Стимул

Иван Андреевич Банников (2025)

В книге собраны причудливые фантастические истории, в которых можно столкнуться с чем угодно. Вам предстоит принять участие в увлекательных, опасных и невероятных космических приключениях. Вы сможете понаблюдать за разнообразными контактами с инопланетными существами: какие-то из них прибыли на Землю, а с какими-то придётся иметь дело на других планетах. Вы станете свидетелями проникновения в параллельные реальности, в которых герои либо безнадёжно теряют привычную жизнь, либо наоборот обретают горячо желаемое. Каждая история уникальна и обещает погружение в иные миры.

Стимул

С самого начала было понятно, что аппаратура ведёт себя необычно, а сгенерированное поле отклоняется от нормальных параметров.

Павел хотел остановить опасный опыт с непредсказуемым исходом, да и Борис его поддержал, но Центр приказал продолжать серию испытаний. Сроки поджимали, а представители Министерства обороны проявляли нетерпение и грозились прикрыть проект и засадить за решётку всех причастных. Поэтому в тринадцать шестнадцать Павел нажал на кнопку. В тринадцать восемнадцать вышедший из-под контроля квантовый импульс рассеял поле, разнёс всю принимающую установку и вызвал сильнейший пожар, который очень быстро охватил лабораторию.

Пока автоматика безуспешно пыталась справиться с огнём, Павел и Борис стремительно покинули лабораторию, добежали до выхода, поспешно надели тёплые костюмы и ботинки и успели подать сигнал тревоги в Центр.

Учёные выскочили на улицу и побежали что есть силы прочь от здания, которое вело себя странно. Видимо, установка каким-то образом продолжала влиять на окружающее пространство, потому что научный корпус дрожал и искривлялся, его форма и цвет менялись, стёкла в окнах гнулись и тянулись словно резиновые, а вырывающийся дым закручивался странными спиралями и собирался в крупные пугающе правильные шары. В небе вспыхивали и ритмично мерцали необычайно яркие сполохи голубого и алого огня.

Павел и Борис успели добежать до края бетонной террасы исследовательского комплекса, когда здание с грохотом сложилось внутрь и превратилось в раскалённые руины, порождающие весь спектр излучений.

Шесть человек вспомогательного персонала так и не выбрались.

Павел боролся с болезненным головокружением и удивлённо рассматривал невесть откуда появившийся внешний забор из сетки-рабицы. Ему казалось, что он видит его в первый раз. Он запоздало сообразил, что не захватил никаких средств связи. Двое учёных остались совершенно одни в заснеженных горах, оторванные от цивилизации и лишённые крова.

— Нужно оставаться здесь и ждать, когда за нами прилетят, — промямлил потрясённый и растерянный Борис. У него тряслись бескровные губы, казалось, что он вот-вот заплачет.

— Я бы с тобой согласился, но никто за нами не прилетит, — мрачно ответил Павел, с тревогой поглядывая на небо.

С запада наползали тяжёлые пузатые тёмно-серые тучи, до отказа нафаршированные снегом. Склоны гор на противоположной стороне ущелья уже погрузились в молочную дымку надвигающегося снегопада.

Павел только сейчас отошёл от шока и ощутил холод, пронизывающий до костей. Он принялся торопливо заправлять свитер в штаны, а штанины в ботинки.

— Начинается снегопад.

— Скоро закончится, — еле слышно проронил Борис.

— Я утром смотрел прогноз, — Павел застегнул молнии на ботинках. — Три дня сильнейшего снегопада без пауз… И из Центра предупреждали, чтобы мы не высовывали нос за пределы станции… Никто не прилетит.

Он застегнул куртку и опустил уши меховой шапки.

— Но они должны нас забрать, — капризно заявил Борис, растерянно глядя в сторону горящего здания. — Нам надо просто подождать тут.

— Установка излучает гамма — и бета-лучи, — раздражённо заметил Павел. — Возможно, и рентген. И черт бы знал, что ещё… Оставаться здесь крайне опасно. Нужно скорее уходить и как можно дальше. Возможны выбросы радиоактивных материалов. Мы и так уже облучены. Не будем усугублять… К тому же, мы попросту замёрзнем здесь, нам негде укрыться.

Он открыл обесточенную калитку и пошёл вниз по узкой тропинке, протоптанной обитателями станции, которые предпочитали в свободное время кататься по окрестностям на лыжах. Борис какое-то время стоял на месте, а потом потащился следом, спотыкаясь и бормоча что-то под нос.

— Мы на высоте двух с половиной километров, а до ближайшего посёлка пятьдесят пять километров, — бросил Павел через плечо не оборачиваясь. — Мы не дойдём, конечно.

— И что делать?! — истерично воскликнул коллега. — Куда мы идём тогда?

— Есть другой вариант, — Павел со страхом посмотрел на стену снегопада, надвигающуюся на них. — Дойти до законсервированного охотничьего домика, где мы осенью отдыхали.

— А там что?

— А там тепло. Надеюсь, еда. И должна быть связь. Я точно помню, что видел там стационарный пункт связи с долиной.

— И сколько туда идти? — тоном капризной жены спросил Борис.

— Четырнадцать километров. Или шестнадцать… Кажется, всё-таки четырнадцать… Я не помню точно, — Павел обернулся и неодобрительно посмотрел на коллегу, который тащился за ним с самым расхлябанным видом. — Застегнись и заправься. Нужно беречь тепло. Температура воздуха…

Он посмотрел на плоский электронный термометр, закреплённый на левом рукаве куртки.

–…Минус двадцать два градуса.

Борис его как будто не понял. Он выглядел потерянным и словно не понимал, что происходит. Взгляд хаотично блуждал по лесу и склонам гор, казалось, что он силился найти или увидеть что-то. Тогда Павел подошёл к нему и без жалости влепил хорошую пощёчину.

— Ты чего?! — завопил коллега, хватаясь за щёку.

— Соберись! — злым голосом приказал Павел. — Приди в себя. Нам нужно идти, потому что к ночи станет ещё холоднее. И снега навалит столько, что мы рискуем не дойти! Я не хочу из-за тебя тут умирать! Мне надо к семье!

— У тебя есть семья? — удивился Борис.

— Да, жена и двое детей, — неохотно ответил Павел, дёргая коллегу за полы куртки. — Заправься и застегнись! Быстрее!

Пришлось некоторое время ждать, пока медлительный Борис приведёт одежду в порядок. Павел нетерпеливо топтался на месте и обречённо смотрел на снег, который уже полностью скрыл ущелье.

Наконец они тронулись с места.

— А ты знаешь, как нам идти? — Борис пыхтел за спиной.

— Да, — достаточно уверенно ответил Павел. — Я помню путь. Я был там три раза. Сначала нужно спуститься со склона этой горы, затем пройти вдоль реки, перебраться через неё, перевалить через небольшую гряду и снова спуститься. Домик стоит возле маленького озера.

— Звучит просто…

Павел не ответил. Он понимал, что на деле всё окажется гораздо сложнее. Склоны гор уже прилично прикрыло снегом, так что идти быстро не получится. Хорошо, если они дойдут до укрытия к вечеру. Если дойдут…

Он отбросил нехорошие мысли и сосредоточился на дороге.

Они спустились по нахоженной тропе примерно метров четыреста, а потом свернули в лес. Поначалу казалось, что переход пройдёт гладко, потому что ноги погружались в снег неглубоко, по щиколотку. Павел старался держаться намеченного направления, ориентируясь только по памяти. Он надеялся, что они не собьются с пути и не заблудятся. Они шагали друг за другом, постепенно спускаясь со склона горы, и казалось, что путь до охотничьего домика станет приятной прогулкой. Но Павел примерно прикинул их среднюю скорость и обречённо вздохнул — им ни за что не попасть в пункт назначения до темноты. Стемнеет уже часа через три, и будет хорошо, если они за это время пройдут хотя бы половину маршрута. Больше всего его волновала переправа через реку, потому что он не знал, будет ли она полностью одета в лёд. Учитывая бурное течение горного потока, было бы наивно надеяться на это.

Красивый зимний лес больше не радовал и не восхищал. Теперь Павел воспринимал его как опасное место, которое может поглотить их в любой момент — у леса в запасе имелось множество опасностей и сложностей. Учёных окружали шелесты и шорохи. От сильного мороза потрескивали стволы деревьев, под толщей снега похрустывали сухие веточки, на ветвях попискивали птицы, и пару раз им даже встретились белки, одевшиеся в светло-серые зимние шкурки.

И вдруг разом всё переменилось. Животные исчезли и лес умолк — плотная пелена крупного снега заполнила весь мир, снизив видимость до нескольких шагов. Лес растворился в снегу, все звуки стали слабыми и ненадёжными.

Павел вспомнил, что сегодня жена должна была повести Никиту к зубному. Мальчику достались отцовы зубы, к сожалению, так что теперь ему всю жизнь мучиться, без конца сверля дырки и устанавливая коронки.

— А там какая еда будет? — неожиданно спросил Борис, вырывая Павла из приятных мыслей о семье.

— Сухие пайки точно будут, — ответил Павел с уверенностью, которой на самом деле не испытывал.

— Ну, это не вкусно, — протянул коллега. — Вот если бы мясо…

Он задел ногой за корень и упал. Но Павел не оглянулся и всё так же продолжил идти вперёд. Его раздражал неуклюжий и медлительный Борис, который, кажется, не понимал до конца всей опасности их путешествия и вёл себя так, как будто они вышли на послеобеденную прогулку. Из-за него они шли медленнее, чем следовало, и тёплый безопасный охотничий домик всё дальше отодвигался во времени.

— Подожди! — Борис возился в снегу.

— Шевелись! — злобно ответил Павел и скрипнул зубами.

— У тебя что, поезд уходит, что ли?

— Мы замёрзнем здесь! — Павел не выдержал. Он вернулся назад, схватил коллегу за ворот куртки и как следует встряхнул, испытывая жгучее желание снова ударить его по лицу. — Снег засыплет путь, и идти будет всё труднее! А ещё мороз к ночи станет ещё сильнее, и мы сдохнем здесь нахрен! Нужно двигаться как можно быстрее, а ты ведёшь себя как детсадовский идиот!

Он с наслаждением плевался в лицо коллеги, который сжался от страха, выпучив глаза.

— Вставай и иди! — приказал Павел, рывком отрывая Бориса от земли и ставя на ноги. — Я не хочу, чтобы из-за тебя мои дети остались без отца!

Ему стало немного стыдно за своё поведение, поэтому он развернулся и пошёл дальше, интуитивно выбирая нужное направление. Если бы лес находился на ровном месте, то они уже сто раз заблудились бы, а так нужно было просто спускаться с горы, забирая немного влево, в надежде, что рано или поздно они упрутся в скалистый берег реки.

Коллега послушно семенил сзади, больше не пытался разговаривать и старался не отставать. Павел иногда прислушивался к звукам из-за спины, но принципиально больше не оборачивался и не замедлял ход, предоставляя Борису самому решать, остаться ли в лесу или вернуться к цивилизации.

Снега вроде пока особо и не нападало, а вот идти стало как будто сложнее. Каждый шаг требовал усилий и отнимал больше сил. К тому же, Павел позавтракал аж в семь утра и как раз собирался поесть после опытов. Теперь пустой желудок то и дело напоминал о себе болезненными спазмами и урчанием. Чтобы заглушить голод, Павел слепил снежок и принялся посасывать его, нагревая талую воду во рту и глотая малюсенькими порциями. Но довольно скоро он пожалел об этой глупости, потому что хотеть есть меньше не стал, а только переохладил руки, которые без перчаток и так страдали от холода.

Один раз они остановились, когда перед ними внезапно возникли острые скалы, торчащие из земли. Павел нахмурился, отодвинул рукав и посмотрел на браслет, который считал шаги. От станции они прошли чуть больше километра. Всего-то километр! А он уже начал ощущать небольшую усталость.

Насколько он помнил, расстояние от станции до реки составляло примерно шесть километров, которые позарез нужно было пройти засветло. Осенью они ходили по еле заметной тропе, проложенной лесником и теми работниками станции, которые любили посещать охотничий домик. И местами эта тропа представляла опасность, проходя по краю обрыва или ведя по слишком крутому склону, где каждый шаг нужно было делать с крайней осторожностью. Сейчас же Павел вообще понятия не имел, насколько они отклонились от неё, и с какими непредвиденными опасностями может быть сопряжён их путь.

Шагая между деревьями, он тревожно смотрел вперёд, стараясь вовремя заметить обрыв или резкий поворот.

Один раз он чуть не угодил в узкую каменную расселину, прикрытую сухими ветками и снегом. Правая нога вдруг провалилась и ушла в пустоту, Павел пошатнулся и повалился набок. Сработала подготовка, когда их по много раз заставляли делать одни и те же упражнения, призванные улучшить реакцию. И хотя тогда Павел ругался и злился, потому что видел в этом только пустую трату времени, сейчас он порадовался тому, что тело среагировало быстрее него самого.

Не позволяя центру тяжести сместиться вниз и утянуть его в пропасть неизвестной глубины, он быстро-быстро заработал руками, стараясь ухватиться за что-нибудь и подтянуться. Борис стоял в нескольких шагах от него и смотрел с тупым видом, словно не понимая, что происходит.

— Дай руку, — прохрипел Павел.

Только тогда коллега опомнился и кинулся к нему, наступил на левую кисть, упал на колени и схватился за правую руку.

— Тяни, — приказал Павел, ненавидя неуклюжего спасителя.

Борис вытянул его до пояса, потом Павел сам отполз от края и сел.

— Что случилось?

— Искупаться захотел, — съязвил Павел, поднимаясь на ноги.

— Сейчас? Холодно же, — Борис часто-часто моргал удивлёнными глазами.

Павел лишь скрипнул зубами и пошёл дальше, гадая, как Бориса вообще допустили к исследованиям с такими однобокими интеллектуальными способностями. Нет, в их рабочих вопросах он разбирался хорошо, тут вопросов не было. Но как можно при этом быть таким неприспособленным к жизни?

Первый снежный шквал прошёл, и пелена чуть поредела. Стало немного светлее, и видимость увеличилась до десяти-двенадцати шагов. Павел растирал озябшие руки и жалел, что не захватил перчатки. Можно было бы убрать руки в карманы куртки, но в этом случае он рисковал сделаться неуклюжим. Опасно держать руки в карманах, когда в любой момент может понадобиться удержать равновесие или схватиться за что-нибудь.

Его бесило, что их скорость стала ещё ниже, потому что местность пошла неровная и непредсказуемая, а снежный покров скрывал опасности, поджидающие впереди. Радовало только, что Борис больше не пытался разговаривать и послушно шёл по пятам.

Они прошли две трети спуска, когда оказались на краю каменного карниза. Павел осторожно глянул вниз и поёжился — лететь метров двадцать, не меньше. И внизу вряд ли пуховые перинки постелены.

Пришлось тратить время и силы, возвращаясь назад в поисках обходного пути.

И снова.

И опять.

Они то и дело утыкались в скалы или обрыв и вынуждены были идти назад. Павел ругался и психовал, Борис же покорно ставил ноги в его следы и упорно молчал, больше всего мечтая о еде.

К шести часам вечера они наконец-то спустились с горы и упёрлись в скалистый берег. Павел слушал журчание потока и понимал, что лёгкой переправы не будет. Сгущающаяся темнота наваливалась на них и сужала границы мира до нескольких шагов. Снег упорно продолжал идти, оправдывая неутешительный прогноз.

Павел посмотрел на показания шагомера — шесть с половиной километров. Всего лишь. А впереди гораздо более трудный участок.

Он уже чувствовал усталость в ногах, хотелось присесть, чтобы отдохнуть. Но он решительно отбросил предательскую мысль, потому что знал, что потом будет труднее вставать и идти. Нет, нужно продолжать путь.

Они пошли по берегу вдоль реки, иногда перелезая через крупные валуны и перепрыгивая через углубления, покрытые предательским ледком. Борис пыхтел и стонал, но пока воздерживался от жалоб.

Павел тревожно поглядывал в сторону реки и силился припомнить то место, в котором им следовало переправиться. Река огибала гряду из нескольких гор средней высоты, между крутыми склонами которых существовал только один проход. Перейдёшь не там — и будешь блуждать в темноте, пока не замёрзнешь насмерть.

— А сколько нам ещё идти? — Борис наконец-то осмелился подать голос.

Он заметно устал. К тому же, его ботинки почему-то перестали греть и пальцы ног сделались ледяными.

— Скоро река сделает поворот направо. После третьего порога будем переправляться… — Павел задумался. — Нет, после четвёртого… Кажется.

— Кажется? — в голосе коллеги послышался страх. — Так ты не знаешь точно?

— Я тебе проводник, что ли? — огрызнулся Павел, повышая голос. — Меня, как и тебя, к этому не готовили! Скажи спасибо, что я вообще хотя бы представляю, что делать.

Борис благодарить его не стал, а глубоко вздохнул и замолчал.

На дне ущелья ветер стал сильнее. Его порывы заворачивали снег в неприятные вихри и набрасывались на путников с разных сторон. Из-за ветра стало холоднее, постепенно Павел перестал чувствовать приятное тепло. Несмотря на то, что они активно двигались, толстая куртка и двуслойные штаны всё больше промерзали.

Фосфоресцирующий циферблат термометра показывал минус тридцать один. Павел покачал головой и постарался прибавить шаг, хотя они и так шли на пределе возможности.

Из-за скал послышался гул первого порога, и оба обрадовались.

— Половина пути, — сообщил Павел с облегчением.

— Только лишь половина, — слабо откликнулся Борис. — Отдохнуть бы.

— Нет, нужно идти, — непреклонно сказал Павел, качая головой. — Мороз станет ещё сильнее. И снега навалит по колено, не пройдём. Нужно идти.

— Я устал.

— Все устали. Сейчас откроется второе дыхание. Пошли.

Они снова зашагали вдоль каменного берега, пытаясь на слух отделить пороги друг от друга. Павел вспомнил, что точно так же шумела вода, когда они всей семьёй приехали в Сочи и отправились в горы, чтобы полюбоваться на водопады. Возле холодных потоков царила приятная прохлада, которая контрастировала с раскалённым городом и расплавленными пляжами. Пятилетняя Олюшка смеялась и тянула руки к водопаду, а вот двухлетний Никитка испугался грозной воды и ныл весь час, пока они не сели в обратный автобус.

Миновал второй порог, перемалывающий камни и лёд с неприятным грохотом, от которого закладывало уши. Павел буквально считал шаги и гадал, как же они переберутся на другой берег. Необходимость окунаться в ледяную воду вызывала у него дрожь ужаса.

Две упавшие сосны со сплетёнными ветвями перегородили проход. Их макушки полоскались в реке, а толстые грубые стволы, припорошенные свежим снегом, создавали преграду, которая потребовала дополнительных усилий. Когда они перелезли через деревья, обнаружилось, что Борис потерял ботинок. Пришлось ждать, пока он найдёт ботинок, наденет и перелезет обратно. Павел снова начал выходить из себя, осознавая, как предательски быстро утекают силы и время. Если бы не коллега, он был бы уже гораздо ближе к теплу и безопасности домика.

Третий порог вызвал у него почти восторг. Правда, всё ещё сохранялись сомнения, но Павел решил, что первая мысль является самой верной, и собирался переправляться после третьего, а не четвёртого порога.

После опасных перекатов с торчащими острыми скалами пошёл узкий глубокий омут с бурлящей водой, который сменился довольно мелким местом. Здесь русло расширялось, превращаясь в преодолимый брод.

Павел и Борис стояли у самой воды и смотрели на тёмный бурлящий поток, несущийся мимо них. По спине бежали мурашки. Дул холодный порывистый ветер, неслись снежинки, похрустывал усиливающийся мороз, а Павел никак не находил сил, чтобы заставить себя раздеться и войти в воду.

— Надо переходить, — наконец сказал он с обречённостью в голосе.

— И какая тут глубина? — спросил испуганный Борис.

— Осенью было ниже, чем по колено, — Павел и сам понимал, как глупо это звучит, учитывая, что зимой воды в реке заметно прибавилось. — Придётся идти вброд, другого выхода нет. Снимем ботинки и штаны, понесём в руках.

— Но мы же заболеем! — кажется, у Бориса началась настоящая паника.

— Безусловно, заболеем. У нас есть выбор. Или заболеем и потом вылечимся, или вообще сдохнем, — мрачно ответил Павел, наклоняясь и начиная расстёгивать молнию на ботинке. — Выбирай.

Он снял оба ботинка и толстые шерстяные носки, когда Борис вышел из ступора и тоже принялся раздеваться.

— Быстро перейдём, оденемся и даже замёрзнуть не успеем, — Павел вроде обращался к коллеге, но на самом деле уговаривал самого себя.

Ему сразу же стало холодно, стоило только снять носки и ступить босыми ногами на снег. Когда же он стянул толстые штаны, то неудержимо затрясся от цепкого холода, который сразу пропитал его насквозь.

— Каждая секунда промедления — это потеря лишнего тепла, — еле слышно молвил он, взял в руки штаны и обувь и сделал шаг.

Молния пронзила его, когда нога погрузилась в безумно ледяную воду. Павел еле сдержался, чтобы не закричать на всё ущелье. До боли сжав зубы, он опустил в воду вторую ногу и зашагал. Сильный поток ощутимо давил справа, приходилось ставить ноги внимательно и аккуратно, чтобы не упасть и не намочить все вещи. Тогда точно хана.

Проблема заключалась в том, что буквально после пятого-шестого шага он вообще перестал чувствовать ноги, которые были погружены в воду до середины бедра. Ощущения были такими, как будто он с усилием переставлял бесчувственные каменные тумбы или колоды. Сделав шаг, Павел каждый раз терялся в догадках и сомнениях, встала ли ступня на камни ровно или, может быть, предательски подвернулась, и в следующее мгновение он полетит в воду, чтобы уже не подняться.

В полной темноте и в продолжающемся снегопаде ориентироваться можно было только по направлению течения. Но и тут присутствовала опасность — возьми он слишком далеко вправо — и провалится в глубокую яму, возьми слишком влево — и попадёт на сужающуюся стремнину с сильным бурным потоком, где тоже не будет шансов устоять на ногах. Сердце замирало от холода и страха, Павел считал шаги и вглядывался в мельтешащую темноту, в которой скрывался противоположный берег.

На середине реки он оглянулся и прислушался. Борис брёл следом, что-то бормоча под нос и вскрикивая то ли от страха, то ли от холода. Потом он остановился.

— Где ты? — в панике воскликнул коллега.

— Я здесь, — Павел неохотно подал голос. — Иди за мной. Я здесь.

Если бы у них был хоть какой-то источник света, они могли бы перейти реку гораздо быстрее. Павел подозревал, что на самом деле движется зигзагами, то приближаясь к опасной яме, то почти выходя к бурному потоку.

Он не знал, сколько времени ушло на переправу. Может быть, это заняло всего лишь минуту, а, может быть, все десять. Время замедлилось и сделалось тягучей патокой, а весь окружающий мир превратился только в ледяную воду и снег, который беззвучно заполнял морозный воздух. И вдруг под ногой хрустнул лёд, ещё раз, а потом зашуршал снег — он вышел на берег. Павел неудержимо засмеялся, испытывая огромное облегчение.

— Я на берегу! — сказал он довольно громко. — Иди сюда.

Борис не ответил, лишь по всплескам можно было понять, что он не сгинул, а продолжает идти.

Павел бережно положил штаны и ботинки на снег. Пощупал ноги — они оказались пугающе ледяными и твёрдыми, словно в них не осталось ни одной живой клетки и ни одной молекулы тёплой крови. Прекрасно осознавая, что тело катастрофически быстро теряет драгоценное тепло, Павел набрал в обе руки свежевыпавшего кристаллического снега и принялся растирать правую ногу. Он надеялся, что с помощью этой манипуляции не только уберёт воду, но и разотрёт кожу. Лучше не стало, к тому же, он и руки перестал чувствовать, но он честно проделал растирание обеих ног и затем принялся натягивать штаны.

Получалось не так быстро и ловко, как требовалось, и он начал психовать и злиться. Чёртовы деревянные руки! Идиотские деревянные ноги! Ничего не желало гнуться и слушаться, и штаны застряли на уровне колен. Почти плача и с ужасом думая об отмороженным конечностях, Павел дёргал штаны, надвигая их всё выше и выше. Наконец он неуклюже заправил в штаны футболку и свитер и застегнул куртку. Затем натянул носки на ледяные болванки ступней и засунул всё это в ботинки. Пальцы упорно не желали справляться с молнией на обуви, и ему пришлось на время отказаться от этого. Павел засунул руки в карманы куртки и замер, ожидая, что они согреются.

Теперь он вспомнил о коллеге.

— Борис! — позвал он и неприятно поразился тому, каким слабым оказался его голос на фоне свиста ветра и грохота воды.

— Я здесь, — слабо откликнулся тот, выбираясь на берег в нескольких шагах ниже по течению.

— Быстро надевай штаны и обувь, пока не получил обморожение, — велел Павел, трясясь от ужасного холода, который проникал до самых костей.

— Не выйдет, — ответил Борис чуть не плача. — Я потерял ботинок.

Павел замер. Они оба понимали, что без обуви Борис не дойдёт до домика, до которого оставалось ещё полпути.

— Быстро надевай штаны, — велел Павел, кусая нижнюю губу. — Оба носка надевай на голую ногу. В шерсть забьётся снег и получится как будто валенок. Второй ноге будет холоднее, но она дойдёт.

— А эта? — Борис всхлипнул.

«А эту ты гарантированно потеряешь», — подумал Павел. Но вслух сказал другое:

— У тебя есть выбор. Без ноги, но остаться живым. Или умереть здесь…

Оба замолчали.

— Сейчас широкий выбор самых совершенных протезов, — Павел старался утешить плачущего коллегу. — Институт оплатит тебе лечение и протез. Одевайся! Одевайся, я сказал!

Ему пришлось прикрикнуть, чтобы заставить Бориса выйти из обречённого ступора.

— Да… Да, конечно… Я сейчас… И будет тепло… — бормотал Борис, шурша штанами. — И мы пойдём… Там отогреемся, покушаем, я жуть как голоден… И чай. Много чая.

Павел бросил взгляд на термометр и присвистнул — минус сорок два! Чёрт возьми, им нужно двигаться дальше и как можно скорее. Он надвинул капюшон с меховой отделкой на голову и наконец-то смог застегнуть молнии на ботинках — руки начали отогреваться, доставляя адскую боль.

Он топтался на месте, скрипя зубами и вздыхая, пока Борис оделся и обулся. Правая нога была назначена жертвой.

Они снова пошли. Павел хорошо помнил путь от реки через гряду. Но тогда была осень, под ногами виднелась протоптанная тропа, и они всегда ходили здесь засветло. Сейчас же темнота и снежный покров исказили местность до неузнаваемости. Возьмёшь неверное направление — и никогда не выйдешь к домику, прикорнувшему к небольшому горному озеру под кронами огромных сосен. Впрочем, вечное блуждание по горам им не грозит. Мороз убьёт их совсем скоро.

Сначала им нужно подняться на гору, но не совсем на саму гору, а до середины склона, продвигаясь одновременно вверх и вперёд. А затем спуститься в небольшую долину, где их будут ждать тепло, еда и связь. Всего-то семь километров. Вполне пустяковое расстояние в городе. Час пешей прогулки в среднем темпе — и ты на месте. И совсем другое дело здесь, когда каждый шаг даётся с усилием, и весь окружающий мир противостоит твоему желанию выжить.

Переставляя ноги, он вспомнил любимую жену, которая с самого начала выступала против этой командировки. Ире решительно не нравилась идея, что он отправится высоко в горы на изолированную станцию, где не будет постоянной связи с цивилизацией. И это он ещё умолчал про техногенные опасности, которые почти неизменно сопровождали опыты подобного рода. Не зря же они подписали документы, в которых сняли всю ответственность за свои жизни с руководства. Самоотверженные идиоты. Всё же ради науки. Всё ради человечества.

А ему теперь наплевать на человечество! Вот сейчас, когда он брёл по чёрному страшному лесу, борясь за жизнь, он мог наконец-то стать самим собой и мог позволить себе настоящие мысли. Плевать! Чёртово человечество! Его волновали на самом деле только он сам и семья! Его жена и дети! Ну, и родители, конечно. И всё. А все остальные пусть катятся в ад!

Ира не заслужила такого исхода их брака — сидеть возле закрытого гроба и оплакивать его идиотский героизм. Нет, он не мог позволить такому случиться. Поэтому Павел сжимал зубы и упрямо шагал и шагал, доверившись внутреннему чутью и удаче.

Они прошли полтора километра, когда Борис упал в первый раз. Он повалился в снег и замер. Павел, перестав слышать шаги коллеги, остановился и обернулся, глядя слепыми глазами в темноту. Выругался про себя и позвал:

— Борис!

Тот пыхтел и стонал.

— Пошли.

— Я устал, — отозвался коллега. — Я больше не могу идти.

— Надо идти, — Павел вздохнул и пошёл назад. — Вставай.

— Я не чувствую ног, — заплакал Борис. — Я хочу есть… Я очень устал… Я останусь здесь, а ты вызовешь помощь, и они меня подберут.

— Ты прекрасно знаешь, что это бред, — Павла переполняла злость из-за того, что он был вынужден спасать не только себя, но и слабовольного коллегу. «Лучше бы ты погиб при аварии», — подумал он и сам ужаснулся этой мысли. Словно изнутри вылезло что-то чёрное и страшное, о наличии которого в себе он даже не подозревал.

Он схватил Бориса под локоть и почти насильно поставил его на ноги. И потащил за собой. Тот сначала сопротивлялся и спотыкался, а потом вошёл в заданный темп и снова зашагал, повесив голову и бормоча что-то под нос.

Ветер усилился. Он бросал в глаза острые кристаллы снега, заставлял постоянно щуриться и опускать голову. Павел перестал чувствовать лицо. Сначала оно горело от холода, потом онемело и превратилось в маску. Его пугали мысли об отмороженном носе, который придётся отрезать. Ничего, институт заплатит столько, что он сможет слепить себе новый, пластика сейчас творит чудеса.

Олюшке вот придётся лет в шестнадцать сделать операцию на ушах. К сожалению, уши ей достались папины, большие и слишком отстоящие от головы. Сейчас девочка ещё не совсем замечает этого, но скоро начнёт мучиться. Ничего-ничего, вот он выберется, и они всё сделают в положенный срок. Он не оставит свою девочку в беде, вот уж нет.

Местность поднималась и идти становилось всё труднее. Мало того, что нужно было шагать в гору, так и снега заметно прибавилось. Каждый шаг требовал всё больше усилий. А силы заканчивались. И постепенно на передний план стали просачиваться чёрные страшные мысли, что он так и не дойдёт. Павел злился, отгонял их, даже фыркал вслух, словно говоря, что всё это чушь собачья. И всё равно слабость давала знать о себе. И страх.

Никитка так боялся, когда они в первый раз пришли в бассейн. Он кричал как резаный и не давал окунуть в воду даже ножку. Глубокое просторное водное пространство пугало его до чёртиков. И тогда Павлу пришлось сделать то, что с ним в своё время сделал его собственный отец — он размахнулся и бросил сына в воду. Потом он кинулся следом, сопровождаемый гневными криками жены, со смехом подхватил Никитку и вытянул на воздух. И мальчик перестал бояться. Как рукой сняло. Теперь вот его за уши не вытянешь из моря, реки или бассейна. Страх преодолим.

Если только ты не умираешь в чёрном лесу посреди снежной бури, теряя последние крохи храбрости и силы воли.

Они почти поднялись до перевала, шагомер показывал три километра с копейками от реки, и Борис снова упал. На этот раз он не издавал ни звука. Просто лежал в снегу и не шевелился. Павел вернулся к нему и больно пнул ногой в бок.

— Вставай! — зло приказал он. — Чего разлёгся? Вставай!

Борис закашлялся, потом промычал еле различимо:

— Я больше не могу… Замёрзло… Поспать…

— Нельзя спать! — Павел стоял над телом коллеги и шатался от усталости. — Нужно идти. Осталось километра три, не больше. Мы почти пришли, вставай же!

— Нет, замёрзло.

Борис еле слышно шептал что-то, а Павел смотрел в небо и думал. Его переполнял стыд. Злость. Отчаяние. Снова стыд и совесть. Жгучая совесть вспыхивала в голове, бередя чувство долга и требуя от него героического поступка. Тогда Павел нагнулся и схватился Бориса за капюшон. Потянул тело. Протащил его метр и упал сам.

И тут же осознал, что попал в западню. Он копошился в снегу и никак не мог подняться. С каждым мгновением он всё глубже увязал в желании махнуть рукой и остаться на месте, перестать бороться и отдаться на волю стихии. Ноги отказывались держать его, тело казалось огромным, неповоротливым и безумно тяжёлым. Такую многотонную тушу и краном не поднять, куда уж самому справиться. Он не дойдёт.

Ему приснился сон. Дети сидели на сочной зелёной лужайке и выглядели очень грустными. Оля плакала, да и у Никитки глаза покраснели. А потом угол зрения сместился и стало видно небольшое гранитное надгробие, на котором значилось имя и дата смерти.

Павел проснулся резко, как от удара, и принялся подниматься.

— Сука, — прохрипел он. — Ленивая тварь! Слинять захотел… Вставай… Падла! Нельзя… Нельзя бросать…

Ощущая боль и усталость во всём теле, он перевернулся на бок, подтянул ноги и встал на колени.

— Папа! — закричала Оля.

Павел вздрогнул и заставил себя подняться.

Дикий ветер вырывал из него тепло, дыхание тут же стыло, снег колол глаза. Лес трещал и стонал под напором снежной бури. И где-то далеко плакали три родных человека, которых он собирался бросить на произвол судьбы.

Павел стиснул зубы до хруста, потёр руками онемевшее лицо.

— Борис, — позвал он.

Коллега еле слышно промычал что-то в ответ.

— Надо идти, Борис, — пробормотал Павел, трогаясь с места.

— Пойдём, Борис, — приказал он еле слышно, переставляя ноги через мучительную боль.

— Не отставай, Борис, — прошептал Павел, и лес проглотил его прощальные слова.

Поднявшись на вершину гряды, Павел попытался сориентироваться. Бесполезно. Чёрно-снежная пелена давала обзор в пару метров, где уж тут разглядеть горное озеро и домик на его берегу. Павла шатало от усталости и порывов ветра. Он пытался понять, в какую сторону направиться.

Так, ладно, для начала надо хотя бы спуститься с горы, а там видно будет. Точно, тут осталось-то километра три, это ж совсем пустяк. Он к Ире шёл от электрички километров пять, когда тайком навещал её на семейной даче. И тогда ему эти километры казались сущим пустяком, он пролетал их в один момент, стремясь увидеть любимые глаза и услышать самый красивый на свете голос. А что такое три километра… Так, ерунда… Как два пальца…

Павел шагал между деревьями, склонив голову, чтобы защитить глаза от колючего снега. Он не чувствовал ног и рук, лицо пугало каменной твёрдостью, а лёгкие горели от ледяного воздуха. Тепло окончательно покинуло его, даже под несколькими слоями футболки-кофты-куртки его не осталось. Тело безнадёжно остыло и уже не могло сопротивляться морозу, проникающему всё глубже. Нужно было как можно скорее добраться до домика, развести огонь, отогреться, напиться горячей воды.

Постепенно Павел так устал, что провалился в какое-то забытье. Он уже не понимал, куда и зачем идёт. Мысли стали шершавыми и отрывочными. Всё его существование свелось только к необходимости переставлять ноги. Снова и снова. Вытаскивать их из снега, протягивать вперёд и опять погружать в снег. И так снова и снова. Снова и снова. Без счёта и конца. Вся жизнь превратилась только в череду шагов, которые он совершал на автомате, преодолевая усталость и боль.

Где-то там его ждали жена и дети. И он должен был дойти до них. Обязательно. Непременно. Другого исхода увлекательной прогулки просто не существовало.

Он не заметил, как спустился со склона и пошёл по более-менее ровной местности. Деревья вокруг вдруг закончились, слой снега стал толще, а ветер принялся дуть так сильно, что грозился выдуть не только последние остатки тепла, но и саму душу.

Павел поскользнулся и упал. И падение вдруг подействовало на него отрезвляюще. Словно кто-то встряхнул его и заставил проснуться. Он обнаружил себя лежащим на льду, припорошенном снегом. И он обрадовался. Он так отчаянно обрадовался, что беззвучно засмеялся, запрокидывая лицо в небо. Чёрт возьми, но он же дошёл! Он на месте! Осталось только найти сам домик.

Он еле поднялся на ноги. И пошёл обратно по своим следам. Вышел на берег и огляделся. Где же дом? Неужели это какое-то другое озеро? Нет, к чёрту сомнения! Он на месте. Иди уже, идиот!

Он тронулся с места. Шатаясь и смеясь, Павел прошёл несколько шагов. И уткнулся в редкий частокол, окружающий домик. Калитка. Где-то тут калитка, чёрт бы её побрал. Он двигался вбок, стараясь не потерять тонкое горизонтальное брёвнышко на уровне груди. И через несколько бесконечных метров наткнулся на калитку. Потянул на себя. Потом ещё. Сильнее. Калитка не поддавалась и Павел вдруг рассердился. Волна злобного жара придала ему сил — он рванул сплетение древесины и получил узкий проход, через который с трудом протиснулся.

Здесь снега было гораздо больше, словно природа специально навалила его во двор домика, чтобы не дать никому подойти к вожделенной двери. Мелькнула было ужасающая паническая мысль, что дом могли запереть на замки, но Павел затоптал её, мотая головой. Да нет же, домик всегда ждёт гостей. Всегда открыт.

Ручка двери оказалась слишком маленькой и у Павла никак не получалось схватиться за неё. Не чувствуя пальцев, он не мог схватиться покрепче. И он заплакал. Уткнувшись лбом в дверь, он плакал навзрыд от бессилия и обиды. Нет, ну это надо же, пройти такой сложный и долгий путь и в итоге подохнуть на пороге дома только из-за того, что не смог открыть дверь. Вот же будут спасатели насмехаться над этой тупостью, когда найдут его. Борис хоть в лесу помер, не так обидно.

Слёзы тут же замерзали на лице. И это почему-то испугало Павла. Он ухватился за ручку и дёрнул. Снова дёрнул. И дверь вдруг поддалась. На какой-то миллиметр, но она сдвинулась, и Павел засмеялся от радости. Издавая отрывистые хриплые звуки, означающие смех, он дёргал дверь и торжествовал от каждого сдвига.

И он открыл её. Тяжёлую неповоротливую дверь из толстых дубовых досок. Она распахнулась и, подхваченная ветром, ударилась об стену. Павел махнул на неё рукой и сделал шаг на ступеньку. Ещё один. И снова. Поднялся в небольшую прихожую и пошарил рукой в поисках выключателя. Потом запоздало сообразил, что никакого электричества тут нет и в помине.

Снег заметало внутрь, но он уже ничего не мог с этим поделать. Затворить дверь, прижимаемую к стене ветром, было выше его сил. Ничего, внутренняя стена не менее толстая. Он и так не замёрзнет. Ничего страшного.

Павел ввалился в комнату и упал на колени. Снег! Эту дверь обязательно закрыть! Мыча и кряхтя, он снова поднялся, развернулся и закрыл дверь. И сразу отрезал себя от свиста ветра и шелеста снежных кристаллов.

Он шарил глазами в темноте и пытался вспомнить, где в единственной комнате находится металлическая печка-буржуйка, старая, пузатая и очень надёжная. В центре комнаты. Точно, она где-то в центре из соображений безопасности. Стоит на большом металлическом листе, а труба уходит на чердак и наружу. Вытянув руки перед собой, он сделал пару шагов. Потом ещё пару. И уткнулся в трубу. Стуча по ней, он опустился ниже и нащупал обрубками рук саму печь. Безумно холодную и твёрдую.

Нужно отогреть руки, иначе он не сможет зажечь огонь. Павел задрал куртку и кофту и приложил кисти к животу. Ну же, давай, кровь! Разогревайся! Беги по венам и капиллярам! Давай же, чёрт возьми!

Интересно, осталась ли в домике еда? Последними тут были ребята из охраны. Жарили шашлыки уже на исходе осени, когда листва легла на землю и озеро покрылось тонкой прозрачной коркой льда. Тогда сюда прилетал кто-то из Москвы, какой-то начальник, чтоб их всех разорвало. И они его кормили и развлекали. Хоть бы они оказались настолько пьяными, что забыли что-нибудь. Хоть бы.

Руки постепенно отогревались. И вместе с чувствительностью пришла боль. Она усиливалась, охватывая палец за пальцем, заползая под рукава и отдаваясь в локтях. Мучительная, тягучая, выкручивающая, невыносимая боль. Павел не выдержал и заплакал. Он стонал и всхлипывал, качался из стороны в сторону и умолял неизвестно кого, чтобы они не отрезали ему обе руки. Оставьте хотя бы одну, пожалуйста, иначе как же он будет гладить по голове своих деток. Пожалуйста. Пожалуйста.

Пальцы начали сгибаться, тогда Павел отнял их от живота и посмотрел на термометр. Минус тридцать пять внутри дома. Понадобится протопить дом как следует, понадобится чертовски много дров.

Он снова прильнул к печке и стал ощупывать её в поисках дверцы. Он отчётливо помнил её — это была не какая-нибудь там допотопная буржуйка, а добротная дизайнерская печь, выполненная каким-то мастером по металлу за большие деньги. А вот и дверца. Он радостно ухватился за ручку и повернул её. Засунул внутрь руку — пальцы болезненно наткнулись на аккуратно сложенные дрова и мелкие щепочки вперемешку с бумагой, которая настолько промёрзла, что хрустела и рассыпалась словно тонкий ледок. Павел мысленно поблагодарил человека, который по всем правилам оставил печь полностью готовую к использованию следующими гостями.

Осталось найти спички. Или зажигалку. Иначе он так и помрёт тут, в обнимку с печью. Это было бы вдвойне иронично и обидно, после такого-то пути.

Он привстал и ощупал верхнюю крышку печки. И вскрикнул от радости, когда пальцы наткнулись на картонную коробку.

Руки дрожали от холода, боли и волнения. Они буквально ходили ходуном. Непослушные пальцы уронили первую спичку, вторую сломали. Павел разозлился и злость снова помогла ему собраться и взять себя в руки. Он чиркнул спичкой и засмеялся, когда головка зашипела, выбрасывая едкий дым, и занялась голубовато-жёлтым огоньком. Он смотрел на неё как зачарованный, не в силах отвести глаз. Она почти догорела до пальцев, когда он спохватился и быстро сунул её в топку. Естественно, ничего зажечь она не успела.

Ругая себя последними словами, Павел снова зажёг спичку и сразу поднёс её к краю газеты. Сначала язычок пламени слегка лизнул газету и даже как будто собрался потухнуть, но потом бумага занялась. Она разгоралась очень неохотно, словно собиралась в любой момент погаснуть, хороня надежды на тепло. Миллиметр за миллиметром огонь расползался по газетному листу, постепенно набирая силу и разгораясь всё увереннее. Вот уже первые робкие языки лизнули мелкие щепочки и комочки сухого мха. Павел засмеялся. Он не отрывал взгляда от робко разгорающегося огня и смеялся что есть силы. Он смеялся так, что заболел живот и начался резкий кашель, выворачивающий внутренности. Стоя на четвереньках, Павел кашлял, ронял слёзы и слюни на металлический лист, и его переполняло счастье от осознания того, что он выжил несмотря ни на что.

Огонь лениво поедал щепочки и уже начинал облизывать крупные поленья, лежащие на самом верху заклада топки. Павел наконец-то перестал кашлять, вытер кулаком рот и сел на пол. Он протянул руки к огню и застонал от удовольствия, ощутив долгожданное тепло. Да, теперь всё будет хорошо. Сейчас он прогреет комнату, согреется сам, найдёт пункт связи у изголовья кровати, вызовет помощь и тогда поест.

Его беспокоили ноги ниже щиколоток, которые он не чувствовал совсем, но Павел упорно отгонял недобрые предчувствия и убеждал себя, что скоро всё вернётся в норму. Надо всего лишь прогреть комнату.

Чтобы иметь хоть какой-то мало-мальский источник света, он не стал пока закрывать дверцу. Его пронзила острая неприятная мысль, что в доме могло больше не оказаться дров, но тут же отлегло — целая куча колотых чурок высилась на безопасном расстоянии от печки, этого хватит на несколько дней, даже если пихать в топку не переставая.

Жутко хотелось спать. Его всё сильнее клонило в сон, но он понимал, что это западня — засни он сейчас и больше не проснётся. Как бы ни хотелось спать — он должен сначала как следует протопить бревенчатый дом и только потом прилечь, чтобы хоть немного набраться сил.

Но прежде другое.

Он встал и побрёл на ощупь к кровати, которая располагалась возле маленького двуслойного окошка. Сбоку от неё на невысоком столике стояла аппаратура экстренной связи.

Павел пошарил по корпусу радиоустановки и нащупал кнопку включения. Его окатила волна счастья, когда аппарат заработал и мягкий голубоватый свет озарил изнутри панель управления. Повозившись с кнопками, он надел наушники на голову и включил передачу.

— Алло! — послал он в ночь и неизвестность. — Это станция «Чёрный прыжок». Нужна помощь! Станция «Чёрный прыжок» на горе Кублык! Приём! Нужна помощь! У нас авария! Нужна помощь! Это «Чёрный прыжок»… Есть кто? На помощь. Это «Прыжок».

Он безуспешно передавал снова и снова, меняя волну и бормоча слова о помощи. Потом спохватился, кинулся к печи, засунул в неё пару поленьев, посмотрел на термометр (минус двадцать восемь) и снова вернулся к аппарату. Прошло, наверно, не меньше получаса, как вдруг кто-то ответил, с шумом ворвавшись в эфир:

— «Чёрный прыжок»! Приём! Кто говорит?

— Павел Лазарев, учёный!

— Что случилось на станции?

— Взрыв, — коротко ответил он, не уверенный, что может рассказывать о подробностях неизвестному лицу. — Все погибли.

— Как только закончится буран, мы вышлем вертолёт. Площадка возле станции сохранилась?

— Нет! — закричал Павел в панике, а сердце заколотилось как сумасшедшее. — Нельзя на станцию! Излучение! Я не на станции! Я в домике! В охотничьем домике у озера! Вы слышите?!

Ему показалось, что связь прервалась, но потом человек ответил:

— Поняли, уточняем координаты домика и сразу же вышлем помощь, как только позволит погода.

— Заберите меня! — закричал он в панике. — Я в домике! Как поняли?! Заберите меня! У меня, наверно, обморожение! Пожалуйста, поскорее! Заберите меня!

Ему что-то отвечали, но он даже не слушал, а продолжал выкрикивать, словно боялся, что если он замолчит, то его не поймут и никогда не найдут. Поэтому далеко не сразу он заметил, что связь оборвалась и на том конце никого уже нет.

Павел снял наушники, положил их на аппарат и вернулся к печке, где полыхал благодатный огонь — единственный залог его выживания до прилёта спасательной команды.

Следующие несколько часов он засовывал поленья в топку, отмечал неуклонное повышение температуры, пел и смеялся, разговаривал то с самим собой, то с детьми, которые ему охотно отвечали. Иногда жена довольно сносно шутила, и Павел опять смеялся, отмечая, что её чувство юмора стало гораздо лучше с момента знакомства. Ему удалось разыскать в шкафчике две упаковки старого печенья, он жадно сжевал его, словно не ел в жизни ничего вкуснее, а жена призывала его поскорее вернуться домой и обещала устроить пир из десяти коронных блюд.

Только когда температура в доме поднялась до плюс пятнадцати, Павел наконец-то позволил себе провалиться в сон. Раскинувшись прямо на полу, он видел яркие праздничные сны, в которых присутствовали жена и дети.

Павел спал урывками, то час, то полтора, просыпался в страхе, подбрасывал дрова в печь, пел и разговаривал с любимыми людьми. И так повторялось снова и снова.

Спасательная команда прибыла только спустя двое суток, но ему не было скучно и одиноко. Его любимая семья была с ним.

***

Евгений смотрел на пациента и с трудом сохранял на лице спокойное безмятежное выражение.

— Это невероятно, Павел, что вы смогли пройти такое расстояние. Я… я даже не представляю всей мощи вашей силы воли. Четырнадцать километров в буране, в темноте, наугад… У меня мурашки бегут по телу, когда я пытаюсь представить себя на вашем месте.

— Лучше и не пытайтесь, — глухо откликнулся учёный, лежащий на кровати. — Я сам теперь вспоминаю как страшный сон…

Они помолчали. Евгений делал вид, что читает личное дело больного, которое принёс с собой, а Павел угрюмо смотрел в окно. Его глаза сверкали на фоне лица, замотанного в бинты.

— Почему вы пришли ко мне? — спросил учёный.

— Вы проходите комплексную терапию после тяжелейшего стресса, — бодро начал Евгений, но Павел тут же его перебил.

— Нет, я всё понимаю. У меня обморожены ступни, руки, нос и щёки. Я потерял шесть пальцев на ногах и два на руках, нос отрезали, щёки обезображены, правая проморозилась насквозь, и я буду уродом до конца жизни… Плюс истощение и всё такое. Но зачем ко мне подослали психиатра?

— Павел Иннокентьевич, ваш лечащий врач обратился к нам…

— Что он сказал? — резко и зло спросил учёный.

— Когда вас доставили в город, вы бредили. Всё время звали своих родных. Жену… Детей… Вы разговаривали с ними. Порывались им звонить. И в первый день пребывания здесь продолжали звать свою семью и требовали, чтобы их пустили к вам.

— Да, я уже третий день прошу, чтобы мне дали телефон, чтобы я мог позвонить Ире и сказать, что со мной всё в порядке! — раздражённо выпалил Павел. — Или чтобы кто-нибудь позвонил ей вместо меня! Но мне отказывают в этом! Никто как будто не слышит меня!

— Но, Павел Иннок…

— Я хочу поговорить со своими родными! — Павел снова разозлился. Он кричал на всю больницу и ему было наплевать на это. Повязки на носу и щеках зашевелились и боль охватила всё лицо, отдаваясь в шею и плечи. — Я хочу видеть их! Хочу, чтобы хотя бы жену допустили ко мне в палату!

— Но это невозможно! — врач тоже повысил голос.

— Почему?! — истошно закричал Павел,

— Потому что нет у вас никакой жены!

В палате установилась неприятная тишина. Павел сощурил глаза и чуть наклонил голову, рассматривая врача словно какую-то диковину.

— Я так думаю, что вам самому нужен психиатр, — наконец-то сказал он.

— Павел…

— Нет, я даже не хочу ничего слышать. Это всё бред! Зачем вы пытаетесь убедить меня в том, что это неправда?! Зачем вам это, я не пойму?! Или это они вам велели так сделать? В Центре совсем с ума все посходили? У меня есть семья! И я никогда не поверю в обратное! У меня есть жена и чудесные дети, Олюшка и Никитка. Мы живём с ними по адресу Волгоград, улица Морская, дом семь, квартира четырнадцать! И если вы позвоните по номеру, который я продиктую…

— Павел, остановитесь, — Евгений демонстративно помахал тонкой папкой, которую держал в руке. — У меня ваше личное дело, которое прислали из Центра.

— И что?! — агрессивно спросил учёный.

Евгений открыл папку и передал её больному. Павел неуклюже взял папку забинтованными руками, он смотрел на неё с осторожностью и даже опаской, словно она могла взорваться.

— На первой странице ваши личные данные… — сухо пояснил врач, внимательно следя за теми частями лица, которые не были скрыты бинтами. — И там есть такие графы как семейное положение, имя жены, наличие детей…

Павел не сразу смог сосредоточиться на мелких буквах. Он глянул на свою фотографию со странной причёской, которой у него никогда не было. Потом скользнул взглядом по фамилии и имени. А потом посмотрел на слово «холост». И поднял голову.

— Что это? — спросил он. — Зачем ты притащил мне это?

— Вы не женаты, Павел, — врач говорил спокойным убеждающим тоном. — И никогда не были. Я уточнял у вашего руководства. И, соответственно, у вас никогда не было детей.

Павел снова посмотрел на надписи: вместо жены и детей стояли прочерки. Словно их никогда не существовало в его жизни.

— Зачем они это затеяли? — недоумённо спросил он. — Зачем?

— Павел, я сделал даже больше. Я позвонил вашей матери.

— Зачем?

— Я спросил её. И она ответила, что у вас нет никакой жены. И детей.

— Что? Я вам не верю… — растерянно возразил Павел. — Мама никогда не сказала бы такого. Она обожает своих внуков… — на него навалилась дурнота. Мир вокруг поплыл. Он откинулся на подушку и закрыл глаза. В голове глухо бухало.

— Павел, послушайте меня внимательно, — врач торопился донести нужную информацию, пока больной находился в состоянии покоя и был способен воспринимать информацию. — Вы придумали себе семью. Это была защитная реакция вашей психики. Сначала шок от аварии. Потом огромный стресс во время прохождения по горам. Ваша психика создала стимул, который побуждал вас двигаться дальше. Только благодаря этой фантазии вы не погибли, а смогли преодолеть нечеловечески сложный маршрут.

— Что? — учёный как будто не понимал, что ему говорят. Он болезненно морщился и отворачивался.

— Ваш мозг придумал жену и детей, чтобы вам было к кому выбираться из смертельной ловушки, — на какое-то мгновение Евгению даже стало жалко несчастного больного. Но опасную иллюзию нужно было как можно скорее развеять, пока она не перешла в патологическое состояние. — И этот защитный инструмент выполнил свою работу на отлично — вы выжили. Но теперь пора возвращаться в реальность. А в реальности у вас нет жены и детей.

Павел хихикнул. Потом ещё раз. Засмеялся во весь голос, запрокинув голову и глядя в потолок. Психиатр смотрел на него нахмурившись, готовый к любой реакции.

— Ты сам чокнутый! — выкрикнул Павел сквозь смех. — И все эти уроды чокнутые! Зачем вы пытаетесь убедить меня в том, что у меня нет семьи? Я не понимаю, зачем это нужно вам всем. У меня есть жена!

Он перестал смеяться и теперь снова разозлился.

— У меня есть жена! Слышишь, ты?! Её зовут Ирина, она родилась пятого января восемьдесят пятого года в Краснодаре! Её девичья фамилия Михайленко! Она работает учителем истории в школе номер тридцать девять города Волгограда! По понедельникам она ходит на плавание в бассейн, а по субботам посещает благотворительный фонд «Добрые руки», который собирает пожертвования для сирот! Я что, всё это придумал?

— Признаться, очень убедительная иллюзия, — кивнул Евгений. — Я прямо живо представил себе эту женщину.

— А мне и представлять не надо! Потому что она есть! — Павел заорал так, что поперхнулся и согнулся пополам, пытаясь унять раздирающий кашель.

— Павел, вы должны успокоиться, — Евгений встал и поднял с кровати папку. — Если вы будете продолжать упорствовать в своей фантазии, то попадёте в специализированное учреждение. И там вам будет гораздо хуже, сумасшедшие дома не лучшее место на земле. Одумайтесь и перестаньте цепляться за эту фантазию.

— У меня была фотография, — прохрипел Павел, глядя на врача с мольбой. — В нагрудном кармашке футболки. С женой и детьми. Посмотрите и убедитесь, что я не вру.

— Павел, я вернусь к вам после обеда, — Евгений еле заметно вздохнул. — А сейчас отдыхайте и приходите в себя.

— Это вы все не в себе, — пробормотал учёный, без сил падая на подушку. — Вы сумасшедшие… Все вы… А я не сумасшедший…

Когда Евгений выходил из палаты, больной продолжал бормотать обвинения и оправдания.

— Ну что? — спросил Данила, глядя с интересом. Он сидел на кресле возле двери и грыз ногти.

— К сожалению, наш клиент, — вздохнул психиатр, уже мысленно составляя перечень документов, которые нужно будет оформить для перевозки пациента в психиатрическую лечебницу.

— Кукушечка поехала, — усмехнулся терапевт. — Но это и не мудрено, такой-то стресс.

— Да, стресс, — машинально откликнулся Евгений, думая ещё кое о чём.

Он собирался проверить кое-что. Бред, конечно… Но если…

***

— Данила, у меня к тебе дело, срочное! — Евгений ворвался в ординаторскую словно вихрь.

Терапевт с интересом посмотрел на его бледное перекошенное лицо.

— Что-то случилось? — он отхлебнул чая.

— Да, случилось. Павел убеждал меня, что его семья реальна, — психиатр пытался перевести дух, потому что бежал как бешеный.

— Так-так, — Данила откусил от мятного пряника и поморщился.

— И он сказал, что в его вещах была фотография с семьёй, — глаза Евгения походили на белые пятна с крошечными точечками зрачков, и терапевт с удивлением понял, что коллега очень испуган.

— Но ты же знаешь, что у него нет никакой семьи.

— Я знаю! — с раздражением махнул рукой Евгений. — Ты мне лучше скажи, чем они там занимаются в горах, в этом своём секретном НИИ?! Что у них там происходит?

— Без понятия, — мотнул головой терапевт. — А что?

— Я постарался найти его вещи.

— Что?! — Данила вылупился на психиатра. — Неужели ты поверил ему?

— Он… он поколебал мою уверенность… в том, что он сумасшедший… — Евгений помялся, пряча глаза. — Да, понимаю, это звучит странно. Не надо так на меня смотреть. Но на какую-то секунду я усомнился в информации, поступившей из Центра…

— И что? — теперь бледность коллеги ещё больше насторожила Данилу.

— И я пошёл к главврачу и выяснил, куда они дели одежду, которую сняли с Павла… — Евгений сглотнул с усилием. — Они всё отправили в подвал, чтобы потом сжечь…

— И ты попёрся в подвал? — Данила нахмурился.

— Да… Я спустился в подвал… Нашёл мешок с его одеждой… — Евгений говорил так, как будто каждое слово доставляло ему боль. — И обыскал её… И вот…

Он вытянул руку и разжал кулак. На потной ладони лежала небольшая помятая фотография с оторванным уголком. Рука заметно дрожала — Данила вскинул глаза и тогда увидел, что Евгения трясёт всего, с ног до головы.

Волнение и нервозность передались и ему. Охваченный странным предчувствием, Данила взял фотографию и присмотрелся. Он сразу узнал Павла, одетого в яркую летнюю одежду. Рядом с ним стояла молодая красивая блондинка. И двое детей… Мальчик и девочка, как две капли похожие на отца.

— Может быть, это его сестра и племянники? — как-то жалобно спросил Данила, отказываясь верить в очевидное. — Но как такое может быть?

— Да чёрт с ними, с детьми! — воскликнул Евгений на грани истерики. — Ты посмотри на задний план!

Данила сфокусировался на здании, стоящем за спиной Павла. Моргнул. Зажмурился. Снова посмотрел и не поверил своим глазам. Он захихикал, мелко и неудержимо. А потом резко замолчал, роняя фотографию на пол. Посмотрел на Евгения и воскликнул в ужасе:

— Это же Собор Василия Блаженного на Красной Площади! Но ведь это невозможно! Ведь большевики взорвали его в тридцать шестом году!