Меченый

Игорь Александрович Морозов

«Старик и море» в русском стиле. Вот только на крючке была не рыба, а рыбак. Снастью управляла царь-рыба здешних вод – большой таймень. Рыба пыталась отомстить рыбаку, утопив его в реке, она делала это с невероятным упорством продолжительное время, испытывая рыбака на прочность. И это ей почти удалось.В истории смешалось все – и быль, и небыль. Это рассказ о нереальной дружбе.История рассказывается от трех лиц: автора, рыбака и рыбы.

МЕЧЕНЫЙ

Гадкий крик о смерти наполнил воздух, он мешал дышать. Пытаясь делать вдох, ржавая гортань скрипела, втягивая смрад от злобных криков птиц, вещавших о несчастье. Черные крылья ворон поднимали яд, сотканный из криков в небо, отравляя воздух. Нервы рвало скрежетом по мокрому стеклу несчастья, слезой увлажнило резиновый звук. Змея запредельного горя пыталась прокрасться прямо в душу. И тут он понял, что это неспроста, что произошло какое-то несчастье. То был сон наяву, а все, что в нем — живое. Иртыш с бесчисленными перекатами у подножия скал крутясь омутами, поднимал пену. Стая ворон все кружила над речкой, поганую весть сообщая.

Гриша пошел посмотреть, что случилось. Он чувствовал себя отчаянно несчастным, пока еще не зная почему…

Шуршащее название деревеньки

Южный Алтай — Восточный Казахстан, благодатный край — создатель постарался. Все здесь есть: горы и леса, реки и озера. Здесь истоки легендарной реки Иртыш. Сбегая с таежных гор, Иртыш разливается по котловине озером Зайсан. Озеро, по берегам которого еще в начале двадцатого века хаживал хозяин здешних мест, могучий и прекрасный — тигр. Переселенцы — казаки брали его здесь в штыковую. Пристегнув штыки к винтовке, шли на него без страха. Отчаянный народец был. Нет теперь хозяина — сместили. Не сдержал он натиска атаки людей в мохнатых шапках.

Выйдя из озера Зайсан, Иртыш течет среди безлесных сопок и, пройдя спокойной гладью до Нарына, упирается здесь в горную гряду. Потом Иртыш течет зажатый в клещи гор до города Усть-Каменогорска, названного так из-за начала гор Алтайских. Там, где гор начало, заканчивается горная история реки, река течет уже равниной.

Река богата рыбой, и какой! В ней живет верхушка рыбной знати. Украшение царского стола — осетр, сдобренный как разносолом стерлядью и нельмой. Знаменитый своей печенью — налим, без его печени царская уха всего лишь юшка. Куча всякой мелочи: хариус, пескарь, сорога, язь, минога, окунь, щука, всех не перечесть. Ну, и самый главный — Хан и Царь сибирских рек — таймень. Здесь его зовут Хозяин. Мощный, необузданный красавец. Слово поперек не говори. Да и как тут скажешь, если вырастает с человека. Единовластный тигр речных просторов. Его повадки с тигром схожи, он, как и тигр, обходчик. Гордый странник и хозяин речки. Никого и ничего он не боится, конкурентов прогоняет прочь. Зачастую парами гуляют самец и самка, Царь с Царевной.

Так все было, пока не возвели ГЭС. Теперь иначе. Но мы о тех, о давних временах расскажем. Тигра к тому времени успели уничтожить, а вот до тайменя не добрались, было его вдоволь. В «Красной книге» о нем тогда еще не написали.

Ниже озера Зайсан в Иртыш впадает горная река Курчум. Холодная из родников и снежников водица. У слияния этих рек, на берегу Иртыша, приютилось селеньице, Камышинкой звалось. Сейчас оно затоплено. После постройки ГЭС водой накрыло. Шуршащее на ветерке название, конечно же, от камышовых зарослей пошло. Когда то в камыши людей ссадили с баржи, наверное, чтоб обживали благодатный край. Леса рядом не было, и чтобы не погибнуть в зиму, народ из камыша дома построил. Камыш косили, связывали в маты, из этих матов мастерили стены дома, обмазывая глиной. Избушку называли мазанкой. Вот в этой деревеньке и жила семья Морозовых — Григорий и Варвара. Было у них пять ребятишек, четыре пацана и дочь.

Григорий был высок и крепок. Широкие плечи с наползающими на шею буграми мышц. Настоящий рыбацкий загар, заработанный на всю жизнь, который не меняется в любое время года, огромные, как лопасти весла, ладони, мускулистые руки, отведенные мышцами грудной клетки по сторонам. Смотришь и думаешь то ли взлететь сейчас хочет, то ли сграбастать тебя медвежьей хваткой. Такая осанка досталось ему от беспрерывного хождения на веслах. Походка поражала своей размеренностью и легкой килевой качкой. Вроде бы штормит, но так себе, не очень. При его высоком росте это могло напоминать раскачку мачты у причала, но мощная комплекция торса меняла это ощущение. Шел так, что казалось, ступнями он ловит твердь земную, словно игривую палубу. В его походку шаткая земля вжилась с годами. Ветром он дышал, вздымая грудь, как стаксель при хорошем шторме.

В нем был таинственный несгибаемый стержень, дававший терпение, мужество, силу, позволяющий быть победителем во всех тех испытаниях, которые обрушивала на него судьба. Его постоянство могло легко перебороть постоянство Полярной звезды, приучившей небосвод вращаться вокруг себя. Его магнитная стрелка никогда не сбивалась с верного пути.

Варя рядом с Гришей выглядела горным маленьким цветочком, защищенным могучей глыбой из гранита. Небольшого роста, теплый васильковый взгляд. Горделиво голову держала — это ей с фамилией досталось. В девичестве Гордеевой звалась. Ласкова рукой и добродушна сердцем.

Старший сын Николай, серьезный парень. Рассудительный и здоровяк в отца. Леонид был на два года младше. Он был книголюб и книгочей. Санька на четыре года младше Леонида. Балагур и выдумщик отменный. А потом погодки Аня с Витей. Дочь была обласкана судьбой, ну а как иначе, среди оравы пацанов росла. Младший Виктор, тот недавно вырос из пеленок, но уже был мастер говорить и бегать.

Григорий любил реку. Без нее и дня не мог себе представить. Вся его жизнь была связана с рекой. Дом на берегу стоял. Река давала пищу — он рыбачил. В те времена обильно с рыбой было, хоть рукою черпай. Его работа была связана с рекой, почетна, и ответственна, служил он бакенщиком. Забот хватало, участок был приличным, ну как «БеНиЛюкс», не меньше. Обслуживать такой объем не просто, на веслах — то не быстро угребешь, но приходилось, некуда деваться. Он был хозяин на своем участке. Знал все о реке, каждый камень переката, чаек поименно. Где что растет на берегу, где у кого гнездовье, где норы у кого и где, когда, какая рыба будет в эту пору. В реке, как у себя в избушке, все поправит, подлатает, убережет, где надо защитит. Хозяин, одним словом, на реке и дома. Его, конечно, знали все, от мала до велика — ростом статен и в плечах широк, силы не отнимешь, машет каждый день веслом легко, как ложкой деревянной. А поди ж ты супротив течения гребни, попробуй, в лютый холод, в дождь, в любую непогоду.

Рыбье детство — выживай как можешь даже в царском чине

Обязанность родителей у большинства животных исполнена тогда, когда детеныш становится самостоятельным, до этих пор родители его оберегают, опекают, обучают. Рыба к этому вопросу подходит по-другому. Икру отмечет, и прощайте отпрыски. Выживай, как хочешь. Рыбе некогда. Ждать ей не с руки, когда мальки, подобно другим детям, станут самостоятельны и независимы от мамки. Мало того, у рыб каннибализм довольно сильно развит. Проглатывая соплеменников, они не разбираются, где, чей ребенок. Как-то безалаберно устроен их жестокий мир. Есть, конечно, исключения из правил, но ведь это исключения, их мало.

Природа по-другому позаботилась о рыбах. Рыба воспроизводит свое потомство в виде икры в невиданных количествах, по сотне тысяч штук одной мамашей. Еще одна защита — оболочка. Икринка создана неимоверно стойкой. Давление ей просто нипочем. Если на икринку с метровой высоты сбросить гирю весом в килограмм, икринка уцелеет. Такой изначально прочной оболочки другим животным не дано. Вот только бы икру не съели те же рыбы. Хариус особо падок на икру чужую. За кумжей неотступно следует на нерест. Но кумжа проглотить икру не позволяет, охраняет кладку. Но все равно икра ему перепадает, та, которую течение вымывает из гнезда. Но к нерестовому бугру тайменя хариус не приближается, это ведь не кумжа. С кумжей хариус почти сопоставим в размерах, а значит, не проглотишь хулигана, только отгонять приходится. К тайменьей кладке не подступишься, проглотят еще раньше.

Наш будущий герой был таймешонок. В верховьях Курчума он проклюнулся личинкой из икринки. Потом в малька он превратился. В толпе себе подобных он смешался в кучу. В стае легче укрываться от опасностей, которые поджидают мелкую рыбешку каждый божий день. Поиск корма эффективней в стае, опыта в ней набираться легче. А уроки детства это, несомненно, основа будущего выживания. Выживает самый осторожный и удачливый. Для другой миролюбивой рыбной братии он пока не представлял опасности, сам был еще мал. В этот период вся мелюзга питается личинками и мухами, ну, словом, всяким ширпотребом. Ел он много, жадно, поэтому и рос, конечно, быстро.

Живя в большой стае, он многому научился, многое повидал, стал сообразительным, ума не по годам, по дням набрался. Он понял главное: осторожность позволяет выжить. Почти каждый день кого-то да проглотят. Но ему везло. Ума он набирался быстро.

Детство таймешонка проходило бурно. Повидал немало, и нападение щук и чаек, и бакланов, и даже зимородков. Больше всего его поражала глупость маленькой рыбешки.

В надежде перекусить наш таймешонок перемещался вдоль берега. Он издали увидел странную картину. Две жёлтых палки шлялись по воде на мелководье, поднимая муть немного. Со стороны он разглядел, что это ноги птицы — цапли, которая склонилась над водой, высматривая рыбью мелочь. На муть, которую поднимали лапки птицы, выплывала мелкая и еще глупая рыбешка в надежде в этой взбаламученной воде найти себе пропитание. Этим пользовалась цапля, она резко опускала в воду свой клюв-пинцет и хватала бестолковую рыбешку. Это был урок для нашего героя. Глядя со стороны, он поражался кордебалету глупых мальков, которые так элементарно попадались птице.

— Ну вот, — подумал он, — а если бы я сам, не посмотрев со стороны, сразу же поплыл на эту муть. Тогда бы тоже был проглочен.

Он сделал вывод: «Как бы ты ни был голоден, не стоит торопиться, всегда сначала нужно осмотреться. Осторожность — залог выживания. И это нужно соблюдать, пока не вырасту большим».

К концу первого года жизни таймешонок уже распробовал своих собратьев — рыбью мелочь других пород. Он стал расти быстрее. Незаметно для себя он становился грозным хищником. Его стая поубавилась, тех, кто был не расторопен, съели. Такова судьба и ничего с этим не сделаешь.

Смертельный поединок — в жизни все бывает

Последнее время таймешонок обратил внимание на то, что, заметив его, все мелкие рыбешки разбегаются в разные стороны. Сначала это его немного озадачило, а потом он даже возгордился. Он почувствовал себя страшным и ужасным и чуть не поплатился за это жизнью.

Как-то раз, в пылу охоты, он выскочил к траве, и тут же на него метнулась щука, размером раза в три крупнее. Мускулистое, торпедообразное тело позволило ему совершить молниеносный маневр в сторону. Его молодое, гибкое тело умело извернулось, он заработал хвостом и отскочил в сторонку. Завихрения воды, созданные его хвостом, обмыли морду щуки. Её зубы щелкнули буквально в миллиметре от его хвоста. Резкий щелчок ее зубов резанул слух, как будто нож гильотины, обдув ветром ужаса, врезался в помост. Слух был поцарапан зубом щуки. Бездна пасти проскользнула мимо. Повезло неимоверно. Импульс страха проскочил по телу до самого кончика хвоста.

Отплыв в сторонку, подальше от травы, он решил понаблюдать за щукой. Пригодится.

Щука не преследовала его, она на это сил не тратит, она засаду любит создавать. Спокойно и размеренно, еле-еле шевеля хвостом, она опять скрылась за травой в своей засидке.

— Еще один урок. Не стоит расслабляться, если ты заплыл в чужие дебри, — подумал таймешонок. — Вот вырасту огромным, тогда поговорим и с этой щукой.

Щуке, по-видимому, надоело стоять в засаде. Она поднялась к поверхности воды и поплыла на мелководье. И в этот момент произошло неожиданное событие. Над водой мелькнула тень. Птица, вытянув вперед когти, пробила ими водную гладь и, погрузив их в воду так, что из нее торчали только крылья, цепкими когтями схватила щуку. Когти глубоко вонзились в плоть, так глубоко, что сразу и не вынуть. Все в их страшной сути было предназначено для того, чтобы не упустить добычу, крепкие, как сталь, и загнуты крючками.

Но щука не намерена была сдаваться. А скопа немного не рассчитала: рыба оказалась слишком крупной для нее. Хищник с хищником схватились не на шутку. Скопа не смогла сразу выхватить рыбу из воды, она схватила ее не возле головы, а где-то посредине туловища. Когда скопа хватает рыбу возле головы, рыба, машинально пытаясь вырваться, плывет еще быстрее, хвост работает, как винт, и выталкивает рыбу из воды, тем самым помогая птице. Здесь же ситуация сменилась, щука извернулась и поплыла ко дну.

Крайний наружный палец скопы может вращаться вперед и назад, это позволяет птице очень цепко держать добычу. Когти птицы жестоко загнуты, как рыболовные крючки, засядут так, что не отцепишь сразу. Вес сильной добычи, ее неожиданный рывок погрузили скопу в воду с головой. Она хлебнула воды. Вода попала в легкие. Крылья, сложенные в момент атаки, вдруг распластались по поверхности воды. Она не смогла поднять добычу и ушла под воду вместе с рыбой.

Щука билась за свою жизнь отчаянно, она пошла на дно в обнимку с птицей. Птица утонула, захлебнулась. Когти сразу не смогли разжаться. Мертвая хватка, то, чем так гордятся эти птицы, охотницу сгубила.

Течение реки сносило хищниц. Им суждено теперь погибнуть вместе.

— Ну, вот еще один урок — подумал таймешонок. — Беда подстерегает всюду. Осторожным нужно быть всегда. Только лишь мои размеры сократят опасность. Нужно вырастать скорее. Заросли травы лучше обходить сторонкой. Там может прятаться приличный враг, готовый проглотить моментом. Опасность с неба не увидишь вовсе.

Детство таймешонка убегало как-то слишком быстро. Вот совсем недавно с рыбьей мелюзгой он кормился всякими букашками, а теперь он ест другую рыбу, ту, с которой вместе ел букашек. С изменением рациона его рост ускорился, он стал расти быстрее, прибавляя массу, даже набирая жира. Чтобы избегать опасности, которые подстерегают всюду, нужно вырастать скорее. Чем больше вырастет, тем меньше угроз. Пропорция закономерна.

По всплеску — удару хвоста по воде таймешонок понял, что на этот плес лучше не соваться, он уже занят каким-то крупным тайменем, от которого ему может смертельно не поздоровиться. Опасность была явной. Звук от удара был сопоставим с выстрелом из ружья. Какой-то великан глушил рыбешку своим огромным, мощным хвостом, роняя его на воду как стену дома.

Таймешонок плыл и думал: «Я должен сам найти себе охотничий участок на реке. Это самая трудная задача. Все кормные места давно заняты взрослыми тайменями. Во время поиска участка можно угодить и в пасть, к какому — нибудь гиганту. Кто знает, сыт ли он в данную минуту, лучше проверять не на себе. Даже если он отец мой или мать, все равно проглотят. Никаких сыновних чувств, один лишь голод.

Как это мне определить, куда нельзя соваться?

Мало того, что участок на реке не должен быть занят большой и хищной рыбой, он должен быть достаточно уловист. На нем должно хватать рыбешки на каждый день и даже на год. Не маленький участок должен быть. Река не магазин, и ни одна рыбешка не согласна добровольно сдаться, не хочет стать обедом для меня».

Зачастую на помощь ему приходил инстинкт, который сформировался множеством поколений рыб его вида и передающийся неизвестно как из поколения в поколение. Как он формируется? Как передается, по каким каналам и невидимым, неосязаемым нитям, непонятно. Но факт остается неизменным: инстинкт существует, и это неопровержимый факт, спасающий поколение за поколением уже не одну сотню лет. Как он попадает в крохотную икринку, как усиливается с годами жизни? Загадка.

Если он вдруг чувствовал, что опасность где-то рядом, он спасался бегством. Но в такие минуты он не бежал под берег, как какая-то уклейка, он бесстрашно плыл в стремнину, в тот поток, который закружит голову любому, но только не ему, ведь он таймень. Не зря тайменя «стрежень» называют. Чувство самосохранения вело его по жизни, пока без промаха, а что такое промах для него, он уже усвоил, цена ему огромна — это жизнь.

Про то, что есть еще опасность в виде человека, он пока еще не знал. Судьба пока их не сводила вместе.

Живой окорочок — мышонок

Белохвостые орланы сердито следили за всем происходящим на реке с верхушки дерева, которое склонилось у воды. Оляпки перепархивали от камня к камню, чиркая хвостом по ряби волн ныряли в воду, чтобы выскочить потом как поплавок с личинкой в клюве. Денек стоял прекрасный. Лучик солнца нежно гладил воду.

Мелководье неожиданно взорвалось, мелочь брызнула поверху, разбегаясь веером. Ее вспугнул наш таймешонок, зайдя на мелководье и устроив там охоту.

Он сделал короткий стремительный бросок к плывущей выше по течению рыбке и раскрыл свою пасть, в которую хлынула вода, а вместе с ней и рыбка. Вакуум, образовавшийся за спиной рыбки, создал перепад давления воды, которая ее всосала водным пылесосом прямо в его пасть. Рыбка летела, как в трубу, махала плавниками и хвостом, но тщетно, ее втянуло водоворотом как в воронку. Зубастый капкан пасти захлопнулся, пронзив ее клыками.

— Эту мелюзгу постоянно нужно чем-то удивлять, — думал таймешонок.

Но тут, же удивился сам. Все разбежались кроме одного. По плесу кто-то плыл, по водной глади. Что за смельчак не знает страха? От этого пловца, как от маленького кораблика, расходились волны треугольником. Таймешонок подплыл к замысловатому кораблику и увидел — это мышь!

— Надо проглотить. Попробовать. А что?

Таймень проглотил мышонка целиком, даже не прикусив его зубами, в разинутую пасть пискля влетела, как соринка. Мышонок остался жив и продолжал барахтаться. Маленькие лапки продолжали машинально работать, только уже не на поверхности воды, а в каких-то катакомбах. Мышонок засикатил лапками по пищеводу, он пополз куда-то внутрь, в кишечник. Таймень ощутил, как мышь барахтается у него внутри, в его кишках. А мышь продолжала искать выход из норы, в которую неожиданно попала, переплывая речку. Она продолжала бороться за свою жизнь и все бежала, бежала по этой нескончаемой пещере, похожей на замысловатый лабиринт, из мягких скользких стенок. Мышь безжалостно всосало воронкой смерти.

Пещера все сильнее сжимала мышонка, он выбивался из сил, но продолжал карабкаться. Кислород заканчивался, больше вдохнуть нечего. Но сердце еще бьется. Он выпучил глаза — маленькие черные бусинки ничего не видели. Лапки шевелились машинально и все медленнее. Мышонок умирал мучительно. Удушье в пищеводе рыбы. Вот судьба.

Таймень все меньше ощущал движение внутри себя. Этот звереныш оцарапал ему своими коготками пищевод. Было неприятно и немного больно.

— Такого раньше не бывало, рыба покладистей зверька. Надо было прищемить беднягу зубом. Сам виноват. В другой раз умнее буду — подумал таймешонок, мотнул хвостом и продолжал обход по речке в поисках добычи.

Как дали имя рыбке

Гриша по просьбе Вари собрался на Курчум. Черёмуха поспела. По берегам Курчума полно черёмухи. Черёмухи там столько, что с ума сойти. Детвора обожала сбор черемухи. Сам ягоды объешься и насобираешь для лакомств на зиму: на пирожки, на сушку, на варенье. Ну и на Курчуме побывать, полазать по затонам, по кустам — раздолье. С собой Григорий взял трех сыновей, тех, кто постарше: Колю, Лёню, Сашу. Аня и Витек еще малы, оставил дома.

Детвора загрузила в лодку ведра, бидоны, и они отчалили. Подниматься по Курчуму далеко не стали, зарослей черёмухи кругом полно. Воткнули лодку в берег, привязали и отправились собирать запашистую, маркую, как чернила, ягоду. Ближайшие заросли Гриша помогал обобрать детворе, а вот дальше не пошел, остался у лодки. Им уже немного оставалось, всю посуду, что брали с собой, уже почти заполнили. Детвора ушла вверх по речке. Скоро не стало слышно, как они перекликаются между собой. Гриша сидел у реки и любовался ею.

Глядя на бегущую воду, он впадал в спокойное созерцание. Все, что происходило, казалось ему какой-то сказочной игрой. Река тянула своим течением ветки ивы, которые склонились в нее мохнатыми шнурками. Ветки, пересиливая течение, вырывались, выпрыгивали из воды и тут же падали в нее обратно, и опять их тянуло по течению. Создавалось впечатление, что ива зовет реку вспять, но уговорить ее никак не получается. Эта затея воды и дерева казалась бесконечной игрой в пятнашки. Солнечные зайчики прыгают на волнах, прилипая бликами к мокрой листве. Вдруг неожиданно веселая картинка была подсвечена ярким пером зимородка, который, вынырнув под мокрыми ветками, спугнул эту игру. Но рыбак не в обиде на птаху. Наоборот, он рад такой яркой вспышке красок, которую ему подарила птица, раскрасив еще ярче этот день. Окрас зимородка изумителен. Глядя на него, невольно думаешь, что гениальный художник взял самые яркие краски и писал прямо по перу живой птицы. Мазки так и сохранились капельками краски, каждый по отдельности, цвет, который не найти нигде в природе, только на пере красавца.

Птица опять вынырнула у ветвей, склоненных в воду, но в этот раз держа в клюве маленькую рыбку, с которой тут же упорхнула. Птица скрылась за прибрежными кустами.

— Наверно, у неё там норка, на обрыве. Деток кормит. Моим бы тоже перекусить не помешает, — вслух подумал Гриша.

Выше по течению, за ивой, рыбак услышал всплески. Стало любопытно: кто там? Он обошел иву по берегу, зашел с другой стороны. Но все равно ничего не было видно. Тогда он зашел в воду, ступал тихо плавно, как кот. Только так с воды можно было разглядеть, что там происходит. Нависшие над водой кусты скрывали его, он был замаскирован ими. Застыв без движения, он не выдавал себя. Обитатели здешних мест были так беспечны и увлечены своей игрой, что даже не заметили его. Играли детеныши выдры. Семейство выдр устроило здесь шумиху, играя в чехарду. Мамаша-выдра никак не могла их успокоить, поэтому уселась на берегу и занималась своей шерстью. Место, по её мнению, было довольно безопасно для детишек, так что можно и расслабиться, занявшись чисткой шерсти.

Рыбак стоял тихо, без движения. Наблюдая за зверьками, он невольно сравнивал их с ребятишками в своей семье, такая же неугомонная ватага сорванцов.

— Сейчас уже должны вернуться, чертенята. Мордашки синие от ягод и веселые глаза — подумал он.

Рыбак стоял, задумавшись, и не замечал, что чуть поодаль от него, в воде, стоит рыба, так же, как и он, рассматривает, что здесь происходит. В воде стоял таймень, ну не таймень, а так, еще детеныш, старый наш знакомый. Его тоже привлек шум на воде, и он крадучись, тихонько подплыл, чтобы посмотреть. Таймешонок смотрел на игру резвящихся выдрят и не замечал стоящего в воде рыбака. Игра зверенышей увлекала рыбу. Таймешонок все ближе и ближе подплывал к резвой ватаге.

Рыбак заметил таймешонка, его выдал ярко — красный хвост. Рыбаку стало еще интереснее, действующих лиц все больше.

— Интересно — думал Гриша. — А соображает ли этот недотепа, что он еще настолько мал, что его может поймать и съесть мамаша-выдра.

Таймешонок был немного больше резвящихся выдрят, поэтому он их не боялся. Но он не видел их мать, сидящую на берегу. Это был солидный зверь, представляющий для него серьезную угрозу.

Таймешонок не заметил, как одного из детенышей, отплывшего далеко от берега, снесло течением. Он оказался не в поля его зрения. Теперь он поднимался по течению к своей семье и оказался со стороны хвоста таймешонка. Ярко-красное перо хвоста рыбы привлекло разрезвившегося шалуна. Он бросился на рыбу. Нападение выдры на еще неопытную рыбу было неожиданным, движения хищного зверя были стремительны, вода ведь и её стихия. Плавно проскользнув среди травы, выдра ухватилась за тайменя. Она схватила его за спину, ближе к хвосту, в то место, где был жировой плавник. Звереныш был еще неопытным охотником. Не зная, что делать дальше, он повис на рыбе.

Неожиданное нападение сзади обескуражило таймешонка. Такого он никак не ожидал. Он заработал всеми плавниками, хвост был подобен винту. Спасая свою жизнь, он кинулся к берегу. Страх подгонял его, удесятерил все силы. Зверек висел на нем прямо как наездник. В воде таймешонок разглядел два белых столбика и юркнул между них. Его угонистое тело проскользнуло, а выдра, ударившись головой, застряла. Резвый «конь» стряхнул наездницу.

В пылу борьбы ни зверь, ни рыба не разглядели, что это за столбики в воде. А это были ноги Гриши. Таймешонок скользнув между Гришиных ног и сбил выдру с себя, ударив о коленку головою. Григорий никак не ожидал такого. Он резко опустил руки в воду, и попытался схватить зверька. Ну где там: мокрый, мягкий мех сочился через руки.

Выдра не ожидала, что у этой бойкой рыбки есть заступник, да еще такой большой, с огромными руками. Выскользнув из рук заступника, она метнулась в сторону противоположного берега и, описав дугу, уже летела к маме. Вся детвора сгрудилась возле матери, они помчались выше по реке. Здесь стало им опасно.

Маленький таймешонок прибился к берегу за Гришиной спиной и замер. Стараясь не шуметь, рыбак подошел к нему и нежно, двумя большими ладонями, как в колыбели, приподнял его.

— Не бойся глупенький. Я тебя не трону. Ведь я же спас тебя.

Успокаивая таймешонка, Гриша встал на колени у кромки берега и опустил рыбу в воду. Пути отхода он прикрыл ладонями. Но это было сделано напрасно, таймешонок не собирался убегать, он чувствовал добро, идущее от рук. Их запах был приятен рыбе.

В это время из кустов вышла Гришина детвора, чумазая и счастливая.

— Батя, что ты здесь делаешь?

— Спасаю рыбу.

— Как это?

— А вот смотрите. — И он им показал красавца.

— Ой, таймешонок!

— Тише, не спугните. Я его сейчас от выдры спас.

— Как это?

Детвора принялась разглядывать бедолагу.

— Пап, смотри, ведь он поранен. Выдра откусила у него жировой плавник и шкурку поцарапала.

— Ну, шкурка это ерунда — затянется. Рыбы крепкие на рану. Ну а плавник не отрастет, теперь он будет плавать без него.

— У него навсегда будет отметина?

— Да. Теперь он стал «Меченый».

— Что значит «меченый»?

— Ну, значит, он теперь с пометкой, чтобы можно было отличить. У всех тайменей есть жировой плавник, а у него не будет.

— Его теперь так будут звать друзья по стае?

— Ну, наверно.

— А можно мы его так тоже будем звать?

— Конечно.

— А он к нам еще приплывет?

— Не знаю. Может быть.

Рыба стояла спокойно, как будто понимая, что говорят о ней. Таймешонок старался запомнить запах рук рыбака. Он знал, что теперь этот запах он не спутает ни с чьим другим, «Меченый» теперь его узнает где угодно. Это был запах его спасителя. Такого не забудешь никогда.

Рыбак задумался: «А какова судьба у этой рыбы будет? Кто еще спасет его? Пока не вырос, много на него угроз свалиться может. Ну а вырастет, то до каких размеров? Сколько лет он проживет? Как жизнь свою закончит? Интересно. Дай бог, еще увидимся мы с ним. Теперь он Меченый, узнаем, если что».

Детвора подтолкнула рыбку на течение. Попрощалась, думая о новой встрече с ним, теперь уже знакомцем, Меченым. Теперь они всегда его сумеют отличить.

К вечеру таймешонок Меченый отыскал на реке свою стаю. Она состояла из таких же по размеру таймешат-одногодок.

— Этот проворный зверек откусил своими острыми зубами мне жировой плавник. А спас меня рыбак, он защитил меня от выдры. Он ее стряхнул с меня и чуть не задушил руками, — этими словами таймешонок закончил свой рассказ о нападении на него выдры своим друзьям по стае.

Сразу у нескольких его дружков вырвалось одно единственное слово: «Меченый». И вся стая хором подхватила это слово, которое впоследствии стало его именем и в воде, и на берегу. А сейчас оно задело его за живое, оскорбило, покоробило. Он кинулся драться, готов был укусить любого, порвать еще не совсем окрепшими зубами. Но тут же, растерялся. Он не знал, на кого накинуться, ведь это слово произносила вся стая.

Вечером, устраиваясь на ночлег, он не мог успокоиться и уснуть. Он все обдумывал, что произошло сегодня. Ранка еще саднила, но уже не так. Рыбы крепкие на рану, у них низкий болевой порог, поэтому эту рану он перенес легко.

Ему было обидно, что он теперь не такой, как все. И тогда он решил, что вырастет и отомстит этому скверному зверьку. Где его найти, он знает. Эту заводь он не забудет никогда. Он понял, что с этим именем ему придется смириться. Да и ладно, не такое уж оно и обидное. Главное, что хвост цел остался. Повезло. А шрамы украшают тайменей, утешил он сам себя. А кто еще утешит, ведь мамы нет. И встреча с ней не сильно-то обрадует, наверно, может проглотить сыночка.

Никто тогда не думал не гадал, о том, что судьбы рыбака и рыбы свяжутся узлом, сплетутся, как коса девицы.

Тишина покоем не бывает

Деревенские звуки рождали мелодию природы, исходящую от земли, реки и солнца, где подпевалами служили петухи, коровы, гуси… Деревья, облака сгущали краски звуков. Ущербный гомон города был здесь неуместен.

Вечерело. Гриша приобнял сына.

— Пойдем, Шурка, тишину послушаем на речке. Заодно проверим закидушки.

— А как это, папа, тишину слушать? Она ведь молчит, значит, ее не слышно.

Григорий задумался: «Малец прав. Как ее услышишь, звуков нет, а слушаешь. Забавно».

Отец с сыном вышли из калитки и неспешно направились к реке. Шаткая земля прибоя раскачивала тело рыбака годами, отработав валкую походку. Знамо дело, издали заметен по походке.

По дороге отец продолжил разговор.

— Тишину послушать — это когда все кругом молчит и думать не мешает. Думать ни о чем и сразу обо всем. Мыслей много прибегает, все роятся, словно пчелы, мельтешат, торопятся куда-то, но среди них есть главные, они, как правило, приходят в тишине. Мысли главные запомнить надо и не упускать. А то получится, напрасно ты сидел и слушал. Подрастешь, и тишина, если будешь ее внимательно слушать, много мудрого, неспешного подскажет.

— Значит, она думать помогает.

— Конечно. Тишина при этом разная бывает. Каждый слушает свою. Для меня наверно, самая настоящая — это та, которую услышишь только на рыбалке. Удочку закинешь. Сядешь. Смотришь на поплавок и молчишь. Вроде как ждешь поклевку, а на самом деле слушаешь тишину и думаешь. Да так задумаешься, что и про удочку забудешь. А потом очнешься — рыба встрепенет тебя поклевкой или, птаха, подлетев, разгонит думы, сменит тему. Здесь на берегу, на речке, так бывает. А вот в море — там совсем другое. Там тебя как будто куполом накроет, а кругом вода, гладкое безмолвие. Тишина, как на дне высохшего колодца, когда сидишь с закрытыми глазами. Некому вспугнуть её. Настоящая тишина к тебе придет с годами, а сейчас ты слишком шустрый для нее.

— А какая она еще бывает?

— Ну, наверно, горя и несчастья. Все шумят вокруг тебя, а ты не слышишь.

— А какая тишина у гор?

— У гор величественная и заоблачная. Как будто кто-то улетел и не вернулся.

— А лесная?

— В лесу она завораживает. Ты все время ждешь кого-то: не то зверушку, не то сказку.

— А в пустыне?

— Тишина пустыни смертоносна. Выжигает мысли солнцем, прячется за горизонт.

— А на кладбище?

— Жуткая и скорбная, однако.

— Ну а в небесах?

— Ангельская.

— А в брюхе у тайменя?

— Я даже не знаю. Спросить у мышки надо. Он её живьем глотает часто.

— А ночная?

— Ой, в ночи бывает всякая. Все зависит от настроения, ситуации и места, где она тебя застала. Самая красивая, наверно, у реки.

— А мы сейчас какую тишину будем слушать?

— Я так думаю, неспешную. Но для этого сначала нужно проверить снасть.

За разговором они пришли к тому месту, где были расставлены закидушки. Они были заброшены прямо с берега. Отец с сыном проверяли их не торопясь, подсаживали червяка, если это требовалось, и закидывали обратно в речку. Осень, начинало подмораживать. Закидушки стояли на налима, поэтому их наживляли на ночь. Днем, если на крючках оставались черви, могла клюнуть и другая рыба, если размер попавшейся рыбешки устраивал как живец, то тогда её насаживали на крючок понадежней и забрасывали уже в расчете поймать на живца хищную рыбу. И вот на одной из закидушек, где стоял живец, забрыкалась хорошая рыбешка. Гриша вытащил на берег таймешонка. Санька подлетел быстрее пули. Интересно. Снял его с крючка.

— Молоденький еще. Отпустим?

— Ну конечно. Посмотри на жировик.

— Батя, его нет. Ведь это Меченый.

— Да, опять судьба свела нас.

Они сняли рыбу с крючка и опустили в речку, приласкали, гладя её прямо в воде. Поговорили с ней немного, таймешонок слушал. Меченый узнал знакомый запах рук, поэтому он не боялся и не спешил сбежать подальше. Он понял, что опять он на свободе, и что его отметина спасла. Наговорившись вдоволь, подтолкнули, и он поплыл куда-то восвояси.

Гриша, когда ловил рыбу, почти всегда разговаривал с пойманной рыбой. Это происходило и в те моменты, когда он был на рыбалке один, и в те, когда был с друзьями или со своей ребятней.

Он зачастую ставил в тупик или давал размахнуться фантазии собеседника таким вопросом:

— А вот представь. Что эта рыба, которую ты сейчас вытащил из ее родной стихии, думает про тебя?

При этом взрослые крутили ус, застряв в каком-то непонятном замешательстве. А детвору уносило фантазией, как крылом паруса, загадочно и хлебосольно, словом. Про рыбу говорили краше соловья и все, что хочешь.

Солнце уже начинало прятаться за горизонт. Вечерние лучи играли бликами на воде, разбрасывая золотые монетки веером, весело и задорно они подпрыгивали, становились на ребро, и снова падали. Вместо перезвона по воде катился шелест.

— Да. Веселая тишина. И вроде звуки есть, и в тоже время тихо. Батя, она такая ласковая, как песенка на сон грядущий.

О чем говорит тишина? Наверное, каждому о своем. Даже одному и тому же человеку в одном и том же месте в разное время говорит о разном. И каждый раз что-то свое. Она, как сон, не повторяется. От настроения зависит и от дум.

Отец и сын сидели на берегу реки и слушали. Каждый слышал что-то свое. Отец что-то свое взрослое. Сын — что-то свое детское. Наверное, мечтали каждый о своем. Фоном тишине журчала речка, ветерок шуршал листвой. Они даже не заметили, как в их тишину вплетался соловей своим напевом. Окутал звезды, лес и реку трелью. Всё в восхищении притихло, превратилось в слух, на целый мир его лишь песня.

Уходя, они попрощались с рекой ласковым словом. Этот ритуал разговора с водой повторялся каждый день, и река понимала это слово. Река не делит звуки на языки и наречия, ей не нужен переводчик, она как полиглот понимает простое ласковое слово. А у воды есть память, ее структура изменяется в зависимости от тех слов, что ей говорят.

Нечисть прилетевшая из ада

Тишину слизнуло гомоном оравы неуемных гадких птиц — бакланов. Черный хоровод из птиц слетался к перекату. Жесткие глаза трагедии смотрели на тайменя: прожорливые птицы ринулись на рыбу, плывущую по перекату. Таймень был крупноват для них, их глоткам не осилить крупной рыбы. Не в силах проглотить, они его клевали со всех сторон в бока и в голову, норовя попасть в глаза. Таймень изворачивался, как мог. Птицам не удавалось пробить крепкую шкуру рыбы, они только больно и противно щипали за бока, иной раз до крови. Таймень мотал головой, пряча глаза от острых крючковатых клювов. Кровожадные птицы, видя, что рыбе некуда скрыться на каменистом перекате, накинулись на него с удвоенным рвением. Ажиотаж, устроенный ими, привлекал новых разбойников, они слетались к перекату, готовые устроить кровавый пир несчастья.

Таймень увернулся и схватил одну из птиц, в его пасть попали лапы и часть хвоста. Птица от испуга стала биться, размахивая крыльями под водой, пытаясь вырваться из пасти. Несколько перьев из хвоста были вырваны и поплыли по течению. Вид перьев, плывущих по перекату, и всплески крыльев собрата насторожили стаю злобных птиц. Напор атаки приутих немного. Но черная ватага крылатых гадов не собиралась отступать. Криком, трескучими противными голосами оглашалось все пространство над рекой, призывая к себе подмогу со всей округи. Таймень увидел, как несметными стаями бакланы взвились над рекой, собираясь в черную огромную тучу, пугающую солнце. Небо и вода бурлили черным заревом ненастья всех богов, какие были в этом мире. Мрак от птиц стал густым и вязким, он разрастался в районе переката быстро и стремительно, как рой из диких пчёл. Количество всплесков от падающих в воду птиц увеличилось, вода кипела как в котле Гингемы. Таймень отбивался от атак, размахивая живым бакланом, которого продолжал сжимать зубами, словно тряпку.

— Ну все, конец, — подумал таймень, — от такой оравы не отобьёшься. Обложили гады. — С каждой минутой эта мысль душила его всё сильнее. Он никак не мог найти выход. — Неужели всё, погиб? Где спасение? Если плыть под берег, там не укроешься — настигнут. Плыть на стремнину далеко, можно не успеть, глаза достанут, а там и насмерть заклюют. Да и большой поток воды им не помеха. Где же выход?

Спасение пришло неожиданно. Оно действительно пришло ногами — это был рыбак. Рыбак услышал и увидел стаю ненавистных ему птиц, устроивших Бедлам на перекате, и понял, что они не зря устроили там свару, значит, с кем-то справиться не могут. Он ненавидел этих прожорливых птиц устроивших нашествие на реку, они опустошили реку, как избу метла от пыли. Несметное скопление бакланов, не знающих естественных врагов, сжирающих всю рыбу без остатка, пугало, заставляло думать о безжизненной пустыне. Рыбак пошел на выручку бедняге. Подойдя к урезу воды на перекате, он увидел тень в воде большой красивой рыбы, ярко-алый хвост мелькал на мелководье.

— Таймень, — смекнул рыбак, — и надо выручать его.

В его руках был спиннинг, блесна была на леске, тяжёлая блесна, готовая лететь на середину речки, она предназначалась ловле тайменя. Он размахнулся и метнул её в кружащую над рыбой стаю. Птицы расступились, блесна со свистом проскочила мимо. Он подмотал блесну катушкой и снова бросил. Птицы расступались в стороны, но не улетали, настырно снова приближались к перекату. Рыбак бросал блесну снова и снова, и поражался ловкости бакланов, они задерживали свой полет, расставив крылья, и пропускали перед собой летящую блесну. Такого он не ожидал от этой птицы, такие трюки были у ворон в ходу. Но натиск птиц немного поутих, им приходилось отвлекаться от добычи. От усилий рыбака дерзких гадов стало меньше, напор атак ослаб. Баклан, зажатый в пасти у тайменя, трепыхался тише. Он послужил защитой от врага, прикрыл его, как щит. Но мешкать все равно нельзя, каждая секунда может стать несчастьем. Черная туча, как сгусток зла, с невероятным гомоном нависла над тайменем, прижимая его к камням переката, не позволяла двигаться, набрасывалась, пытаясь растерзать, ударить прямо в глаз. Кое-где уже кровило тело.

Броски блесны спасали рыбу, рыбак старался отогнать несчастье. Что за ирония судьбы? То от чего он уходил, спасаясь. То, чем его всегда пытались отловить — блесна — теперь спасала. И сам рыбак теперь вдруг превратился в друга и спасителя. Рыбак кричал ему и даже умолял, наверно: «Плыви ко мне. Сюда давай, под берег. Я спасу!»

Теперь таймень знал, что ему делать. Он поплыл под берег, прямо к рыбаку. Птицы боялись рыбака и не подлетали близко к берегу. Таймень швырнул полудохлого баклана в стаю, а сам сделал рывок невероятной мощи к рыбаку, туда, где тень от рыбака мелькала на воде. Хоть в руки отдавайся рыбаку, ныряя в котелок с ухою. Но сейчас рыбак — спасение.

Заметив, что рыба догадалась, где спасенье, и плывет к нему, рыбак стал энергичней разгонять ватагу гадких птиц. Он уговаривал тайменя, чтобы тот быстрее плыл к нему.

Стая продолжала наседать в отместку за собрата, который чуть шевеля лапами и разевая рот, глотая воздух, плыл, чуть дыша, по перекату. Теперь тайменю отбиваться было нечем, он выплюнул свой щит-баклана, сбегая от побоища, что было необычно для него. По иронии судьбы таймень плыл к другому своему врагу, плыл к человеку. Но по-другому не поступишь, это шанс спастись. Рыбак старался, глаза ему залило потом, пальцы об катушку сбило до крови. Блесна сверкала в воздухе и разгоняла птиц, противных гадов становилось меньше.

— Что за рыбак, молодчик, добрый, справедливый, — таймень был щедр на похвалу.

Несметная бакланья стая, настоящая орда, почуяв, что таймень уходит, сгущалась возле берега, стараясь без разгона падать в воду. Она кружила, бесновалась уже под берегом, готовясь напасть хором, обрушиться всей тучей, разом смести тайменя вместе с рыбаком.

Защитник не терялся, яростно, остервенело кидал блестящую тяжёлую железку, метя в птицу. Бакланы уворачивались, это затрудняло нападение на рыбу. Таймень почти прижался к берегу, ослаб. Рыбак не растерялся, он стал кричать на птиц и мотать блесной по кругу над головой и над водой, там, где стояла рыба.

— Ну! Ну! Беситесь напоследок, посмотрим, чья возьмет. Поганцы. Нечисть чёрная. Похуже воронья проклятое отродье. Я вам сейчас устрою праздник для желудка. Хлебнете у меня.

Стая набрала для разгона высоту, скучилась так, что небу места было мало, и кубарем катилась вниз к воде, за рыбой. Оглушая криком, свистом крыльев, чёрное облако приближалось к рыбаку и рыбе, ставшими одной командой. Рыбак, не останавливаясь, раскручивал блесну на толстой леске, хлыст удилища из черёмухи был ему подспорьем в этом деле. Тяжёлая блесна с гуденьем разрезала воздух, создавая зону, в которой птице было сложно нападать на рыбу. Но несметная орава все сгущалась, прижимаясь к берегу. Она кружила, бесновалась над водой и рыбой, готовилась обрушиться всем скопом смерти и смести разом непокорного тайменя вместе с рыбаком-защитником. И когда стая набрала для разгона высоту и ринулась вниз, оглушая шумом, словно громом, рыбак расставил шире ноги и прицелился блесной.

— Ну, гады! Не промажу! — выдохнул он из себя.

Он размахнулся что было силы, ощутив на тонком хлыстике удилища нарастающую инерцию блесны, и кинул ввысь в водоворот из тел. Черные лохмотья страха разлетелись, пропуская молнию сверкающей блесны. Вспышка от блесны резанула стаю, птицы разлетелись в стороны, они опять успели увернуться. Блесна на излете шлепнулась в воду.

— Ну, давай скорей, еще, еще давай. Мотай быстрее леску. — Рыбак с остервенением наматывал на катушку леску, окровавленные пальцы скользили, отчего он их сжимал сильнее. Сколько раз он кинул в птиц блесной, со счета давно сбился. — Всё мимо. Верткие заразы.

Рыбак был один, а гадкой неуёмной птицы гвардия без счета и конца. Шапка свалилась с головы, он чуть не затоптал её в порыве битвы. Глаза его налились злобой и метали искры способные разжечь костер из толстых веток. Рыбе доставалось жутко, некуда укрыться. Бакланы с дикой и свирепой силой нападали и клевали крючковатым, острым клювом тело рыбы, стараясь всякий раз попасть в глаза. Вода вокруг бурлила страстью тел и крыльев. Черная напасть не собиралась отступать, призывая мерзкий смрад голодных птиц со всей округи. Смерч из птиц взвивался над рекой столбом как улей, растревоженный медведем. Закручиваясь вихрем, туча птиц разрасталась и густела мраком, а потом опять стала быстро приближаться, ринувшись в последнюю атаку напролом, лавиной.

Рыбак размахнулся что было силы и метнул блесну в самую середину этого мерзкого скопища черной напасти. Искрящаяся на солнце тяжёлая блесна, словно стрела, пронзила тучу, разделив её на части, рассекла её, как острый меч, и ударила в грудь одной из птиц. Облако из перьев разлетелось в стороны, пух полетел, как из подушки. Птица кубарем упала в воду. Баклан упал на воду рядом с рыбой, та её куснула, схватив за шею. Острые клыки и злой рывок оторвали голову у птицы. Тело и голова поплыли отделившись. Вода на перекате разносила кровь и перья.

Стая осознала, что побита, не достать тайменя, и спасалась, разлетаясь дальше по реке. Рыбак был победителем, он кричал ей вслед проклятья, радовался жизни, как мальчишка. Тот, кто охотился за рыбой, стал неожиданно её защитником. Рыбак не стремился к тому, чтобы поймать и съесть рыбу, он её спасал. И спасал удачно, самоотверженно, с какой-то дикой страстью, не похожей на азарт рыболова.

Рыба стояла всего в двух метрах от него, была измотана, изранена и еле шевелила плавниками. Рыбак расчувствовался, он был готов подойти к рыбе и пожалеть её как домашнего кота. Таймень дышал порывисто, часто раздувая жабры. Сердце ещё не остыло после драки и билось, как у борзой собаки после гонки. Несколько перьев застряло на клыках, но он этого даже не замечал. Его ошеломила та развязка, о которой он даже не мечтал. Он был готов смириться с участью, погибнуть, но враг-рыбак пришел на помощь, это было неожиданно, ласкало душу.

— Как поблагодарить его, как выразить признанье? Попасться на крючок? А вдруг как не отпустит с поцелуем и съесть захочет? Вдруг он не тот любитель нежности и благородства страсти? Тогда в чём жизни смысл, зачем спасался? Чем осчастливить рыбака? — гадал таймень.

Таймень подплыл к ногам рыбака поближе и, высунув голову из воды, протянул застрявшие в зубах перья. Пусть будут сувениром схватки и спасенья.

Рыбак, хлюпая ногами по воде, подошел к благодарной рыбе, взял перья и, опустив в воду руки, стал гладить рыбу, провел по тому месту, где жировой плавник и понял — это Меченый. Опять судьба свела его с тайменем. И рыба, вдруг учуяв знакомый запах, поняла, что встреча не случайна — это Гриша.

— Спасибо, друг. Не дал в обиду. Выручил. Помог. Судьба не разлучает нас. Опять ты спас меня. — Таймень вилял хвостом, ну прямо как щеночек. Жабры раздувал. Клыки показывал, как будто улыбался.

— Да, бедолага, мы опять с тобою повстречались. Как я услышал зов твой о подмоге, не пойму? Но всё-таки услышал и пришел. Мы как-то слышим ведь друг друга, а как не знаю. Но я всегда готов на выручку прийти. Ты только позови. Ты можешь даже не кричать, возьми, подумай, я услышу. — Рыбак рукой ласкал тайменя, а тот был рад по своему, как рыба, благодарен.

Рыбак ощупал раны на теле рыбы, поболтал немного, был рад, конечно, встрече с другом. Наговорившись вдоволь с рыбой, он подтолкнул его легонько, и тот поплыл на стрежень.

Рыбак сел на пенёк, к сосне приставил спиннинг. Смотрел на снасть и думал: «Зачем мне спиннинг? Конечно же, не для разбоя, а для защиты. Но так ли это? Вот в чём вопрос».

Страсти этой битвы, воздушной свалки и спасенья рыбы ещё не покинули его. Он ещё переживал вибрацию на нервных струнах. Птичий гвалт всё удалялся, туча злобы уплывала черным мраком, унося с собой и смрад, и копоть Ада.

— Бедная река! Как достается ей от этих тварей.

Рыбак держал в руке увесистую самодельную блесну, самую любимую в его коллекции смертельных игрушек для тайменя. Эта блесна, сделанная ещё его дедом, никогда не подводила его. Её полет стремителен, далек, игра увалиста, как у больной рыбешки, мимо не проплыть тайменю, схватит, не пропустит.

Рыбак ещё раз посмотрел на блеск блесны старинной. На ней было выбито пять звездочек, а это значит, пять тайменей он на неё поймал весом больше пуда. А вот теперь баклана как отметить? А может быть, её теперь в музей домашний? Пусть правнукам расскажет про былое, ей есть что рассказать, поведает о многом. Трем поколениям служила верой-правдой. Таких блесен, из самовара, уже не сделает никто, старинные рецепты. Латунь с баббитом спаяны не зря, чешуйки выбиты искусно. Звёзды вряд победы отмечают над тайменем, но не эту. Эту над бакланом как отметишь, может крестик нацарапать, так на всякий случай.

Природа умывалась. Чёрное видение исчезло, растворилось где-то там, за горизонтом. Барашки облаков развеселились в небе, разбежались всей отарой по его поляне. Голоса весёлых птиц рассыпались над речкой. Солнце засветило по-иному, светло и задорно, словно чёрный тюль убрали. Шоры с глаз долой слетели. Пауки пускают небом паутину в воздухе настоянном на листопаде. Бабье лето. Яркие деньки. Услада.

— Да пора домой. Опять есть тема для рассказа ребятишкам.

Омуты реки, наполненные таинственной рыбьей жизнью, были нераскрытой книжкой, написанной на гребнях волн на языке иных миров — подводных. Книгой дружбы о судьбе, о смерти и о жизни тоже. Невероятный шелест мыслей-сказок будоражил волны. Река-прибежище многих легенд. Её волна неустанно, из года в год, веками, бормочет невероятные заклинания древних: полулюдей, полубогов, полурыб.

Женюсь! Женюсь! Какие могут быть сомненья

Шли годы. Пришла очередная весна. Пятая весна в жизни Меченого, он стал большой, красивой рыбой. Блеск солнца изменился, оно светило ярче. День стал длиннее. Засуетились птицы, строя гнезда. Земля благоухала свежей зеленью деревьев и травы, отдавая запах речке. Изменился цвет воды в реке. Химический состав воды и содержание в ней кислорода иными стали. Весна, однако. Это все повлияло на поведение рыб. Мир требовал начала новой жизни.

Меченый стал непоседливее, порывистее. Он еще не понимал, что с ним происходит. Встречная струя воды вздувала жабры, будоражила кровь, пугала непонятно чем. Невиданное таинство смущало неизвестностью и куда-то звало. Мучительное беспокойство не оставляло его. Куда бы он ни плыл, его тянуло в горы, в воду, с ледников стекающую в речки, к родникам холодным, кипящим пузырьками воздуха с песком. Туда, где прошли первые минуты его жизни. Зов предков не угомонишь, Меченый поплыл из Иртыша в Курчум. Плыл, не обращая ни на кого внимания, к рыбьей суете вокруг стал равнодушен. Он был заметен, издали, стал медно-красным. Увидев его, рыбы разбегались, прятались, боялись. Холодная вода Курчума немного успокоила его. Вечером он решил немного отдохнуть и зашел на плес. Там ему повстречались пять разновозрастных тайменей, как ни странно, но никто из них не боролся за территорию, не спорил, где кому охотиться. Собрал их здесь совсем другой инстинкт. Охотничьих угодий здесь не стало, идя на нерест, таймени просто потеряли аппетит.

Чем выше он поднимался в верховья речки, тем больше становилось соплеменников. Его желудок и кишечник съежились, печень перестала вырабатывать желчь. Ферменты, расщепляющие белки, перестали вырабатываться, он прекратил питаться, жил за счет собственных запасов жира.

Некоторые парочки тайменей уже откладывали икру, а Меченый все поднимался вверх к истокам. Когда речка стала превращаться в ручейки, у самых ее истоков Меченый нашел себе подругу. Таймениха по-хозяйски сделала гнездо. Разбросав по сторонам песок и камушки своим хвостом, она вырыла привлекательную ямку. Для икры своей старалась. Агрессивность Меченого улетучилась, он стал обходителен и ласков. Меченый терся о её бока, заигрывал с подругой. Она не отвергала его ласки, отвечала взаимностью. Его голова кружилась в каком-то упоении, он чувствовал, что и её захлестнули чувства материнства. Таймениху затрясло в конвульсиях, она уперлась головой в камень, лежащий на краю выкопанной ею ямы. Меченный заметил, что пошла икра. Инстинкт подсказывал ему, что делать. Каким-то неведанным путем все передалось от предков. Он продвинулся чуть выше по течению и стал выпускать молоки, которые, сносимые течением в виде облачков, нежно окутывали икру. Икра сливалась в дымчатое облако с молоками и оседала на дно ямки. Таймениха, работая хвостом, тут же присыпала ее камешками, липкие икринки склеивались с грунтом, находя себе здесь отчий дом уютный.

Выбившись из сил, они завершили кладку, таинство закончилось для них. Таймениха сделала бугорок на месте ямки, тщательно засыпав камешками и песком свое потомство. Исхудавшие от долгой голодовки, с потрепанными плавниками они бок о бок скатывались вниз по речке. Их потомство должно было проклюнуться чуть позже.

Ниже по течению им подвернулась стайка мелкой рыбы, они перекусили ей немного. Их организм еще не восстановил все функции, отключенные на период нереста, но постепенно силы возвращались.

Теперь они ходили по реке вместе. Меченный рассказывал тайменихе о буйных ветрах, хлеставших речную ширь, о снежных метелях, царапавших лед, сковывавший реку зимой, о водопадах чистых горных рек. Но однажды она его прервала:

— Ты лучше расскажи, почему тебя называют Меченым?

И он поведал ей эту удивительную историю своего спасения рыбаком в то время, когда он был еще молодым и несмышленым. Он показал свой жировой плавник, вернее то место, где он должен быть. Рассказал и о тех встречах, которые происходили позже, о его дружбе с рыбаком. Таймениха отнеслась к этому двояко, она и верила, и не верила его рассказам, а тем более его дружбе с человеком, с тем существом, которое рыб ловит для того, чтобы потом съесть. Для нее, то, что человек ловил его, а потом отпускал, было непонятно. Дружба этих двух существ, живущих в разных стихиях, для неё была за гранью реальности и в то же время, как ни странно, она верила Меченому.

Он попросил у нее разрешения называть ее Милочкой. Она согласилась. Теперь им предстояло найти себе охотничьи угодья — место, где им хватит пищи и которое еще не занято каким-либо большим тайменем.

Опять с дружком мы повстречались

Воздух пахнет солнцем и улыбкой реки. Трава от умиления брызнула слезой росинок. Ребятня ходила с бреднем по протокам, ловили сорогу, чтобы вялить. Коля с Леней на «шестах», а Санька был в «загоне». Гриша помогал им, собирая рыбу: на лодке подплывал к ним, складывал в корзины. Сороги было вдоволь. Попавших в бредень щучек-шурогаек отпускали, ее за рыбу даже не считали. Денек стоял прекрасный, сияло солнце, зелень окружала речку.

Меченый учуял запах друга-рыбака, знакомый запах сносило течением с протоки. В это время Гриша привязав лодку к прибрежным кустам и, засучив штанины, ходил под берегом в воде. Таймень направился на запах, зачем, не зная, просто так, хотелось посмотреть на друга. Снизу по течению ребятня заводила бредень, перегородив протоку. Санька гнал рыбешку в бредень сверху. Хлюпая палкой по воде, пугал рыбу, не давая подняться по протоке, заставлял скатиться вниз на бредень.

Пацаны заметили тайменя, стали бредень заводить дугой под берег. Проточка, по которой они шли, была не глубока, а стенка бредня высокой. Верхний край бредня был растянут над водой больше, чем на метр, его удерживали шнур и колья. Меченый вдруг догадался, что попал в засаду. Разогнался и метнулся вверх, в надежде перепрыгнуть стенку бредня. Ребятня заметила маневр рыбы, они дружно приподняли шесты, растягивая и поднимая снасть. Меченый не ожидал такого, со всего разгона он воткнулся в сетку. Коля с Леней не думали, что удар рыбы будет таким мощным. Коля удержался на ногах, а Леня свалился в воду, поскользнулся. Отец, видя заваруху, поспешил на выручку. К тому времени, когда он подбежал, Леня уже поднялся на ноги и удерживал шест, его глаза блестели, азарт борьбы украсил алым цветом щеки. Гриша взял шест из его рук, стал бредень заводить под берег. Нижний край бредня, с которым управлялся Коля, был практически на берегу, проход в воде закрылся. Воду в протоке взбаламутили, видимость была плохая, и Меченый не видел, что проход в воде закрылся сеткой, он метнулся вниз по течению вдоль берега. Таймень уткнулся в сетку бредня, шест в руках у Николая трепыхнулся. Поняв, что здесь он не пройдет Меченый поплыл вверх по течению, туда, где были Леня с отцом. До берега Григорию оставалось метра три-четыре и «круг» замкнется. Леня перекрывал этот участок, плюхая в воде руками и ногами, поднимая муть. К нему на помощь мчался Санька.

— Держите! К вам идет! — крикнул Николай.

Даже в мутной воде, на мелководье, ярко-красный хвост тайменя был виден издали. Алексей заметил плывущего на него вдоль берега тайменя. Отец не успевал закончить свой маневр, до берега немного оставалось.

Видя в воде два белых столбика ног Лени, таймень нацелился проскочить между ними. Такое он проделал еще в детстве. Но Леонид не промах, он догадался о намерениях рыбы и плюхнулся, усевшись в воду. Таймень ударил в грудь, как в стенку. Удар был не из сильных, но Леню отбросило на спину, размазало по дну на мелководье. Меченый, уткнувшись в грудь, отпрянул. Этого времени хватило Грише, чтобы выскочить на берег с бреднем.

— Все, попался.

Леня поднял голову над речкой. Он сидел в воде по шейку. Ошалелый взгляд метался по воде.

— Где таймень? — спросил на выдохе.

— Не ушел. У нас. Он в бредне.

Все дружно рассмеялись. Смех, как песня, разливался над рекой.

Но Меченый еще не сдался, он попер на сетку бредня прямо посредине. Бредень был из толстого шнура, в его ячее не путается рыба, как в сети, здесь цель другая. Бредень — это тот же трал, вот только меньшего размера и посредине конус сделан кошельком, мотнёю называют.

Меченый с силой ударил в мотню бредня. Возможно, если бы его удар пришелся сразу в сетку, он бы её порвал, но в мотне было битком сороги, она удар смягчила. Меченый увяз в сороге, словно в каше. Мощный удар головы разметал и раздавил рыбешку. Меченого накрыло сверху кошелем мотни, рыба вокруг него сжалась, не давая трепыхнуться. Бредень, вытаскиваемый на берег, сдавливал рыбу все сильнее, пространство ужималось в «кошельке», он шел на берег.

Рыбаки принесли корзины и складывали рыбу. Меченый был в конусе кошеля, он там лежал, накрытый сеткой сверху. Дошла очередь и до него. Его прямо в сетке вытащили на берег, достали из мотни. Григорий первым заметил отсутствие жирового плавника и оторопел. Шурка дергал отца за рукав, и кричал:

— Батя! Батя! Это ведь твой друг. Пацаны, нам Меченый попался!

Леня и Коля подскочили мигом.

— Смотри, как вымахал за время, что не виделись.

— Пуд, наверно, есть, а может, больше.

— Что батя, будем отпускать дружка?

— Конечно, отпускать. Нам рыбы хватит. А если захотим тайменя, выловим другого.

— Этот нам родной, — вмешался Санька.

Никто и не пытался возражать, рыбы лишней никогда не брали. Сорогу вялили — заготовляя впрок, ну а другую брали, чтобы на еду хватило, при этом мелкой рыбы никогда не брали.

Нежно притащили Меченого в воду, каждый приласкал его и загадал желание. Меченый стоял в воде спокойно, он чуял знакомый запах рыбака, поэтому не волновался. Не помышлял о разогретом масле сковородки. Прикосновения рук его ласкали, с чем это сравнить, он не знал, ему приятно было. Отдаленно это напоминало прикосновения Милочки во время нереста, но все равно не то. Здесь было что-то по-другому, что не разобрать, но было. Понежившись в человеческих руках, он нехотя поплыл.

Рыбаки стояли по колено в воде и следили за неспешным силуэтом грозного тайменя. Алый хвост в воде прозрачной цвел, как роза, уносимая рекой. За последние годы он возмужал, стал большущей рыбой. После встречи с другом-рыбаком Меченый поплыл куда-то по своим делам.

К вечеру, под перекатом, он встретился со своей подругой Милой и рассказал ей обо всем, что приключилось. Она ему верила, и не верила. Когда он рассказывал, она смотрела на него, как на Бажова, вроде сочиняет. Но когда ее взгляд попадал на то место, где у него должен быть жировой плавник, покровы сказки размывались, ей приходилось верить, несмотря на мистику рассказа.

На берегу все было интересней. Естественно, рыбаки все рассказали дома и в деревне. Соседи растопырили уши, Санька с Леней рассказывали им взахлеб. Николай был сдержан в разговоре и серьезен, но когда к нему вдруг обращались, чтобы подтвердил, подтверждал спокойно, головой кивая, и серьезным тоном добивал до правды. Ну, конечно, верили, куда деваться. Вечером у крайнего плетня, на посиделках, новость всем досталась, всей деревне.

То, что у рыбы было имя, наполняло отношение к ней людей каким-то нереальным подтекстом, неизбежно наделяло рыбу какими-то человеческими чертами. Приводило к тому, что окружающие начинали верить, что между рыбой и человеком существует обоюдная взаимоприемлемая связь.

Произносимое имя стирало дистанцию между человеком и диким существом, которым, по своей сути, являлась рыба. Имя наделяло рыбу характером и сутью. Тонкая грань между тем, что действительно было, и тем, что могло быть, терялась в лабиринте мыслей и догадок, густо замешиваясь с эмоциями, превращалось в легенду. Но никто не мог отрицать и сомневаться в том, что между Гришей и Меченым существует какая-то особая связь. На каком уровне, с помощью каких нитей происходит их общение, можно было только догадываться. Что это — телепатия или какая-то неведомая сенсорная связь, что способна передавать их эмоции и информацию оставалось тайной для всех окружающих, и для этих двоих тоже. То, что Гриша и Меченый были друзьями, звучало не как сказка, это звучало как констатация факта. Это слово и сам факт по отношению к ним не были странными. Наоборот, те, кто не верил этому, казались какими-то наивными простачками, далекими от реальной жизни в природе.

Снасть которая прокормит

Годы шли, росли и дети, и таймени. Меченый достиг совсем больших размеров, стал огромным великаном, в речке не было крупнее рыбы. Глядя на него сердечко щуки колотилось чаще, налимы прятались в нору подальше, хариус сбегал на дальний перекат.

Гриша смастерил шикарную снасть. По случаю, он раздобыл парашютные стропы, любую рыбу выдержат и даже человека. За стропы расплатился рыбой — осетром. Кузнец выковал ему крючки солидного размера. За них отдал яички курочки несушки, одно яйцо — крючок. Варвара поворчала, но некуда деваться — рыбачить надо, а без снастей рыбу не поймать. Бородки на крючках он смастерил такие, что не сойдет любая рыба, пусть даже чёрт ей помогает. Заточку жала не доверил никому, острей иголки сделал. А два крючка он смастерил особых, бородки сделал с двух сторон. Ну, прямо как гарпун с двойным капканом.

Снасть была жестокой, жесткой, где-то даже грубоватой, но надежной — рабочий вариант. Глядя на нее, он любовался. Критерий к ней суровый — надежность и удобство. Надежность заключается в запасе прочности солидном, рассчитанном на несколько пудов. Снасть без излишеств, все по-простому: чем меньше наворотов, тем надежность выше. Шнур, а на шнуре через каждые три метра на поводках крючки, двенадцать штук.

Сказочный подарок от реки?

Осень завоевывала мир, к зиме тянула цепко. Осиплый ветер захлебнулся в кашле листьев. Золото лучей у солнца потускнело, серебром окрасило его мерцание в полуголых ветках. Отблеск у реки теперь холодный. Туман все чаще опечаливает реку, смывает краску с листьев, желтый лист подкрашивает серым цветом. Перед зимой взыграют краски, а потом трава и листья жухнут — понимают, что нагрянет холод, нагрянет время испытаний.

Гриша наловил живца на мелководье, поместил в ведро. Взял новый перемет. Уложил все в лодку, и поплыл на свой любимый перекат. Прямо на середине переката якорем поставил он валун солидный, за борт, опуская, кое-как поднял его из лодки. К нему привязан поплавок, его задача — снасть поднять, ну и маячить, чтобы отыскать потом была возможность. В виде поплавка поставил дрын приличного размера, от него вся снасть пойдет по перекату. Лодку привязал к нему на время установки снасти. К концу перемета палку привязал поменьше, чтобы расправляла перемет на сносе. Не спеша он стал насаживать рыбешку и сплавлять оснастку по реке.

— Красиво получилось. Встал, где надо. Прямо как хотел, — подумал Гриша, — ну все, теперь до завтра, — и отправился домой.

Ночью к перекату выплыл Меченый с подругой. Меченый был сыт, она еще питалась. Находясь ниже по течению реки Меченый уловил феромоны страха и отчаяния. Ощущение беды охватило его. Он услышал всплески по воде большущей рыбы и поплыл на них, проверить, что случилось. Подойдя, увидел Милочку, она боролась со снастью. Крючок пробил ей челюсть, две бородки загарпунили, ее как клещи. Сильные рывки никак не помогали. Крепок фал, а поплавок-бревно пружинит, при рывках ныряя в воду.

— Что же делать? Как спасти её?

Мощное тело рыбы металось из стороны в сторону, она выпрыгивала из воды, переворачивалась через голову. Ничего не помогало. Снасть сделана на совесть, профи мастерил её. Милочка поняла, что крепко влипла, не сойти с крючка. Её охватило отчаяние, она еще ни разу не была в такой ситуации, ни разу не попадалась на крючок. Устав брыкаться, она встала по течению головой вперед, затихла.

Конец ознакомительного фрагмента.