Как я из себя выходил

Игорь Александрович Куклин

Во второй книге автор продолжает знакомить читателя с короткими жизненными историями. О городах и людях, о студенческой поре, о важном выборе, о малой родине, от одного воспоминания о которой тепло становится на душе, и… немного фантастики.

НОВЫЙ ГОД

Тот Новый год приходился на субботу. Мы готовились к обычному спокойному дежурству. Бурная дежурная пятница в областной больнице отшумела. Усиленная бригада хирургов всех специальностей и анестезиологов, передав нам смену, разошлась по домам отдыхать и готовиться к празднику. Осталась обычная, из одного ответственного и двух помощников-хирургов, бригада. Я в помощниках, как самый зелёный. Мои коллеги старше меня и опытнее. Один из них, балагуристый и общительный, владеет ещё и эндоскопией. Ответственный — хирург рукастый, но угрюмый. Если рот открыл, значит, или поворчать, или поруководить. Делим девятиэтажную больницу на троих. Старший пошёл по реанимациям. Второй занялся эндоскопией и приёмным покоем. Мне достались плановые отделения. Обхожу их одно за другим, осматриваю пациентов, оставленных под наблюдением. И на столе в ординаторской замечаю одинокий рентгеновский снимок. Больше по привычке, беру его и смотрю на фоне окна. Что-то меня в нём настораживает, ставлю его на негатоскоп (это светящейся экран, используемый для детального анализа рентгеновских снимков). Так и есть! Под диафрагмой полоска воздуха. Интересуюсь у медбрата, чей снимок. «Под утро мужика привезли с непонятной клиникой. Положили под наблюдение. Рентген его только что принесли». Осматриваю пациента, действительно, клиника непонятная, мужик третий день в запое. Но при перкуссии печёночная тупость не определяется (это симптом наличия воздуха в животе и большое подозрение на перфорацию полого органа). Повезли мужика вдвоём с медбратом на каталке в эндоскопию на первый этаж. А санитары? Какие санитары? Нет, не слышали. Днём они ещё бывают, а во время дежурства… После этого вернулся закончить обход.

И понеслось… У этого мужика обнаружилась перфоративная язва желудка. Тут же «созрел» пациент с острым аппендицитом, оставленный наблюдаться. Старший нашёл в реанимации «непроход» — это больной с кишечной непроходимостью. Позже привезли несколько пациентов с ножевыми ранениями, одно из которых с множественным повреждением кишечника. Образовалась череда непрерывных экстренных операций. Про Новый год напомнил только скудный праздничный стол, увиденный мимоходом в неприкрытую дверь служебной каморки приёмного отделения. Но за ним никого не было… Услышав далёкий звон курантов, я поднял глаза на ответственного хирурга, которому ассистировал на очередной операции: «С Новым годом!» Он тоже посмотрел на меня, что-то буркнул и опять уткнулся в конгломерат спаек в животе больного с кишечной непроходимостью. Смотреть, как он оперирует, — удовольствие эстетическое. Руки порхали легко и непринуждённо, останавливаясь на мгновение именно там, где надо остановиться. Непонятно, как в них менялись инструменты, которые, казалось, сами знали, что им делать. Неуловимым движением вязались узлы, я только успевал нитки срезать. За эти руки их хозяину прощалось многое: и угрюмость, и ворчливость, и жадность до операций (он даже аппендицит в это дежурство оперировал сам), а порой иногда и грубость. Сотрудники больницы часто обращались к нему с просьбой прооперировать родственников или знакомых. После его операций больные быстро выздоравливали, и практически никогда не было осложнений.

Уже ближе к утру в операционную зашёл наш третий коллега, на нём в это время оставалась вся громадная больница. «Сменить?» — спросил он меня. «Достою», — отказался я. «Раньше думай о Родине, а потом о себе…» — фальшиво пропел он. И я вспомнил, что ел сегодня всего один раз. Утром. Дома.

Потом он надел мне на голову громадные наушники. Тут же Боярский мне сообщил, что всё пройдёт: и печаль, и радость, потому что так устроен свет. Но больше сказать ничего не успел, в наушниках зашуршало — это коллега прицеплял к моему поясу дефицитный в то время плейер, говоря, что поставил своё любимое. Через мгновение я уже купался в невозможном очаровании «Беловежской пущи», мелодия подхватила меня, оторвав от земли, заставив забыть и усталость, и голод. По своей пронзительности и невероятной душевности с этим произведением «Песняров» и сейчас-то не каждый хит может сравниться.

Требовательный стук инструментом по крючкам, которые я держал, показывая старшему что-то в глубине живота, вернул меня в реальность. Но всё равно, я уже не стоял на ногах, налитых усталостью. Я парил над операционным столом, пытаясь читать по жестам и глазам слова старшего. Благо, их было немного: «Держи. Суши. Срезай. Вяжи…» В операционной опять появился хозяин плейера, и наушники так же внезапно исчезли с моей головы, как и появились. Но напоследок «Самоцветы» успели пожелать: «Так будьте счастливы, друзья мои, пусть будут ясными все ваши дни, пусть ваши чувства будут сильными, дела красивыми, сердца достойными любви».

И тут в голове, в пронзительной пустоте после чарующей музыки, стала зарождаться тоска — сейчас, после окончания операции, несколько часов моей жизни пройдут в сплошной писанине. Это записи в историю болезни каждому тяжёлому пациенту во всех хирургических отделениях больницы, оставленному под наблюдением. Списание наркотических препаратов. Заполнение историй болезни на всех экстренных пациентов. Заполнение операционных журналов… От всего этого становилось не по себе. И тут коллега-меломан мне говорит: «Дневники и истории я написал. Наркоту списал. Журналы только заполни».

Вот это был настоящий новогодний подарок!