Властитель груш

Иван Сергеевич Торубаров, 2021

Вольный город на излучине большой реки богатеет год от года. Его ткани идут на одежду крестьян и вельмож, в местных башмаках можно обойти половину мира, а знаменитый грушевый бренди пьют даже при императорском дворе. Однако, как водится, чем больше денег стекается в одно место, тем меньше ими хочется делиться. Один считает гроши в хозяйском кармане, другой ворчит, третий уже наточил топор. Кому-то придётся уступить свой кусок пирога. Вопрос лишь в том, как бы откусить побольше, не обломав зубы? Содержит нецензурную брань.

На пороге

Когда в дверях трактира появился великан с расквашенным лицом, Ренато Штифт был уверен: сейчас начнётся свалка. Впрочем, дельцы из северных городов не переставали его удивлять. Сегодня утром он видел, как непочтительному должнику сломали три ребра, в обед услышал о поединке на главной винокурне Сада — а под вечер те же драчуны собираются за пивом в укромном уголке за толстой дверью.

Спутники здоровяка, рослые мужики в пёстрых ландскнехтских куртках с широкими рукавами и разрезами, тихо потягивали пиво за баром, пока командир не прогрохотал у них за спинами сальную остроту. Широкомордый трактирщик фальшиво хохотнул вместе с ними. Ландскнехты посмотрели с подозрением, опустошили кружки и ушли. Три лавочника за ближайшим столом вздохнули с облегчением и потребовали добавки. Вряд ли здесь кто-то не заметил эту яркую братию, но все чересчур заняты, чтобы смотреть.

Лишь один щуплый человек с ежиной мордочкой не спускал глаз. Притаившись на краю шумной компании ткачей, он никак не меньше получаса дул одну и ту же кружку пива. Потому как подозрительно зыркал в сторону таинственной двери чаще, чем прихлёбывал.

Ренато мог его понять. Грушевый бренди — вот настоящая гордость Кальвара, а местное пиво — просто горькая пенная моча. Но оба соглядатая нуждались в ясной голове, так что бренди хлестало только их прикрытие.

Штифт, скажем, прикрывался троицей оборванных ветеранов. Изредка он вставлял пару слов в стариковскую перебранку, жевал краюшку серого хлеба, прикладывался изредка к кружке. Наблюдал. За пёстрыми ландскнехтами-самогонщиками, за серыми Трефами, за «коллегой» в таком же, как у него, блёклом стареньком дублете и высоких башмаках, забрызганных дорожной грязью. Долговязый ткач справа от «ежа» вдруг громко захохотал и приятельски хлопнул его по спине.

— Хорош, — тихо оценил Штифт.

— Я-то? Уж это-то да!

Ближайший сосед шпиона, кривой и хромой старикан, на слух не жаловался точно. Во всяком случае, когда говорил человек, четыре дня кряду ставивший выпивку.

— Да, Уве, и ты здорово с фитилём придумал.

Дверь открылась снова. «Ёж» сгорбился; Ренато же поднял кружку и хорошенько отхлебнул, заодно рассматривая второго избитого человека. Низенький, но крепкий — едва ли этот типус когда-нибудь ложился спать натощак. Лицо круглое, гладкое, с самым лёгким румянцем, нос короткий, глазки маленькие, губы плотно сжаты — такое можно увидеть за каждым вторым прилавком в городе, кроме фингала не за что и зацепиться.

Из-под чёрного дублета с крайне скромными разрезами выглядывал ворот крепко застиранной рубашки, а вместо чулок ноги закрывали широченные мужицкие портки. Если солидный господин так наряжается — значит, хочет намекнуть, что готов хоть сейчас подвернуть штанины и пройти куда-то по колено в чём-то.

Шпион легонько тряхнул отвлекшегося Уве за плечо. Дед медленно повернул голову, уставился осоловело, но с самой искренней благодарностью.

— Смотри, это он? Готфрид Шульц?

— Ага, это и есть Король Треф, точно-точно, — авторитетно подтвердил ветеран и отхлебнул бренди, не поморщившись. — Тута всё его. Выпивка, карты, закладная там, напротив…

Значит, этот самый серенький коротышка с лицом счетовода утром свалил того великана, который ни под одной притолокой не помещается? Пожалуй, в переулке к нему лучше не подкрадываться.

— Да, Уве, ты говорил. А глянь-ка теперь вон на того, мелкого с ежиной харей, он сейчас стакан взял и на Шульца пырится. Видел его раньше?

— Видал. Я как-то сунулся к нему, грю, милок, угости ветерана битвы под Штагерсвальдом, а он мне: «Пшёл», — сообщил Уве незлобиво, как человек, который, в общем-то, привык слышать это слово. — Ну, я и пшёл… Этот хер небось тоже повязанный, а мне на кой ещё одна дыра в пузе?

Простые выпивохи нет-нет, да и поглядывали на мессера Шульца, но больше украдкой. Пара лавочников, напротив, подошла к бару и завела с «Королём» разговор. Тот отвечал скупо. Один торгаш отпустил шутку, второй громко захохотал, Шульц чуть улыбнулся и направился к выходу.

Напоследок он окинул зал хозяйским взором, и Штифт взглянул в лицо кальварской преступности — спокойное, властное, вполне уверенное в своём положении и в завтрашнем дне. Впрочем, верно ли его «преступником» честить? Когда далеко на юге Штифт с приятелями забрался ночью в цвергский банк и вскрыл там сейф с деньгами, это было преступлением и по духу, и по букве закона. Попадись он в тот раз — его вздёрнули бы на площади, а всякий добрый бюргер показывал на пляшущее в петле тело и говорил сыну: «Не будешь слушать меня, щенок, кончишь как этот!»

Но в Кальваре грань расплывалась даже сильнее, чем на родине Ренато. Вместо того, чтобы охотиться на всех вымогателей, контрабандистов и самогонщиков, усмирять оставшихся не при деле ландскнехтов и воевать с буйными мастеровыми, кальварские патриции просто договорились с ними, допустили до общего пирога и установили скромный сбор на нужды города и представительские расходы. Не будет же какой-нибудь герцог Арлонский с родословной до колен садиться за стол с ремесленниками и головорезами.

В коронных землях имперские агенты ловят всех, кто гонит самогон без высочайшего дозволения, и топят в их же продукте. В этом чудесном уголке тем же самым занимается Пьетро Даголо, а после жмёт руку бургомистру, капитану стражи и епископу. Остаётся ли преступление преступлением, если за него никого не вешают?

Что ж, коль скоро имперская казна не получает за это свою долю, для них преступная гнусность несомненна.

Добропорядочный негодяй удалился; вслед за ним метнулся и ежиный человечек. Бывает он тут, значит. Значит, можно проследить за ним позже. Оно, конечно, в шпионском деле откладывать на потом — опасная затея, но сейчас важнее дождаться другого человека.

Тот появился вскоре. Юный пилигрим в серой латаной рясе, скрывающей костлявое тело, степенно вошёл в трактир, потребовал себе воды и осмотрел ближнюю часть зала в поисках свободного места. Штифт подвинулся, освобождая край лавки для его тощей задницы. Прихлёбывая водичку, юноша плюхнулся рядом с мужчиной, покосился на окосевших ветеранов и проговорил:

— Штифт, я со всеми…

— После, — коротко перебил Ренато.

Пусть щедрость остаётся единственным его пороком, о котором старые пьяницы могут растрепать. Невозмутимо он допил дерьмовое пиво, поднялся на ноги и легонько — чтобы не свалить на пол — хлопнул ветерана по плечу.

— Ладно, Уве, бывай. Пора мне.

— Дай Ед’ный тебе здоррровья! — пожелал пьянчужка напротив, а Уве быстро поддакнул, не переставая хрустеть сухарём.

— Кончали б сегодня надираться, — заботливо добавил шпион напоследок, сгребая с лавки мятый берет и когда-то зелёный плащ, и пошёл вслед за юношей к выходу. Спокойно, не торопясь, машинально оценивая, кто из сереньких ребят повернёт голову в его сторону.

У них тоже имелись заботы поважнее, впрочем. Похоже, в другом углу кабака карта пошла кому-то слишком хорошо, так что из шумной духоты Ренато перешёл в приглушённый сумрак улицы никем не замеченным.

Грушевый Сад, вотчина Пьетро Даголо и центр развлечений вольного города Кальвара — не самая благовидная его часть, но вполне приличная, если знаешь, с чем сравнивать. Трущобы к юго-востоку — вот настоящая выгребная яма с грязными кривыми улочками, в которых дома по нескольку этажей плотно жмутся друг к другу, а на каждом этаже так же плотно жмутся бедняки в холодные ночи. По словам Уве, с появлением «синей» банды Рудольфа Тиллера жизнь там стала поприятнее. Сие означало: если нелёгкая занесёт тебя в ту сторону при свете дня, вероятно, тебя уже не зарежут из-за башмаков.

В Саду же всё было вполне чинно и благородно. Хотя неподалёку от трактира Ренато и его спутник заприметили и группку подозрительных типов, и мочащегося на угол дома работягу, все они тихо и скромно проворачивали свои делишки в переулках. На главной улице, у всех на виду — никаких возмутительных непотребств. Кроме стайки-другой шлюх, но эти входили в комплект местных развлечений.

— Паренёк, будь они хоть вдвое пьянее, болтать при них не надо, — произнёс Штифт, когда они отошли на почтительное расстояние от разочарованно фыркнувшей девки с задранной юбкой. — Эта пьянь не разбирает половину того, что ты говоришь, но отлично всё запоминает и перебалтывает. Поэтому они наши лучшие друзья, пока мы помалкиваем, наливаем и слушаем. Усёк?

— Ты так и будешь называть меня «Пареньком»? — хмуро спросил юноша вместо ответа.

— Кликухи погромче не заслужил ещё. А имя у тебя больно хорошее для этого места.

Дагмар Штарс, ничего себе. Штифт в его возрасте не мог позволить себе такую роскошь, как фамилию и место в богословской школе. Но Пареньку высшие материи, видать, чересчур скучными показались, вот он и начал стучать на вольнодумающих школяров и профессоров, а потом и вовсе бросил учёбу и увязался за агентом.

Как результат — нынче он со слегка обвисшей на костях одеждой, бледной рожей со впалыми щеками и горящими глазами больше походил на студента-артиста, а не теолога, и всё же казался вполне довольным. Иногда.

— В этом омерзительном городе порок на каждом шагу, — о, сейчас-то он доволен не был. Но то было недовольство, направленное наружу. — Что ещё можно сказать о нём, если даже в левистерианской бане падших девок предлагают?

Святой Левистер сказал: Чистота есть благо и Орудие Веры; посему основанный им монашеский орден посвятил себя очищению паствы от грязи телесной, духовной и вероучительной, для чего повсюду открывал благочестивые общественные бани. Ну, пожалуй, в основном благочестивые. Ренато усмехнулся.

— Как удобно. Измарался, отмылся — и тут же на исповедь! — Бросив взгляд на непроницаемое лицо спутника, он продолжил уже серьёзно: — Ладно, мы здесь не за тем, чтоб монахов пороть. В нашем деле любой порок — это ключ, рычаг для давления, помнишь?

— Конечно.

Юноша отрывисто кивнул, не поворачивая головы — смотрел прямо вперёд, сквозь полумрак, в сторону цели их вечернего путешествия. Надо бы велеть ему оглядываться почаще.

— Только на кого давить будем?

— Посмотрим. Ты хотел мне что-то сказать в кабаке?

— Да…

Штифт мельком глянул назад, тронул широкий рукав пилигримской рясы и свернул в переулок. Вот теперь, спохватившись наконец, Паренёк тоже осторожно зыркнул по сторонам, покуда плавно и непринуждённо поворачивал, не отставая ни на полшага. Ловко движется, внешне ничем себя не выдаёт. Только бы ещё поменьше во всяких фанатичных мыслях витал.

— Я встретился с твоими ребятами и передал им адрес. Где-то через час начнут подтягиваться по одному.

Пришёл черёд мужчины молча откиваться, думая о своём — на этот раз о толстяке, возлежавшем у следующего поворота. Свернувшись калачиком, пьянчуга обнимал какой-то свёрток. На первый взгляд, картинка вполне безобидная.

Но всё же мысленно Ренато ощупал широкий кинжал за поясом, шило в рукаве, ножик над лодыжкой, в тысячный раз прикинул, как быстро он может достать каждый из них. Пьяница не шевельнулся, когда они прошли мимо, и проверять не пришлось. На этот раз.

***

«Гнёздышко» для Штифта приготовили за десять дней до того, как его нога пересекла городскую черту. Двухэтажный домик стоял на северо-восточной окраине Грушевого Сада, прямо у канала. Триста шагов вверх по улице — и ты на пороге района ткачей, столько же вниз — упрёшься в меньший из двух мостиков. К воде дом обращался глухой стеной, так что в этот раз о прыжках в воду можно забыть.

Смеркалось. В направлении от моста показался белобрысый здоровяк Ганс в латаной куртке. Тем же путём вскоре проследовал ссутуленный Тихий Эгберт. Задержавшись на лестнице, он опасливо покосился на запертую дверь первого этажа. Хозяин-лавочник получил изрядную сумму за то, чтобы держать язык за зубами и временами исчезать по важным делам.

Шпионы успели выпить по полкружки грога в ожидании низенького крепыша Йохана Язвы, что по верёвке вскарабкался в окно, выходящее на засранный задний двор. Предосторожность, пожалуй, излишняя, но спорить с Йоханом — хуже язвы.

Паренёк подал Йохану его кружку. Штифт внимательно посмотрел на мужчин, заполонивших комнатушку. Эгберт сидел на окне, покачивал ногой, изредка поглядывал в щёлку между ставнями. Ганс сидел за маленьким столиком в центре, отчего стол казался ещё более утлым, а помещение — ещё более тесным. Йохан опасливо потыкал пальцем в древний потёртый сундук и развалился на нём, вольготно подперев спиной стену и закинув ногу на ногу.

Серьёзные, сдержанные ребята, каждый по десятку лет на службе разменял — кроме юнца Дагмара. Впрочем, и в его ловкости Ренато мог не сомневаться, иначе бы и не взял с собой. В имперской разведке совать новичков жопой в костёр принято точно так же, как и везде, но только если это не грозит всю операцию подпалить.

— Докладывайте, ребятки, — произнёс старший агент и указал кружкой на блондина: — Ганс, пришёл первым — так и начинай.

— Меня в первый же день взяли докером… Вверх по реке, из Хафелена, везут сахар, пряности, табачок… всякое добро из колоний. Вниз по течению и по каналу спускают баржи с шерстью, зерном, ячменем, хмелем, грушами. Из Кальвара в три стороны вывозят ткани и бренди. Много. Другого барахла — меньше. Работы завались, в доках берут всех. Гербовая стража присматривает за рынками и домами купцов. В конвой купцы обычно нанимают ребят Тиллера.

Здоровяк говорил так же неторопливо, как двигался, точно опасался, что слишком разгонится и уже не сумеет остановиться. Вместе с тем такая манера очень помогала его маске тугоумного облома.

— Дай угадаю: если их не нанимают, они сами же лодку грабят? — мрачно осведомился Паренёк.

Ганс пожал плечами.

— Иногда они. Иногда не они. Чем дальше от города, тем опаснее.

Он нахмурился и поджал губы, аккуратно сметая ладонью хлебные крошки в одну кучку в центре столика. Ренато молчал, терпеливо ждал, пока «докер» выскажет, что у него на уме:

— Сегодня утром к капитану одной лодки приходили двое в зелёных кушаках. Громилы ткачей. Капитан много задолжал банку Дьяубергов. Ткачи сломали ему левую руку и правую ногу. Ребята в доках говорят, мастеровые давно для цвергов деньги выбивают. — Ганс оторвал взгляд от крошек, приподнял могучие плечи до загривка и подытожил: — Всё.

Штифт коротко кивнул и повернул голову к окну.

— Эгберт, мастеровые — твоя работа.

— Ну, в цех-то попасть не так просто, — голос Эгберта был низким от природы и приглушённым от привычки; лучше для увещеваний за кружкой и соблазнения и не придумаешь. — Но мне дали работу в красильнях, на той стороне Рёйстера. Вайду, кошениль¹¹ и остальное дерьмо с причалов перетаскивать и размешивать.

— То-то тут вонь, как в сральнике, — пробормотал Йохан.

Ганс сдержанно улыбнулся, Штифт жестом велел шпиону захлопнуться и кивнул Тихому, чтобы тот продолжал.

— Всеми мастеровыми заправляет гроссцехмейстер Дирк Ткач. Я его не видел, но мужик суровый, говорят. К ткачам и красильщикам стража вообще не заглядывает — они и так по струнке ходят. А бузотёров сами же решают на месте. К тем, кто шибко любопытный, это тоже относится, между прочим.

— Мой пьянчужка рассказывал про Колёсного Дирка, — мысленно Ренато вернулся к дурно пахнущему источнику сведений по имени Уве и потянул за нужные имена. — Вроде как по молодости людей прибивал к колёсам и спускал по откосу в реку. Это он?

— Угу. Только сам Дирк уже никого не прибивает. За него это зять делает, Вернер Фёрц. Он же — командир цехового ополчения. Зелёные кушаки самые крутые фёрцовы ребята носят — вот их и шлют, когда порядок навести надо. В Красильном Углу есть один притон. Его содержит какой-то Лелуй или Лелой — валон на подхвате у Даголо. В ткацком квартале — ни винокурен, ни кабаков, скука смертная. Ну, зато уж там-то ничем не воняет.

Итак, в весёлый сад Даголо как в сточную яму, вырытую в центре города, со всех сторон стекались жаждущие выпивки, игр и продажной любви. Штифт восстановил в памяти старенький план Кальвара, мысленно изображая на ней примитивные картинки: трущобные крысы с юго-востока, ткачи с северо-востока, купцы, лавочники, капитаны и другие солидные бюргеры — с северо-запада.

Юго-западный край Сада граничил с полноводным Рёйстером — там склады с бренди и сырьём для оного, а за рекой, где вдоль берега располагались красильные мастерские, для тамошнего люда держали отдельный кабачок. Видимо, чтобы красильщики не бегали ночью из Сада домой через мост и не тонули спьяну… Или чтоб просто не шлялись.

Оставалось ещё одно место — холм на севере Кальвара, именованный «Застеньем». Прежде за этой стеной от остального города пряталась городская знать. Казалось бы, заслать агента туда должно было быть сложнее всего — только вот стену давно уж разобрали, когда закладывали помпезный собор.

— Язва, твой черёд.

Третий агент допил грог и потянулся на сундуке, как кот, прежде чем начать доклад:

— Ну-у, так уж вышло, что у герра Лодберта фон Манцигена недавно пропал с концами один лакей, — вполне довольный собой, Йохан подмигнул Пареньку. — Я показал охренительные рекомендации, которые вы мне нарисовали, и меня приняли с распростёртыми объятиями. Хозяин давал обед в честь епископа и Речной Вдовы и ни в коем разе не желал ударить в грязь лицом.

— Хорошо…

Ренато поднял руку, жестом призывая Язву к краткости. Дай волю этому ловкому прощелыге — он до утра может соловьём заливаться, рассказывая, с каким изяществом поднёс варёное яйцо епископу Кальварскому, а также сколько служанок фрау фон Манциген охмурил за три недели.

— Что за вдова?

— Так в лакейской кличут Гертруду цу Машвиц, тётку епископа, — «лакей» ухмыльнулся, подставляя кружку под кувшин в руках Паренька; Штифт показал тому ладонь, чуть наклонённую к горизонту: налей немного. — Древняя карга с голоском самой громкой половицы. Много земли по обоим берегам Рёйстера, за городом, много садов. Она стала кальварским казначеем, когда старика цу Машвица сочной титькой насмерть придавило. Должен был их старший, у местных патрициев так вроде принято, но он деньги считать не умеет — так тратит, без счёта.

Комнаты прислуги в богатом доме — источник слухов настолько роскошный, что даже ветеранам-попрошайкам с ним трудно потягаться. Правда, лакеи и служанки чаще обсуждают всякую грязь, чем политические сводки, но хороший агент никакой кормёжкой не брезгует.

— Так в магистрате все должности переходят по наследству? — Паренёк перевёл взгляд с Язвы на Штифта.

— Видать, так, — рассеянно протянул Язва, рассматривая что-то на дне кружки. — Манциген командует стражей, Машвиц считает денежки, семья Терлингенов выставляет бургомистра — у этих больше всего земли вокруг города. А на епископской кафедре патриции друг за дружкой кружком ходят. Но сдаётся мне, Штифт, что в той шикарной домине на правой вершине холма магистрат чаще для вида собирается, чем для дела.

— Ты подслушал что-то на обеде?

— Ну-с, о делах они на обеде не говорили, а после с собой в кабинет меня не звали… Но они упоминали об игре, на которую Лига, — он осёкся и поднял со значением палец, — собирается, значит, в воскресный день, после вечерни. Вдова сказала, ей не терпится увидеть, какое платье напялит королева со Двора Чудес. Капитан сказал, что карлики ему намекнули, что хотят от Лиги солидарности, а епископ ему, что о цверговских хотелках они переговорят позже. И что у него тоже есть предложеньице. Меня они не очень-то стеснялись, когда это всё тёрли. Просто дворянская болтовня за барашком.

Ренато поднялся из-за стола, медленно прошёлся до одной стены, заложив руки за спину, затем повернулся и пошёл обратно. Хотелось размять затёкшую ногу, но ещё сильнее он чувствовал то лёгкое покалывание в ступнях, что рождалось от жажды действия, звало поскорее пуститься в погоню, разнюхать и выследить.

— Постарайся узнать, где будет игра. Нас никто не позовёт, конечно, но хоть устроимся где-нибудь на чердаке, поглазеем.

Он остановился в шаге от столика и снова обвёл взглядом мужчин.

— Хорошо, ребята. Вижу, казённые пфенниги не зря прожираете.

— С голода не пухнем, — гулко отозвался Тихий, потирая длинную шею с торчащим кадыком.

— Что до меня, — старший агент продолжил бродить, — я немного покрутился по Саду и трущобам. Здесь всем распоряжаются банды Пьетро Даголо и Рудольфа Тиллера — оба раньше наёмничали. Но Даголо тут давно, «бароном» себя величает, а вот Тиллер — всего года полтора. Он сперва помог отбить медные копи у герцога Арлонского, а после задавил бунт кальварской бедноты. Под Даголо несколько капитанов. Курт Мюнцер, тоже старый ландскнехт, держит самую большую винокурню. Готфрид Шульц организует игры. Агнетта Беккер заведует борделями. Баронов сын, Карл, помогает присматривать за всей этой шоблой. И ещё тот Лелуй из-за реки. Думаю, кого-то из них удастся завербовать…

Контакты из Хафелена вполне ясно указали, кого именно, но такими соображениями делиться нужды нет. Во-первых, остальным в их работе от них ни жарко, ни холодно, зато будет соблазн выболтать, если кто-то попадётся. Во-вторых, сперва самому нужно проследить и убедиться. А пока…

— Продолжайте наблюдать. Язва — от тебя жду подробностей об игре. Заодно разнюхай, кто из патрициев на кого зуб точит. Ганс, мне нужны имена купеческих старшин и цвергских банкиров. Эгберт, придётся подмазаться к зелёным кушакам. С этого момента ты в глубокой нужде и ищешь работу посерьёзнее, чем дерьмо для красителей таскать. Если повезёт, они тебя испытают. Если не повезёт…

Остановившись, Штифт глубоко вздохнул.

— Просто поостерегись. Это всех касается. В этом городе все со всеми договорились и все за всеми следят. Нам это только на руку, если слишком быстро не совать нос во все щели. Не заставляйте меня рыдать и ловить в канале ваши раздувшиеся трупешники, ладно?

Ему ответили короткими смешками. Ну, разумеется, никто никого вылавливать не будет. Раздувшиеся трупешники из канала вынесет в Рёйстер, а там они поплывут до самого Хафелена и сгинут в море. Если по дороге не запутаются в прибрежных камышах на радость крестьянам Речной Вдовы.

— Здесь больше не собираемся. И вообще никаких сборов без нужды. Тихий, передаёшь всё через Паренька, остальными я займусь сам.

«Угу», — буркнул Ганс, допивая остатки грога. Йохан с необычайно плотно сомкнутыми губами просто кивнул. Эгберт пристально наблюдал за чем-то между ставней.

— Ну, всё — собрание кончено, пора разбегаться. Вы ж не ждёте, что я вместо мамаши напутствие вам прочитаю?

Йохан отпустил напоследок скабрезную шутку, которую услышал от конюха герра Лодберта, и первым спустился в окно, как и пришёл. Эгберт и Ганс не спешили — нельзя всем разом выпархивать, как вспугнутым уткам.

— Что я буду делать? — спросил Паренёк, когда Штифт смотал верёвку и закрыл окно за Язвой.

— Продолжишь строить из себя пилигрима — у тебя неплохо выходит. Эгберт, есть за рекой какая-нибудь святыня, пускай даже самая засратая?

— У красильщиков целая часовня есть, — Эгберт поморщился, с суровым видом скрещивая руки на груди. — А мне ещё долго придётся эти ваши дерьмовые подначки терпеть, да?

— Пока зелёный кушак не повяжешь.

«Мастеровой» отмахнулся и пошёл к лестнице вниз, а глаза старшего агента снова нацелились на юношу.

— Целая часовня — это прекрасно, там и встретитесь через… четыре дня. До тех пор как раз успеешь по другим святым местам пройтись. Поболтай с голью, которая милостыню выпрашивает. Постарайся сойтись с кем-нибудь из клира и узнать, что епископ вертит с бандами и банком.

— Я думал о левистерианских банях… — Старший шпион кивнул, предлагая «пилигриму» продолжать. — Братия в Кальваре развращена и нестойка к соблазнам. Если они в доме чистоты торгуют плотью, наверняка будут те, кто и информацию продаст.

— Паренёк-то далеко пойдёт, — проворчал Ганс, неловко отодвигаясь от столика.

Он перекинул через локоть куртейку, помахал рукой и тяжело загромыхал по лестнице. Штифт машинально кивнул одновременно и на прощание, и в знак согласия.

— Да, хорошо придумал. Займись завтра же. А сейчас запри дверь.

Оставшись на время в одиночестве, мужчина подошёл к наблюдательному посту Эгберта и тоже заглянул в узкую щель. «Докер» удалялся вниз по улице неторопливой, чуть покачивающейся походкой.

— «Лисы», так нашу братию назвали, — задумчиво проговорил Штифт, услышав осторожные шаги Паренька позади. — Хорошо, что эта кликуха везде разошлась. На такого медведя теперь мало кто подумает.

— По-твоему, у местных настолько скудное воображение?

Юноша с сомнением заглядывал в кувшин, явно подумывая, не плеснуть ли остатки грога вслед Язве. Ах ты Господи, какая щепетильность!

— Непьющий пилигрим в этих краях странно выглядит, — заметил мужчина и протянул кружку.

— Людям нравится, когда я прошу колодезной воды и говорю по-книжному. Не бойся, я помню, что уже не в школе. И из канавы меня не напоят.

«Это точно, не в школе», — признал Ренато и по привычке заглянул в оттопырившийся широкий рукав рясы.

— Подтяни шнурок в рукаве, — велел он вслух, указывая кружкой на стилет¹². — Это им не так понравится.

Паренёк хмыкнул и отступил с пустым кувшином, но смолчал. Да, уж наверное, о такой мелочи он и сам мог бы позаботиться, но от замечания старшего ни один агент ещё не помер. Зато от пренебрежения оными — сплошь и рядом. Пусть уж лучше сопит сколько влезет. Перед сном лучше считать обиженных, чем мертвецов.

Примечания

11

Вайда — растительный краситель жёлтого цвета; кошениль — красный краситель животного происхождения

12

Стилет — тонкий узкий кинжал, обычно без режущей кромки