Восхождение

Иван Рубинштейн, 2022

Как важно быть настойчивым в желании сделать себя и добиться поставленной цели – главная тема книги «Восхождение». С раннего детства главный герой Иван живет в атмосфере счастья и благополучия. Но с момента, как отец мальчика лишается бизнеса, семья погружается в пучину проблем. Несчастья словно соревнуются друг с другом, беды не оставляют семью: приставы описывают имущество; отец пьет; Иван узнает, что такое настоящая бедность. Но мальчик проявляет поразительное упорство, решает вырваться из порочного круга неудач и изменить если не жизнь семьи, то свою судьбу. Он упорно трудится, много читает, интересуется всеми сферами деятельности. Главный герой понимает: невозможное возможно. Он, и только он хозяин собственной жизни и лишь от него зависит, возьмет он быка за рога, либо безвольно поплывет по течению…

Часть I. Испытание

Глава первая

С сегодняшнего дня

Иваном Сергеевичем меня звал отец. Звал иногда, когда мне случалось набедокурить, что-то сломать, разбить, разорвать или повести себя не так, как, по мнению отца, должен был вести себя его будущий наследник. И пусть этому наследнику было всего лишь пять-шесть лет или и того меньше. К счастью, распускать руки в отношении собственного ребенка отец себе не позволял. Обычно он понижал голос и, пряча улыбку, переходил на жутко официальный тон:

— Иван Сергеевич! Извольте подойти ко мне и объясниться!

После того как я робко приближался, отец выслушивал мой невнятный лепет, затем делал мне устное внушение, а после неизменно брал меня на руки и добавлял, что он в меня верит и что у меня все получится. Я с облегчением обхватывал его за шею и с готовностью соглашался. Что касалось моих шалостей, то обычно он выказывал уверенность в том, что я совершил тот или иной проступок в первый и последний раз. Я слышал, что он опять переходит на свое привычное обращение ко мне — Иван, — и спешил клятвенно пообещать, что он не ошибается. Да и повторять одни и те же шалости мне никогда не казалось слишком уж интересным.

Мама называла меня Ванечкой. Вообще, у нее для меня имелся отдельный набор имен, начиная от Солнышка и заканчивая Поросенком, что слышать мне доводилось очень редко, но в основном она обходилась Ванечкой. Друг друга они с отцом называли по именам: Сергей и Маша. Чуть позже я понял, что это и было главным признаком окружающего меня счастья: когда родители называют друг друга по именам, а ты можешь быть и Иваном Сергеевичем, и Иваном, и Ванечкой, и Солнышком, да и Поросенком тоже. Насколько мне известно, у каждого ребенка было в жизни нечто подобное.

Отец много работал, приходил домой поздно, то и дело хватался за телефон, о чем-то спорил, радовался, огорчался, заводился, нервничал по каким-то поводам, восхищался, но все это было чем-то вроде белого шума, который сопровождал нашу счастливую семейную жизнь. Мама проводила время, занимаясь домом, присматривая за мной, общаясь с подругами, строя какие-нибудь планы — на лето или на ближайшие выходные. Летом мы обязательно отправлялись на море, где я наслаждался солнцем и морской водой и был абсолютно счастлив. Иногда мои родители встречались с друзьями, у которых тоже были свои дети, как мне казалось, не менее, но и не более счастливые, чем я сам. Я играл с этими детьми, играл без них, смотрел мультики, читал детские книжки и выпрашивал у мамы щенка. Все остальное время я проводил на улице: играл с соседскими мальчишками в какие-то игры, чаще всего гонял с ними на луговине за нашими домами мяч, иногда выбирался с родителями или с одной мамой, когда папа был занят, в город, где проводил целый день в развлечениях. Все было настолько хорошо, что тем памятным летом я не очень понял грустного взгляда матери и ее слов:

— Всему приходит конец. Осенью тебе в школу. В первый класс. Беззаботное детство кончается.

Признаться, ее слова я пропустил мимо ушей. И разницу между беззаботным детством и им же, но отягощенным какими-то проблемами, я представлял с некоторым трудом. Да и не до того мне было. Мальчишки ждали меня на улице с мячом, с которым я с самого раннего возраста управлялся на удивление хорошо, во всяком случае, не только попадал по нему ногой, но и с немалой точностью отправлял его в импровизированные ворота из любого угла.

— Весь в меня, — довольно повторял отец, когда ему случалось наблюдать мои действия во время очередной футбольной баталии.

— Почему же ты не стал футболистом? — спрашивал я у него, когда мы всей нашей небольшой семьей садились за стол.

— Не всем суждено стать футболистами, — с полной серьезностью отвечал он мне. — Кому-то, к примеру, надо было стать твоим отцом.

Мама довольно улыбалась, а я задумывался: почему обязательно надо было выбирать? Отчего нельзя было стать одновременно и моим отцом, и футболистом? Вот было бы здорово, если бы мой отец был не владельцем автосервиса, а знаменитым футболистом! Я бы выходил на улицу в футболке с его фамилией, а значит, почти в своей собственной футболке, фамилия же у нас одинаковая! А уж если бы у моего отца был какой-нибудь постоянный номер… И я тоже унаследовал бы от него этот номер… И стал бы, к примеру, десяткой, как Пеле, Марадона, Роналдиньо или мой папа… Вот было бы здорово!

Впрочем, думал я обо всех этих вещах не слишком долго. Даже беззаботное детство на поверку оказывалось наполненным бесчисленными заботами, а тут к тому же пришлось готовиться к школе. Мы с мамой стали мотаться по магазинам, покупать форму, тетрадки, ручки, ластики и множество других, как мне тогда казалось, абсолютно бесполезных вещей. Правда, в спортивном магазине, где мы брали мне форму для школьных занятий физкультурой, мне удалось уломать маму взять мне настоящие бутсы. Как потом сказал папа, «на вырост», но эта обувь оказалась единственным полезным приобретением за все эти поездки. «Выроста» я ждать не стал: в тот же день надел бутсы, затянул их потуже, выбежал к ребятам на луговину за нашим домом, где через какие-то двадцать с чем-то лет вырастут роскошные особняки, и, конечно же, забил пару не самых плохих голов.

— Вот ведь… — с досадой пробормотал один из мальчишек команды противника, который был старше меня года на три, а то и на четыре. — От горшка два вершка, а туда же. Забивает.

— Это талант, — подал голос старик-сосед, который любил посидеть на скамье на краю нашего футбольного поля с сигареткой. — Ты, приятель, конечно, и сам недалеко от горшка оторвался, да только с мячом-то управляются не по возрасту и не по росту, а по таланту. Посмотри, у Ваньки мяч словно к ноге приклеивается. Если бы вы его не толкали да по ногам не били, он бы вам не два гола, а двадцать два забил! Да он против вас — что Эдуард Стрельцов против любителей!

Кто такой этот самый Эдуард Стрельцов, я тогда не знал, но почувствовал в словах старика похвалу, чем немедленно возгордился и даже передумал плакать. Двадцать два гола я, конечно, вряд ли сумел бы забить, но еще раза три засадить в чужие ворота был вполне способен. Как мне было обидно! Не только из-за того, что меня в самом деле и били по ногам, и сбивали с ног, — боль я к тому времени терпеть уже научился. Но особенно меня бесило, когда хватали за шиворот! Тут уж никакое умение не помогало. Если бы вот так за шкирку, как котенка, хватали того же Пеле или Марадону, да еще и пытались приподнять над полем, ничего бы у этих футболистов не вышло, а я все-таки два гола забил!

Дома мама, как обычно, загнала меня в душ, потом вытерла большим полотенцем и принялась наряжать в новую школьную форму и собирать вместе со мной портфель. Отец пришел с работы отчего-то мрачнее обычного и наше занятие не поддержал. Только заметил, что тащить в школу особенно ничего не нужно: листочек, ручку да дневник в лучшем случае. А вот обратно придется нести кучу учебников.

— Так уж и кучу? — усомнилась мама, отчего-то с тревогой глядя на отца. — Первый класс же. Откуда там много учебников?

— Так всегда бывает, — заметил отец. — Маленький человек — много учебников. Большой человек — справляйся вовсе без учебников…

Они потом еще долго о чем-то говорили на кухне, и я сквозь сон слышал и восклицания мамы, и ответное гудение папы, но тогда мне казалось, что все это связано с одной из тех неурядиц, что рассасываются сами собой. Возможно, я даже думал об этом, засыпая. Или не думал, а наполнил этими размышлениями собственное прошлое через много лет. Но в тот день я еще не знал, что мое счастливое детство действительно подходит к концу.

На следующее утро мне нужно было идти в школу.

Отца дома не оказалось. Он уехал по своим делам задолго до того, как я проснулся. У мамы были красные от слез глаза, но она встретила меня улыбкой и показала на роскошный букет на столе.

— Собирайся. С сегодняшнего дня ты первоклассник.

«Еще нет, — подумал я. — Я собственную школу-то пока что видел только издали!» Но все равно тут же стал спешно собираться, пытаясь вспомнить, в каких классах учатся мальчишки, что гоняли вместе со мной по луговине мяч. Может, кто-то из них попадет со мной в один класс? Вот было бы здорово!

От нашего дома до школы было не так уж и далеко — не больше пары километров, но мама справедливо решила, что пешком — слишком долго. В очередной раз проверив, как я выгляжу, она завела свою машину и позволила мне занять сиденье рядом с собой.

— А где папа? — спросил я, искренне радуясь, что сижу на «штурманском» месте. — Он приедет?

— Обещал, — неопределенно ответила мама и резко выехала со двора.

«Обещал — значит, приедет», — подумал я и стал следить за дорогой, размышляя о том, что рано или поздно эти два километра мне придется преодолевать до дома пешком, как взрослому. Не будет же мама всякий раз приезжать за мной на машине? А с другой стороны, если мои друзья по улице будут отправляться домой пешком, то каково мне будет садиться в машину?

Сидеть было не очень удобно, потому как ранец я сразу надел на плечи и теперь он не давал мне прижаться к спинке. Хорошо хоть букет лежал пока на заднем сиденье. Его нужно будет вручить учительнице. Ой. Кажется, я забыл, как ее зовут… Как же ее зовут? Мама же говорила…

— Не волнуйся, — с полуулыбкой поймала мой взгляд мать. — Все будет хорошо.

— Когда? — спросил я, вспомнив слова отца, что ничего не происходит когда-нибудь. У всякого события есть свой срок.

— Рано или поздно, — строго ответила мама.

Оказывается, мы уже приехали. День знаний — вот как это называется. Должен быть праздник, но по сути — общешкольный сбор, с официальными речами и обязательным колокольчиком. Мы с мамой подошли к улыбчивой женщине — моей первой классной руководительнице. В толпе первоклашек, которые царапали друг друга пышными букетами, я с радостью обнаружил нескольких своих приятелей. Потом началась моя первая школьная линейка, на которой взрослые дяди и тети говорили какие-то непонятные слова, а старшие ребята читали стихи.

Потом я угрюмо наблюдал, как одна из моих одноклассниц с белоснежными бантами и в аккуратном фартучке заполучила в руки большой медный колокольчик и побежала по кругу, неумело им размахивая. Вот что вызвало мой острый приступ зависти! Уж что-что, а первый звонок я мог бы устроить и получше… А потом, за минуту до того, как наша учительница повела нас в кабинет, я обернулся и увидел, что моя мама стоит не с остальными родителями, а чуть в стороне. Стоит, держа в руке телефон, опираясь спиной о школьный тополь. Увидел, что у нее бледное, даже белое лицо, а по щекам текут слезы.

Кажется, я бросил букет. Если бы ранец был у меня не за спиной, а в руках, я кинул бы и его. Не говоря ни слова, я кинулся к маме и схватил ее за руку. Она поймала меня за макушку, прижала к себе, сказала кому-то поверх моей головы:

— Нет-нет. Не волнуйтесь. Все в порядке. Просто я переволновалась.

А потом наклонилась ко мне и прошептала:

— Все хорошо, Иван Сергеевич. Просто папа не сможет приехать. У нас… у него проблемы.

«Ничего себе, — подумал я. — Проблемы у папы, а Иван Сергеевич почему-то я…»

Глава вторая

Не могу себе позволить

Пару недель мама возила меня в школу на своей машине, пока автомобиль не забрал себе отец на какие-то срочные нужды. Его большой внедорожник с огромным багажником куда-то делся. Я начал привыкать к новому распорядку. Отец уезжал на работу затемно, через какое-то время после очередного маминого напоминания поднимался и я. Уже шлепая по полу босыми ногами, на ходу просыпался, умывался, одевался, завтракал и отправлялся в школу пешком. За плечами у меня висел ранец, в руке болтался серый мешок со сменной обувью. Если шел дождь, я натягивал капюшон куртки, если было ясно и солнечно, крутил головой, высматривая на боковых улочках своих новых приятелей, с которыми познакомился на учебе. Два километра до школы пролетали незаметно, тем более что по дороге можно было попинать сметенную в кучи осеннюю листву, а то и погонять консервную банку или пластиковую бутылку, которые, впрочем, попадались редко. Поселок наш был довольно ухоженным, его обитатели свято блюли чистоту газонов возле своих заборов, и даже за разбросанные листья можно было схлопотать недовольный окрик.

Жизнь как будто стала налаживаться, и в те редкие дни, когда отец появлялся дома раньше обычного, я приставал к нему с вопросом: когда он купит себе новую машину, чтобы мама могла возить меня в школу, как это было в первые дни учебы? Прежде папа нередко менял автомобили, и мне было интересно, какую машину он купит на этот раз. Отец мои вопросы оставлял без ответа, раздраженно просил оставить его в покое, и мама уводила меня в мою комнату. Иногда я снова замечал слезы в ее глазах. Я спрашивал, что случилось, а мама мотала головой и говорила: она плачет от радости, ведь я хорошо учусь.

В школе и в самом деле всё обстояло неплохо. На уроках оказалось, что все, чему меня пытаются научить, я и так уже знаю. Мне хотелось похвастаться моими успехами перед отцом, но его моя учеба как будто не интересовала. Он приходил домой, когда я уже спал и сквозь сон слышал рокот мотора возле дома, лязганье ворот, шаги на первом этаже. Иногда — раздраженный голос матери и недовольное бурчание отца. Только в середине октября отец внезапно заинтересовался моими делами. Пришел с работы в субботу пораньше и первым делом подозвал меня к себе:

— Иди сюда.

— Чего? — спросил я, нехотя отрываясь от просмотра мультиков.

На улице шел дождь, и мой обшарпанный футбольный мяч скучал в тамбуре на обувной полке.

— Давай дневник, — хмуро сказал отец.

Я посмотрел в сторону кухни, где у разделочного стола замерла мама.

— Нет у него еще дневника, — подала она голос.

— Я с сыном разговариваю! — оборвал ее отец.

— Нет у меня еще дневника, — подтвердил я. — После Нового года будем заводить. Мы же только начали учиться. Первый класс.

— И как? — почему-то с хрустом стиснул кулаки отец. — Как учеба?

— Нормально, — пожал я плечами. — Только скучно. Читать я умею. Считать — тоже. Писать только надо… лучше. Но я стараюсь.

— Правильно, — кивнул отец. — Старайся. Сейчас самый важный период. Если покажешь себя хорошо, так все и пойдет… как должно идти. А вот если будешь тянуть… через пень-колоду, тогда потом вдвое перерабатывать придется. На два метра в высоту будешь прыгать, а тебе полтора будут засчитывать!

— Я не могу пока на два, — сказал я. — И на метр не могу. На метр на пятерку — только в четвертом классе.

— Я не об этом, — поморщился отец.

— Сергей, он ребенок! — не выдержала мама.

— Мы все были детьми! — раздраженно отмахнулся отец. — А потом — раз! — и ты уже не ребенок. Жизнь — довольно поганая штука. Когда вырастешь, учиться будет поздно.

От отца пахло перегаром. Но он приехал домой на машине. Как же он сел за руль? Отец же сам учил меня, что после выпивки садиться за руль категорически нельзя!

— Ты меня понял?

Он смотрел на меня жестко, хотя мне и чудился в его взгляде мой прежний отец — веселый, ироничный, добрый. Уж лучше бы он говорил со мной как раньше: «Иван Сергеевич! Извольте подойти ко мне и объясниться!» Интересно, почему это жизнь — поганая штука?

— Нет, — признался я. — Что это такое — через пень-колоду? Через них тоже надо прыгать?

— Да, — сказал отец. — Прыгать. Каждый день. Или ты… Или тебя…

— Сергей! — снова повысила голос мама, а я неожиданно вспомнил те слова, которыми заканчивались наши прошлые объяснения. И сказал их за отца сам:

— Не волнуйся. Ты же в меня веришь? У меня все получится.

— Хорошо. — Он удивленно вскинул брови. — Я тебя услышал.

Я лег спать, но еще долго на первом этаже слышал гудение отцовского голоса и всхлипывания мамы. Слышал и, кажется, плакал вместе с ней, пока не уснул. Плакал от обиды, потому что не рассказал отцу о своей первой школьной победе.

…Когда за окнами еще стоял теплый сентябрь, нам поставили сдвоенный урок физкультуры со второклассниками, и Николай Сергеевич, который вел этот предмет, не нашел ничего лучше, как устроить футбольный матч между двумя классами. Предложил построиться тем ребятам, кто умеет пинать мяч, а остальным приказал садиться на трибуны и болеть за одноклассников изо всех сил. Девчонки зашуршали фантиками от конфет, мальчишки начали пихаться, а я тут же присел на скамейку, вытащил из мешка бутсы, которые таскал в школу (как говорила мама, для лишнего веса), и стал спешно переобуваться.

— Ты тоже хочешь играть? — удивился Николай Сергеевич, когда я присоединился к строю.

— Да, — кивнул я, жадно рассматривая мяч в его руках — черно-белый, почти новый.

— Вообще-то ты уже двенадцатый, — посчитал мальчишек в нашей команде учитель.

— Какая разница? — засмеялся кто-то из второклассников. — Пусть еще и девчонок на поле выпустят.

— И щупловат, — задумался Николай Сергеевич, трогая мои плечи. — Не затопчут тебя?

— Не должны, — твердо сказал я.

— Не затопчут! — подтвердил мои слова Васька, самый рослый из моих одноклассников. — Мы все лето его пытались затоптать на луговине. Он не затаптывается. Юркий!

— Юркий, значит? — заинтересовался Николай Сергеевич. — Ну ладно. Посмотрим, какой ты юркий. Только чтобы по ногам не бить! У ребят у кого кеды, у кого кроссовки. В бутсах только ты один.

— Он не куется, — снова подал голос Васька. — Он только по мячу.

— Кто ж ему даст мяч? — засмеялись мальчики из команды второклашек.

— Детский сад, — вздохнул Николай Сергеевич, положил мяч в центр поля и вставил в рот свисток. — Начали!

Еще в середине лета отец пару раз выбирался на поле за нашим домом, садился на скамью рядом со стариком-соседом и смотрел, как мы гоняем мяч. Команду мы набирали не всегда, чаще всего просто играли вчетвером против четверых, обозначив крохотные ворота кирпичами, а то и вовсе затевали «американку». При отце меня никто за воротник не хватал, и без забитого гола игру я не заканчивал. Однажды, когда начинало темнеть, и от соседних домов донеслось зычное: «Васька! Петька! Домой! Я кому сказала?!» — и я тоже собрался к себе, успел заметить, что сосед с почтением пожимает отцу руку. Мне папа не сказал ни слова, только косился на меня с некоторым удивлением всю дорогу, а через неделю притащил видеокассету, на которой были фрагменты матчей, где играли великие футболисты. Он вставил эту кассету в видеомагнитофон и посадил меня рядом. Мировые знаменитости на экране творили сущие чудеса, а отец довольно сопел и иногда перебивал комментатора:

— Ты посмотри! Видишь? Это Гарринча! У него одна нога короче другой была! На шесть сантиметров! Ты посмотри на этот финт! Видишь? Ты так сможешь?

— Нет, — надувал я губы. — У меня ноги одинаковой длины.

— Ты смотри, смотри! — настаивал отец. — У тебя что-то выходит, но учиться надо. Учиться! Разбирай приемы!

— Отстань ты от него, — смеялась мама. — А то он как та сороконожка из мультика. Задумается, как это он играет, как мяч ведет, — и вовсе разучится.

— Не разучусь! — не соглашался я, а папа продолжал рассказывать про футболистов, обнимая меня при этом. Тогда мы были счастливы…

Я никогда не задумывался, как надо вести мяч. Он сам велся. Прилипал то к одной ноге, то к другой. Играть было легко. Если бы еще никто не мешал, я бы вообще этот мяч никому не отдал. И в этой игре со второклассниками — малолетками, которые тогда казались мне взрослыми ребятами, — я его тоже поначалу никому не отдавал. Успел забить три гола, когда обескураженные игроки из старшей команды стали держать меня чуть ли не толпой. Но и этот прием мы знали. Я делал пас Ваське, и он закатывал мяч в ворота, которые никто не охранял. Все следили за мной.

Мы выиграли со счетом 9:2. Из девяти голов пять были моими. Второклассники смотрели на меня с досадой. Одноклассники обнимали. Я купался в лучах славы. Когда Николай Сергеевич объявил о конце урока, он придержал меня за плечо и спросил:

— В какой секции занимаешься?

— Ни в какой… — пожал я плечами. — Я на луговине играю. За домами.

— Поэтому пока и не испорчен, — сказал сам себе Николай Сергеевич. — Хочешь играть в футбол по-настоящему?

— А это как? Как сейчас было?.. — не понял я.

— Это был тест, — сказал учитель и протянул мне визитку. — Вижу, что хочешь. Вот. Дай маме или папе. Пусть мне позвонят.

Визитку я отдал маме. А через неделю стал два раза в неделю оставаться после уроков и гонять мяч под крышей нашей школы вместе с другими ребятами. Николай Сергеевич оказался фанатом футбола. Роликов с игрой знаменитых футболистов он нам не крутил, но рассказывал много интересного и раз за разом повторял, что в наших футбольных школах уничтожают таланты. Делают из разных мальчишек одинаковых атлетов. Как под гребенку. Я пропускал его слова мимо ушей, потому что просто хотел играть и радовался тому, что получил такую возможность. Да еще под крышей, не думая о погоде и времени года.

Отец стал работать еще больше. Иногда он днями не показывался дома, лишь звонил, говорил что-то маме по телефону, отчего у нее темнело лицо. А когда приезжал, был измотанным и нервным. После того как в конце ноября выпал снег, он привел в дом нового знакомого. Мне не понравился этот человек. Он был старше отца, смотрелся солидно, но у него был неприятный взгляд. Он не скользил им вокруг себя, а как будто фиксировал все. Не меньше минуты пожирал глазами мою маму. С неприятной гримасой пытался высмотреть что-то во мне. Окидывал взглядом наш дом, как будто собрался его покупать. Но хуже всего было то, что отец суетился вокруг него. Старательно улыбался и все время заглядывал ему в лицо. А потом, когда гость уехал на огромном джипе, в котором его ждал водитель, виновато объяснял матери, что теперь у нас дела пойдут в гору, потому что Дмитрий Дмитриевич — это величина, и волноваться больше не о чем. Я ловил напряженный взгляд мамы и думал, что волноваться есть о чем. Вот только не знал, о чем именно.

На Новый год мы поехали в Москву. Папа вырвался вместе с нами впервые за несколько месяцев. Посадил нас в мамину машину и повез в столицу. У нас с мамой были заветные билеты на цирковое представление, а папа собирался ждать нас в вестибюле цирка. Я смотрел в окна, восхищался широкими улицами, шикарными автомобилями, московскими высотками, разноцветными гирляндами и праздничными елками чуть ли не у каждого магазина. Подумывал, что неплохо было бы уговорить маму вывезти меня на каникулах в зоопарк или какой-нибудь парк развлечений. Мечтал, что в цирке подойду поближе к Деду Морозу и узнаю, настоящий он или переодетый. Жаль, к нему мне подобраться не удалось, но зато Снегурочек я видел сразу нескольких, и одна из них — на вид самая настоящая — выдала нам с мамой по билетам подарки с очень вкусными конфетами. Наши места оказались под самым потолком, но даже оттуда арену было отлично видно. Когда зайчик, который был главным действующим лицом представления, потерял в одной из сцен хвостик, а потом выскочил на следующую сцену уже с новым, хотя прежний еще валялся посередине арены, мы с мамой смеялись вместе со всем цирком.

Это было счастьем. Мама и папа были рядом. Представление оказалось замечательным. А дома меня, конечно же, ждал отдельный подарок, ведь до настоящего Нового года оставалось еще два дня. На выходе из цирка я держал родителей за руки, чтобы время от времени зависать между ними как на качелях, когда вдруг увидел в одном из торговых павильонов новый футбольный мяч. Первый цветной мяч чемпионата мира по футболу! Оформленный в стиле «Адидас Танго»! В блестящей пленке, с приложенными к нему по случаю Нового года конфетами. И я потащил к этому мячу и папу, и маму и остановился у прилавка, выдохнув с восхищением:

— Хочу!

И папа присел возле меня, мотнул головой и сказал простые, но страшные для меня в эту минуту слова:

— Сейчас не получится. В другой раз.

Но я сделал то, чего не делал никогда до этого и чего никогда не сделаю впоследствии. Я топнул ногой и повысил голос:

— Хочу!

Отец стиснул мое предплечье так, что у меня остались синяки.

— Иван! Сейчас я не могу себе этого позволить!

— Подожди, — услышал я голос мамы. — У меня есть.

Мама достала из сумочки кошелек и заплатила за этот мяч. Купила его, как оказалось, на последние деньги. И, глядя, как она пересчитывает купюры, отец как-то странно зарычал и вдруг шлепнул меня по мягкому месту широкой ладонью. Впервые в жизни. Я не заплакал. Сначала удивился, а потом увидел лицо отца, который сначала побледнел от ярости, а потом скривился от боли. Ему было очень больно. Куда больнее, чем мне.

Глава третья

Тучи сгущаются

Вспоминая собственное детство, мы не просто перебираем в голове события и впечатления, не только переживаем заново самые яркие моменты пройденного пути. Мы оглядываемся на произошедшее с нами, переосмысливая то, через что нам пришлось пройти. Так наши воспоминания становятся неотделимыми от нашего настоящего. Глядя из своего нынешнего дня, я понял, что в то время, когда я ходил в начальные классы поселковой школы, моя жизнь разделилась на две части. Одной из них стала школа, другой — дом.

Я полюбил школу, но и наш дом оставался уютным и обожаемым мною. Отец иногда чертыхался, что следовало наплевать на моду и построить одноэтажный дом, чтобы не нужно было подниматься и спускаться по лестнице по несколько раз на дню, тем более что участок позволял, а я легко взлетал на свой полутретий этаж, где находилось мое гнездо в оголовке домовой башенки, и без этой лестницы себя не мыслил. Но постепенно все менялось. В школе все было светло, а в доме как будто становилось темнее с каждым днем.

В школе у меня были уроки, друзья, перемены с играми и беготней и, конечно, любимый футбол. Дома — выполнение домашних заданий, мультики по телевизору и напряженное лицо мамы, на котором я все чаще замечал следы слез. Впрочем, напряжение не оставляло наш дом даже тогда, когда матери в родных стенах не оказывалось и мне приходилось сначала ковыряться ключом в замочной скважине калитки, потом в дверях самого дома, а затем разогревать приготовленный мамой с вечера нехитрый ужин.

Напряжение как будто висело в воздухе, проявляя себя в некотором беспорядке в комнатах, в отсутствии привычных «вкусностей» в холодильнике, в неаккуратно задернутых шторах. Вся моя жизнь дома стала казаться мне слегка небрежной, ненадежной, утомительной. Я словно пропитывался этим ощущением. Хоть мама и старалась, чтобы для меня ничего не менялось. Оставив заботу о домашнем уюте, она вышла на работу и стала уходить по утрам вместе со мной. Она провожала меня, мы преодолевали половину пути до школы, а потом мама оставалась на автобусной остановке. Вечером она возвращалась, порой привозя с собой пухлые папки-скоросшиватели. Как она сама говорила, «пришла пора вспоминать свое бухгалтерское прошлое».

В школе у меня все было в порядке: я без особых усилий стал одним из первых учеников в классе, наверное, потому что пришел учиться, уже умея и читать, и считать. Наша классная руководительница, правда, сразу заметила, что мне становится скучно на уроках, и, спасибо ей, не дала превратиться в лодыря — всякий раз подсовывала или какие-то упражнения потрудней, или примеры из задачника для старших классов.

Вот только с английским у меня поначалу не очень складывалось. И не потому, что не было способностей к языкам. Просто язык, как не раз повторяла мне англичанка, не тот предмет, где можно ухватить что-то с налета. Без постоянных и упорных занятий ничего не получится. Она даже предложила нанять репетитора, если мне не хватает «внутренней дисциплины». Мама поддерживать разговор о репетиторе отказалась сразу. Сказала как отрезала: «Ты еще не в последних классах, чтобы мы тебе нанимали репетиторов. Да и нет у нас сейчас такой возможности. Придется стараться самому». А я все никак не мог понять, о какой такой внутренней дисциплине идет речь, если в футболе у меня ее столько, сколько надо? Мало того, что я три раза в неделю оставался на занятия в футбольной секции, где развивал и выносливость, и умение обращаться с мячом, так я по настоянию тренера начал делать по утрам зарядку, а когда выпал снег, встал на лыжи. Жаль только, что мяч гонять на снегу в одиночку было скучно. Ребята увлекались хоккеем — во дворе школы залили хоккейную коробку, но меня почему-то этот вид спорта не привлекал. Впрочем, мне хватало и футбола в школьном зале.

Отец бывал дома редко. Если я приходил после секции, а дома уже была мама, я неизменно спрашивал:

— Папа дома?

Она обычно отвечала:

— Папа на работе.

На работе так на работе. Лишних вопросов я не задавал.

Он появлялся на выходных или поздно вечером, когда я уже спал. Спускаясь на кухню, я чувствовал запах перегара, а иногда слышал и напряженные разговоры из комнаты родителей. Удивительно, но скандалов, которые иногда случались, когда я был совсем маленьким, больше не было. Отец порой повышал голос, пытаясь что-то втолковать матери о бизнесе, сложностях, тяжелых временах, а она отвечала тихо или вовсе молчала в ответ. Помню, я даже однажды спросил у нее:

— Почему ты не кричишь?

Она замерла у раковины, у которой чистила картошку, обернулась, посмотрела на меня — уже третьеклассника — с неожиданным интересом и спросила:

— Почему я должна кричать? Ты что-то натворил? Двойку получил, что ли?

— Почему двойку? — не понял я. — Вчера ты с папой ругалась на кухне. Я слышал. Он еще денег у тебя просил. У него нет денег, а у тебя есть?..

— Я зарабатываю, — отчего-то скривившись, сказала мама, — но меньше, чем хотелось бы.

— Он кричал, а ты молчала, — продолжил я. — Или шептала что-то. Почему ты не кричала в ответ?

— Ах, это… — На ее лицо словно набежала тень. — Я просто даю ему шанс. Ты еще маленький. Подрастешь — поймешь. Дерево нельзя рубить сразу с двух сторон.

Я и в самом деле ничего не понял тогда. При чем тут дерево, если речь шла о деньгах? И почему отец просил деньги у матери? Раньше этого никогда не было… И о каком шансе она говорила? Не те ли слова отца она имела в виду, что он однажды выкрикнул рано утром в дверях так громко, что я услышал их сквозь сон: «Я все исправлю!»?

К счастью, отец не донимал меня ни расспросами, ни излишним вниманием. По выходным, когда я заставал его на кухне небритым, со слегка опухшим лицом и погасшими глазами, он порой меня спрашивал:

— Как дела в школе, Иван Сергеевич?

Я уже не пугался подобного обращения, отвечал, что все в порядке, но отец как будто не слышал моих слов. Помню только, как он рассматривал на просвет, словно сомневался в ее подлинности, грамоту, которую мне вручили в честь окончания второго класса с отличными результатами, и бормотал при этом:

— Главное — никогда не сдаваться. И все получится.

Странно звучали эти слова. Именно их нам раз за разом повторял тренер по футболу, но он, собранный и энергичный, и сам был живым подтверждением этих слов. Или скорее мы — его школьная футбольная команда, которая обыгрывала однолеток в школах по всей округе, — были их подтверждением. А что подтверждали слова отца? Или он имел в виду меня? Откуда ему знать, сдаюсь я или не сдаюсь? Он же не знал, что мне уже приходилось драться в школе. Мама, которую вызывали к директору, ничего ему не рассказывала. Да, синяков я в силу собственной верткости избежал, но наваляли мне, как сказал тот же тренер, изрядно. А я всего лишь не втянул голову в плечи, когда какой-то сорванец года на два постарше залепил мне со спины затрещину. Ни за что, просто так. Мол, разбегалась тут по школьному коридору мелюзга, под ногами путается.

Я ответил тут же. Развернулся и ткнул кулаком туда, куда дотянулся. Ударил как мог, без особого умения, как будто по наитию. Мальчишка замер не от удара, а от удивления. Тут же подскочили его дружки, начали меня мутузить, а я с бесшабашной радостью понял, что не боюсь… ни их, ни драки, ни последствий… и плакать не хочу! Словно я перешагнул через порог, за которым остались слезы, и они мне больше не требовались.

Нас растащили учителя. Только в этот момент я обнаружил, что на моей стороне оказались кое-какие ребята из секции. А уже в кабинете директора, где я через пару дней стоял рядом с вызванной в школу мамой, которая из-за этого отпросилась с работы и долго объясняла нашему школьному начальнику, что странно подозревать мальчишку в нападении на кого-то, кто выше его почти на голову, я неожиданно сказал те самые слова:

— Главное — никогда не сдаваться. Даже если страшно.

Директор строго посмотрел на меня, чуть слышно хмыкнул и покачал головой.

— Молодой человек, выйдите в коридор. Я поговорю с вашей мамой один на один.

Мать вышла через пару минут. Она посмотрела на меня с гордостью. Тем самым взглядом, которым как будто пару лет назад смотрела на моего отца. Подмигнула мне и сказала лишь одно:

— Пошли домой.

По дороге я попытался расспросить ее, что же все-таки сказал по поводу этого происшествия директор, но она лишь качала головой. Только у самого дома придержала калитку и сказала мне:

— Защищать и защищаться можно и нужно. Нападать — нельзя.

— Я же не нападал ни на кого! — удивился я.

— В принципе, — вздохнула мама. — На будущее. Но иногда…

Она не продолжила фразу, хотя мне показалось на мгновение, что в ее взгляде мелькнула ненависть. Но она явно не была направлена на отца. Когда она смотрела на него, в ее взгляде появлялась боль. Я это ясно видел, потому что то же самое разглядел в ее глазах, когда она, задумавшись о чем-то, неловко открыла кастрюлю и ее руку обдало паром.

— Под холодную воду! — вскочил на ноги отец, который по случаю субботнего дня оказался дома.

— Я знаю, — ответила мама, посмотрела на него с той самой болью и не побежала к крану, а пошла не торопясь. Так же не торопясь открыла холодную воду и сунула под струю покрасневшую руку. И все это время смотрела на отца, как будто хотела что-то ему сказать.

— Маша… — только и произнес отец, опускаясь на стул.

— Я уже больше тридцати лет Маша, — спокойно ответила мама.

Через неделю после того случая отец приехал домой в обед. Кажется, это было в пятницу. Он переоделся и вышел во двор дома, где до позднего вечера занимался какими-то делами. Подрезал, расхаживая по садовым дорожкам, лишь недавно освободившимся от снега, плодовые деревья. Зачем-то сгребал в кучи прошлогоднюю листву. Потом полез по лестнице на стену дома, где стал подправлять покосившуюся за зиму водосточную систему. Я наблюдал за ним через окно, сидя за письменным столом. В субботу мы должны были ехать с командой на очередной футбольный матч, и уроки следовало сделать накануне.

— Чего это он так рано? — спросил я у подошедшей матери.

— Он потерял бизнес… — ответила она.

— Как… потерял? — не понял я. — Как кошелек теряют?

— Примерно так… — сказала мама, погруженная в какие-то свои мысли. — Как кошелек теряют… Только не говори ему ничего. Не надо. Ему предложили место в его же бывшем сервисе механиком. Он хороший механик. Может, оно и к лучшему.

Вечером, когда стемнело, отец опять засел с матерью на кухне, и я, уже отправившись в постель, впервые за последние годы услышал крик матери:

— Нет! Нет, Сергей!

Утром, торопясь в школу, я увидел отца спящим на диване. В кухне стоял запах перегара.

— Ты вчера сказала «нет», — напомнил я маме. — Что за «нет»? Кому нет? Или чему?

— Всему, кроме тебя, малыш, — ответила она.

Глава четвертая

Конец и начало

Мои воспоминания о первых годах учебы можно выразить одним словом: старался. Со временем это старание въелось в мою плоть и кровь, растворилось во мне и стало привычным, но поначалу я от него физически уставал, ведь хотелось соответствовать самым высоким критериям. Наверное, мне казалось, что если наш семейный «корабль» готов пойти ко дну, он должен сделать это не из-за меня. Не из-за моей плохой учебы, непослушания, беспорядка в комнате. Не из-за того, что я, к примеру, не попал по воротам, пробивая пенальти за нашу футбольную команду. Быть такого не могло. Только не из-за меня. У меня все должно быть на высшем уровне. Достаточно того, что не все хорошо было с моим отцом, которого я редко видел трезвым.

Честно говоря, я радовался, когда его не оказывалось дома. Когда был пьян, он был веселым или грустным, словоохотливым или молчаливым, но казался при этом добрым. Когда был трезв, он становился злым. Напрягал скулы, скрипел зубами, сводил глаза в невидимую мне точку и словно пытался высмотреть там что-то неведомое. Он даже разговаривал по-другому: отрывисто, громко, словно проглатывал нецензурную брань, едва сдерживаясь. В такие дни мать уходила спать в гостиную. Когда отец напивался, а это случалось все чаще, на первом этаже спал он. В день, когда мы покидали наш дом, последним, на что я посмотрел, был как раз гостевой диван. За последние два года, которые отец успел на нем проспать, он пролежал приличную вмятину. И мне даже показалось, что он продолжает на нем лежать, просто я его не вижу…

Но это было чуть позже. А поначалу я смотрел на потемневшее лицо матери и все порывался спросить: это теперь навсегда? Она ловила ладонью мою голову, насильно взъерошивая волосы, и шептала какие-то глупости. К примеру, говорила, что должна быть благодарна отцу.

— За что? — удивлялся я.

— За тебя, — натужно смеялась она.

Отец оказался прав. Мое старание в первых классах привело к тому, что дальше все пошло по накатанной. Я числился в отличниках и хлебал полной ложкой и недостатки, и преимущества этого статуса. Можно было не тянуть руку на уроках, оценки в классном журнале появлялись словно сами собой, но нужно было всегда быть готовым ответить на отлично, то есть лениться не удавалось. К тому же вместе с горсткой «ботаников» из разных классов мне приходилось ездить на различные олимпиады в город от нашей школы, откуда я привозил и вручал матери победные грамоты.

Само собой, пришлось участвовать в школьных и кустовых футбольных турнирах, пару раз я даже поднимал над головой настоящий победный кубок очередного районного первенства. На доске почета возле кабинета директора появилась моя фотография. Вот только, думаю, отец ее так и не увидел. Со временем мне удалось подтянуть даже английский. Просто я решил относиться к нему как к футболу. Тренировался каждый день, выискивал видеокассеты с западными фильмами без перевода, даже, помню, добывал редкие по тем временам книжки на английском языке. А потом постепенно, к своему удивлению, начал понимать нашу англичанку. Так что к пятому классу у меня исчезла в дневнике последняя годовая четверка.

Но сначала кое-что произошло.

В наш дом приехали чужие люди. Отец был вместе с ними. Едва он вошел, как сразу сел за стол в совмещенной с кухней гостиной, положил руки на столешницу, переплел в замок пальцы и не сдвинулся с места, пока эти самые люди не ушли. Их было, кажется, человек шесть или семь. Кто-то в форме, кто-то в обычной гражданской одежде. Мужчины и женщины. По случаю майских праздников мама была дома. Увидев странную делегацию, она побледнела, как кафельная плитка за ее спиной, и так и осталась стоять у плиты с полотенцем на плече, а чужие люди разложили на столе бумаги и начали ходить по нашим комнатам, открывать шкафы, хлопать дверями, осматривать все, что у нас было, составляя список в каком-то, как я понял, протоколе. Они даже поднялись в мое гнездо в башенке и переворошили вещи. Мне стало так противно, что внезапно я почувствовал тошноту.

— Что это? — прошептал я, подойдя к маме.

— Описывают, — чуть слышно ответила она. — Арест на имущество.

— За что? — спросил я, ассоциативно установив связь между словами «арест», «преступление», «наказание».

— За долги, — обронила мама, поймала мою ладонь и сжала ее так, что я чуть не вскрикнул.

Неприятный визит продолжался, наверное, около часа. Чужие люди даже выходили из дома и осматривали его снаружи — думали найти что-то ценное в гараже или сарайчике. Отец оставался на одном месте. И я запомнил этот день не потому, что никогда раньше, да и позже, никто не вторгался в мое жилье, не шелестел бумагами на моем столе, не шуршал бахилами по моим ступеням. Нет, я запомнил этот день потому, что впервые пригляделся к рукам отца. Они изменились за последние два года. Потемнели, покрылись ссадинами и шрамами. Пропитались маслом и присадками. А когда перед отцом выложили протокол, который он должен был подписать, и он взял ручку, я увидел желтоватые мозоли у него на ладонях. Его руки стали страшными. Они как будто напоминали клешни. И мне стало его жаль.

Отец ушел сразу, как только наш дом покинули чужие люди. Посидел еще несколько минут, потом словно очнулся и, так и не посмотрев в сторону мамы, пробормотал что-то вроде:

— Ну, ладно-ладно. Мы еще посмотрим.

Поднялся и вышел. Из окна я увидел, как он выезжает со двора.

— Собирайся, — сказала мама. — Мы уходим. Сегодня. Немедленно. С меня довольно.

— Куда? — не понял я.

— Поедем в город, — ответила мама, шурша какими-то пакетами. — Как знала. Не стала продлевать аренду квартиросъемщикам. Поживем пока в квартире бабушки.

— Но там даже телевизора нет! — возмутился я. — И интернета!

— Зато туда к нам никто не придет, — твердо сказала мама. — Квартира, кстати, на тебя записана. Хорошо, что я ее не продала. Отец все уши прожужжал: «Продай, продай!» А я… Продала бы — и десятой части его долгов не покрыла бы. Как в бездну… А мы бы остались без ничего…

— А как же… папа? — спросил я.

— А что папа? — подняла она на меня налитый слезами взгляд.

— Ты его оставляешь?

— Нет, — мотнула она головой. — Это он нас оставил. И уже давно. Ладно бы, если бы с кем-то… Но так… А мне, может, тоже хочется напиться! Собирайся! Мне зато там до работы всего пять минут пешком. Проживем! Давай-давай. Беги, пакуй свой компьютер. Описали они его… Щас!

— А школа? — не унимался я.

— И школа там рядом, — изобразила улыбку мама. — Я сама в ней училась. Пойдешь на следующий год. А в этом — чего там осталось? Май? На автобусе поездишь. А хочешь, я договорюсь с классной? Она на последнем собрании сказала, что тебе уже все предметы пятерками закрыли. Хочешь?

— А футбол? — ухватился я за последнюю соломинку.

— Вот как раз в городе настоящий футбол, а не вот эта суета, — обняла меня мать. — Собирайся! И потом… — она всхлипнула. — Может, ему так будет проще? Продаст дом, рассчитается с долгами, начнет все сначала. А?

— А мы? — спросил я.

— А мы… мы вместе, — ответила она и с силой прижала меня к себе.

После майских я приехал на учебу на автобусе и сразу пошел к тренеру. Сказал ему, что май доучусь здесь, а с сентября пойду в городскую школу. Не стал ничего объяснять ни про отца, ни про судебных исполнителей, просто вздохнул и пообещал отыграть в двух оставшихся матчах в полную силу. Николай Сергеевич прищурился и сказал мне, что это необязательно. Я опешил:

— Как это? А если мы продуем?

— Знаешь, — усмехнулся тренер, — моя бабушка, царствие ей небесное, всегда в таких случаях говорила: «И что? Корову, что ли, проиграем?» Понимаешь, добрый хозяин не тот, что хвост собаке по кусочкам отрубает.

— И кто же я тогда? — надул я губы. — Хвост, что ли? Не собака же!

— И не собака, и не хвост, — вздохнул тренер, беря меня за плечи. — Знал бы ты, парень, сколько раз мне приходилось начинать с нуля. Вот что, дорогой мой. Впереди лето, ты тренировки-то не оставляй, ну, сам знаешь. А к осени я что-нибудь придумаю. Помнишь, мы проиграли команде со стадиона «Ударник»?

— Еще бы, — поморщился я. — Только они были старше нас года на два или на три все. И меня удалили с поля, хотя я не цеплял никого за ногу. И даже гол тогда забил!

— Не в том дело, — сказал Николай Сергеевич. — Тренер той команды — мой хороший приятель. Да и игра та была тренировочной, так-то вы и по возрасту не могли бы сыграть. Я поговорю с ним, и он найдет тебя по осени. Тем более что он тебя еще тогда приметил. Телефон твоей мамы у меня есть. Так что держи себя в форме. И учись тоже. Понял?

— Понял, — вздохнул я.

Май пролетел стремительно. Мне даже понравилось кататься в школу на автобусе. По утрам мало кто ехал из города, так что я всегда мог сесть у окна и даже подремать. Одного я лишь боялся — что отец придет в школу. Сам не знаю почему. И раза четыре после уроков зачем-то на автомате отправлялся домой по той же улице, по которой отходил пять лет. Спохватывался уже у автобусной остановки. Даже смотреть не мог вдоль улицы, не хотел различить среди деревьев оголовок своей башенки. Отец однажды позвонил матери при мне. Мы были дома, как раз закончили генеральную уборку: вымели пыль из всех углов, перемыли посуду, которая пожелтела от времени на ободках. Мама взяла трубку, но сама почти ничего не говорила. Лишь пару раз произнесла: «Я понимаю, Сережа. Но и ты должен понять». Судя по всему, отец звонил трезвым. Когда мать положила трубку, она почему-то вздохнула с облегчением и сказала:

— Ему просто нужна встряска. Но он пока этого еще не понял.

Через неделю к нам приехала «газель» с вещами, среди которых оказался и телевизор. В тот же день пришел мастер, провел в квартиру интернет, хотя скорость его по нынешним временам была смешной, и моя жизнь стала постепенно налаживаться. Хотя мать сразу сказала, что с деньгами у нас теперь совсем туго, и о мороженом и конфетах мне пока придется забыть. Мы с мамой сходили и записались в ее бывшую школу, которая мрачным краснокирпичным зданием высилась через пяток дворов от нашего дома. Я постепенно изучил окрестную территорию и даже успел подраться в соседнем дворе с мальчишками, которым не понравилось, что какой-то наглый тип бродит по их району. Похоже, их удивило и раздосадовало, что я не стал вступать в перепалку, а после первого же удара сам полез в драку. Дважды нас растаскивали взрослые. Когда меня обступили в третий раз, а дело было уже в конце августа, и я держал под мышкой мяч, которым собирался постучать об стену трансформаторной будки, я окинул взглядом их физиономии, на которых, как и на моей, еще были видны следы предыдущих стычек, и вдруг сказал:

— Кулаками каждый может, а слабо в футбол меня обыграть?

Они, которые были в большинстве своем старше меня, явно не ожидали такого поворота.

— И что же? Один, что ли, будешь нас обыгрывать?

— Ну почему же? — пожал я плечами и кивнул в сторону баскетбольной площадки. — Поле маловато, и ворота не футбольные, но пять на пять сыграть можно. Кто хочет пойти в мою команду? Вот ты и ты. И ты тоже. Вы же из моего двора?

— Из твоего? — протянул самый длинный из подростков. — Ты из какого дома?

— Они в квартиру бабки, что вечно голубей кормила у подъезда, вселились, — сказал рыжий мальчишка, которого я приметил пару месяцев назад в соседнем доме. — Она лет шесть, что ли, померла как. Я еще маленьким был.

— Ты сейчас большой, что ли? — усмехнулся длинный. — Купили или как?

— Или как, — ответил я. — Это моя бабушка кормила голубей. Пару раз и я с ней хлеб крошил.

— Ну, тогда давай постучим по мячу, — согласился длинный. — Посмотрим, как ты играешь…

Наверное, я еще никогда не играл так, как в тот августовский день. Метался по полю как заведенный. Крутился как юла. Рыжего мы поставили на ворота, но ему почти не приходилось вступать в игру. Минут десять у меня ушло на то, чтобы научить ребят из моего двора давать мне пас не в ноги, а вразрез или на выбегание, и дело у нас пошло. Конечно, сыграло свою роль и то, что дворовые мальчишки успели подбить свои дыхалки курением. Когда начало вечереть и я уже был весь в мыле, мы вели с двузначным счетом и расставались после игры друзьями.

— Ну ты молоток! — прохрипел длинный, сгибаясь и отплевываясь. — Хорошо замутил. Классно водишься!

— Иван? — окликнул меня какой-то седой мужчина, что стоял у трансформаторной будки чуть ли не весь последний час игры. — Помнишь меня?

— Здравствуйте, — кивнул я. — Кажется, где-то видел вас.

— Я Борис Аркадьевич, — улыбнулся он. — Городская юношеская команда. ДЮСШ. Николай Сергеевич сосватал тебе меня. С матерью твоей я уже поговорил, знаешь ли, она даже обрадовалась. У нас же бесплатное питание. Это не последнее дело, поверь. Все остальное я сам видел. Только что. Молодец!

— Вы меня приглашаете? — обрадовался я.

— Можно и так сказать, — кивнул он и, уже уходя, добавил: — Завтра, десять утра, проходная у главных касс. Познакомлю с ребятами. Спортивная форма, кеды, бутсы. Буду ждать… Молоток!

Глава пятая

Победа

Отец звонил мне каждые две недели. Начинал разговор бодрым тоном: «Как дела?» Потом спрашивал: «Как в школе?» Затем прощался: «Ну ладно, мне пора». Или: «Я спешу». На Новый год передавал через маму какой-нибудь подарок. Обычно большой пакет неплохих конфет. Какие-то деньги давал матери. Немного, но столько, видимо, сколько мог. Я спросил ее как-то:

— Вы развелись?

Она вздрогнула. Так, словно я застал ее врасплох. Пожала плечами, ответила так, словно это мало что значило:

— А зачем? Кому нужны эти бумажки?

Она как будто все еще любила его. Однажды, после очередного звонка, я не выдержал и сам спросил его:

— А у тебя как дела?

Он замялся:

— Ну… это… Все налаживается. Скоро все будет хорошо. Как раньше.

«Как раньше», — запомнил я.

— Почему ты никогда не спрашиваешь о маме? — вспомнил я.

— Я ей звоню, — ответил отец.

— Так же часто, как мне? — спросил я.

Он ответил не сразу, и я зашелестел потертым органайзером, где отмечал крестиками его звонки.

— Ты позвонил мне восемьдесят два раза. За три с половиной года.

— Маме я звоню чаще, — наконец произнес отец. — Ты это… Не надо считать.

— Может, увидимся? — предложил я и вспомнил наш диван, который отец пролежал за два года. Интересно, на чем он теперь спит? И что стало с его руками?

— Хорошая мысль, — отозвался отец. — Я тоже этого хочу. Скоро мы увидимся. Обещаю.

Он положил трубку. А я понял, что задержал дыхание. Отдышался и задал себе вопрос: зачем мне все это нужно? Или это было нужно не мне? И почему я всякий раз сдерживался, разговаривая с отцом? Не рассказывал ему о том, что происходит в моей жизни? Наверное, потому что не хотел причинить ему боль. Он словно пытался докричаться до меня из пропасти, и было бы не очень честно рассказывать ему, как у меня все хорошо. Ну, или как мне кажется, что у меня все хорошо.

Новая школа на первый взгляд ничем не отличалась от моей прежней. Да, она располагалась в старом здании, потолки в котором были в полтора раза выше, чем я привык, но этим, собственно, отличия и исчерпывались. Дети в моем классе были другими, но я не сразу это заметил. Мне повезло, что двое одноклассников оказались в той же самой футбольной секции, что и я. Не могу сказать, что мы тут же сдружились, но после уроков мы вместе ехали на стадион, а после тренировки вместе отправлялись в один и тот же микрорайон. А когда я присмотрелся и понял, что в этой школе полно и других ребят, разбираться было уже поздно. Я оказался в разряде «спортсменов». Были еще «местные» — самые обычные ребята, которых полно всюду. И так называемые «мажоры». Последних оказалось не менее половины класса. Они дороже одевались, лучше выглядели. В школу их привозили на люксовых машинах, да и увозили потом куда-то в сторону центра. Один из моих новых приятелей, Гришка Уланов, который играл левого защитника, — презрительно щурился.

— Личинки важных людей. Все расписано. Москва, МГУ или МГИМО, дипломатическая работа, Лазурный берег, Нью-Йорк, Мальдивы.

— Не слишком ли много дипломатов? — удивлялся я. — Да и где мы, и где Москва… Там, наверное, свои мажоры есть.

— Есть, конечно, — соглашался Гришка. — Только какая разница? Те родились со столовыми золотыми ложками во рту, а наши — с чайными.

— Главное, что гопников нет, — ковырялся в носу наш вратарь — Сашка Морозов.

Гопников и в самом деле в классе не было. Или же тех, кого я был готов подвести под эту категорию. Во всяком случае, никого из ребят, с которыми я какое-то время конфликтовал во дворе, в этой школе не оказалось. Как сказал Гришка, они ходили в другую школу, что примыкала к промышленной зоне, на Пролетарку.

— А ты как попал сюда? — как-то спросил Сашка. — Ну, я понятно, я живу в соседнем доме, и у меня папа — известный врач. У Гришки мама в роно. Секретарем, но все равно. А у тебя?

— Пошли, — вздохнул я и повел их на первый этаж, где на большом стенде у кабинета директора висели фотографии золотых медалистов и лучших учеников школы. Там красовалась и выцветшая карточка моей мамы. Она на ней была похожа на фарфоровую куклу. Я рассматривал эту фотографию и думал, что понимаю своего отца. Но не полностью. Как он мог нас оставить?

— Все понятно, — кивнул Сашка. — За былые заслуги. Впрочем, это неважно. Мы — спортсмены. Для мажоров как бы не люди.

— Ерунду порешь, — придержал за руку Сашку Гришка. — И хватит уже добывать руду. Противно. Сегодня они мажоры, а завтра — миноры. Не угадаешь.

— Пока что миноры мы, — не согласился Сашка.

Катька Разумовская тоже была мажором. Во всяком случае, она выглядела так, как будто у нее все схвачено. При этом она не была пустышкой. Если она смотрела на кого-то, то она его явно видела. Другой вопрос, что на меня она не смотрела. Это, кстати, помогло мне освоиться в классе. Мажоры меня попросту не заметили. Меня для них не существовало. А вот Катька для меня существовала с самого первого дня. Она сидела за первой партой у окна, и когда меня поставили у доски и представили классу, не разглядывала меня с оттопыренной от брезгливости губой, как кое-кто из учеников, а смотрела в окно. И лучи сентябрьского солнца очерчивали ее профиль, золотились на завитках ее локонов, подчеркивали тонкую руку, которой она поддерживала подбородок. Я засмотрелся на нее и не понял, кто недовольно пробурчал:

— Ну вот. Теперь у нас есть и Иван.

— Да хоть Федор, — равнодушно бросил кто-то, и я сел за последнюю парту рядом с Гришкой.

— Кто это? — шепотом спросил я у него, кивая в сторону сразивших меня локонов.

— Катька Разумовская, — прошипел он, не поднимая головы.

— Откуда ты знаешь, о ком я? — удивился я.

— А о ком тут еще говорить? — с тоской вздохнул Гришка. — Первая красавица класса. Можешь сохнуть. По ней все сохнут. Она хорошая.

— В каком смысле? — напрягся я.

— Не издевается, — пробормотал Гришка. — Просто не замечает. Поверь мне, это уже хорошо.

С тех пор прошло три с половиной года. Постепенно я узнал всех своих новых одноклассников по именам, запомнил, кто кому и чем обязан, за то что оказался в этой школе, изучил их привычки, даже сдружился с некоторыми. В классе оказалось немало неплохих ребят, но Катька так и осталась чем-то воздушным и недостижимым. Хотя она сама меня заметила уже через год. Удивленно нахмурила брови, когда мое имя назвали в списке тех, кто будет представлять нашу школу на городской олимпиаде по математике.

— А Иван-то с какого перепугу?

— Ну, возможно, потому что он круглый отличник, — развела руками наша математичка. — Так же, впрочем, как и ты.

— У нас в классе восемь отличников, — заметила Катька. — Что же это вы не направляете их всех на эту олимпиаду?

— Всех нельзя, — вздохнула математичка. — Иван на этой олимпиаде дважды занимал второе место, а один раз — первое. Когда учился в другой школе. Кстати, не только по математике. Так что поедет заслуженно.

Вот тогда Катька повернулась ко мне и постаралась меня рассмотреть. Олимпиада проходила как раз на Пролетарке. Нас отпустили с уроков, и мы ехали до школы на автобусе. Катька болтала о чем-то с девчонками из старших классов, а я думал о том, что увижу кого-нибудь из знакомых.

Конец ознакомительного фрагмента.