Игра Теней. Архивы Логри. Том II

Игорь Самойлов, 2021

В новом романе серии «Проект 2050» события развиваются невероятным образом, ставя главного героя перед трудным выбором: стать чем-то новым или остаться самим собой. Тайные механизмы управления человечеством раскрываются, и незримые до настоящего времени вершители судеб проявляют свою суть.

9

Как бы то ни было, а проявился существенный плюс во всех этих событиях, рухнувших на меня. Я наконец-то смог путешествовать, открывать мир по-новому. Ректор смирился с моими частыми отлучками. Ну и финансовая поддержка Института помогла. А старая добрая Англия стала одним из самых часто посещаемых мест. Мастер Эккерман, который по неизвестной причине сделал меня почти наследником его дома, подарил мне такую возможность.

Его ничем не примечательный с виду дом на окраине Лондона стал почти родным. За последние несколько месяцев, прошедших с той ночи, когда погибли Эдельвейс и хранители, я провел в нем достаточно времени. Дом Мастера Манускриптов. Он был теперь в моем полном распоряжении. Но наиболее важной, конечно, оставалась библиотека, которая располагалась в этом доме. Собственно, весь дом и являлся библиотекой — за исключением нескольких комнат на первом этаже и небольшой кухни. В этой уютной кухне в традиционном английском стиле я так освоился, что часто и засыпал прямо здесь за очередной книгой.

С книгами, впрочем, было не все понятно. Я чувствовал, что дом намного сложнее и многоплановее, чем то пространство, что я исследовал. Загадок этот дом в себе таил не меньше — если не больше, — чем дом Петра Иннокентьевича. Но они мне были недоступны. На виду стояли книжные шкафы с редкими, порой уникальными книгами, но… при всей своей уникальности они не являлись необычными.

Я же хотел найти нечто другое. И не мог. Дом был недоступен для меня. Лишь только его небольшая часть, лежащая на поверхности, открывалась передо мной. Я не хотел думать, что это как-то связано с шепотком Луциануса, но других гипотез не было. Дом словно чувствовал во мне нечто чужеродное и отвергал это.

В такие минуты я, чтобы не поддаться отчаянию, выходил и гулял по городу. Лондон великолепен. Имперский город. Наследие прошлого величия. Почему-то мне нравилось приходить в собор Святого Павла и смотреть через щели в полу на пространство нижнего храма. Как будто эта ярусность была отражением чего-то иного, нездешнего…

Я уже понимал, что есть города, которые особенно сильно связаны с мирами иными. Лондон был одним из таких городов абсолютно точно. И еще здесь меня прямо-таки накрывало понимание, осознание древности той истории, той войны, в которую я оказался вовлечен. Созидались и уходили в небытие города, страны и цивилизации, но война не прекращалась. Она видоизменялась и мутировала в разные формы противостояния, но всегда оставалась в человеческой истории. И нечеловеческой — тоже.

И как угораздило меня попасть в эти жернова, я не понимал совершенно. Бродя по этому городу до изнеможения, я не мог найти хотя бы мало-мальски убедительного объяснения.

Терзаемый сомнениями, я, уходившись до изнеможения, уснул. Мне снилось одуванчиковое поле.

Даже во сне я вдруг осознал, что это не просто сон, а воспоминание из моего детства. Мне было года четыре или лет пять. Мы жили тогда в маленьком поселке, зажатом среди озер и лесов. В один из летних, очень солнечных, вероятно, июньских, дней я вышел из дома и увидел перед собой огромный живой ковер из цветущих одуванчиков. Тысячи маленьких солнышек озаряли мир своим теплым светом. Это было непередаваемо радостное, даже восторженное ощущение, вызванное этим особенным цветом и светом, который был повсюду. И в цветении одуванчиков, и в сиянии солнца — такого, что казалось: небо тоже стало желтым. И даже стены домов отсвечивали теплым солнечным оттенком.

Я сделал несколько шагов по этому льющемуся светом ковру и лег на спину. Потом закрыл глаза и замер. Мне казалось, что я в какой-то момент растворился в окружающем. Что меня не было в частности, но что я был во всем. В каждой мельчайшей доле пространства. Я мог чувствовать мир невероятно четко. Я слушал и слышал. Как стрекочут о своем кузнечики, как бабочки и стрекозы взбивают воздух своими невесомыми крыльями, как гудят шмели и перешептывается между собой этот незримый многочисленный народец, населяющий зеленый живой ковер, раскинувшийся по земле. И такая радость, такое счастье, такое невероятное наслаждение и исполненность были разлиты по пространству, что, казалось, ими можно дышать. Все было настолько наполнено жизнью, что сам мир словно звенел от какого-то особенного напряжения.

Я повернул голову, открыл глаза и увидел над собой огромные одуванчики. Они были повсюду. Цветы окружали меня со всех сторон. Величественные, волнующие, невероятно прекрасные. Их почти круглые желтые головы напоминали солнце. В их соцветиях копошились пчелы, шмели, разноцветные жуки и прочие насекомые, собирая душистый нектар или просто наслаждаясь их совершенной красотой и цветом. Они, одуванчики, словно давали им жизнь, и эта жизнь достигала здесь своего апогея. Своей исполненности. Своего смысла и своего предназначения…

И времени не стало. Мир замер, цепко схваченный предельной и неизмеримой гармонией, словно пойманный игривым котенком солнечный зайчик. На мгновение. Или навсегда.

Следующий день тоже был солнечным и теплым. Я вышел из дома и точно так же, как и вчера, лег на спину на этот зеленый ковер. Меня так же, как вчера, окружали одуванчики. Но как же все изменилось! Их золотые цветущие головы стали седыми, ярко-зеленые листья утратили свежесть и стали бурыми по краям, а стебли высохли и потемнели. Не было ни пчел, ни шмелей, ни бабочек. Только ветер порывами налетал на покрытый белесой сединой ковер и срывал пух с беззащитных потускневших цветов, обнажая их почерневшие, засыхающие головы.

«Вот так и человек, — подумалось мне, — рождается, цветет, а потом седеет, вянет, и уносит его ветер призрачным пухом, куда захочет».

Стало грустно. Так, что уже и не разберешь, чего больше: радости или грусти — осталось после воспоминания. Сердце томилось и волновалось непонятной тревогой. Здесь я и проснулся с ощущением, что вот-вот вспомню еще что-то важное. Но — нет…

Я встал, налил воды в стакан, добавил малинового сиропа и залпом выпил. Воспоминание сияло в памяти абсолютно ясным впечатлением, словно случилось вчера. Интересно, моя любовь к одуванчикам оттуда, из того детского переживания-откровения, или же из еще более глубокого прошлого? А может, все это происходило в Логри? И связь моя с миром Принцессы намного дольше, чем мне кажется? Но почему же тогда я ничегошеньки не помню? Сплошные белые пятна.

У кого-то из древнегреческих философов, кажется, Платона, была идея, что душа человеческая, прилетая на землю, так крепко ударяется о нее, что забывает все, что знала, и вся последующая воплощенная во плоти ее жизнь — мучительное воспоминание самой себя.

Так поэтично и так трагично. А еще весьма похоже на правду. В нашем прошлом у каждого найдется немало порой совсем уж необъяснимых провалов в памяти. Иногда это люди, которые говорят, что знакомы с тобой, а ты видишь их в первый раз (ну или тебе так кажется), иногда места, которые узнаешь, например, на случайно встреченном фото, но ты-то знаешь, что никогда там не был. А еще постоянное такое дежавю, как навязчивое напоминание о словно какой-то еще одной, параллельной, жизни.

За окном шел дождь. Ну как же — Англия, сэр! Я открыл форточку, подышал ночной влагой да так и оставил окно открытым. Лег, ощущая здесь себя несколько чужим, и снова уснул под шум падающих капель.

Было раннее утро. Я медленно потягивал апельсиновый сок и, глядя в окно, размышлял о том, что мне надеть. Вроде бы солнце, но ведь Лондон… он такой… переменчивый.

У меня была договоренность о бранче с одним любопытным персонажем. В списке Створкина, который я обнаружил вместе с прощальным письмом, данный господин был обозначен как поверенный в юридических и коммерческих делах в Соединенном Королевстве. Вообще список Петра Иннокентьевича был впечатляющим. Не только Великобритания, но и Германия, Франция, Италия — в нем присутствовали почти все европейские столицы, и не только европейские. Стамбул, Бейрут, Дамаск… зона ответственности Створкина была огромной. Ее размер словно еще раз подчеркивал масштаб этого человека. Лондон стоял первым в списке. С него я и начал несколько месяцев назад.

Это был крепкий высокий мужчина спортивного телосложения, лет сорока пяти. Его лицо было странным. Вроде бы смотришь на него, и все кажется нормальным: глаза, прямой нос, светлые волосы, но стоит отвести взгляд — и тут же ловишь себя на мысли, что уже забыл, какие у него волосы, какого цвета глаза, и понимаешь, что помнишь только какой-то размытый, смутно отображаемый в памяти образ. Профессиональная маскировка на высшем уровне. Я так и не знал точно, кто он. Имя у него было под стать внешности. Звали его Джон Смит, и это была уже наша третья встреча.

— Итак, позвольте мне передать вам документы, подтверждающие ваши полномочия на управление активами господина Створкина. Кроме того, — здесь мистер Смит сделал многозначительную паузу, — мне также было поручено отдать вам следующую вещь.

Тут он вынул из внутреннего кармана пиджака небольшой конверт из плотной белой бумаги и положил его на стол передо мной.

— Что это?

— Это ключ от персональной ячейки в Национальном банке Шотландии. Адрес отделения внутри. Господин Створкин оставил исчерпывающие пояснения насчет этого предмета.

— Какие именно?

— Ну, например, о том, чтобы передать ключ только вместе с остальными документами и только после определенного промежутка времени.

— Что-то еще? — с надеждой спросил я. Любая весточка, даже намек на то, что мне делать дальше, требовались невероятно. Створкин просто обязан был подумать о том, как все будет после него. Так мне казалось почему-то.

— Это все, — развел руками мистер Смит. — Впрочем, господин Створкин сказал, что вам, возможно, понадобится моя помощь в получении информации.

— Какого рода информацию он имел в виду?

— Любую информацию о любом человеке. У меня хорошие источники.

— Я понял, — мягко перебил его я. Сказано достаточно. Во всяком случае, для меня.

Конец ознакомительного фрагмента.