Степан Разин. Казаки

Иван Наживин

Роман известного писателя Русского Зарубежья И. Ф. Наживина (1874–1940 гг.) «Степан Разин» («Казаки») является знаковым. В нем автор с огромной эпической силой показал трагические события, произошедшие во времена, когда конфликт между властью и подданными достиг апогея, создав яркий, правдивый образ Степана Разина, которому суждено было впервые в истории России зажечь пламя народного восстания против существующей общественной системы.

X. Васькина песня

На зорьке отплыть не удалось: всё было пьяно и храпело на все лады под заборами, в канавах, на берегу, в крапиве, кто куда попал. Степан, стиснув зубы, бешеными и с перепоя красными глазами смотрел на это поле битвы и был бессилен что-нибудь сделать. Отвалить утром или отвалить вечером разницы большой в том не было, но страдал авторитет его, вожака, страдала воинская дисциплина. И когда, наконец, рать его пробудилась, поднялась, лохматая, воспалённая, вонючая, он собрал всех на берегу, у стругов, и крикнул:

— Ребята… У запорожцев, вы знаете, есть обычай: кто на походе напьётся — смерть. В нашей станице так не повелось: нечего зря вериги на себя надевать. Но только вот ежели ещё какой сукин сын у меня на походе насосётся до риз положения, так, что в дело годен не будет, — в куль и в воду…

— Эдак кулей не напасёшься… — сверкнул своими зубами Ивашка Черноярец. — Можно и без куля…

— Можно и без куля… — согласился атаман. — Поняли? — крикнул он строго. — Идти за собой я никого не неволю, а ежели который пошёл, так помни, что атаманом — я…

Пьяная орда невольно подтянулась.

— А теперь — за дело… И живо у меня поворачивайся!..

Казаки, которые умывшись, а которые и выкупавшись, живо взялись за приготовления к отъезду.

— А я к тебе, атаман…

Степан обернулся: перед ним — Серёжка Кривой.

— Ну?

— Не пойду я на море за зипунами… — сказал Серёжка угрюмо. — Зипунов и у ляхов много, и ещё почище твоих персидских будут… Казакам надо теперь на Сечу держаться, а оттуда — к ляхам в гости, чтобы начисто ослобонить мир православный и от ляха, и от жида… Я ворочаюсь на Дон, соберу там молодцев и айда…

— А мне чёрт с тобой… — равнодушно сказал Степан. — Как хошь, так и делай. А мы пока что на Яик. Ежели скоро в Сечи будешь, передай атаману Серку, что на Яик-де пошли казаки… Ну?… — крикнул он на струги. — Скоро ли?

— Готово!.. Все готовы… — раздалось со всех сторон. — Можно плыть…

Степан небрежно кивнул головой Серёжке и подошёл к отцу Евдокиму и Петру, которые с казаками не шли.

— Ну, — проговорил он, — мы в путь, и вы тут долго не чинитесь, а идите по своим делам… Вот, — достал он из-за голенища какую-то грамоту, — передайте это там кому нужно… Да смотри не всыпьтесь…

— Передадим, ладно… — сказал отец Евдоким. — А вы не забывайте там нас, грешных, а ежели случай будет, поминки пошлите нам какие поскладнее… А мы тут за вас Бога помолим… — широко осклабился он.

— Ну, ну, ну… — сердито оборвал его атаман. — А ежели услышите, что назад идём, — тише прибавил он, — не зевайте… Иной раз языком можно сделать больше, чем саблей…

— Ну, учёного учить только портить… — подмигнул отец Евдоким.

— А всё же опять скажу: не на низ нужно бежать тебе, атаман, а наверх… — проговорил Пётр с сияющими глазами. — Зря время теряешь…

— С колокольни оно виднее… — отвечал Степан. — Я за руки тебя не держу: собирай всю ватагу и иди наверх…

— Ну, это толков не будет, если все мы в разные стороны потянем… — угрюмо ответил Пётр. — Я, будя, подожду лутче…

— Посмотрю, что яицкие казаки надумали… — сказал Степан. — Федька Сукнин давно уж всё письмами зовет туда… Ну, однако, долгие проводы — лишние слёзы… Прощайте покедова…

Он прыгнул в свой струг.

— А где же Замарай? — нахмурился он, заметив, что на месте Тренки Замарая на вёслах сидит беглый Чувашии Ягайка, широкоплечий, волосатый парень с лицом каменной бабы и звериными глазками. — Или в кабаке за бочкой завалился?

— Замарай отказался начисто… — засмеялся один из гребцов. — Я его ночью ещё повстречал, как мы со стрельцами пили. Нет, грит, на такое душегубство я, грит, не ходок, тады, грит, я лутче назад, на Москву подамся, грит… Совсем перепугался парень…

— А, ну, чёрт с ним… — бросил Степан. — Отваливай!.. Выходи на стрежень…

И атаманский струг бойко пошёл широкой блещущей рекой. За ним выровнялись ещё стругов тридцать. Пограбленные насады были брошены. Вдоль берега стояли царицынцы и криками провожали добрых молодцев в далекий путь, и не одно сердце затуманилось думкой: эх, что и я не решился всё бросить и последовать за удалыми?!. И Ивашка Черноярец не раз украдкой оборачивался на хоромы воеводы, — там, у теремного окна, белелось что-то, и было в этом светлом, тающем вдали пятне много сладкой грусти-тоски. И Пелагея Мироновна всё стояла, всё смотрела, всё не могла уйти и не обращала никакого внимания она на то, что совсем уже оживший воевода её всё по сеничкам подожком постукивает: уж доберусь-де, я до вас, дайте срок!..

Васька-сокольник блаженно щурился в солнечные шири. То, что он вокруг себя видел, не было похоже на его давнее, так его манившее представление о степи вольной, — зелёная ширь бескрайняя, неизвестно куда убегающая путь-дороженька и одинокая, тоскующая берёзка белая при ней, — но и это было очень хорошо. И в его широко раскрывшейся душе как-то сама собой песня складывалась. Много он песен сложил так — сложит и позабудет…

Казаки, точно желая загладить ночную гульбу и беспорядок, усердно пенили вёслами широкую Волгу, и радостно вдыхали эти обнажённые, мохнатые, как у зверей груди, свежий, пахнущий солнцем, водой да далью ветер, и теплились их сердца смутной думкой о предстоящих подвигах воинских, о добыче богатой, о вольной волюшке… А на переднем, головном струге, на носу, сидел, глядя вперёд, атаман, и странное свершалось в его горячей и сумрачной душе: все эти сотни людей — всего в станице было до тысячи трёхсот казаков — были уверены, что он их ведёт, а он смутно, но несомненно чувствовал опять, что его самого ведёт какая-то глухая сила, которой он не может сопротивляться. Большею частью, в минуты шума и всяческой суеты, и он чувствовал себя вожаком, что-то решающим, что-то приказывающим, но стоило ему, как теперь вот, затихнуть на некоторое время, как снова появлялось это глухое ощущение какой-то руководящей, гонящей его в неизвестное силы, как гонит верховой ветер эти его струги с надувшимися парусами: со стороны смотреть — струг везёт казаков, а на самом деле сам струг увлекается вперёд сильным течением стрежня и ветром, который неизвестно откуда и почему приходит и куда и зачем уходит… И это вот ощущение зависимости от чего-то тайного, но несомненного и заставляло атамана хмуриться, и недоумевать, и испытывать неясное, жуткое чувство обречённости…

Конец ознакомительного фрагмента.