Двое

Иван Карасёв, 2021

В жизни случаются ситуации, когда пара людей оказывается в экстремальной ситуации. И именно тогда проявляются истинные качества людей. Особенно, если это случается на войне. В марте 1945 года любовь соединяет сердца двух восемнадцати-девятнадцатилетних людей: связистки Кати Чайкиной и лейтенанта Володи Суровцева. Но в тот же день начинаются тяжёлые бои, которые грозят разлучить их. Волею судьбы рядом с одним из них окажется пожилой батальонный писарь Семёныч. И это будет совершенно новый поворот сюжета. Герои книги будут ходить по лезвию ножа, но выживут, правда не все. Ведь на войне люди погибают.

«Пустячок»

Не довелось Семёнычу отдохнуть как следует. Видать, день такой неудачный, и время поспать было, и солома в тепле постелена, да не уснуть. То громко галдят у печурки два связиста, венгерских девок обсуждают, мол, неприступные какие, не то что румынские бабы, то ординарец начштаба бренчит под ухом на трофейной гитаре. Хоть бы играть научился как следует, а то тренькает бестолково и думает, что играет. Да ещё голосишком сиплым подвывает: «В углу заплачет мать-старушка, слезу смахнёт старик-отец, и дорогая не узнает какой танкиста был конец». Хоть бы песню целиком выучил, а то только два куплета всё затягивает, у него по полю «танкисты шли в последний бой» сразу на мать-старушку перескакивают, будто на неё они в последний бой идут. Да, выбрал весёлую песенку. Нашёл какую! На душе и так тоскливо, мысли нерадостные набежали, налетели как мухи на варенье. Кружат, ползают, никакого душевного спокойствия.

— Петруха, смени пластинку, без тебя тошно! Заладил одно и то же.

— Эх, не тонкой ты натуры человек, Семёныч, не любишь ты музыку. А её ведь душа просит. Душа — это же такая нежная организация. Ей и поплакать хочется, и посмеяться. А тебе тошно вот. Сухарь ты старый! Ну, Бог с тобой, давай повеселее. Всё ж войне конец скоро. Радоваться надо! Пожалуйста! — и Петька затянул под Утёсова, страшно фальшивя:

«Всё хорошо, прекрасная маркиза,

Дела идут, и жизнь легка.

Ни одного печального сюрприза

За исключеньем пустяка!»

«Нашёл весёлую тему, — вздохнул Семёныч и повернулся на другой бок, лицом к кирпичной стенке, — совсем про нас, как бы не случилось, что с той маркизой: «сгорел ваш дом», а так всё хорошо за исключеньем пустяка! Ох, не было у тебя головы, Петька, никогда и не будет. Что ж тебе скажешь? Всё без толку!»

Наконец Петька допел свои «рулады», вышел до ветра да так и не вернулся. Семёныч остался один, но задремать всё равно не удавалось. Ну не спалось, ну никак. Рой мыслей в голове. Семёныча не оставляло тревожное ощущение чего-то непоправимого, что должно произойти или уже произошло. А всё эта непривычная тишина на позициях, прерываемая дежурными очередями из наших и немецких пулемётов. Та-та-та-та. Та-та-та-та-та. И донесение, которое ему надиктовал комбат, да сосед слева словно растворился, да не растворился, а сгинул, полегли в землю сырую солдатики, и что там теперь — лучше не думать. Тут скоро о себе думать придётся. Как свою шкуру спасать. Ох, проходили уже!

Семёныч приподнялся, упёрся спиной в стену подвала. Выщербленная временем острая кирпичинка больно вонзилась в спину. Он подвинулся, устроился поудобней, поправил шинель, которой укрывался, достал из кармана недописанное письмо, положил рядом помятую от длительного ношения, слегка пожелтевшую фотографию жены с младшей дочкой и принялся дописывать. Надо всё ж таки придать посланию домой более оптимистическое окончание. А то негоже так. Ещё раз перечитал написанное. «Да, не дело, — решил, — сейчас заверну что-нибудь про победу, про то как после войны заживём, дружно и радостно, как внуков растить будем. Ведь дом цел, город не в развалинах лежит, не чета другим. Жизнь после войны лучше будет. Да, вот так и надо, оно хорошо выйдет».

— Ефрейтор Стариков, на выход! — вдруг раздался чей-то голос со двора. Молодой такой, совсем юный, цыплячий голосок.

«Нагнали пацанов чуть ли не двадцать восьмого года рожденья! Им ещё за мамкины юбки прятаться, а туда же! Разрабатывают командные интонации, едрёна кочерыжка!» — выругался про себя Семёныч, а вслух на всякий случай поинтересовался:

— Чего там? Кто вызывает?

— Начальник штаба вызывает, товарищ ефрейтор.

В лазе показалось тонкое мальчишеское лицо того самого солдатика, что недавно стоял на карауле у штабной землянки и прятал в рукав самокрутку, увидев Семёныча.

— А чего надо, не знаешь? — спросил Семёныч и тут же понял, что сморозил глупость. Кто этому пацану докладывать будет?

— Не знаю, товарищ ефрейтор, только там суматоха какая-то пошла, — солдатик совсем по-детски поковырялся пальцем в носу и продолжил, — комбат без конца по телефону надрывается, начштаба с помощником носятся как угорелые.

— Ясно, иду, скажи, щас буду, уже бегу, — пробормотал Семёныч и стал натягивать сапоги. «Никак началось, что ж, того и следовало ожидать, недолго музыка играла! Вот так вот, Петруха, и радоваться! Чему? Войне конец вот-вот, а мы… Тьфу ты» — зло сплюнул батальонный писарь Стариков и поспешил в штаб.

А там действительно царила редкая кутерьма. Комбат громко, не стесняясь панических интонаций, отчаянно ругался с кем-то по телефону, помначштаба при помощи ординарца командира спешно паковал в большой холщовый мешок документы, а сам начальник штаба что-то торопливо вычислял, сверяясь с картой. По всему было понятно — готовился очередной, уже второй в этом году, «драп». Семёныча сразу поставили перебирать бумаги, что в печку, что с собой забрать. А он только про себя отметил: «Да уж действительно, «за исключеньем пустяка», вот тебе и пустячок! Наступил!»