Тень Азраила

Иван Любенко, 2014

Июнь 1914 года. Накануне Первой мировой войны Климу Пантелеевичу Ардашеву вновь предстоит оставить тихую семейную жизнь в Ставрополе и отправиться – кто бы мог подумать – в Персию! Произошло ужасное преступление – убит второй секретарь российского посольства. Есть подозрения, что это дело рук исламских фанатиков. Ардашеву предстоит не только найти настоящего убийцу, но и выяснить, куда пропали полмиллиона рублей, выделенные на строительство православного храма в Тегеране.

IV

Клим Пантелеевич потянулся за чашкой кофе. Сделав два маленьких глотка, он поставил фенджану на стол. В памяти вновь всплыли воспоминания недавних событий.

…После злодейского и бессмысленно жестокого убийства в 1829 году полномочного министра при шахском дворе статского советника А.С. Грибоедова здание Русской императорской миссии было выстроено на новом месте.

Русский посол, тайный советник Хворостовец, происходивший из дворян Полтавской губернии, встретил Ардашева очень приветливо. Лысоватый, среднего роста господин пятидесяти двух лет с открытым и приветливым лицом, с густыми усами и бакенами без всяких условностей шагнул навстречу вновь прибывшему дипломату и протянул руку. С первого взгляда было понятно, что Клим Пантелеевич произвел на него благоприятное впечатление.

Надо признать, что статский советник выглядел безукоризненно: черный двубортный сюртук с бархатным воротником, обрамленный серебряными знаками с изображением двуглавого орла на венке из дубовых и лавровых листьев, двумя рядами серебряных пуговиц, брюки, жилетка-пике, белоснежная сорочка и черный шелковый галстук; фуражка с козырьком из черного сукна с вишневой выпушкой, которую он держал в руках, невысокие сапоги без шпор и шашка офицерского образца — в Персии носить таковую дипломатам дозволялось — ему особенно шли.

Да и сам посол статскому костюму предпочитал одежду из своего дипломатического гардероба. Его облачение отличалось от сюртука Ардашева лишь генеральским продольным шнуром, соответствующим званию тайного советника. После короткого рукопожатия он указал Ардашеву на кресло.

Усевшись, Клим Пантелеевич, вынул из бювара лист гербовой бумаги и протянул посланнику.

— Велено передать вам. Здесь, ваше превосходительство, указаны мои полномочия.

Хворостовец надел очки, прочел и, положив лист на стол, изрек:

— А по мне так и устного сообщения хватило бы. Ну да ладно, — он махнул рукой, — им, на Певческом мосту, видней… Стало быть, начнете расследовать убийство Раппа… Да-с, только непосвященному в теперешнюю персидскую действительность может показаться, что дело сие простое… Обстановка накаляется с каждым днем. Недавно напали на нашего вице-консула в Кянгавере. Господь смилостивился — надворный советник Еремеев чудом жив остался. А вот британского консула в Исфагани убили. Покойный англичанин был очень энергичен. Даже сумел перетянуть на свою сторону вождей двух местных племен. В случае войны они обещали не нападать на британцев. Туркам, да и немцам, это, естественно, не понравилось. В назмие^[41] объявили, что, мол, преступник пойман; злодей во всем сознался, но при попытке к бегству был застрелен. Им оказался какой-то нищий. Сдается мне, что бедолагу попросту приговорили стать «убийцей». Вот и с Генрихом Августовичем, уверен, не так все просто… Не спорю, деньги пропали немалые: полмиллиона рублей золотом и бумагами. Однако никогда еще русских дипломатов здесь не грабили. Убивали? Да, еще со времен Грибоедова. Но не грабили. Господин Рапп был очень осторожный человек и кого ни попадя в свой дом не впускал. А ведь Байков, когда ему надоело ждать, стал стучать в дверь и заглядывать в окна. Там и труп разглядел. А дверь полицейским пришлось взломать… Следовательно, получается, что убийца, уходя, дверь-то за собой замкнул, так? Вы согласны? — он воззрился на Ардашева.

— Безусловно.

— Вот и я про то же, — горестно вздохнул посол, — ничего не ясно. Ничего.

Помолчав немного, он осведомился:

— А позвольте узнать, какие у вас имеются соображения?

Статский советник пожал плечами.

— Пока самые общие. Во-первых, персы — народ богобоязненный. На такое преступление могут отважиться лишь самые отчаянные душегубы. Шариатский суд жесток. К нему привыкли за века. И хоть теперь действует суд светский, но до сих пор на площадях палачи за первую кражу отрезают лотам^[42] палец до сустава, за вторую — рубят руку, а за третью — ногу; непокорным шаху отрезают носы, а особо неисправимым преступникам вспарывают животы. Я уж не говорю про битье бамбуковыми палками по пяткам. Ну и во-вторых, если представить, что они забрались каким-то образом вовнутрь, зарезали Раппа и вскрыли сейф, то, получив такую баснословную сумму, они, поверьте, бежали бы со всех ног и ни о каком ключе и не помышляли бы. А то ведь дверь входную замкнули. Стало быть, действовали обдуманно и, если хотите, дерзко.

— Вот-вот, именно, дерзко! Это вы точно подметили. Вы считаете, что это дело рук иностранцев?

— Вполне возможно. Но и местных жителей я бы не стал сбрасывать со счетов. Впрочем, не стоит мои рассуждения принимать всерьез. Это всего лишь дорожные раздумья, не больше.

— Что ж, вижу вам по силам любые ребусы и шарады. А их, мне кажется, здесь встретится немало. Да и не только в этом деле. К сожалению, день ото дня в Персии становится все тревожнее. События не ждут нас, а опережают…

Массивные напольные часы из красного дерева пробили десять раз. Они сделали это натужно и вяло, будто исполнение ежечасной обязанности им давно наскучило.

Посол поднялся и проговорил извинительным тоном:

— Простите, мне надобно навестить французского посланника.

Встал и Ардашев.

— И еще, — хозяин кабинета отвел глаза в сторону, — если вы планируете остановиться в посольстве, то я, к сожалению, смогу предложить вам только одну комнату.

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, я привык жить анахоретом. Да и в городе делается невыносимо жарко. Я подыщу что-нибудь в Шах-Абдуль-Азиме.

— Лучше, пожалуй, в Зергенде, рядом с нашей летней резиденцией.

— Да, вы правы, там будет удобнее.

— Вот и прекрасно, — улыбнулся Иван Яковлевич, — будем соседями. Возьмите Байкова и «Форд». Пусть он покажет вам подходящие особняки. А вообще-то, если вам понадобится провожатый с автомобилем — не стесняйтесь, Митрофан Тимофеевич отныне в полном вашем распоряжении.

— Благодарю вас.

— А вы, замечу, хорошо знаете Персию.

— Я служил здесь, почти десять лет назад.

— Да-да, мне что-то об этом говорили. Вы подали в отставку и вновь вернулись…

— Что поделаешь. Как сказал один восточный мудрец: «Не вышло, как мне хотелось, а вышло, как Бог захотел».

— А вы весьма интересный собеседник. Я, знаете ли, люблю умных людей. Их на земле меньшинство. И потому они обречены коротать большую часть своей жизни в окружении дураков. Грустно, согласитесь. Заходите ко мне во всякое время, когда пожелаете. Честь имею кланяться, Клим Пантелеевич.

— Честь имею, ваше превосходительство.

Покинув посла, Клим Пантелеевич вернулся в комнату и с удовольствием переоделся все в тот же светлый костюм, в котором приехал. Шляпа и трость для него были более привычны, чем офицерская фуражка и шашка. По тогдашнему правилу парадный мундир дипломаты не были обязаны носить ежедневно. Это касалось лишь особых случаев, к которым, безусловно, относилось и представление вышестоящему начальству.

Оставшееся до конца дня время ушло на поиски дома. И в этом Байков оказал статскому советнику неоценимую услугу. Не успело небо озариться последними кроваво-красными всполохами, как подходящее пристанище нашлось. Им оказался (небольшой по российским меркам и огромный по местным) пятикомнатный каменный дом в Зергенде с источником воды, именуемым здесь «мерхеном» (бассейном), садом и верандой.

Так же быстро вездесущий драгоман подыскал Климу Пантелеевичу лакея по имени Ферох. Это был невысокий смуглый тридцатитрехлетний брюнет с хитрыми глазами, редкими усами и клиновидной бородкой. Издалека его можно было бы принять за подростка. Он, как и большинство персов, отличался словоохотливостью и, улыбаясь при каждом удобном случае, называл Ардашева «сааб»^[43]. В этот момент его радостное лицо со сросшимися на переносице бровями и прямым носом напоминало гасанабадский^[44] арбуз. Представляясь Ардашеву, Ферох с гордостью заявил, что у него шестеро детей и красавица агди (законная жена); не преминул также упомянуть о том, что за последние лет десять он сделал головокружительную карьеру от продавца айрана и мохаллеля^[45] до письмоводителя у нотариуса и даже газетного репортера. Хотя по его худощавости было видно, что ни одно из названных занятий не принесло ему сытой и спокойной жизни. О России он почти ничего не знал, за исключением того, что русские дамы, как и все европейки, не только ходят с открытыми лицами, но даже не закрывают руки и лодыжки, а иногда выставляют напоказ — о, прости, Пророк! — вырез на груди. При этих словах он закрывал глаза и мечтательно, будто собирался кушать шоле-зард^[46], проводил языком по губам. Ферох носил кола^[47], коричневый ситцевый кафтан с узорным поясом, служившим одновременно и карманами, шальвары и серые гиве. Он приходил утром и уходил вечером, если, конечно, у Ардашева подолгу не засиживались гости. А такое иногда случалось.

Первым статскому советнику нанес визит военный агент Кукота. О появлении русского серхенга^[48] Ферох доложил шепотом и передал визитную карточку.

— Проси, — велел Ардашев.

В дверях, как в картинной раме, возник подтянутый офицер лет сорока. Его внешность напоминала дамского угодника из нашумевшей фильмы «Жених по объявлению»: тонкие аккуратные усики пирамидкой, черные пронзительные глаза, прямой, слегка длинноватый нос, который совсем его не портил, волевой подбородок и зачесанные назад слегка набриолиненные волосы. В левой руке он держал два бумажных кулька.

Улыбаясь, полковник представился:

— Кукота Корней Ильич.

— Ардашев Клим Пантелеевич.

— А я с гостинцем. Как говорят на Востоке: с пустыми руками в чужой дом не ходят.

— Благодарю.

Клим Пантелеевич вынул бутылку араки и виноград с персиками.

— Как вы изволили убедиться из моей карточки, я прозябаю здесь в качестве военного агента. Страна — дрянь, людишки — плуты и воры, жара аспидская, скука и почти полное отсутствие нормального женского общества. Словом, ссылка. А тут известие: из столицы прибыл новый дипломат! И как же после этого не зайти, не познакомиться со счастливчиком, едавшим недавно «шансонеточку с гарниром» у «Кюба»? Согласитесь — грех!

— А вот этого блюда, Корней Ильич, признаюсь, мне так откушать и не довелось, — развел руками статский советник. — Недосуг было. А может, пройдем на веранду? Там не так душно.

— С удовольствием.

Дав указание лакею, Ардашев проводил гостя на айван.

Усаживаясь в плетеное кресло, полковник расстегнул верхнюю пуговицу белого кителя, положил на соседний стул фуражку и, оглядевшись, сказал:

— А у вас здесь хорошо. И дом большой, и даже бассейн мрамором выложен.

— Не хватает только фонтана, — улыбнулся Ардашев. — Как насчет коньяка?

— Не откажусь.

Помолчав немного, гость бросил внимательный взгляд на собеседника и как-бы мимолетом проронил:

— А вы, позвольте узнать, в каком качестве прибыли?

— Провожу расследование по факту убийства коллежского советника Раппа.

— Странно.

— Простите?

— А что тут расследовать? Все ясно: деньги пропали, а в арыке напротив дома местная полиция отыскала зира-бук^[49], которым душегубы и перерезали несчастному горло. Это почерк магометанских фанатиков.

— Вы считаете, что преступников было несколько?

— А как же! Ни у вас, ни у меня в одиночку не хватило бы сил справиться с Генрихом Августовичем. А вы поговорите с нашим доктором. Он, по-моему, успел осмотреть труп еще до того, как его увезли.

Появился Ферох с подносом. На столе выросла откупоренная бутылка араки, хамаданские персики, виноград тибризи, порезанные дольками наринжи^[50], плитка шоколада «Эйнем» и коньяк.

— Господи! Настоящий «Мартель»! А шоколад? Как вы умудряетесь сохранять его при такой жаре?

— А это все Ферох. Он держит его в погребе.

Ардашев наполнил рюмки и сказал:

— Ну что ж, предлагаю выпить за знакомство!

— Отличный тост!

Полковник причмокнул от удовольствия, закусил кислым апельсином, сморщился и, поймав на себе взгляд статского советника, проговорил:

— Примерно так реагируют на нас европейцы, когда русский медведь вылезает из берлоги и оглядывается по сторонам.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен. Нас не столько боятся, сколько опасаются. Кто знает, что можно ожидать от страны, где царит культ водки, кнута и православия. Где интеллигенция умиляется Достоевским, Толстым и Чеховым, а государь внимает советам неотесанного сибирского конокрада и прелюбодея. Парадокс, не правда ли? Мы говорим на разных языках, молимся разным богам, а клянемся в преданности одному-единственному императору. Россия — огромный Вавилон! Мы более азиаты, чем европейцы; мы ленивы и неповоротливы. Наши поступки не поддаются логике. И никакие, даже самые прозорливые, умы не в состоянии предсказать, что завтра предпримет эта дикая страна, когда в очередной раз протрет заспанные глаза. И от этого господам, живущим по обе стороны Атлантического океана, становится не по себе. Мы в их понимании сродни смерчу, землетрясению, извержению вулкана, которые могут в один миг снести города и целые народы — словом, все, что встретится на пути.

Ардашев слушал полковника с вежливым участием.

Военный агент закинул ногу на ногу, достал из серебряного портсигара папиросу и с удовольствием затянулся. Выпустив струйку дыма, он продолжил:

— Знаете, я давно болтаюсь за границей и неплохо научился понимать этих немцев, французов, англичан… Они привыкли к спокойной, сытой и культурной жизни: цветник перед домом, мощеные дороги и ухоженные парки. Даже господин Шаляпин восхищался, что в Париже тротуары моют с мылом. А я в этом не вижу ничего удивительного. Предки сегодняшних Пьеров, Огюстов и Жанов веками строили здание своей государственности. Летели головы монархов, день и ночь работала гильотина, поднимались и усмирялись голодные бунты. Но теперь-то все хорошо. И даже очень. Законы действуют, крестьяне богатеют, рабочие живут лучше наших инженеров. А тут, на границе, маячит несметное полчище бородатых азиатов, завистливо поглядывающих через забор на соседей. Да-да, тех самых казаков, которые столетие назад носились на лошадях по Монмартру нагишом, приводя в трепет даже французских проституток. И этот страх нелицемерный. Вот и крутится в их мозгу мыслишка: «А может, покончить с Россией сейчас, пока она еще не так сильна и образованна?» И это есть начало первого акта трагедии, которая вот-вот разразится. Осталось только поднять занавес. Но что будет потом — никому не известно. Пострадать могут и зрители, и сам постановщик пьесы.

— Вы правы, — согласился Ардашев. — По-моему, счет пошел на дни. И войны не избежать.

— Вот-вот, — кивнул полковник. — И потому у меня к вам, как к патриоту и истинно русскому человеку, просьба: не могли бы вы держать меня в курсе производимого вами расследования? Вас это ни к чему не обяжет, а мне поможет глубже вникнуть в суть происходящих здесь вещей. Не откажете в любезности?

— А почему бы и нет? — пожал плечами Клим Пантелеевич. — Не вижу в этом ничего предосудительного. Правда, есть у меня одно правило, которое я никогда не нарушаю: я не делюсь догадками. Другое дело — факты. Их я не собираюсь от вас скрывать. Но тогда и вы должны быть со мной откровенны, не так ли?

— Несомненно. А как же иначе? — обрадовался полковник. — Приятно разговаривать с умным человеком.

Кукота с довольным видом допил остатки коньяка и поставил рюмку на стол.

— В таком случае, Корней Ильич, у меня есть к вам вопрос, так или иначе связанный с предметом моего расследования. Я, как вы понимаете, обязан составить полный список лиц, знавших о передаче денег Раппу купцом Веретенниковым. Насколько мне известно, покойный Генрих Августович познакомился с негоциантом во время визита в Казвин, еще за месяц до своей гибели. А за два дня до убийства Веретенников передал Раппу сумму в полмиллиона золотых рублей. И в тот же день вы тайно встречались с консулом Казвина на мейдане в Тегеране. И тому есть свидетели. Но Святослав Матвеевич отчего-то не хочет сей факт признавать. К сожалению, он не понимает, что, отрицая его, невольно навлекает на себя пока еще неясные, но все-таки подозрения. И тень этого недоверия одновременно ложится на вас. Однако я надеюсь, что вы проявите благоразумие и откровенность. — Ардашев сделал паузу и, устремив на своего визави тяжелый взгляд, спросил: — Извольте пояснить, с какой целью вы виделись с господином Красноцветовым на базаре 20 июня?

Кукота молча разлил коньяк и выпил свою рюмку; закусив шоколадкой, подкурил новую папиросу. Пуская дым, он откинулся в кресле и заметил:

— А вы умеете работать: здесь всего несколько дней, а уже обзавелись осведомителями. Похвально. Случаем, в жандармерии никогда не служили?

— Бог миловал, — усмехнулся Ардашев.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

41

Назмие (перс.) — полиция (прим. авт.).

42

Лот (перс.) — вор (прим. авт.).

43

Сааб (перс.) — господин, хозяин; применяется по отношению к иностранцу (прим. авт.).

44

Гасанабад — город южнее Тегерана (прим. авт.).

45

Мохаллель (перс.) — «посредник», лицо, вступающее за деньги во временный брак с разведенной женщиной для того, чтобы она после развода с ним могла по законам шариата вернуться к своему прежнему мужу (прим. авт.).

46

Шоле-зард (перс.) — шафрановый пудинг, сладкий десерт; подается в горячем и в холодном виде (прим. авт.).

47

Кола (перс.) — национальный головной убор в виде цилиндрической трапециевидной шапки, чем-то напоминающей папаху, но более высокий (прим. авт.).

48

Серхенг (перс.) — полковник (прим. авт.).

49

Зира-бук — однолезвийный персидский кинжал с прямым клинком (прим. авт.).

50

Наринж (перс.) — дикий горький апельсин (прим. авт.).