Палисад слов

Игорь Александрович Веселов, 2012

«Палисад слов» – ироничная проза автора-дебютанта. Ирония рассказчика на редкость многогранна. Каким увидит его любознательный и любящий путешествия и дружеские компании читатель? Умным и дерзким, нарочито грубоватым и нежным. Самоирония его переходит в сарказм. Словом, классический мужской юмор философа, много и многих повидавшего. Содержит нецензурную брань.

ВСЕМ, КОГО ЛЮБЛЮ

Без будней не бывает праздников и не справляют именин,

И все бегут с потерей времени и отрицают карантин,

Как изоляцию потребностей, как невозможность полюбить…

С годами не тревожат слабости

Что не способны опьянить

Отравой горькою и сладкою,

Застольем грустным и смешным.

И мы бредем дорогой гладкою,

Лишившись знаковых вершин.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Мне почти пятьдесят. Вот-вот градусник времени застынет на «риске» юбилея. Лет десять назад у меня вдруг появился литературный зуд. Но, как оказалось, желание писать было мимолетным и неясным, неопределенным. Видимо, время не пришло. Когда же пришло оное, желание попробовать себя в «излагательском ремесле», стало понятно, что сие обусловлено лишь появившимся свободным временем и определенным житейским достатком, только и всего. Таким образом, объяснить причину, по которой я уселся за писательский стол, я вряд ли смогу. Это как спросить: «Для чего придумали дверь?» —

И ответить: «Чтобы закрывать ее».

Несоблюдение в моем повествовании какой-либо хронологичности и некоторая нарочитая сюжетная бессвязность позволяют мне тривиальность излагаемого эпизода дорисовывать без лишнего нравоучительного напряжения и гонора.

Как-то сразу и приступаю.

Не стоит ли понять:

Отмеренностью жизни диктуются поступки,

Свершением которых гордимся мы иль нет,

Когда идем ва-банк, страдая, делаем уступки,

Вопросам бытия неправильный даем ответ.

Вся удаль молодецких плясок

Не разукрасит бледную парадность звезд,

Которые горят и гаснут.

Тех звезд-событий

На черно-синем небосводе грез.

Они порой нам снятся… И прекрасны!..

ИЗ НЕСОСТОЯВШИХСЯ РАЗГОВОРОВ С ОТЦОМ

— Тебе нравится, как ты живешь?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, хотя бы насколько оптимистичен твой взгляд на свое будущее? Ведь отправная точка туда — это состояние души в настоящем, которое не является простой суммой чего-то из пережитого.

— Ты что-то наусложнял. Не проще ли спросить: «Доволен ли я собой?»

— Давай так.

— Я уж точно не ропщу. А если без излишнего самодовольства — да.

И это без каких-либо подведений итогов.

— Не слишком ли нескромно с твоей стороны?

— Почему нескромно? Да, я субъективен, как любой эгоист. А что ты, отец, можешь сказать в этом плане про себя? А, впрочем, извини, теперь ведь у тебя есть только прошлое.

— А ты знаешь, и у прошлого есть настоящее — это люди, которых я любил здесь и продолжаю любить оттуда. Пусть они и дают оценку качества моего участия в их судьбах. И тебе советую с этой стороны оценивать степень своего довольства.

ГЛАВА 1

Начало 90-х. Впервые оказываюсь в экзотическом тогда для русских Таиланде.

Компания подобралась донельзя разношерстной как по возрасту, так и по социуму, хотя то время еще не делало такого резкого разграничения на «состоявшихся» и не очень. Но именно тогда мой мир стал делиться на тех, кто желает увидеть экзотику, и тех, кто может.

Середина апреля. Нас встречает жаркими объятиями Бангкок, а нам — в Паттайю. Три часа неспешной езды в минивэне среди нескончаемой панорамы рисовых полей запомнились разве что возлиянием незабытого в самолете виски (какой-то непрерванный полет) из колпачка бутылки. Печенье за неимением ничего другого кажется отличной закуской.

Приезд в гостиницу пассажиры отмечают довольно невнятными звуками, издаваемыми посредством сухих гортаней и наждачных языков.

Четвертый или пятый день пребывания знаменуется восточным Новым годом. Ну новый и новый. Поэтому, с вечера выпив в количестве, которое принимает молодой организм, наутро мы по обыкновению бредем на пляж.

Солнце в зените, и я, уже успевший обгореть до волдырей (сказалось отсутствие культуры отдыха в тропиках), лежу в тени и лениво вакуумирую холодное пиво. Тянет морем. Мысли вразлет, и их движение приобретает довольно неконтролируемый характер…

Первое — я с любовницей за границей: знаком с ней полгода, а что-то меня уже угнетает или, лучше сказать, гнетет. А главное, подбешивает то, что не могу найти объяснение причины всему этому. По-видимому, их целый комплекс. Начиная с того, что рядом лежащая подруга — явная дура, странно, что это обнаруживается только здесь. Вот и сейчас, похмельно улыбаясь, что-то говорит. Даже не вслушиваюсь. Одни блеклые театральные эмоции, и те — плоские. Даже перед компанией немного неудобно. Забавно видеть, как все делают вид, что им неинтересен монолог моей велеречивой пассии, которая, не бросая попытки превратить его в диалог со мною, просто улетела к заоблачным вершинам словесного бреда. И легко угадывается ход их мыслей: «Да, Игорек, Игорек — «Подари мне пузырек», и куда же скрылась тобою хваленая и теперь потускневшая интуиция, «Кто такое хорошо, а кто такое плохо»? Ладно, пусть усмехаются, лишь бы про себя. Безветрие. Смотрю на поникший пляжный флажок.

Далее мысли о семье — полный сумбур. Но, если четче — я первый раз проявляю свое мужское «лукавство» на таком большом расстоянии-дистанции. Теперь-то я, с высоты своих лет, понимаю всю демагогическую тщетность разумения и то, что это всего-навсего отзвук гипертрофированного чувства дома, которое преследует меня по всей линейке жизни. Рядом стучат по волейбольному мячу, который периодически планирует на наши лежаки.

Третье, что в то утро навалилось на подкорку, — думы о работе. Не имея никакого опыта и образования финансиста (вот птица-судьба!), уже полтора года руковожу филиалом банка. Смешно? Тогда казалось — не очень. Уныло, правда, тоже не было.

Принимая дела у своего предшественника, помимо, мягко говоря, тяжелого финансового состояния данной организации, я принял кабинетный сейф с пыльными папками, початой бутылкой водки, пассатижами и блюдцем заплесневелых огурцов. Как говорят, филиал дышал на ладан. И виделось — как много еще впереди, хотя оптимизма и сейчас хватает.

Другими словами, мысли бесновались, подруга не переставала щебетать, остальные же догорали на солнце.

Вот Ната, так зовут мою девушку, предлагает мне пойти искупаться. Отказываюсь. Фыркнув и капризно надув губы, она идет одна. Смотрю ей в спину и ловлю себя на том, что многое в ней, то, что пару дней назад казалось просто милым, стало невнятно раздражать. И ее, чуть иксовая, походка, и цвет волос качественной хны, и даже то, как она может обижаться. Вижу, как мужики на нее пялятся. Она красиво двигает ягодицами. Ревности нет. В голову приходит дурацкое сравнение: «Любовь неожиданно растаяла, как кусочек масла на горячем лезвии ножа». Думал, она муза, а она обуза.

Часа так в три пополудни решили выйти в город — все-таки Новый год, пусть и азиатский. Поэтому, переодевшись, всем составом, прямо у отеля рассаживаемся в пресловутом «тук-туке». И пока с легким потряхиванием едем, все же попытаюсь описать, кто находится в этом механизме-авторикше. Мой родственник — он рано ушел из жизни, поэтому без комментариев. Его подруга — вздернутый носик, приятный голос, возможно, красива. Пара из далекой Канады (уехали за три года до этого из моего города на ПМЖ). Про него: типичный умница — еврей, с щучьим лицом. Был неплохим коммерсантом в России, стал среднестатистическим бизнесменом в Торонто. Она — прагматичная рыжая дама, с рядом ровных белых зубов, к тому же не бестия, с достаточно въедливой крестьянской закваской.

Ну, и наконец, моя девушка в том периоде, как я теперь представляю. (Опять с какой-то невообразимой высоты полета — вот кто бы крылья пришил!) Это некий символ чистоты мыслей, видимо из-за их отсутствия, наигранного наива и какой-то внешней кукольности.

Паттайа гуляет. Сегодня этот город вечного тепла по-особому расцвечен: стяги с какой-то символикой, плакаты, цветочные клумбы, китайские фонарики и стаи воздушных змеев.

Как оказалось, самый востребованный предмет у праздно шатающегося народа — это водяные пистолеты или ружья. Никогда не думал, что эта водная феерия приобретет здесь характер безудержной вакханалии. Если тайцы ведут себя по-восточному сдержанно, то неместные (отмечу немцев) с каким-то исступлением (явно не обошлось без алкоголя), с криками бросаются на каждого встречного-поперечного, держа наперевес удочки-насосы, а за спиной — бочонки с водой. Въезжая в центр города, мы попадаем под множество микрофонтанов. Наши девицы с оттенком удовольствия визжат, мужики сдержанно мотают головами. Я от этой «бани» начинаю испытывать легкое раздражение: на мне светлые льняные брюки, надетые по случаю вечернего похода в ресторан, которые постепенно приобретают кашеобразное состояние и неприятно липнут к ногам. Взгляд со стороны — вместо штанов тебя опоясала большая серая медуза.

Вдруг от толпы отделяется упитанный иностранец лет сорока, как потом оказалось, из бюргеров, и начинает пристраиваться к нам в «хвост», поскольку наша скамейка-автобус двигается со скоростью неторопливого человеческого шага. Что-то выкрикивая, думаю поздравления, на языке Бисмарка, этот гнус направляет мне в лицо, а я сижу на корме, пронзительную струю.

Машинально резко отворачиваю свои славянские черты, и мои дорогие диоптрии летят на асфальт, где и заканчивают свой земной путь как целостный инструмент от близорукости. Первая мысль — вторых очков у меня нет даже в номере, а мир уже стал пьяно-расплывчатым. Мысль вторая — немца надо убивать.

Коллективам, с той и другой стороны, весело. Прыжок, и я вижу перед собой довольное и рыхлое лицо в роговых очках. Удар в переносье, и очки потомка германских племен делятся на две части. Вскрик принявшего удар смешивается с возмущенными голосами его соплеменников, которые неохотно подтягиваются к месту происшествия. Без особого усилия прячу вглубь инстинкт самосохранения и выдвигаюсь им навстречу.

Сзади слышу только сдавленный смех родственника, который уже спешит на помощь. Спиной чувствую: гость из Торонто благоразумно решил отсидеться в окопе. Я же врезаюсь в толпу, и довольно успешно, так мне кажется, в горячке событий раскачиваю ее, нанося беспорядочные удары по потным рожам. Брат, громко возмущаясь: «Суки немецкие!», бьется где-то на фланге. После того, как я получаю ощутимый удар сзади по затылку и ногою — больше нечем — в междуножье, фактурно-облепленное модным льном, мы ускоренным шагом начинаем отступать.

В десять прыжков достигнув кузова нашей боевой техники и тяжело дыша, взгромождаемся на скамейку. Нашей компании уже не до смеха.

Догадливого водителя-тайца даже не надо было призывать к ускорению: он так рванул, что я чуть снова не оказался за бортом.

Вслух стали подсчитывать потери. Я — очки, острая боль в паху и крайне непрезентабельный вид. У родственника — сбитый кулак, разорванная рубаха в кровоподтеках и моментально распухшие губа и нос, сделавшие его похожим на рыжего негра с серыми глазами. Женская часть нашего воинственного подразделения, переживательно отсидевшаяся в «глубоком тылу», выделялась пикантными подробностями своего белья из-за налипшей к молодым телам одежды. И только представитель Сиона излучал какую-то внутреннюю уверенность в нашей победе: это читалось по его губам при попытке довольно бессвязно оправдаться. Мол, его временное командование тыловой частью было благом для всего отделения. (Я догадался: седьмым антифашистом он считал нашего рулевого).

Итак, уже не обращая внимания на всеобщее разухабье, мы продвигались по одной из центральных улиц. Когда нам показалось, что удалось оторваться от мнимого преследования полиции, а по словам Роберта (так зовут, на западный манер, нашего героя тыла), в ходе боя сыны суровых германцев истошно звали на помощь местных стражей порядка, наша команда десантировалась у одного из ресторанов с запоминающимся и совсем не тайским названием «Mamas and Papas».

Уличная духота стала спадать. Настроение по шкале эмоций нулевое, но аппетит присутствует, и рассказ от зазывалы (ресторан оказался швейцарским) дает нам луч надежды, что здесь европейская кухня, так как местная уже успела стать навязчиво невкусной. Гурьбой вваливаемся в интерьер без азиатских изысков и обнаруживаем, что в достаточно большом помещении мы пока единственные посетители. Даже к лучшему: ничей взгляд не будет отдыхать на нашей расхристанной внешности. Но пустота зала и зародила некоторое подозрение, ведь за стенами харчевни настоящее столпотворение. Администратор же, увидев на наших лицах немой вопрос (пара этих лиц пребывала в некотором физиогномичном неадеквате), на ломаном английском скороговоркой заявляет Роберту, небесталанному толмачу, что ресторан только первый день как открылся. Дескать, пауза в его работе была связана со сменой хозяина и теперь новый хозяин никто иной, как абориген. И через час гарантировал полный зал. Нам-то что до этого. Дело в другом. Прямо какое-то кривое попадалово: рулили к Европе, а вернулись на исходную позицию азиатского чревоугодия, правда, надо признать, с прекрасными вкраплениями рыбного ассортимента.

Голод и пока пустой зал сделали свое дело — мы за большим столом в центре овального помещения. Все, сегодня пережитое, в сторону, будем культурно вечерять. И вот уже симпатичная тайка (а может, симпатичный) несет стопку меню, каждое размером с энциклопедический словарь, и с вечно виноватой улыбкой начинает персонально разносить. Читая меню, изредка посматриваю на потрепанную в уличных боях гвардию — что они-то выбирают. Из фолианта-меню была вытянута необходимая информация. Как и предполагалось, в результате смены главы трактира, кухня сугубо тайская.

Меня удивило единодушие, которое проявила наша группа — какие-то острые супы и рыбные блюда. Подумалось: ну что же, попробую красиво выделиться в своей ценовой политике, как наиболее пострадавший по зрению.

Окружение для меня продолжало оставаться без четких контуров. Когда все уже сделали заказ, командирским тоном подзываю официанта. «Итак», — говорю, хотя это слово произношу невербально, путем тыканья пальцем в меню. В абсолютном сравнении с ценами заказов, сделанных моими сотоварищами, моя сумма выглядела просто циклопичной. Эффектно. А моя Ната, видимо, наконец-то почувствовав, что я стал как-то отдаляться, а в свете последних событий и вовсе превращаться в неформального лидера компании, сделала решительную попытку аналогичного перезаказа. На что улыбка-маска с легким поклоном отвечает: «Извините, ваш заказ уже принят, но вы можете дозаказать». Надо было видеть нахмурившееся личико! Оно говорило: «Ну и хрен с вами со всеми, уроды!» Если и ошибся в переводе ее гримасы, то разве что только в синонимах.

Мой же царский заказ содержал в себе свинину, королевские креветки и какой-то неизвестный мне гарнир. Через десять минут приносят вино и текилу со скудной сырной закуской. А по прошествии трех-четырех рюмок текилы пятерым членам нашего уютного заседания, уж не побоюсь этого слова, доносят супы. Перемежая процесс вбирания в себя кактусовой водки с обязательным, как тогда казалось, облизыванием лимонно-подсоленной руки, эта же дружная пятерка через каких-то сорок минут дожидается и горячего.

На столе уже вторая бутылка мексиканского спиртпрома. Что-то меня стало беспокоить: это и непроходящее чувство голода, и высококачественное опьянение, сулящее некачественное похмелье, и уже сыто-пьяная зондеркоманда. Когда же официант-трансвестит в очередной раз убирал посуду за опостылевшими мне едоками, я, сглатывая слюну, произнес, не очень внятно, но с интонационной угрозой в голосе: «Доколе?». Неулыбчивый ответ меня озадачил: «Сегодня». Я — «Чтооо!!! Не понял». Оно: «Сегодня». Накушавшийся переводчик Роберт мне на ухо: «Имеется в виду сейчас. Ты не видишь, он же напуган».

И вот, ура, по истечении коротких десяти минут после нашего крайне насыщенного тайным смыслом разговора, вроде, несут.

Размерами тарелка, которую мне вынесли два халдея, напоминала круглый древнегреческий щит, который поделен на семь секторов.

Наша группа туристов замерла от зависти. Зависти, которая зажралась.

Итог долгого ожидания: нижний сектор — королевские креветки (внешне одна к одной, красавицы), но почему-то не в традиционном красном цвете; средний сектор — свинина, нарезанная как под шашлык, и запах маринада сводит челюсти; верхний сектор, где так называемый гарнир представлял собой набор разной зелени, каждый пучок которой напоминал небольшой сноп.

Подумалось: «Начну-ка с членистоногих». Контрдовод: «Почему у этих морских обитателей окрас цвета хаки, да еще с отливом в синий?» Как на гурмана с Запада смотрю на Роберта. Роб, с некоторой долей подобострастия, как интендант во время боевых действий, отсидевшийся в малиннике: «Не смущайся. Наверное, эти креветки политы специальным рыбным соусом, он и дает такой цвет».

Как оказалось, только не в моем случае. Правда, Роберт не вводил кого-то в заблуждение. (Спустя годы мне довелось отведать данных моллюсков именно под этим соусом.) Голод продолжает давить на кадык. Чищу креветку — все во внимании. Ощущаю себя как на арене цирка. Жую — не нравится. Еще раз обегаю взглядом свою щит-тарелку. Зелень не в счет, остается свинина. Вилка — кусок — рот. Долго пережевываю, глотаю.

Кто-то спросил: «Какое гастрономическое впечатление?» — Отвечаю: «Проглотил кусок мыла, причем хозяйственного». Продолжаю приковывать внимание публики, и уже не только своей. Вижу, как в моем направлении вытягиваются шеи набежавших за полтора часа туристов.

Наступает апофеоз всей поездки. А в это турне вместились и виски из крышечки, и начало тихого неприятия к Нате (да простит она меня), и неледовое побоище с тевтонцами, и временная полуслепота.

И наконец торжественно вносится некая большая керогазка, или подобие ее. Это «подобие» с величайшей осторожностью водружается на стол. С лицом факира официант зажигает спичку и подносит ее к фитилю. И тут, после всего выпитого и закушенного, я замечаю над огнем сковородку с налитым в нее маслом.

Секунды всеобщего шока — уже в масштабе всего зала.

А до Игоря начинает доходить, что приготовление ужина только начинается. Все, весь рядовой состав, постанывая от смеха, медленно сползают под стол. Я же с серьезным, или голодным, видом начинаю готовить себе еду, макая поданные ингредиенты в уже нетерпеливо кипящее масло.

Вот уже бравый народ, икая, постепенно рассаживается по своим местам и громко требует, под жидкие аплодисменты зала, попробовать это суперблюдо. В этот вечер я как никогда щедр.

Так закончилось это полупьяное пиршество эмоций. Всего намешалось. В полночь мы вываливаемся из «Mamas and Papas». На улице тропический ливень. Народное гулянье сходит на нет. На центральной площади лежит праздничный мусор, прибитый дождем. Наступил Новый год.

По прилету домой мы с Натой расстались. Прощаясь, она назвала меня злым желтым карликом. Наверное, в чем-то она права.

Я не обиделся. Хотя почему именно желтый, я так и не спросил.

Я вряд ли мог поступать иначе,

И не следует пробовать то,

Что горчит, даже где-то вяжет,

Выворачивая твое нутро.

Это блюдо тебе и скажет,

Как в меню наших славных дел:

Не торопится пропечатываться та строка,

Обозначив предел.

А мне так видится и очень хочется!

Наивность выбора всегда фатальна.

Отчасти в нем ты не свободен.

Как не раскован в созерцаньи.

И восклицательно шепчу:

«Ха, наша жизнь не тривиальна!» —

Она у каждого своя —

С челом, разбитым в покаяньях.

ИЗ НЕСОСТОЯВШИХСЯ РАЗГОВОРОВ С ОТЦОМ

— Что есть мечта?

— Поставленная цель и стремление к ней.

— Так упрощенно и механистически?

— Да, наверное.

— Подумай еще.

— Тогда причина многих твоих телодвижений и замыслов.

— Уже ближе.

— Хорошо. Плюс ожидание счастья.

— А что такое, друг милый, счастье?

— Ну, хватит. Это уже похоже на занудство.

— Все же.

— Допустим, короткий миг всепоглощающей радости. Что касается меня, уже точно без потери сознания и контроля над собой.

— Вот именно, что «допустим».

ГЛАВА 2

Есть в наших персональных водителях что-то такое неперсональное, которое неуловимо, даже где-то пунктирно, объединяет их в этой профессии, а подчас и придает славному профсоюзу работников «баранки» некую дерзкую и нехарактерную объективность. И в то же время индивидуальность каждого из нас уже вроде бы предначертана самим фактом рождения, но, как я подмечаю, именно приближенность этих людей к руководству позволяет зарисовать их чистейшую неповторимость, преломленную в непохожести одного начальника на другого.

На заре моей трудовой деятельности в нашем городке мне по статусу полагался личный водитель. И как только состоялась моя высадка на этой «станции жизни», был устроен кастинг потенциальных, как тогда казалось, работников команды «Подай — принеси — поехали».

Рассмотрев порядка семи-восьми кандидатур, я выбрал сорокалетнего Сергея. На ознакомительном собеседовании выясняю, что он обладатель рыжей шевелюры, усиков «а-ля Микоян» и тяжелой челюсти, придававшей ему некоторое сходство с лошадью. С двадцати пяти лет возит начальство разного уровня, и такая работа ему очень даже нравится. Чем-то, я так и не понял до сих пор чем, Серж выделялся (аккуратный внешний вид, тихий голос) среди остальных претендентов, и мой выбор был сделан. И началось наше сотрудничество. Я не пожалел о своем решении. Если перечислять его положительные качества как человека и профессионала, то кратко: чистюля, классный механик и водитель, не наглец. С обеих сторон случалось, конечно, всякое — непонимание, обиды. Была даже серьезная авария. Но остается главное: все эти искры возникающей неприязни гасли благодаря взаимной симпатии.

Но по прошествии года «притирки» я стал замечать, что Серега не без успеха овладевает моей мимикрией. Это как-то незаметно зеркально-пластилиново стало проявляться в жестах, интонационно-словесных сочетаниях и даже в покровительственной, пусть и напускной, начальственности в отношениях с моими подчиненными. Неожиданно для себя я понял: за рулем моей машины — маленький директор, который живет в придуманном им мире микроначальника.

Это как в старом анекдоте, где водитель, пообедавший с начальником в придорожном кафе, благодарит его за высокую зарплату и прочие полученные льготы, и, ковыряясь в зубах, неожиданно заявляет: «Нам с Вами, шеф, еще бы водилу».

Преддверие Нового Года. Решено в одном из ресторанов устроить корпоративную вечеринку. Сергею и своему секретарю, по их просьбе, оказываю высокое доверие — вести программу вечера.

И все было прекрасно до момента, пока водитель-конферансье, благосклонно освобожденный мною от своих прямых обязанностей, не выцедил несколько рюмок водки.

Я уже знал, что двести граммов сорокоградусной делают его не очень стойким «оловянным солдатиком», но не мог даже и предположить, что роль ведущего, кстати, очень им просимая, плавно перейдет в роль ведомого.

Через пару часов всеобщего веселья тамада-самоучка стал путаться в словах, и лицо приобрело цвет довольно зрелой клубники. Благоразумная секретарша вынуждена была мягко ограничить участие «многостаночника» Сержа в праздничной риторике, окончательно усадив его за столик и сконцентрировав все внимание публики на себе и вскоре появившемся Деде Морозе.

Дальнейшие три часа активной тренировки ног и желудков увенчались постепенным «рассасыванием» крепкоспаянного коллектива за пределы ресторана. Внутри остается пяток коллег, явно подуставших, мой руководитель, который приехал из другого города, его водитель и Ваш покорный слуга. Сергей, гориллообразно спустив руки до пола, сидел за столом и подпирал его щекой. Он был недвижим. С чувством стыда за своего подчиненного предлагаю шефу довезти на его машине «оное» до дома. Получив согласие, тормошу желеобразное тело и с помощью мата вкладываю в его уши маршрут передислокации.

Очнувшись, Серега стал неуверенно передвигать ноги-шарниры в направлении гардероба, по дороге успевая объясняться мне в любви. С помощью дуэта иногородних одевание моего водителя прошло довольно успешно, и в два часа ночи при двадцатипятиградусном морозе ведущий вечера был внесен в машину.

Езда на окраину города не заняла много времени, признания же в любви — только теперь всему миру — вышли на новый виток. Подъезжаем к его девятиэтажке, выгружаемся и получаем задачу узнать код домофона.

Мела кисея-поземка. Спрашиваю доставленного: «Какой код?» — И получаю икающий ответ: «Вам только скажи — потом ходить будете». Всем становится весело. Повторяю свой вопрос, уже со всеми доступными мне оттенками нецензурщины. Ответ пьяного дурака маниакально идентичен даже в своей тональности. Какой неудобняк! Гости нашего города, а ведь один из них мой босс, напоминают мне свирепых янычар, держащих под мышки вихляющее тело «султана». Шапка-«чалма» с рыжей башки поминутно падает на снег. С этой же частотой я ее нахлобучиваю на хозяина. А после получасовых увещеваний, в манере кнута и пряника, раскрыть тайну кода, непростой диалог заходит в тупик.

Двор стоически безлюден. Метель усиливается, продолжая колко бросать в лицо снежную россыпь, мороз крепчает, а время мобильных телефонов еще не пришло.

Коллегиально принимаем решение пересидеть в машине, в надежде дождаться кого-то из загулявших жильцов подъезда. И где-то минут через сорок удача: к нашему подъезду спешит девушка. Срываюсь с нагретого места и от напуганной моим внезапным появлением девицы получаю четыре заветные цифры. Машу рукой, и вот уже верные «слуги» заносят «хозяина» в теплый подъезд.

Четко знаю, что искомая квартира на седьмом этаже (месяца за два до этих событий, уже не помню, по какому поводу, мне довелось побывать у «гостеприимного хозяина»). И ежу понятно, что лифт уже не работает, поэтому приходится втаскивать по лестнице члена профсоюза работников транспорта, носки ног которого гулко постукивают по ступенькам. Внутренне

торжествуя, бегу впереди, держа его шапку так, как держит фуражку военный, целуя полковое знамя.

Вот и седьмой этаж. Отдышались. Звоню. Пауза. Звоню повторно. Пара минут, и из тамбура доносится скрипучий голос какой-то старухи: «И хто там?» Лихорадочно соображаю: домашние Сереги — это жена, дочь и кошка, и поэтому старческий голос явно диссонирует с голосами обитателей Сережиной квартиры. На автопилоте все же отвечаю: «Мы Сергея привели». —

Сердитый скрип: «Какого еще Сергея?» И становится понятно, что это не тот дом, где обитает наш дорогой подопечный.

Уже без былого энтузиазма спускаем тело вниз и снова попадаем в суровую действительность. На улице друзья по несчастью как-то разделились во мнении оценки сложившейся ситуации: мне с шефом стало почему-то весело, а не мой водитель, натирая снегом полуобморочную харю своего собрата по профессии, что-то зло шипит ему на ухо. Можно было услышать: «Ну ты и подонок. Завтра тебе будет пиз… Очнись, урод, и т.д.»

Пока длится монолог, кручу головой и через дом от нашего местонахождения нахожу девятиэтажку, своей неповторимой безликостью напоминающую мне жилое строение, в котором мы только что побывали. Скрывая свою неуверенность, направляюсь к дому-близнецу.

В свете ночных фонарей четыре скользящие тени добираются до подъезда-близнеца. Ветер утих, а на небе появилась луна. Двор необитаем. Если не брать во внимание пробежавшую мимо собаку. Перед тройкой ответственных людей снова встает вопрос — код подъезда. Теперь уже мой начальник задает риторический вопрос о таинственных цифрах. И получает восклицательный ответ: «Ха!» Уже ничему не удивляясь, топчемся невдалеке от заветной двери.

Не прошло и двадцати минут, как нам повезло. К нашему или не нашему подъезду подбирался не очень уверенно стоящий на ногах бородатый мужичок. И не успели мы открыть рты, как одетый в поношенное пальто «Дед Мороз», весело посмотрев на нас, так по-волшебному сказал: «Заходи, братва!»

Второй раз нам не надо было повторять. Через три минуты, по уже складывающейся традиции, мы на седьмом этаже. Перед кнопкой звонка тот же состав и то же построение. Нажимаю на белую клавишу. Дверь тут же открывается: видимо, заждались.

Перед нами дама пышных форм — это супруга Сергея. Я не ошибся! Ура! И тут, ничего не говоря, его жена забирает у меня из рук шапку и решительным движением отодвигает меня к стене. Секунда, и бедный Серега сильным рывком втянут в тамбур, где его, с помощью головного убора, который я так берег, начинают награждать увесистыми пощечинами. Слышен разговор любящих супругов:

— Сука, тварь. Дожил, что тебя начальство таскает на руках. И как не стыдно, ублюдок?

— М-м-м…Да, я нормально, м-м-м, ты же знаешь…

И несчастный с грохотом был отправлен в квартиру. Матриархат торжествовал. А нам ровным тоном было сказано: «Извините нас. И на том спасибо». На чем «на том» — так и осталось загадкой. Тем не менее у нас было прекрасное настроение, и вскоре, перепрыгивая через две ступеньки, мы оказались на улице. Часы показывали четыре утра.

Конечно, эта история не имела и не могла иметь для Сергея никаких карьерных последствий или оргвыводов. С кем не бывает? Ясно одно: в каждом из нас живет свой маленький наполеончик, который, при случае, нет-нет да проявится.

О таком маленьком «фельдмаршале» руля мне как-то поведал один директор крупного предприятия в нашем городке.

Руководитель этот слыл жестким, но справедливым, без излишнего самодурства, поборником трудовой дисциплины. По его словам, за пятнадцать лет руководства уволились по разным причинам всего три личных водителя. Почему всего? Да потому, что этот факт никак не вписывался в общую тенденцию ротации подчиненного окружения. Водитель, о котором пойдет речь, работал у шефа без малого шесть лет. В кулуарах своего шоферского братства персональных водителей его считали «непотопляемым», он же именовал себя не иначе, как правой рукой босса.

Я уяснил: такой достаточно продолжительный трудовой стаж — слева от начальника — был обусловлен, прежде всего, полной гармонией между такими понятиями, как приказ и исполнение на замесе подобострастия.

Финал же сотрудничества «генерала» и «адъютанта» оказался довольно прозаичным, хотя и не без доли анекдотичности. Как говорится, в один прекрасный день лучи Большого Солнца перестали приятно греть затылок полководца машины.

Предстояли серьезные переговоры в Москве. С учетом транспортных проблем столицы водителем по приказу шефа было взято направление по указанному адресу аж в два часа ночи.

Дело было зимой, и термометр за окном замер на отметке минус тридцать градусов. Не прошло и двадцати минут, как мой знакомый, сев на заднее сиденье и укрывшись дубленкой, уснул крепким сном недосыпа.

Ночью за городом трасса была пуста. Полтора часа дороги, и у водителя возникает желание «привязать коня». Он останавливает машину у бетонной коробки автобусной остановки, чтобы исполнить задуманное.

От легкого толчка остановившейся машины проснулся и шеф, а пока он размежал веки, в салоне уже никого не было. Сообразив, что его водитель вышел не любоваться звездным небом, он тоже решает сходить «про запас», ведь ехать еще предстояло часа три. При свете луны у левого крыла остановки маячила фигура — босс пошел к противоположной перегородке. Тут случается непредвиденное: у руководителя крупного завода прихватывает живот. На полусогнутых ногах, на ходу расстегивая брюки, он забегает за спасительную стенку и, приняв позу «орла», понимает — диарея. Пока он задумчиво выходил из состояния природной клизмы, сначала услышал звук хлопнувшей двери, а через секунду — отъезжающего автомобиля.

Теперь картина: машина, маячково уходящая в точку, и ее хозяин со спущенными штанами, матерясь, с тоской смотрит на теперь уже далекие огоньки габаритов. А ведь на дворе эра отсутствия мобил. Положение шефа усугублялось еще и тем, что ветка трассы, на которой он сейчас находился, далеко отклонялась от основной дороги. Ничего не подозревающий в этот момент водила выбрал именно ее из-за некоторого сокращения пути. Но эта ветка была в два раза уже и поэтому мало используема транспортом.

Дальше можно дорисовывать в воображении, а можно опираться на факты. А они таковы. Оставленный невнимательным водителем без шапки и дубленки, но при галстуке, три часа несчастный одиноко подвывал и прыгал на дороге, пока его не подобрал трактор «Беларусь» из близлежащего колхоза, на коем он с ветерком и доехал до сельского фельдшерского пункта. Диагноз был суров — воспаление легких. А раздолбай-рулила, доехав до самого МКАДа, решил, что пришло время разбудить своего начальника: «Москва. Почти приехали». В ответ ему — звенящая тишина, исходившая от лежащей на заднем сиденье верхней одежды шефа. На следующий день последовало увольнение.

Эти два рассказанных сюжета мало что объединяет, разве что линии героев: начальник и его водитель. А «морализировать» у меня, поверьте, нет никакого желания.

Рожденье — вздох, а смерть как выдох,

И интервал дыханья — квант времени земного,

Вкрапленного в размер «прокрустового ложа»

Между началом и концом.

С годами мозг все чаще

Устало бередит тревога:

«Куда ж ты, милый друг, «заплыл»

И был ли ты пловцом?»

И острым зреньем в тумане будущего

Вдруг видишь «берег» и узреваешь Бога,

Которого всегда ты называл Отцом.

ИЗ НЕСОСТОЯВШИХСЯ РАЗГОВОРОВ С ОТЦОМ

— Вот что ты, по своему разумению, не приемлешь больше всего?

— Конечно, предательство.

— Тебя предавали?

— Как ты понимаешь, не раз.

— А сам?

— И это было. Здесь я неидеален. Но предавал я не кого-то конкретно, а какие-то свои идеалы, что ли.

— И какие же у тебя идеалы?

— Давай, пожалуйста, без иронии. Мне не совсем понятен твой сарказм. Если без излишнего пафоса, для меня идеалы — это некий симбиоз совести и возраста. Причем, за совесть свою я спокоен, а вот возрастом, к сожалению, не управляю. Поэтому идеалы могут меняться, а зачастую мельчать и становиться чем-то вроде разменной монеты в объяснении причин своих неблаговидных поступков. Уверен, что такие измены носят совершенно безотносительный характер, тогда как предательство по отношению к кому-либо — великий грех и самая что ни на есть гнусность.

— Сказано убедительно, но не исчерпывающе.

ГЛАВА 3

Это история, рассказанная моим товарищем Владимиром (друзья называют его еще Вольдемаром), вмещает в себя три полноценных дня непрерывных поездок в гости. В ней идет речь о превратностях бытия среднестатистического пьющего русского человека (чуть сгладим — выпивающего).

А собою Вова представляет пятидесятилетнего коммерсанта средней руки и обычной внешности, который вот уже двадцать лет пробует себя в разных ипостасях бизнес-деятельности: от торговли автошинами и строительными подрядами до создания посреднической надстройки при местной ГАИ.

Такого рода перпендикулярная беготня по ниве предпринимательства почему-то не приносила ему сколь-нибудь значимых дивидендов, но прекрасно держала в жизненном тонусе, что, в свою очередь, и позволяет ему неуклонно расширять круг своих знакомых и даже друзей.

В какой-то мере, Владимир для меня пример для подражания. Он всегда в компании, и, если уж заниматься гимнастикой слов, то компания в нем.

В девять утра летнего выходного дня в квартире моего героя раздается телефонный звонок. Звонит его хороший знакомый — председатель местного колхоза, что в шестидесяти километрах от нашего городка. Председатель являет собою властного кряжистого мужика, лет эдак семидесяти, который отмечен Звездой Героя Соцтруда.

В трубку:

— Вольдемар! Жду тебя сегодня в гости. Есть повод.

— Не могу, болею. Вчера пятница, ну и…

— Да ты что! Возражений не потерплю. Будем лечить.

Трубку бросили. Владимир, внутренне радуясь, что лечиться будет в компании, а не в субботнем одиночестве, к жене: «Надо ехать, не дай Бог, обидится». Супруга: «Ну-ну». (Она полна скептицизма.) Разговор был коротким и оттого исчерпывающим.

Вова вызывает водителя, и тот, не щадя подметок своей машины, срывается с места.

Дорога им была хорошо знакома, и уже через час приглашенный дышал в дверь дома председателя.

Как оказалось, повод для сбора был традиционно тривиален — суббота. Вся компания уже собралась: это брат председателя и верхний эшелон власти местного колхоза (человек пять, все мужики). Программа же застолья не блистала особым разнообразием: стол аперитивный — баня — вечерний стол (обильный).

Итоги таких вечеров, как правило, подводятся с утра… По тягостному взгляду и молчанию жены Владимир быстро осознал — вечер удался.

Мелодия мобильного. Председатель: «Привет, друг! Ну ты даешь!»

— А что случилось?

— Ты уехал в моих ботинках.

— Да брось.

— Вот те и брось. Иди и проверь.

Оставаясь на связи, Вольдемар добирается до прихожей и видит, что вместо его элегантных, коричневого цвета, туфель сорок третьего размера, у дверей уютно расположились рыжие, бульдожьего фасона, ботинки, размера сорок первого, да к тому же со стоптанными задниками.

Еще не въехав в ситуацию, рука вчерашнего гостя поднимает этот шедевр сапожного ремесла, и голос похмельно хрипит в телефонную трубку: «Да, не мои». — Председатель, нарочито возмущаясь: «Конечно, не твои, так как мои. Приезжай, сделаем обмен».

— Приеду, но пить не буду.

— Само собой.

На том конце гомерический смех.

Воскресное утро в хронологии событий стало стопроцентным дежавю субботнего, с той лишь разницей, что диалог с дражайшей половиной не состоялся. По приезде, снимая и незлобиво матерясь, под общий хохот, ботинки-шлепанцы, гость понял, что лечение похмельного синдрома пройдет при полном кворуме. Этот день стал для Владимира чем-то вроде испытательного полигона его силы воли в борьбе с мазохистским застольным сектантством. Видимо, потому, что в воскресной программе в этот раз отсутствовала баня, испытание на прочность он не выдержал.

Начало рабочего утра, трель мобильного и неунывающий голос председателя: «Мудила, ты опять в моих ботинках!» Чертыхаясь и логистируя этажность мата, наш подопечный обнаруживает у своей кровати пару пыльных ботинок-собак, которые мирно спят на боку. Все тот же голос в трубке шумит: «Видимо, Бог троицу любит. Жду». Короткие гудки.

Голова гудит, работа ленивых не любит. Делаем вывод: надо быстрее ехать, чтобы быстрее вернуться. Логика, вроде, железная, но, как оказалось, не всегда применима к нашей русской ментальности. И вот на горизонте ставший уже родным колхоз. Масонская ложа поредела. Нет брата председателя. Заседание третьего дня было по-рабочему коротким, но нажрались по воскресному графику.

Вторник заглянул в комнату Вольдемара, опухшим лицом давящего подушку, ярким солнечным светом. Продрав глаза, умывшись и в одиночку позавтракав (семейный круг, в результате фантасмагории последних дней, сжался до точки), мой товарищ обнаружил на коврике перед дверью новую пару залетных башмаков, явно непредседательских на сей раз, булыжного цвета. Больше никто не звонил.

Застирываются временем года, преодолевая рубежи,

Те рубежи, где завсегдатым молчанье бременем лежит,

И эти реперные точки что всполохи чьих-то надежд.

Они на «полотнах» той молодости, с которой, увы, дружбы нет.

Так пусть в рассужденьях замкнутых и в треволненьях пустых

Останемся мы неуслышанными в иллюзиях мира глухих.

ИЗ НЕСОСТОЯВШИХСЯ РАЗГОВОРОВ С ОТЦОМ

— Твое отношение к алкоголю?

— Замечательное.

— Поясни.

— Как и любой, в результате потребления получаю кураж, как некоторые говорят, магический эффект. Но есть у меня одна особенность…

— Смотрите, какой особенный. Ну, и?..

— Выпиваю только тогда, когда настроение на высоте. Поэтому и не спился.

— Парадоксально! Что, жизнь не всегда заточена на бодрость духа?

— Ничего удивительного. Она ступенчата. Просто выпивка не позволяет мне ускорить падение в яму безволия и безразличия.

— Наворотил.

ГЛАВА 4

Когда-то, а точнее в начале 90-го года, я покинул кафедру и бросился в «пучину» нарождающихся капиталистических отношений. Мой бизнес того времени по своему спектральному разбросу и пестроте напоминал хохломскую роспись: от наладки производства редкоземельных металлов сверхвысокой чистоты и очистки гальваностоков на ряде предприятий до создания небольшой сети валютообменных пунктов. В залихватской попытке «объять необъятное» я, вроде, преуспел. А где-то через год, когда я стал хозяином бартерной белой «девятки», ко мне пришло устойчивое ощущение, что в своем зеркальном отражении я вижу местечкового нувориша, а не финансово-бесперспективного кандидата наук. Не буду утомлять читателя деталировкой нервозности и громоздкостью схемы этого натурального обмена. Разве что отмечу ее учебный классицизм на том рубеже павловско-гайдаровского времени: деньги — вагон чугунных задвижек — автомобиль УАЗ — моя реэкспортная «девяточка».

И вот, я обладатель лучшего представителя из конюшни отечественного автопрома. Две проблемы начинают маячить на горизонте: первая — я практически не имею опыта вождения, вторая — как уберечь авто от бандитских наездов. За решение обеих задач взялся мой папа. Для реализации первой он прикрепил своего водителя, который стал моим наставником, а вторая проблема сразу сошла на нет после получения корочек работника местного исправительно-трудового учреждения, где начальствовал мой же отец. А третьим необходимым условием для достижения абсолютного счастья, так сказать, автонирваны, стало возведение гаража в кратчайшие сроки. Первый этап в этом направлении — получение места под гараж — был преодолен по тем временам быстро, за каких-то три месяца.

Оптимизма мне было не занимать, и восемь остановок на трамвае с одной пересадкой от дома до гаража воспринимались как подарок судьбы. Таким образом, зарезервировав площадку в гаражном кооперативе на сто металлических гаражей, мы с отцом немедленно приступаем к строительству этого «убежища» для моей машины. Надо знать моего папу: его деревенское послевоенное детство и безотцовщина дало «на гора» крестьянскую основательность, смекалку и рукастость. Почти по сюжету фильма «Берегись автомобиля» дефицитность «девятки» превратила мой гараж в неприступную крепость. И, конечно, возникает желание перечислить все то, что выгодно отличало наше строение от тех, где хранились, ну например, «семерка» или «пятерка»:

— восемь анкерных болтов полуметровой высоты по периметру (кто знает — поймет);

— двойной металлический лист на крыше и задней стенке, к которой вплотную не примыкал соседний гараж, а потому папе думалось, что есть реальная опасность чужого проникновения;

— наличие внутренних скоб у дверцы в гараж;

— и венчало эту борьбу со злоумышленниками семь замков (как висячих, так и внутренних), а, в добавление, въездные ворота украшала четырехметровая труба-сороковка, продетая в два металлических «уха» с висячим восьмым замком размером с детское ведерко.

Вроде ничего не забыл… Да, возведение этого сейфа для моей «ласточки» заняло два месяца. И теперь каждое будничное утро начиналось у меня так: сажусь в трамвай, и, в лучшем случае, через полчаса пути я уже перед воротами своего автогнезда. Даже тот факт, что дорога до офиса на городском транспорте занимает не более десяти минут, не отвлекал меня от ежедневных свиданий с моим железным «другом».

С барсеткой, в которой ключи общим весом килограмма на два, как всегда в половине девятого утра подхожу к воротам, за которыми моя машина, которая, кажется, ждет-не дождется, когда она сможет вырваться из тьмы своего стойла.

Мое появление вызывает у автовладельцев моего гаражного ряда живой интерес: во-первых, я владелец единственной «девятки» в данном сонмище железных коробок, а во-вторых, сама процедура ее освобождения, видимо, поднимает им настроение.

Действо началось: ключи бряцают в руках, висячие замки откладываются в сторону, тяжелая труба-сороковка — в руках атлета-шестовика.

Наконец, ворота распахнуты, но я не тороплюсь сесть в автомобиль, поскольку апогеем предстартового момента является торжественный вынос доски-сотки, то есть толщиной сто миллиметров и весом так килограммов двенадцати, за порог гаража. (Просто папа запроектировал порог неоправданно высоким, и без этой занозистой доски шанс сесть на «пузо» стремительно увеличивался.)

Далее попроще: следует выезд и начинается этап закрывания. В отличие от операции «день открытых дверей» время сокращено вдвое. Доска-сотка, а теперь и труба-сороковка, — внутри.

Наблюдающие, с явным сожалением, расходятся по бокам. Уф! Я выезжаю в город, из магнитолы гремит хабалистая Апина: «Моя вишневая девятка…». На часах — девять.

Не прошло и месяца волнительных (таких, что спина и руки не переставали быть мокрыми) одиночных поездок по городу, как мне стало казаться: а ведь за рулем почти профессионал. Но оказалось, что это показалось…

Как-то в летний вечер, подъехав к гаражу, я привычно проделал вышеописанную предвариловку типа «Сезам, откройся» и под взглядами двух высунувшихся соседей решил наконец-то наглядно продемонстрировать свой класс вождения, въезжая на скорости в душное «чрево» гаража. Но лихач-водитель где-то что-то недожал и недовернул. Правая передняя дверь и зеркало были удостоены холодного «поцелуя» пастью гаража-монстра.

Скрежет металла, мат, и вот уже зрители автошоу спешат на помощь.

Чтобы обеспечить беспрепятственный въезд, кряхтя и весело переругиваясь, два молодца заносят влево задницу моей «кобылы». Я же с безучастным видом и стеклянным взором стою рядом и смотрю на происходящую, почти праздничную для них, суету.

Тоска нахлобучивает. И стало жалко себя: раны «железного коня» для того времени повального дефицита в сфере автомобильной промышленности, и не только, были, на мой неискушенный взгляд, просто ужасающими. Подвожу итоги маневра: оторванное зеркало, мятая дверь, ставшая чем-то похожей на слегка скомканный лист бумаги, и треснувшая дверная ручка, сделанная из легкого сплава под названием «силумин».

Следующие две недели с переменным успехом ушли на поиски зеркала, ручки и постановку в очередь на одну из немногочисленных СТО для рихтовки и покраски двери. Почему с переменным? Да потому, что оказавшаяся остродефицитной ручка так и не далась мне в руки.

И тогда обращается сын к отцу, и тогда умельцы-заключенные вытачивают эту автозапчасть из латуни, да еще даже с профилем внутреннего замка. Мастера, ничего не скажешь. Только теперь я держу, в отличие от «родной», легкой черного цвета ручки, изделие золотистого цвета весом в полтора килограмма. Дело за малым — покрасить и водрузить ее на место. Намеченное исполнено, и в результате я получаю не очень черного цвета ручку и слегка провисающую под ее тяжестью дверь.

После этого, совсем не смешного случая, я три месяца перед гаражом из окна своей машины наблюдал неизменный зрительский интерес, который в мокроснежном ноябре сумел перерасти в оглушительный для меня зрительский успех.

Было это так. Начав движение и увидев, что неожиданный сильный порыв ветра, как бы нехотя, приближает правую сторону ворот к многострадальному боку моего «мустанга», я посильнее нажимаю педаль газа и получаю «пробоину» в виде глубокой вертикальной складки право по борту, точнехонько по латунной речке. Сама она достойно выдержала экзамен на прочность, а вот моя же нервная система была безутешно расшатана.

Без ложной скромности: вот умею завязывать «бантик» мыслительной изощренности на «конфетной коробке» идей, и все тут. И вот сейчас присущая мне некая изысканность теоретика дала мне возможность ошарашить отца:

— Слушай, папа, а как тебе такой способ избежать антипатии гаража и машины?

— Какой?

— А просто на петли ворот повесить старые покрышки. Ну как на дебаркадерах…

— Еще раз.

Повторяю. И получаю техническое заключение человека с инженерным образованием: «И долго думал?» — «Нет». — «Иди-ка ты со своей идеей, знаешь куда?» (Дальше было не совсем печатно.)

Конец ознакомительного фрагмента.