Питерский битник / Поваренная книга битника

Игорь Рыжов, 2009

Книгу заметок, стихов и наблюдений «Питерский битник» можно рассматривать как своего рода печатный памятник славному племени ленинградского «Сайгона» 80-х годов, «поколению дворников и сторожей». Игорь Рыжов определял жанр своего творчества, как меннипея («Меннипова сатира») – особый род античной литературы, сочетающий стихи и прозу, серьезность и гротеск, комизм и философские рассуждения. Стиль автора предполагает, что эту книгу будут читать взрослые люди. Присутствует ненормативная лексика! В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

© Рыжов И., 2009

© Оформление. ООО «Издательско-Торговый Дом “Скифия”», 2022

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Большое видится на расстоянии…

Игорь Рыжов частенько повторял эти слова, цитируя одну из своих многочисленных тёщ, как он добавлял, самую любимую. Игорь Рыжов: битник, сайгоновский поэт, алкоголик, незаконченный романтик, маргинал, «золотой голос Треугольника», клоун без зала, циник, лирик…

Слишком много слов. Вообще, трудно писать о поэзии человека, не считавшего себя поэтом. Как друг, я, наверное, чересчур предвзята, а как жена, слишком снисходительна. «В Начале было Слово… И судя по всему, нецензурное» (И. Р.)

Откуда вышел Рыжов, где было его Начало? Да все там же. «Ленинградские дворы… Фабричные районы — задворки открыточного Невского, изнанка блестящего эстрадного пиджака, пропахшего потом и видимая только за кулисами. Сколько песен и стихов вышло отсюда, и сколько еще выйдет, с каждым поколением, открывая только ему ведомую романтику родного микрорайона, который и ближе, и лучше, и уж совсем не сравнится с тем, что через улицу и далее до хлебозавода!..». У Рыжова на всю жизнь сохранился детски ясный взгляд на мир, наивность, но без нарочитости. Солнце, оттого, что иногда вдруг заглядывает в выгребную яму, не перестает от этого быть Солнцем. Конечно, если это действительно Солнце, а не фонарик, упавший в дерьмо.

Разгадать бы Ночь, как ребус, прицепить медаль на бантик.

Незаполненный троллейбус, незаконченный романтик.

Дома — сыр и чашка кофе, дома — все, чем жив сегодня,

Звезд рассыпанные крохи, светел был пирог Господень.

Два шага до горизонта, манит кто-то, умоляет,

Я не вижу — вот позор-то! Я ее лишь представляю!

Лодка в небе, землю клонит, лодка в небе, лодка в небе.

Я б уплыл бы, да догонит: «С кем бы? Как бы?»,

— просто, с ней бы…

Стихи он писал всегда. На запотевшем стекле троллейбуса, в школьных тетрадях, на пустых пачках сигарет, на полях газет, пьяный, трезвый — писал и категорически отрицал себя как Поэта. «Дышу я просто так, иначе не умею». Для поэтов стихи — средство самовыражения, интимного диалога с Богом, для него — физиологическая потребность, голод, утолить который можно, лишь выплеснув его наружу.

Обычное естество, такое же, как пищеварение или Любовь.

Уменье связывать слова сродни умению вязать носки, допустим,

Немного лирики, немного грусти и вот уж сердце льется из руки.

И так кружится голова, а дальше — полное затменье,

Искусство ль это? Нет, едва ль, скорее, чувствовать уменье…

Лирика Рыжова очень нежная и светлая, и если он иронизирует, то исключительно над самим собой. «…Ты знаешь, с какого-то времени, мне стало проще думать образами. Я их, включая обстоятельства, вовлекаю в стихотворную форму. Прикидываться художником гораздо проще, чем им быть на самом деле. Стеб, если хочешь, всего лишь сублимация естественного посыла души, в условиях невостребованности, в никуда, порождающая, порой гипертрофированные формы. Я не отпущу свое сознание, пусть льется…».

Обыкновение разлуки, как дней осенних перебор,

А солнце, предвкушая муки, садится жопой на Собор.

Закат согреет лишь поэта своей предсмертной красотой,

Как, догорая, сигарета в руке любимой и простой.

Из тех, что по ночам не снятся, и не мерещатся в окне,

Я — не Поэт, и преклоняться мне не пристало перед ней.

Мне хочется лишь эти пальцы в своей ладони сжать сейчас,

Пускай безумные страдальцы стихи слагают сгоряча,

И мечутся в ночи весною, барахтаясь в обрывках слов,

Чтоб одиночество, родное, в них образ зыбкий обрело.

Мне хочется Тепла живого! Крови горячей! Кожи соль:

Того, пред чем бессильно слово: Руки любимой и простой

Лишь ощутить Прикосновенье…., а дальше —

пусть идет, как есть,

Разлуки, пусть, обыкновенье вернется — я уже не здесь!….

Когда заканчивается подражание (а оно необходимо!), то начинается искусство или же просто, «свое». Стихи Рыжова не академичны, стиль и рифма танцуют, здесь есть постоянное движение как в превращениях Алисы в Стране Чудес: туда, обратно и — все-таки, — опять туда. Стремление к порядку — пусть даже стихотворному, всегда влечет за собой насилие, боль, смерть.

Запущенность — естественное положение вещей, органичное самой природе.

С недосыпу, с недосыпу

Все, как в дымке колыбельной.

Снег устало зерна сыпал,

Словно сеятель похмельный.

Войлок ассоциативный

С головою съел березку.

Злой и даже не противный

Постовой на перекрестке.

Люди медленны как рыбы,

Всем — куда-то, мне — откуда.

Слез заветные порывы,

Выгнала с утра, паскуда.

Об органике стихов Рыжова и его лексике хочется поговорить отдельно. «В самой фразе “Художник (поэт, артист, музыкант и т. д.) должен все пропускать через себя” есть нечто физиологическое, сродни приему пищи». Рыжова уже успели обвинить и в порнографии, и чуть ли не в эксгибиционизме — публичном выставлении на показ той части интимной жизни, о которой часто стесняются не то что писать, но и упоминать.

Что тут сказать? Показной цинизм Рыжова есть не что иное, как переходная стадия «лирика».. «Лица всех, кого когда-то любил, начинают сливаться в одно большое лирическое пятно, и оттуда выход лишь один — в цинизм».

Я онанировал на Нину,

У Нины минные они:

Холмы, поля, кусты, равнины,

Пещеры… Да продлятся дни

Благословенной девы Нины!

Мне горячо от зрячих снов.

Пусть я наделал на штанину,

Не зря, куплю еще штанов.

Куплю я «Старки», вазелину,

Для хода плавного руки.

Моим подарком будет Нина

И это славно, мужики!

Можно быть отвратительно пошлым, не произнеся ни единого непечатного слова. Если кому-то не нравится, как Рыжов использует слова, это, видимо, те, кто по жизни не встречался с сильными чувствами, которые описать можно только сильными словами. Совершенно очевидно, объяснимо и предсказуемо, что у таких людей отношение к Слову как у дошколят к соитию: «непонятно, чего это папа с мамой друг по другу ползают». И не объяснить им, недозревшим, что внутри секса бывает Любовь — и это одно, а бывает и без нее — и это совсем другое. Они просто не отличают!

Грань, в данном случае, определена внутренней культурой и рамками общественной дозволенности. Культура — это взаимообразующий элемент, который может разные слои общества хотя бы пару минут заставить поговорить на языке, одинаково понятном ритору и оппоненту. Тогда, может, не нужно будет везде искать порнуху, как та гимназистка, что «краснела при слове “омнибус”, потому что оно похоже на “обнимусь”».

За границами души всегда начинается чья-нибудь другая. Наше дело — лишь ощутить ее как гармонию, или отвергнуть, переступая через себя или собеседника.

Если в ХIХ веке в русском обществе процветала фальшивая мораль, то нынешнее общество предлагает нам фальшивую аморальность. Окружающая культура формирует художника, и он уходит в дешевую попсу. Рыжов выбрал свой путь. «Все, чего я добился как личность — это, сначала, полное неприятие системы, потом параллельность, а потом — борьба. Я выиграл, на свою голову».

Порок же изначально притягателен, хотя бы как некое прикосновение к запретному: можно плод-то и не есть (вроде как и чистенький), а рядышком побыть, радуясь, что у самого такого нету. Рыжов в своих «стишатах для отврата» (как он их называл) веселится от души, и приятно, когда кто-то это понимает! Принимать же созданный им образ «сексуального» героя за него самого — сугубо неверно! Тут Рыжов скоморох, а отнюдь не сексуальный извращенец.

Тогда Художником зовешься ты,

Коль завтрашнее видишь во вчерашнем.

И ловишь отголоски Красоты

Во всем, что омерзительно и страшно.

Хотя ни сам Рыжов, ни его стихи не нуждаются ни в защите, ни в оправдании. Время само все расставит на свои места. «Потом всех нас рассудят, и тех, и меня, грешного. А уж за кем геморроев больше — не нам судить».

Самой большой любовью Рыжова, изначальной, был и оставался Его Город. «Мое сердце со штырьком Петропавловки». Не тот город-герой Ленинград-Петербург-Петроградище, который был раньше или существует до сих пор, а его собственный ГОРОД, — с площадями, проспектами, домами, улицами и переулками, с его персонажами. И теперь уже не Рыжов живет в городе, это сам Город живет в нем. Большое видится на расстоянии, и чем дальше, тем больше оно заполняет тебя изнутри. Тем самым делается ближе, становится тобой.

…каждому по делам, да поделом сто крат —

Только не помни зла, только не жди наград.

И все, что есть вокруг, в твой полетит огонь:

Это когда-то, вдруг, произойдет с тобой.

Александра Ширяева