Настоящий полицейский

Иван Прохоров, 2022

Майор полиции Данилов отморозок и трус. Но как водится на хорошем счету у начальства. Однако неожиданный поступок в ходе крупной облавы ставит крест на его будущем. Теперь у него только один шанс сохранить свободу – согласиться на участие в загадочном эксперименте. Выбор невелик, но что-то идет не так: в ходе эксперимента Данилов неожиданно теряет сознание и приходит в себя в собственном прошлом. На дворе октябрь 1995 года, ему снова тринадцать лет и впереди ровно неделя до бесследного исчезновения младшего брата и самоубийства матери. Шанс предотвратить то, что когда-то навсегда изменило твою жизнь – великий дар, вот только бороться с прошлым на поверку оказывается не так-то просто. Давно позабытые детали обретают новый зловещий смысл, а восстающие события прошлого чудовищным образом перестраиваются, приближая повторение катастрофы. Остается лишь одна надежда: попытаться в 13 лет стать тем, кем так и не сумел стать во взрослой жизни – настоящим полицейским. Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Первую часть слова он слышал, еще созерцая голые бетонные стены, а вот мягкое «тесь» уже поднялось над огромными тенями и исчезло в бездне над головой. Холод — первое, что он почувствовал. А следом инстинктивный испуг, оттого что нечто настырно царапало ему щеку.

— Агнесса! — позвал он. — Что это?

Началось, мелькнула тревожная мысль. Впрочем, на что он рассчитывал? Безопасность, льготы… Держи карман шире. В лучшем случае его просто ограбили, а в худшем испытывают какую-то психотропную дрянь, которая превратит его в овощ.

Хотелось опереться на что-то, чтобы скорее все встало на свои места и обрело пускай даже неприятный смысл. Его пугала темнота и ощущение огромного живого пространства над головой. Он замахал руками, защищая лицо. Нечто холодное влажное вступило с ним в вялую борьбу. Он зажмурился и, прижав подбородок к груди резко сел и понял, что борется с веткой молодого клена. Под ним — влажный ковер из травы и опавших листьев, а живая бездна над головой — ночное небо, в котором бесшумно двигаются верхушки облысевших деревьев.

Агнессы не было. И никакой комнаты не было. Он находился в осеннем лесу. То, что именно в осеннем, понял по его молчанию. Но не в глухом, а на опушке. За шпалерой из плотных кустов сквозь туман просвечивали равноудаленные огни уличных фонарей. Данилов поднялся, поражаясь как легко ему это удалось, потрогал промокшие штаны. Штаны? Дешевая дешмань, вроде болони. Он пригляделся, но ничего не увидел в темноте. Видимо действие псилоцибина или другой дряни — он ощущал невероятную легкость.

Выбравшись из цепляющих зарослей, он прошел по мокрой крапиве и очутился на рыхлой тропинке. Данилов уже понял, что вдоль леса тянулась дорога, а теперь за туманной пеленой различались тусклые прямоугольники света, отметая версию об ограблении и вывозе его в лес. Тропинка ныряла под плотный полог, выводя к дороге, но путь неожиданно преградили качели. Качели самые обычные, железные — ничего странного, кроме того, что они находились в лесу. Такую странность, он наблюдал только в детстве — такие же кривоватые качели на опушке у Медицинской улицы, на которых он умел раскачиваться «солнышком». Эти тоже как будто низкие и кривоватые. Данилов потрогал железную стойку, она была шершавой и влажной. Странное ощущение дежа вю накрыло его.

Выйдя из леса, он оказался посреди пустынного Т-образного перекрестка. По усеянному лужами переулку на него бесшумно плыл допотопный «рафик». Данилов шагнул к заросшему тротуару, но фургон свернул куда-то в «дома», мелькнув на борту расцветкой «скорой помощи».

Слева за газоном с парковкой возвышалось безликое здание, напоминавшее штаб небольшой армии. Напротив, за палисадниками пряталась пара трехэтажных домиков с арочными окнами. Такие домики на двенадцать квартир нельзя не узнать. С них все и началось. Туман в голове рассеялся, все вокруг обрело удивительную ясность. Он словно стал видеть в «глубину». Данилов вздохнул и опьяненный воздухом, содрогнулся. Он знал этот переулок и кирпичные трехэтажки. Знал и здание похожее на штаб, и «скорую помощь» за ним, хотя отсюда ее не видел. Но он видел ее раньше, много лет назад, когда искал мать — белое одноэтажное здание, у ворот которого упитанный врач протянул ему часы «Монтана», которые снял с руки матери перед тем, как отправить ее тело в морг. Это был город его детства. Город, в котором он не был с тех пор, как это детство закончилось.

Он посмотрел в конец переулка — туда, где в темноте, развернутая углом к лесу, пряталась такая же трехэтажка и побежал прямо по лужам, залитым светом ночных фонарей. Он уже видел небольшую площадь — очерченный уличными хордами пятачок, на котором в далеком цветущем июне он совершил свое первое в жизни ДТП — не успел увернуться на своем «Орленке» от бывшего директора школы, и тут же расплатился за это укусом его овчарки.

Данилов перешел на шаг, глядя перед собой и едва за яблонями показался угол кирпичного здания и первые два окна на первом этаже, в одном из которых — на кухне, горел электрический свет, снова побежал.

Случайно (хотя Данилов подозревал, что по памяти) он отыскал скрытый в кустах выход к отмостке перед крошечным диким садом, в котором царствовала груша с мелкими, но сладкими плодами и совсем уже сбросив шаг, неслышно, словно боясь обнаружить себя, подошел к первому окну. В бывшей комнате родителей кто-то смотрел телевизор. Хотелось заглянуть туда, но первый этаж был слишком высоким — намного выше, чем говорила память. Зато в соседнем окне он увидел и тотчас узнал грязный желтый плафон под закопченным потолком, сразу вспомнив холодные сентябрьские утра, в которых дрожал в тусклом свете, пытаясь согреться у газовой плиты. Он увидел и верхушку белоснежного буфета, заставленного обычно жестяными коробочками. Удивительно, что его до сих пор не выбросили. Данилов положил руки на подоконник, и ему показалось, что это совсем не его руки. В следующее мгновение за окном погас свет.

Увиденное взволновало его. Захотелось попасть в квартиру, или хотя бы в дом, хотя на двери теперь наверняка установлен замок с домофоном. За спиной раздались шаги, он убрал руки с подоконника и пошел вдоль фасада. Дойдя до угла, обнаружил самодельную скамейку, на которой всегда сидели старики, а рядом проем в ограде школьного двора, через который он обычно срезал дорогу к школе. Время здесь будто остановилось. Он попытался вспомнить, сколько прошло лет, но увидев старую дверь подъезда, позабыл обо всем. Никакого домофона здесь не было, и быть не могло. Это была та самая деревянная дверь, с обычной пружиной вместо доводчика, которую отстёгивали летом.

Рука легла на знакомую ручку, потянула на себя, ушей коснулся знакомый скрип, а ноздрей запах жареного лука — извечный запах этого подъезда. Тусклый свет, как в солдатской бане, зеленые стены в «человеческий рост», мелкая шашечная плитка, почтовые ящики на торцевой стене, зарешеченный вход в подвал, где у каждого квартиранта имелся свой погреб. Каждый миг, каждый запах, каждая деталь густо дышали прошлым. Это дыхание пьянило, он просто не в состоянии был справиться с таким мощным потоком оживающего прошлого.

Данилов поднялся на площадку первого этажа и остановился у двери второй квартиры. И здесь все по-старому. Та же, выкрашенная темно-бордовой краской дверь. Те же царапины на косяке, оставленные велосипедами. Тот же цветной коврик, под которым мать легкомысленно оставляла для них ключи, пока не догадалась бросать их в почтовый ящик.

Он взялся за дверную ручку и тотчас с удивлением поднес руку к глазам — длинные гибкие пальцы, загорелая кожа, еще без шрама на тыльной стороне, мозоли на подушечках и фалангах. Данилов стал судорожно ощупывать лицо. Слишком нежная кожа, слишком упругая, никакой щетины и второго подбородка. Густая шевелюра. Неужели такое возможно? Нечто похожее одновременно на ужас и дикую радость столкнулись в нем, он отшатнулся, и следом очередная догадка едва не свалила его с ног. Он захлопал руками по одежде и в переднем кармане болоневой куртки нашел то, что там и должно было быть.

По лестнице кто-то спускался. Данилов не хотел, чтобы его видели, он был уверен, что пребывает в тяжелом наркотическом сне, и искренне боялся, что его оборвут. Только не сейчас, повторял он про себя, доставая связку ключей на брелке-медальоне с логотипом «Ауди». Но встречи не избежать.

Данилов обернулся. Худой мужчина похожий на молдаванина с раскосыми глазами спускался, не глядя на него. Он вспомнил его, как только увидел. Всего лишь сосед, живущий на втором этаже — ни имени, ни судьбы. Очередной забытый призрак из прошлого.

— Здрасьте, — сказал Данилов, не сразу поняв, что этот хрипловатый детский голос звучит из его уст.

— Привет, бандит, — подмигнул ему молдаванин.

Данилов выбрал ключ с бороздками, доверяя собственным рукам, которые будто сами помнили, что при вращении ключа, надо слегка прижимать дверь.

Дернув дверь, он быстро вошел, захлопнул ее, прижавшись спиной. В нос ударил сильный запах материнских духов. Он стоял, не в силах пошевелиться, пока взгляд скользил по знакомым предметам: плащ отца на вешалке, маленькие кроссовки брата с черепашками-ниндзя, низкая обувная тумбочка, она же скамейка, зеркало с наклейками из «Терминатора». Турник в проеме перед коридором, белая двустворчатая дверь с потертой пластмассовой ручкой. Работающий телевизор — где-то там, кто-то вещал о кислотно-щелочном балансе. И голоса. Приглушенные голоса.

— Игорь, это ты?! — раздалось сквозь шум, через двадцать семь лет.

Он закрыл глаза. Сил его хватило только на один шаг. В конце коридора из родительской комнаты падал синеватый свет телевизора.

Из комнаты вышла фигура с покатыми плечами, Данилов видел только темный силуэт, но знал кто это. Он смотрел на него широко раскрытыми глазами, понимая, что его самого под электрическим светом прихожей хорошо видно. Впрочем, отца всегда удивить было трудно.

— Да, это он, — сказала фигура и вернулась в комнату с телевизором.

— Игорь, ужин на плите!

Данилов шагнул к зеркалу. На него смотрел испуганный подросток с большими глазами и большими ушами, под шапкой еще густых черных волос над слегка покатым лбом. Давно забытый образ со старых фотографий. Неужели он когда-то был таким живым? Еще «детский» вздернутый нос, в хмуром взгляде отражение подростковых забот, острый подбородок и щеки, очерченные линиями молодости. Сколько наивности в этих глазах. Он коснулся зеркала и опустился на тумбочку-скамейку под ним. Даже если это сон, то он обязан заставить себя сделать это. Обязан заглянуть в их лица. Взгляд упал на сложенную газету, лежавшую на краю тумбочки. На главной странице фотография под заголовком «Металлург выходит в финал» мотоболисты в клубах пыли боролись за огромный, похожий на пляжный, мяч. С краю вытянутая фотография каменной глыбы, на фоне кинотеатра «Искра», с пафосной надписью «В честь основания города Видное».

Данилов схватил газету и прочитал мелким шрифтом «17 октября 1995 года, вторник». Догадка отозвалась холодом в груди, сердце бешено заколотилось. А что если старая? К черту гадания! Он вскочил на негнущиеся ноги.

***

Как ни странно, он помнил тот день — один из тысяч. Они смотрели «Твин Пикс» по черно-белому телевизору «Березка». Под загадочно-тревожную мелодию Анджело Бадаламенти приглушенный свет торшера растекался по нижней части комнаты. Не любившие духоту родители в первые дни отопительного сезона всегда приоткрывали окно, и в редкие моменты телезатишья можно было услышать шелест ветра в яблонях и грушах, которыми была засажена старая часть города. Ветка стучится в окно, а иногда и сам ветер находит дорогу, врывается в комнату, чтобы тронуть по-осеннему неласковой, но волнующей прохладой обнаженные ноги и лица.

Все только начинается в этом мире, все только начинается…

Неслышно замерев в темноте проема, он смотрел, как отраженные тени скользят по лицам, как в бледном свете экрана беззащитно сверкают глаза и задавался вопросом — кто же на самом деле мертв?

Отец сидел ближе всех в своем плюшевом кресле с подушкой, закинув ногу на ногу. Глядя на него, Игорь впервые в жизни увидел, что отец на самом деле очень молод. Он напомнил ему подчиненных сержантов, которых он называл «щенками». И то, что он неспособен был увидеть в детстве, теперь читалось легко. И это раздраженное покачивание тапка на босой ноге и сдвинутые брови. Он как раскрытая книга. Близко посаженные глаза последние дни вечно недовольны. Впоследствии, Данилов всегда будет вспоминать о нем, увидев актера Джованни Рибизи. Сейчас особенно заметно, что он похож на него как никогда.

Мать заворожена музыкой и тоже не сводит с экрана глаз. Рано потерять родителей — значит запомнить их молодыми, но каково видеть их молодыми, если ты достиг тех лет, достигнуть которых им не суждено? Странный набор чувств, среди которых доминирует чувство вины.

Мать обнимает детская рука — самого брата он не видит. Макс всегда прятался за ней. То, что бесило в детстве, сейчас отозвалось жалостью и все тем же чувством вины. Данилов не торопился вторгаться в мимолетную идиллию, не спешил навязываться. Он смотрел на пустующее место на диване слева от матери. Его место.

Первым заметил его отец.

— Ты чего?

В раздраженном взгляде легкое удивление. Его лицо такое живое, что Игорь непроизвольно вздохнул.

— Подрался что ли опять?

Мать, как и положено матерям чувствует острее.

— Игорь, ты плачешь?

Может он и плачет, может вместе с прежним телом, он утратил и навык самоконтроля. Но он сейчас и впрямь чувствовал себя ребенком, глядя на живых родителей. И пусть он не самый любимый ребенок, он осознавал, что только здесь и сейчас имеет полное право им быть.

Глядя на испуганную мать, он, наконец, заметил и брата, выглядывающего из-за нее. Он больше похож на отца, только черты его более правильные. Волосы у него волнистые и более светлые. И брови не по-отцовски сдвинуты, а приподняты от удивления. Но это только сейчас. В детском взгляде какая-то недетская мудрость. Раньше Игорь думал, что это из-за вечного молчания. Заметив, что старший брат смотрит на него, Макс отодвигается дальше за мать, не спуская глаз, и постепенно пряча лицо, так что теперь смотрит на Игоря только одним глазом.

— Чего молчишь? — спросил отец.

— Все в порядке, — Игорь неуверенно шагнул в комнату.

Под пристальные взгляды членов семьи он занял свое место и стал смотреть на экран, ощущая тепло, идущее от матери. Он боялся пошевелиться, боялся, что все закончится также внезапно, как началось.

Он смотрел сериал, который в отличие от них уже видел, включая третий сезон, который снимут только через двадцать два года.

Великан передавал послания раненому агенту Куперу. Макс похлопал мать по ноге, и она попыталась ему что-то перевести.

— Да он не поймет, — проворчал отец, недовольный тем, что ему мешают смотреть. Видя неудачные попытки матери переложить метафоры на язык жестов, Игорь подумал, что какая это, наверное, пытка для Макса, который, в общем, умел читать по губам, смотреть сериал в дубляже.

Тогда он неожиданно для себя повернулся и быстрыми движениями сообщил брату:

«В улыбающемся мешке находится человек».

Глядя в увеличивающиеся глаза брата, и не обращая внимания на удивленное лицо матери, он продолжил:

«Совы не то, чем…»

Но тут железная рука отца схватила его за шею.

— Совсем совесть потерял?!

— Коля, они говорят! — поспешила остановить его мать.

Данилов не обижался на отца. Макс совсем выбрался из-за матери, практически упершись локтями о ее ноги.

«Что это значит?» — спросил брат жестами. Пальцы у него были гибкие, «говорил» он быстро, уверенно.

«Скоро увидишь». — Игорь показал на экран.

— Что ты ему сказал? — спросил отец.

— Просто перевел, — пожал плечами Игорь.

— И ты все понял? — мать смотрела на Макса. Тот прочитал по ее губам и кивнул.

— Чушь какая-то, — хмурился отец, — ты не знаешь языка жестов.

— Когда ты научился? — спросила мать.

— Долго рассказывать и вы мне все равно не поверите.

Отец пристально посмотрел на Игоря и, не дождавшись пояснения, сдвинул брови. Он всегда так делал, когда чего-то не понимал или не хотел понимать.

— Давно бы так, а то вечно как кошка с собакой…

***

Данилов боялся каким-нибудь неосторожным действием, неосторожным движением нарушить этот сон, но сон все не прекращался — людей рядом с ним давно не было в живых, но он слышал их смех, их кашель, слова, дыхание. В них было больше жизни, чем в нем последние десять лет и, находясь рядом с ними, он будто сам возвращался к ней.

«Твин Пикс» закончился, отец пошел курить на кухню, мать в ванную, а Макс в их общую комнату. Игорь не спешил, он бродил по полутемной комнате родителей, разглядывая и касаясь каждого предмета. Вот шкатулка матери на старом серванте, расписанная под хохлому. Она пахнет все теми же духами, вот механические часы отца. Старый стул, на котором когда-то спала их кошка. На дверном косяке карандашные отметки с буквами «И» и «М». И он не перерос еще самую высокую из них.

По коридору прошла мать, не заметив, что он еще в родительской комнате.

— Коля, я не понимаю, почему надо обязательно звонить на ночь глядя? — раздался на кухне ее голос.

— Ира, для нормальных людей это вообще не проблема, ты хоть попробуй иногда посмотреть на себя со стороны! Живем как дикари!

Он уже тяготится семьей. Неужели, она ничего не понимает, подумал Игорь. Нет, вероятно, понимает, просто не хочет признаваться себе в этом. Она слишком любила отца и видимо, поэтому больше любила Макса. Не потому, что он младший сын и не потому что его недуг требовал большей любви. Просто он походил на отца, как Игорь походил на мать. Мать всегда любила других больше себя.

— Чей это выбор, Ира, а? — продолжал злиться отец. — Я тебя спрашивал: телефон сейчас или телевизор к новому году? Что ты сказала?

Потому что телевизор единственное, что пока еще способно собрать вместе всю семью, ответил сам себе Данилов.

— А у тебя, между прочим, сын инвалид. А если понадобится вызвать скорую? К соседям бегать опять?

— Я просто не понимаю, почему ты не можешь позвонить от соседей?

— В одиннадцать часов?!

Мать не хочет злить его еще больше.

— Игорь сегодня какой-то странный, — сменила она тему, — даже свою любимую жареную картошку не стал есть.

— Просто переходный возраст…

В голосе отца слышны примирительные нотки.

— Танька говорит, у них в соседнем доме кто-то опять пытался напасть на девчонку.

Игорь прислонился к косяку, склонил голову.

— Это которая на ПЛК?

— Ага.

— Тот самый маньяк что ли?

— Я думаю, может снова начать провожать Макса в школу?

— Провожай.

— Ты же знаешь, каждый день я не могу.

— А я, по-твоему, что безработный?

— Ты работаешь с двенадцати.

— Ира, ты это специально?

— Ну, ладно.

— Он что будет нападать в автобусе средь бела дня? Этот маньяк нападает в подъездах, вот и встречай–провожай в подъезде. Думать же надо хоть немного. — Голос отца приблизился, и Данилов отступил вглубь комнаты.

Шмыгая носом, отец прошел по коридору в прихожую, раздался стук упавшей крышки обувной тумбочки, отец тихо выматерился.

Игорь вышел из комнаты и остановился напротив кухни. Мать сидела за столом, подперев голову руками, смотрела в стол, но почувствовав взгляд, подняла лицо. Игорь увидел печаль в ее глазах.

— Что ты тут делаешь? Тебе пора спать.

Игорь смотрел на мать и заметил, что она стала расплываться также как Агнесса.

— Мам…

— Что случилось?

Он не мог справиться с собой.

— Мам…

Она встала и обняла его. Он вспомнил ее руки, ее запах, почувствовал ее теплоту.

Они жили в трехкомнатной коммунальной квартире на первом этаже. Им очень повезло, учитывая, что в этой квартире им принадлежала только одна комната, которую выделил матери коксогазовый завод. Вторую они снимали у соседей, которые появлялись раз в месяц, чтобы получить арендную плату, а третья — самая маленькая всегда была закрыта. Ее вскроют, после того, как исчезнет брат, но в ней ничего интересного не обнаружится, кроме старинной этажерки среди рассохшейся мебели. Владелец ее какой-то старик, который жил у дочери в Москве.

Самая большая комната с двойной дверью принадлежала им с братом. На ней не было даже замка.

Данилов прошел по коридору переглянулся с отцом, который с помощью обувной ложки натягивал лакированный ботинок и открыл дверь.

Брат стоял у окна спиной к нему и проделывал какое-то странное движение рукой — проводил внутренней стороной ладони перед своим лицом, держа руку строго вертикально. Этого жеста Данилов не знал, но как ни странно вспомнил его — периодически он замечал, что брат делал так в детстве. Звука открывшейся двери он, конечно, не слышал, но среагировал на изменение света и быстро обернулся.

«Что значит этот жест?» — спросил Данилов.

«Ничего». — Ответил Макс. — «Кто ты такой?»

«Я твой брат».

Макс коротко мотнул головой.

В отличие от родителей, его провести было трудно. На миг показалось, что перед ним не ребенок, но следующий вопрос уничтожил это сомнение.

«Какая твоя любимая еда?»

«Такая же, как у тебя».

«Нет. Только твоя».

Только моя, догадался Данилов. Он знал, что Макс сумел прочитать бы по губам, но ему нравилось отвечать жестами, нравилось говорить с ним на одном языке.

«Яблочный пирог».

«Напиток?»

«Фанта. А твоя доктор пеппер».

«Мой брат не знал этого языка».

Движения рук Макса были быстрыми, отточенными — Игорь никогда не встречал даже среди взрослых глухонемых, с которыми практиковал общение жестами такой скорости. Он едва разбирал его «слова». Они словно поменялись ролями — в детстве отсталым в их детской среде считался Макс, но теперь Игорь пытался угнаться за ним.

Но все это меркло на фоне осознания, что он впервые в жизни говорит с братом.

«Я сам не понимаю, что происходит, но в том, что я твой брат можешь не сомневаться. Ты веришь мне?»

«Да».

Если бы Данилов вообразил себе все это раньше, то решил бы, что именно сейчас лучшее время попросить прощения, но видя тревогу и недоверие в не по-детски умных глазах одиннадцатилетки, понял, что подобные извинения прозвучат как слова, которые пока ничего не стоят.

«Не нравится мне это». — В конце этой фразы Макс сделал непонятное движение, оттопырив мизинец и безымянный пальцы правой руки.

Данилов повторил его, сопроводив вопросом:

«Что это значит?»

«Это ты. Твое имя».

Значит, он сказал «Не нравится мне это, Игорь». Данилов улыбнулся про себя.

«Слушай, я знаю, у тебя нет поводов доверять мне, но меня больше не нужно бояться».

«Я никогда тебя не боялся. Ты всего лишь старший брат-придурок».

Данилов улыбнулся.

«Но тебя что-то беспокоит?»

Макс кивнул.

«Проблемы в школе?»

«Нет».

«Расскажешь?»

«Я сам не знаю, но что-то происходит, Игорь (тот самый жест с оттопыренными пальцами)».

«Что ты имеешь в виду?»

«Не знаю».

Данилов шагнул к брату, положил руку ему на плечо и тотчас пожалел, потому что брат по привычке вздрогнул и в глазах мелькнул испуг — слишком много пакостей в его адрес наделал брат-придурок, чтобы можно было одной доверительной беседой все исправить.

И все же, надо было изо всех сил стараться, пока была такая возможность.

«Макс, если ты расскажешь, я обещаю тебе помочь».

«Спасибо. Давай спать, мне вставать раньше, чем тебе».

Игорь кивнул — еще одна несправедливость — глухонемому брату нужно переться на площадь, ждать автобус и ехать семь остановок до коррекционной школы, тогда как Игорю, чтобы попасть в школу, надо только выйти из подъезда и пересечь школьный двор. Он из тех счастливчиков, кто может себе позволить вставать за пятнадцать минут до начала первого урока и при этом не особенно спешить. Все это конечно в прошлом, десять школьных лет канули в небытие вместе с этим преимуществом, и когда закончится действие наркотика, никакого брата, никаких школ не будет. Но пока Игорь ложился на свою узкую кровать, чувствуя истому, будто целый день провел на улице, катаясь на велике и играя в стритбол, и смотрел на Макса, который лежал, отвернувшись к стене. Он не хотел засыпать, он хотел, чтобы этот вечер продолжался вечно. Чтобы мать, которая заглянула в их комнату, заглядывала так снова и снова, и он всякий раз видел ее молодое обеспокоенное лицо. Но вскоре незаметно и он начал погружаться в сон. Только скрип двери и половиц в прихожей на время вырвали его из дремоты. Отец вернулся с площади, куда ходил звонить по таксофону. Теперь-то Игорь знал, что он звонил любовнице, а не начальнику. Но сейчас это не имело никакого значения. Он лежал, слушая тихий разговор родителей за дверью, их смех.

Да, пускай это всего лишь наркотический сон, думал он, и завтра, когда он «проснется», никого из них уже не будет. Но это, безусловно, самый лучший сон в его жизни.

***

Незнакомый детский голос звал его сквозь толщу воды.

— Иго-о-орь!

Он скатывался с чудовищно огромных горок аквапарка прямо в океан, погружаясь на черную глубину. У него кружилась голова, внутренности выворачивало наизнанку, но спустя время он обнаружил, что сидит на тюремных нарах и давится какой-то гадостью, называемой чифирем. Гадостью в кружке потчевал его бывший сослуживец и друг Саня Протасов.

Данилов рассказывал ему о далеком городе, дорогу к которому невозможно найти.

— Да, ты можешь приехать туда, географически там находится место с тем же названием, но самого города ты не найдешь. И все же он там.

— Но ты ведь нашел туда дорогу, Гарри?

— Мне просто повезло.

— И как же ты попал туда?

— Это сложно, Саныч, нужно уметь пользоваться козьими тропами.

— Козьи тропы — это что-то вроде кротовых нор?

— Слушай, Саныч, нескромный вопрос.

— Валяй.

— А ты как тут оказался?

— На зоне? Да по беспределу.

— Да я не про это, Сань, тебя же в две тысячи шестом осколочно-фугасным того…

— Эх, Гарри, нормально же сидели, — Санек соскочил с нар, подошел к столу, именуемому дубком, откинул крышку и, бросив на Игоря осуждающий взгляд, прыгнул вниз.

Игорь подошел следом и увидел под откинутой крышкой люка океан. Свинцовая масса, будто живая угрожающе раскачивалась.

— Игорь! — звал оттуда голос, становясь настойчивей с каждой секундой. Данилов поморщился, зажал уши, но голос не утихал, и вскоре исчезло все, кроме этого голоса.

Даже через закрытые глаза он чувствовал яркий свет.

— Игорь! Просыпайся! Игорь!

Он открыл глаза и увидел мать, которая только что раздвинула занавески, и яркий свет упал на заправленную кровать брата.

— Ты опоздаешь!

— Опоздаю куда? — спросил Данилов, все еще пытаясь понять, где он находится.

— В школу!