Весёлые пилюли смехотерапии

Иван Макарович Яцук, 2018

В очередную книгу известного украинского писателя-юмориста Ивана Яцука вошли, как новые юмористические произведения, так и юморески из прошлых сборников, полюбившиеся читателям. Все они написаны оригинально, увлекательно, с большой выдумкой и даже озорством. Веселые истории, фельетоны, памфлеты, юморески помогут в тяжелые для вас моменты жизни поднять настроение, снять напряжение трудовых будней, выйти из депрессии, если вы чем-то удручены, и заменять дорогие психотропные лекарства, не всегда безопасные.

Ох, рано…

Сейчас, братцы, я хочу рассказать вам о нашей доблестной охране. Но не о всей охране — охрана, как известно, очень велика. Боже упаси, брать на себя такой тяжкий труд. На это есть классики, способные подниматься до глубоких обобщений; на это есть большие литературные формы, как то: эпосы, эпопеи, трилогии, романы, на худой конец, вместительные повести, близкие к роману по объемам и количеству персонажей.

Нет, у меня лишь небольшой рассказец, да и тот не обо всей охране, а только о маленьком частном случае. Ну, например, об охране некоего молокозавода, дай бог ему стоять сто лет и не расхищаться. Товарищи заводчане, заранее извините меня, сирого. Это я так, для блезиру. У вас, наверно, отличная охрана, и не бывает записок от начальства, и никто не выпивает на рабочем месте, и даже совсем отсутствуют докладные от материально-ответственных лиц, что, мол, там-то и так-то были нарушены пломбы и замки. У вас, естественно, этого ничего нет, потому что вообще быть не может ни при каких обстоятельствах. А я ни с того ни с сего вдруг приплел какой-то молокозавод, неизвестно где и как расположенный, и тем самым навожу тень на плетень.

Еще раз истово извиняюсь, но надо же кого-то припрячь для фантазии. Рыбокомбинат назвать, что ли? Так и рыбокомбинат можно обидеть. Его хоть и признали банкротом, но люди там имеют высокое понятие о чести, и чтоб там что-нибудь такое-этакое сомнительное — ни-ни. Конфетную фабрику тоже назвать не могу, потому как ворованным шоколадом у нас на рынке не торгуют, а только из-под полы показывают всякие деклассированные элементы, достойные хулы и порицания. У конфетной фабрики экспорт в десятки стран мира, микроскопы, рефрактометры, люди в белых халатах — разве там уместны какие-то недочеты в охране? Если и случается небольшая пересортица мускатного ореха с орехом греческим, или вместо обоих орехов в « Метеорите» вдруг ореховая скорлупа обнаруживается — так разве это тема для обобщений? Нет, о кондитерах больше ни слова, руки прочь от кондитеров, не сметь позорить честные имена и фамилии.

Или возьмем мясожиркомбинат. Никакой общественной собственности на орудия и средства производства. Акционерное общество, личная ответственность. Совет акционеров во главе с независимым председателем родом из Киева с пятью заместителями на все случаи жизни. А над ними наблюдательный совет. Письма, телеграммы в Киев и назад, факсы и телексы — и во всем строгости ужасные, никакой поблажки расхитителям. Охраны — видимо-невидимо, охранник на охраннике сидит и охранником погоняет. А сверху собственная служба безопасности, расследования, контроль. А еще сверху — ой-ой-ой. Что-то украсть? — вы о чем говорите, типун вам на язык; и думать забудьте, плохие мысли могут материализовываться. Муха не пролетит незамеченной, комар не проползет. Ну разве что КАМАЗ с прицепом ночью… Так это ж в кои веки бывает и все больше теоретически. А все-таки растащили, говорите? Ну это же ясно, как белый день — коварная, византийская рука Москвы, москали проклятые, для них даже шестнадцать постов охраны — чисто поле.

А руководство-то, руководство! Святые люди. Неподкупны, как Робеспьеры, Сен-Жюсты и прочие Цурюпы, истинный вам крест. Голодают, но зернышка макового в рот не возьмут без разрешения начальства. Только с его разрешения. А как убиваются, что им только один мясожиркомбинат достался, а не два и не три! Прямо лоб себе побивахом. А что бессребреники, что истина дороже им всяких Платонов и друзей — так уж и говорить не приходится. Друга, коллегу не угостят фальсифицированной сосиской — а вдруг растрата?! Пятно на репутацию, горе-горюшко-то какое, позор, посыпай голову пеплом, подавай в отставку немедленно. Только вот на кого комбинат бросишь — это лишь и держит на месте, общественная польза превыше всего. Один прямо так и сказал: ничего не попишешь, уж таким меня мать родила, чтоб за дело народное стоять. Счастливая мать и счастливые ее предки также.

Ну да ладно об этом комбинате. Еще подумают, что там охрана хуже, чем у других. Ничуть не хуже и не лучше, такая же безупречная, как и везде. Возьмите вы всякие СМУ, РСУ, ССУ и прочие технические учреждения. Там хмурые, озабоченные бухгалтеры, сметы, поправки и коэффициенты на влажность, мороз и летнюю жару. Попробуй там исчезни завалящий кирпич — сразу в сметах прореха, дом высотной постройки останется без этого несчастного кирпичика мироздания, а это уже недострой со всеми вытекающими последствиями для банков, гаражей с удобствами, дач, вилл, и прочих подсобных помещений. Видите, насколько все это серьезно, а вы, понимаете ли, шьете какие-то шуры-муры с охраной. Не надо этим раскидываться походя.

Я полностью разделяю заботу о чистоте рядов нашей охраны и потому возьму абстрактное предприятие с абстрактной же охраной, засекречу все выходные данные. Будем работать втемную, инкогнито. Не будем переходить на конкретные личности, чтоб никого не обидеть зря подозрительными ассоциациями.

Итак боец икс некой охраны игрек рассказывает:

Сначала я в родном своем колхозе в бригаде полеводов был. Потом в армию. Когда дембельнулся, в полеводы не захотел, и меня пристроили в эту самую…как ее… пенитенциарную систему. Я долго язык ломал, называя знакомым место службы, и никак не мог взять в толк, чем я буду заниматься, потому что, кроме как окучивать овощи, я ничего не умел. Но оказалось, что это система, где исправляют ошибки перед обществом за то, что плохо прятали концы в воду или не успевали их спрятать вообще. Или может так кому-то надо было.

В этой хитро названной системе я занимался в подсобном хозяйстве и продовольственной службе. Так сказать по профилю предыдущей деятельности. Я старался, как мог, но хрюшки, которых мы выращивали, имели подлую природу куда-то бесследно исчезать, а вместо них появлялись бумаги, где туманно упоминались «недоопорос, плохое качество кормов привели к тому что… просим на основании вышеизложенного списать… единиц поголовья…». Вот за эти списания меня, как свидетеля этих мрачных событий, и выставили за ворота указанной системы с твердым наказом держать язык за зубами, как будто его можно держать еще где-либо. Первое время я все-таки постоянно щупал язык: есть ли он за зубами, но язык не свинья, он постоянно был при мне, и я постепенно успокоился.

С какой песней, то бишь формулировкой мне приказали маршировать на выход, точно не скажу. Скажу только, что остался в городе N и стал искать работу. Уже семья, дети. Куда ни ткнусь — смотрят в трудовую, сумрачно качают головой и «Извините, вакансий пока нет». Что-то мне шельмы эти зоновские написали не то.

Наконец взяли в охрану. Прочитали инструкцию, определили маршрут, выдали робу, карабин, кое — какие харчи в счет будущей зарплаты.

— Сколько оклад? — спрашиваю.

Вижу, начальство замялось, потеряло фасон и отвечает с растерянной улыбкой:

— Сколько получится. Повременно.

Повременно так повременно. Дежурю. Месяц дежурю, два дежурю. Три. Получки нет.

— Как с оплатой? — спрашиваю опять с маленькой смелостью, так как слегка принял на грудь для большей убедительности.

— Денег на счету пока нет, — говорит начальник охраны и отводит глаза в сторону.

Ладно, жду, когда мыло на счету появится. Опять дежурю. Наконец выдали полтинник. И опять три месяца — ни гу-гу. Ну как платите, так и работаем, рвения особого не выказываем. Пришел на смену, замки проверил — и на боковую. Отхрапел двенадцать часов — сдавай замки и пломбы, целые и невредимые. А чего и воровать-то. Склады такие хилые, невзрачные — смотреть не на что. Что там можно умыкнуть? Ну и дыры везде, крыша течет. Если что и возьмут — я не виноват, я замки охраняю, пломбы стерегу, а за здания я не ответственный. Стукнуло восемь часов утра — шабаш, домой.

Ну а дома все хотят жр…ну есть. И не отвертишься и не захрапишь. «Понимаешь, Зин, начальство…тово…отнекивается…». «Вот и я буду отнекиваться», — заявляет жена и проносит тарелку мимо, не говоря уже про ночное.

Опять иду к этому, как это у них называется, руководству. Кабинеты чистые, светлые, паркеты, компьютеры, секретарши длинноногие. Начальство сидит важное, сытое, холеное, как татарский хан, и на отсутствие мяса в борще, видать, не жалуется.

— Когда же? — спрашиваю.

— Надо сперва налоги заплатить, а уж потом…

— А налогов много еще?

— Пока на месяца три, но еще будут расти. Еще пенсионный фонд, электроэнергия… — и бумажками шр-шр и в трубку: — «Алло-алло”, — очень все, значит, заняты, прием окончен.

Ну не буду же я лезть в драку: еще попадешь в эту самую пенитенциарную систему, только по другую сторону сетки. Поворачиваю оглобли и иду ни солоно хлебамши куда глаза глядят и ноги несут. А куда несут ноги, когда ими никто не руководит? Правильно, к другу закадычному.

Надо сказать, человек ума государственного. Только постоянно этот ум алкоголем глушит — иначе, говорит, еще труднее жить. Помните, раньше «Голос Америки» глушили? «ш-ш-ш…Леонид Ильич полностью…ш-ш. др-др…говорят, товарищ Суслов категорически настаивал…ш-ш-ш». Ну и так далее. Короче, горе от ума, известное дело. Но ум все-таки пробивался лучше, чем тогда «Голос Америки». «Я с виду сер, — любил говорить дружаня, — да черт у меня не весь ум съел». Человечище. Изощрился до того, что стеклобоем и макулатурой стал на две бутылки ежедневно зарабатывать. Полторы отдавал в семью, а половинкой хлорировал мозги от всякой душевной заразы.

Рассказываю я, значит, Платонычу свою Одиссею, а он так умно, так ласково смотрит на меня, как Ленин на ходоков из народа, и спрашивает, аки Иисус Христос апостола:

— Храпишь на посту?

— Храплю, а что мне делать при такой зарплате?

— Это я могу храпеть, — он отвечает государственно, — я уже сегодня три коробки из-под телевизоров сдал и две — от стиральных машин, а также мешок бутылок из мусоропровода выудил. Я могу спать. А тебе, мил человек, спать не по чину. Ты действуй от противного: тебе не платят, а ты работай, то есть смотри в оба; тебе не платят, а ты еще усердней шарь по сторонам. Делай, как я учу, через неделю доложишь. А сейчас я тебя угощаю.

Отпускает же бог человеку. Ума — палата, как пить дать, палата, даже больше — дворец, Межигирье ума. Если у нас у дворника столько смальца в голове, то сколько же его должно быть у министра? Или менять их местами, что ли? Но бывает, конечно, так, что и у дворника мозги куриные, не говоря уже о министрах. Посмотрел я на Платоныча молитвенно и пошел учиться.

Ночь стою на часах, как у Мавзолея, вторую стою, во все глаза зырю. Ничего не проглядывается обнадеживающего — темная ночь, тускло звезды мерцают. Неужто, думаю, напутал что-то Платоныч от избытка умственных возможностей. Ему хорошо умничать — у него мусоропровод под боком, и не надо ночами бдеть, а тут смотри, ходи, последние ботинки бей. А может, Платоныч посмеяться надо мной вздумал? Это ему дорого обойдется. Одной «Русской» тут не отделается.

Ладно, кумекаю, бог троицу любит. Да и в сказках все главное в третью ночь совершается. Подежурю еще одну ночку. Если и опять фанера над Парижем — тогда Платоныч упадет в моих глазах ниже плинтуса.

Стою третье дежурство. Опять одни звезды и луна, дело движется к полночи, глаза слипаются, так и хочется плюнуть на все и завалится набок. Но креплюсь, надеюсь на интеллект Платоныча — не может ведь подвести такой человек, который из ничего делает деньги. Вдруг слышу: шаги, кто-то мягко ногу ставит. Я — за угол и наблюдаю. Стоп, Степан Тимофеевич, завскладом. Одиннадцать часов ночи, с чего бы это? Огляделось воровито материально-ответственное лицо — и ключ в замок. Тихонечко открыл дверь и скрылся в недрах склада. Через некоторое время появляется с мешком за плечами, тать эдакий. Ну я здесь и решил: пора.

— Стоп! — кричу, — стрелять буду. Кто такой?

Хотел, было, воришка припустить, но мешок чижелый.

— Ты чего орешь? — часто дыша, говорит Степан Тимофеевич. — Не видишь, что ли, завскладом это. Пришел проверить, как склад охраняется. Ну и кое-что взял, чтоб зря время не терять. Вчера в магазине купил, да не было времени домой отнести.

— Нет, — отвечаю, — дорогой Степан Тимофеевич. Это днем вы завскладом, а ночью вы — вор, и я сейчас сдам вас в полицию. Там будете объяснять, где и что вы купили. Поворачивайтесь — и вперед. Шаг влево, шаг вправо — побег, открываю огонь на поражение. Кстати, что там у вас в мешке?

— Да ничего хорошего. Красочка, импортная, — елейно отвечает Степан Тимофеевич. — Сэкономил немного. Тебе, я думаю, тоже понадобится. И ты возьми штуки три-четыре.

Я взял пять банок, больших. И строго предупредил, чтоб больше такого не повторялось. Толканул по сходняку. Перед следующим дежурством я уж крепко выспался. Бдю. Слышу: опять шаги, присмотрелся — заместитель начальника охраны.

— Стой, кто идет?

— Это я. Здравствуй, Дерюгин, бодрствуешь?

— Так точно, товарищ начальник.

— М-да, хорошо, молодец, — говорит, — а сам губы недовольно жмет. Походил-походил, потом опять ко мне, но уже доверительно:

— Бацнешь для сугреву, — и показывает чекушку самогону.

— Никак нет, товарищ начальник, на посту не положено.

— Ничего, — успокаивает шеф, — дежурство идет нормально, спокойно, можно и хлебнуть, при нашей-то жизни.

— Ладно, — говорю, — давайте, я ее через полчаса оприходую.

Отдал мне зам чекушку и ушел, а перед тем похлопал меня по плечу:

— Если и соснешь, то ничего. Я тебя подстрахую.

В какой другой раз я бы запросто заглотнул, но ведь сам Платоныч научал не дремать, а я в последнее время таким к нему доверием проникся, что стал подозревать: а не мессия ли он, переодетый в рубище дворника? Потому категорически приказал себе не искушаться. Жду, что будет дальше. Проходит час. И снова появляется зам. Я сделал вид, что сплю беспробудно. Он даже за плечо меня потряс — я только сладко чмокнул губами. А сам думаю: ах ты змея двухметроворостая, бойца охраны вздумал обмануть? Стража и гаранта сохранности? Нет, не выйдет.

И вот еще через несколько минут: ш-ш-ш — гравий под шинами шуршит. Подъезжает «мерс» грузовой — и к складу. Выходят из машины мой зам и еще кто б вы думали? — один из тех, кто вечно занят, кто бекает в трубку, когда речь заходит о зарплате. Склад без зазрения совести открывают и давай отедова таскать шикарный линолеум, сантехнику импортную, стиральную машину запечатанную.

Я жду. Как охотник зверя, пока он ни приблизится на расстояние выстрела. Вот они пломбируют опять склад, закрывают дверцы «мерса», и тут моя очередь:

— Стой на месте, стрелять буду без предупреждения, — и карабин на них. — Руки за спину, в колонну по одному.

Подельник хмуро смотрит на зама: мол, что за мансы?

— Ты что, Дерюгин, — кричит тот, боясь сойти с места, — почему не спишь?

— Я на боевом посту, — сугубо официально отвечаю, — и согласно инструкции обязан вас арестовать как расхитителей акционерного имущества.

— У нас все законно, — обращается ко мне старшой, — вот накладная выписана. Не хотелось только людей дразнить… время такое сложное…вот и решили ночью…

Подает мне документ. Я его внимательно разглядываю.

— А почему штампа «оплачено» нет? Липа выходит?

— Ах, да, в спешке забыли, завтра поставим. Кстати, какая у вас задолженность по зарплате?

— Четыре месячных оклада.

— Вот и хорошо. У нас наконец появились некоторые средства. Подойдете завтра в кассу — получите. И, кстати, Владимир Сергеевич, объявляю благодарность вашему бойцу за бдительность при исполнении служебных обязанностей. Это же надо — обнаружить отсутствие штампа в полночь при слабом освещении луной! Выдать премию в размере оклада.

«Пока вас не поймаешь на горячем, — думаю, — никакой премии не дождешься».

После этого у меня все пошло, как по маслу. Степан Тимофеевич стал своим человеком: сам тащит, а я тут как тут. С карабином и при исполнении. Начальник и зам ставят меня в пример, ну и кое-когда просят меня сделать отступление от инструкции. Я иду навстречу, но с чувством моральной борьбы с собой.

Я стал апостолом у Платоныча. Жду, что вот-вот он объявит о настоящей своей миссии.

— Всяк сверчок знай свой шесток, всяк дятел — свое дупло, и всякое органическое соединение, эстетически выражаясь, — свою прорубь. Ты бди-бди, да не забуривайся, — учил меня Платоныч, — иногда не грех и проспать. Начальство не любит излишнего рвения ни в чем, служение начальству не терпит суеты.

Святая правда. Как он был прав; боже, как он был прав! Ну почему мы не ценим пророков в своем отечестве?! Мне бы и следовать его заветам. Так нет же, слаб человек. Я уже из долгов вылез, даже накапливать стал, жена меня зауважала, за столом первому подает. Да где-то перестарался я, перегнул палку, как говорил наш мудрый Платоныч, мало спал на посту — жадность заела.

Короче, повысили меня и перевели охранять бухгалтерию. А там одни бумаги. Бдел я, бдел, но никто за бумагами ночью не приходил. Теперь надо опять с Платонычем советоваться. Этот великий человек снова что-нибудь придумает, как в этих обстоятельствах заработать на хлеб с маслом.