Шикана

Игорь Павлов

Ей всего 10 лет, а уже приходится терять маму и вместе с папой менять страну. Но поиски успокоения приводят к ещё большим потрясениям. И моральному, и физическому. И которое из них будет тяжелее – ещё вопрос.

2

Школа №8 считалась лучшей. Сюда ходили дети не только представителей городского бизнеса, но и представителей власти. Впрочем, в современной реальности, это обозначает и то и другое. Но чёткого разделения не было. В одном классе свободно могли учиться дети так называемой местной элиты и дети обычных работяг, показавшие хорошие вступительные результаты.

Часто, это создавало так называемые мини-кланы. В каждом классе шло негласное деле-ние на «чистых» и «нечистых» или на «белую кость» и «плебеев». Обычно внешне это про-являлось в дорогих шмотках, средствах связи или ювелирке, а внутренне в высокомерном поведении, презрении к «лохам» и необычайном самомнении.

Упомянутые Светой Золотова и Радынина были две некоронованные «королевы» 7—го «А», в который пришла Меира. Они сначала «в упор» не замечали новенькую, но по пере-шёптываниям и изучающим посматриваниям украдкой Маша поняла, что этот «не интерес» наигранный. Что вскоре и подтвердилось.

В один, как принято говорить, «прекрасный тёплый день» на большой перемене «королевы», как бы случайно, столкнулись с новенькой и соизволили обратить на неё внимание.

— Так ты реально из Праги, да? — немного в нос протянула блондинистая Золотова, — А что к нам? Европа не нравится?

— Нет. В Европе красиво, — вежливо ответила Маша, — просто так получилось. Поэтому и уехали.

Вторая, потемнее, с коротким носиком и резко очерченными ноздрями, Радынина, пре-зрительно фыркнула:

— Гонит она. Мне мама говорила, что её отец здесь родился, а потом там женился на ев-рейке…

— Так ты, блин, жидовка, что ли? — захохотал подошедший высокий подросток с угреватым лбом и туповатым взглядом.

Собрав всю волю в кулак и не желая ссоры, Маша мысленно двинула его в дебильнова-тую рожу, но внешне очень спокойно произнесла:

— Я русская. И наполовину еврейка.

— А тебе, Ковальский, не фиолетово? Или ты фашист? — хмуро осадила угреватого Света.

— Не, вы слышали, что этот бегемот ляпнул? Совсем оборзела дефективная, — тягуче про-тянула Золотова, обращаясь к Радыниной и Ковальскому.

— А что, правда глаза колет?

— А если я тебе хрящики сломаю?

Подбадриваемый одобрительными кивками «королев», прыщавый недоумок крепко ухватил Светлану за руку и загнул её за спину.

Мягкий шлепок, пронзительный крик (скорее даже визг) и обалдевший от неожиданности Ковальский, по-щенячьи завывая, завертелся попой на кучке подметённых школьным дворником листьев, обеими клешнями держась за колено.

Мария вышла из стойки и сделала шаг в сторону побледневших Золотовой и Радыниной:

— Я терпеливая и первая не начинала. И драться совсем не люблю. А ещё не люблю когда меня называют жидовкой и трогают моих подруг. Ясно?

Она кивнула Сулимовой и повернулась к «элите» спиной.

— Идём!

— Ты что, каратистка? — поморщила нос «компьютерный гений», когда они отошли на приличное расстояние от места стычки.

— А что, не похожа? — Маша улыбалась своей лучшей улыбкой.

— Вообще—то, нет.

— Это папа. Показал пару приёмов. Против хулиганов.

— Зря ты так с ними, — вздохнула Светлана, — теперь не отвяжутся.

— Поживём — увидим. Я не боюсь.

Звонок на урок прозвенел финальным гонгом. Перемена закончилась.

Он давно был готов к этому разговору. Очень хотелось, чтобы именно она проявила инициативу, но… дочь молчала, о чём-то серьёзно по-взрослому размышляя, и Иван не выдержал:

— Ты чего загрустила, Меира? Школа не понравилась?

— Пап, — её голос звучал отстранённо и неуверенно, — скажи, мама ведь хорошая была, да? И тётя Рива. И дядя Соломон с Юзеком… они разве плохие?

— Кто сказал, что плохие? — изумился Иван. — А мама наша, вообще была ангелом! Постой-постой… — начал догадываться он, — всё—таки, школа, да? Тебя кто-то обидел?

— Да нет, ничего. Ты не волнуйся! Просто, почему везде не любят евреев? А, папа?

— Не ответишь на это так сразу, милая, — отец тщательно подбирал правильные слова, — Одно скажу, самые большие сволочи и подлецы — это те, кто делит людей по национально-сти. Но ты явно что-то скрываешь, я чувствую. Может, поделишься?

Избегая его испытывающего взгляда, Мария фальшиво весело отмахнулась:

— Ничего не скрываю. Я так просто. Передачу одну видела. По телеку. О евреях.

— Понятно. Но ты не верь всему, что показывают по телевизору. Всякие люди есть. И там дураков много, — успокоился Иван, — А как тебе Света?

— Ой! Она такая суперская! — уже искренне заулыбалась дочь, — Как будто давным-давно её знаю. А в компьютерах как понимает! Представляешь, пап, мы только информатику стали изучать, а она уже программы свои пишет!

— Представляю. Я рад, что у тебя появилась подруга. Знаешь, мы с её отцом с детского сада дружили и дружим.

Он хитро посмотрел:

— Ну а ты? Не похвастала своими рисунками?

— Да ну, что там особенного… просто для себя рисую.

— А по-моему, очень здорово! — ласковая родная рука потрепала её по затылку, — Особенно тот каштан со свечками.

Маша принесла альбом и открыла страницу с нарисованным каштаном.

— Вот этот?

— Да. Очень здорово получился! Как живой!

— Это возле Вышеграда… помнишь, с него в прошлом году ты одну «свечку» оторвал для мамы?

У девочки на глазах показались слёзы. Да, она сильная! Да, не плакса и может за себя постоять! Но… не в этот раз.

— И мама ещё сказала — «Какая красивая! Теперь у меня есть своя собственная небесная свеча!» — она позорно всхлипнула.

— Это всё тяжело малыш… — Иван посадил её, как маленькую, себе на колени и укрыл ру-ками от внешнего мира, — но изменить мы с тобой ничего не можем. А мама… она всегда будет с нами, понимаешь?

В дверь позвонили.

На пороге смущённо переминаясь, стояла Одри Хёпберн, или, во всяком случае, её точ-ная копия. Большие, выразительные глаза умоляюще глядели Ивану в лицо, а черные загнутые вверх ресницы слегка трепетали.

— Простите, пожалуйста! Я живу напротив. Ключ застрял в замке. Заклинило, наверное… не поможете?

Иван молча шагнул за порог.