Вершитель судеб

Игорь Ревва

Как часто мы жалеем о том, что сделали или чего не совершили? Как часто нам хочется что-то изменить в своём прошлом? И если вдруг у нас появится такая возможность, уверены ли мы, что сделаем всё правильно, всё так, как мы на самом деле хотим? И не пожалеем ли мы потом об этом? Тем более если это будет билет в один конец. Тут ведь станцию назначения нужно выбирать очень и очень тщательно… Книга содержит нецензурную брань.

Глава 2

20 апреля, четверг, 00.30

Главный редактор газеты «Виденьские новости», где я работаю, любит повторять, что однажды со мной случится что-нибудь серьёзное. В том смысле, что я вечно на свою голову (ну, или на какое другое место) постоянно ищу приключений. Такое мнение у Татьяны (и почему у меня главными редакторами всегда оказываются женщины?!) возникло и утвердилось после того, как я собирал материалы об одном подпольном казино, где приторговывали наркотой. Как обычно, я схватился за не свою тему, и (как обычно же) оказался по уши в дерьме. Задание было не из самых лёгких, и нужно было в том притоне выглядеть «своим». Кто же знал, что мне так крупно повезёт в карты?! Я же не собирался там выигрывать! Честное слово, не собирался! Но когда у меня в руках неожиданно оказалась сумма, приблизительно равная зарплате журналиста лет за пять, я понял, что журналистика — не самое главное в этой жизни. Оперативники, которые как назло именно в этот день решили накрыть гнездо порока и поймали меня, вылезавшим из окна в туалете, придерживались того же мнения. Они решили, что я так же похож на журналиста, как и упомянутый уже притон на институт благородных девиц. И Таня была вынуждена битых три часа доказывать им, что «этот раздолбай» — её подчинённый, и что он проводил тут журналистское расследование, а вовсе не спасал кассу заведения. Убедить оперативников было сложно (то ли они не договорились о чём-то с владельцем казино, то ли я стал участником эпизода передела собственности). Таня потом меня чуть не убила. Хорошо помню, как она орала, что если я ещё хоть раз вляпаюсь во что-либо подобное…

Я не стал с ней спорить или оправдываться. Ни в тот раз, ни позже, когда я опять попадал в переделки. Я вообще считаю, что спорить с женщиной глупо. Тем блоее, если женщина является твоим шефом. Вляпаюсь, значит вляпаюсь — о чём тут говорить-то?! Интересно, во что же я вляпался на этот раз? Эта мысль была для меня сейчас наиболее актуальной. Потому что я как раз втаскивал человека с лестничной площадки в свою квартиру.

Незнакомец был не особенно тяжёлым, и хотя порой тихонько и постанывал от боли, но честно пытался облегчить мне задачу по его спасению. Левая рука его безжизненно волочилась по полу, а в правую вцепился я, но человек делал героические усилия, отталкиваясь ногами от пола, чтобы мне не так тяжело было тащить. Впрочем, особого облегчения от его стараний я не почувствовал. Ни физического, ни морального.

Оказавшись в прихожей я на минутку задумался, а не положить ли раненого (в том, что незнакомец ранен, не было уже никакого сомнения) на диван? Но потом рассудил, что не стоит. Это в кино хорошо: нашёл на улице раненного, тащишь его к себе в квартиру, а то и на своей машине везёшь, укладываешь на кровать, раздираешь на полосы постельное бельё… Ну, и так далее.

В кино это выглядит вполне приемлемо. Ещё бы! Не за свои же деньги актёр реквизит покупает! А в жизни? Многие ли из нас решились бы на подобное, а? Вот, то-то и оно.

Усадить в свою машину неизвестного мудака, истекающего кровью (насмерть погубив чехлы!), привезти его в свой дом (испоганив кровью все дорожки или даже ковёр!!), уложить на постель или на диван (с ума можно сойти!!! Придётся же менять мебель!!!) — кто из нас отважится на такой подвиг? Поэтому я и решил, что гораздо выгоднее выглядеть жестоким и чёрствым, чем самому оказаться благородным мудаком…

Да, разумеется. Это нехорошо и не гуманно. Не пристало раненому человеку лежать на полу в прихожей. А оставь я его на лестнице, лучше было бы, а? Достаточно и того, что я позволил незнакомцу оказаться в своей квартире. Да ещё и сам тащил его сюда. Вон, весь пол в прихожей — словно кто курицу резал… На диван его теперь, что ли?! Ага, хрен там! Я диванами не торгую, он у меня один-единственный, а запачкаю кровищей — в жизни потом себе новый не куплю. Не олигарх я, и даже давно уже не бизнесмен. Я простой журналист, и на мои гонорары не очень-то развернёшься. Так что, накрутив себя этими доводами, и несколько успокоив совесть, я усадил человека на пол и прислонил его спиной к стене.

— Спасибо… — слабо выдохнул человек, несмотря на такое несколько пренебрежительное к нему отношение. И вдруг неожиданно произнёс: — Тейкан.

— Чего? — переспросил я. Слово показалось мне каким-то необычным, как будто даже иностранным.

— Имя… — пояснил раненый. — Моё… Тейкан…

— Очень приятно, — не совсем впопад буркнул я, и принялся стаскивать с него пиджак. Имя его мне очень не понравилось. Странное какое-то. Да и вообще вся эта ситуация нравилась мне всё меньше и меньше. Интересно, чем это его так, подумал я, разглядывая снятый с гостя пиджак.

Было похоже, что в этого человека шарахнули из миномёта, не иначе. Причём, в упор, и не один раз…

На левом борту пиджака была такая дырка, что кулак просунуть можно. И на рубашке тоже. Вся одежда буквально пропиталась кровью. Меня аж передёрнуло, когда я снимал с раненого рубашку. И второй раз я содрогнулся, когда увидел его рану.

Я слабо разбираюсь в медицине, но по моему скромному мнению это было не пулевое ранение. На левой стороне груди виднелась жуткого вида рана, края которой имели неприятный и страшноватый чёрный цвет.

— В тебя стреляли? — задал я вопрос, который сам тут же и определил, как глупый. По правде сказать, я никогда не видел пулевых ранений, но разодранная чуть ли не в лохмотья грудь ночного гостя мало соответствовала даже моим представлениям о них.

Однако раненый совершенно неожиданно для меня кивнул и слабо улыбнулся:

— Промахнулись… твари…

Я поджал губы. Ничего себе — «промахнулись!» Вся его грудь — одна сплошная дырень!

Я выпрямился и встал. Мне вдруг показалось, что тут что-то не так. Ведь с левой стороны у человека сердце. А, судя по ране, от этого сердца должно было остаться… ничего не должно было остаться! Да и странно вообще, как он жив ещё, с такой-то раной. И кровищи, вон, сколько вытекло!

Я тупо посмотрел на свои ладони, которые опять оказались перемазанными кровью. Руки надо помыть, отрешённо подумал я и глянул на раненого. Тот сидел, закрыв глаза, дыхание его было тяжёлым.

Я прошёл в ванную и снова тщательно вымыл руки, повторив все знакомые уже мне операции с выдиранием щёткой крови из-под ногтей. Всё это я делал чисто механически, стараясь собраться с мыслями и решить, как же поступать дальше. Даже моя извечная «кровавая идиосинкразия» куда-то пропала, я сейчас просто мыл руки, не содрогаясь от отвращения. И что-то ещё в душе появилось, какие-то, благополучно похороненные на много-много лет ощущения; желание разрулить ситуацию любой ценой для окружающих; твёрдая уверенность в том, что я это сумею сделать. Но ощущения эти я мгновенно загнал обратно — туда, где они и были раньше, где им самое место, — и принялся размышлять на тему истекающего кровью мужика в прихожей. Это сейчас актуальнее, что там ни говори. И сейчас мне и правда нужно совершить какие-то телодвижения. Ведь я не врач и придётся вызывать скорую. Здесь нужна будет помощь специалистов. Осталось что-нибудь от его сердца или нет — я ему ничем помочь не могу. Доктора нужны. Со шприцами, тампонами, клизмами… и чем там ещё?.. А то отдаст он концы прямо тут же, в моей квартире, ночью… Объясняй потом в ментовке — кто такой, откуда взялся…

М-м-мать твою так!!! А ведь и верно. При такой дырке в груди этому козлу долго не протянуть. Вот, зар-р-раза!!! Ну, так и есть! Влип я, точно! Подохнет он в моей прихожей, а назавтра выяснится, что это, оказывается, какой-нибудь депутат, и у него с собой должны были быть какие-то важные документы… которые пропали… Хотя, нет, депутатов я видел, лицо этого мужика никого мне не напоминает. Ну, не обязательно депутат, кто-нибудь покруче, кто-нибудь из теневых воротил…

Я живо представил себе, как через пару дней ко мне в дом заявляются квадратноголовые бритые ребята, на предмет выяснения того, куда конкретно подевалась, например, типа партия наркотиков или бабла, которые вёз им склеивший ласты в этой вот самой квартире курьер…

Пока я медленно холодел ото всех этих некстати нагрянувших мыслей, на лестничной площадке послышались осторожные шаркающие шаги. Я и не обратил бы на них внимания, если б в этот момент не закрыл уже воду, и если бы не планировка моей однокомнатной квартиры — ванная комната находится совсем рядом с входной дверью. К тому же только вчера я снял пластиковую облицовку с внутренней стороны двери — Колька, сосед, зараза криворукая, заходил попросить молоток. А уходя, случайно зацепил по облицовке. Дырка получилась небольшая, но очень уж раздражающая. И я сдуру отважился посмотреть, нельзя ли как-нибудь приклеить обратно этот кусочек. Поэтому сейчас внутренняя часть входной двери являла собой жалкое зрелище обнажённого металла, абсолютно неспособного выполнять свои звукоизолирующие функции. А нервы у меня были уже и без того напряжены до предела, и потому, когда шаги вдруг затихли, я едва не выронил из рук полотенце.

Я посмотрел на человека, сидевшего на полу. Лицо его сделалось сосредоточенным, губы были плотно сжаты. Правой рукой он подтянул к себе окровавленный пиджак и теперь что-то торопливо искал во внутренних карманах, стараясь при этом не шуметь.

В дверь позвонили. Я вздрогнул, оглянулся на дверь (у меня некстати мелькнула мысль подойти и посмотреть в глазок), и снова перевёл взгляд на сидевшего на полу. Раненый, пристально глядя прямо мне в глаза, отрицательно помотал головой. В правой руке его был зловещего вида здоровенный пистолет.

Так, обречённо подумал я. Приехали…

Мне сразу же вспомнились две горящие машины, которые я видел по дороге домой. И я тут же понял, чтó именно потянуло меня к тем машинам.

Тогда, на улице, я ещё не отдавал себе отчёта, но подсознание (мать его!) чётко успело зафиксировать несколько крупных отверстий на лобовом стекле одного из автомобилей. Большие такие отверстия, ветвящиеся по сторонам сетью трещин…

Вот, зар-р-раза, подумал я. Наверняка ведь, какие-то бандитские разборки! И угораздило же меня в них впутаться…

Звонок настойчиво повторился. А потом кто-то осторожно постучал в дверь.

Несмотря на волнение, идиотизм ситуации едва не заставил меня расхохотаться. Конечно, если на звонок не открывают, надо постучать. Вот уж на стук-то им обязательно отопрут!..

Я посмотрел на дверь и моя глупая улыбочка, уже готовая было вылезти на рожу, растаяла без следа. Потому что с дверью творилось что-то странное. Выглядело это так, словно кто-то пытается вдавить её внутрь. Прошу заметить — дверь-то у меня хорошая, железная. Не фанера и уж, тем более, не листок бумаги. Но отчётливо было видно, как её поверхность начинает прогибаться под напором неведомой силы с лестничной площадки. Послышался слабый шелест трескающейся краски, тоскливый, леденящий душу стон металла. С громким, заставившим сильно вздрогнуть, звуком что-то лопнуло, между косяком и прогнувшейся дверью образовалась узенькая щель, в которую виднелось что-то непонятное, отвратительно-розоватое, настойчиво стремящееся пробраться сюда, в квартиру.

Я почувствовал, как на моей голове зашевелились волосы. Довольно часто я читал про то, как волосы на голове шевелятся от страха, но никогда не верил, что подобное действительно возможно. Особенно со мной — я ношу длинные патлы, стянутые на затылке в хвост. Не дань моде, и не попытка повыпендриваться или создать себе какой-то особый имидж. Просто так меньше тратишь времени на стрижку. Умелые парикмахеры мне попадаются нечасто (точнее сказать, никогда не попадаются), а после стараний тех, кто попадаются, я некоторое время чувствую себя не в своей тарелке. До тех пор, пока снова не обрасту. А потом опять нужно стричься. Вот я и отпустил себе волосы ниже плеч — дёшево и практично. И сейчас у меня было отчётливое ощущение, что голова моя начинает напоминать дикобраза в период гона.

И тут раненый гость сделал неожиданное движение всем телом, бросился вперёд, упал на левую руку, издав при этом громкий и полный боли крик, и принялся стрелять.

Он стрелял в дверь, и в толстом металле возникали большие отверстия. Словно кто-то пальцем протыкал тонко раскатанное тесто. Впрочем, слово «стрелял» не совсем точно передаёт происходившее: видно было, как палец человека раз за разом давит на спусковой крючок, но грохота выстрелов не было. Вместо них раздавалось какое-то тихое жужжание, негромкий хлопок и лёгкий гул воздуха, как от кратковременного и сильного порыва ветра.

Дверь оглушительно лязгнула, выравниваясь, как будто сила, вдавливавшая её внутрь, неожиданно исчезла. И с лестничной площадки донёсся истошный вой. Это не было криком. Звук этот, на мой взгляд, вообще не имел ничего общего с человеческим существом. Так могло бы выть какое-нибудь большое и смертельно раненное животное. В течение трёх-четырёх секунд этот страшный и леденящий кровь звук набирал силу и вдруг неожиданно оборвался, сменившись оглушительной и звенящей в ушах тишиной. Только сейчас я заметил, что руки мои колотит крупная дрожь и лоб покрыт каплями холодного пота. Я торопливо вытер лицо. Ладонь оказалась мокрая. И хорошо ещё, что мокрой оказалась только ладонь, подумал я, а не мои штаны…