Клетка

Ибрагим Капланович Шаов, 2023

История девушки с нашего двора, написанная с волнующей простотой и необыкновенной проницательностью – «симптомы» современной интеллектуальной прозы Повесть общается с читателем на языке ностальгии, доступной каждому щемящей тоски по детству и юности, по самому себе. Привычная тема женской преданности раскрывается перед нами не в будничной, почти банальной героизации, но совсем в других смыслах – «я не терплю, не мучаюсь, не плачу и не жду».

ГЛАВА 3

Трудно указать дорогу близорукому.

Людвиг Витгенштейн

СВАРЩИК

Я врач и мои операционные дни всегда проходят по устоявшемуся за долгие годы практики алгоритму.

— Рита, доброе утро, хорошо выглядишь, — забегая в клинику, скороговоркой приветствую нашего администратора с красивыми миндалевидными глазами.

— Доброе утро, Эмма Искандеровна. Сегодня по плану три операции.

— Хорошо.

— Вам снова прислали цветы. На этот раз красные розы, — улыбаясь, сообщила сероглазая Рита.

— До этого были желтые мимозы, если я не ошибаюсь. Опять от неизвестного? Так он совсем разорится. Мне его уже жаль.

— Да. Уже третий месяц каждый операционный день присылает разные букеты, — иронично заметила Рита.

— Хорошо хоть не преследует, как тот, что в палисаднике караулил.

— Да слава Богу, еле избавились, — перекрестившись, воскликнула Рита.

— Букет, как обычно, можешь оставить себе.

— Да мне неудобно, Эмма Искандеровна. Может хоть этот заберете? Уж больно красивый.

— Нет. Муж не поймет, не хочу его лишний раз будоражить, ему и так непросто. А ты не замужняя, пусть парни видят, каким ты пользуешься успехом.

— Ну, спасибо, — засмущавшись, поблагодарила меня слегка покрасневшая Рита.

После короткого диалога с администратором, я спешно переодеваюсь в рабочую одежду и мчусь в операционную, стараясь ни с кем из коллег не столкнуться в коридорах частной клиники. Давняя привычка избегать формальной болтовни и пустых сплетен делает свое дело. Благо, специфика моей узкой медицинской квалификации позволяет мне проводить операции один на один с пациентом, без ассистентов и помощников. Только я и глаза больного в наглухо зашторенной операционной, практически без освещения. Дверь лазерной операционной закрыта на замок на время всей операции. По протоколу она блокируется во избежание отвлечения пациента и хирурга от процесса. Только я и проблема человеческого глаза, без посторонних и свидетелей. И да, температура не выше двадцати пяти градусов по Цельсию, с влажностью не выше пятидесяти пяти процентов, в иных условиях лазер не работает. Такая вот капризная штука.

Сегодня молодому пациенту предстоит фокальная лазеркоагуляция — локальное воздействие луча лазера на сетчатку. Операция безболезненная, но пациенту она доставляет зрительный дискомфорт из-за ярких мигающих вспышек лазера. Поэтому по протоколу назначается эпибульбарная анестезия. Мне нравится общаться с пациентами перед хирургическим вмешательством. В такие тревожные моменты человек раскрывается перед врачом словно на пасторской исповеди. Когда-нибудь, на пенсии, я издам сборник таких предоперационных бесед.

— Доброе утро, Эльдар. Можно без отчества?

Кто вы по профессии?

— Здравствуйте, доктор. Я — сварщик.

— Какое сказочное имя у вас. С таким именем вы не можете быть просто сварщиком, вы художник по металлу, — попыталась пошутить я.

— Мне нравится такое сравнение. И работа моя мне тоже нравится. Но с глазами теперь проблемы.

— У нас похожие специальности, только инструменты разные. Мы, в некотором роде, коллеги-сварщики. Но для глаз ваша профессия одна из самых опасных. Искры и брызги расплавленного металла, раскаленные электроды, излучение сразу трех видов — все это чревато получением весьма серьезных травм, от ожогов до повреждений сетчатки. Надо неукоснительно соблюдать правила техники безопасности.

— Без маски не работаю, доктор. Я фанат своей работы. Трудно передать словами, какое испытываешь удовольствие, когда кладешь ровный шов и точно свариваешь нужные заготовки, создавая новую деталь, которая станет частью общего большого механизма. Не хочу думать, что придется менять профессию.

— Да. Мы давно научилось добывать железо и скреплять разнородные металлы, а вот однородных людей примирить друг с другом не можем. Воюем, спорим, ссоримся. Соседи живут, как кошка с собакой. Ну, начинаем, Эльдар.

Устанавливаю на роговицу контактную линзу Гольдмана с нанесенным раствором метилцеллюлозы. На периферии сетчатки, в районе двух тридцати, наношу сто сорок лазеркоагулятов. Для этого необходима твердая рука и неподвижный взгляд пациента. Четко держим фокус лазерного навигационного луча в определенной точке глазного дна — сетчатке.

Когда офтальмохирург проводит лазерное вмешательство на сетчатке, в зависимости от вспомогающей линзы, у него в голове схема глазного дна всегда в разной проекции — либо зеркально отраженное, либо перевернутое. Наша оптическая система тоже создает инвертированную на сто восемьдесят градусов проекцию. Проще говоря, люди видят этот мир вверх тормашками. И только с помощью мозга картинка переворачивается. Камера обскура в действии. Мой натренированный мозг за годы, проведенные в операционной, привык синхронизировать действия моих рук с любыми зрительными проекциями. Говорят, это помогает от старческой деменции. Кстати, надо непременно навестить тетю Асю, у которой тяжелая форма Альцгеймера. Мысли о необходимости проведать единственную тетю, из оставшихся в живых, приходят ко мне гораздо чаще, чем я это делаю на самом деле.

Линза Гольдмана удалена, конъюнктивальная полость промыта раствором антисептика. Пройдет двадцать — тридцать минут и можно приглашать следующего пациента.

И еще, между операциями следует выбрать время и позвонить моей домашней помощнице Наде.

— Надя, это я. Как он?

— Все в порядке. Я хотела его в сад вывезти, пока погода хорошая. Но ваш сосед с утра там что-то пилит, шумит невозможно. И собака выбежала за калитку, я на секунду открыла забрать почту, так пес и выскочил.

— Мишка? Ничего, найдется.

— Надеюсь, Эмма. Хороший пес. Любит Анзаура.

— Послушай, ты не вывози его в сад. Опять Антон начнет свои идиотские шуточки отпускать. Анзаур нервничает. Надо вместо сетки-рабицы глухой забор поставить летом.

— Как скажешь, Эмма, побудем дома. Окна открою, пусть дышит весенним воздухом.

— Он поел? Настроение как? Когда я уходила, он не улыбался.

— Все хорошо. И поел, и улыбается. Сейчас будем переворачиваться.

— Мне кажется, он ночью был горячим. Измерь ему температуру, прошу тебя. Я опаздывала на работу и не успела.

— Да не горячий он. И не больной, Эмма. Работай спокойно.

— Ну что тебе трудно измерить?

— Ладно. Измерю. Если будет не в норме, позвоню.

Опять соврет и не измерит. Ну что за женщина такая?! Надо пораньше домой вернуться, на нее нет надежды.

Мой дом теперь в другом месте, вне клетки. Но воспоминания часто возвращают меня в прошлое. И, что удивительно, казалось бы, мрачные «клеточные» условия жизни того времени сполна компенсировались веселым нравом ее обитателей. Парадокс, но сейчас в красивых современных домах, с правильной архитектурой встречаются скучные, совсем не веселые люди. А мы умели быть веселыми. Наше детство можно смело назвать настоящим, это было бескомпьютерное и бессмартфонное детство. Улица с легкостью заменяла модные сегодня гаджеты.

Спектр дворовых игр был разнообразен: от вполне себе безобидных «пряток» и «резинок», до хулиганских развлечений, связанных с нанесением значительного ущерба случайным прохожим. Помню, от нас с Яной, моей школьной подругой, досталось молодому географу, по прозвищу «Колумб», который в шикарном костюме, с букетом тюльпанов в руках, шел мимо нашего дома, скорое всего, на свидание. Он просто попал в зону обстрела моего окна. В шприц заряжалась адская смесь подсолнечного масла, чернил и мыльной воды. Кто попадал под такой «дружественный» шприцевой душ, еще долго обходил наши окна стороной. Отстирать вещи после такого обстрела не представлялось возможным. Поэтому лучше было не попадаться, могло влететь по-крупному.

Вместе с мальчишками с крыши регулярно запускались «капитошки» — наполненные водой резиновые шарики. Зона поражения «капитошек», благодаря значительному объему воды, тоже была значительной. Их изначально наполняли на полотенцах, иначе они растекались в объеме и их невозможно было перемещать. Раскачиваемая на полотенце, такая заряженная «бомбочка», получая нужную инерцию, стремительно летела вниз на головы ничего не подозревающих прохожих. Мы были недосягаемо высоко, такое безнаказанное хулиганство сильно веселит, и потому каждое удачное попадание отмечалось дружным смехом и улюлюканьем.

А еще, бесконечными летними вечерами разводили костры и запекали картофель. Тащили из дома все, что могли. Уличные столы наспех сервировались тем, что попало под руку, нарушая все известные гастрономические правила. Все хотели поделиться друг с другом чем-то своим, принесенным из дома. В традиционном дворовом меню были: помидоры, огурцы, зелень, сыр, свежий хлеб и королева вечера — запеченная на углях ароматная картошка, пахнущая костром и обильно обсыпанная крупной солью. Самая вкусная картошка в моей жизни. И конфеты, много конфет, зефира и халвы — ее всегда было в переизбытке, у нас в городе безостановочно работал халвичный завод. После перекуса, дружно усевшись вокруг тлеющих медно-золотых углей, мы рассказывали друг другу страшные истории, и, с каждой такой историей, наше кольцо вокруг костра становилось все плотнее и плотнее. Запах кострового дыма, оставленный в волосах и на наших одеждах, надолго заполнял пространства наших одинаковых квартир. Лучшее время, лучшие люди.

Шутили всегда, везде и каждый раз по-разному, но, как правило, беззлобно. Эх, как весело было связать веревкой ручки дверей соседских квартир, расположенных друг напротив друга, и одновременно, позвонив в квартиры, с хохотом наблюдать, кто из соседей победит в импровизированном состязании по перетягиванию каната. С Яной вообще было интересно, она всегда придумывала разные ролевые игры, естественно, ей отводилась главная роль, а мне второстепенная. Например, она — Шерлок Холмс, я — доктор Ватсон или она рабыня Изаура, а я Малвина. Еще Яна вела страшный журнал с жутким названием «Инквизиция», в который она заносила всех своих обидчиков. Самым отъявленным из них в почтовый ящик опускалась открытка со зловещим текстом, который я помню до сих пор:

«Мне нужен труп,

Я выбрал вас,

Приду в двенадцать, Фантомас».

Взрослые игры давно пришли на смену детским забавам, только игры эти совсем уже не смешные. Наконец-то, получилось проведать тетю Асю, которая после смерти дяди осталась совсем одна. Болезнь прогрессирует и, поэтому, начав беседу с ней, невозможно предугадать, каким образом она будет окончена.

— Привет, тетя Ася. Как самочувствие?

— Кто это? Ааа…это ты Эмма.

— Да, я. Кто же еще?

— Я ждала Юнуса, он вышел в магазин.

— Тетушка, дядя умер три года назад.

— Как умер?! Что ты такое говоришь, Эмма, — сквозь слезы, вопрошает уже практически обездвиженная тетя Ася. — Ты почему не в той ангоровой кружевной кофточке с фиолетовой вставкой на груди, которую мы с Юнусом привезли тебе из санатория?

— Она мне мала, тетя Ася! Мне было четырнадцать.

— И платье вязаное с красными линиями, что мы из Москвы привозили, ты давно не носишь, — тетушка решила вспомнить все подарки, которые она мне сделала. — Хотя бы синюю водолазку на пуговицах носи.

— Хорошо, буду носить.

— А перстень с рубином и золотой браслет с серьгами, что я тебе на выпускной подарила, они в надежном месте спрятаны? — полушепотом спросила тетя.

— Не волнуйся, тетя Ася. Они в очень надежном месте, в сейфе за семью печатями.

— Это хорошо. Надо бы кислород добавить, дышать не могу полноценно после проклятого ковида. Добавь, пожалуйста.

Бедная Ася, словно злая собака, сидящая на привязи, теперь пристегнута к кислородному концентратору. А как было хорошо, когда все были молоды и здоровы. Жив был папа, мама, дядя, да и я была молодая и интересная. А ведь у нее не такие, как у нас с мамой, глаза. У нас насыщенно зеленые, против ее серо-коньячных, с чуть желтоватыми склерами и недлинными редкими ресницами. Вообще сестры мало похожи друг на друга. Мама была видной женщиной, а Ася по комплекции больше смахивает на субтильного подростка. Мама не любила пустой болтовни, а ее сестра говорила много, быстро, часто проглатывая окончания. Родные сестры родились абсолютно разными людьми как внешне, так и внутренне. Ася — лидер по натуре, а мама податливо-ведомая. Вместе они смотрелись как мать с дочерью.

Бездетная тетя и правда заботилась обо мне, как о своей дочери. Странно, спустя столько лет, я помню все, что они с дядей мне дарили. И то вязаное платье из Москвы с длинными рукавами, теплое, ярко-красного цвета с зигзагообразными полосками по низу, тоже помню. Это платье мне очень нравилось, я его долго носила, пока оно не стало коротким. Дарили не только вещи. Они привозили различные подарки, например, как-то раз мне подарили редкие елочные игрушки, малютка назывались, миниатюрные, стеклянные, на маленькую елочку. И среди них были из пластмассы разные цветные игрушки: фрукты, овощи — я ими до сих пор наряжаю елку. Тогда они еще привезли цветные мармеладки, которых нигде, кроме Москвы, не было. Я великодушно угощала ими ребят во дворе и чувствовала себя в этот момент королевой. Ну и монпансье. Всякие вкусности. Бесспорно, они любили меня и старались порадовать. Но я, почему-то, больше помню плохое. Плохое отношение, неосторожно брошенное обидное слово — как оказалось, эти вещи ребенок запоминает лучше, чем сотни хороших. Ангоровая кофта, про которую она сейчас вспомнила, была куплена не для меня, просто тете она не подошла, и, поэтому, она подарила ее мне. И бабушкину золотую цепочку с кулоном, давно обещанную на мое двадцатипятилетие, она отдала другой своей племяннице. Было очень обидно.