Око небесное

Филип К. Дик (1957)

То, что начинается как обычная экскурсия в физической лаборатории, из-за аварии ускорителя частиц превращается в апокалипсис. Посетители попадают в коллективный сон, который раскрывает их самые сокровенные надежды, мечты и страхи. Пока спасатели отчаянно пытаются вызволить жертв из обугленных обломков, их души начинают невероятное путешествие по фантастическим и кошмарным мирам. Джек Хэмилтон, один из тех, кто оказался жертвой аварии, понимает то, чего не понимают остальные: в каждом новом странном мире они оказываются в ловушке сил, которым подвластна сама реальность. Сил, которые, возможно, никогда не отпустят их. Филип К. Дик был саркастичным индивидуалистом, и ни одно мировоззрение не могло избежать его язвительных и уморительных подколок. В этом романе смешались трагедия и сатира, которая преподает потрясающий урок любви и терпимости, скрытый под личиной научно-фантастической комедии. «Ни разу не встречал такого, чтобы тема была раскрыта с такой технической ловкостью или наделена большим психологическим смыслом». — Fantasy and Science Fiction «Дик был величайшим в научной фантастике знатоком современного чувства страха». — New York Daily News «Дик развлекает нас реальностью и безумием, временем и смертью, грехом и спасением. Он наш собственный Борхес». — Урсула ле Гуин «Дик работает с материалом, слишком безумным, чтобы понять его, слишком нравоучительным, чтобы забыть, слишком запоминающимся, чтобы от него отказаться». — Washington Post

Philip K. Dick

Eye in the Sky

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © 1957, A. A. Wyn

Copyright renewed © 1985, Laura Coelho, Christopher Dick and Isa Dick

© Кумок В., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2024

1

Протонный дефлектор-отражатель белмонтского Беватрона подвел своих создателей в четыре часа дня второго октября 1959 года. Дальше все случилось мгновенно. Не контролируемый более отражателем луч с энергией 6 гигаэлектронвольт ударил в потолок зала, попутно испепелив наблюдательную площадку, расположенную над гигантским кольцеобразным магнитом.

В этот момент на площадке находилось восемь человек — группа туристов и экскурсовод. Лишенные опоры под ногами, люди рухнули на пол зала Беватрона и лежали там с переломами и сотрясениями, пока магнитное поле не отключилось и жесткое излучение не прекратилось.

Четверым из этой восьмерки потребовалась госпитализация. Двое, получившие ожоги меньшей степени, остались под наблюдением на неопределенный срок. Оставшихся осмотрели, им оказали амбулаторную помощь и отпустили. Местные газеты Сан-Франциско и Окленда сообщили о происшествии. Адвокаты пострадавших приступили к составлению исков. Кое-кто из чиновников, отвечавших за Беватрон, вылетел прямо на помойку; туда же отправились отражающая система Уилкокса — Джонса и ее энтузиасты-изобретатели. Рабочие начали ремонт физических повреждений.

Все происшествие уложилось в считаные минуты. В четыре часа ровно отражатель дал дуба, а в две минуты пятого восемь человек уже летели с восемнадцати метров вниз сквозь фантастически заряженный энергетический луч, исходивший из круглой внутренней камеры магнита. Первым падал молодой негр-экскурсовод; он же первым и грохнулся на пол. Последним оказался на полу молодой инженер с соседнего ракетного завода — когда группу завели на смотровую площадку, он откололся от своих спутников и повернул обратно в коридор, роясь в карманах в поисках сигарет.

И возможно, не прыгни он вперед в попытке поймать падающую жену, он бы и не свалился вниз со всеми остальными. Последним, что он ясно помнил, была выпадающая из рук сигаретная пачка и безумный бросок вперед — туда, где, дрожа, исчезал в пустоте рукав Марши…

Все утро Хэмилтон провел в своей ракетной лаборатории. Делать он ничего не мог — только точить карандаши и страдать от неизвестности. Его персонал вокруг занимался обычными делами, корпорация жила своей жизнью. К обеду явилась Марша, улыбающаяся и прекрасная, стильная и модная, словно ручная утка в парке «Голден Гейт». Его мрачный ступор мгновенно рассыпался под воздействием этого душистого и весьма недешевого маленького существа, которое ему посчастливилось заарканить и которое он ценил даже выше, чем свою хай-фай звуковую систему и свою коллекцию хорошего виски.

— Чего опять? — спросила Марша, присев на уголок его стола из броневой стали. Ладони ее в перчатках были плотно сложены вместе, зато стройные ножки беспокойно выплясывали. — Пойдем быстренько пообедаем, и двинули. Сегодня первый день работы этого отражателя, ты же сам хотел на него посмотреть. Забыл, что ли? Ну, готов?

— Я в газовую камеру готов, — резко ответил Хэмилтон. — И она для меня тоже почти уже готова.

Карие глаза Марши расширились; ее веселое оживление сменилось на серьезный, даже драматический тон.

— Ты о чем? Опять что-то секретное, о чем рассказывать нельзя? Милый, ты не говорил, что сегодня у тебя что-то важное. За завтраком ты дурачился и подпрыгивал, как щенок, разве что не тявкал.

— За завтраком я еще не знал. — Взглянув на наручные часы, Хэмилтон безрадостно поднялся на ноги. — Да, давай поедим как следует. Возможно, напоследок. И возможно, это последняя экскурсия, на которую я отправлюсь.

Но он не успел добраться до выхода с территории, не говоря уже о ресторане за охраняемой зоной. Его остановил посыльный в форме, протягивающий аккуратно сложенную распечатку.

— Мистер Хэмилтон, это вам. Полковник Эдвардс приказал передать.

Дрогнувшими руками Хэмилтон развернул бумагу.

— Ну, — мягко сказал он жене, — вот оно. Пойди посиди на веранде. Если я не вернусь в течение часа, ступай домой и пообедай консервированной свининой с бобами.

— Но как же так? — беспомощно взмахнула она руками. — Ты так говоришь… мне страшно. Ты знаешь, что там?

Да, он знал. Наклонившись к жене, он поцеловал ее в алые, влажные и слегка дрожащие губы. А затем направился широким шагом вслед за посыльным в штаб-квартиру полковника Эдвардса, в те комнаты для совещаний на высшем уровне, где уже торжественно заседало все руководство компании.

Когда он уселся, то сразу почувствовал вокруг себя густой, богатый оттенками запах бизнесменов среднего возраста: сочетание сигарного дыма, дезодоранта и дорогого обувного крема. Над длинным стальным столом тут и там звучали негромкие разговоры. Во главе стола сидел сам старина Эдвардс, за бруствером из огромной кучи докладов и формуляров. Строго говоря, у каждого чиновника был свой окопчик из оправдательных бумаг, раскрытого дипломата, пепельницы и стакана с теплой водой. Напротив полковника Эдвардса грузно восседала еще одна фигура в форме — Чарли Макфайф, глава службы безопасности, чьи сотрудники шныряли по ракетному заводу, выискивая русских агентов.

— А вот и ты, — пробурчал полковник Эдвардс, строго глядя на Хэмилтона поверх очков. — Много времени не отнимем, Джек, — у нас сегодня один-единственный пункт на повестке дня; тебе не придется торчать здесь по чужим вопросам.

Хэмилтон ничего не ответил. Он сидел в напряженном ожидании, на лице его читалось волнение.

— Так вот, речь о твоей жене, — начал Эдвардс, облизнув палец и перелистав какой-то доклад. — Я так понимаю, что с тех пор, как Сазерленд уволился, ты возглавляешь наш исследовательский отдел. Верно?

Хэмилтон кивнул. Его ладони, лежащие на столе, побледнели. «Словно я уже умер», — подумал он горько. Словно уже висел на виселице, которая выдавила из него всю жизнь и веселье. Висел, словно какая-то колбаса в темноте подвала.

— Твоя жена, — гулким голосом продолжил Эдвардс, в то время как его пигментированные ладони вздымались и падали, пролистывая страницы, — была определена как представляющая угрозу для предприятия. Вот у меня здесь доклад. — Он кивнул в сторону капитана заводской полиции. — Макфайф представил этот доклад. Я бы добавил: неохотно представил.

— Чертовски неохотно, — вставил Макфайф, обращаясь прямо к Хэмилтону. В его жестких серых глазах читалась мольба о прощении. Хэмилтон с каменным лицом проигнорировал его.

— Ты, конечно, — снова загремел Эдвардс, — знаешь, как устроена здесь безопасность. Мы частный концерн, но нашим покупателем является государство. Никто не покупает ракет, кроме Дяди Сэма. Поэтому нам надо быть начеку. Я ставлю тебя в известность об этом, чтобы ты мог сам решить эту проблему. Это в первую очередь твоя проблема. Для нас это важно только потому, что ты возглавляешь наши исследовательские лаборатории. Таким образом, это становится и нашим делом. — Он разглядывал Хэмилтона так, словно видит его в первый раз, — несмотря на то что лично нанял его еще в 1949-м, целых десять лет назад, когда Хэмилтон был молодым, талантливым, подающим большие надежды инженером-электронщиком с новеньким дипломом MIT.

— Значит ли это, — мрачно поинтересовался Хэмилтон, уставив взгляд на свои сжимающиеся и разжимающиеся кулаки, — что Марше закрыт доступ на завод?

— Нет, — ответил Эдвардс, — это значит, что тебе будет закрыт доступ к засекреченным материалам до тех пор, пока ситуация не изменится.

— Но это значит… — Голос Хэмилтона растаял в потрясенной тишине. — Это же все материалы, с которыми я работаю.

Никто не ответил. Все управленцы компании попрятались по своим окопам, скрылись за бумагами. Лишь из угла доносился легкий звон кондиционера.

— Да будь я проклят, — внезапно произнес Хэмилтон, очень громко и четко. Формуляры удивленно зашелестели. Эдвардс искоса с любопытством глянул на него. Чарли Макфайф зажег сигару и нервно пригладил тяжелой ладонью свои редеющие волосы. В своей простой коричневой униформе он был неотличим от обычного дорожного патрульного с толстым брюхом.

— Предъявите ему обвинения, — сказал Макфайф. — Дайте ему шанс побороться, полковник. Есть же у него какие-то права!

Какое-то время полковник Эдвардс сражался с грудой информации в рапорте безопасников. Потом, побагровев от напряжения, он просто толкнул весь рапорт целиком через стол к Макфайфу.

— Ваш департамент составил это, — пробурчал он, явно желая умыть руки, — вы ему и скажите.

— Вы что, собираетесь зачитать это прямо здесь? — запротестовал Хэмилтон. — Перед тремя десятками людей? В присутствии всех до единого управленцев компании?

— Все они видели этот доклад, — сказал Эдвардс беззлобно. — Его составили уж с месяц назад, и с тех пор он ходил тут по рукам. В конце концов, мой мальчик, ты здесь важная персона. Мы бы не подошли к этому вопросу спустя рукава.

— Начать с того, — сказал Макфайф, явно смущенный, — что все это добро мы получили от ФБР. Это их работа.

— По вашему запросу? — едко осведомился Хэмилтон. — Или, может, этот доклад просто шлялся по стране туда-сюда, пока не напоролся на вас?

Макфайф покраснел.

— Ага, мы запросили. Рутинная проверка. Боже, Джек, там есть досье даже на меня — да даже на президента Никсона есть!

— Нет нужды читать весь этот мусор, — сказал Хэмилтон взволнованно. — Марша вступила в Прогрессивную партию еще в 48-м, еще первокурсницей в колледже. Она перечисляла деньги Комитету помощи испанским беженцам. Она была подписана на журнал «На самом деле». Все это я уже слышал раньше.

— Прочитай новые материалы, — велел Эдвардс.

С трудом пробираясь сквозь доклад, Макфайф отыскал сводку о текущей ситуации. «Миссис Хэмилтон вышла из Прогрессивной партии в 1950-м. „На самом деле“ больше не выпускается. Однако в 1952-м она посещала собрания „Калифорнийских профессий, ремесел и наук“ — а это подставная организация с прокоммунистическими взглядами. Она подписала Стокгольмское воззвание и вступила в Союз гражданских свобод, который многими считается пролевым».

— Что вообще означает «пролевый»? Что это за слово? — воскликнул Хэмилтон.

— Это означает «симпатизирующий группам или личностям, которые симпатизируют коммунизму». — Макфайф трудолюбиво продолжил дальше: — Восьмого мая 1953 года миссис Хэмилтон написала в «Сан-Франциско кроникл» письмо, в котором протестовала против запрета Чарли Чаплину на въезд в США — а он весьма известный попутчик коммунистов. Она также подписала обращение «Спасти Розенбергов!» — осужденных изменников. В 1954 году она выступала перед Лигой женщин-избирателей Аламеды, ратуя за допуск в ООН Красного Китая — коммунистической страны. В 1955-м она вступила в оклендское отделение организации «Сосуществование или смерть», которая также имеет свои отделения в странах железного занавеса. А в 1956-м она пожертвовала деньги Ассоциации содействия прогрессу цветного населения. — Он озвучил цифру: — Сорок восемь долларов и пятьдесят пять центов.

Повисла тишина.

— Это всё? — поинтересовался Хэмилтон.

— Да, это весь материал, имеющий отношение к делу.

— А не сказано ли там еще, — Хэмилтон отчаянно пытался говорить спокойно, — что Марша была подписана на «Чикаго трибьюн»? Что она участвовала в избирательной кампании Эдлая Стивенсона в 1952-м? А в 1958-м она перечисляла деньги Обществу за гуманное отношение к собакам и кошкам?

— Я не понимаю, как это относится к делу, — нетерпеливо ответил Эдвардс.

— Это дополняет картину! Да, Марша была подписана на «На самом деле» — но еще она была подписана на «Нью-Йоркер». Она вышла из Прогрессивной партии одновременно с Уоллесом — и вступила в «Молодые демократы». Там ничего об этом нет? Да, ей было интересно узнать больше о коммунизме — но разве это делает ее коммунистом? Вы говорите всего лишь, что Марша читает левые журналы и слушает левых ораторов, но ведь это не значит, что она поддерживает коммунизм, или придерживается партийной дисциплины, или выступает за революционный переворот, или…

— Мы и не говорим, что твоя жена является коммунистом, — заметил Макфайф. — Мы говорим о том, что она представляет собою риск с точки зрения безопасности. И вероятность того, что Марша — коммунист, все же существует.

— Господи боже мой, — бессильно произнес Хэмилтон, — так что, мне надо доказать, что она не коммунист?

— Вероятность этого существует, — повторил Эдвардс. — Джек, ну приди же в себя, кончай уже это нытье. Может, Марша и красная, а может, и нет. Дело-то не в этом. У нас тут материал, который доказывает, что твоя жена увлечена политикой — и причем радикальной политикой. И это нехорошо.

— Марша увлечена вообще всем на свете. Она умная и образованная личность. И у нее в достатке свободного времени, чтоб интересоваться тем, чем она захочет. Или ей надо сидеть дома и просто… — Хэмилтон замялся, подыскивая слова, — и просто пылесосить свою мантилью?^[1] Готовить ужин, шить и снова готовить?

— У нас здесь прослеживается некая закономерность, — сказал Макфайф. — Надо признать, что по отдельности приведенные факты ни на что не указывают. Но когда сложишь их вместе и сравнишь со статистическим средним… Джек, ну это просто-напросто чересчур. Твоя жена участвует в слишком уж многих пролевых движениях.

— Это обвинение основано на косвенных уликах. Она любопытна, заинтересована многим. Разве ее участие означает, что она согласна с тем, что там говорят?

— Мы не можем заглянуть в ее голову — но ведь и ты тоже не можешь. Мы можем судить лишь по ее поступкам — группы, в которые она вступает, петиции, которые она подписывает, деньги, которые она перечисляет. Это все, что у нас есть, и мы должны исходить только из этого. Ты говоришь, что она посещает эти собрания, но не согласна со взглядами, что там преобладают. Ну хорошо, давай вообразим полицейский налет на стриптиз-клуб. Понятно, что девушки и персонал будут арестованы. Но представь, что вся аудитория заявит, что шоу ей не понравилось — так что ж, их отпускать теперь? — Макфайф развел руками. — А что они там делали, если шоу им не нравилось? Ну ладно, один раз. Из любопытства. Но не раз за разом, не одно за другим.

Твоя жена замешана в пролевых группах с восемнадцати лет — она состоит в них десять лет подряд. У нее было более чем достаточно времени определиться в своем отношении к коммунизму. Но она все еще ходит на эти шоу, так сказать, — как только какая-нибудь коммунистическая группа организует протест против линчевания где-то на Юге или против нового военного бюджета, так она тут как тут. Как по мне, тот факт, что Марша читает еще и «Чикаго трибьюн», оправдывает ее не более, чем посетителя стриптиза тот факт, что он ходит еще и в церковь. Да, это доказывает, что люди многогранны, и часто грани эти противоречат одна другой… но факт остается фактом, и одна из этих граней включает в себя наслаждение греховным, запретным, порочным. И этот человек попадает на карандаш не за то, что он ходит в церковь, а за то, что он любит порок и ходит смотреть на порок.

И на девяносто девять процентов твоя жена может быть настоящей американской патриоткой — хорошо готовит, аккуратно водит, честно платит подоходный налог, тратит деньги на благотворительность, печет пироги для церковных раздач. Но один-единственный оставшийся процент может связывать ее с Коммунистической партией. И этого достаточно.

Подумав мгновение, Хэмилтон был вынужден признать:

— Да, ты неплохо все изложил.

— Работа такая. Я вас с Маршей знаю с первого дня твоей работы здесь. И люблю вас — да и Эдвардс любит. Все вас любят. Но дело-то не в этом. Пока мы не изобрели телепатию и не научились залезать людям в головы, нам приходится полагаться на статистику. Нет, мы не можем доказать, что Марша иностранный агент. Но и ты не можешь доказать обратного. И при таком раскладе нам придется как-то решить вопрос с ней. Мы просто не имеем права поступить иначе. — Потирая тяжелую нижнюю губу, Макфайф добавил: — Тебе никогда не приходило в голову поинтересоваться, не коммунистка ли она?

Не приходило. Внезапно вспотев, Хэмилтон затих и лишь молча смотрел на блестящую поверхность стола. Ведь он никогда не сомневался в том, что Марша говорит ему правду — что она всего лишь интересовалась коммунизмом. А сейчас впервые в нем проклюнулось и стало расти подозрение — жалкое и несчастное. Но статистически возможное.

— Я спрошу у нее! — сказал он громко.

— Да? — отозвался Макфайф. — И что же она ответит?

— Конечно же, она ответит: «Нет!»

Покачав головой, Эдвардс заметил:

— Нет, Джек, так оно не работает. Подумай, и ты со мной согласишься.

Хэмилтон вскочил на ноги.

— Она на веранде сейчас. Спросите у нее сами, каждый из вас — приведите ее сюда и спросите!

— Я не собираюсь спорить с тобой, — сказал Эдвардс. — Твоя жена представляет угрозу для безопасности, и ты отстранен от работы. Или ты приносишь убедительные доказательства того, что она не является коммунистом, или избавляешься от нее. — Он пожал плечами. — Это твоя карьера, парень. Дело всей твоей жизни.

Макфайф тоже поднялся со своего места и, тяжело ступая вокруг стола, прошел к Хэмилтону. Собравшиеся начали расходиться, совещание по вопросу допуска Хэмилтона завершилось. Подхватив инженера за руку, Макфайф потянул его в сторону двери.

— Пойдем отсюда туда, где можно отдышаться. Предлагаю выпить. Втроем — ты, я и Марша. В «Тихой Гавани» подают виски с лимонным соком — я думаю, это как раз подойдет.

Примечания

1

Манти́лья — элемент национального испанского женского костюма, длинный шелковый или кружевной шарф-вуаль, который обычно надевается поверх высокого гребня, вколотого в прическу, и падает на спину и плечи.