Скиталец

Игорь Ковальчук, 2006

Случайно унаследовав магическую силу королевского рода через своего отца, Ричарда Львиное Сердце, Дик Уэбо обнаружил, что стал объектом преследования со стороны верховного жреца Зла. Темному магу нужна магическая сила Дика, однако для преследования есть и другие причины. Для того, чтобы вернуть свою невесту, Дик, постепенно овладевающий магическим даром, вынужден покинуть вернувшегося в Англию короля Ричарда и отправиться в другой мир, чтобы найти способ вызволить ее из цитадели врага.

Глава 2

— Так это правда? — спросила Серпиана.

— Что именно, милая?

— Что Конрад де Монферра развел Изабеллу с мужем? Я думала, это невозможно, чтобы супругов разводили по желанию кого-то третьего.

— Вообще-то в нашем мире расторгнуть брак очень сложно. Почти нереально. В этой ситуации развод был незаконным.

— А что за ситуация?

— Ты не знаешь этой истории? Мне казалось, ее все знают.

— Раньше я не интересовалась. Так что там произошло?

— Да очень просто. Все получилось из-за того, что у последнего короля Иерусалимского, Балдуина, не было сына. Вернее, был, но умер еще ребенком… Неважно. Важно то, что после Балдуина осталось две дочери — Сибилла и Изабелла.

— Сибилла старшая?

— Да. Она вышла замуж за Лузиньяна.

— Это я слышала. Потом она умерла, и ее вдовец загремел с трона.

— Именно. Хотя звучит довольно вульгарно. Когда умерла Сибилла и господа графы и герцоги, которые были недовольны Лузиньяном, стали оспаривать его право на трон, Конрад Монферратский, который никогда не упускал своего, тут же понял, чем пахнет. Из сестер в живых осталась только Изабелла, вот ее он и решил прибрать к рукам. Налетел на дом де Торона, супруга Изабеллы. Думал убить соперника, но тот сбежал. К своему счастью.

— Как романтично, — рассмеялась девушка.

— Было бы романтично, если б ссора вышла из-за женщины. Но Конраду было наплевать на Изабеллу. Ему нужна была ее корона.

— Да я понимаю…

— Таким вот образом маркиз оказался в дурацком положении. Изабелла-то здесь, а муж ее — незнамо где. Поди его поймай. А поймать надо, чтобы убить. Но поскольку у де Монферра в запасе оказалось очень мало времени — свои права надо было предъявлять поскорее, пока знать еще не распорядилась судьбой короны, — он решил сделать свою жертву не вдовой, а разведенной. Созвал духовный совет…

— Какой?

— Духовный. Совет высших духовных чинов, какие оказались под рукой. Епископы, архиепископы, один кардинал. Конрад их собрал и побеседовал с ними. Не знаю, о чем и как. Но в результате все эти священники проголосовали на удивление дружно и заочно развели Изабеллу с ее супругом.

— Так это было законно? — с любопытством спросила Серпиана.

— Ни в коей мере. Подобное решение должен принимать Папа. И надо сказать, Папы очень неохотно дают согласие на развод.

— Чей папа должен был решать? Конрада?

Дик от смеха опрокинулся на спину.

— Папа — глава католической церкви. Он — преемник святого Петра, наместник Бога на земле.

— А кто его назначает? — Девушка улыбалась.

— Конклав. Совет кардиналов. Совместными усилиями выдвигает из своих рядов. Голосованием.

— Как вы не уважаете своего Бога, раз позволяете людям выбирать его наместника.

— Это не мы не уважаем Бога, — проворчал рыцарь-маг. — Это кардиналы его не уважают. — Он помолчал. — Брак Конрада де Монферра и Изабеллы Иерусалимской в любом случае был незаконным. И потому, что супругов развели без их согласия, и потому, что силой заставили дочь Балдуина сказать «да»… И еще потому, что до брака с Изабеллой Конрад де Монферра уже был женат. Но по византийскому, а не по римскому обряду — на дочери византийского императора. Свои земли он получил как приданое за константинопольской царевной.

— Вот ловкач!…

— Да уж. Не то слово…

Девушка привстала, чтобы передвинуть поближе к огню перевернутый шлем Дика, в котором грелось вино. В дешевый кисловатый напиток она добавила душистых трав и немного меда; теперь получившуюся смесь надо было вскипятить на огне, а потом настаивать. Она утверждала, что таким образом на ее родине многие превращали дурное вино во вполне приличное горячительное — правда, как правило, слишком сладкое на мужской вкус. Ее спутнику, конечно же, немедленно захотелось попробовать.

Они жили в пещерке недалеко от Аскалона уже почти неделю. Немного магии — и о существовании этого уютного закутка среди невысоких прибрежных скал забыли все пастухи, которые обычно заглядывали сюда. В подобных случаях Дик и Серпиана без зазрения совести пользовались магией — в конце концов, речь не шла о краже или убийстве. Эта забывчивость должна была развеяться без следа через пару десятков дней, и пастухи даже не вспомнят, что какое-то время обходили пещеру стороной.

Дик хотел понять, что произошло за то время, пока он сражался со своим врагом, перепрыгивая из пространства в пространство.

Едва выбравшись из пещерки, откуда Трагерн перенес их в хрустальный грот с магической печатью, молодой рыцарь понял, что с его миром случилось что-то непонятное. Впрочем, поосмотревшись, он сообразил — все в порядке, все как всегда. Просто в Сирии бушует весна — а прошли, казалось бы, лишь сутки, как он покинул страну, где царило позднее лето. Ссылаться на ошибку или кажущуюся видимость скоро стало невозможно, и пришлось осторожно вызнавать у местных жителей, а какой же на дворе год. Хорошо хоть, что освоившаяся в чужом мире Серпиана дала ему формулу отличного заклинания, позволяющего учить чужой язык в мгновение ока.

— Правда, по-моему, тебе стоило бы сделать это раньше, — упрекнула она. — Странно: прожить больше года в Сирии и только сейчас решить овладеть языком этой страны.

— Зачем мне это было раньше? Я же был с войском.

— А, понятно! Язык силы… Раньше за тебя говорил твой меч?

— Ну что-то вроде… — рассмеялся он. С тех пор как невеста привыкла к его родному миру, ее суждения стали острыми и меткими на диво. Это очень нравилось графу Герефорду…

Или, может быть, уже не графу?

— Я опоздал к своему королю на целый год, — объяснил Дик, когда не осталось никаких сомнений. — Возможно, я уже и не граф.

— Тебя это сильно огорчает?

— Ничуть…

На этот раз смеялась Серпиана, а он смотрел на нее светящимися ласковыми глазами и объяснял:

— Сама посуди — ну зачем мне эта канитель? Все равно ни один граф или герцог из числа английской знати, что так гордится своими благородными предками, не признает законного права на титул ни за мной, ни за моими детьми. Ни стоящего брака, ни приглашения вместе поохотиться…

— Пива попить! — подсказала она.

— Тоже нет. Кроме того, все соседи будут пытаться отнять у меня землю. А Герефорд — графство большое. На всех границах дозоры не выставишь.

— Разве ты не сможешь отстоять графство?

— Смогу, конечно. Но скольких сил это будет мне стоить. Золота… Представь себе.

— Представляю. — Девушка внезапно погрустнела. — Очень даже представляю… Так что же было дальше? Ну распрощался Ричард со всеми-всеми…

— Да, распрощался…

…Корабль мчался. Морской ветер, напоенный ароматом водорослей, без конца менял направления, то залепляя волосами лицо короля, стоящего на носу, то, наоборот, отбрасывая длинные пряди назад. После пыльной, удушающей жары Сирии морской ветер был сладок. Он не перестал быть приятным даже тогда, когда окреп, а с запада запахло штормом — холодок, водяная пыль и особый привкус, который остается после удара молнии, — есть такие, кто это испытал.

В юности Ричарду пришлось испытать настоящий ужас, когда в нескольких шагах от него в дерево ударила молния. Принца не задело, но он навсегда запомнил странный запах, пропитавший воздух после разряда. Как ни странно, бояться грозы он после этого не начал, наоборот. Буйство стихий всегда вызывало в нем восхищение и страстное желание ввязаться в какую-нибудь схватку.

А приближение грозы он приветствовал громким смехом или песней, новой или просто давно забытой. За его спиной моряки, боязливо оглядываясь на черно-синие облака, тащили канаты, сворачивали почти все паруса — король ни на что не обращал внимания. Любуясь небом и морем, на котором волны вырастали все выше и выше, он чувствовал, как песня щекочет ему нёбо и просится на волю.

— Притягиваю я их, что ли? — произнес Ричард, а потом запел по-французски:

Море волнуется, чайки кружат,

Чайки кружат над водой.

Волны шумят, волны с ревом летят

Прямо на мокрый песок.

Вырван из моря, на скалы корабль

Падает, ветром гоним.

Рухнул корабль, и — палубы треск —

Море сомкнулось над ним…

Тучи вокруг, и не видно небес,

Ветер и страшен, и сер.

Жалобно плачет какой-то журавль,

Знать, не туда залетел.

Море волнуется, чайки кружат,

Чайки кружат над водой.

Волны бушуют, и брызги летят

Прямо на мокрый песок…

Эти строки вряд ли могли выразить всю его страсть к буйному, как он сам, ветру и волне, подбрасывающей к небу корабли. Он не знал, насколько прав, и, конечно, не трудился замечать, что всякий раз, когда его охватывает настоящая ярость — такая, что темнеет в глазах, — над головой неизменно начинают стягиваться тучи. Он не понимал, что непостижимым образом способен управлять миром вокруг себя. В юности это случалось чаще, теперь — реже.

Теперь он бесился потому, что из Франции прибыл гонец, известивший короля Английского, что Филипп-Август взял Руа. Этот большой торговый город находился уже на территории Нормандии — было из-за чего взбеситься!

Король Английский пришел в такую ярость, какой давно не испытывал. Небо над армадой английских кораблей немедленно потемнело, потянуло запахами бури. Впрочем, никто не связал происходящее с почерневшими от гнева глазами Плантагенета. Последствия этого были так естественны, так непредсказуемы, что Ричард, хоть и гордился своим происхождением от колдуньи Мелюзины, хоть и кичился магической силой, на самом деле в нее не верил. Нет, магия, которую наглядно демонстрировал пропавший граф Герефорд, несомненно, существует. Но король был уверен, что в нем самом этой силы нет. А если б была, так он бы уж… ух! Уж он бы всем показал, что такое достойный сын Альенор Аквитанской.

Впрочем, магия — ремесло не слишком достойное короля. Пусть им занимается тот, кто это умеет.

Отсутствие Герефорда беспокоило английского короля, как камешек в сапоге. Как было бы прекрасно, окажись граф под рукой. Он, Ричард Английский, сделал безвестного рыцаря графом, и тот, конечно, понимает, чем обязан. Такого преданного слуги у Ричарда давно не было. А теперь Герефорд пропал. Безобразие! Как было бы замечательно выступить против Филиппа-Августа с ручным чародеем у стремени. Пара огненных шаров — и французская армия разбегается. А потом, опомнившись, возвращается — и подносит ему, Плантагенету, парижскую корону… Ричард размечтался.

Он настолько углубился в сладостные образы коронации, что даже не заметил, как вокруг корабля завертелась буря, как ветер натужно загудел в канатах, а за бортом понеслись целые водяные горы, грозящие разнести крепкие суда в мелкую щепу.

— Государь, пожалуйста, спуститесь вниз, — проорал Эдмер Монтгомери прямо на ухо своему королю, потому что иначе тот бы просто его не услышал.

— Я что, по-твоему, должен торчать в этом деревянном гробу? — заревел король Английский. — И не подумаю!

Монтгомери пожал плечами и остался рядом, надеясь, что, если не ко времени налетит большая волна, он успеет схватить своего государя за пояс.

Но Ричард и не думал сдаваться какой-то волне. У него были сильные пальцы, которые цепко держались за добротные деревянные перила. В один миг король вымок с головы до ног, но его это ни капли не волновало. Душа Ричарда была полна искреннего ликования.

Небо было почти черным, на мир спустилась поистине доисторическая темнота — словно кто-то дотянулся и похитил светило. Буйство стихии было таким всеобъемлющим, что порой пропадало даже ощущение воздуха — казалось, что вокруг царит одна вода. Плотный, как кулак, ветер нес с собой столько водяной пыли, что каждый вдох резал легкие. Ни морской глади, ни неба, ни земли вдалеке — с легкостью можно было решить, что великая буря разыгралась на самом Праокеане. При мысли о том, что нигде от горизонта до горизонта нет ни намека на сушу, ослабевали колени, соскальзывали с канатов пальцы.

Палуба уходила из-под ног, но тут же снова била по ступням, и это еще было хорошо. А то ведь случалось и так, что вместо твердого дерева ноги касались податливой толщи воды и тут же погружались в пучину. Продержаться на плаву в бушующем море, если тебе не за что уцепиться, практически невозможно. И если кто-то рассказывал иное, в рассказе непременно был подвох. Или скрываемые подробности.

Но руки короля никогда не ослабевали. Ричард не знал, что такое страх перед стихией, потому что никогда не тонул и был напрочь лишен воображения, чтобы всерьез забеспокоиться из-за доброй мили холодных глубин под килем его корабля. Государь жил настоящим мгновением, самыми конкретными образами, и не сомневался в собственном всесилии, а иногда это полезно.

— Ваше величество, умоляю, спуститесь вниз! — заорал перепуганный Монтгомери, видя, как прямо на него по морю несется волна размером с добрую гору.

Налетела, ударила по пальцам, оторвала от фальшборта и швырнула спиной вперед… Ошибка Монтгомери состояла в том, что он привязал себя к мачте слишком длинной веревкой. Несчастного графа, до сих пор с трудом переносящего длительные путешествия по морю, перебросило через противоположный фальшборт, и он по пояс остался висеть за бортом. Его трепало волнами, душило водяной пылью, через каждую секунду окунало в море, натягивающаяся веревка пережала Эдмеру живот, и он едва мог вдохнуть.

Пока моряки заметили его бедственное положение (а произошло это лишь потому, что кто-то из них налетел на веревку, туго растянутую от мачты до фальшборта на уровне пояса) да собрались его вытягивать, граф уже почти задохнулся. Вытащили его лишь с третьей попытки, когда у Монтгомери выкатились глаза — от боли и удушья. Его поволокли в трюм — откачивать.

Король ничего не слышал и не видел. В кипящей пене и плещущих брызгами гребнях волн ему чудились острия копий, лезвия мечей, летящие по ветру плащи (плащи поверх доспехов — это неудобно и невероятно, зато красиво, поэтому такое можно видеть лишь на турнире) и края нарамников,^[4] накинутых поверх доспеха. А потому, когда шторм немного успокоился, а из-за выглянувшего вдали островка вынырнули три побитых штормом корабля, Ричард нисколько не удивился. Казалось, он ждал чего-то подобного.

За спиной государя испуганно закричали матросы, среди которых были и французы, и англичане:

— A pirate! Pirate!^[5] Ah, diable!^[6]

Судя по обводам, один из этих кораблей когда-то построили в Венеции, второй — на Сицилии, а третий, самый потрепанный, — во Франции. Несмотря на сбитые надстройки и переделанные реи, — чтобы можно было растянуть более широкие паруса, а значит, быстрее двигаться, — опытному глазу было видно, что это бывшие торговцы. Судя по всему, суда были захвачены и кое-как переделаны в боевые. Такие довольно тихоходны, неповоротливы, но зато куда устойчивее на волне — наверное, потому и уцелели во время бури.

На лице короля Английского появилось хищное выражение. Он смотрел на приближающихся пиратов так, словно целился в них из лука, но в то же время был благодарен им за внезапное появление. Теперь Ричарду было с кем сразиться.

— К оружию! — приказал государь. — Монтгомери, неси мои доспехи! Монтгомери, где тебя черти носят?

— Государь, граф Монтгомери при смерти, — с надлежащей сдержанностью и скорбью произнес один из ближайших матросов — тот, что посмелее. Скорбная маска словно прилипла к разудалому и хитрому лицу.

— Кто ему разрешил? — возмутился Ричард. — Эй, кто там есть! Что мне, самому идти за своей кольчугой и шлемом?

В сундуке, закрытом плотнее других, обнаружилась сухая одежда, и кольчугу не пришлось натягивать поверх насквозь мокрого подкольчужника. Король снарядился быстрее, чем иная дама успевает зашнуровать платье, и скомандовал атаку.

Команды пиратских кораблей были ошеломлены: они привыкли, что от них всегда спасаются бегством и приходится долго гнаться за добычей, чтобы набить себе карман. А здесь жертва, кажется, хотела сама превратиться в охотника. Впрочем, знай пираты, что это боевые суда короля Английского, известного своей свирепостью, они, возможно, и задумались бы, не попытаться ли удрать. Но пока двое оруженосцев искали королевский стяг, да потом отжимали из него воду, да разыскивали веревки, с помощью которых полотнище можно было поднять на мачту, — корабли почти сошлись борт к борту.

Из — за фальшбортов и с той и с другой стороны выглянули лучники и осыпали врага стрелами. Кто-то с воплем полетел на палубу, а кто-то и вовсе за борт. Ветер подгонял суда, и скоро скрип бортов возвестил начало рукопашной. На палубы бывших торговцев полезли прекрасно вооруженные воины, озверевшие от страха во время бури и теперь жаждущие на ком-нибудь отыграться. Одновременно с этим на мачту наконец взметнулось мокрое, жалкое, но еще сохранившее следы былой роскоши полотнище королевского флага: львы и шитые серебром мелкие цветы и узкие листья planta genista, ветки дрока — символа дома Плантагепетов.

Как только с корабля на корабль перекинули мостки, по ним, тяжело ступая подкованными сапогами, спустился Ричард. По знаменитому шлему и знакам, вышитым на сюрко,^[7] его, конечно, узнали — и дрогнули. Иметь дело с профессиональными воинами пираты совершенно не желали, тем более что на три их корабля у Ричарда было четыре — все, что осталось у него от огромной армады, разбросанной штормом. Бог весть, где находились остальные суда, в каких уголках Адриатики они искали своего короля.

Пиратам захотелось поскорее оказаться как можно дальше отсюда. Это был разношерстный сброд, по большей части состоящий из рыбаков, по тем или иным причинам лишенных возможности забрасывать сети. Были, конечно, и бывшие наемники, но совсем мало — подобный люд предпочитает, оставшись без твердой руки хозяина, щедро оплачивающей их услуги, бродить отрядами по твердой земле, где привычнее и всегда есть чем поживиться. Стоять насмерть они не умели, да и не видели смысла. Но и умирать не желали, конечно.

Схватка заняла равно столько времени, чтобы Ричард успел утолить зуд в ладонях, стиснувших меч, и вспомнить, что главная добродетель хорошего правителя — умение договариваться. В мгновение ока он сообразил, какая может быть выгода от пиратов. Конечно, их всех стоило бы повесить, но они промышляли в водах Двух Сицилий и Италии, не во французских, не в Английских водах — то есть у государя английского к ним нет и не может быть претензий. А значит…

— Ну что, довольно вам? — прогудел его величество.

Битва прекратилась, как только воины Ричарда поняли, что королю хочется поговорить, и отступили. Пиратам подобная передышка была только в радость — они тоже сделали шаг назад. Подумав, прогудели согласно: мол, вполне хватит.

— А теперь давайте-ка поговорим.

Разговор не затянулся. Ричарду до тошноты надоели светские любезности, а пираты болтать попусту не привыкли. И тот и другие разговаривали только о деле. Кроме того, морские разбойники — в большинстве своем итальянцы — с трудом понимали то, что говорил король Английский и переводил на местное наречие его капеллан, отец Ансельм. Священник был полиглотом, прекрасно знал и латынь, и итальянский, и английский, но на любом языке говорил с таким ужасающим французским акцентом, что понять его можно было с трудом.

Итальянцы решили, что умирать им ни к чему, и согласились помочь знаменитому государю. А за самую символическую плату капитан пиратского корабля вызвался скрытно провести английские корабли в любой уголок Адриатики… В Венецию? Нет-нет, рядом с Республикой лучше не появляться. С тех пор как тамошние долей забрали такую силу, у Венеции замечательный флот. Там пиратов не любят…

— Тогда можно в Градо — это не Венеция, это уже Верона.

— Верона в союзе с Республикой. Их корабли ходят вместе.

— Вот как? — Ричард задумался. — Что ж, пусть будет Истрийская марка. Сможете?

— С легкостью. Я же сказал — любой уголок Адриатики. Какой город?

Король Английский покосился на капитана своего корабля, который заодно служил здесь лоцманом. Капеллан бегом принес карты, и после долгого обсуждения решили, что берег между Капо д'Истрия и Паренцо подойдет как нельзя лучше.

Еще в Сирии, обдумывая возвращение на родину, Ричард впервые в жизни вспомнил о том, сколько у него врагов.

А врагов было много. Родившись знатным и сильным, Ричард не снисходил до слабостей окружающих, не старался избежать конфликтов и лишь теперь понял, что не так просто будет ему найти монарха, расположенного к нему по-дружески. На жалких четырех кораблях, к тому же здорово пострадавших от непогоды, нечего и думать добраться до Англии. Так или иначе, но придется приставать к берегу. Где? На Сицилии? Вряд ли Танкред де Лечче уже успел забыть, как качественно его ободрали англичане. Священная Римская империя? Там правит Генрих VI, отпрыск Фридриха Барбароссы, женатый на Констанции Гвискар. Он до сих пор глотку Ричарду готов перегрызть, что не сумел получить наследство своей жены — королевство Двух Сицилии. Он помогать не станет.

Франция? Там люди Филиппа-Августа. Кроме того, там Раймон Тулузский, с которым у короля Англии вышла ссора в последние дни сирийской войны. И повод-то пустяковый, но граф ударился в амбиции, стал чего-то требовать — словом, вел себя неподобающе. Пришлось его осадить. А Раймон сразу вспомнил какие-то пустые ссоры, произошедшие в давние времена между старым графом и королем Генрихом, еще до похода на Восток, в Аквитании. Этим злопамятным графам и герцогам палец в рот не клади — мигом найдут, к чему прицепиться. Дело-то наверняка в том, что Раймон передумал получать Вель от Ричарда и решил получить его от Филиппа-Августа.

Вольному воля, они еще сквитаются.

Также отпадает и Арль, Южная Галлия, потому что в большинстве своем бароны Прованса не любили Ричарда — с тех пор, как его обвинили в убийстве Конрада де Монферра. Лишь теперь он вспомнил слова Монтгомери о том, что нехорошо, если его, властителя Англии, обвинят в этом. Да уж… Но, впрочем, уже поздно. Вся знать Европы в той или иной степени состоит в родстве, а в Провансе родичей Конрада особенно много, поскольку его отец оттуда родом.

А до Испании не добраться. Даже если и удалось бы — через Испанию не пройти. Это все равно что в одиночестве тащиться через Сирию.

В состав Священной Римской империи входила Австрия, довольно большое герцогство, где правил Леопольд. Вот уж кто не любил Ричарда, и надо признать, было за что… Плантагенсту быстро надоело считать.

Что же ему оставалось? Очевидно — пытаться пробраться по этим землям скрытно. Тем более теперь, когда от его флота осталось только четыре корабля, а отряд, который он мог сплотить вокруг себя, вовсе ничего не стоил.

И король Английский приказал своим людям отправиться в Англию на кораблях — как только он сам и несколько его слуг сойдут на Истрийский берег. Государю никто не противоречил — тот, кто мог бы встать на его пути, граф Эдмер Монтгомери, лежал в трюме на вонючей подстилке, едва дыша от боли в сломанных ребрах, и неизвестно было, выживет он или нет. Со своим сюзереном вызвались идти Балдуин Бэтюнский, Вильгельм Этангский, пара оруженосцев, капелланы Филипп и Ансельм, да еще несколько слуг, которых, впрочем, никто не спрашивал.

На берег сгрузили небогатый (сравнительно, конечно) скарб его величества, коней и провизию, после чего корабли развернулись и растаяли в голубоватой морской дымке.

А король отправился в глубь враждебной ему страны, стремясь пересечь границу и оказаться в другой, не менее враждебной стране… Впрочем, выбора у него не оставалось…

Примечания

4

Нарамник — верхняя одежда, состоящая из сложенного вдвое длинного куска ткани с отверст нем для головы на месте сгиба. Нарамник обычно был заткан гербами владельца. Он надевался в том числе и поверх кольчуги.

5

И по-английски, и по-французски это слово — пират — пишется одинаково.

6

Ах, черт возьми! (Фр.)

7

Сюрко — сшитый в боках длинный нарамник без рукавов или с ложными рукавами.