Полюби меня перед смертью

Иван Аврамов

Денис Шулика, еще вчера успешный владелец нескольких столичных салонов красоты, а сегодня погорелец и новоиспеченный бомж, практически без копейки в кармане едет в выбранный наугад, по воле слепого жребия, большой южный город, чтобы там попытать судьбу – или полный крах, или удастся хоть как-то вынырнуть на поверхность бытия. Соседка по купе, молодая журналистка Тина, по прибытию в Анастасиополь, скрывая явную тревогу, просит Дениса взять на время маленькую вещичку – флешку, которая, как ему кажется, содержит весьма опасную для кого-то информацию. Догадка, к сожалению, оказывается верной – уже через несколько минут Денис видит Тину, которая бездыханная лежит на асфальте привокзальной площади. Желание найти и покарать убийц девушки, с которой у Дениса возникло нечто вроде любви с первого взгляда, всецело овладевает им. Он расшифровывает закодированные журналисткой сведения и со временем начинает собственное расследование. Шаг за шагом он распутывает целый клубок злодеяний, спектр которых весьма широк: это и заказные «тихие» убийства, и принуждение доверчивых простаков к рабскому подневольному труду, и производство фальшивых лекарств, а еще и наркотиков в тайных лабораториях, наконец, «крышевание» преступного бизнеса алчными оборотнями в погонах. Повествование изобилует острыми драматическими коллизиями, заставляет читателя сопереживать главному герою, который постоянно ходит по лезвию ножа…

Глава II

Купе уже на четверть было занято — за столиком сидела молодая женщина и задумчиво смотрела в вагонное окошко. Я учтиво приветствовал ее, мысленно чертыхнувшись, — надо же, поезд подали всего пять минут назад, а она уже тут как тут: опередила меня, любившего первым войти в домик на колесах и в мгновение ока переодеться. Я не терпел снимать с себя парадное одеяние и облачаться в «треники» и футболку в тесном и омерзительном пространстве поездного туалета. На сей счет у меня существовала стойкая клаустрофобия.

Она была хороша собой — черные, как вызревшие маслины, глаза, прямые густые, но искусно подправленные брови, опять же прямые черные блестящие волосы, изящный носик с легкой горбинкой, чувственные, безупречного рисунка губы. Минимум украшений — на безымянном пальце правой руки перстень с крупным переливчато-серым, неведомым мне камнем. Я водрузил легкую дорожную сумку на вторую полку, где ожидали своего часа полосатые, как арестантская роба, матрасы, сел и уставился на попутчицу. Она оторвала взгляд от окошка, и мы одновременно улыбнулись друг другу.

— Вы из Киева или..? — задал я банальный вопрос, который она не дала мне завершить.

— Или, — утвердительно ответила, заставив меня засмеяться.

— Значит, из Анастасиополя, — прозвучало мое совершенно ненужное уточнение. — Как там море, купаются?

— Нет, — засмеялась на этот раз она. — Море холодное, — тоже совершенно ненужное уточнение.

— Как? — искренне удивился я. — Разве Анастасиополь — не субтропики?

— Ну, почему, — серьезно ответила попутчица, — даже не субтропики, а тропики. Правда, они давно остыли.

— Жаль, — у меня был вид человека, которого жестоко разочаровали. — А я думал попляжничать, позагорать.

— Не падайте духом, где попало, — выдала она весьма оригинальную фразу. — Это дело поправимо. До лета всего ничего, каких-нибудь полгода.

— Не согласен, — целиком серьезно сказал я, думая о том, что станется со мной через полгода — превращусь ли в бездомного шелудивого пса, отыскивающего корку хлеба в мусорном баке, или у меня хватит сил вынырнуть на поверхность бытия. — Полгода — не один день…

Она чутко, как барометр, уловила перемену в моем настроении, замолчала, лицо ее стало серьезным, и мне показалось, что игривый ключ, в котором началось наше знакомство, уже утерян раз и навсегда. Распускать нюни перед молодой красавицей я не собирался, а поэтому попытался улучшить свое настроение, вспомнив, как попал спьяну пальцем в Анастасиополь на карте, и решив, что это следует расценивать, как счастливый знак судьбы, которая так немилостиво поступила со мной.

— Вот увидите, все наладится, — будто прочитав мои мысли, произнесла женщина, и я про себя вздрогнул, поразившись, насколько она проницательна.

— Как было бы здорово, если бы вас звали Кассандрой! — воскликнул я, пристально вглядываясь в ее лицо и вдруг замечая, что она, похоже, нездешних кровей.

— К сожалению, я не Кассандра, а всего лишь Тина.

— Тина? У вас, простите, ненашенское лицо.

— То есть? — она приподняла слегка прямые свои брови, хотя, клянусь всеми богами, тотчас поняла, что я имею в виду.

— Ну, неукраинское, нерусское…

— А-а, — протянула она. — Все просто — моя бабушка была ассирийкой.

— Теперь все понятно. Куда денешься от генов…

— Тем более от моих. Гены-южане гораздо сильнее генов-северян… А как зовут вас?

— Денис. Друзья зовут Деном…

— На американский манер? — усмехнулась Тина. — Наша жизнь американизируется со скоростью света. Буквально во всем. Даже в именах.

— Грустно?

— В принципе, да. Но ничего, видимо, не поделаешь. Нам всегда казалось, что другие народы лучше нас.

— Разве это не так? — слегка поддел я попутчицу.

— Даже если это так, надо просто больше уважать себя. Тех, кто не уважает себя, не уважают и другие.

— Резонно, — кивнул я.

— Более чем резонно, — поправила она, и я подумал, что в этой девушке, или женщине — не знаю, не знаю, кто она на самом деле, чувствуется характер.

* * *

В окне мелькал унылый, однообразно декабрьский, типично украинский пейзаж — леса, овраги, буераки, серые блюдца озер и ставков с побурелым от непогоды камышом, поля — иные чисто убранные, другие давно и бесповоротно заросли бурьяном, темный, поломанный ветрами, он навевал тоску, утверждая в мысли, что страна родная пребывает в запустении.

Эта же мысль крепла и при взгляде на сменяющееся с калейдоскопической быстротой человеческое жилье — красивые сельские дома современной постройки сменялись послевоенными покосившимися хатками с ветхими заборами — от них за версту несло вдовьей беспросветной бедой и злыднями тех, кто уже в обществе числился как отработанный материал. На подъездах к станциям ощутимо тошнило от беспорядочных груд самого разного, больше строительного хлама, набросанного и оставленного по обе стороны от магистрали — опрятность во всем еще нескоро войдет в нашу плоть и кровь. Еще до открытия своих несчастливых «махаонов» я съездил по турпутевке в Прагу и, жадно вбирая глазом незнакомый пейзаж, нигде вдоль путей не увидел не то что скопищ бетонно-металлического безобразия, а даже одной-единственной забытой впопыхах жердочки или какой-нибудь кирпичины. Единственное, чем радовала и чем вселяла некоторую надежду родная «чугунка», это сами большие и малые станции, построенные и облагороженные, под стать западным стандартам, покойным министром Кирпой.

Как часто бывает, в нашем с Тиной поначалу весьма живом общении возник островок тишины — теперь мы все больше смотрели в окно, изредка бросая косые мимолетные взгляды друг на друга. Была у меня привычка — загадывать на чем-то. Вот и сейчас я загадал — если в наше купе не подселится еще кто-то, а этого мне очень не хотелось, то все в Анастасиополе у меня сложится хорошо. Пока же к нам никто не подсаживался, и это поднимало мне настроение — приятно было оставаться наедине с Тиной, опять же ровно тлеющим угольком согревала надежда, что впереди у меня неплохая перспектива.

За окном стемнело, и следовало подумать, как скоротать время до сна — в поезде оно тянется томительно долго. На ужин я запасся пиццей и литровым «спрайтом». По некотором размышлении, касавшемся уже начатой дудкинской тысячи, я незаметно вздохнул, поднялся и отправился в вагон-ресторан, откуда, разорясь на восемьдесят гривен, вернулся с половинной, двести пятьдесят граммов, бутылочкой коньяка «Ай-Петри».

Аккуратно разрезав пиццу, как торт, на дольки, я вопросительно посмотрел на Тину:

— Подкрепимся?

— Не возражаю, — засмеялась она и присоединила к моему скромному достархану несколько бутербродов с колбасой и сыром, два огромных красных яблока и пакетик апельсинового сока.

— Вареных яиц и жареной курицы нет, так что не обессудьте, — развел я руками.

— Вспомнили Ильфа и Петрова?

— Да. Когда-то это был классический продуктовый набор нашего пассажира. Увы, времена меняются.

— Не очень-то, — возразила она. — Люди, любящие поесть, берут с собой жареные окорочка, бедрышки. Курицу, так сказать, раздробили.

— Как страну на отдельные княжества?

— У вас образное мышление, Ден, — похвалила Тина.

Я притронулся к «Ай-Петри»:

— Понемножечку?

— Можно. Я люблю коньяк.

— Не самый, конечно, это изысканный, но… Рад, что угадал ваш вкус — насчет коньяка вообще.

Я разлил крымскую желтизну коньяка по разовым стаканчикам, едва прикрыв влагой их дно.

— За поездное знакомство, которое заканчивается перроном? Иногда — к сожалению! — произнес я и пытливо посмотрел на Тину. Она приняла мой взгляд серьезным прищуром своих восточных глаз.

— Как знать, — сказала в ответ. — Ничего нельзя загадывать наперед.

Должен сказать, что она не пропускала глазами никого из тех, кто шнырял туда-сюда мимо нашей полуоткрытой двери. Иногда мне казалось, что на ее лицо набегает тень тревоги, она, как я улавливал шестым чувством, внутренне подбиралась, точно кто-то из тех, кто на секунду возникал в проеме, беспокоил, настораживал ее.

— Что ж, давайте выпьем за перрон, на котором знакомство не кончается.

Мы неслышно чокнулись белым пластиком стаканчиков, золотые донца слегка колыхнулись и успокоились — мы не торопились выпить, мы долго, неотрывно смотрели друг на друга, будто не сидели, а прощались на перроне.

Теплая коньячная влага согрела мою измученную душу погорельца, все мое развороченное житейским крахом нутро. На минуту старое, видавшее виды купе, летящая за окном темь, все-все, что таил в себе этот жестокий и не очень-то справедливый мир, получили розовую подсветку, и я искренне возблагодарил Всевышнего за то, что он создал на земле виноградную лозу.

— Чем вы занимаетесь? — спросила Тина. — Если не хотите, не отвечайте.

— Сейчас — ничем. Сейчас я — никто, — ровно, безучастно ответил я, и не было у меня желания вызвать у моей визави сострадание, жалость или что-то еще в этом роде. Я был предельно правдив — не больше и не меньше.

— Если хотите, расскажите, что с вами произошло. Старая истина — попутчику в поезде открываешь такое, чем никогда бы не поделился даже с самым родным человеком, — у Тины были участливые, понимающие глаза.

И я без утайки, как на исповеди священнику, поведал нехитрую и горестную историю моей жизни. Как я старался выбиться в люди, поняв, что без денег ты букашка, как судьба поначалу благоволила мне, как мои «Махаоны» простерли свои черно-желтые крылышки над Киевом, и как в одну прекрасную ночь все внезапно превратилось в пламя и дым.

— Не горюйте, Ден, — утешила меня Тина, — отчего-то я верю, что все у вас сложится. Что вы собираетесь делать в Анастасиополе?

— Не знаю, — честно сознался я и рассказал, что заставило меня направить свои стопы в город у моря.

— Вы фаталист, — от души расхохоталась Тина. — Это ж надо — пальцем в карту!..

— Ну, все-таки лучше, чем в небо, — расхохотался и я. — А вы… Кто вы по жизни?

— Журналист, — ответила Тина. — Работаю в редакции газеты. Это старое-престарое издание, называется «Берег». Ведь что такое, по существу, Анастасиополь? Берег! Берег моря.

— В ласковых водах которого я так мечтал понежиться, — подхватил я. — Прямо сейчас, в декабре.

— Лет через сто, если потепление на планете не остановится, у вас, Ден, будут все шансы сделать это.

Мы одновременно улыбнулись, но уже спустя мгновение на лицо Тины набежала тень. Наверное, кто-то из шнырявших по вагону в разных направлениях совсем не понравился ей. Я не ошибся, потому что она попросила:

— Закройте, пожалуйста, дверь. Так, пожалуй, будет лучше.

Я выполнил ее просьбу. Мы выпили еще по капельке коньяку, и Тина переменила позу — как человек, которого трапеза уже не прельщала, она по-восточному подогнула под себя правую ногу, а левую — прямую, длинную, белую выставила перед собой. Нога по колено была голой — на Тине были черные «бриджи».

— Очень красиво, — не удержался я, не в силах оторвать взгляда от ее длинной гладкой изящной ноги. — Простите, я, кажется, веду себя не так, как надо.

— Любуйтесь на здоровье. Позволяю, — пошутила она и немножко отпила из стаканчика. — Послушайте, Ден, я постараюсь вам помочь. Нам в редакцию требуется человек в отдел маркетинга, рекламы и сбыта. Коммерческая жилка, если не ошибаюсь, у вас есть, кое-какой опыт, пусть и не по нашему профилю, тоже. Главное, причалить к берегу, пришвартоваться, не так ли?

— Хорошая игра слов, — похвалил я, вспомнив местоположение города и название газеты.

— Ну, я все-таки профессионал, — дрогнули полные чувственные губы, показав в улыбке белую полоску зубов — один из передних очень трогательно, чуть-чуть, налезал на соседа.

— Вас завтра кто-то встречает? Муж? — не очень-то кстати поинтересовался я.

— Ден, хотите узнать, не замужем ли я? Нет. Вещей у меня — дорожная сумка да дамская сумочка. Люблю ездить налегке.

То, что Тина свободна, определенно вдохновило меня. По одной простой причине — эта девушка, или молодая женщина, нравилась мне все больше. Воображение, на недостаток которого я никогда не жаловался, рисовало заманчивые, будоражащие картины нашего с ней романа — поцелуи, объятия, полное слитие душ. Пришлось одернуть себя — кому сейчас нужны не только безденежные, а и бездомные мужики? Ден, ты круглый дурак, который раскатал губу без всяких на то оснований!

Оказалось, я был неправ. Оказалось, что в темном купе, где по-прежнему мы оставались вдвоем, меня ждет любовный блицкриг. Отошли ко сну одновременно, но я долго не смыкал глаз, потому что определенно был возбужден близостью, рукой подать, женщины, которая сразу так сильно мне понравилась. Я не знал, что мне делать, я колебался. Как человек, которому впервые в жизни предстояло пройти по канату над пропастью — или пан, или пропал. Все-таки я решился — прикоснулся как бы невзначай к длинной и изящной ладони Тины и с замиранием сердца ждал, что же за этим воспоследует. Мне казалось, что она, как и я, не спит, и я не ошибся. Она приняла, не отвергла это мое легкое прикосновение, наши пальцы переплелись, и отрадная мысль, что я ей небезразличен, наполнила меня рвением продолжить свой штурм. Я плохо представлял, во что все это выльется, мне просто хотелось переместиться к ней на полку и атаковать ее ласками так, чтобы она запомнила эту ночь навсегда. Я рассчитывал ограничиться легким петтингом (сексуально грамотные знают, что это такое), но вышло, что он перерос в глубокий, и все потому, что к нему побуждала Тина, — она откликнулась навстречу моим ласкам так, будто дьявольски изголодалась по ним, и мои поцелуи, поглаживания, первое знакомство с самыми потаенными уголками ее тела заставляли ее трепетать и извиваться так, как это делает выброшенная на берег узкая и красивая рыба.

Слов не было. Взаимное, до сладостного изнеможения узнавание друг друга во тьме купе продолжалось до тех пор, пока не наступил тот предел, та граничная черта, когда рассудок покидает свой пьедестал и отступает на задворки естества перед жаждой немедленного совокупления.

Тина стремительно, пружинисто поднялась с полки, встала в проходе так, словно отвешивала поясной, даже ниже, поклон, и эта поза для нас, людей достаточно высоких, была одной из тех немногих, которые годились для соития в тесноте купе. «Полюби меня сзади», — как-то прочитал я на майке одной киевлянки написанный, естественно, по-английски призыв. Мне не оставалось ничего другого, как поступить именно так. Я хотел пронзить Тину насквозь, она поддерживала это мое животное желание, стараясь не отпускать меня ни на один миллиметр, а если я и отстранялся для очередного разгона, ее изящные ягодицы жадно рвались мне навстречу, иногда их смутные, из-за кромешной тьмы, очертания вдруг бело, на очень краткий миг, высвечивались, потом снова наступала тьма, и оставался один лишь лунный намек на летящую мне навстречу красоту — фонари на столбах вдоль путей, если мы приближались к каким-то полустанкам, освещали купе с той четкой, до секунды выверенной периодичностью, что и метраж, который отделял эти столбы друг от друга. Острота обладания женщиной усиливалась определенным экстримом, сопровождавшим каждую минуту нашего занятия любовью. Мы с Тиной не забывали, что в любой момент к нам могут постучать, дернуть раз и еще раз ручку двери — одежда на нас присутствовала и, хоть болталась где-то на уровне шеи и лодыжек, использовать ее по назначению хватило бы и секунды…

— Ден, по всей вероятности, мы будем ехать вдвоем и дальше, — заметила Тина после того, как я предпринял еще две мощные атаки и, наконец, снял осаду крепости — время приближалось к двум ночи. — Еще немножко, и заснем крепко-крепко. Надо придумать такое, чтоб у нас в купе никто не похозяйничал.

Вряд ли она везла с собой много денег или что-то очень ценное, хотя кто его знает… Скорее всего, эта ее просьба была связана с той тревогой, каковая несколько раз явственно проступала на ее лице при виде того, кого она боялась или опасалась. Конечно, это была всего лишь моя догадка, которая, возможно, совершенно беспочвенна.

— Не волнуйтесь, Тина, никто к нам и носа не сунет, — пообещал я (странное дело, после нашей недавней близости мы продолжали «выкать» друг другу). — Это делается вот так, — и я показал, как обезопасить купе от чужих людей.

Конец ознакомительного фрагмента.