила наука, на алтарь которой ты всего себя принёс, она, как оказывается, любит невеж и бездарей, для которых она всегда будет девственно молода, а для тебя она уже умудрённая опытом зрелая дама, с которой уже не обретёшь прежней новизны открытий. А если что-то и удастся в итоге новое открыть, то на это будет столько положено трудов, что и не почувствуешь радости от этого открытия», — или же так и оставаться в неведении, но зато не осмеянным самим собой и этим Понтификом, который обязательно везде разнесёт, как он сделал его, только на словах великого знатока всего, когда на самом деле, его даже элементарные частицы не уважают и так ко мне и льнут.

— Я всегда этим знатокам учености и якобы мудрости говорил. Не хрен мудрить и умничать, будьте проще и элементарные частицы к вам потянутся. — Перед глазами Настройщика так и предстал Понтифик, разгорячённый этой своей речью, с которой он обрушился на всех учёных мужей, а толпа невежд, чьи лица смазала окружающая их реальность, ему в этом, яростно сбивая в пыль ладони своих рук, аплодирует. Тут Понтифик из его представления, выбирает из всей массы учёных мужей именно его, — а выбор, между прочим, был более чем внушительный, — и, ткнув в него указательным пальцем (что поделать, такая у Понтифика привычка, в понравившихся ему людей тыкать пальцем), — да-да, именно в тебя тычу, паскуда, — уже словесно обращается к нему:

— Да, многие знания, это многие печали. Так ведь? — И Настройщик сразу же просёк (это слово из их научного сленга, оно облегчает взаимоотношения со вновь открываемыми частицами, которые любят всё новое и модерновое), что Понтифик не просто так его спросил, и в его вопросе, наверняка, есть подвох.

— Да что ж такое! — в ярости возмутился про себя Настройщик, догадавшись, что здесь не так. — Он ожидает, что я непременно соглашусь с этим всем известным утверждением и тем самым косвенно соглашусь с первым его утверждением, превозносящего невежд и неучей, и низвергающего нас, учёных мужей, в пропасть своего невежества. Не бывать такому! — налившись гневной краской, возразил прямо в лицо тому представившемуся Понтифику Настройщик. Что немного его успокоило, и он добавил к уже сказанному. — Что же касается тех, про кого ты мне так неумело намекаешь, то скажу одно. Я ничего нового не услышал и не мог услышать. Хотя бы по причине того, что больше своего содержимого не осмыслишь и выше своего уровня понимания не рассудишь, в общем, как у вас там говорят (—У кого? — не мало удивился Понтифик — ясно, что у невежд, но об этом знают только знающие люди, а не невежды), выше головы не прыгнешь. А для того чтобы уметь мыслить стратегически или же простыми словами, другими категориями той же мысли, нужно по крайней мере знать, что есть другие уровни и категории мышления. И если сумеешь отречься от себя и заглянуть в другие плоскости понимания, то… То тогда ты увидишь. А вот поймёшь ли ты что-то из представившегося тебе, то это другой и возможно что, не разрешимый вопрос. — И Настройщик, чтобы поставить жирную точку в сказанном, решился-таки прижать свой палец к стенке бокала. Но так как это решение пробивало в нём для себя путь столь долго и сложно, то он не рассчитал силу подношения своего пальца к бокалу, и получилось так, что он не приложил к нему палец, а со всей своей напористостью ткнул в него.

И как результат, бокал не смог устоять на месте и, соскользнув с удерживающего его с другой стороны пальца Понтифика, слетает со стола и падает в глубину застольного пространства. Откуда вскоре доносится звон разбившегося стекла, а затем перед перекошенными в недоумении лицами Понтифика и Настройщика предстают взмывающие вверх шарики.