Первоснежье

Игорь Вишневецкий

Новая книга стихов и эссеистики Игоря Вишневецкого, поэта, живущего в России и США, может показаться космополитичной – картинки заграницы настолько мирно соседствуют с родными пейзажами, что можно подумать, что ментальные противоречия давно преодолены и перемещение по миру есть дело сугубо транспортное. Однако при первых попытках чтения и привыкания к авторской интонации возникает тревожное чувство оставленности, одиночества человека для которого окружающий мир стал хорошим знакомым, добрым приятелем, на которого вряд ли можно положиться. Зыбкость внешнего бытия уравновешивается лишь гравитацией – привязанностью поэта к земле и как следствие к традициям земли, на которой ему выпало в настоящий момент находиться. Из обманчивой красочности мира он выбирает черно-белый абрис ранней зимы, суровую красоту первого снега на сырой земле. Очерки, посвященные его великим современникам (М.Гаспарову, В.Топорову, И.Бродскому, Г.Айги) подводят черту под написанным, окончательно расставляя акценты предложенной поэзии – автор безбоязненно выбирает путь, подвергающий сомнению все, кроме глубинной основы жизни, по мере сил продолжает начатое его учителями, исполняя таким образом долг перед русской культурой.

cтихотворения 1990 — 2007

I

«Твои буквы азъ и глаголь…»

Твои буквы азъ и глаголь

барабанной дробью в ушах

заметает сухая соль

на покатых птичьих горах,

где с тобой мы бродили два

долгих года тому назад.

Память входит в свои права

и наводит прицельный взгляд

на ступенчатый спуск к воде.

Там в иное время, в ином

колесе событий — но где? —

нас трепал листоливенный гром.

А теперь только белый плат

всюду, сколько охватит глаз,

да моргающий птичий свет

от реки, что летит дымясь.

Местность

В жизни другой я был бы наверное волком.

Пальто прирастает ко мне точно тканая шкура.

Сейчас на дворе время ржави,

и сыростью тянет из рек,

погребённых под Городом.

Зелёные лиры деревьев

приветствуют нас,

сам-друг с серой тенью

спускающихся по кольцу

потеплевших бульваров.

Зияние света радует глаз

изгибами линий.

В ночь, когда ты уехала, выпал снег,

наполняя ровным искреньем

покой.

Внутренний свет становится внешним,

набухая в буграх позвонков,

сквозь потёртости щёк и лодыжек.

Воздух оплотневает.

Лиры деревьев

в медной ржавчине — всё не слетевшей.

Твоя речь ещё на губах,

перебивчатый синтаксис — в сердце,

в зренье — селезни дымчатых масс

молока и лазури: как

мне укрыться в такой снегопад?

Хоть закусывай до крови губы

или, встав на задние, вой

на полдневное солнце.

Впрочем, я не волк — лишь стрелок

среди дымчатых серых курганов

и легко затеряюсь под их

домотканой защитой.

«Как я боялся — о! — окаменеть…»

Как я боялся — о! — окаменеть,

стать формою, которой бы дивились,

а вышло: тени зримые смесились,

и немота вошла в меня на треть.

Без имени, как ветер в тополях

и лепеты взвиваемого праха,

я горло зажимаю не от взмаха

крушащего, а от того, что взмах

меня давно уж выбросил туда,

где дышат существа иного толка,

и только мысль, как лёгкая иголка,

латая жизнь, снуёт туда-сюда.

Первоснежье

Не в зелёных, как сон, садах,

не в садах, что по брови в воде,

не в садах, одетых цветом во снах

или снегом наяву, — ах, в нигде,

в том пространстве, где жгучей пыльцой

провевает ноябрь в молоке

у реки парк, сгорело кольцо

на какой сама знаешь руке.

Так лети же на юг, где поют

птичьи горы и густая река,

где леса почти беззвучно текут

переливами росы-молока:

там люди не ведают букв,

вслед за летом приходит зима —

шкуру старую спаливши, на юг, в

изумление света-ума.

✧

Если ты не будешь мой дом

беспокоить, то кто тогда? —

позвонок зацепив позвонком

и ребром о ребро, в холода

придавив, как рябины гроздь,

тем, что выпросталось из тугих

мышц, мою плечевую кость;

поддержав подымающий взмах

колебанием, выдох — вдо-

хом плотно прижатого рта.

Как тепло подыматься до

крайней точки, о немота,

где уже раскрываются сто —

на плечах и на рёбрах — век —

ласки выгибом, теплотой

ожигая метельный снег.

✧

Ранней стужи стакан, будто водку пил,

поднимает внутри ветряками сил

прах отземный, гонит внастил.

Языками искристая недолга

заползает в край, где река, в снега

зарываясь, в нагие рога

протрубила, где утром, на рыжий свет

щурясь, смотрит лисица, где лыжный теряется след,

отзываясь сердцу в ответ.

И когда, потревожена звоном извне

об окно, питья в истомлённом сне

ты пригубишь в колёсах теней

серых птиц, пробегающих по щекам,

по спине и рукам — большей жаждой сам

я тогда развернусь на дне

твоей жажды.

Точно пожар спиртовой.

Царство

1. Мой товарищ сидит, перекинув ногу за ногу: карманы его

полны земли и воды,

песок запутался в волосах. В прокуренной комнате

плавают призраки света,

как если бы город, включая снежащую улицу с дугами

серных вспышек, сползал под надломленный лёд.

Разговор продолжается много часов. Я слышал его не раз,

словно бой заводных, повторяемых мерно зим:

это время вменяет

встать силуэтом в надколотом

зеркале и долго тереть рукавом

выпуклость глаз.

2. Как огонь высекают, пустив колебаньем в излив

мотылькового жара поверх гомонящей толпы,

о вешней воде — взламывающей застылость

Конец ознакомительного фрагмента.