8. Измены
Иван перешёл на второй курс, когда услышал сплетню: Машка встречается с да Силвой.
Поначалу он не поверил нелепому слуху. Конечно, с Машкой они виделись теперь реже, что понятно: лекции, семинары, времени в обрез. Это не школа, где каждый день можно любоваться друг другом.
На летнюю археологическую практику в Херсонес она уезжала торопливо, прощались на бегу. Но так тоже бывает.
Звонила из Крыма, голос нормальный. От страстных бесед уклонилась, что тоже понятно — какая страсть, когда в спину дышит потная очередь на междугороднем?
Спросить: «Любимая, не встречаешься ли ты, случайно, с Васькой?». Глупо. Однако ждать мочи нет.
Позвонил да Силве.
— Надо переговорить.
Встретились, по старой памяти, во дворе.
— Ну? — тяжело уронил пират.
И по колючему блеску глаз, словно затянутых прозрачной плёнкой, Иван мгновенно понял: всё правда.
Он ощутил это, но не успел вписаться в новую реальность. Язык бежал впереди, и Иван позорно, бездарно выдавил:
— Ты же не любишь её так, как я…
Будущий капитан, усмехнувшись, начал разворачиваться, чтобы уйти джентльменом. Иван с криком рванул друга за плечо и впечатал кулак между карих глаз. А нос вечно был у Васьки слабым местом.
Метелили друг друга со всей дури. С Васькиной морды кровь лилась, как из зарезанного поросёнка. У Ивана вылетел зуб. Их разнимали, стоял ор, из окон глазели старухи. Дальнейшее из памяти стёрла гигантская губка.
Разговор с вернувшейся в город Машкой был коротким.
— Звоню в последний раз.
— Маша, что ты делаешь, Маша, — растерянно сказал он.
— Пора взрослеть, Ваня. Спасибо за всё. Жизнь продолжается.
Встретились они через двадцать лет.
Шла осень восемьдесят девятого. Народ зверел, отоваривая талоны на сахар и водку. К этому моменту Иван уже пережил неудачный брак и развёлся. Он бежал к метро — свободный кооператор в шикарной спортивной куртке и настоящих джинсах. И — наткнулся на взгляд глубоких серых глаз, опушённых всё теми же ресницами.
— Стой, стой! — она ухватила его за рукав. В сердце ударила тёплая волна.
— Машка!
Кинулись друг к другу, смущённо отстранились.
— Ты куда?
— За картошкой, — засмеялась, показывая авоську. — На рынке вроде есть. Дорого, и очередь, зато есть.
— Какая, к чертям, картошка… Пошли куда-нибудь, посидим…
В мороженице болтали о всякой чепухе. Он жадно смотрел на неё. Она почти не изменилась — тот же румянец на высоких скулах, тот же слегка задыхающийся голос. Пополнела, конечно. Но ему было плевать. Это была всё та же Машка. Словно все двадцать лет хранилась в кладовке, и вот её вынули и показали ему, и всё вернулось. Его тянуло к ней с прежней, теперь слегка пугающей силой.
Они начали встречаться. Поначалу — стесняясь странного импульса, неумолимо толкавшего к сближению. Оба ощущали неудобство, приводящее в смущение: взрослые люди, а как подростки… на пятом-то десятке?
Машка переживала этот взрыв влечения истинно по-женски. Когда Иван рассказал о своей прежней жизни, о развалившейся семье, порывисто вздохнула:
— Теперь найдёшь себе молодую…
— Эт-то ещё почему?
— Первый брак часто по глупости. Второй — осознан. Во втором браке жена всегда моложе мужа.
— Ты мудрая черепаха Тортилла, — сказал он.
Оба старательно делали вид, что эти встречи — просто дань щенячьей любви-дружбе двадцатилетней давности. Мы же друзья, да? У каждого своя жизнь, мы взрослые люди. Разве взрослым людям запрещено встретиться, вспомнить былое? Нет тут ничего дурного.
Мобильных телефонов ещё не знали, Иван Машке звонить домой не мог — не стоило наводить на неприятные размышления потомка пиратов. Вечерами она выходила прогуляться и звонила из телефона-автомата.
Ивана это удивляло: неужто Васька не видит ничего странного в регулярных вечерних отлучках жены? Однажды прямо спросил об этом. Был вечер, сидели в заросшей аллее парка. Машка не отвечала, он открыл было рот продолжить расспросы и с ужасом увидел, как по её щекам текут слёзы. Потом она говорила, задыхаясь, сморкаясь, безуспешно пытаясь отыскать сухое место на промокшем платке.
Машка была примитивно несчастна с мужем-капитаном. В деталях Иван не разобрался, женские доводы, он знал, надо делить на десять. В сухой остаток выпали отсутствие рейсов, грошовое жалование, нарастающее Васькино отчуждение, а в качестве бонуса — необходимость самой таскать с рынка пресловутую картошку.
— Все так живут, Маш, — осторожно сказал он.
Проходившая мимо молодая мама с коляской косилась с любопытством.
— А я… не хочу… так… — еле выговорила Машка, с отчаянием глядя на коляску. — Я же… не виновата…
— В чём?
Она уткнулась в его плечо. Её плечи тряслись.
…Оба страстно желали ребёнка. Но — не получалось. Сначала это казалось случайностью: бывает, не всё сразу. Затем начались хождения по врачам. Те смотрели сочувственно, однако помочь не могли: неизлечимое бесплодие. Василий почернел. Сын был его мечтой: наследник, будущий капитан, который продолжит славный род моряков Сильвенко. Молчал неделями, смотрел в сторону. Временами становился приторно вежливым — «лучше бы побил», всхлипнула Машка. Приноровился пропадать на работе, а то и вовсе не ночевать дома. На Машкины упрёки отвечал ироническими усмешками. Когда же та нерешительно заговорила об усыновлении детдомовского ребёнка, взорвался — «Мне подделок не нужно!». Глаза налились кровью, губы тряслись, усы топорщились. «Ты меня обманула!».
Ночевал капитан в кабинете на диване. Наутро всё вроде бы успокоилось. Но в доме Сильвенко звучали теперь только разговоры о погоде да вечно включённый телевизор.
— Дура я, что тебе рассказала, — еле слышно прошептала она. — Забудь, забудь!
— Машка!
Она вырвалась, вскочила, побежала. Он ринулся за ней. Но не успел: Машка тормознула какие-то жигули, упала на переднее сиденье, машина резко взяла с места.
Она исчезла на месяц. Иван не находил себе места. В конце концов подкараулил возле школы, в которой она работала, догнал. Машка нервно огляделась.
— С ума сошёл? Нас же увидят!
— Плевать.
— Тебе плевать, а мне — нет. Бабы завистливые, по школе слухи пойдут…
— Поехали ко мне. Надо поговорить.
Она стояла, покусывая губы. Неохотно кивнула.
Он привёз Машку в хрущёвскую двушку, оставшуюся от родителей. Она бродила по квартире. Увидела над письменным столом фотографии в рамках. На одной четверо мальчишек скалятся в объектив, на другой — она сама в школьном платье. Провела пальцем по стеклу. Не оборачиваясь, спросила:
— Моя фотка с тех пор тут?
— С тех пор.
— А вот у меня твоего снимка нет, — сказала задумчиво. — Ты поговорить собирался?
Он осторожно обнял её. Она не отстранилась.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Не уходи. Я люблю тебя. Бросай своего капитана. Выходи за меня замуж.
— Ванька, — голос был недоверчивым, — что за фантазии? Сейчас нам по сорок, вид ещё товарный. А будет по шестьдесят? Ты — бодрый моложавый мужчина, я — старушка. На фиг я тебе, такому видному, в шестьдесят?
— Но я же люблю тебя, — возразил он, — и всегда любил. Мало мы ждали, что ли?
Осенью девяностого Сильвенко развелись, вскоре Иван с Машкой расписались. Прямо из ЗАГСа ринулись в Пулково и оказались в Греции.
Вечером сидели на остывающей гальке у полосы прибоя. Из тёмной дали набегали волны. У горизонта медленно ползли огоньки судов.
— Я список кораблей прочёл до середины, — сказала Машка. — Никогда бы не подумала, что со мной такое может произойти.
Он засмеялся.
— Список ещё не прочитан, Машка… вся жизнь впереди!
— А вот и не вся, Ванечка. Две трети уже прожили. Поздновато мы с тобой встретились.
— Зато что осталось — наше.
— Наше, — подтвердила она и пошла к воде. Слышно было, как под её ногами хрустит галька.
— Купаться будем, кооператор? — крикнула из темноты. — А голыми? Слабо?
Какие это были годы!
Ощущение силы и счастья переполняло его. Бизнес летел на крыльях. Дома ждала любимая.
В девяносто шестом Иван уговорил Машку пойти на встречу класса. Хотел похвастать, к чему привёл школьный роман.
Да Силва на встречу вроде не собирался.
— Не до нас сейчас Ваське, — сообщил Джо, — высоко взлетел дружбан наш.
Оказывается, в капитане Сильвенко сработали-таки гены предков-пиратов: моряк сумел оседлать приватизацию пароходства и стал практически его владельцем. Логистика, недвижимость, отели на тропических островах…
— Олигарх, в общем, — подвёл итог Джо.
Машка с Иваном стали гвоздём вечера: счастливые, богатые, успешные. Бабы глазели завистливо.
Отплясывали под хиты семидесятых. Вдруг по залу прошла волна. Иван оглянулся. Сквозь дым на него упал тёмный взгляд.
Послышался ломкий голос Машки:
— Василий, не смей.
Да Силва приближался неспешно. Упала мёртвая тишина. Со стороны окна обстановку сканировал мускулистый Джо.
— Не погань людям вечер, да Силва, — сказал Иван.
— Вот слова честного, порядочного человека, — учтиво отозвался да Силва, — слова джентльмена, не склонного разрушать семьи…
Тут-то Иван ему и врезал.
Разбили зеркала, поломали большой фикус. До милиции дело не дошло — гений переговоров сунул пачку купюр кому надо. Машка наорала на обоих мужей. На прощание те пробуравили друг друга суровыми взорами.
Прошло восемнадцать лет. Но взаимную неприязнь эти годы не остудили.
