Встреча

Иван Жук

Сборник киноповестей «Встреча» – отнюдь не случайный набор сценариев, предназначенных для кино воплощения. В продолжение тридцати с лишком лет автор скрупулезно подбирал истории, случавшиеся с его близкими и знакомыми, в которых тем или иным образом происходила Встреча человека с Небом. Небо активно участвует в нашей жизни. И только от нас самих зависит рассмотреть или не увидеть всюду расставленные для нас его молчаливые вешки, указатели и знаки.

Незнакомка

Летнее солнце стояло в зените. Из глубины пшеничного поля, под прерывистый звон цикад медленно приближалась Прекрасная Незнакомка. Одетая во все белое: в длинное белое одеяние с широкими рукавами и в белую же накидку, наброшенную на голову, Незнакомка, казалось, не шла по полю, но как бы парила в воздухе. И при этом она спокойно, царственно улыбалась.

Внезапно в бездонную синеву неба над Незнакомкой и в зелень полей за нею вонзился вдруг резкий протяжный скрип.

Видение вмиг погасло; и в темноте уже, под прерывистый зуд газосварки широко распахнулась дверь.

— Ваня, поезд! — возник на пороге бытовки стрелочника плотный, лет сорока, мужчина, одетый в казенные брюки, тенниску, с картузом железнодорожника набекрень. Это был Иванов дядя.

Сам же Иван, — ему было не больше двадцати двух лет, — неторопливо привстал с лежанки и тяжело вздохнул. Он явно был недоволен вторжением постороннего в его грезы.

— Давай-давай — быстренько, — подхватил дядя ведерко с вишнями, а небольшую корзинку с пирожками сунул Ивану в руки. — Я тебе помогу.

Затем дядя юркнул обратно к двери. А Иван перед тем, как выйти, поднял с лежанки еще и фотоаппарат. И так вот, с фотоаппаратом в одной руке, а с корзинкой — в другой, он и вышел за дядею из бытовки.

Рядом с бытовкой стрелочника три мужика в засаленных спецодеждах заваривали проход к пригородным платформам.

— Секундочку! — остановил их дядя и, юркнув в дыру в заборе, пропустил туда и Ивана, после чего с достоинством прикрикнул на мужиков:

— Да хорошенько варите мне! А то в прошлый раз заварили, черти! Главный ногой пихнул — оно тут же и отвалилось. Бракоделы!

Между тем у небольшого железнодорожного вокзала, близ залитой ярким июльским солнцем пригородной платформы, остановился пассажирский поезд. Толпы старушек и женщин с ведрами, корзинками и кульками, выйдя из-под густой тени придорожных берез и сосен, тотчас рассеялись по перрону и облепили все выходы из вагонов. В гулком воздухе зазвучало:

— Яблочки! Купите яблочки! Свежие яблочки! Только что с дерева!

— Пирожки! С капустой и с вишнями! Горячие пирожки! Недорого! Направляясь с Иваном к толпе старушек, дядя наставнически сказал:

— Главное, не боись. Морду лопатою — и вперед! Вона — учись у бабок! Пирожочки горяченькие, то да се! Рекламку сообрази и грузи по полной. У отдыхающих денег много. Наш брат-мужик на курорт не ездит. Вот и ломи им цену. И, главное, улыбайся!

Во всем соглашаясь с дядей, Иван повесил корзинку с пирожками на сгиб руки, а фотоаппаратом то и дело начал фотографировать: то — старушку с ведерком яблок, то — краснощекого мужика с вареными раками на подносе. И так вот фотографируя, в очередной раз он повернул в толчее голову и вдруг ошарашенно замер.

В трех шагах от него, прямо у двери тамбура, покупала у толстой женщины краснобокие наливные яблочки молодая красивая девушка, очень похожая на Прекрасную Незнакомку из недавно оборвавшегося виденья. Девушка протянула торговке деньги и, поднеся пакет с яблоками к груди, тут же одно из них — самое наливное, ярко-красное яблоко — надкусила. Хруст от укуса яблока отрезал собой все звуки. Движения всех замедлились. Руки Ивана расслабленно опустились. И корзинка с домашними пирожками, соскользнув с изгиба руки фотографа, упала на тротуар: покачнулась туда-сюда, но все-таки устояла, а рядом с корзинкой возникли ноги какой-то другой длинноногой девушки.

Над головой же девушки у вагона на мгновение появилось уже знакомое по видению белоснежное покрывало.

Правда, в следующее мгновенье длинный пронзительный посвист поезда оборвал романтическую картинку: накидка над головой у девушки испарилась, все звуки снова возобновились, а движение у вагона стало вполне обычным.

Кривобокая проводница выкрикнула с подножки:

— Отправляемся!

И толпа пассажиров, гулявших между торговками, дружно метнулась к тамбуру.

Только теперь Иван поднял фотоаппарат и надавил на спуск. Стремительно перевел затвор и снова сфотографировал.

На полпути в тамбур девушка наконец-то заметила папарацци. И, — хорошо загорелая, с надкушенным яблоком возле рта, — с интересом, хотя и несколько удивленно взглянула прямо в фотообъектив фотоаппарата.

Раздался третий щелчок затвора, и кривобокая проводница огромной, в зеленом жакете, вспотевшей спиной заслонила собой девушку.

Рядом с Иваном кто-то вдруг рассмеялся.

Поневоле взглянув в ту сторону, Иван увидел другую девушку: высокую, несколько нескладную, всю в веснушках, с волосами, собранными в пучок, схваченным резинкою на макушке. Кусая пирожок, девушка улыбнулась:

— А что, вкусно, — и снова непонятно почему весело рассмеялась.

Не говоря ни слова, Иван перевел взгляд от этой девушки на тамбур. Правда, Незнакомки там больше не оказалось. Проводница, войдя в вагон, закрылась в нём изнутри, и пассажирский поезд Симферополь — Москва медленно отъехал от полустанка.

Толпа торгующих сразу сникла и принялась расходиться. На перроне, глядя вдогонку поезду, остался стоять лишь один Иван да четырнадцатилетняя девушка с пучком волос над макушкой.

— И сколько ж стоит твой пирожок? — суя в рот последний кусок от пирожка, спросила она Ивана.

— Семь рублей, — сухо сказал Иван.

— Сколько?! — поперхнулась Веснушчатая. — Нет, я серьезно спрашиваю.

— А я серьезно и отвечаю, — поднял корзинку с пирожками Иван.

— А где ж мне взять такие деньжищи? — плетясь за Иваном, не на шутку расстроилась Веснушчатая. — Шутишь, небось, да?

— Какие шутки, — направляясь в сторону дяди, строго сказал Иван. — Вон у Федора Ивановича спроси. Он их с теть Шурой пёк. Они и цену мне назначали. А я только так, торгую.

И, видя, что девушка явно в трансе, приближаясь к дяде, шепнул:

— Ну ладно, ступай уже…. И больше, не зная цены, не лопай…

— Я поняла. Спасибо, — облегченно шепнула девушка и отошла от Ивана в сторону, в то время как его дядя, дождавшись племянника в тени вековой сосны, спокойно и взвешенно заявил:

— А я ещё и не верил… Думал, завистники наговаривают… А ты, оказывается, бездельник. Весь в своего папашку, — взял он корзинку из рук Ивана. — Ну что ж, племяш, щелкай дальше. Только не забывай, чем твой отец закончил! Спасая котенка, сгорел в сарае! И ты такой смерти хочешь? Эх, бедная, бедная моя сестричка Ната. Надо ж было от пустоцвета последыша родить. Да уж, видели очи, что выбирали: ешьте ж, хоть повылазьте. Ну что ты стоишь — ступай. Я понял, какой из тебя помощник бабке твоей и матери.

И Иван, почесав затылок, только пожал плечами. После чего вздохнул и отступил от дяди:

— Ну, извините.

За открытым окном веранды желтели на солнце дыни. Чуть дальше раскачивались деревья, с которых то и дело с чавканьем шлепались наземь сочные абрикосы. Внутри ж небольшой веранды, — разложив на столе между двух холмов, огуречного и сливового, фотопортреты девушки, снятые накануне возле вагона поезда, а также пару рисунков карандашом точно такой же женщины с белой накидкой над головой, — Иван объяснял худому, жилистому товарищу, жующему огурец:

— Вот это я нарисовал прошлым летом. Ты помнишь. А вот это — сфотографировал вчера вечером. Одно и то же лицо!

Громко хрустя огурцом, товарищ Ивана — двадцатидвухлетний Володька Хрущ — внимательно рассмотрел рисунки и, сверив их с фотографиями, рассеянно подтвердил:

— Ну, похоже. А у тебя, случайно, соли с собою нет?

Оставив вопрос товарища без ответа, Иван взволнованно произнес:

— Что «похоже»?! Что «похоже»?! Это же знак. Судьба! Нет, я должен немедленно ехать в Москву! — принялся собирать он рисунки и фотографии в черный пакет для фотобумаги.

Между тем за окном веранды, над кустами крыжовника, появился знакомый пучок волос съевшей пирожок на платформе девушки. Замечая его, Володька сказал:

— Вместо того что подслушивать, взяла бы да крыжовник полила.

— А я уже полила, — выглянула из-за куста Веснушчатая.

— Ну так поди вон грушу полей, — кивком указал Володька в дальний конец сада, — вишни, орех, шелковицу.

Веснушчатая вздохнула и, недовольно поморщив нос, всё-таки отошла. Пока она отступала от распахнутого окна веранды, Володька поинтересовался:

— А ты почему решил, что надо в Москве искать? Тут по дороге к ней одних городов штук тридцать. А ещё городки, поселки, станции, полустанки.

— Ах, какие там полустанки! — отмахнулся в сердцах Иван. — Судьба! Понимаешь?! Знаки! В столице она живет.

— А, — лишь кивнул Володька и, наблюдая за тем, как Иван прячет в сумку пакет с фотографиями и рисунками, только вздохнул, отбрасывая в окно огрызок от огурца: — Только пальто не забудь захватить. И шапку.

— Зачем? — не понял его Иван.

— Ну как же — Москва, столица. Больше двенадцати миллионов жителей. Искать долгонько, видать, придется. Лично я на твоём бы месте и железные сапоги в кузне бы заказал. На всякий пожарный случай.

В небольшой, чисто убранной комнате, стоя спиною к матери, замершей у стола, и боком — к бабушке, всхлипывающей под дверью, Иван собирался в путь. Он бросил в спортивную сумку туфли, свитер, ветровку, фотоаппарат. А когда поднял черный пакет с фотографиями и рисунками, нарушая тревожную тишину, царившую в квартире, бабушка возопила:

— И куда же ты едешь, Ваня?! Время сейчас какое: то взрывы, то самолеты падают! Да и нас с матерью пожалел бы! Как мы тут без тебя-то?

После каждого слова бабушки Иван, всё больше и больше горбясь, всё-таки сунул в сумку черный пакет с рисунком и фотографиями, а там и, лишь миг помедлив, бросил туда же свитер и даже зимние сапоги.

— Ладно, мать, не гунди, — видя его решимость, оборвала мать Ивана старушечьи причитания. — Как-нибудь проживем. Пусть попробует, пока молод. Москва, она смелых любит. А что ж ему тут, на станции, до смерти вишнями торговать? Тоже нашли мне занятие для мужчины. Вот, Ваня, адрес дочки Сергея Павловича, Люды Петровой, — приблизилась она к сыну и протянула ему записку. — Помнишь, худенькая такая, на балерину еще училась? Говорят, она теперь замужем за новым русским. Каждый год по Парижам ездит. Авось и тебе по старой памяти, как земляку, поможет.

Без особого энтузиазма Иван взял записку из рук матери и сунул ее в карман.

Видя его реакцию, мать добавила уже строже:

— И не криви ты носом. С работой везде теперь тяжело. А там без знакомства обязательно облапошат. Вон мужики рассказывают: и обманывают, и… разное, — покосилась она на бабушку и поправила на Иване воротничок рубашки. — Так что, как только в Москву приедешь, сразу и сходи. Спрос не ударит в нос.

На знакомой уже платформе, где Иван накануне сфотографировал девушку у вагона, заканчивалась посадка на пассажирский поезд Бердянск — Москва. В сутолоке прощающихся и поспешающих с сумками к молоденькой проводнице, замершей возле тамбура, стояли и Иван с Володькой. Рядом с ними ласково обнимал беременную жену тощий сутулый парень лет двадцати пяти. Здесь же вертелись торговки фруктами и домашними пирожками.

— Пассажиры, в вагон! Отправляемся! — возник из-за двери в тамбур крепкий плечистый проводник в белой спортивной тенниске, в штанах с широкими генеральскими лампасами по бокам и в шлепках на босу ногу.

Иван потянулся к сумке.

— Пиши, если что. Звони, — провел его Володька к вагону.

— Ты-то к моим заглядывай, — попросил его Иван.

— Обижаешь, — сказал Володька и обменялся с другом крепким рукопожатием.

Толпа увлекла Ивана в медленно отползающий от платформы поезд. Последним за ним на подножку вскочил Сутулый. Он всё никак не мог распроститься с беременною женой.

Всё быстрей и быстрей шагая за поездом по перрону, жена махала Сутулому поднятою рукой и, гладя себя по вспухшему животу, со слезами на глазах приговаривала:

— Мы тебя будем ждать!

А вдалеке, в толпе остающихся на платформе, мелькнул над правым плечом Володьки знакомый пучок волос малолетней его сестренки — длинноногой, нескладной ещё Веснушчатой.

Медленно набирая скорость, поезд умчался в сгущающиеся сумерки.

Сверяя номер, указанный в билете, с номерами над сидениями в вагоне, Иван протиснулся в толпе пассажиров к своему купе.

Но не успел он еще как следует осмотреться, как с нижнего сидения прямо ему навстречу вскочил высокий сухопарый парень в тельняшке и в черных бриджах:

— Ванюша, в Москву? На заработки?

— Да… пока не решил, — растерялся на миг Иван и опустился с сумкою на сидение.

— Что значит не решил? Где твои вещи? — оглядел Сухопарый вещи Ивана. — Ну вот же, баулов нет. Значит, не на базар! — и, обращаясь уже к пожилому крепкому пятидесятипятилетнему мужику в кепке, радостно объявил: — Ну вот, Петрович, тебе помощник! Ваня. Мы с ним когда-то коровник строили! Работает, как зверь.

Оценивающе взглянув на Ивана, присевшего рядом с ним, Петрович вкрадчиво спросил:

— Что, и кладку ложить умеешь? Или так, на подхвате только?

— Могу и кладку, — нехотя сказал Иван, на что Сухопарый протараторил:

— Да мы с ним чего угодно. Я тебе за него головой ручаюсь!

— Это — да, — скептически посопел Петрович. — Только мы не коровник строить. На серьезную стройку едем! Там тяп-ляпом не обойдешься.

— Ну так возьмешь его на подхвате! А там уж — по обстоятельствам! — ответил Петровичу Сухопарый, а Ивану с уверенностью сказал: — Ну вот, ты теперь в бригаде! — и, обращаясь к молоденькой проводнице, явившейся проверять билеты, хлестнув ладонь о ладонь, сказал: — О! И чаек гремит!

— Быстрый какой, — присев на краю сиденья, ответила проводница и, беря у Ивана билет, добавила: — Вот билеты проверю — тогда уже и чаек. Так. До Москвы? Держи, — вынула из мешка и сунула прямо Ивану в руки запечатанный в целлофане пакет с постелью.

Только теперь, возвратившись в вагон из тамбура, на сидение грузно осел Сутулый. Видя его насупленное, непроницаемое лицо, Сухопарый подсел к товарищу и понимающе вздохнул:

— Да, без семьи — хреновенько. А по-другому — как?! Либо с женою и на бобах, либо на заработках с пацанчиками… зато и жене подмога! Да сыну на памперсы заработаешь! — и, вынув из рюкзака газетный пакет с продуктами и бутылку с водкой, водружая её на столик, глубокомысленно подытожил: — Это — Жизнь!

Мерно стучали колеса поезда. За окном сгустилась непроглядная темнота.

При едва-едва мерцающем освещении, на верхней полке, отвернувшись лицом к стене, притихла испуганная старушка.

Внизу же, рассевшись вокруг стола, заваленного газетами, скорлупками от яиц, картофельной шелухою и с возвышающимися над ними пластиковыми стаканчиками, пьяно переговаривалась бригада мужчин в возрасте от двадцати до пятидесяти пяти.

Разлив по стаканчикам из бутылки водку, Сухопарый сказал Сутулому:

— Родит. Даже не сомневайся! И не она одна…

— Что значит — не она одна?! — на миг протрезвел Сутулый. — Я Оксанку свою люблю. Ради неё и еду!

— Ну а кто против? Мы все тут ради семей стараемся. Не любили бы — не поехали б, — подлив водки в стакан Сутулому, ответствовал Сухопарый. — Вот за любовь и выпьем! Не понял! — заметил он непочатый стаканчик с водкой, стоявший перед Иваном. — Ты что, и за любовь отказываешься? Ну, это уж перебор. За любовь отказываться нельзя!

Иван лишь вздохнул с досадой и, нехотя подняв со столика свой стаканчик с водкой, принюхавшись, передернулся.

— Вот это по-пацанячьи! — похвалил его Сухопарый и, обняв Сутулого за плечо, пьяно шепнул Ивану: — Ну что, за любовь! Будьмо!?

С трудом поднимая головы, вся бригада сонливо вздрогнула и, чокаясь стаканчиками над столешницей, дружно и громко грянула:

— Будьмо, гэй! Гэй!! Гэй!!!

После каждого крика «Гэй!» старушка на верхней полке, вздрагивая, поеживалась. Но, наконец, не выдержала и после третьего вскрика «Гэй!» рассерженно прохрипела:

— Ну хватит уже вам «гейкать». Сейчас начальника поезда позову, он вас быстро утихомирит!

И мужчины, как будто только того и ждали, тотчас притихли. И только один из них, неугомонный Сухопарый, перед тем как опрокинуть стопарик с водкой, развязно прошептал:

— Ну, пацанчики, за удачу!

И вся бригада, включая Сутулого и Ивана, молча и дружно выпила.

Утром следующего дня, когда за окном вагона проносились уже платформы пригорода Москвы, Иван, морщась от головной боли, осторожно достал из-под нижней полки свою спортивную сумку. И, с опаскою покосившись на дрыхнувших земляков, хотел незаметно выйти. Да тут, приоткрыв один глаз, с полки его окликнул Сухопарый:

— Ваня, а ты куда?

— Да мне… надо, — промямлил Иван, по инерции направляясь к выходу.

Да только Сухопарый резко вдруг сел на сидение и, потирая виски, сказал:

— Несерьезно. Договор — дороже денег. Друзей бросать — западло.

Иван лишь вздохнул и сел.

И тут с верхней полки отозвалась старушка:

— Каких там друзей, аликов! Беги, сынок, от таких друзей! И чем скорей, тем лучше.

— Но-но, мамаша! Неча учить предательству! — одернул её Сухопарый. — Не племянница ль ты, случай, Павлика Морозова? Больно уж на него похожа!

Старушка лишь сплюнула, затихая.

Тогда как Иван, постеснявшись уйти, присел. И, понимая всю безвыходность своего положения, обнимая сумку, тяжело и протяжно выдохнул.

В этот момент, проносясь уже между полок, знакомая проводница громко сообщила:

— Панове, просыпаемся! Москва. Через десять минут закрываем туалеты!

Хмурая, небритая, невыспавшаяся бригада вышла из автобуса и огляделась.

Ярко светило солнце. Вокруг разметнулось поле. И лишь впереди, за окружной дорогой, по которой умчался привезший мужчин автобус, поднимались в бездонную синеву несколько новостроек. К одной из них, — к двадцатичетырехэтажному, с огромным краном поблизости недостроенному объекту, — и повел мужиков Петрович.

Обнесенная дощатым забором с распахнутыми воротами, через которые то въезжали, то выезжали со стройплощадки грузовые автомобили, новостройка таращилась во все стороны темными провалами ещё и не застекленных окон. И только за некоторыми из них мелькали крошечные фигурки работающих людей.

— Кажется, этот, — сверил Петрович запись на листе с номером дома, написанным белилами на заборе.

— Тут пахоты, — пригляделся к многоэтажке Сухопарый. — Может, пивка?.. Для рывка? — взглянул он с надеждой на Петровича.

Да только Петрович так зло и твердо зыркнул на Сухопарого, что тот поневоле стушевался, потупился и сказал:

— Водички бы. По глоточку. А то — сушняк.

Не отвечая ему ни слова, Петрович размеренно повернулся и молча провел бригаду прямо к распахнутым воротам.

Последним, обвешанный не только своею, но и множеством чужих сумок, брел по пыли Иван.

При появлении бригады молодой сторож в камуфляже, сидя в тени бытовки, открыл один глаз и лениво взглянул на всех.

— Нам бы Василия Максимовича Петренко, — обратился к нему Петрович.

— Там, — лениво указал сторож на дверь бытовки.

— Спасибо, — кивнул Петрович и повел бригаду к двери.

Сторож лениво зевнул и, закрывая глаз, клацнул, как волк, зубами.

Из-за стола, стоявшего в дальнем конце бытовки, Василий Максимович оглядел своих земляков, сгрудившихся возле двери, после чего сказал:

— Так. Сколько вас? Девять?

— Как договаривались, — заискивающе усмехнулся ему Петрович. — Два каменщика. Штукатуры. Комплект, хэ-хэ.

— Давайте паспорта, — открыл Петренко ящик стола.

Все потянулись за паспортами, и только Иван вдруг насторожился:

— Зачем?

— А регистрироваться что — сам будешь? — надавил на него Петрович. — За одни сутки? По щучьему велению?! А у Василия Максимовича всё схвачено, — прояснил он для остальных.

Все, в том числе и Иван, молча побросали свои паспорта в ящик письменного стола начальника.

— А водички можно? — кивнул на стоявший на столе графин с водой Сухопарый.

— Попейте, — понимающе посмотрев на всех, пододвинул к рабочим графин Петренко, а, подавая стакан, добавил: — Только, надеюсь, что это в первый и последний раз.

— О чем разговор? Естественно! — набросились на графин рабочие.

Петренко же, закрывая паспорта в ящике стола на ключ, поднялся со стула и сказал Петровичу:

— Ну как там мои, достроились?

— Да вроде бы все нормально, — пристраиваясь к начальнику, двинулся за ним Петрович к выходу из бытовки. — Вот — привет вам передают, — протянул он начальнику многокилограммовый газетный сверток.

— Оставь на столе. Успеется, — указал ему на столешницу Петренко и, с брезгливостью посмотрев на рвавших из рук друг у друга стакан с водой земляков, с досадою просопел:

— Только ж и мне хоть глоток оставьте.

По грязной бетонной лестнице Петренко вывел тяжело посапывающих рабочих на самый верхний этаж строительства. И, оказавшись в длинном захламленном коридоре под чистым июльским небом (крыши у здания еще не было), объяснил:

— Завтра к вам явится наш агент. Подпишете нужные бумаги. И с этой минуты ваши зарплаты, минус денежки на питание, будут откладываться каждому на его личный счет.

Петренко повел бригаду по коридору и, пока все оглядывались, продолжил:

— Я вам положил максимально возможные зарплаты: по тысяче баксов мастерам и по семьсот пятьдесят — подсобным. Вы уж не подкачайте.

— Как можно?! Костьми ляжем! — ответил за всех Петрович, а Иван поинтересовался:

— А выходные будут?

— На ваше усмотрение, — ответил Петренко. — Можете вон, как Гавриков, все деньги — в один котел. Составьте график. Кто опоздал или отдохнуть хочет — минусуйте. А в конце кто что заработает, то и получит.

— Мудро, — кивнул Петрович. — Пожалуй, мы так и сделаем.

Все закивали, соглашаясь с начальствующими. А Иван сказал:

— Важно, что крыша над головой.

— А вот об этом самим придется побеспокоиться, — провел Петренко бригаду в огромную комнату с кипою тюфяков, сброшенных у стены. — Жить вам придется здесь. Сейчас тепло, не замерзнете. А там — крышу покроете, окна вставите. К зиме буржуйку прикупите у меня. Дров, угля. Всё это есть. Уж как-то перезимуете.

Рабочие огляделись, поставили сумки и рюкзаки на грязный бетонный пол прямо под открытым небом с зависшей в синеве стрелой крана.

— Располагайтесь, — сказал Петренко. — Сейчас вам обед принесут. С шести до семи — ужин. Перекусите — и вперед. Если кому какой инструмент понадобится, можете у Петра купить, — представил он скромно выступившего из соседней комнаты плечистого розовощекого парня в камуфляже, с радиотелефоном в руке. — Тоже, между прочим, наш земляк. Все, что вам нужно, выдаст. А деньги потом из зарплаты вычтем. Да, и в конце каждого месяца вам будут выдавать рублей по сто-сто пятьдесят на мелкие расходы: на курево там, на чай. А после сдачи дома — расчет.

В окне заблестели стекла. В форточке появилась труба буржуйки. По стеклам стучал мелкий сентябрьский дождь, а в буржуйке потрескивали дрова. На трубе сушились носки, портянки, пара трусов и майка.

Громко стуча алюминиевыми ложками об алюминиевые тарелки, уже заросшие и небритые, в грязных вылинялых одеждах рабочие молча ели.

— Иван! Иван! — приблизилось из-за двери, а через миг-другой на пороге возник Петрович и рассерженно набросился на Сухопарого:

— Ну, и куда твой каменщик подевался?! Опять по Москве гуляет?

Вымокнув хлебом суп, еще остававшийся в тарелке, Сухопарый сунул хлебный катыш в рот и начал медленно пережевывать.

— Работнички, — сплюнул Петрович. — Пэтро, а ну вычеркни ему день — каменщик, елки-палки.

Пэтро, сидевший на табурете спиной к листу оргалита, на котором были написаны имена и фамилии всех рабочих, а также клеточки дней и месяцев их работы, не торопясь встал, взял кусок мела и аккуратно перечеркнул одну из множества клеточек, следовавших после имени «Иван Ракитин». Таких вычеркнутых клеточек у Ивана накопилось уже довольно много, едва ли не половина. Видя это, Петрович прошипел в пространство:

— Надо не только чтобы прогульщику, но и его протеже вычеркивалось. Дисциплинка сразу бы подскочила.

Петро взял и перечеркнул одну клеточку напротив имени Сухопарого.

— Не понял?! — вскочил с тюфяка Сухопарый. — А ну вытри!

Лениво жуя жвачку, Петро сказал:

— Отныне не только прогульщикам, но и их протеже вычеркиваем. Кто «за»? — и первым поднял вверх руку.

Вся бригада, пряча от Сухопарого глаза, проголосовала «за».

Ошарашенно оглядевшись, Сухопарый спросил:

— А я-то при чем? Ты же сам хотел второго каменщика в бригаду! — направился он к Петровичу.

— А он что, каменщик? — выходя уже из «бытовки», съязвил Петрович. — Инженер! Не надо было брехать! «Головой ручаюсь». Вот теперь и следи за ним!

Из-за дверцы автомобиля вышла «Прекрасная Незнакомка». В белых сапожках с высокими голенищами, в белых джинсах и в белой шубке, кутаясь в отворот её, Незнакомка изящной походкой поднялась по гранитным ступеням к стеклобетонному кубу международного телеграфа.

Завороженный её видом Иван долго стоял у стекла витрины. И только когда Незнакомка прошла уж за дверь, в фойе телеграфа, он ринулся ей навстречу.

Едва не сбив по пути старушку и оттолкнув по ходу движения младшую сестру друга, Ольгу (она как раз вместе с людским потоком вошла в телефонный зал), Иван вылетел через дверь в фойе. И поспешил вдогонку за удалявшейся дамой в белом.

Подскочив к Незнакомке сзади, он коснулся белого рукава её искусственного меха шубки. И каковы же были его растерянность, а потом и смущенный ступор, когда Незнакомка с изяществом обернулась.

Даме в шубке было далеко за семьдесят. И только слады бесконечных растяжек, подтяжек и умело наложенных на лицо белил делали её лет на…дцать моложе.

— Да, я Вас слушаю, — заинтересованно окинула она взглядом молодого взволнованного Ивана.

— Извините. Я обознался, — наконец-то промямлил тот и, стушевавшись, поспешил отойти в сторонку.

— Бывает, — высокомерно и зло взглянула вдогонку ему старуха и изящной походкой двадцатилетней дивы пружинисто отошла к киоскам.

Возвращаясь назад, в огромный стеклобетонный куб международного телеграфа, Иван настолько был поглощен собой и своей неудачной встречей, что попросту не заметил нарочито замершей на пути у него, в проходе между сиденьями, младшей сестры его лучшего друга Володьки — Ольги.

С радостною улыбкой дождавшись Ивана, Ольга лишь облизнулась. А когда он, пройдя уже мимо девушки, уселся на подоконник, хмыкнула раздраженно.

В этот момент из громкоговорителя громко и уверенно разнеслось:

— Сто сорок первый. Сумы. Просьба пройти в шестнадцатую кабинку!

Взглянув на свой номерок, Ольга вздохнула только и в стареньком сером пальто и в серой же вязаной шапочке быстро прошла в толпе за стеклянную дверцу одной из множества кабинок с телефонами-автоматами.

Сверив свой номерок с только что объявленным диктором, Иван без особого интереса взглянул на свою землячку, скрывшуюся в кабинке. Да так и остался сидеть на месте, на широком гранитном подоконнике, с новым приливом энтузиазма начиная вглядываться в лица девушек, стремительно проходящих мимо за огромным окном телеграфа по тротуарам Тверской.

А потом он ехал в автобусе и снова поглядывал за окно.

Когда же автобус остановился и Иван оказался прямо напротив уже знакомого двадцатичетырехэтажного кирпичного новостроя, он молча выскочил из салона и, кутаясь в воротник старенькой болоньевой курточки, поспешил под дождем к воротам.

За его уходом из окна автобуса с грустинкою проследила младшая сестра друга Володьки — Ольга.

В это время из ворот стройплощадки навстречу Ивану выехал «Мерседес». Развалившись в его салоне на заднем сиденье, вальяжно курил сигарету холеный мужчина с огромной темной бородавкой над правой бровью.

Обдав Ивана потоком брызг, «Мерседес» вылетел за ворота и помчался по автостраде.

С досадой взглянув «Мерседесу» вслед, Иван отряхнулся от жидкой грязи, вытер ладонью лоб и быстро прошел на территорию стройплощадки.

Сразу же за воротами, возле грузовика, Иван поневоле остановился.

В пяти шагах от него, у приоткрытой двери в бытовку, крепкий плечистый сторож в камуфляжной куртке интенсивно отталкивал от Петренко сутулого мужика в грязной телогрейке и кирзачах:

— Ну, всё, всё! Пошел, пошел.

Мужик вяло упирался и, через плечо сторожа обращаясь к Петренко, хрипел простуженно:

— Паспорт-то хоть отдайте! Деньги, хрен с ними уж, подавитесь! Но паспорт! Зачем он вам?

— Иди-иди — работай! — взирая на мужика из-за двери бытовки, крикнул ему Петренко. — Сдадим дом, все сразу выдадим: и деньги, и паспорт. Давай-давай.

— Ни хрена вы мне не заплатите, — сквозь зубы хрипел мужик. — Если на поминки не даете, то потом уже и подавно!

— Догадливый какой. Прямо — Шерлок Хомс, — ухмыльнулся ему Петренко и огляделся по сторонам.

Непроизвольно Иван отшатнулся за грузовик.

Видя, что двор близ бытовки пуст, Петренко заметил сторожу:

— Шурик, выведи-ка его за стройку да врежь как следует. Чтобы и дорогу сюда забыл. Нищеброд вонючий.

Выверенным движением сторож заломил руку мужику за спину и поволок его за ворота:

— Только пикни, сученыш! Бритвой по горлу и закопаю. Давай-давай — топай.

Из-за грузовика Иван проследил за тем, как сторож вывел рабочего за распахнутые ворота. И как только Петренко, потоптавшись на пороге бытовки, скрылся внутри нее, Иван осторожно метнулся к подъезду новостроя.

Под моросящим дождиком, на продувном ветру трудились Ивановы земляки. Посреди крыши дымился чан. Под ним полыхало пламя. Набирая ведрами жидкий битум, рабочие разносили его по крыше и заливали разложенный лентами рубероид.

Через чердачный лаз Иван стремительно проскочил на крышу. Оглядевшись по сторонам, он подлетел к Сухопарому и что-то взахлеб сказал. Сухопарый лишь отмахнулся и что-то резко сказал Ивану. Однако Иван не сдался, заговорил взволнованней. Тогда Сухопарый отставил швабру под небольшую будочку, возвышавшуюся над крышей, и вместе с Иваном прошел к Петровичу.

Заинтересовавшись их разговором, вся бригада мало-помалу побросала ведра и швабры и сгрудилась вокруг беседующих.

— Да что ты мне говоришь!? — отрицательно покачал головой Петрович. — Я Максимыча с таких вот знаю, — указал он на уровень своих щиколоток. — И чтобы он такое? Да это мужик проболтался где-то, вот он его и учит. И с тобой бы так не мешало! Ну да уж для начала мы порешили с ребятами по-простому: с сегодняшнего дня за каждый твой прогул будете вместе с Лерою отвечать. Он тебя к нам привел, вот и пускай воспитывает. Короче, сегодняшний день мы вам обоим вычеркнули. А там уж вы сами с ним разбирайтесь, сколько и кто получит. А теперь, пацаны, расходимся. А то смола застынет. Не угрызешь потом.

Мужики в неловкости принялись расходиться.

Иван же пожал плечами и поспешил по крыше к выходу на чердак.

— Куда?! — крикнул вдогонку ему Петрович. — А ну вернись, сморчок! Вернись, а то хуже будет! Лера, верни его, иначе еще один день тебе на хрен вычеркнем.

Сухопарый в досаде сплюнул и пошагал догонять Ивана:

— Ваня, постой! Иван! — перешел он с трусцы на бег.

Видя это, Иван тоже слегка ускорился. Так что вскоре они вдвоем, практически друг за другом, проскочили в чердачный лаз и унеслись из виду.

Все остальные члены бригады, кутаясь от дождя в вороты телогреек, подняли ведра, швабры и, особо не торопясь, продолжили прерванную работу.

В комнате, в которой жила бригада, Иван снял с трубы буржуйки майку, трусы, носки и запихал их в сумку. Затем (значительно аккуратнее) сунул туда же черный пакет с фотографиями и рисунками Незнакомки и застегнул змейку.

От двери, перекрыв ему выход из помещения, к Ивану неторопливо, враскачку двигался Сухопарый:

— Слушай, Ваня, так не пойдет. Может, мужик тот — лодырь. Или — алконавт. Вот они и решили от него избавиться. А тебе показалось хрен его знает что.

— Я что, идиот, по-твоему? — с сумкой через плечо подступил Иван к Сухопарому. — Работягу от алконавта не отличу?

— Ну а сам? — глядя ему в глаза, одной стороной лица скривился в ухмылочке Сухопарый. — Тоже с виду нормальный парень. А работаешь как? Хреновенько.

— Я ж тебе объяснял: я сюда не на заработки, а за другим приехал. И на ту баланду, которою нам дают, все-таки отрабатывал. Согласись.

— Может, и так, — кивнул Сухопарый, и другая, неулыбающаяся часть его лица, как-то сразу окаменела. — Но отпустить я тебя не могу. Иначе они меня так тут вздрючат. Из-за тебя, родного, — что извини меня. А у меня — семья: мать больная, сестра на выданье. Так что придется тебе, братишка, до сдачи дома остаться с нами.

— А-а-а! — громко вдруг заорал Иван и бросился с кулаками на Сухопарого. Правда, бить он его не стал, а в самый последний миг, когда Сухопарый готов был уже отразить удар, Иван вцепился ему руками в горло. И, повалив товарища навзничь, начал царапаться и кусаться так, что Сухопарый от неожиданности резко отпрянул в сторону. И, защищая лицо руками, растерянно захрипел:

— Ну всё, всё. Свободен на хрен! Я сам с ними разберусь!

Перескочив через рухнувшего товарища, Иван поднял с пола сумку и поспешил к двери.

Правда, в дверном проеме он едва не столкнулся лоб в лоб с входящим в комнату охранником в камуфляже. Тогда Иван завизжал на охранника так истошно, что тот поневоле отпрянул в сторону. А когда Иван проскочил на лестницу, только и смог, что спросить у Сухопарого:

— Он что, бо-бо?

— Ты ещё сомневаешься? — поглаживая расцарапанную в кровь шею, поднялся Сухопарый.

— Тогда пусть бежит себе? — сжимая в руке радиотелефон, на миг растерялся охранник.

— Конечно, — кивнул Сухопарый. — Нам только шизика не хватало! Может, он бешеный! — указал он на прокушенные костяшки пальцев. — А вы меня дрючите тут с Петровичем. А ну вытирай прогул. И всю его запись — на хрен! Не было Вани. Не было.

— Понял, — кивнул охранник и вытер на оргалите Ивановскую графу так, будто ее и впрямь никогда там в помине не было.

Мелодичная трель звонка, заглушая постанывания сексующихся на экране японского телевизора, наполнила белоснежную, но захламленную кухню.

Переведя взгляд с экрана на дверь в прихожую, худенькая, в махровом халате Люда Петрова, — женщина неопределенного возраста с помидорно-клубничной маской на лице, — отложила полусъеденное краснобокое яблоко на столешницу и, не выключив порнофильма, вышла на голос трели.

Через глазок в железной двери Люда разглядела одетого в грязную куртку, свитер и сапоги Ивана. Присмотревшись к его нахмуренному лицу, Люда спросила:

— Вы водопроводчик?

— Люда, я твой земляк, — обратился к закрытой двери Иван. — Иван Ракитин, не узнаешь?

— Что-то припоминаю, — сказала Люда, подумала и добавила: — Минуточку, я оденусь.

Из прихожей Люда метнулась в спальню. Там, в белоснежных апартаментах, на огромном под балдахином ложе, сладко похрапывал обнаженный мужчина со знакомой уже бородавкой над правой бровью. На ковре возле ложа валялись трусы, носки, рубашка, галстук, ботинки, портфель, длинное черное пальто, пара пустых бутылок из-под шампанского, несколько порнографических журналов, сотовый телефон и еще множество самых разнообразных, сваленных в кучи вещей и тряпок.

Затеребив спящего за плечо, Люда сказала:

— Женя, проснись, Же-ня!

— Людочка, не пыли. Мне сегодня к двенадцати, — отмахнулся мужчина, не просыпаясь. Однако Люда настойчиво продолжила:

— Женя, там мой земляк. Как думаешь, впустить? Или пусть катится?

— Твой земляк — ты и думай, — перевернулся Женя на другой бок и еще слаще захрапел.

— Он молодой, сексуальный, — предупредила Люда. — Же-ня!

— Людочка, дай поспать, — раздраженно сказал Женя и зарылся с головой под подушку. — У меня сон… серьезный.

— Смотри, — победоносно сказала Люда и направилась назад в прихожую. — Чтобы потом не вякал.

— А, — отмахнулся Женя и захрапел громче.

Щелкнул замок, отошла задвижка. Люда открыла дверь и обворожительно улыбнулась:

— Батюшки! Ваня! Совсем взрослый! Заходи.

При виде кроваво-красной маски в первый момент Иван даже слегка отпрянул. Правда, тут же придя в себя, вымученно улыбнулся и прошел в прихожую:

— Доброе утро.

— Не обращай внимания, — закрывая замки, объяснила Люда. — Мы ещё не проснулись. Вчера вечером были на презентации. Немножко перебрали. Приходится поправлять лицо. Хо-хо! Ну ладно, снимай свою сбрую. Можешь бросить ее вон там, — указала она под дверь прекрасно отремонтированной, но далеко за порог заваленной грязным скомканным бельем ванной. — И проходи на кухню. Не обращай внимания.

Люда первой прошла на кухню. И пока Иван снимал куртку и сапоги, спросила его оттуда:

— Может, ты есть хочешь?

— Хочу, — стащил свитер Иван и, сбрасывая его на горку вещей под ванную, поинтересовался:

— А как бы ещё умыться?

— Ну, стань на белье и мойся. Можешь и душ принять. Пока я курицу приготовлю.

Перед тем как пройти за порожек ванной, Иван долго возился с импортным выключателем. Свет в ванной не включался, а только слегка помигивал.

— Да ты ударь по нему разок, — подсказала Ивану Люда.

Иван ударил по выключателю, и свет в ванной и впрямь зажегся.

— И дверь, когда будешь мыться, не защелкивай, — появляясь в кухонном дверном проеме, сказала Ивану Люда. — Иначе потом без слесаря не откроешь.

Уже чисто вымытый и побритый Иван поглощал куриный окорочок с жареною картошкой, а Люда, любуясь его недюжинным аппетитом, заметила улыбаясь:

— Вкусно? Может, шампанского? — и, не дожидаясь ответа, достала из холодильника запотевшую бутылку шампанского. — Шампанское настоящее, французское. Уверена, ты такого отродясь не пробовал.

И она быстро, по-деловому, откупорила бутылку. Затем так же, по-деловому, она наполнила грязненькие хрустальные бокалы первоклассным французским шампанским и, суя в руку один из них Ивану, слегка закатив глаза, предложила:

— Ну что, за любовь?! Надеюсь, не возражаешь?

Чокнувшись с Людой бокалами, Иван с неохотой выпил. На что Люда, одним махом опорожнив бокал, облизнулась и, наслаждаясь выпитым, пояснила:

— Чувствуешь — букет. Ну, как там наши? — прикурила от зажигалки. — Живы-здоровы? Не мешает? — указала на телевизор, на экране которого по-прежнему сексовалась группа мужчин и женщин в древнеримских тогах. — «Калигула». Шедевр, между прочим. Советую просмотреть. Но это еще успеешь. Как там мама?

Стараясь не видеть телеэкрана, Иван откашлялся и сказал:

— Да я… четыре месяца, как из Сум. Работал здесь. На стройке.

— Ах, так ты на обратке ко мне решил? Денежек заработал? Так, может, мороженым угостишь?

Иван подавился курицей и громко, до слез раскашлялся.

С сочувствием выслушав земляка, Люда, стирая маску с лица, сказала:

— Боже мой! И это у нас, в Москве!

С прихожей как раз долетело кряканье и громкое приближающееся отхаркиванье.

— Женя, ты представляешь?!. — окликнула мужа Люда. — Женя, иди сюда!

— Не грузи, — донеслось из прихожей. — Дай хоть отлить сначала!

И, дожидаясь мужа, ненадолго свернувшего в туалет, Люда, невзирая на всю свою искреннюю взволнованность, не забыла выключить телевизор.

— Ну? — возник на пороге кухни всклокоченный, в плавках Женя. Непроизвольно он взял со стола бутылку с остатками шампанского и жадно выпил из горлышка глоток-другой.

Люда тем временем объяснила:

— Женя, ты представляешь… Знакомься, это Ваня Ракитин, мой земляк. Он к нам на заработки приехал. Работал здесь по соседству: Вторая Лесная, десять. Так вот, он рассказывает, будто у нас на стройке денег рабочим не платят! А бьют их и выгоняют. Без паспорта, представляешь?!

Облегченно отрыгивая шампанским, Женя поставил пустую бутылку на стол и лениво протер глаза:

— Ну.

— Нужно немедленно что-то делать! — разволновалась Люда. — Это же безобразие! — потянулась она к телефонной трубке.

Женя кивнул, вышел за двери кухни и стукнул по выключателю кулаком.

Из выключателя перед ванной посыпались брызги искр.

— Черт! — чертыхнулся Женя. — Да когда же все это кончится?! Почему до сих пор электрика не вызвала?!

— А ты чего на меня орешь?! — осадила супруга Люда. — Кто в доме мужчина: ты или я? Почему это я должна об электриках думать?

— Потому что я денежки зарабатываю! — в досаде взревел супруг. — А ты дома сидишь! Могла бы хоть о чем-то побеспокоиться! А не одну же порнуху круглый день.

— Да ладно тебе! — отмахнулась Люда и, замечая, как Иван вскочил и молча направился в коридор, спросила: — Ваня, а ты куда?

— Где тут у вас пробки? — повернувшись к Люде, спросил Иван.

— А ты что, в электрике соображаешь? — поинтересовался Женя.

И вот уже тот же Женя, только чисто выбритый и одетый в черное длиннополое пальто, застегивая портфель, сказал Ивану:

— Ты это… дождись меня. Твой мастер, как ты там говоришь? Петренко? Ладно. Придумаем что-нибудь, — и он, выходя за дверь, прокричал через всю прихожую сидящей на кухне перед телеэкраном Люде: — Буду после восьми. Дашь там Ивану тысчонку-две: пусть пробки и лампочек нам подкупит.

Люда кивнула только, а как только за Женей закрылась дверь, улыбнулась Ивану:

— Ну, вот и прописался. Садись посмотри кино. Женечка всё уладит. Может, еще шампанского?

— Нет. Я лучше за лампочками схожу, — надевая свой старый свитер, из прихожей сказал Иван.

— Выбрось ты эту гадость, — брезгливо скривилась Люда и, не сходя со стула, указала Ивану пальчиком на встроенный шкаф в прихожей. — Возьми там Женину курточку.

Раздвинув дверцы шкафа и оказавшись перед кучей-малой вещей, Иван растерянно спросил:

— А какую?..

— Любую! — с раздраженьем ответила Люда. — Что приглянется, то и бери. Он всё равно их давно не носит. А деньги возьми на шкафчике. Там, в большой комнате, в коробке из-под трюфелей.

Поздним вечером шофер подвел Женю к железной двери, сунул ключ в замочную скважину и положил руку шефа на ключ:

— Провести?

— Сам, — отмахнулся Женя и провалился за дверь — в прихожую.

— Как я люблю мою мамочку! — под стоны сексующихся на телеэкране, подбородком уткнувшись во влажные кулачки, а локотками — в стол, пьяно икнула Люда. — Боже, как я ее люблю, свою маму…

В прихожей раздался грохот.

— У, — раздраженно сказала Люда, поворачиваясь на грохот. — Пойди отнеси его в нашу спальню.

Вынув из стиральной машинки очередную порцию выстиранного белья, Иван отложил его на уже чисто вымытую раковину под развешенные над нею простыни и, направляясь во тьму прихожей, ответил Люде:

— Иду!

Чисто вымытая прихожая вмиг озарилась светом. Со снятой туфлей в руке и со сбившимся на затылок галстуком на пороге похрапывал пьяный Женя.

Подхватив его под руки, Иван потащил его прямо в спальню.

Пока он укладывал Женю на белоснежные простыни, тот на мгновенье пришел в себя и, ткнув пальцем в пиджак, сказал:

— Там — паспорт. И денежки за работу. Возьми. Это всё — твоё.

Забравшись в боковой карман Жениного пиджака, Иван достал из него свой паспорт и кучу скомканных сторублевок.

— Но здесь слишком много денег, — пересчитал он купюры.

— Денег слишком много не бывает, — не открывая глаз, глубокомысленно подытожил Женя и прояснил затем: — А это тебе премиальные. От Петренко. И низкий поклон от всех земляков.

Отчитавшись перед Иваном, Женя тотчас же захрапел.

Зато в двух шагах от койки появилась в дверном проеме пошатывающаяся Люда. Прижимая к бедру бутылку с недопитым на треть шампанским, она, опершись о дверной косяк, сказала:

— У, нажрался, алкаш несчастный, — и икнула: — Конченый.

В следующую секунду она как стояла с полупустой бутылкою у бедра, так тут же и повалилась. Благо, пол был укрыт ковром с высоким меховым ворсом.

Подхватив Люду под руки, Иван уложил её плечом к плечу с супругом. После чего, выключив в спальной свет, вернулся назад в прихожую.

На задымленной грязной кухне Иван приоткрыл форточку. И пока помещение проветривалось от дыма, собрал со стола в раковину месяцами не мывшуюся посуду, вытряхнул из пепельницы гору окурков в ведерко с мусором. И, перемыв тарелки, аккуратно расставил их на полках дорогого импортного кухонного буфета.

Одна из дверец буфета все никак не желала закрываться. Тогда Иван, исследовав неисправность, но так и не найдя ни в столе, ни в ящичках буфета отвертку, закрепил болтики на завесе дверцы самой обычной вилкой.

После этого он собрал со всей кухни пустые бутылки из-под шампанского и рассовал их по двум мешкам для мусора. Протер тряпкой стол, выключил телевизор. И в тишине уже, посреди чистой, убранной и хорошо подметенной кухни, вынул из сумки черный пакет с фотографиями и рисунками Незнакомки: разложил их на столике, неспешно пересмотрел. И, снова сунув рисунки и фотографии в пакет, а пакет — в сумку, прилег на покрытый ковром диванчик и с головой укрылся кожаной Жениной курточкой.

И приснился Ивану сон: будто бежал он с толпой народа по глухим незнакомым улицам. А за ними, — немыми от ужаса и отчаянья, — как бы парили в воздухе железные пауки с длинными и прозрачными хоботками. То один, то другой из монстров лениво и как бы нехотя настигал зазевавшихся беглецов: того — у ларька мороженщика, другого — у стадиона. И всякий раз, настигая жертву, паук вонзал жало в грудь или в голову человека, и тогда по прозрачному хоботку железного насекомого начинала толчками струиться кровь. Когда же от человека оставался только полупрозрачный труп, паук оставлял его посредине улицы и устремлялся в погоню дальше.

Вскоре все улицы городка были утыканы множеством полупрозрачных трупов. На глазах эти трупы медленно наполнялись дымом и мало-помалу превращались в таких же точно поблескивающих металлом железных пауков с прозрачными хоботками, которые только что их ловили. Стремительно разрастаясь, армада монстров устремлялась по воздуху за все более редевшими группками живых, испуганно мечущихся людей. Казалось, ещё немного — и живых людей в городе не останется.

Но тут вдалеке, за пустынной площадью, по которой бежал Иван, промелькнула между домов знакомая Незнакомка. Она позвала за собой живых. И тот, кто рискнул побежать за Нею (а таких оказалось всего лишь трое: Иван да и еще два парня), вскоре оказались на окраине мертвого города прямо перед входом в каменную пещеру.

В последний раз поманив за собой бегущих, Прекрасная Незнакомка скрылась во тьме пещеры.

Попутчики Ивана на миг замешкались. Один из них, оглянувшись назад на монстров, рванулся и побежал направо, — в роскошный дремучий лес, голубевший до горизонта. Другой же свернул налево, — там, на взлетно-посадочной полосе, гудел готовый вот-вот взлететь реактивный лайнер.

И только один Иван не раздумывая поспешил в западню пещеры.

Уже убегая в темень, краем глаза он рассмотрел, как оба его товарища, — как тот, что метнулся в лес, так и тот, что двинулся к самолету, — с разбега резко остановились. По всей видимости, оба они влипли в голографические изображения леса и самолета и, поджидая монстров, в ужасе затрепетали в нём. Пауки же, напротив, явно смакуя предстоящую экзекуцию, пошли к паренькам уже медленно и неспешно, спокойным и ровным шагом.

Иван ускользнул во тьму.

В темноте послышался шум воды.

От этого звука Иван проснулся.

Рядом с ним, свернувшимся в калачик на диванчике, стоял над раковиной взъерошенный, в плавках Женя. Залитый ярким солнечным светом, он морщился от головной боли и жадно пил из чашки воду.

Иван сел.

— Слушай, старик, — отставляя пустую чашку, обратился к Ивану Женя. — Сгоняй за пивом. А то эта алкоголичка все шампанское вчера выжрала.

Иван утвердительно кивнул, поднял с дивана курточку и принялся одеваться.

— О! Моя! — указал на курточку Женя.

— Мне Люда дала, — с неловкостью пояснил Иван.

— Ну и правильно, — успокоил его хозяин апартаментов. — У меня этого барахла столько… Можешь хоть всё забрать. Я на охоту больше уже не езжу. Мой новый босс подводной охотою увлекается. Ну, и мне приходится соответствовать.

Женя сидел на кухне, пил из бокала пиво и потирал виски:

— Хорошо. Очень хорошо. Отлично.

На сковородке шипела яичница. Когда она как следует прожарилась, Иван выключил газ, выложил яичницу на миску и вместе с кусочком хлеба протянул ее Жене:

— Поешьте вот. А то ещё язва может.

— Хм, съедобно, — попробовал кушанье Женя. — А рубашку погладить — нэ?

— Почему? Могу, — с готовностью встал Иван.

— Она в спальной там — за кроватью, — уплетая яичницу, крикнул вдогонку Ивану Женя. — А утюги — в гостиной. Смотри только Людку не разбуди. А то вони не оберешься.

Уже одетый в хорошо отутюженную рубашку, как всегда, чисто выбритый и подтянутый Женя оценивающе взглянул на рукава рубашки.

— А что, нормально, — сказал Ивану. — Да ты у нас супермен! А евроремонт потянешь? А я тебе заплачу штуку баксов. Что нужно, напиши на бумажке, купим. Обои там, ручки новые, паркет. Прямо сегодня и начинай.

Затем Женя подхватил портфель и, поправив в прихожей галстук, уже выходя за дверь, подмигнул Ивану:

— И Людке тут помоги. Тоже, естественно, не бесплатно. Вот тебе сотенка на мороженое. А там уж как-нибудь разберемся. Ладно, гудбай. До вечера.

Солнце стояло уже в зените, когда встала с постели Люда: зевнула, неспешно прошла на кухню, включила, естественно, телевизор. Затем поставила на конфорку чайник, сняла с полки шкафа пустой бокал и распахнула дверцу огромного холодильника.

И только тут проснулась.

— Пиво? — раздраженно достала с полки запотевшую бутылку «Баварского». — А где шампанское? — огляделась по сторонам. — Ну, это уж чересчур! — заметила три шеренги пустых бутылок из-под шампанского, аккуратно выставленные под раковиной. — Сам подарил и выпил! Козел! — с бутылкой «Баварского» и пустым бокалом направилась к телефону.

Привычным жестом откупорив бутылку с пивом, Люда наполнила им бокал и набрала телефонный номер:

— Сегодня пиво, завтра лимонад… Видно, пора тебе, дорогой, рожки обновить.

Из телевизора разнеслось монотонное бормотание телекомментатора. И одновременно с ним из гостиной послышался скип паркета.

Люда насторожилась. Положив телефон на стол, Люда вынула из кармана газовый пистолет и, сбросив по ходу движенья шлепки, босиком поспешила к двери в гостиную.

Решительно распахнув дверь настежь и сразу став в позу крутой шерифши из американского боевика, Люда нацелилась на Ивана, как раз вымерявшего высоту обоев:

— Руки за голову! На колени!

Стоя на табурете с метром в одной руке и с карандашом и бумажкой в другой, Иван удивленно взглянул на Люду. Та же, видя его, домашнего, в спортивных штанах и в тенниске с заплатою на боку, тут же расслабилась, опустила руки и весело рассмеялась:

— А, испугался! Признайся, что испугался!

Иван лишь пожал плечом и продолжил свои обмеры.

Тогда Люда села в кресло и поинтересовалась:

— А что это ты тут делаешь?

— Меряю.

— Зачем? — прикурила от зажигалки Люда. — Перебрал вчера, да? Белочка начинается? Так вот кто, оказывается, все мое шампанское вылакал! А еще и краснел, как детка. Да ты шалапут, земеля.

— Женя попросил меня ремонт вам в квартире сделать, — спрыгнул с табурета Иван. — Паркет перестлать. Обои. Одним словом, всё тут обмерить и обновить.

— А, — кисло сказала Люда и вдруг зажглась: — А что, это идея! Сейчас я немного почищу перышки, и мы с тобой вместе пойдем выбирать обои.

Одетая, будто леди в американском фильме, Люда вела роскошную иномарку. Иван сидел рядом, поглядывал в окно. Сквозь темные стекла очков Люда взглянула на задумавшегося попутчика и вдруг врубила магнитофон.

В салоне взревела музыка.

Иван поневоле взглянул на Люду.

— Не мешает? — спросила та и предложила Ивану черную сигарету: — Будешь?

— Я не курю, — ответил Иван и вновь посмотрел в окно.

— Молодец, — затянулась Люда. — Я тоже долго не курила. Пока в балерины метила. А потом закурила как-то. И не жалею. Иначе чем бы я занималась, пока мой благоверный отмывает свои миллионы.

— А кем работает Женя? Коммерсант?

— Можно сказать и так, — выпустила Люда колечком дым и вдруг сообщила:

— Бандит он. О Солнцевской мафии, надеюсь, слышал? Так вот, он ее главарь. Страшно?

Иван лишь пожал плечами.

— Бойся меня, бойся! — весело сказала Люда и рассмеялась. — Да пошутила я. Клерк он обычный. Болванчик со Старой площади. Ладно. Приехали. Вылазь.

Машина мягко остановилась у современного супермаркета. Рок, поутихший было во время беседы Ивана с Людой, снова резко усилился. И пока Люда в сопровождении Ивана гордо ходила по магазину, пока она с помощью услужливых продавцов выбирала нужные ей обои, дверные ручки и прочую мишуру, необходимые для ремонта, музыка все звучала.

Все более нагружаясь купленными вещами, Иван, словно ослик, ходил за Людой. А потом они распрощались с улыбчивым продавцом, и роскошная иномарка унесла их обратно к дому.

Только уже в квартире музыка резко стихла. И в тишине уже, падая на ковер с высоким ворсом и высоко поднимая ноги, Люда скомандовала Ивану, копошившемуся в прихожей:

— Ты пока разгружайся, а я немного помедитирую.

Переодетый уже в рванье Иван снес к окну обои, выставил банки с клеем. И, покосившись на двери в ванную, — оттуда был слышен плеск воды, — набрал телефонный номер.

С противоположного конца провода донесся голос Ивановой матери:

— Да? Я вас слушаю.

— Мама, привет. Ну как ты там? — спокойно спросил Иван.

— Да мы — ничего. Нормально. Володя нам помогает. Он хочет что-то тебе сказать. Володя — Ваня.

Видно, только что возвратившись из магазина, Володя поставил две сумки на пол и быстро прошел к столу, за которым стояла Иванова мать, и взял у неё из рук телефонную трубку:

— Привет. Что-то ты там пропал. Ну ладно-ладно — не оправдывайся. Я вот что хотел сказать. Сразу же за тобой уехала поступать в Москву моя мелкая — Ольга. Ничего себе маленькая! Да она повыше тебя уже! Ну так вот: в институт она, скорее всего, не поступила, но и в Сумы не возвращается. Встретишь — гони домой.

Иван замешкался:

— Ну, если узнаю…

— Как это «если узнаю»?! — вскипел Володька. — Вы же с нею по десять раз на дню виделись.

— Ну, виделись, — согласился Иван и заключил смущенно: — Хорошо, я попробую. Если встречу.

— Вот это уже теплее. Почему матери денег не высылаешь? — жестко спросил Володька.

— Володя, не надо! — одернула его мать Ивана. — Дай я, — потянулась к трубке.

Правда, в эту секунду из трубки вдруг долетели прерывистые гудки. И Володька, протягивая трубку Ивановой матери, сказал:

— Что-то оборвалось. Но он сказал, скоро вышлет.

Все в тех же спортивных штанах и в тенниске с заплатою на боку Иван доложил паркет, когда из прихожей разнеслась знакомая мелодичная трель звонка.

Находясь, как всегда, на кухне около телевизора, Люда сказала в открытую дверь в прихожую:

— Ваня, звонят!

Иван встал, вытер о тряпку руки и босиком прошлепал в прихожую.

За железной дверью стояла пятнадцатилетняя девочка с густо накрашенными губами, в кожаной мини-юбке, кожаной куртке и модных кроссовках на высокой платформе.

— Привет, — сказала она Ивану и прошла за порог квартиры. — Ты что, новый мамин бойфренд?

Иван непонимающе наморщил лоб. И тогда девочка, уже поворачивая на кухню, кивнула:

— А, ты рабсила, — и уже с кухни до Ивана, закрывшего дверь за девочкой, донесся ее же голос: — Мамик! Ку-ку! А вот и твоя Алисонька!

Иван прошлепал назад в гостиную.

На кухне же, вскакивая со стула, Люда выкрикнула на дочь:

— А ты чего без звонка явилась?! Мы же договорились: вначале ты звонишь, и только потом мы с папой уже решаем, где и когда нам встретиться.

— Мамик, не грузи, — отмахнулась девочка, садясь к телевизору на диванчик. — Что мы тут? — и, видя на экране очередную сцену из порнофильма, сочувствующе: — С папиком совсем плохо? И таблетки не помогают?

— Не твое собачье дело! — выключила телевизор Люда и раздраженно сказала: — И денег, учти, не дам!

— Так я и не за этим к тебе пришла, — искренне обиделась девочка. — Просто соскучилась. Хотела поговорить. Ну ладно, раз ты без настроения… — встала она с дивана. — Тогда я пойду, пожалуй.

— Погоди, — помягчела Люда. — Может, котлетку съешь?

— А что, есть котлетка? — оживилась девочка и, потирая руки, присела на стул к столу.

Вздохнув, Люда прошла к плите и, извлекая из холодильника кастрюли с котлетами и картошкой, сухо сказала девочке:

— Руки не забывай.

— Ах, да! — взглянула на грязные руки девочка и убежала в ванную.

Потом она жадно ела, а Люда, с тоскою следя за дочерью, выдохнула чуть слышно:

— Всё на ширку уходит, да?

— Ну что ты, мама!? — поперхнулась картошкой девочка. — Вы ж меня с папой вылечили! Альпы. Швейцария. Свежий воздух. Это — незабываемо! Просто мы с Афанасием любим попутешествовать. Дискотеки. Кафешки разные. Вот и поиздержались.

— Ах, Алиска, — вздохнула Люда. — Бедная моя девочка. Круги под глазами. Тощая. А ведь тебе-то в августе всего лишь пятнадцать стукнет. А дальше-то, дальше что?!

— Дальше? — облизнула пальцы Алиса. — Пустота! — и она громко, весело рассмеялась.

Потом так же внезапно, как начала смеяться, девочка осеклась. И на глазах превращаясь в злую, издерганную наркоманку, сказала уже серьезно:

— Ладно, мамочка, все нормально. Мне нужно двести баксов. Всего-навсего. И я исчезну.

— Надолго ли? — вздохнула Люда.

— Дня на три, — честно призналась девочка.

— А если я не дам тебе эти двести баксов, тогда что?

— Тогда мне придется кого-нибудь убить. И у вас с папочкой возникнут огромные неприятности.

— Плевать, — вдруг резко сказала Люда и отошла к окну. — Иди. Убивай. Чем скорее тебя посадят, тем лучше. Хоть немного передохнем.

— А если я тебя убью?! — подняла Алиса столовый нож и, замахнувшись им, неспешно пошла на мать.

— Прекрати. Надоела, — спокойно сказала Люда. — И убирайся вон. Ничего я тебе не дам. Ни-че-го.

— А за это? — вдруг вытащила Алиса из-под полы курточки видеокассету.

— Что это? — небрежно спросила Люда.

— Компромат, — пояснила девочка. — У меня есть одна подружка, Тоська. Она в варьете работает. Недавно купила камеру. И решила клиентов своих подснять. И на этом, если получится, что-нибудь заработать. Вчера мы последнюю киноленту решили с ней просмотреть. И ты представляешь, среди всего такого вдруг вижу знакомое лицо. Батюшки, да это же мой папик. И в такой интересной позе. Мне кажется, эта кассета, если ее показать Борису Петровичу, может наделать много шума на Старой площади.

— Дай сюда, — выхватила кассету Люда и направилась к телевизору.

— Только учти, — села на стул Алиса. — Это — копия. А оригинал, если я вовремя не вернусь, завтра же утром окажется на столе у папиного начальника.

С презрением и досадой взглянув на дочь, Люда включила видеомагнитофон.

По стеклам окна барабанил мелкий осенний дождик. Вдали, в свете зажженного фонаря, под облетающими деревьями, бригада женщин-маляров в замызганных телогрейках погружала в микроавтобус пакеты с грунтовкой и банки с красками.

Стоя возле окна, Люда в задумчивости курила. А когда из прихожей донесся щелчок замка, она загасила окурок о пепельницу и, взяв пульт дистанционного управления телевизором, отхлебнула шампанского из бокала.

Как и обычно, явно навеселе в прихожую грузно ввалился Женя. Не переобувшись в тапочки, он решительно двинул на свет — в гостиную.

Гостиная явно преобразилась к лучшему. Новый паркет блестел. Белые, в тон паркету, обои приятно ласкали взор. Новая люстра с тремя светильниками, новые «золотые» ручки, новые выключатели умиротворили Женю. И он, обращаясь к застывшему посреди гостиной в драном спортивном трико и старенькой тенниске с оторванными предплечьями босоногому Ивану, икнув, похвалил его:

— Нормально. Люда, ты видела, что этот змий ущучил?! — бросая портфель под дверь, направился Женя через прихожую к повороту на кухню.

Прямо с порога кухни, доверительно обращаясь к смотрящей телевизор Люде, Женя шепнул жене:

— Пожалуй, я заплачу ему две тысячи баксов. Как думаешь?

Люда курила, пила шампанское и неотрывно следила за телеэкраном.

— Что тут, кино? — перевел взгляд на экран и Женя. — Порнушка. Что-то новенькое?

Внезапно Женю перекосило.

— Забавно, да? — покосившись на мужа, вдруг весело рассмеялась Люда.

Видя ее реакцию, Женя несколько осмелел:

— А откуда у тебя это?..

— Алисонька принесла, — объяснила Люда. — Продала мне. За двести баков. В среду вторую серию занесет. Говорит, там ещё забавней.

— Сучка! — вскипел вдруг Женя. — Говорилось, давай долечим! Нет же: купи квартирку, может, она одумается. Героинщики не одумываются! Сейчас мы Сергеичу позвоним, — направился к телефону Женя. — Он ее живо в Швейцарию перебросит, — стал набирать он номер. — Ах ты дерьмо собачье. Родителей шантажировать! Слушай, а может, мы ее в монастырь спровадим? Куда-нибудь под Иваново? Или лучше на Соловки. Пускай с ней монашки мучаются. Все равно им там делать нехрен. А мы отстегнем на храм. Пора уже и о душе подумать.

Улыбаясь, Люда тщательно загасила очередной окурок о пепельницу, потом подняла телефон и со всего размаха опустила его на макушку мужу.

— Люда, ты чего? — схватился Женя за голову. — Так ведь и убить недолго.

— Неужели? — едко сказала Люда. — А я думала, тебе приятно.

— Да это же ерунда, — кивнул Женя на экран телевизора. — Так надо было. Для дела. И это — всего лишь секс. Но люблю-то я все равно одну тебя.

— Скотина! — схватив подвернувшуюся под руку пепельницу с окурками, метнула её Люда в мужа.

— Спокойно, Люда, не нервничай! — отбивая рукою пепельницу и отступая к ванной, попробовал урезонить супругу Женя. — Квартира моя. Так что не очень-то увлекайся!

— Ах ты, гнида, — схватив с холодильника бюст Некрасова, метнула им в Женю Люда.

Уходя от жены в глубину квартиры, Женя затараторил:

— Людочка, успокойся! Мы же с тобой интеллигентные люди. Всегда можем договориться.

— Пшел вон, гад! В спальню! — злобно взревела Люда. — Сиди там и не высовывайся. Пока я не придумаю, что мне с тобою сделать.

— Хорошо, — отступил за дверь спальной Женя. — Только ты не пори горячку. И помни: Алиса нас не оставит.

Сбоку от Люды, за открытым дверным проёмом, проскрипел паркет.

Невольно взглянув в ту сторону, Люда увидела замершего посреди гостиной босоногого земляка в заляпанных клеем спортивных штанах и в грязной, в белилах, тенниске с оборванными предплечьями.

— Иди сюда, — сухо сказала Люда и первой прошла на кухню.

Вытирая о тряпку руки, Иван прошлепал босиком за Людой.

Присев у стола на стул, Люда наполнила два бокала шипящим, с искорками шампанским и, указав на соседний стул, сказала Ивану:

— Присаживайся, Ванюша.

Стыдливо пряча босые ноги за ножки стула, Иван сел.

— Ну что земляк: выпьем за твой ремонт? — взяв один из бокалов в руку, указала Люда Ивану на тот, что стоял ещё на столе. — Даже не ожидала, что в нашей дыре водятся такие евроремонтщики. Удивил!

— Может, не надо пить? — потупившись, предложил Иван. — Этим горю не поможешь.

— Какому горю? — удивленно взглянула на парня Люда и, держа у лица бокал, томно, с улыбочкою спросила: — Разве я похожа на убитую горем домохозяйку?

— Нет, но… — заерзал Иван на стуле и поставил бокал на стол. — Лучше не надо.

— Пожалуй, ты прав, — согласилась Люда, ставя бокал на стол. — Мне тоже не нравится на пьяную голову.

Затем она поднялась со стула и поманила Ивана за собой в прихожую:

— Иди сюда.

Иван поневоле встал и с неохотой прошел за Людой.

— Иди-иди — не бойся, — открыла Люда дверь в ванную комнату и, щелкнув там выключателем, удивилась: — О, включилось! Наконец-то в доме мужиком запахло.

Из спальни тем временем донеслось:

— Люда, я писать хочу. Можно мне выйти?

— Сидеть! — крикнула Люда мужу, Ивану же предложила: — Входи, не бойся. Что, я такая страшная? — прильнула она вдруг к парню, одной рукой открывая воду, а другой запирая дверь и начиная стаскивать с Ивана тенниску. — Давай-ка мы снимем всю эту гадость. Сейчас я тебя помою.

— Не надо, — отпрянул к двери Иван.

— Надо, — стащила Люда с Ивана тенниску и запустила руку ему в штаны.

— Людмила Сергеевна, что вы делаете!? Опомнитесь! — крепко схватив хозяйку квартиры за руки, брезгливо вытолкнул её руку из своих шаровар Иван.

— Старуха я, да? — догадалась Люда и, сузив глаза, кивнула: — Тебе со мною противно?

— Не в этом дело, — сказал Иван, нащупывая задвижку, на которую Люда замкнула дверь.

— И в этом — тоже! — холодно прохрипела Люда и вдруг, разорвав на себе халат, пронзительно и громко завизжала: — Женя! Женечка!!! Спаси, насилует!

Наконец-то открыв задвижку и спиною вперед выходя из ванной, Иван в ужасе огляделся.

И именно в этот миг, вылетая из спальной комнаты, на него, растерянно озирающегося, налетел с кулаками Женя.

— Женя, он хотел меня изнасиловать! — выскакивая из ванной, метнулась к супругу Люда. — Выгони его. Немедленно! — умоляюще заглянула она в глаза нависающему над ней супругу.

Секунду-другую поразмышляв, Женя набычился и сказал Ивану:

— А ну пошел отсюда. Давай-давай! — схватил он Ивана за руку и, подтащив его, даже не упиравшегося, к входной двери, вытолкнул в шею на лестничную площадку. — Пошел! — захлопнул за парнем дверь.

Босой, в одних рваных спортивных шароварах оказавшись вытолкнутым на лестничную площадку, Иван прохрипел в закрывающуюся дверь:

— Фотографии!

— Чего? — на секунду замялся Женя.

— Там, в гостиной на подоконнике, черный пакет лежит. Если можно, верните, а?!

Женя захлопнул дверь, но вскоре вновь распахнул её и, бросив в Ивана черным пакетом с фотографиями и рисунками так, чтобы слышала Люда, выкрикнул:

— И дуй отсюда, пока я добрый! Ты меня понял, а?!

— Да-да. Спасибо, — собирая с пола высыпавшиеся из пакета снимки, спокойно кивнул Иван.

— То-то же! — буркнул Женя и, уже удаляясь за дверь, сказал: — Падаль неблагодарная!

На улице было темно и сыро. Дул ноябрьский промозглый ветер, сеял холодный дождь, местами переходящий в снежную крошку.

В одних шароварах, прижимая к груди пакет, Иван застыл у двери подъезда и огляделся по сторонам.

За асфальтом дороги, на обочинах тротуаров, поблескивал талый снег. Редкие прохожие, прячась под зонтики или кутаясь в поднятые воротники плащей, пробегали мимо Ивана, даже не замечая ни жалкого вида парня, ни того, в чем он одет. Из-за голых кустов к подъезду приблизилась немолодая женщина в плаще, с двумя огромными сумками в руках. Горбясь под тяжестью сумок, она не сразу обратила внимание на Ивана. Зато, когда обратила, в ужасе отшатнулась за дверь подъезда и только уже оттуда, из-за стеклянных окон, оглянулась на парня.

Прижимая к груди пакет, Иван беспомощно улыбнулся.

Тогда женщина успокоилась: поставила сумки на пол, отодрала кусок батона и, вынеся его на улицу, протянула Ивану:

— На.

— Спасибо, — взял Иван кусок хлеба и, надкусив его, поспешил отойти во тьму.

Босой, он шагал под дождем по лужам, а мимо него, обдавая Ивана потоками грязи из-под колес, проносились автомобили.

На одной из безлюдных улочек, в просвете между кустов, Иван увидел сидящую за окном у настольной лампы девушку-консьержку. Это была Ольга.

Так и не узнав её, Иван всё же рискнул проскользнуть за дверь в небольшой коридорчик между двумя дверьми и присел там у батареи на корточки — попробовал согреться.

Рывком отворилась входная дверь, и прямо перед Иваном, поневоле вскочившим на ноги, вырос худой долговязый мужчина в длинном плаще до пят и в шляпе с лихо заломленными полями. В одной руке он держал несколько раз надкушенное яблоко, а в другой — подрамник.

Добродушно насвистывая, мужчина в упор уставился на Ивана и, явно не зная, как поступить, протянул незнакомцу огрызок яблока:

— Будешь?

— Спасибо, я сыт, — отвернулся к двери Иван.

— Ты прав, старик: с милосердием — перебор. Каюсь, — отбросил мужчина огрызок яблока в стоявшее у двери ведерко и тихо вздохнул: — Ну что же, тогда пошли.

Иван покосился на незнакомца, однако вставать не стал. Тогда мужчина сказал с улыбкой:

— Не бойся. Я с мальчиками не сплю. Меня больше девочки вдохновляют.

И он, потрепав Ивана по плечу, добавил:

— Давай-давай.

Иван помаленьку встал.

— Пойдем, — повел мужчина его в прихожую, где снова начал насвистывать.

Увидев полуобнаженного, мокрого от дождя Ивана, Ольга от неожиданности застыла.

— Ничего особенного. Натурщик, — успокоил ее мужчина и, проводя Ивана в полуподвал, под лестницу, поинтересовался: — Ну как, Оленька, приживаемся? Больше никто вас не обижал?

— Спасибо, Валерьян Сергеевич. Все нормально, — тихо сказала Ольга и, оседая на стул, в конус света настольной лампы, нацепила на нос очки.

— В таком случае зубрите свою математику, госпожа Ковалевская. Не будем вам мешать, — улыбнулся Ольге мужчина и, открыв навесной замок на оббитой алюминием двери под лестницей, пропуская Ивана в темень, шепнул ему: — Прошу вас, сударь.

Как только Иван сделал шаг за дверь, мужчина провернул тумблер.

Темнота за открытой дверью озарилась зеленовато-красным, непонятно откуда идущим светом. И прямо перед Иваном вырос улыбающийся скелет, согнувшийся в позе встречающего хозяина лакея.

Поневоле Иван отшатнулся назад — к двери.

— Пардон, — переключил тумблер Валерьян Сергеевич, и зеленовато-красное освещение сменилось в полуподвале обычным — желтовато-белым.

Вдали, над покрытыми черным бархатом диваном, столом и креслами (все они были завалены пустыми бутылками и тарелками), сияла огромная старинная хрустальная люстра. Она освещала черные стены полуподвала со множеством странных полотен, висящих, стоящих и сложенных в штабеля во всех углах помещения. На каждой картине была мастерски воспроизведена сценка из какого-нибудь всемирно известного шедевра живописи. Только вместо людей на картинах везде фигурировали скелеты.

Скелеты стояли и по всей мастерской художника. Здесь — в позе женщины, подкрашивающей у зеркала ресницы. Там — в позе Скупого Рыцаря, чахнущего над горою мусора.

Дав секунду-другую на осмысление ситуации, Валерьян Сергеевич спросил у Ивана:

— Переварил?

Иван лишь кивнул в ответ.

— Тогда проходи к столу, — провел его Валерьян Сергеевич к захламленному столу и, сняв там со спинки кресла дорогой махровый халат, бросил его гостю:

— Накинь. А я пока чай поставлю.

Потом они пили чай. И Иван, одетый в халат художника, жуя бутерброд, спросил:

— Вы что, сатанист?

— А ты ангел, спустившийся с неба судить меня? — в тон ему парировал Валерьян Сергеевич.

— Нет. Я просто Иван, — поперхнувшись чаем, закашлялся Иван.

— Ну да, конечно. Как же я сразу не догадался, — протянул Валерьян Сергеевич. — Только просто Иван станет разгуливать по Москве в конце ноября в одних подштанниках. А это что у вас за пакетик? Можно? — взял он из-под руки у Ивана черный фотопакет и, отодвинув в угол дивана пустые бутылки из-под вина, вытряхнул на освободившееся пространство фотографии и рисунки Таинственной Незнакомки:

— А что, талантливо! И что, это все — ваши произведения? Ну что же, пожалуй, я готов приютить Вас в своей берлоге. И даже дам Вам подзаработать на хлеб насущный. Надеюсь, не возражаете?

На следующее утро в мастерской воцарилась стерильная чистота. Пыль с холстов и подрамников была тщательно вытерта; диван, стол и кресла освобождены от пустых бутылок и прочего съестного и упаковочного мусора.

Одетый в красивую байковую рубашку, в джинсы и сандалии поверх шерстяных носков Иван сидел в темноте спиной к работающему проектору, перед пустым холстом. Из проектора на холст проецировалось всемирно известное изображение Джоконды, а Иван, попивая из чашки чай и закусывая его сухариками, аккуратно и не спеша переносил все детали изображения на картину.

Рядом с ногой Ивана стоял японский магнитофон. Из него разносилась тихая органная музыка Баха.

Вдали распахнулась дверь, а за спиной у Ивана зажглась хрустальная люстра. Свет проявил все линии, нанесенные ранее на холсте. Это была точная копия Джоконды, но только вместо лица женщины зияла пока ослепительная белизна грунтовки.

Одетый в дорогое черное пальто и вязаную шапочку, в мастерскую вошел Валерьян Сергеевич. Он ввел за порог очень красивую сорокапятилетнюю женщину в собольей шубе и сапогах на высоких каблуках:

— Привет, Ванюша. Не помешали? Позвольте, — помог Валерьян Сергеевич снять шубу женщине и, бросая ее на кресло, представил женщине Ивана, а Ивану — женщину: — Это — Леночка, будущая Джоконда. А это — просто Иван, мой ученик и соавтор.

— Какой там соавтор, — снимая с подрамника фотографию Незнакомки и пряча ее в пакет, встал навстречу гостям Иван.

— Да уж какой ни есть, — сказал Валерьян Сергеевич и улыбнулся. — Ну, как кино? Не понравилось? Или опять заработался и не посмотрел? Так не пойдет, Ванюша. Ты теперь человек искусства, просмотр арт-новинок — твоя обязанность. Тем более фильм-то стоящий. Вот тебе десять долларов, ступай и немедленно просмотри. Можешь для солидности госпожу Ковалевскую пригласить. Она девушка неплохая, скромная. Правда, со вкусом пока проблемы. Вот ты ее и развивай. Художник должен служить народу.

— А что за кино? — поправляя рядом со скелетом волосы перед зеркалом, спросила женщина.

— Да так, фантастика. Ты такого не любишь, — сказал Валерьян Сергеевич, выставляя на стол бутылку шампанского и выкладывая нарезку сыра и сервелата.

По пути надевая курточку, Иван пошагал к двери. У вешалки натянул кожаные ботинки, на голову надел вязаную шапочку. И, став похожим на стопроцентного москвича, сказал:

— Ну, я пошел.

— Свет можешь выключить, — сказал Валерьян Сергеевич и, включая ночник, добавил: — Часика через три я тебя буду ждать. Смотри не перегуляй. А то я буду ОЧЕНЬ за тебя волноваться. Очень.

— Понял, — выключив верхний свет, вышел за дверь Иван, а Валерьян Сергеевич, потерев ладошки, улыбнулся женщине:

— Ну что, дорогая: по фужеру шампанского — и вперёд?

— Наливай, — улыбнулась женщина и, снимая с вешалки полотенце, проходя в душевую кабинку, выдохнула: — А я пока душ приму.

Как только Иван вынырнул из-под лестницы, Ольга, сидя все там же, за столом консьержки перед настольной лампой, подняла глаза от книги и надела на нос очки:

— В кино?

Иван лишь кивнул в ответ и прошел мимо Ольги к выходу из подъезда.

— Я дверь закрывать не буду, — сказала вдогонку Ивану Ольга.

— А я к десяти вернусь, — не оборачиваясь, ответил Ольге Иван и вышел за дверь на улицу.

Иван бродил по вечерней Москве, заглядывал в лица женщин, в сияющие салоны проносящихся мимо автомобилей.

Всюду горели огни реклам. Столица готовилась к встрече Нового года. Там и тут попадались прохожие с елками. Бодро поскрипывал снег под подошвами. Всюду слышался женский зазывный смех. За витринами магазинов перемигивались фонарики. Люди казались приподнято-возбужденными, даже, пожалуй, счастливыми.

Потом в витринах магазинов стали снимать гирлянды, а на обочинах тротуаров все чаще начали попадаться одиноко брошенные елки с одной-двумя игрушками на сухих полуосыпавшихся ветвях.

Возвратясь в мастерскую с двумя тяжелыми сумками, Иван встретил Валерьяна Сергеевича лежащим на диване. В клубах густого папиросного дыма художник кутался в одеяло, смотрел в потолок и курил. Всюду опять появились миски, утыканные окурками, валялись пустые бутылки из-под вина, женские колготки, трусики.

Поднеся сумки с продуктами к холодильнику и начиная раскладывать пакеты с едой на полки, Иван поинтересовался:

— А вы что, и сегодня никуда не пойдете?

— Я тебе мешаю? — раздраженно спросил художник.

Иван лишь повел плечом и, продолжая загружать холодильник продуктами, спросил помягче:

— Может, откроем форточку? А то душно.

— Успокойся, — сказал художник и отвернулся лицом к стене. — Это еще не та духота, Ванюша. С этой мириться можно. А вот когда изнутри сдавит, тогда никакая форточка не поможет.

Иван разложил продукты по полкам и, закрыв холодильник, встал:

— Леночка звонила. И Валя — продавщица из супермаркета — о вас расспрашивала. И эта, рыженькая, ну, первая Джоконда.

— Ты что, издеваешься надо мной? — вскочил с подушки Валерьян Сергеевич и ткнул указательным пальцем в холст: — Вон моя Джоконда!

С полотна на Ивана из одежд Джоконды смотрел улыбающийся череп.

— А зачем вы все время черепа рисуете? — спросил Иван.

— А я что, по-твоему, — прокладки должен рисовать? Тампаксы?

— Зачем тампаксы? Лицо. Ну, что нравится.

— А если мне это нравится, — указал Валерьян Сергеевич на череп на полотне Джоконды. — Вот я и изображаю свою любимую. А твоя что, к другому ушла, Ванюша? А ты по ней сохнешь?

— Я с ней пока не знаком, — ответил Иван.

— А фотографии? Рисунки? — поднялся на локте Валерьян Сергеевич.

— Случайно, — объяснил Иван. — Вначале она мне снилась. А потом я ее увидел, когда торговал пирожками у нас на станции. Только сфотографировать и успел. Стоянка поезда две минуты.

— Так ты даже её не знаешь? — искренне удивился Валерьян Сергеевич. — А вдруг она стерва, Ваня? Или солдафон в юбке? Ванюша, как же можно молиться на незнакомку? Это же безобразие!

Иван потупился.

— Так ты ее ищешь? — догадался Валерьян Сергеевич.

Иван кивнул.

— Понимаю, — сказал художник и вновь повалился навзничь. — Я тоже когда-то любил до одури. А она оказалась сукой. С моим лучшим другом, Валеркою Бакиным, уехала в Баден-Баден. С тех пор я их всех «люблю». И они, естественно, меня тоже. Потому что баба — это не человек, а твоё отражение в черном зловонном зеркале. Ты к ней с душой, она к тебе жирной попой. А ты к ней — тем самым местом, и она, пусть на день, твоя. «И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка». Кто написал, знаешь?

— Не-а, — сказал Иван.

— Лермонтов, — просветил его Валерьян Сергеевич. — Классику знать надо. А иначе так и будешь мечтать тут о невозможном, пока кто-то другой, попроще, будет иметь твою Мону Лизу, как последнюю фотомодель по вызову.

За витриною магазина молоденькие продавщицы меняли зимние вещи на манекенах на демисезонные.

Проходя мимо, в одной из девушек-продавщиц, возившейся с манекеном, Валерьян Сергеевич узнал Иванову Незнакомку. На мгновение задержавшись возле витрины, он постоял, подумал и, лениво вздохнув, завернул за дверь в крошечный супермаркет.

По залитой солнцем улице бойко бежали по лужам люди, когда Валерьян Сергеевич за витриною магазина приблизился к девушке — точной копии Ивановой Незнакомки. Взявшись за кончик шляпы, он что-то любезно сказал ларечнице. Та, покраснев, ответила. Тогда Валерьян Сергеевич, продолжая, по-видимому, расточать комплименты девушке, достал из бокового кармана плаща визитку и протянул ее продавщице. Смущенная девушка сунула визитку в карман фирменного халата. Осторожно коснувшись ее руки и что-то любезно сказав на прощание, Валерьян Сергеевич вышел из магазина. И, уже находясь на улице, поднял шляпу и через стекло витрины указал девушке на свое запястье:

— Завтра в два.

Девушка лишь кивнула и отступила от манекена вглубь магазина.

Оставшись весьма довольным как самим собой, так и только что проведенной им операцией, Валерьян Сергеевич бодро пошел по улице. Всюду чирикали воробьи, стучала капель по лужам. И Валерьян Сергеевич, подставляя улыбающееся лицо ласковым лучам солнца, беззаботно начал насвистывать.

В мастерской, в полумраке сидя спиной к проектору, Иван аккуратно переносил контуры очередного шедевра живописи, леонардовскую «Мадонну Литту», на новый, хорошо натянутый на подрамник холст.

Рядом с ним, продолжая насвистывать всё ту же мелодию, наводил порядок, готовился к встрече с ларечницей Валерьян Сергеевич. Он убирал в ведро пустые бутылки из-под вина и водки. И, с лукавством поглядывая то на часы, то на работающего Ивана, выставил на столешницу белую розу в хрустальной вазе. Рядом с вазой на чистую, хорошо отутюженную белую скатерть он положил коробку конфет и поставил бутылку настоящего французского шампанского.

Заметив его приготовления, Иван сказал:

— Еще немножко и ухожу.

— Зачем же? — сказал Валерьян Сергеевич. — Я тебя об этом не прошу.

— Но мне надо, — сказал Иван и, включив настольную лампу, выключил проектор.

Пока он при свете настольной лампы всматривался в рисунок, нанесенный им на холсте, Валерьян Сергеевич спросил:

— А ты куда?

— Да в ЦДХа за рамой, — сняв спортивные шаровары, потянулся за джинсами Иван.

— И что, этот поход никак нельзя отложить до завтра? — недовольно поморщился Валерьян Сергеевич.

— У меня там встреча с одним фотографом, — признался ему Иван и, оставшись довольным выполненною работой, потянулся к креслу за свитером.

— Надеюсь, это ненадолго? — недовольно спросил Валерьян Сергеевич.

— Часика через полтора вернусь, — надел свитер Иван и пошагал к двери.

— Только ты не задерживайся, — предупредил его Валерьян Сергеевич. — У меня к тебе дельце одно имеется.

— Уж не день ли рождения у Вас сегодня? — надевая кожанку, спросил Иван.

— Нет. Но это — не менее знаменательно, — заинтриговал его Валерьян Сергеевич. — Дверь будет не заперта. Так что смело входи без стука.

— Добре, — кивнул Иван и проскочил за дверь.

— Да не добре, а хорошо, — поправил его Валерьян Сергеевич. — Тут тебе не Украина. Пора бы изжить уже свой акцент.

Затем он вздохнул и преобразился. Улыбка вновь расцвела на лице художника. И Валерьян Сергеевич, поглядывая на циферблат часов, снова начал насвистывать прицепившуюся мелодию.

Как только старинные часы на черной стене мастерской художника с торжественностью пробили два раза, в дверь мастерской тихонечко постучались.

Валерьян Сергеевич быстро сел на стул около натянутого холста, взял карандаш в руку и, вполоборота обернувшись к двери, сказал:

— Входите. Там не заперто.

— Можно? — заглянула в полуподвал знакомая продавщица, очень похожая на Иванову незнакомку.

Одетая скромно, по-современному: в джинсы, курточку и сапожки — она с интересом огляделась по сторонам.

— Ах, Танечка! — отбросив карандаш на этюдник, пошел ей навстречу Валерьян Сергеевич. — Я так заработался, что совершенно позабыл о времени.

— Так, может быть, я не вовремя? — с интересом разглядывая скелеты, улыбающиеся из полумрака, отпрянула к двери девушка.

— Ну что вы! — взял ее за руку Валерьян Сергеевич и, увлекая в полуподвал, отвесил заранее приготовленный комплимент: — Разве весна может прийти не вовремя?

Затем они пили чай, и Валерьян Сергеевич, открыв коробку конфет, не без изящества предложил Татьяне:

— Прошу Вас, Танечка. Угощайтесь.

Татьяна кивнула только и, запуская конфету в рот, расстегнула верхнюю пуговицу курточки:

— Жарковато у Вас.

— Боже, да я же не предложил вам даже снять курточку, — вскочил Валерьян Сергеевич и принялся помогать Татьяне снимать дорогую белую курточку. — Вот уж растяпа, право. Старый пронафталиненный холостяк. У меня, знаете ли, так редко бывают женщины, что я позабыл уже, как их и принимают.

— Тогда, может быть, я уйду? — позволяя снять с себя курточку, с улыбкой сказала Таня.

— А портрет? — повесил курточку на спинку кресла Валерьян Сергеевич. — Я тут и холст уже приготовил. Набросал кое-что. Осталось вписать лицо. И шедевр готов.

Присмотревшись к рисунку, Таня спросила:

— А это, случайно, не леонардовская «Мадонна Литта»?

— Вы весьма наблюдательны, — похвалил ее Валерьян Сергеевич и объяснил затем: — Видите ли, я художник-постмодернист. Воскрешаю шедевры старых мастеров. Но наполняю их новым содержанием.

— А так разве можно? Это не плагиат? — запуская в волосы пятерню, взрыхлила их и отбросила за спину Таня.

— Конечно, нет. Ведь я нарочито на месте средневекового идеала изображу Ваше лицо. И в этом будет что-то такое — неуловимое.

Таня, порозовев, потупилась.

— Боже мой, как вы прекрасны! — тихо воскликнул Валерьян Сергеевич. — Сколько свежести, нежности, полноты чувств!

— Да бросьте Вы, — отвернулась девушка. — Давайте уж лучше… чай пить, — присела на край дивана.

— Нет-нет, вы действительно прекрасны! — вдруг опустился перед ней на колени Валерьян Сергеевич. — «Как ветка сирени, полная цветов и листьев»!

Он взял руку Тани в свои ладони и осторожно и бережно поцеловал ее. На глазах у художника задрожали слезы. И в эту секунду он стал вдруг похож на влюбленного юношу, любующегося любимой. А Таня вдруг и действительно стала слегка похожа на леонардовскую Мадонну Литту.

Когда Иван с рамою на плече вернулся из ЦДХ, дверь в мастерскую оказалась незапертой, зато внутри помещения не было видно ни души. Полуподвал почти полностью утопал в таинственном полумраке. И только вдали, над столом, близ кресел, светилась настольная лампа. В тусклом конусе ее света стояла початая бутылка с шампанским, два бокала с остатками искрящегося вина и лежала полупустая коробка конфет.

Не спеша Иван подошел к начатой им картине и попытался прикинуть, как его полотно будет смотреться в специально для этой цели подобранной им же раме.

Со стороны дивана донесся чуть слышный стон.

С рамой на вытянутых руках Иван оглянулся на этот стон, и лицо его как-то странно полезло немного вверх и в сторону.

Прямо перед Иваном, на диване, под навалившимся на нее художником, сладострастно прикрыв глаза, постанывала Татьяна.

Иван в изумленье вытянулся. Рама выпала у него из рук и со стуком упала на пол.

Глаза у женщины пугливо распахнулись. Увидев перед собой Ивана, Татьяна на миг опешила: мигнула раз, другой. А потом инстинктивно попыталась было оттолкнуть от себя художника:

— Валера… Валерьян Сергеевич!

— Что там еще? — оглянулся Валерьян Сергеевич на Ивана и вдруг сухо и холодно сказал: — Ну, и чего уставился? Отвернись.

Иван, как сомнамбула, медленно отвернулся. Он стоял и тупо смотрел в запыленный угол, в то время как за его спиной Валерьян Сергеевич и Татьяна встали, быстро оправили свои джинсы; и Валерьян Сергеевич так же сухо и холодно отчеканил:

— Можешь поворачиваться. Танюша, поставь, пожалуйста, чайник.

Татьяна метнулась к чайнику. А Валерьян Сергеевич указал Ивану:

— Присаживайся.

Все еще пребывая в глубоком трансе, Иван опустился в кресло.

А потом Валерьян Сергеевич, разливая по чашкам дымящий черный чай, обращаясь к Ивану и Тане, продолжил:

— Знакомьтесь. Это — Ваня, мой соавтор. А это — Таня. Или вы, кажется, уже знакомы?

Иван молча смотрел на женщину, так что Тане пришлось отвечать уже за двоих:

— Да. Это вы, по-моему, нас с девочками в Сумах сфотографировали? На вокзале?

Иван кивнул.

— И что, фотографии получились? — снова спросила девушка.

— А то! — поднялся с кресла Валерьян Сергеевич и, достав с книжной полки черный пакет с фотографиями и рисунками, бросил его на стол. — Вот плоды нашего могучего таланта! — рассыпал он по столешнице рисунки и фотографии.

— Любопытно, — принялась рассматривать портреты Таня.

— Бери. Дарю, — вдруг сгреб Иван фотографии и рисунки в охапку и протянул их вместе с пакетом женщине.

— Спасибо, — кивнула Таня. — Очень хорошие портреты.

— Да, — подтвердил Валерьян Сергеевич и принялся собираться. — Вы тут поговорите, а мне — пора. Ваня, развлекай гостью. А с Вами, значит, мы завтра в три? Ванюша, я решил Таню Мадонной Литтой изобразить. Как тебе идея? По-моему, гениально, — сам себя похвалил художник и, на ходу надевая плащ, быстрой уверенною походкой вышел из мастерской. — До завтра.

Оставшись наедине с Иваном, Татьяна сразу заерзала и тоже принялась собираться:

— О, уже половина четвертого. И мне пора. Приятно было познакомиться. Спасибо за фотографии, — надела она курточку.

— А можно я вас провожу? — вдруг вскочил Иван.

— Зачем?! — сухо спросила девушка. — Я и сама дорогу найду. Прощайте.

И она, подхватив пакет, еще быстрее, чем Валерьян Сергеевич, выскочила за двери полуподвала.

Оставшись один в мастерской художника, Иван огляделся по сторонам.

Отовсюду, изо всех углов улыбались одни скелеты да тщательно выписанные вместо лиц всемирно известных шедевров живописи — женские черепа.

Иван осторожно встал. Медленно, слегка пошатываясь, он вышел из мастерской…

…и побежал по ночному городу.

Он бежал по ночному городу, то и дело набирал полные пригоршни снега и умывался им.

Людей на улице почти не было, и только автомобили с шумом проносились по автостраде, обдавая Ивана брызгами грязи из-под колес.

На перекрестке улиц ярко светились витрины винного магазина. Иван оглядел бутылки, выставленные на полках, подумал и пошагал за дверь.

Из-за стекла витрины хорошо было видно то, как Иван, войдя в магазин, что-то сказал молоденькой продавщице и протянул ей денежную купюру. Девушка подала ему бутылку водки, кусок колбасы, четвертушку хлеба и отсчитала на сдачу немного мелочи. Иван рассовал покупки по карманам курточки и быстро вышел из магазина на освещенную фонарем безлюдную улицу.

Под деревянным грибком в сумрачной тишине детсада Иван откупорил бутылку с водкой и отхлебнул из горлышка. Сделав глоток-другой, он передернулся, как в ознобе, да заел всё выпитое колбасой и хлебом. Потом он допил из горлышка остатки блеснувшей в бутылке водки и, пошатнувшись, встал.

Рывком распахнув дверь в прихожую дома, в котором находилась мастерская Валерьяна Сергеевича, Иван оказался в знакомом холле и, пошатываясь, направился мимо Ольги к входу в полуподвал.

Впервые видя его таким, пьяным и отрешенным, Ольга приподнялась у настольной лампы и поспешила навстречу парню:

— Ваня, что с тобой?

— От винта, — грубо сказал Иван и прошагал под лестницу.

Ольга остановилась. С обидою и сочувствием она посмотрела вслед парню.

У двери в полуподвал Иван на мгновенье замер. Постоял, посмотрел на дверь и отступил к лифту.

Там он нажал на кнопку и, пока дверцы лифта не распахнулись, стоял, упершись рукой в стену, да тяжело посапывал.

Затем он вошел в кабинку и надавил на кнопку самого верхнего этажа. Постоял, дожидаясь, пока лифт остановится, и снова нажал на кнопку, но теперь уже нижнего этажа.

Так он ездил туда-сюда, пока, наконец, не сполз по стене в кабинке лифта и не уткнулся подбородком в колени. Когда же дверцы лифта со скрежетом распахнулись, Иван поневоле встал и вышел к короткой железной лестнице, ведущей на чердак.

Через небольшую разбитую дверь с паутиною по углам Иван протиснулся на чердак и огляделся в темени. Рядом что-то прогрохотало. В темноте прошуршала мышь.

Зайдя за стропило, Иван осел. Скорчившись от холода, прилег на тряпку. Потом повернулся на бок и, подрагивая, заснул.

В конусе света настольной лампы Ольга попробовала продолжить чтение. Правда, читать не смогла: полистала книгу да и захлопнула, задумчиво посмотрев на лестницу, ведущую в подвал.

Оттуда вдруг вышел всклокоченный Валерьян Сергеевич. Одетый в домашний халат и в шлепки, он обратился к Ольге:

— Ваня не появлялся?

— Так он же с полчаса уже, как вернулся, — привстала со стула Ольга. — Может, на лифте куда поехал. Да-да, теперь я припоминаю: после того как он зашел к Вам под лестницу, лифт долго гудел потом, но никто не выходил и не заходил. Я еще подумала: наверное, мальчишки балуются.

— Спасибо, Оленька, — сказал Валерьян Сергеевич и пошагал к лифту.

Когда дверь на чердак открылась и полоса тусклого света из-за двери упала на стропила, Иван приоткрыл глаза, однако не шелохнулся.

— Ваня! Ты здесь?! Иван! — закрывая собою свет, спросил Валерьян Сергеевич в темноту и чиркнул спичкой.

Светом зажженной спички высветился на миг опрокинутый таз, стропила, клочки паутины во всех углах, битая черепица.

— Ваня! — еще раз позвал в темноту Валерьян Сергеевич, но так как Иван так и не шелохнулся, то художник вздохнул и вышел.

Иван остался лежать на тряпке. Освещенный косым лучом тусклого света, бьющего в щель между дверью и дверным косяком подвала, он дробно подрагивал, цокал зубами, но, скорчившийся от холода, не вставал.

Весенние лучи солнца, просачиваясь сквозь щели в крыше, осветили скорчившегося Ивана. Рядом, прижавшись к парню, посапывал взлохмаченный плешивый бродячий кот.

Когда луч солнца упал на лицо Ивану, он поморщился и проснулся. Как только он пробудился, кот тоже открыл глаза и испуганно отскочил в полумрак стропил.

Тогда Иван встал, поежился и, отряхнувшись от пыли и паутины, вышел на лестничную площадку.

Нажав на кнопку лифта, Иван долго стоял, позевывая и протирая глаза ладонью. Наконец, дверца лифта со скрежетом распахнулась, и изнутри кабинки, груженная двумя сумками, двинула на Ивана толстая разлапистая старуха.

Правда, увидев лицо Ивана, она тут же остановилась и попробовала отойти в кабинку:

— Господи, помоги!

— Не бойтесь, бабушка. Проходите, — отступил с дороги Иван и, как только старушка пугливо вышла, бочком проскользнул в кабинку.

Когда он нажал на кнопку и дверцы лифта начали закрываться, бабка с досадой выдохнула:

— Эх, такой молоденький, а с утра уже никакой.

Иван лишь развел руками, и дверцы лифта со скрежетом запахнулись.

А потом он прошел уже мимо окна консьержки. Ольги в кабинке не было. На ее месте, возле роскошной настольной лампы, сидел сгорбившийся старик и листал газету.

Когда Иван повернулся, чтобы пройти на улицу, консьерж, обратив на него внимание поверх газеты, вдруг радостно подскочил со стула:

— Ваня!

— Петрович, — узнал Иван в старике своего бывшего бригадира.

— Выжил! Без паспорта! Ну, герой! — метнулся к нему Петрович и, обняв парня, дружелюбно залопотал: — А ты, оказывается, был прав. Петренко тогда нас кинул. Слава Богу, хоть паспорта отдал. Вот тебе и земеля! И верь после этого людям. Ну а ты-то — совсем москвич! Пристроился? Молодца! — с хитрецой, всепонимающе подмигнул.

— Мне надо, — попытался отделаться от него Иван.

— Ну, не серчай. И, если что, заглядывай, — выпуская его из объятий, дружелюбно сказал Петрович. — Тут и Микеша недалеко, на Бауманской, пристроился. Вот такую бабу себе надыбал! — поднял он вверх большой заскорузлый палец.

— А как же его жена? Ребенок? — спросил от двери Иван.

— А что ребенок? Родился вскорости. Сын. Лешкой его назвали. В честь деда по матери, — пояснил Петрович. — Микеша Тоньке денежки высылает. Регулярно! Но и тут не теряется. А что делать? С нами ж тут, как с собаками. Вот и пристраиваются ребятки. Я бы и сам не прочь. Да уж старик, куда мне? Дежурю вот помаленьку. С поста на пост, и — ладно. Лишь бы семья жила.

Иван лишь кивнул и вышел.

Он шел по блестящим на солнце лужам, а вокруг щебетали птицы, радостно улыбались весеннему солнцу девушки; кричали, играя, дети.

Внезапно в толпе прохожих Иван вдруг увидел Ольгу. Одетая в старенькое пальто, с вязаным беретом на голове Ольга перебежала улицу и завернула за угол дома.

Иван поспешил за ней.

Когда он выскочил в переулок, то вдалеке, в просвете между высотных зданий, Иван увидел беленькую церквушку, окруженную палисадником. У приоткрытой калитки перед входом во дворик храма Ольга остановилась. Достав из кармана немного мелочи, она раздала по монетке нищим, сидящим на возвышении у забора. И, чинно перекрестившись, прошла за калитку в церковный двор.

Иван не спеша пошагал за девушкой.

В церкви было довольно сумрачно. Служба как раз закончилась, и редкие посетители, покидая церковь, перешептывались в прихожей.

Возле свечного ящика стоял молодой священник. И, пока Иван озирался по сторонам, батюшка терпеливо объяснял пожилой даме в шляпке:

— В вашем возрасте, матушка, пора бы уже отличать настоящую любовь от юношеской влюбленности. А уж тем более — от блуда. Любовь — тиха, скромна, не ищет своего, не злится, всё переносит, всех и всегда прощает. А ваша горячка чувств — это всё от лукавого.

Под монотонные доводы священнослужителя Иван прошел в глубину церквушки.

Всюду мерцали свечи, и пара высоких сутулых женщин в темных халатах с косынками на головах протирали подсвечники у икон. В одной из этих уборщиц Иван вдруг узнал младшенькую сестру Володьки — Ольгу. Она скромно стояла перед иконой и собирала сгоревшие свечи в ящик.

Иван не спеша прошел к девушке.

— Привет, — окликнул он младшую сестру друга.

— Привет, — улыбнулась Ольга.

— А ты чего здесь делаешь? — огляделся по сторонам Иван.

— Убираюсь, — сказала Ольга.

— Так ты же вроде бы поступать поехала?

— Не поступила, — с легким непониманием посмотрев на парня, ответила, убирая, Ольга.

— Понятно, — сказал Иван. — А чего же домой не возвращаешься? Володька просил: если встречу, гнать тебя в Сумы в три шеи.

— Ну так гони, — улыбнулась Ольга.

— И погоню… — огляделся по сторонам Иван.

И вдруг, замечая вдали большую Богородичную икону, он на секунду замер. Постоял, присмотрелся и, позабыв про Ольгу, двинулся через храм к иконе.

С иконы на Ивана смотрела Прекрасная Незнакомка: знакомое белое полупрозрачное покрывало на голове, легкая, как и раньше во снах бывало, чарующая улыбка, немного печальный взгляд. Богородица кротко, по-матерински, смотрела в упор на парня, и светлые пятнышки солнца, игравшие на её щеке, делали её лик живым, таким дорогим и близким.

Иван задохнулся от всплеска чувств и на секунду замер.

А потом была мастерская. Иван собирал свои вещи в сумку, а рядом стоял Валерьян Сергеевич, болезненно кутался в халат и поучал:

— А как ты хотел? Это — Жизнь! Женщины не выносят, когда их боготворят. Они лишь свистят о Принце. А когда с таким Принцем встретятся, бегут от него, как от чумы гороховой. И попадают в руки холодных расчетливых ловеласов, которые о них ноги вытирают.

— Да-да, я помню, — застегнув сумку, перебросил её через плечо Иван. — Вы мне об этом уже рассказывали.

— Обиделся? Понимаю, — вздохнул Валерьян Сергеевич, после чего сознался: — Ну да, я, конечно, гусь! Но я ведь её для тебя привел! А ты убежал куда-то. Вот оно по инерции и случилось. Когда-нибудь ты меня ещё поймешь. И, надеюсь, простишь, Ванюша.

— А я Вас и так простил, — с улыбкой сказал Иван. — Вы мне, действительно, здорово помогли. Спасибо, — искренне протянул он руку художнику.

— Ну, тогда и прекрасно, — явно испытывая неловкость, обменялся с Иваном крепким рукопожатием Валерьян Сергеевич, после чего, перехватив взгляд парня, ненароком брошенный им на картину Мадонны Литты с улыбающимся черепом вместо лица, сказал: — По-моему, так — честнее.

Иван кивнул:

— Вам виднее.

А Валерьян Сергеевич предложил:

— Так, может, всё же останешься? Я бы тебя своим соавтором заявил. Официально. Появился бы новый художественный тандем: Петровский и Ракитин. Деньги пошли бы. Загранпоездки. А там, глядишь, с Танею всё наладится. Она девушка хорошая, добрая. У меня глаз наметан. Прекрасной женой тебе будет. Вот увидишь.

— Прощайте, — сказал Иван. — Успехов Вам, Валерьян Сергеевич. И — Любви. Большой, настоящей, чтобы лицо у Вашей суженой появилось.

С сумкой через плечо Иван вышел из подъезда дома, в котором он прожил зиму, и, ослепленный ярким весенним солнцем, остановился.

Всюду чирикали воробьи, по искрящимся тротуарам бежали бодрые улыбающиеся прохожие, лениво катили коляски с младенцами молоденькие мамаши.

Внезапно рядом с Иваном возникла Ольга.

— Привет, — сорвала она с головы берет, и ее длинные роскошные русые волосы рассыпались по пальто.

Иван посмотрел на Ольгу и снова узнал её:

— Так это ты тут всегда сидела? Когда ж ты успела вырасти?!

— Да вот успела, — улыбнулась Ольга и едва заметно порозовела.

— Может, пойдем соку выпьем? — предложил Иван.

— Пойдем, — согласилась Ольга, и они вместе пошли по широкой весенней улице.

Людей вокруг становилась все больше и больше. Иван и Ольга шагали в потоке прохожих, болтали о том о сем и беззаботно, радостно улыбались.

А за ребятами, отраженная в стекле одной из множества поблескивающих витрин, внимательно наблюдала знакомая Богородица в длинном белом подряснике, с полупрозрачным белым омофором на голове. Изящно, с достоинством подняв руку, она незаметно благословила удаляющихся молодых людей. После чего повернулась и, невидимая для всех, растаяла в блестках солнца.

1990, 2000 гг.