Машинополис

Иван Николаевич Алексеев

Сборник фантастических рассказов. Действие происходит в совершенно разных реалиях. В каждом рассказе человек живёт и действует сообразно созданным автором обстоятельствам.

КОНТАКТ

Люди, обычные люди, люди как все, со своими каждодневными заботами, желаниями, радостями, страхами, как же они вдруг стали близки нам, другим. Мы думали, что стали иными, лучше, сильней остальных. С наших тел сошли все волосы, на наших пальцах не осталось ногтей: мы изменились генетически. Наши чувства, наши предпочтения перекрошились. И мир раздвинулся для нас.

Мы — экипаж межзвёздного клипера, отправленный в пространство бесконечно широкое, бесконечно далёкое, отправленный безвозвратно. Пять одинаковых клиперов разлетелись в разные стороны по плоскости нашей галактики. Пять лет понадобилось человечеству чтобы построить их, по одному в год.

Мы были третьими. Первый и второй экипажи отправились к ближайшим звёздам. А мы к тем, что подальше. Но и первые никуда не доберутся, пока живы люди, их отправившие, дети и внуки тех людей. Мы же затратим на полёт не сотни, многие тысячи лет.

И вот, две недели прошли, а мы все заболели. Нас охватила глубокая тоска, сравнимая с тоской умирающего в тот момент, когда ему становится ясно: он действительно умирает. Только умирающий тоскует недолго, какие-то мгновенья, а до того у него есть надежда и в самых безнадёжных случаях. Нам же выпали годы такой тоски. Конечно, со временем мы привыкнем, страдания поутихнут, останется шрам, бесконечно тикающее в голове воспоминание, больше не такое болезненное.

Мы остались одни, кругом чёрный космос и Солнце яркое, нельзя смотреть. Яркое Солнце и ночное небо. Сотни людей летали до нас к другим планетам, полёты их занимали годы, но они не знали этой болезненной тоски. Они ведь возвращались на Землю. А если не возвращались, всё равно намеревались вернуться. И они всегда считали дни. Нам же считать дни не до чего.

— Как же всё странно, — сказал мне Беркут, по специальности техник, коренастый, мускулистый парень, судя по карим глазам и смугловатой коже, когда у него были волосы, он был брюнет.

— Странно, — согласился я.

— Мы как будто умерли. Или они, они умерли. Все. Когда я буду жить, они все умрут, все, кого я знал: родители, жёны, дети.

— Через месяц. По нашему внутреннему времени через месяц. У тебя что, были жёны и дети?

— Нет, это я так, в общем. Если бы были. Не верю. Так быстро. Через месяц мы ляжем в анабиоз. А откроем глаза — тысячи лет промелькнут.

— Ещё и время замедлится. Мы же пойдём на околосветовой скорости. Время должно замедлиться. Сколько там пройдёт?

— К замедлению времени я отношусь скептически, — сказал Беркут. — Это всё теории. Поживём — увидим.

Релятивистские метаморфозы экспериментально проверили первые экспедиции. Замедлилось у них там время или нет, на Земле станет известно не скоро. Сомневаюсь, чувствовали ли это они, без привязки к абсолютным часам. Ну, с их точки зрения корабль должен лететь быстрее, чем на самом деле. До скорости света. Да они не поймут: где быстрее, а где нет. Надо бы спросить об этом нашего умника, Стратега, если, конечно, пожелаю принизить перед ним самого себя. А лучше узнать у Здешнего, робота со знаниями центрального интеллекта.

Корабль вздрогнул, ощутимая вибрация оповестила, что полёт скорректирован манёвренным двигателем.

Вообще, реактивные двигатели на нашем корабле не главные. Нужны они для первоначального разгона, поворотов и торможения. Основную часть полёта они отдыхают законсервированные. А ускоряется корабль благодаря парусам. Самым тривиальным парусам. Не таким, как у старинных морских судов, но принцип абсолютно тот же. Только в наши паруса дует не ветер, гонимые перепадами давлений молекулы воздуха, а простые фотоны, сгустки энергии из Солнца. Наши паруса тонки и огромной площади. Толщина их плёнки в молекулу, а площадь несколько десятков квадратных километров, чудесным образом умещающихся в нашем корабле. Понятно, что корабли нашего типа назывались клиперами в честь самых быстрых старинных морских парусников. Сейчас мы только раскинули, развернули паруса. На это ушло две недели. Вот какие они большие. Есть у парусов и мачты. Невидимые. Удерживает их в нужном положении электромагнитное поле. Много лет будет дуть в паруса наше Солнце, прибавляя нам скорости с каждым дуновением. И ещё бездну лет будем лететь мы в пустом пространстве, не встречая сопротивления, по инерции, на огромной скорости.

Цель нашего полёта, равно как и остальных клиперов, — поиск обитаемых миров. Затея вовсе не утилитарная: о какой выгоде можно говорить, когда речь о тысячах лет. Любопытство ныне живущих мы не потешим. Глядишь, пока мы будем спать, нас перегонят более совершенные корабли наших далёких потомков.

Я так вовсе думаю, Земля от нашего полёта получила лишь толчок к развитию технологий, да ещё избавилась от уродов, нас, над которыми вдосталь поэкспериментировали. Ведь из нас, обычных парней и девушек, соорудили самых настоящих мутантов, без волос и ногтей, с усиленным обменом веществ. Наши жизни продлили вдвое обычного, как нам обещали. Могли и вдесятеро, всё равно отвечать за обещания не придётся.

— Кот! Кот! — Котом зовут меня. — Пойдём, посмотришь, как красиво.

Это Стрела. Стрела — большая оптимистка — единственная, похоже, не томилась тоской. Либо она переживала глубоко внутри, старалась приободрить остальных, либо голова её варила иначе. Выглядела она как все наши девушки: лысая, без ногтей, без бровей, с красными веками без ресниц. Все мы были без ресниц, но веки краснели только у девушек. Думаю, оттого, что они тайком плакали. Я полагал, через тысячи лет страшненькие эти девушки станут для нас самыми распрекрасными. А пока я видел какого-то фальшивого подростка. Ни грамма женственности.

— Куда? — спросил я.

— В рубку. Там такие звёзды.

— Я уже две недели любуюсь. Одно и то же. Осточертело, — я говорил сварливо. Будь Стрела красавицей с причёской, макияжем и в платье, конечно, я пел бы иначе. Но за Стрелой всё же последовал.

Корабль наш большой, но таковым не кажется, потому что очень тесно в нём. Коридорчики узкие — вдвоём не разойтись. Потолки низкие. Идёшь как по трубе, вернее, ползёшь. Перебираешь руками по поручням. Всё-таки невесомость.

И вот мы в рубке. Рубка у нас просторная, хоть в баскетбол играй. Она вверху корабля и из неё видно во все стороны, кроме низа. Четыре кресла пилота, большая гладкая приборная доска. Кресла пусты, а доска потушена: корабль идёт управляемый роботом, не людьми.

— Смотри, узнаёшь, южные созвездия, — сказала Стрела, сама прислонилась ко мне.

Выглядело это вполне очевидно: парень с девушкой тесно прижавшись смотрят на звёзды. И, следуя закону ситуации, я должен был приобнять Стрелу, а она податься ко мне, мы бы слились в поцелуе. Но не здесь, не на корабле. Потому как если вдруг станет мне Стрела отвратительна, бросить мне её будет не просто, заперты мы вместе на тысячи лет.

— Послушай, — сказал я, а губы мои отчего-то пересохли, — если честно, хоть я и весь такой замечательный космонавт, в созвездиях ничего не понимаю. Мне, понимаешь, как их не соединяй, ничего знакомого не видно.

— Жалко, — вздохнула она, — ну ничего, скоро мы окажемся далеко-далеко. И там будут новые звёзды. И мы сложим из них свои созвездия.

— Звёзды будут те же самые. Не обольщайся. Не так уж и далеко мы отправляемся. Может, они будут видны под другим ракурсом.

Мне не хотелось выглядеть грубияном. Но и романтический настрой девушки следовало сбить.

— Стрела, а ты ведь тоже плачешь, когда одна, — сказал я зачем-то. — У тебя глаза красные, как и у остальных девушек.

Всхлип был мне ответом. И отчего девушки такие, даже те, что прошли специальную подготовку? Мне не оставалось ничего другого, кроме как прижать её к груди.

Смерч — наш командир. Он старше всех остальных, ему больше тридцати лет. Он опытный, побывал в двух экспедициях. Одна, проторённая дорожка на Марс, а вторая — к Венере — растянулась на семь лет. О последней своей экспедиции Смерч мог много порассказать. И рассказывал. На их корабле случилась авария, и почти месяц они жили в скафандрах, пока заделывали развороченную взрывом обшивку и восполняли утраченный воздух. А близкое Солнце жарило их. Ели они в специальной камере. У них была одна шлюпка, но входить в неё оказалось расточительно из-за больших потерь воздуха в её шлюзе.

— Разве у вас не было системы отсеков? — спросил однажды Стратег.

— Были, но управление сломалось, защита не сработала и все отсеки оказались открытыми.

Стратег многозначительно хмыкнул. Понятно, он знал все подробности того полёта и не разоблачил вслух преувеличения Смерча лишь ради поддержания авторитета командира. Да и многие из нас слыхали, что с аварией на том корабле справились за пару дней. Что Смерч делал в скафандре оставшийся месяц?

— Послушай, Кот! — окликнул меня Смерч. — Чем вы со Стрелой занимались в рубке?

— Смотрели на звёзды, — ответил я.

— Ну-ну, — хмыкнул он. — Тебе надо поспешить. Скоро в анабиоз, а очнёшься среди тысячелетних старух, — и засмеялся. — Только особо не увлекайтесь, анабиоз беременным вреден.

Этот Смерч считал себя демократичным командиром, позволял себе панибратство, как мне виделось, одностороннее: я не мог отсыпать в ответ равную меру хамства.

— Надеюсь, тысячелетия не испортят наших старух, — сказал я.

Смерч истерично, с визгливыми нотками, захохотал. Он нашёл мои слова удачной шуткой. При этом из его раззявленного рта вылетали маленькие белые шарики слюны. Я поспешил молча удалиться, оставив его наслаждаться весельем. Хотя по корабельному уставу я, как подчинённый, обязан был испросить разрешения уйти. Но таков наш командир, я принял его и посчитал, что нам повезло, бывают экземпляры гораздо хуже, уж я их повидал.

За месяц бодрствования я решил получше изучить устройство нашего корабля. Ведь неизвестно, что будет через тысячу лет. Глядишь, проснусь один, тогда мне придётся взять на себя всю ответственность.

Корабль наш огромен. Он сделан в форме шара диаметром семьсот метров. И весь этот объём набит под завязку оборудованием. Его делали не на Земле. Специальный завод собирал его в космосе. На Земле изготавливали отдельные части и отправляли их вверх. Это завораживающее зрелище, когда десятки грузовых капсул уходят в небо, а оттуда спускаются ещё десятки, опорожнённых. Я и сам поднялся на корабль в такой капсуле, только пассажирской. Капсулы эти поднимались не сами собой, а в электромагнитном поле. С космического завода свешены ленты из молекулярного материала, точно такого, из которого сделан наш парус. Они весили ничтожно мало: несколько граммов километр внизу и ещё меньше вверху. Но всё равно набиралось изрядно веса, ведь до завода тридцать две тысячи километров. Так что тонну эта лента запросто держала. В ней, по напылённым проводкам, тёк ток. Капсула, в центре которой охлаждённые смесью сжиженных газов сверхпроводящие обмотки создавали мощное поле, летела по этой ленте вверх или спускалась вниз, добиралась до завода два дня. За это время до Луны можно долететь. И я тоже тащился в пассажирской капсуле два дня. А до Африки, куда спускались ленты, долетел самолётом за час.

Наш корабль никогда не коснётся поверхности планеты. Он родился в космосе и предназначен в нём остаться. Да и не пролететь ему сквозь атмосферу, его корпус ничем не защищён. Шлюпки покрыты толстым сверхпрочным полимером, а корабль нет. Никакой полимер не спасёт, если столкнуться в космосе с маленьким камушком. На световой скорости камушек запросто насквозь прошьёт весь корабль, или разлетится и выбьет большую дыру, невзирая ни на какую защиту. А если камушек побольше? Одно радует, в межзвёздном пространстве немного вещества, пусто там. Да ещё далеко во все стороны, на сотни тысяч километров, распространилась чувствительная область нашей активной защиты. Она должна уберечь и парус, и корабль. Все опасные камушки сжигает, отбрасывает она концентрированным лучом. И превосходно работает, по крайней мере, на медленных скоростях.

Есть ещё и очень крошечные камушки, всевозможные частицы. Они вполне себе портят наши клетки, и если их много, то можно и заболеть. В космосе хватает таких частиц. Наш корабль индуцирует магнитное поле, наподобие такового у Земли. Поле не даёт проникнуть внутрь частицам, имеющим электрический заряд.

Наш корабль долго разгоняется. Через месяц, когда мы ляжем в анабиоз, мы ещё не дойдём до орбиты Марса. И через несколько лет мы не выйдем из солнечной системы. Но скорость наша будет всё больше. Именно Солнце в конце концов заставит нас лететь так быстро, как никто ещё не летал. Мы получим как бы пинок по нашему мячу, который загонит нас очень и очень далеко.

Я бродил по кораблю, осматривал и расспрашивал обо всём, на что натыкался. А натыкался я буквально. В невесомости чудесно было ощущать полёт, оттолкнувшись и несясь по какому-нибудь прямому коридору. Иной раз больно стукаясь невесомым телом. В нашем корабле не было замены гравитационному притяжению, центробежной силы при его вращении, например. Поэтому наши мышцы стремительно деградировали, через тысячи лет анабиоза они вообще переродятся в бессильную ткань. Никакая физическая нагрузка не может заменить влияние гравитации.

В корабле всем управлял не Смерч, Смерч считался официальным капитаном. А за каждую малейшую пылинку, за каждый винтик и каждый грамм воздуха болела голова Здешнего. Здешний не был помощником капитана, для него не нашлось места в людской иерархии, потому что и человеком он не был. Здешний выглядел как человек, самый заурядный человек, невысокий с крупным мясистым носом и близко посаженными маленькими глазками неопределённого цвета. Видно, кто-то из инженеров, его конструировавших, взял прототипом собственное невзрачное отражение. Здешний — не совсем робот, он — дублирующий, очеловеченный интерфейс корабельного интеллекта. Слишком уж очеловеченный. Всюду сующий нос, ворчливый человек с плохим чувством юмора, тут они со Смерчем друг друга стоили. Здешний был вездесущ в самом прямом смысле. Он всё разом слышал и видел, будучи машиной, должной за всем следить, при этом, имея скверный характер, разводил сплетни, хихикал и интриговал. Смерчу о моём свидании в рубке доложил, без сомнения, Здешний. Оба, небось, при этом гнусно посмеивались, обменивались шуточками. Но на вопросы мои Здешний отвечал без иронии, тут он гордился своей миссией. Не знаю, может ему специально ввели такую программу, вдруг это нужно, чтобы мы не сошли с ума?

— Здешний, где я? — спросил я, оказавшись на большом складе, где притороченные к стенам и друг к другу стояли ряды одинаковых ящиков, тут же к стенам прилепились несколько вспомогательных роботов,

— Это заводы, — ответил Здешний, голос его выходил из устройства в потолке и гулко разносился по помещению. — В каждом ящике отдельный модуль. Для работы достаточно трёх ящиков. Синего, красного и жёлтого. В синем исследовательская часть, в красном техническая, а в жёлтом добывающая. Чем их больше, тем быстрее можно достичь результатов. Два вспомогательных робота независимо от центрального интеллекта способны управлять производством. Представь, Кот, дай им достаточно ресурсов и времени, они смогут в точности повторить и наш корабль.

Ящики были большие, высотой мне по грудь, но для завода всё-таки слишком маленькие. Ясно, в них лишь первичное оборудование, небольшая мастерская с программой саморазвития. Сколько ей надо чтобы вырасти? Год? Хотя ящиков много, глядишь, создадут они столько же заводов, наделают ещё механизмов и транспорта, обустроят планету. Подобные заводы разрослись на Венере и вовсю её уже меняют. Людям, правда, туда пока ещё путь заказан. Но в обозримом будущем там зацветут сады. Хотя Венера и много ближе Земли к Солнцу, температура на её поверхности ожидается такая же, как и на нашей планете.

— Бродишь повсюду, энергию тратишь, — проворчал Здешний.

Ему не понравилось, что из-за меня пришлось осветить склад. Энергия — это его жизнь. Но пока мы в нашей системе, энергии от Солнца вдосталь.

— Что ты разворчался? На меня не ворчи, а то поссоримся, подерёмся? — засмеялся я.

— Я же из тебя котлету сделаю, у меня кости из керамики, а мышцы из железа.

Я представил драку в невесомости, да ещё с роботом, изображавшем неказистого типа, и пуще расхохотался.

— Смейся-смейся, вот выведу тебя из анабиоза посередине полёта, будешь меня развлекать хотя бы лет сто.

Я переместился в соседнее помещение. Оно было набито блестящими шарами.

— Здешний, что это за шары?

— О, это специальные усилители радиосигналов. Мы будем их выстреливать время от времени. Конечно, они будут следовать за нами, но медленнее, растянутся по всему нашему пути. По ним и найти нас смогут. И когда-нибудь люди увидят открытую нами планету и жизнь на ней.

— А как мы отыщем планету с жизнью?

— Есть ли на планете жизнь, можно понять по составу её атмосферы, по самому виду планеты, если мы подлетим достаточно близко, чтобы видеть планету или анализировать спектр света, прошедшего через атмосферу. Если жизнь развита и додумалась до радиосвязи, мы найдём её ещё проще, по радиосигналам. Уже сейчас мы выглядываем звёзды с планетами. У нас на борту есть очень мощный телескоп. Вам со Стрелой надо бы его снимки посмотреть, новый повод потискаться.

— Тебе завидно. Какая девушка взглянет на такого урода, как ты?

— Зато я умный.

Корабль наш, шар, разделён на несколько уровней, палуб. На верхних трёх палубах обитают люди, там каюты, там управление. Нижние палубы: склады, двигатели, жизнеобеспечение. На второй палубе, там, где люди, гидропоника. Там растут водоросли. Из них делается еда, всякая разная, поверить нельзя, что она из водорослей.

На одной из нижних палуб ракетное топливо. Оно хранится в виде густой, плотной чёрной жижи. На особой установке оно приводится в летучий и горючий вид, годный к использованию в двигателях. Ракетное топливо делается непосредственно перед манёвром, потому что оно недолговечно, портится за считанные часы. Чёрной жиже не страшны тысячелетия. Впрочем, если вдруг запасы жижи иссякнут, установка сделает топливо из чего угодно, лишь бы там был углерод. Так что стены и переборки корабля, многие вещи, всё, что сделано из органических пластмасс, потенциальное топливо.

Внизу хранятся шлюпки. Это настоящие красавицы, классические космические корабли, обтекаемые, продолговатые хищные рыбы. Им должно пробиваться сквозь атмосферное трение, им должно набирать космические скорости, это корабли прошлого, корабли мечты. Их корпуса покрыты толстым слоем особого вещества, напоминающим на ощупь человеческую кожу, мягкую и приятную. В полёте, нагреваясь от атмосферного трения, оно становится жидким, стекает к хвосту, где, благодаря катализатору, начинает испаряться, поглощая при этом массу энергии. Ледяной газ втягивается в корпус, прогоняется внутри и уже вновь сжиженный вытекает из носа корабля. Весь облик шлюпки подчинён этому процессу. Думаю, шлюпка может выдержать жар и на поверхности Солнца, при этом у экипажа останется риск получить обморожения.

Одно из занимательнейших мест на корабле — уровень анабиоза. Целый уровень на тридцать человек команды. Тут масса оборудования: сами анабиозные капсулы, что-то вроде ванн с крышками или гробов, кому как лучше представлять; криогенные установки, основные и дублирующие; роботы, пока неактивные, но обязанность следить за нами ляжет на их плечи. Сам процесс анабиоза делится на два этапа. Первый, мы в нём пока находимся, подготовка. Нам в кровь добавляют разжижитель, в анабиозе она, как и, впрочем, всё остальное в нас, не должна полностью замёрзнуть. Помещённые в капсулы, мы будем постепенно замерзать. Это как смерть и притом мучительная, от нестерпимого холода. Да это и есть смерть, все функции будут прекращены, всё в нас остановится и снов мы не увидим. А потом тысячи лет будет мчаться в пространстве корабль без жизни внутри, чёрный и мрачный. И только механизмы и роботы будут нести сонную вахту, оживая лишь когда в них возникнет нужда.

Войти в анабиоз оказалось совсем не больно. Нас попросту усыпили перед тем как замораживать. Здешний сам укладывал каждого в капсулу, сам прыскал снотворное в наши лица. Прямо как добрый папаша. Нить моей жизни разорвалась на десятки столетий, когда надо мной склонилась улыбающаяся физиономия. И тут же, по моему ощущению прошли секунды, я обнаружил себя плавающим в мерзкой жидкости, дрожащим от холода. Жижа эта была и во мне тоже, я дышал ею. Крышка капсулы закрыта, как открыть её я не знал и несколько минут бездумно вглядывался в кромешную тьму. Отходил от тысячелетнего сна. Поднял руку и миллионы, миллиарды крохотных заноз возопили внутри меня, в каждой моей клеточке. Я и кричать не мог, голосовые связки затекли тоже, а может жидкостью кричать было невозможно. Оставалось лежать и ждать. Вдруг вся склизкая жидкость исчезла, стекла разом, в мгновенье высосанная, поток тёплого ароматного воздуха обсушил меня. Датчики капсулы решили, что я готов к дальнейшей жизни. Крышка поднялась.

Я выплыл из капсулы.

Чем хороша невесомость, движение можно вызвать малейшим жестом. Из моего горла вытекала дыхательная жидкость и витала вокруг меня розовыми шариками. Я вызвал кашель, извергнув поток этой жидкости. И я закричал, как того требовали правила рождения. Я задвигал руками и ногами, зашевелил пальцами, заставляя кровь бегать по венам сильнее. Оттого занозы во мне таяли.

Одежду я нашёл там же, где и оставил, в сундучке сзади капсулы. Но это была не та одежда, какую я снял моих субъективных полчаса назад. Ту я носил месяц, растянул по фигуре, кое-где запачкал. А эта белоснежная, абсолютно новая. Я подумал, что мои какие-нибудь микробы, затаившиеся в складках, почти вечность ели мою старую одежду и проели её в решето. Ведь, хотя на Земле стало модно носить сгенерированное облачение, в поле маленькие элементы строили любой наряд на сколько хватало фантазии художников, мы носили белые, как молоко, костюмы из классической натуральной ткани. Не тратили энергии на такие пустяки, как разнообразная одежда. Хотя, я уверен, девушки взяли с собой любимые свои генераторы.

Мне стало интересно: сколько же лет прошло.

— Здешний! — крикнул я. — Какой сейчас год?

— Как я рад снова тебя видеть! — донеслось сверху. — Не представляешь, какая тоска одиночество.

— Ты уж себя за робота не считаешь. Вас тут десятки.

— Все роботы тоже спали. Энергию надо было беречь.

— Ну, ты уж себя как-нибудь развлёк. Так какой год?

— Сейчас двадцать третье марта двадцать три тысячи восемьсот сорок третьего года. Двенадцать часов восемнадцать минут. Секунды тебе говорить не стану, они всё время обгоняют нашу медленную речь. Сказать честно, время отсчитали мои внутренние часы. А какой день на Земле, я сказать не могу. Мы всё ускорялись до двухсот тысяч километров в секунду уж как пить дать. Но точную скорость я не рассчитал. Приблизительную, по смещению спектра звёзд. Так что в уравнение Эйнштейна я должен подставлять примерное число. За полтора тысячелетия эта примерность стоила дни, месяцы, годы. Да и работает ли это уравнение — спорно.

— Здешний, я спал полтора тысячелетия?

— Это так. Что видел во сне?

— Перестань. Ты меня одного разбудил?

— Кто ты такой? Смерч, Стратег и другие важные персоны уже в рубке и я с ними сейчас работаю. Я и тут, я и там, хе-хе. Я нашёл нужную нам планету и сейчас мы двигаемся к ней.

Нас и надо было разбудить к концу путешествия. Ведь мы, команда корабля, на деле никакая не команда. Корабль спокойно обходился без нас. Мы — пассажиры. И каждый из нас подготовлен в своей отдельной области. Только командиры были причастны к управлению кораблём тем, что имели право принимать решения. В тех случаях, когда Здешний оказывался в положении Буриданова осла. Я же, например, специалист в области работы с оборудованием низкого уровня сложности. Думаю, меня взяли потому, что я изъявил желание участвовать в проекте. Нужны были просто пятнадцать парней и пятнадцать девушек. Чтоб род человеческий разросся на далёких планетах. Надо ли говорить, что девушки подобралось не самые красивые. Хоть тут каждая из них могла рассчитывать заиметь парня до конца дней своих.

Я последовал в рубку, где пристёгнутые к креслам с видом заправских космических пилотов сидели Смерч, Стратег, Пантера и Глубина. Глубина был благообразный парень с большими грустными глазами ярко-голубого цвета и тонким носом. Он, как и Стратег с Пантерой, считался помощником и заместителем Смерча. Стратег же с Пантерой стоили друг друга. Удивительно, как их на вид больных давно побеждённым туберкулёзом, взяли в полёт? Но ума им было не занимать. Здешний тоже сидел в кресле. А вдоль стен болтались ещё трое. Свободных кресел, как и командирских чинов, больше не оставалось.

— Кот! Давно не виделись! — это Стрела, проснулась раньше меня.

— Здравствуй.

Мы действительно не виделись давно. После объятий в рубке я избегал встреч с ней, насколько это было возможно на корабле. Теперь Стрела выглядела ещё хуже, чем тогда. Вся синяя после анабиоза, глаза затянули опухшие веки. Я сам, полагаю, выглядел не лучше. Но это же она ко мне лезла, а не наоборот.

— Мы теперь далеко-далеко от Земли. И Солнце — одна из миллиардов крошечных звёздочек. Странно, правда? — Стрела протянула руку коснуться моей. Не для рукопожатия, а для интимного прикосновения. Я поспешил спрятать ладони за спину, отчего сделал в воздухе неуклюжий кульбит.

— Узнала, куда летим? — спросил, не глядя в её смеющееся лицо.

— Да, мы обнаружили разумную жизнь. Притом развитую. У них есть радио. Радиопередачи. Это так интересно. Вдруг они такие же как мы?

— И что они передают?

— Много чего. Не знаю. Да и не нам. Мы от них ещё далеко. Знаешь, с какой скоростью мы несёмся?

— Нет.

— Почти со скоростью света. Скоро будем делать манёвр, повернём, а затем будем тормозить.

— Тормозить со скорости света, это всё равно, что разогнаться до неё. Рановато нас разбудили.

— Мы давно уже тормозим, — раздалось над моей головой. — Я лет пятьдесят назад планету засёк. С тех пор подтормаживаю и маневрирую. И мы близко, почти в систему входим. Я всё рассчитал точно. Кого ты слушаешь?

— Здешний, подслушивать чужие разговоры некрасиво.

— Это непроизвольно. Прости. У меня нечем заткнуть уши.

Во время этого разговора сам Здешний, сидя в кресле в двадцати метрах, что-то говорил Смерчу, на меня и не взглянул. Парадоксальная на мимолётный взгляд ситуация.

В рубке появились ещё разбуженные. Они шумно болтали друг с другом и всеми вокруг.

— Тише вы там, — крикнул Смерч.

— Слушаемся, командир, — весело ответил один из вошедших, Ветер.

Этого Ветра я не особо любил. Он всегда и везде совал свой маленький носик. До всего ему было дело. Был он какой-то весь кругленький. Глаза круглые, рот — губки лепестками, носик пятачком — ноздри вперёд, туловище тоже круглое, невысокий, плотный. Однако Ветер не прочь был со мной пообщаться. И в своей нахальной манере приобнял меня:

— Скажи, Кот, каково тебе оказаться неизвестно где, оторванным от остального человечества в утлом судёнышке? Чувствуешь одиночество?

— Нет, никакого одиночества я не чувствую пока рядом ты. Наоборот, слишком много людей в человечестве. Это я чувствую.

— Хамишь? Неприятностей хочешь?

— Да пошёл ты, — я крутанул невесомого Ветра за обнимавшую меня руку. Сам тоже оттого крутанулся.

— Эй вы! — это Смерч. — Карцера захотели?

— А где у нас карцер? Нету карцера, — засмеялся как ни в чём ни бывало Ветер.

— Есть, не переживай. В шлюпке посидишь. На сырых водорослях.

— Да пошёл ты, — повторил Ветер мои слова, но вполголоса, тая их от Смерча и адресуя ему.

— Внимание! — сказал Смерч громко. — Мы приняли решение идти ко второй планете этой системы. Всего нами обнаружено пять планет. Вторая — главный источник сигналов. Но и из других мест системы идут сигналы. Они осваивают космос! Уровень развития цивилизации высокий, сопоставим, может быть, с нашим.

— Я против! Вдруг они нас убьют?

— Ветер! В шлюпку!

— Как интересно! — Стрела прильнула ко мне. Что я им всем дался-то? — Может там такой же мир, как у нас. И живут там люди такие же. И ещё повторяют нас. Там есть и ты, и я. Живём в красивом беленьком домике и у нас детишки.

Это уже ни в какие ворота. Если я разок приобнял её когда-то, это ещё не значит, что у нас могут быть дети и беленький домик. Я рассчитывал на жену покрасивее и ещё поумнее. И вообще, в рубке делать нечего. За века я отвык от общества.

Моя каюта, если можно назвать каютой нору объёмом в три кубометра, где едва умещалась койка, совсем ненужная во всегдашней корабельной невесомости. Достаточно было закрепить себя ремешками, хоть посередине комнаты, как паук, чтобы не налететь во сне на стену. Тут ведь такая особенность, хоть лежишь ты, хоть стоишь, хоть сидишь — всё равно постоянно отдыхаешь. Мышцы забывают о нагрузке. И даже упражнения никак не заменяют гравитацию. Подозреваю, что оказавшись на планете, и на Луне даже, мы не сможем встать на ноги от слабости. Я прилёг на койку, прижался и закрепился на ней. В невесомости сначала я с трудом засыпал. Ведь и прижатый к койке не лежишь. Верх, низ условны. Сейчас сон навалился на меня. Вроде недавно только проснулся, а организм потребовал настоящего сна, со сновидениями. Я видел Землю, свой дом, родителей, голубое небо, белые облака, во сне шёл дождик, шумел по листьям деревьев. И я думал там, какого дурака я свалял, отправившись в этот полёт, ведь вся суть жизни моей осталась там, под голубым небом. Полёт должен быть развлечением на месяц, на год — это уже тяжкий труд, а навсегда — растянутое умирание. Когда я проснулся, подумал о другом: останься я на Земле, то сейчас был бы давным-давно зарыт в могилу. И эта последняя, ещё сонная мысль поддерживала меня потом всякий раз, когда подкатывала к горлу тоска. А ещё я подумал тогда о других, и они тоже мучимы таким же отчаянием. Если я скрашиваю хоть чью-то жизнь, то может следует дать счастье этой неказистой Стреле и стать лучшим другом Ветру, смеяться кошмарным шуткам Смерча и продолжать придавать дополнительные микроны смысла существованию Здешнего. Может, хватит жить для себя, а попробовать жить для других и тогда эта жизнь станет мне доброй матерью, найду я успокоение, умиротворение, радость.

Корабль тряхнуло, загудели реактивные двигатели, выбрасывая в космос десятки, сотни килограммов вещества. Я знал, при разгоне, торможении и манёврах тратится так много топлива, что затормозив в какой-нибудь планетной системе, мы не сможем покинуть её, не набрав органического материала.

— Знаешь, Здешний, ты же научная станция, а не сварливый старик. А строишь из себя именно старика, — мимо меня проплывал Стратег. Голос Здешнего отвечал ему, двигаясь за ним бесплотно.

— Чего ты от меня хочешь? Я ограничен приборами, датчиками.

— Кошмар, какой кошмар! У тебя были потрясающие возможности для исследований. А ты всего-навсего вёл корабль, тысячу лет бездельничал, — Стратег повернулся ко мне. — Представляешь, Кот, каков тупица! Он ничего не делал! Мы могли как минимум подтвердить эксперимент Майкельсона.

— Наверно, — кивнул я. — Для повторения эксперимента нужна тысяча лет?

— Ты о чём? — Стратег впился в меня своими серенькими глазками. — Ты не знаешь про эксперимент Майкельсона?!

— Нет, — ответил я с вызовом.

— Это знают даже дети! С кем я лечу!

— Но-но, больно ты умный, как я погляжу. Мог бы объяснить, а не задаваться.

— Скорость света величина постоянная и неизменная в любых системах отсчёта. То есть, свойство у него такое: покрывать за секунду триста тысяч километров для всех. Вот, мы летели с огромной скоростью, а выпущенный нами луч летел бы и для нас, и для тех, мимо кого мы пролетали с одинаковой скоростью. Это показал Майкельсон.

— Конечно. Это очевидно, всем понятно. Ерундой занимался Майкельсон. Ещё умничаешь.

— Как раз таки не очевидно. Наоборот, парадоксально. С кем я разговариваю!

— Умничаешь?

— Не обижайся, — улыбнулся Стратег, — сменим тему. Как тебе наши девушки? Кажется, тебе нравится Стрела.

— Тоже мне, ловелас. А тебе нравится Пантера?

— С чего ты взял? Совсем нет.

— Странно. Она должна тебе нравится. Такая же как ты. Две закорючки, а имена себе выбрали. Стратег. Пантера. Хе-хе.

— Сам ты закорючка. Попрошу соблюдать субординацию! Дурак.

— Я, может, и дурак. А тебе стоило оставить своё земное прозвание. В честь какого насекомого тебя назвали?

Когда разобиженный Стратег удалился, раздался голос Здешнего:

— Что это вы ссоритесь? Негоже это. Хочешь хорошо отдохнуть? Нервишки успокоить?

— Хочу. Что у тебя есть для этого?

— Фантазии полного погружения. Вот что.

— Не может быть! Откуда? И почему раньше ты о них не говорил?

— Незачем было. Да и в полёте играть с этими фантазиями вообще-то не стоит. В таких вот случаях, когда у кого-то срыв, можно для отвлечения. А не для развлечения. Тем более установка на борту одна. Ты хочешь стоять в очереди?

Фантазии полного погружения — это что-то вроде снов. Их производит особая установка. Но на Земле они используются очень ограничено. Свободное пользование запрещено. Потому что они вызывают зависимость сродни наркотической. Достаточно один раз попробовать — и иные развлечения перестают существовать. Десятки людей просто умерли, не выдержав томительности иллюзорной реальности. Мне удалось увидеть нагнетённый сон лишь однажды. И он остался выжженным в моей памяти ярче, чем все действительные моменты моей жизни.

Это случилось давно. Я был подростком. Я, как и все подростки, любил играть в фантазии. Но все они не были фантазиями полного погружения. Всегда я помнил, что нахожусь всего лишь в фантазии. И оттого мне никогда не было по-настоящему страшно, любопытно или стыдно. Я знал — могу выйти в любой момент. Фантазии были красивыми, опасными, будоражащими, но они лишь забавляли меня, и я скоро забывал о всякой, какой бы она не была интересной. Я был пресыщен впечатлениями. Разумеется, я не стал отказываться, когда мне предложили запретную фантазию полного погружения.

На Земле, наводнённой вот такими всевидящими Здешними, почти невозможно что-нибудь утаить. И потому установки не были тайной. Ими пользовались открыто, но только по решению специальных комиссий. С их помощью влияли на преступников, лечили душевнобольных и ещё ими разрешали пользоваться глубоким старикам, старше определённого возраста. Я не понимал: для чего это нужно людям, чей мозг съела болезнь или время. Другое дело человек молодой, до впечатлений охочий.

Существовали способы получить желаемые фантазии полного погружения. Ими делились любители виртуального общения. Самый примитивный — прикинуться психически больным, познать фантазии, а затем волшебным образом излечиться. Впрочем, неокрепший разум под влиянием полного погружения в особо изощрённую фантазию мог вполне сместиться и остаться вместе с телом в лапах врачей психиатров. Думаю, не один психиатр стал психиатром, чтобы под благовидными предлогами погружаться в фантазии. Это весьма изощрённый способ. Ну, или золотая середина: пробраться к установке ночью и урвать минуты, пока не схватят. За это, конечно, наказывали, но не строго.

Я воспользовался последним. Вместе с сообщником. Я проник к работавшей установке. Возможно, я погрузился на считанные секунды. За эти секунды я осознал, почему запретили фантазии полного погружения. Сила воздействия на органы чувств в них была гораздо мощнее, чем им привычная. Я очутился на лужайке посреди соснового бора. Трава, мягкая как кошачья шерсть, словно текла сквозь пальцы. Воздух до того прозрачный, что эта прозрачность виделась воочию, втекал в лёгкие, насыщая. И цвета необычные, зелень сосновых лап гуще, небо сквозь них голубее, всё нарисовано такими красками, каких быть не может. Всюду ореол золотистости. Порыв ветра объял меня своим потоком. Десять раз на дню обдавали меня потоки воздуха разных сил и температур, а этот я не просто заметил, насладился им до щекотания в пятках. Вдруг моей руки коснулись нежные пальцы. Девушка сидела рядом вполоборота от меня. Была ли она или вдруг появилась? Длинные светлые волосы, бархатистая кожа щеки, аккуратное маленькое ухо — всё, что я видел. Но и этого оказалось достаточно, чтобы сердце моё перевернулось и упало в тёплую паточную жидкость, истекая эфемерными душевными соками, что, как чудилось, были в нём. Она повернулась — чуть раскосые зелёные глаза, полногубый рот, веснушки по носу: девушка из снов, если не прошлых, то будущих. Глаза её сияли любовью ко мне. Я ведь ощущал и людей тоже.

Вмиг всё перевернулось. Люди вокруг видны были тускло, я как будто со света вошёл в сумрачную комнату. Они кричали мне, тащили от установки. Поблизости в грубых руках извивался приятель, до него не дошла очередь, а обращались с ним не лучше. Нас вытолкали наружу — и всё. Только часто во снах я возвращаюсь на ту поляну. И, сказать по чести, боюсь фантазий полного погружения. Они непременно утянут меня в себя, не справлюсь я с ними.

— Ты сам-то пользовался установкой? — спросил я Здешнего.

— У меня голова иначе устроена. Я ничего не увижу и не почувствую. Так что не пользовался.

— А я был там. Но не знаю, хочу ли ещё. Очень там хорошо. Особенно ужасно будет возвращаться сюда, в самое тоскливое в мире место. Не говори никому об установке. Иначе мы кого-нибудь потеряем.

— Я не скажу. И жалею, что тебе сказал.

— Ты, искусственный интеллект, разве можешь сожалеть?

— Я так выразил своё ощущение. Значит, могу.

Корабль наш, быстроходный клипер, начав замедлять движение задолго до нашего пробуждения, используя для этого как двигатели, так и вновь раскрытый парус, в обитаемую систему входил со скоростью достаточной, чтобы выйти на орбиту какой-нибудь планеты. Пять месяцев прошло с пробуждения. За это время я излазил корабль вдоль и поперёк. Сделал много для себя открытий. Но за пять месяцев мне наскучило безделье, надоел корабль, уж такой я оказался не космонавт. Всё чаще я стал думать о фантазиях глубокого погружения, приходя к мысли спастись от отчаяния в иллюзорном мире. Стратег и другие радовались, копаясь в сигналах инопланетян, разглядывая планеты системы, что-то рассчитывая — словом, занимаясь наукой. Мне интересней было не вычленять эфирные колебания, а увидеть бы здешних жителей воочию, поговорить с ними.

— Представляете, они заселили все планеты своей системы! — говорили на корабле. — И холодные, и жаркие.

— Представляете, мы засекли добрую дюжину кораблей в их системе! А если они и меж звёзд летают?

— Представляете, мы расшифровали часть их сообщений! Их язык построен почти по человеческим канонам! Мы сможем общаться!

Вот это «представляете», любимое словечко Стратега, в своей восторженности и своём энтузиазме ставшего на корабле главнее Смерча и авторитетнее Здешнего, звучало из других ртов тоже.

И случился контакт. Здешний, управлявший и защитной системой, обнаружил приближавшийся к нам корабль.

— Я, вот, думал, это камень какой. Уже собрался превратить его в пепел, как спектральный состав мне пришёл. Наносекундой позже — и погубил бы, — рассказывал он с восторгом. — А летят они прямо на парус. Ну, вижу, проткнут они его нам. Делать нечего, пускай. Да они петлю сделали и перед парусом остановились рядом с нами пошли. Рассчитали подход.

Корабль инопланетян, много меньше нашего, летел параллельно. Стратег, Смерч и остальные в рубке пытались общаться. Болтали и пикали по радио на рабочих частотах инопланетян. Даже мигали огнями из рубки, передавая заумную информацию, вроде последовательности первых пяти натуральных чисел, словом, того, что они считали известным всему живому. Лично я бы не уразумел их посланий, хотя такой же человек. Что говорить о совсем иных существах? Конечно, им никто не отсигнализировал шестое натуральное число или что ещё там они думали. Так и глядели друг на друга, пока один из инопланетян не вылез наружу и не полетел к нашему кораблю. На этом психе не было даже скафандра. Он оттолкнулся и понёсся к нам, как ныряльщик. Безошибочно нацелился на вход в одну из шлюзовых камер.

Надо сказать, шлюзовые камеры у нас легко открывались и изнутри, и снаружи. Иначе и нельзя было. Вдруг произойдёт сбой, а кто-то вышел в космос, чтобы он мог вернуться в любом случае, шлюз невозможно было заблокировать. Бесстрашный инопланетянин ввалился к нам незваным, но желанным гостем. Все умники из рубки понеслись вниз, к камере, встречать. Они, как обезьяны в густых джунглях, с ветки на ветку, мчались от спуска к повороту, отталкиваясь руками и ногами от стен. Натыкались друг на друга, на углы, получали шишки, а инопланетянин в это время кружил по кораблю, под всевидящим оком Здешнего.

Салочки закончились, инопланетянина настигли. Он висел посередине узкого нашего коридора и смотрел на наших главных. Те, в свою очередь, с восторженным изумлением разглядывали его. Было чему удивляться: гость не был одет, незачем ему была одежда, потому что он весь был из твёрдого материала, по крайней мере на вид. Его силуэт походил на расширявшееся книзу дерево. Три толстых опорных конечности, ноги, узкое туловище в навершии которого без признаков перехода, ни шеи, ни подбородка, можно было угадать голову. Два круглых глаза с почти человеческими веками, под ними отверстие рта. Эволюция действует шаблонно. У него были и руки, две, с пальцами вроде щупалец, тонкие как верёвки, без суставов. Очевидно, число пальцев не видовая постоянная, так, пучок. На одной руке восемь, на второй шесть. Ноги вовсе без пальцев. Лицо, рот и глаза, не выражало никаких эмоций, никаких мышц там не было, кроме жевательных для рта и закрывательных для век. Как у какой-нибудь кошки, тоже не блещущей мимикой. Кожа его чёрная не выглядела мягкой. Здешний, конечно, проделал анализы: керамика с металлом. Но будучи твёрдым он запросто двигался, нагибался и сучил ногами, а руки и вовсе жестикулировали гораздо пуще наших.

— Это мультиматериальное плетение, — сказал Здешний. — На уровне молекул углеродные цепочки вплетены в металлические решётки. Очень сложная технология. Мы тоже так умеем, но есть пока только небольшие образцы.

— Значит, это робот? — спросил Стратег.

— Похоже на то. Но робот сделанный гораздо сложнее меня. Он полностью копирует существо. Думаю, и внутри тоже. Посмотри в его глаза, явно не две стекляшки, как у меня, твоего друга.

Между тем, инопланетянин застыл в ожидании. Группа встречающих тоже.

— Не делайте резких движений, не открывайте рты, громко не говорите, не улыбайтесь, он не должен видеть ваших зубов, — предупредил Стратег.

— Это очевидно, — сказала Пантера, — другое дело, мир далеко не стерилен. Этот робот, возможно, принёс смертельные для нас микроорганизмы. А мы примчались. Опрометчиво.

— Контакт внутри корабля не предусматривался, — сказал Здешний. — Хотя вы могли бы и скафандры одеть.

— Деваться некуда, приходится идти на риск. К тому же мы вакцинированы от всей возможной и невозможной заразы, — добавил парень по имени Светлый, тоже умник.

Инопланетянин издал ртом щелчки, похожие на дельфиньи. Это считалось речью сходной с человеческой. Что же тогда речь несходная с человеческой? Здешний, набравший словарного запаса из радиосообщений, пробовал понять. Пока он только узнавал знакомые слова, но смысл их вне более тесного общения был неясен. В памяти Здешнего все слышанные им вариации щелчков были разложены по длительности, частоте повторений и другим особенностям, но не по их значению.

Появились два простых робота, управляемых Здешним, с оружием.

— Вот теперь с ним можно пообщаться, — с этими словами Здешний полетел к инопланетному роботу.

Общение их проходило так: Здешний повторял щелчки инопланетянина, затем говорил слова человеческого языка. Оба жестикулировали.

— Я начинаю его понимать, а он меня нет. Это слишком сложный робот. До того сложный, что сымитирована даже слабая память и невысокий интеллект, — повернулся к зрителям Здешний. — Хотя, глуповат он по моим меркам. Некоторым из нас до него расти и расти.

Последние обидные слова Здешний произнёс тактично глядя в сторону. Думаю, его так и тянуло повернуться к кому-то вроде Смерча.

— А это не робот, — добавил он ещё спустя полчаса щёлканий, — это и есть местный житель. Такие они. Как я понял, у них принято менять обычную органическую ткань в телах на искусные прочные аналоги. Он наш любопытный гость.

Гость расположился в рубке. Весь остальной экипаж, включая меня, набился туда. Летели за контактом, как же можно его пропустить? Смерч, Стратег щёлкали не хуже инопланетянина. Здешний заполнил и приладил им переговорные устройства, что преобразовывали речь в щелчки, а щелчки переводили в речь, направляя её в уши. Остальным беседа переводилась Здешним во всеуслышание.

— Я не совсем понимаю его, не могу отличить вопрос от утверждения, но диалог он ведёт, говорит и слушает. Сейчас он либо спрашивает, кто мы и откуда, или же у него приветственная речь. Я сказал ему, что мы летели очень долго. Пришлось перевести наши годы в периоды обращения их пятой планеты вокруг их звезды. Он, похоже, не понял.

И дальше беседа продолжалась в таком ключе: диалог слепого с глухим. Смерч и Стратег со своими устройствами щёлкали недолго. Не вынесли маловразумительного потока слов, да и инопланетянин не особо реагировал на их щелчки. А искусственному интеллекту Здешнего нипочём, ему требовался материал, щелчки в контексте, жесты, диаметр глаз, всё отмечал, запоминал и сопоставлял.

Инопланетянин остался на нашем корабле. Мы поняли: он — посол, представитель их цивилизации, конечно же при этом шпион.

Наши умники выбрали планету, вторую от звезды. Здешний рассчитал траекторию выхода на орбиту над ней. Роботы готовили шлюпку для высадки, заполняли её оборудованием, намереваясь устраивать там заводы. Отбирались достойные люди для первого рейса.

— Кот, как всё интересно складывается! — опять Стрела со своими восторгами. — Хотела бы я попасть в экипаж шлюпки. Знаешь, эта планета похожа на Землю. Там есть моря и есть леса. И воздух, и облака. Как же там должно быть красиво!

— У тебя есть какая-нибудь специальность?

— Конечно. Космонавт.

— Значит, нет. А я — техник. И Беркут — техник. Вот мы точно в экипаже. И роботы Здешнего тоже. А тебя не возьмут, потому что ты просто пассажирка. Космонавт.

— Почему ты такой? Если хочешь знать, от вас, техников, никакого толку. Один робот стоит всех вместе взятых, — она обиделась, а мне всё равно. — И не усмехайся. Такой как ты потерявши заплачет да поздно. Земля далеко, других девушек не будет! — и понеслась от меня, ударяясь о стены, пряча плачущее лицо.

Может, я ничего не понимал в девушках, иначе давно, ещё на Земле, обзавёлся бы подружкой. Но Стрела мне не нравилась, как никто из остальных на корабле. Вкусы надо было пересматривать, выбора, похоже, не было. Я решил внушить себе, что лысая безбровая голова и красные веки без ресниц теперь модно и красиво, тем более, что сам такой. Глядишь, влюблюсь в Стрелу, не хуже, чем она в меня. Её же моё голое лицо не смущает, вон как липнет. А то и колонизируем сейчас планету, построим дома, клинику, разовьём технологии да вернём себе волосы, окажется она красавицей.

Наш корабль висел на стационарной орбите над экватором благоприятной планеты. С убранными парусами, просто шар, спутник. Три корабля хозяев планеты, продолговатые, манёвренные, вроде наших шлюпок, застыли неподалёку. Посол, имени которого, если оно у него было, мы ещё не узнали, находился с ними в постоянном контакте. В его организм, как и органика в металл, был вплетён передатчик достаточной мощности. Ходячее радио. Все передачи, разумеется, слушал Здешний. Он подтвердил: посол шпионил, вынюхивал наши технологии, подсматривал за нами, пытаясь понять наши планы. Язык человеческий он не понимал, потому что не было у этих существ надобности понимать чужие языки и оборудования не было. А если и помогали им роботы вроде нашего Здешнего, то не предусмотрели в них программ лингвистического анализа. Не готовились они к встрече с иным разумом.

Наше появление вызвало на планете сенсацию. Та часть радиосигналов, которая несла открытый текст, щёлканье, и была Здешним понята, часто была посвящена нам. Думаю, все остальные информационные варианты тоже не обходили стороной наш визит.

Здешний при всех своих способностях так и не научился языку трёхногих. Для этого оказались недостаточными совершенные математические способности, анализ машины. Надо было родиться и вырасти среди этого языка. Дело в том, что щелчки, трески дают весьма ограниченные сочетания, в отличие от разнообразных звуков, на какие способен речевой аппарат человека. Щелчки различались по длительности, сравнительной громкости, по тембру — и всё. Что-то вроде морзянки из пары звуков. Притом, если у дельфинов диапазон голоса захватывал ультразвук, то трёхногие сотрясали воздух с частотой порядка тысячи герц, как и люди. Речь инопланетян содержала сплошные омонимы, слова определялись по контексту, иногда по громкости и интонации, а иногда совсем не различались и сами трёхногие часто путались в речах собеседников. Для построенной на основе законов логики машины, которой был Здешний, такая неопределённость оказалась непостижимой. Однако ему нипочём, никакого раздражения, ведь все его эмоции — это особенности очеловеченного интерфейса, не больше. Здешний и переводил примерно, как догадывался, что стоило ему гораздо больше задействованных ресурсов, чем, конечно, простой прямой перевод, с которым справился бы любой рабочий робот и без связи со Здешним.

Мы любовались видом планеты. Шар наш расположился так, что планета как будто висела над рубкой. И можно было смотреть на неё всю, такую же красивую, как земля, а ещё космической оптикой, телескопом, детекторами ресурсов разглядывали подробности поверхности. Вся суша планеты была освоена видом трёхногих. На экранах телескопов мы видели их постройки, равномерно распределённые повсеместно. Только зона экватора была свободна от чего бы то ни было, кроме песка, безжизненная пустыня, светлый пояс.

— Климат у них жарче земного, — объяснял Стратег. — Планета ближе к звезде, хотя звезда и не горячее нашего Солнца. Примерно такая же. И воды поменьше. Отдельные маленькие моря есть, реки, озёра, а экватор весь сухой. Если бы здесь было воды столько же, сколько и на Земле, планету покрывали бы сплошные облака и климат был бы не таким жарким. Температура на экваторе шестьдесят градусов. На остальной части тридцать-сорок и у полюсов градусов пятнадцать. Тут не бывает снега.

Стратег мог и не говорить, мы сами всё видели. Зелёная планета с синими пятнами морей и белым, сверкавшим как бриллиантовое ожерелье, широким поясом. Пятую часть покрывали облака — не так и мало — шли дожди. Интереснее было смотреть на экраны телескопов. Предназначенные для изучения космоса, эти приборы давали замечательное увеличение. Можно было рассмотреть каждую травинку, расстояние в десятки тысяч километров для них мало. Мы видели жителей планеты. Многие из них стояли и, как нам виделось, смотрели вверх, на нас.

— Мы им не видны, — пояснял Стратег. — Им видно небо, такое же голубое, как и земное. Я полагаю, что они так питаются. Кожа у них зелёная, а это значит, у них внутри происходит элементарный фотосинтез. Берут из воздуха углекислый газ, углерод усваивают, а кислород выделяют.

И впрямь, в отличие от слонявшегося по нашему кораблю чёрного посла, жители этой планеты были зелёные, а в остальном от него не отличались. Повсеместно на планете рос кустарник с большими листьями. Мы видели, как трёхногие поедали эти листья. То есть питались не одним только воздухом.

— Мало у них в воздухе углекислого газа, — говорил Здешний, — процентов пять. Съели. И растения и сами они едят его. На планетах без растений девять десятых атмосферы — углекислый газ. Потому теперь листья едят.

— Пять процентов мало? — усмехнулся Стратег. — На Земле его нет почти в воздухе. Эти пять процентов для нас смерть.

Дома трёхногих не выделялись архитектурными изысками: одинаковые овальной формы строения с жёлтыми крышами. Отличались они размерами: от совсем маленьких до огромных, ангаров для техники или заводов. Дороги и транспорт на них, совсем как на Земле. Летательные аппараты в воздухе. Прохожие на улицах. Жизнь била ключом.

— Цивилизация похожа на нашу. Это потому, что и мы, и они ограничены законами физики, числом элементов и их химией, одинаковые потребности испытываем, — строил теории Стратег. — Если бы не расстояние между нами, можно было подумать: они многое переняли у нас. Ну, или наоборот, мы у них.

Шлюпка спускалась медленно, кружа вокруг планеты. Такова была технология приземления. Большая скорость снижения означала бы высокое трение о воздух с нагревом и износом. А так мы планировали на выдвинувшихся широких крыльях, подтормаживали двигателями, растягивали снижение на долгие часы. Две трети пути, до атмосферы, мы падали быстро, а коснувшись воздуха, замедлились. Нутро шлюпки заполняли ящики с оборудованием, десяток роботов и мы, команда, семеро первопроходцев. В команду попали я с Беркутом, как техники, Стратег с Пантерой, как умники, Смерч, как главный, и ещё двое парней, один — Кит — исследователь инопланетной фауны, до полёта изучал животных земных, другой, его звали Рука, был геологом, любителем разных камней. По сути, все наши специальности знал любой из бывших с нами роботов. Но если следовать этой сути, то в полёт надо было отправлять одного Здешнего с роботами, пускай бы они распространялись по миру такие умные, и вообще, всех людей заменить роботами ввиду их бесполезности. Так что мы являли собой подтверждение власти рождённых над изготовленными.

Один из кораблей трёхногих следовал за нами. Мы видели его на своих экранах. Он двигался быстрее нас и гораздо манёвреннее, то нырял вниз, то подскакивал вверх, кружа над нами. Очевидно, трёхногие опережали нас в некоторых технологиях, чему пример молекулярное плетение и такие шустрые корабли. И вдруг, как нам виделось, ни с того ни с сего, этот корабль ударил наш. Вряд ли случайно. Вмял бок шлюпки и полетел как ни в чём ни бывало. У нас же полилось горючее, которое тотчас загорелось. Горящая струя грозила взорвать шлюпку, поэтому сработала защитная система, отстрельнувшая от нас ёмкость с топливом. Кроме того, от удара нас крутануло, повредилось крыло и мы, вертясь как на карусели, полетели вниз. Срабатывали ещё разные системы, как-то сглаживавшие ситуацию. Благо, мы были невысоко над поверхностью, атмосфера уже была достаточно плотной, чтобы мы не разгонялись, а всё же кое-как планировали.

Упали мы в экваториальной пустыне. Падали на взрывные подушки: система аварийной посадки взрывала перед нами заряды и встречные волны воздуха гасили нашу скорость. Так что никто не пострадал.

Белый песок слепил, звезда — раскалённое добела местное Солнце — щедро поливала пустыню своими лучами. Мы сидели в шлюпке, не желая выходить, и сил встать у нас не было. Перед вылетом мы облачились в скафандры, которые откликались на каждое движение, усиливая его. Но несмотря на них, наши организмы отвыкли от тянущей вниз гравитации. В головах гудело, распирало кровь в венах и ощущение, как будто кто-то схватил и тащит.

— Не стоит выходить наружу, — сказал Смерч. — Нам надо ждать помощи, вторую шлюпку, потому надо беречь энергию. А на жаре скафандры много энергии истратят.

— Почему нет? — возразила Пантера. — Энергии у нас вдосталь. Сама звезда нам её предоставляет. Надо начинать разворачивать лагерь и действовать по плану. Даже лучше, что сели здесь. Не хочу я общаться с местными. Они опасные.

В грузовом отсеке шлюпки кавардак. Ящики сорвало, и они завалили притороченных к стене роботов. Предстояло разгребать завал, благо скафандры тоже вроде роботов, оснащены механической мускулатурой, усилий прилагать не придётся. А пока всё же привыкали к гравитации и обсуждали ситуацию.

— Вы вторую шлюпку не ждите, — говорил Здешний, он и в шлюпке незримо присутствовал. — Я не смогу её отправить, даже если ты мне прикажешь, Смерч. Потому что ситуация: враждебные инопланетяне. Тут у меня свои директивы, и я никому не могу подчиняться.

— Правильно, — отвечал Смерч. — если они собьют и вторую шлюпку, корабль останется без шлюпок, тогда он обречён. Так что лучше пожертвовать нами. Хотя, мы можем продолжать действовать по плану освоения, да и починить шлюпку, в конце концов. Не так уж она и пострадала. А ещё…

— К вам гости, — перебил его Здешний. — Будем вести переговоры. Возьмите коммуникаторы, но говорить через них стану я.

Унылый пустынный пейзаж на экранах окрасился движением. Летательный аппарат трёхногих рывками и резкими манёврами, в их манере, подлетел и завис над шлюпкой. Это был не космический корабль, а винтовая машина для надземных полётов. Эдакий вертолёт с четырьмя винтами, расположенными по углам прямоугольной рамы. За счёт такой конструкции вертолёт был способен на чудеса пилотажа, впрочем, бессмысленные.

— Их посол говорит, что они вас сбили специально. По крайней мере, утверждает: на планету садиться нельзя, — сказал Здешний. — Я его не совсем понял, но возможно вас сейчас уничтожат.

Ему легко говорить, он не понимал смерть так, как понимали её мы. Вертолёт опустился, подняв песчаную завесу.

— Сила тяжести здесь всё же ниже земной, — к чему-то сказал Стратег, — а плотность воздуха почти такая же. Вертолёт здесь летает замечательно.

Он боялся не меньше меня, и по дрожи в его голосе было понятно, что трясся он так же, ожидая чего-нибудь вроде потока плазмы или взрывчатых снарядов из пылевого облака. Но вышли трёхногие. Их было около дюжины. Все разного роста, у всех зонты. Вроде обычных земных зонтов, с которыми ходят в дождь. Картина была бы смешной, если бы не их очень вероятные злые намерения. Понятно, этими зонтами они прикрывали головы от яркого солнца.

— Им жара нипочём, — заметила Пантера. — Идут по песку без обуви. А на нём еду готовить можно. Раскалён так, что, я думаю, вода на нём кипит.

— Есть на них обувь, — возразил Стратег, — они целиком одеты. Смотрите, сейчас они жёлтые, хотя сверху мы наблюдали только зелёных, а на нашем корабле торчит чёрный. И ротовых отверстий не видно, ясно, они закрыты одеждой. Думаю, это их защитные костюмы. Всё-таки боятся наших микробов.

Трёхногие окружили шлюпку. За спинами у них оказались контейнеры с оборудованием, к которым и были приторочены зонты. Мы наблюдали их за работой. Их руки, пальцы, двигались с неимоверной быстротой, сливались в движении. Очевидно, они исследовали внешнюю часть шлюпки. Их инструменты иногда выпускали пламя, вырезали кусочки металла, а большей частью просто тыкались в обшивку.

— Что они там делают? — спросил кто-то.

— Ерундой занимаются. Состав сплава изучают, видно.

Впрочем, скоро стало ясно: они не только изучали материал шлюпки, но и понаделали в ней дырок. Об этом сообщил сигнал разгерметизации. Напустили внутрь исследовательских устройств вроде насекомых. Маленькие цилиндрики с лапками. Эти жучки-паучки забегали по шлюпке, должно быть собирая пробы. Мы и не пытались их схватить, уж очень быстро они передвигались. Да и по-прежнему было тяжко шевелиться. Беготня, а особенно удары их телец слышались и ощущались весьма противно.

— У нас же четыре люка есть. Они открываются снаружи. Какого, спрашивается, надо было ковырять дыры, — ворчал Смерч.

Я отключил звуковой приёмник своего скафандра, навёл принудительно световую защиту и задремал. Не хотелось ничего видеть, слышать, особенно когда в затылке стучало и тянуло. Что стоило предусмотреть в скафандре какую-нибудь микстуру от головной боли?

Нас выволокли из шлюпки. Мы сопротивлялись, брыкались. Наши скафандры многократно увеличили силу наших слабых мышц. Но тащили нас механизмы, они с нами справлялись. Трёхногие держались в стороне. К тому же более активное сопротивление, чем то, на какое решились мы, грозило повреждением скафандров. Никому не хотелось дышать здешним воздухом с углекислым газом. Не хотелось прочувствовать обжигающую жару.

В грузовом отсеке вертолёта, куда нас внесли, не было ничего. Но, что отсек грузовой, было ясно, грузовые отсеки должно быть одинаковы во всей Вселенной. Механизмы, занёсшие нас, аппараты для погрузки и выгрузки, остались тут же. Они, продукт иной цивилизации, небольшие платформы на четырёх ногах с четырьмя же руками-щупальцами. Поскольку они были не на колёсах, а на ногах, ещё и с руками, имели устройства коммуникации, их можно было считать роботами.

Грузовой отсек, разумеется, не имел иллюминаторов. Но мы видели свой полёт. Здешний с орбиты следил за нами и проецировал панораму с вертолётом вместе на стекло наших скафандров. Ровные линии дорог, ряды растений повсюду, аккуратные квадраты зелени, жёлтые овалы крыш. На всё это мы насмотрелись с корабля, но теперь виделось это иначе, ближе гораздо.

— Мы умрём. Они убьют нас, — вдруг заплакал Кит.

— Прекратить истерику! — выкрикнул Смерч.

Кит трясся, прижавшись к стене. Его шлем стукался, что громко отзывалось в динамиках скафандров остальных. В груди заворочался ужас. Я понял, что боюсь не меньше Кита, разве самообладания у меня побольше.

— Они вполне нас убьют, даже если не захотят этого. Им достаточно будет из любопытства вынуть нас из скафандров, — спокойно, отрешённо сказала Пантера.

— Надо сказать им, надо говорить с ними! У нас есть коммуникаторы, с нами Здешний! Язык нам известен! — с необычным для него волнением заговорил Стратег.

— Молчать всем! — крикнул Смерч. — Вас набрали в полёт прямо из-под маминых сисек?! Но будьте добры, ведите себя как настоящие космонавты. Думаете, им не было страшно, когда ломалась защита и их поливало смертельным излучением? Когда их кожа покрывалась ожогами, а о внутренностях и говорить нечего? Те, кто выжил, весь остаток жизни должны вымывать из себя повреждённые, раковые клетки. Думаете, рядом с Землёй меньше ужаса, когда тебя уносит от корабля на верную смерть? Я видел, все мы видели трансляцию, когда на тридцать шестом Марсе вынесло три отсека со всеми, кто в них был. Помните, они летели в космос? Быстро. Куски отсеков и люди, фигурки. Почти все без скафандров. Их и спасать нечего было, давление крови разрывало их. Но они знали на что шли. И если смерть рядом, но ты ещё жив, если есть шансы, космонавт должен смеяться от радости, а не плакать.

— Я смеюсь, — сказал Кит вдруг спокойно. — Это я так пошутил. Настроение у меня, понимаете, весёлое.

— Молодец, — одобрил его, взявшего себя в руки, Смерч.

Всё-таки Смерч настоящий командир. Никто другой, пожалуй, не смог бы так приободрить всех нас. Я представил себя настоящим, бравым космонавтом, которому стыдно трусить. Действительно, мы забрались в такую даль, о какой и не мыслили те, обожжённые космическими ветрами, герои. И слабость, казалось, отступила, не страшна гравитация.

— Вам привет от посла, — сообщил с корабля Здешний. — Он сказал, чтобы вы ничего не боялись и не сопротивлялись. Они вам не навредят. По крайней мере, я так понял его болтовню.

— А мы и не боимся.

— Не забывайте, я всё слышу и вижу. Кое-кто из вас плакал.

Что за вредный механизм этот Здешний! Любой другой знал бы хоть немного о такте. Но он нас приободрил.

— Здешний, если с нами что случится, убейте этого посла. Сообщи ему. Думаю, жизнь ему дорога.

— Его не так запросто убить. Не думаю, что наше оружие его пробьёт. Он же крепче всего, что я знаю. Захочет, всех тут перебьёт, всё сломает и в космос выпрыгнет. Не стану я ему угрожать.

Вертолёт летел мягко и тихо. Внутри не слышалось, не чувствовалось вращение винтов. Винты эти не просто вращались, как на земных вертолётах. Они ещё работали подобно птичьим крыльям. Совершали весьма сложное движение. Трёхногие не искали простых путей. Погрузчики на ногах, машуще-вращающиеся лопасти — что же ещё они выдумали? Изыски технологии — не следствие ли это трёхногого и многопалого строения?

Сели. Нас вынесли погрузчики. Увезли нас далеко от экватора. Тут всё было в зарослях кустарника. Трёхногие не стремились к порядку. Кустарники разрослись как придётся, повсюду валялись их засохшие рыжие листья. Дороги без какого-либо покрытия, просто протоптанные, проезженные полосы серой земли. Строения походили на земные: стены и крыши. Как традиционные африканские хижины они не имели углов, круглые или овальные. Куполообразные жёлтые крыши отдавали глянцем, сделанные из чего-то вроде стекла. Стены, на вид шероховатые, грязно-белые, сероватые, в них чувствовалось присутствие тривиальных строительных материалов, вроде мела, гипса или извести.

— Такая цивилизация, а до асфальта не додумались, — заметила Пантера.

— Думаю, они, как отошли от колеса, так и забросили покрывать дороги, — предположил Стратег. — Колесо у них должно было быть, как самый простой помощник в перемещениях. Эти ноги требуют довольно высоких технологий.

— А автомобили? Мы их видели сверху. И ногами так не разогнаться, как на колёсах, — сказал кто-то сипло, должно быть Кит, потерявший из-за истерики часть голоса.

Да и переговорные устройства скафандров, их акустика вносили в речь дополнительные тона.

— Уверяю тебя, автомобиль на ногах может запросто обогнать колёсный, — возразила Пантера. — Главное, правильно сообразить технику бега. И при этом не надо тратить уйму сил и средств на содержание дорог.

Не знаю, как автомобили на ногах, а погрузчики с ногами несли нас довольно плавно и споро. Следом семенили трёхногие.

— Эти ребята имеют развитый вестибулярный аппарат. Я сверху видел, как они бегают: крутясь юлой. С тремя ногами только так, — Стратег пытался отвлечься болтовнёй.

— Если они попытаются принести нам вред, мы должны организовать сопротивление, — перебил его Смерч. — Наши коммуникаторы могут быть отключены, но если мы увидим, как кого-то станут выколупывать из скафандра, резать живот и всё остальное, действуем разом.

— Что мы сможем сделать? Без оружия, — это точно Кит.

— Подручные средства, мало ли что там будет. И сами наши скафандры тоже оружие, в них мы можем наносить сокрушительные удары, а также быстро бегать. Надеюсь, все хоть немного привыкли к гравитации?

К гравитации мы не привыкли. Когда тебя суют из огня да в полымя как-то не до привыканий. По крайней мере, у меня голова гудела ещё пуще, а сил в руках и ногах оставалось ещё меньше. Тут не то что драться и бегать, пусть и усиленным механикой скафандра, встать бы просто на ноги.

Нас внесли в один из домов. Большую лабораторию или завод: кругом установки и оборудование, всё подчинено специфической концепции технологии трёхногих. Уложили на пол. Пол и стены внутри были из того же жёлтого стекловидного материала, что и крыши, потолки отсутствовали, лёжа на спинах мы видели изнаночную сторону купола крыши, всю в крепящих рёбрах.

— Здешний, посол не может тебе сказать зачем мы здесь? — спросил Смерч. — Что-то мне кажется будто нас собираются препарировать.

— Всё хорошо, — ответил Здешний, — ничего не бойтесь.

— По-моему, он заодно с ними, — прорезался голос доселе молчавшего Руки. — Не надо его слушать.

Он и Беркут не особо любили болтать, впрочем, как и я сам, что само по себе неплохо, так как ничего ценного мы сказать не умели, создавали бы лишний гвалт. Вот и эта мысль лучше бы оставалась в голове. Лиц друг друга мы не видели, только слышали голоса из динамиков скафандров, и всё равно по продолжительности наступившего молчания, быть может еле слышному дыханию, которое отфильтровывала передающая система, очевидно представились скроенные нашими умниками мины.

Я сел, отчего кувыркнулось в голове, огляделся. Нас выложили ровным рядом. И увидел я пятерых: одного слева и четверых справа.

— Кого-то не хватает!

— Кого? — спросил Смерч.

— Откуда я знаю. Скафандры одинаковые, а стёкла светоотражающие.

— Это не стёкла, — встрял Стратег.

— Устроим перекличку, — сказал Смерч. — Стратег!

— Здесь.

— Пантера!