Наука в современном российском обществе

И. П. Цапенко, 2010

В книге рассматриваются взаимоотношения современной российской науки с политикой, бизнесом, СМИ и др. Анализируются новые тенденции в развитии отечественной науки: ее участие в процессе глобализации, вестернизация, расслоение российского научного сообщества и т.д. Дается оценка таких характерных для современного российского общества явлений, как иррационализация массового сознания, широкое распространение паранауки, теневой науки и поп-науки. Рассматриваются изменение общей траектории развития отечественной науки, а также – в свете общих характеристик современной цивилизации – новые тенденции в развитии мировой науки. Книга предназначена для специалистов в области науковедения, смежных научных дисциплин и для всех, кто, не являясь профессиональным ученым, интересуется положением науки в современном, прежде всего в российском обществе.

Часть I

Состояние современной российской науки

Глава 1

Кризис или возрождение?

Негативные и позитивные симптомы

Характеристики современного состояния российской науки, как правило, даются в трагической тональности и сводятся к констатации ее глубокого кризиса. Разные авторы акцентируют внимание на различных симптомах этого кризиса, которые, тем не менее, можно объединить в целостную, представленную в таблице 1 картину.

Таблица 1

Основные симптомы кризиса российской науки

К общеизвестным симптомам кризиса отечественной науки, которые упоминаются в большинстве работ, посвященных ее состоянию, можно добавить и еще ряд негативных явлений, носящих менее отчетливый характер. Так, например, наши ученые, поглощенные зарабатыванием денег, прорубанием «окна в Европу» (а также в Америку и др.), проводят все меньше эмпирических исследований, которые требуют больших затрат времени и сил, предоставляя это своим студентам и аспирантам. Утрачивается объединяющее начало между близкими по своему профилю научно‐исследовательскими институтами, ослабевает координация НИР. Существует и немало других тенденций, которые хотя и выглядят не так бедственно, как общие объемы финансирования отечественной науки или интенсивная утечка умов, тоже усугубляют ее критическое состояние.

Наблюдаются, правда, и отдельные позитивные изменения: деидеологизация, академическая свобода, интеграция в мировую науку, возрастание численности научных учреждений, количества кандидатских и дикторских диссертаций и т.п. (таблица 2).

Позитивные тенденции, впрочем, либо неоднозначны (например, возрастание количества научных учреждений, происходящее за счет их малооправданного дробления, рост количества защищаемых диссертаций, достигаемый за счет снижения их качества), либо очень неустойчивы и в любой момент могут повернуться вспять. И уж во всяком случае эти позитивные изменения не могут компенсировать сохраняющиеся негативные явления. В результате, по мнению основной части нашего научного сообщества, отечественная наука продолжает пребывать в состоянии кризиса (Наука в России…, 2004, с. 39).

Финансовое и материально‐техническое обеспечение

Одним из ключевых индикаторов состояния науки является объем национальных расходов на НИОКР, с которым, как свидетельствует статистика Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), Евростата, Национального научного фонда США (ННФ) и др., тесно коррелируют его другие показатели, в частности число научных статей и патентов, характеризующие публикационную и изобретательскую активность тех или иных стран.

С 2002 г., когда были приняты «Основы политики Российской Федерации в области развития науки и технологий на период до 2010 года и дальнейшую перспективу», определяющие уровень ежегодного прироста бюджетных ассигнований на науку, в стране наблюдается рост бюджетных расходов на НИОКР, как в номинальном, так и реальном исчислении. Причем, как отмечается в исследовании Института экономики переходного периода, хотя темпы прироста бюджетных ассигнований на науку в реальном выражении были ниже, чем запланированные в «Основах…», однако они значительно превышали их показатели в странах с устойчивыми научными комплексами (таблица 3).

Таблица 2

Позитивные тенденции в российской науке

Важную роль в дальнейшем расширении финансирования ключевых секторов НИОКР призвана сыграть реализация Федеральной целевой программы «Исследования и разработки по приоритетным направлениям развития научно‐технологического комплекса России на 2007–2012 годы», к числу приоритетов которой относятся информационно‐телекоммуникационные системы, индустрия наносистем и материалов, живые системы, рациональное природопользование, энергетика и энергосбережение, перспективные вооружения и военная техника, транспортные, авиационные и космические системы, а также безопасность и противодействие терроризму.

Несмотря на заметный рост расходов на науку из бюджетных, а также других источников, его темпы неустойчивы, удельный вес внутренних затрат организаций на исследования и разработки в ВВП сохраняется на довольно низком уровне и обнаруживает лишь колебательную динамику (таблица 4).

Таблица 3

Динамика роста расходов федерального бюджета на гражданскую науку, 2002–2006 гг.

Источник: Российская экономика в 2006 году, 2007, с. 554.

Таблица 4

Динамика внутренних затрат на исследования и разработки в России, 2000–2006 гг.

Источник: Российский статистический ежегодник, 2007.

Рис. 1. Внутренние затраты на исследования и разработки на душу населения в регионах РФ, 2006 г. (руб.)

Источник: Регионы России, 2007; расчеты авторов.

Внутренние затраты на исследования и разработки составляли в 2006 г. в России чуть более 2 тыс. руб. в расчете на душу населения. Обращает на себя внимание и резкая территориальная неравномерность финансовых потоков в научную и опытно‐конструкторскую деятельность. Лишь в 12 регионах эти расходы были выше среднероссийского уровня, что свидетельствует об их концентрации в ограниченном числе регионов с развитой научной базой. При этом в 8 субъектах выделялось менее 100 рублей на человека на эти цели. Различия между максимальным значением показателя в Москве и минимальным в Республике Ингушетии носят более чем тысячекратный характер (рисунок 1).

При пересчете данного показателя по паритету покупательной способности¹, он был бы эквивалентен в России 141,3 долл., в Москве — 701,9 долл., в Санкт‐Петербурге — 483,1, тогда как в Республике Ингушетии — менее 1 доллара. Межстрановые сопоставления по этому показателю демонстрируют, что положение регионов‐лидеров соответствует высоким мировым отметкам в Норвегии и Ирландии, Россия занимает примерно то же положение, что и Греция, а регионы‐аутсайдеры находятся на уровне развивающихся стран (рисунок 2).

Рис. 2. Внутренние затраты на исследования и разработки на душу населения в России, 2006 г., и зарубежных странах, 2005 г. (долл. по ППС)

Источники: OECD in Figures, 2007; расчеты авторов.

По показателю доли национальных расходов на НИОКР в ВВП, который в международной статистике также называется «интенсивностью НИОКР», Россия не только существенно уступает мировым лидерам в этой области, но и находится несколько ниже среднего уровня ЕС, где активно реализуется стратегия построения общества знаний и формирования единого европейского научного пространства, соответствуя лишь позициям отнюдь не самых продвинутых в сфере НИОКР стран, таких как Испания и Италия (рисунок 3).

Вместе с тем на российском региональном пространстве выделяется целый ряд регионов, в частности Пензенская и Нижегородская области, а также Санкт‐Петербург, в которых данный показатель превышает максимальные мировые отметки. На другом полюсе инновационного развития находятся Ненецкий и Ямало‐Ненецкий АО, которые соответствуют лишь уровню менее развитых стран мира (рисунок 4).

При межстрановых сопоставлениях становится очевидно, что в странах ОЭСР основные расходы в сфере НИОКР несет бизнес, удельный вес которого в структуре источников их финансирования превышает 60%, тогда как в регионах России на долю предпринимательского сектора и собственных средств научных организаций приходится менее 30% их объема. Поэтому Россия еще сильнее отстает от развитых и новых индустриальных стран по объему внутрифирменных расходов на НИОКР, которые, по данным Всемирного банка, составляют в России всего 0,3% от объема оборота предприятий, тогда как в странах с растущими экономиками — в Китае, Бразилии и Индии — находится в интервале 0,46–2,5% (Российская экономика в 2006 году, 2007, с. 572).

Рис. 3. Доля затрат на исследования и разработки в ВВП в России, 2006 г., и зарубежных странах, 2005 г. (%)

Источники: Eurostat news release 6/2007; Human Development Report, 2007.

Рис. 4. Доля внутренних затрат на исследования и разработки в ВРП в регионах РФ, 2005 г. (%)

Источник: Регионы России, 2007.

В этом отношении весьма показательны данные Доклада о глобальных информационных технологиях 2007–2008 (Global Information Technology Report, 2007–2008), подготовленного Всемирным экономическим форумом (ВЭФ) и международной школой бизнеса INSEAD, в котором объем внутрифирменных расходов на НИОКР в различных странах оценивается по 7‐балльной шкале: 1 баллу соответствует минимальное (худшее) значение показателя, 7 — максимальное (лучшее). По этому индикатору Россия занимает лишь 49‐е место в мировом рейтинге, включающем 127 государств (рисунок 5).

Хотя нынешнее финансовое положение российской науки уже далеко не критическое, как было в первой половине 90‐х годов прошлого века, проблемы подобного рода по‐прежнему сохраняются. Как свидетельствуют результаты обследования ЦИСН, проведенного в 2005 г., лишь 13,9% государственных (и полугосударственных) научных организаций оценивают свое финансовое положение как хорошее, причем доля таких организаций опускается до 3,6% в естественных науках и до 7,1% в наукоградах (таблица 5). Показательно также, что лишь в 37% обследованных организаций преобладают внебюджетные источники финансирования, свидетельствующие о возможностях данных организаций увеличивать свою ресурсную базу за счет коммерциализации результатов своей деятельности.

Рис. 5. Оценка объема внутрифирменных расходов на НИОКР, 2007–2008 (баллы, от 1 до 7)

Источник: Global Information Technology Report 2007–2008.

Таблица 5

Финансовое положение научных организаций, 2005 г. (по оценкам руководителей в % к числу опрошенных)

Источник: Научные организации в условиях реформирования…, 2007.

Ограниченные масштабы финансирования НИОКР сказываются в ослабленном состоянии их материально‐технической базы. Согласно данным Росстата, за период с 1995 по 2004 г. фондовооруженность научного труда снизилась в 1,6 раза. Лишь в последние годы физический объем основных фондов отрасли «Наука и научное обслуживание» стал проявлять тенденцию к некоторому росту, при этом коэффициент их обновления в 2004 г. составлял всего 1,3%, что на 0,9 пункта ниже, чем в целом по экономике (О тенденциях в области развития науки в России, 2005, c. 90).

По данным ЦИСН, 43,4% машин и оборудования научных организаций и 61,7% соответствующей техники их опытных баз имеют возраст более 11 лет. Правда, в последние годы все настойчивее усиливается тенденция к обновлению парка научного оборудования, о чем свидетельствует довольно высокая (29%) доля новой техники, имеющей возраст 1–2 года (рисунок 6).

Рис. 6. Возрастная структура машин и оборудования научно‐исследовательских организаций и их опытных баз, 2001 г. (%)

Источник: Сколько стоит Россия, 2004.

Хотя, как свидетельствуют данные ЦИСН, уже довольно значительная доля российских организаций имеет материально‐техническое оснащение на мировом уровне и даже выше его, однако руководители их преобладающей части все же сетуют на худшее по сравнению с мировыми стандартами его состояние (таблица 6).

Гораздо лучше обеспеченность научных учреждений информационно‐коммуникационными ресурсами, хотя еще примерно половина организаций пока не дотягивает до мирового уровня в этой области. Как показывают данные ЦИСН, 49,1% научных организаций обеспечены этими ресурсами на уровне мировых стандартов, в том числе 63,6% государственных научных центров, 55% государственных унитарных предприятий, 54,6% институтов естественнонаучного профиля (Научные организации в условиях реформирования…, 2007).

В последние годы до начала экономического кризиса отмечалась тенденция к повышению оплаты труда в сфере науки. В 2006 г. впервые в бюджете было выделено 3 млрд. рублей на повышение зарплат сотрудникам учреждений и преподавателям вузов, имеющим ученые степени. Согласно указанному постановлению, с 1 мая 2006 г. оплата труда научных работников имеет две составляющие — должностной оклад, размер которого также определен в постановлении, и выплаты стимулирующего характера. Обе составляющие зарплаты выплачиваются из бюджетных средств. Внебюджетные средства остаются дополнительным источником доходов ученых.

Таблица 6

Обеспеченность научных организаций материально‐техническими ресурсами (по оценкам их руководителей в % к числу опрошенных), 2005 г.

Источник: Научные организации в условиях реформирования…, 2007.

Кроме того, в 2005 г. президент РФ В.В. Путин подписал указ об учреждении 500 ежегодных грантов президента РФ для государственной поддержки молодых российских ученых — кандидатов наук и их научных руководителей. В соответствии с указом ежегодно молодым ученым предоставляются гранты в размере 60 тыс. рублей. В том же году учреждены 100 ежегодных президентских грантов для господдержки научных исследований молодых (до 40 лет) ученых — докторов наук.

Научные кадры

Интенсивный процесс формирования экономики знаний обусловливает возрастании роли нематериальных активов (знаний, квалификации, профессионального и социального опыта) в развитии общества (см., например: Инновационная экономика, 2004; На пороге экономики знаний, 2004; и др.). Расширение знаниеемких секторов экономики и технологические изменения в производственных процессах сопровождаются общемировой тенденцией к росту спроса на научно‐технические кадры, в том числе на исследователей.

В 1995–2004 гг. в развитых странах ЕС среднегодовые темпы прироста занятости научно‐технических специалистов составляли 2,7%, более чем вдвое превышая аналогичный индекс (1,1%) по всем категориям занятого населения, причем в Испании разрыв между соответствующими показателями (7,1% и 2,5%) был почти трехкратным. За указанный период в странах ОЭСР число исследователей на 1000 занятых выросло с 5,8 до 6,9 (OECD in Figures, р. 42 — 43). Причем потребности в ученых повышаются в сфере бизнеса, на долю которого, например, в США приходится около 90% исследователей, занятых в стране. Наиболее динамичный рост численности исследователей в предпринимательском секторе, превышавший 15% в год, отмечался в 1995–2001 гг. в Португалии и Исландии (Science and Technology Statistical Compendium, 2004).

По прогнозам, подобные тенденции в занятости научно‐технических специалистов и спросе на них будут и впредь прогрессировать. В США к 2012 г. их число вырастет на 26%, тогда как занятых всеми остальными видами деятельности — всего на 15% (OECD Science, Technology and Industry Outlook, 2006, р. 92). Потребности в ученых экономики стран ЕС могут увеличиться к 2010 г. по сравнению с 2002 г. на 700 тыс. человек, что может еще более заострить проблему их нехватки в условиях наблюдающегося в целом ряде стран замедления роста и даже снижения численности выпускников вузов по естественнонаучным и инженерно‐техническим специальностям и старения научно‐преподавательских кадров².

В отличие от развитых государств и ряда стран с переходной экономикой в России с начала 1990‐х годов наблюдается долгосрочный тренд к снижению общей и удельной численности ученых (таблица 7). Сохранению этой тенденции способствовало и выполнение постановления Правительства «О реализации в 2006–2008 годах пилотного проекта совершенствования системы оплаты труда научных работников и руководителей научных учреждений и научных работников научных центров Российской академии наук», которым предусмотрено одновременно с введением новой системы оплаты труда сокращение в течение 3 лет числа работников научных учреждений и научных центров Российской академии наук на 20%.

Таблица 7

Динамика численности ученых в рф, на конец года, 2000‐2006 гг.

Источники:Российский статистический ежегодник, 2007; OECD in Figures, 2007; расчеты авторов.

Указанная тенденция неизбежно ведет к ослаблению пока еще достойных позиций, занимаемых нашей страной по показателям численности ученых. По числу исследователей на 10000 человек населения (27,4) Россия пока опережает средний уровень ЕС, хотя и уже заметно отстает от целого ряда стран, в первую очередь от Финляндии, Швеции и Японии (рисунок 7).

Следует подчеркнуть огромную неоднородность российского научного пространства. На одном его полюсе находится Москва, в силу столичного статуса и роли главного научного центра страны привлекающая интеллектуальные ресурсы со всей России. При населении, составляющем немногим более 7% его общероссийской численности, в столице сосредоточено 35% ученых страны, в том числе 48% докторов наук и 43% кандидатов наук. В конце 2006 г. на 10000 жителей в городе приходилось 131,1 ученых. К числу регионов с развитой научной базой также относятся Санкт‐Петербург, Московская, Нижегородская, Калужская, Новосибирская и Томская области. Причем по удельной численности ученых обе российские столицы заметно опережают все развитые государства и другие страны с переходной экономикой, Московская и Нижегородская области находятся на уровне Японии и Швеции, Калужская и Новосибирская области сопоставимы с Норвегией.

Рис. 7. Число исследователей (по списочному составу) на 10 000 человек населения в России, 2006 г., и в зарубежных странах, 2005 г. (человек)

Источники: Российский статистический ежегодник, 2007; Main Science and Technology Indicators, 2007, Human Development Report, 2007.

Вместе с тем в подавляющей части регионов России удельная численность исследователей крайне мала, а в Республике Ингушетии на 10 000 жителей приходится менее 1 исследователя (рисунок 8), что соответствует уровню наименее развитых африканских стран, таких как Мадагаскар, Буркина Фасо и Мьянма, где соответствующий показатель составляет 0,15–0,17.

При осуществлении международных сопоставлений следует учитывать, что в странах ОЭСР и ЕС статистика численности ученых ведется не только по списочному составу (head count), но и в эквиваленте полной занятости с учетом совместителей и лиц, работавших по договорам гражданско‐правового характера (full time equivalent). Согласно данным ОЭСР, в 2005 г. численность российских ученых в эквиваленте полной занятости составляла 464,6 тыс. чел., тогда как по списочному составу их насчитывалось всего 391,1 тыс. Весьма широкое распространение работы по совместительству и трудовым договорам в среде отечественных исследователей в сравнении с учеными стран ОЭСР, где существуют более жесткие ограничения в отношении дополнительной занятости ученых, повышает позиции России по индикатору удельной численности ученых в эквиваленте полной занятости (рисунок 9).

Рис. 8. Число исследователей (по списочному составу) на 10 000 человек населения в регионах РФ на конец 2006 г. (человек)

Источник: Регионы России, 2007.

Рис. 9. Число исследователей на 1000 занятых (в эквиваленте полной занятости) в России, 2006 г., и зарубежных странах, 2005 г. (человеко‐лет)

Источники: OECD in Figures, 2007; расчеты авторов.

Сокращению численности ученых сопутствует и снижение численности докторантов, которое стало отмечаться в последние годы: с 4567 в 2003 г. до 4109 в 2007 г. (Россия в цифрах, 2008). Наблюдаются и тенденции к постепенной деградации кадрового потенциала российской науки, которые обусловлены ослаблением притока молодежи в сферу НИОКР и старением научного персонала, а также и его феминизацией. Как свидетельствуют данные опросов, все меньше студентов и аспирантов ориентируется на научную карьеру: хотя 27% студентов ориентированы на обучение в аспирантуре, из них только 22% собираются заниматься наукой (6% от общего числа студентов) и только 14% — преподаванием (4% от числа студентов) (Доклад о развитии человеческого потенциала в Российской Федерации, 2004, с.135–136).

В целом по стране средний возраст исследователя составляет 48 лет, в том числе кандидата наук — 53 года, доктора наук — 61, тогда как во всем народном хозяйстве средний возраст занятых не превышает 40 лет (О тенденциях в области развития науки в России, 2005, с. 68).

Согласно данным Росстата за 2006 г., 51% российских ученых старше 50 лет, в том числе 23% старше 60 лет, причем в московской науке эти показатели еще выше: 52% и 26% соответственно (Наука Москвы, 2004).

Как свидетельствуют данные обследования ЦИСН, среди кадровых проблем российских научных организаций наиболее остро стоит проблема нехватки молодых специалистов, с которой сталкиваются 82% обследованных учреждений и предприятий. Эти организации также сталкиваются с серьезным дефицитом руководителей проектов и вспомогательного персонала (Научные организации в условиях реформирования…, 2007).

Тревожным симптомом является сокращение доли исследователей мужского пола, более интенсивно по сравнению с учеными‐женщинами «вымываемых» из науки ввиду низкого уровня заработной платы. Доля исследователей мужского пола сократилась в 2006 г. до 58%. Для сравнения этот показатель варьируется в странах ЕС от 66% в государственном секторе НИОКР до 82% в предпринимательском.

Результативность

Согласно данным ЦИСН, руководители почти 23,7% обследованных организаций отмечают оживление или подъем в российской сфере НИОКР и еще 35,8% — устойчивое развитие, тогда как 19,7% считает, что эта сфера переживает застой, а остальные — что ее состояние ухудшается. При этом руководители отечественных организаций гораздо выше оценивают состояние НИОКР в ведущих странах: 23,1% отмечает подъем и 70,5% устойчивое развитие (Научные организации в условиях реформирования…, 2007).

В последние годы в развитых странах отмечается увеличение, хотя и нелинейное, объема выпуска научной и технологической продукции (числа научных статей, патентов и др.). Согласно нашим расчетам, проведенным на базе данных Института научной информации (ISI), в большинстве стран с развитой и переходной экономикой, по которым имелась сопоставимая статистика, наблюдалось увеличение числа научных статей, включенных в базу данных цитат‐индекса (SCI), в расчете на одного занятого ученого. С 1993 по 2003 г. этот показатель повысился с 0,11 до 0,18 в Испании, с 0,14 до 0,17 во Франции, с 0,08 до 0,2 в Словении, с 0,16 до 0,2 в Дании и т.д. Причем самыми высокими значениями этого индикатора в 2003 г. отличались наиболее развитые страны, в первую очередь Швейцария (0,31), Нидерланды (0,3) и Великобритания (0,3) (Science & Engineering Indicators, 2004; Science & Engineering Indicators, 2006).

Согласно данным института Thomson Scientific, в период 1995–2005 гг. российские ученые опубликовали 286 тыс. научных статей, которые в мире были процитированы 971,5 тыс. раз (в 11 тыс. научных журналов). По итогам этого десятилетия Россия занимала 8‐е место в мире по количеству опубликованных научных работ, но лишь 18‐е место по частоте их цитирования. Данные Thomson Scientific показывают, что ученые России наиболее сильны в физике и химии. Российская академия наук (РАН) вышла на пятое место в составленном этим институтом рейтинге наиболее влиятельных исследовательских организаций мира в области физики. С 1995 по 2005 г. РАН опубликовала 29,7 тыс. научных работ в сфере физики, которые в научных журналах мира были процитированы 126,1 тыс. раз (Научный вес…, 2006).

Однако с 1995 г. общее число статей российских ученых, включенных в базу данных ISI, стало постепенно снижаться (составив 14 412 в 2005 г.). И хотя на фоне сокращения численности ученых показатель продуктивности формально вырос с 0,03 в 1993 г. до 0,037 в 2005 г., в последние годы он не повышается (Science & Engineering Indicators, 2004; Science & Engineering Indicators, 2008).

Вместе с тем, согласно данным Российской книжной палаты, наблюдался рост числа наименований выпущенных в стране научных изданий (книг и брошюр): с 7,8 тыс. печатных единиц в 1991 г. до 12,9 в 2001 г. Редакции многих российских научных журналов сейчас отмечают заметное повышение публикационной активности ученых. Кроме того, по данным ISI, несмотря на снижение числа научных статей российских ученых, заметно возросло число их цитирований: с 19 047 в 1996 г. до 32 176 в 2003 г. (Science & Engineering Indicators, 2004; Science & Engineering Indicators, 2006).

Важным показателем продуктивности научного труда является также и изобретательская активность. По данным Федеральной службы по интеллектуальной собственности, патентам и товарным знакам (Роспатента) и Росстата, в последнее десятилетие возросло число патентов, выданных нашим гражданам в России как в абсолютном измерении: с 8938 в 1993 г. до 19 138 в 2006 г., — так и в расчете на 1 млн. жителей (таблица 8).

С учетом сокращения численности научного персонала число патентов на одного ученого увеличилось примерно в 3,5 раза. Однако в последние годы этот показатель в России обнаруживает лишь колебательную динамику без устойчивой тенденции к росту.

Роспатент относится к числу крупнейших патентных ведомств в мире (8 место в мире по числу подаваемых патентных заявок). При сопоставлении удельных показателей числа заявок (на 1 млн. жителей) позиции России существенно ниже, хотя и соответствуют уровню таких развитых стран, как Ирландия и Швейцария (рисунок 10).

Российское научное пространство демонстрирует огромную гетерогенность в этой области. С одной стороны, по числу поданных заявок на изобретения на 1 млн. жителей российские регионы‐лидеры: Москва (708,6 заявок), Томская область, Санкт‐Петербург и Орловская область соответствуют уровню развитых стран с высокой изобретательской активностью. С другой стороны, Чукотский и Ненецкий АО и Республика Ингушетия, от которых совсем не подается заявок, а также Республики Чеченская и Адыгея, Сахалинская область, Республики Тыва и Алтай, проявляющие пассивность в области патентования (менее 10 заявок), соответствуют лишь уровню таких развивающихся стран, как Гватемала, Колумбия, Индия и Узбекистан (рисунок 11).

Таблица 8

Динамика изобретательской активности в России, 2000–2006 гг.

Источник: Российский статистический ежегодник, 2007.

Рис. 10. Число поданных заявок на изобретения на 1 млн. человек населения в России, 2006 г., и зарубежных странах, 2005 г. (единиц)

Источник: WIPO Patent Report, 2007.

Рис. 11. Число поданных заявок на изобретения на 1 млн. человек населения в регионах РФ в 2006 г. (единиц)

Источник: Годовой отчет Роспатента, 2006.

Таблица 9

Создание и использование передовых производственных технологий в России, 2000–2006 гг.

Источник: Российский статистический ежегодник, 2007.

Показателем результативности НИОКР является и число созданных передовых производственных технологий (технологий и технологический процессов, включающих машины, аппараты, оборудование и приборы, основанные на микроэлектронике или управляемые с помощью компьютера и используемые при проектировании, производстве или обработке продукции). В последние годы его динамика проявляла тенденцию к росту, хотя и нелинейному (таблица 9).

Таким образом, состояние российской науки в целом в последние годы нельзя охарактеризовать однозначно. Наряду с негативными процессами, которые свидетельствуют о продолжающемся разрушении кадрового потенциала, сохраняющихся финансовых и материально‐технических проблемах осуществления НИОКР, намечаются и некоторые позитивные тенденции, которые, возможно, являются предвестниками окончания глубокого кризиса российской науки и начала ее возрождения.

Глава 2

Звездный час гуманитариев

Преуспевающие гуманитарии

История науки с убедительностью свидетельствует о том, что единой для всех научных дисциплин траектории развития не существует: во‐первых, развитие каждой из них подчиняется своей внутренней логике, во‐вторых, каждый тип науки реагирует на свои собственные внешние стимулы. Так, давно подмечено, что для технической науки основным стимулом является производство, для естественной науки базовые потребности человечества, такие как открытие новых источников энергии, борьба с болезнями и т.п., для общественной — различные социальные проблемы, для гуманитарной — познание и «улучшение» человека. Поэтому если техническая наука наиболее интенсивно развивается во время подъемов производства, то периоды расцвета общественной науки приходятся на социально‐экономические кризисы, а такие гуманитарные дисциплины, как философия и филология, наиболее успешно развиваются в периоды «застоя» (Германия XIX в., СССР), когда внешний социальный контекст развития науки как бы «заморожен» и первостепенную роль приобретает их внутренняя когнитивная динамика. Кроме того, социогуманитарные дисциплины в целом более чувствительны к воздействию внешнего социального контекста и более гибко реагируют на его изменения, что проявляется в их большей подверженности, например, идеологизации и в большей зависимости от существующего в той или иной стране социально‐политического порядка.

Вопреки расхожим стереотипам (например, стереотипному представлению о том, что науке «хорошо» при демократии и «плохо» при тоталитаризме) социальных условий, в равной мере оптимальных для всех научных дисциплин, по‐видимому, не существует, и то, что содействует развитию одних дисциплин, может препятствовать развитию других, в результате чего в одном и том же обществе разные науки чувствуют себя по‐разному, а бедственное состояние естествознания может сочетаться с расцветом социогуманитарной науки или наоборот³. При этом в условиях крутых разворотов социально‐политического курса общественные и гуманитарные дисциплины потенциально обладают лучшими возможностями оперативной адаптации к новому, чем науки естественные и технические, и к тому же сами эти развороты, превращаясь в объект изучения, создают дополнительный стимул для развития социогуманитарной науки.

Таблица 10

Распределение российских исследователей по укрупненным областям науки (%)

Источник: Семенов, 2007.

На фоне этих закономерностей происходящее с наукой в современной России не выглядит парадоксальным. Хотя диагноз ей, как правило, выносится «методом вычисления средней температуры по больнице» и речь идет о науке вообще, разные виды науки и различные научные дисциплины оказались в разном положении.

Сколько‐нибудь существенных изменений количественного соотношения различных звеньев науки у нас не происходит (таблица 10).

Для сравнения приведем распределение американских исследователей по укрупненным областям науки (таблица 11).

Е.В. Семенов констатирует, что российская наука отличается от североамериканской и западноевропейской меньшим удельным весом сектора социогуманитаных наук и существенно большим — инженерных наук. Он также отмечает, что дисциплинарная структура современной российской науки напоминает дисциплинарную структуру американской науки в 70–80‐е годы (Семенов, 2007).

Таблица 11

Распределение исследователей сша по укрупненным областям науки (%)

Источник: Семенов, 2007.

Однако, помимо такого показателя, как количественное соотношение исследователей, принадлежащих к различным областям науки, существуют и другие параметры, позволяющие оценивать их состояние. По этим параметрам в современной России социогуманитарная наука выглядит гораздо более благополучной, нежели естественная или техническая, и тем более сельскохозяйственная (таблица 12).

Поскольку наше государство предпочтения социогуманитарным дисциплинам явно не оказывает, а в «Основах политики Российской Федерации в области развития науки и технологий на период до 2010 года и дальнейшую перспективу» — документе, выражающем официальную государственную стратегию развития науки, о них сказана лишь одна фраза⁴, столь разительные различия в состоянии разных видов науки можно объяснить только тем, что социогуманитарные дисциплины более успешно адаптировались к отечественному варианту рыночной экономики (что, естественно, не означает отсутствия в наших НИИ значительного количества бедствующих и невостребованных гуманитариев). И символично, что описанная в следующем разделе новая страта нашего научного сообщества, которую можно назвать «новые русские ученые», имеющие доход свыше нескольких тысяч долларов в месяц, формируется в основном за счет социогуманитариев.

Таблица 12

Симптомы роста российской социогуманитарной науки

Способы и механизмы адаптации к рынку наших социогуманитариев весьма разнообразны, причем в условиях отчетливо наблюдающейся стратификации отечественного научного сообщества каждая возрастная, дисциплинарная, ведомственная и т.п. группа социогуманитарного сообщества реализует свою, характерную именно для нее, «модель выживания» и приспособления к этому рынку (Высоколобый пауперизм, 2004), т.е. участвует в «рыночном плавании» своим собственным стилем. Вместе с тем вырисовываются и достаточно типовые для отечественных социогуманитариев стратегии адаптации к нашему рынку, которые можно считать главными способами взаимодействия социогуманитарной науки и рыночной экономики в современной России.

Социогуманитарное образование

Наиболее естественный из подобных способов связан с системой образования, а одна из главных причин лучшей адаптированности социогуманитариев к отечественному варианту рыночной экономики видится в большей востребованности гуманитарного образования, нежели естественнонаучного или технического.

Востребованность образовательной функции науки сопряжена с тем, что начиная с середины 1990‐х годов отечественная система высшего образования по всем основным показателям переживает расцвет (таблица 13), что, кстати, служит очередным опровержением «экономического детерминизма», согласно которому массовая потребность в хорошем образовании возникает только на фоне развитой экономики.

Самым простым и очевидным показателем популярности различных видов образования является конкурс в соответствующие вузы. По этому показателю гуманитарные вузы и гуманитарные факультеты университетов в нашей стране с 1970‐х годов стабильно опережают естественные и технические, что, кстати, противоречит тенденциям, наблюдающимся в других странах мира, где естественнонаучное, техническое и медицинское образование популярно не меньше, чем гуманитарное. В первые годы рыночных преобразований эта традиция не нарушилась, хотя и была несколько модифицирована сдвигами в иерархии самих социогуманитарных дисциплин, где философы, филологи и журналисты оказались потеснены экономистами и юристами. А проведенный РОМИР опрос продемонстрировал, что наши студенты делят социогуманитарные дисциплины на три категории, относя к числу «дисциплин‐лидеров» экономику и право, к числу «перспективых дисциплин» социологию, психологию и международные отношения, а к категории «дисциплин‐аутсайдеров» причисляют историю, филологию, философию, культурологию и педагогику (Белов, Плотникова, 2001)⁵. Подобная стратификация изрядно отличается от иерархии позднесоветских времен, когда наименее «доступными» считались философские и филологические факультеты. Однако в целом тенденция сохранилась: конкурс в гуманитарные вузы и на гуманитарные факультеты университетов по‐прежнему выше, а, скажем, технические вузы, возвысившие себя в ранг университетов, держатся «на плаву» в основном за счет открытия в общем‐то непрофильных для них гуманитарных факультетов, а также факультетов менеджмента, маркетинга и т.п.

Таблица 13

Симптомы возрождения российской системы высшего образования

Источник: Россия в цифрах, 2008.

Близким по смыслу, но более современным показателем большей востребованности гуманитарного образования служит стоимость платного обучения в соответствующих вузах. Среди лидеров — Московский институт международных отношений и Высшая школа экономики, а обучение на гуманитарных факультетах негуманитарных вузов стоит дороже, чем на негуманитарных.

Еще один родственный показатель данного плана — размер взяток и прочих неформальных платежей, которые сопутствуют поступлению в вузы. По довольно «свежим» данным ЮНЕСКО (на 2007 г.) о масштабах коррупции в сфере образования, российские вузы ежегодно получают взяток на 520 млн. долларов (Семенов, 2007), однако есть основания полагать, что и эта впечатляющая цифра сильно занижена. Хотя официальная статистика в данном случае по понятным причинам отсутствует, неформальный опыт абитуриентов и их родителей не оставляет сомнений в том, что и по этому, специфическому для нашей страны параметру гуманитарные вузы, особенно наиболее престижные, находятся вне конкуренции.

Показательна также политика негосударственных вузов, которые, по общему признанию, в наибольшей степени реализуют в сфере образования рыночные принципы. 97% новых негосударственных вузов заняты предоставлением услуг в области гуманитарного образования (Семенов, 2002), а 75% всех новых учебных курсов относятся к менеджменту, юриспруденции и экономическим дисциплинам (Дежина, 1999).

Описанные тенденции действуют и на уровне аспирантуры и докторантуры. Уже в 1998 г. более 40% выпускников аспирантуры составляли гуманитарии, что в числовом выражении равнялось 7230 человек, в то время как в 1995 г. их было всего 4260 (Шиянова, 2001). Примерно треть выпуска аспирантов приходилась на экономические науки. Количество экономистов, которых среди выпускников аспирантуры с 1995 г., когда их было 993 чел., к 1998 г., когда их стало 2052, возросло более чем в 2 раза. А среди выпускников докторантуры число экономистов за эти годы увеличилось на 29% — с 54 до 76 человек (там же). Заметный прирост выпускников аспирантуры и докторантуры происходил также в таких областях, как право и социология. Но максимальное — троекратное приращение выпуска аспирантов и докторантов пришелся на политологию, где, например, количество докторантов возросло с 17 человек в 1995 г. до 51 в 1998 г. (там же)⁶.

С начала 1990‐х параллельно с оттоком высококвалифицированных кадров из науки наблюдается значительное увеличение численности аспирантов: с 50,3 тыс. чел. в 1993 г. до 142,7 тыс. чел. в 2004 г., причем, как отмечает Л.Е. Варшавский, этот прирост связан в основном с лавинообразным ростом численности аспирантур (в основном региональных), где обучается почти 90% всех аспирантов нашей страны (Варшавский, 2006). При этом особо быстрыми темпами происходит прирост численности аспирантов именно в социальных науках, которые в 1994 г. составляли 34,2%, а в 2004 г. уже 50,2% (там же).

Востребованность системой образования содействует «буму» социогуманитарной науки и облегчает адаптацию ее представителей к нашему специфическому рынку. И, хотя их среднестатистическая зарплата по‐прежнему свидетельствует о незавидном состоянии российской интеллигенции, в некоторых, причем не только в элитных, вузах она выглядит вполне достойно. Но, как всегда в нашей стране, куда лучшие возможности заработать предоставляет теневая экономика — в данном случае теневая экономика образования. Ее масштабы оцениваются — разумеется, очень приблизительно — суммой порядка 2 млрд. долл. в год, из которых (опять же приблизительно) лишь четвертая часть идет на взятки и т.п., а остальное — на формально не зарегистрированные, но вполне заслуженные гонорары репетиторов. И вполне понятно твердое сопротивление основной части вузовских преподавателей введению Единого государственного экзамена, ведь после его введения «натаскивать» будут не на вступительные экзамены в вузы, а на ЕГЭ и соответствующие полтора миллиарда долларов двинутся от вузовских репетиторов к школьным.

Поскольку любая формальная, легализованная система всегда имеет в нашей стране свое неформальное отображение в сфере теневой экономики, практика подготовки диссертационных работ тоже не могла не пустить в ней свои отростки. Существует достаточно типовой «прейскурант» на стоимость подготовки для другого лица кандидатской и докторской диссертации, причем цены на этот неформальный вид научной продукции в последние годы растут непропорционально общей инфляции. Наибольший спрос, естественно, существует на диссертации, подготовленные в области наиболее конъюнктурных дисциплин — экономики, политологии и др., и уже сформировался слой гуманитариев, для которых подобная деятельность составляет основной источник доходов. Те, кто пишет на заказ диссертации, нередко пишет за других и книги (на научные статьи существует меньший спрос), что расширяет сферу подобных теневых услуг. Их клиентуру, разумеется, нетактично, да и небезопасно раскрывать. Но, если некий политик или государственный деятель, не сходя с телеэкрана или не покладая рук на службе отечеству, при этом умудряется издавать в год пару‐другую книг, можно не сомневаться, что он принадлежит к этой самой клиентуре и поддерживает нашу многострадальную науку, но не общепринятым, а закулисным образом, внося вклад не в приращение научного знания, а в повышение благосостояния действительных авторов своих произведений.

Впрочем, в легальных связях представителей нашей социогуманитарной науки, особенно вузовской, с политической и бизнес‐элитой тоже нет недостатка. Та часть отечественных бизнесменов и политиков, которые планируют дать образование своим отпрыскам в нашей стране, а не за рубежом, любят завязывать неформальные отношения с ректорами и деканами отечественных вузов, а редкий юбилей ректора какого‐либо университета обходится без участия людей, широко известных в мире бизнеса и политики. К тому же в последние годы наши бизнесмены начали делать пожертвования вузам, а соответствующая интернациональная практика наконец‐то начинает распространяться и у нас. Персонифицированным символом крепнущего союза между нашей образовательной системой и миром бизнеса стало избрание не имеющего ученой степени бизнесмена ректором одного из лучших отечественных университетов. Хотя этот бизнесмен впоследствии оказался в федеральном розыске, а наиболее подходящая «ниша» для подобных людей — все же место не ректора, а председателя или члена Попечительского Совета, подобные симптомы свидетельствуют о явном взаимопритяжении нашего бизнеса и отечественной системы образования. И их сближение не может не радовать, невзирая на все сопутствующие ему недоразумения и эксцессы.

Равнение на политологию

Одной из главных причин высокой востребованности социогуманитарных наук в современной России служит также настоящий культ политики и всего, что с ней связано. Поэтому вполне закономерны и изменение общей траектории развития отечественной науки, которое можно выразить формулой «из космоса в политику» (Юревич, 1999), и ее переключение с выполнения прежних социальных функций (например, обслуживание ВПК, который потреблял более 70% общих расходов на советскую науку) на выполнение новых функций, таких как обслуживание мира политики. Соответствующий заказ оформился как социальный в первую очередь социогуманитарной науке, что не так тривиально, как может показаться на первый взгляд, и было предопределено не столько общими закономерностями взаимодействия науки и политики, сколько спецификой новорусской политической культуры⁷.

В западных странах, где, по подсчетам экономистов, 65–80% прироста национального благосостояния осуществляется за счет научно‐технического прогресса, один из стержневых компонентов программы любой солидной политической партии составляет научно‐техническая политика. Реализуется принцип «политика для общества посредством науки», а восприятие политиков электоратом во многом зависит от их вклада в создание оптимальных условий для развития науки и техники (Political action, 1979). В результате западные политики, как правило, взаимодействуют не с какой‐либо отдельно взятой наукой, а с научно‐техническим комплексом в целом.

Иное дело — отечественные политические деятели. Несмотря на их патологическое пристрастие к ученым степеням, научно‐техническая политика занимает крайне скромное место (а чаще вообще не занимает никакого места) в их предвыборных программах и в риторике⁸, а их взаимодействие с наукой подчинено принципу «наука для политики». Отечественными политиками востребована лишь та наука, которая позволяет улучшать политические имиджи, готовить и проводить избирательные кампании, зондировать и «зомбировать» общественное мнение, т.е. та наука, которая полезна лично им, а не та, которая обеспечивает развитие общества и повышение его благосостояния.

Потребности отечественных политиков и их сугубо потребительское отношение к науке обусловили не только изменение общей проблематики наших социогуманитарных дисциплин и их «равнение на политологию»⁹, но и ряд институциональных изменений в их организации. Российская академическая наука оказалась плохо приспособленной к выполнению такой специфической и неакадемической функции, как обслуживание политиков. Зато, как грибы после хорошего дождя (интересно, что это выражение независимо друг от друга употребляют самые разные авторы), стали плодиться так называемые «независимые» исследовательские центры, которые довольно быстро оттеснили академическую науку от наших политиков. В последние годы создано более 100 новых социологических центров, которые в основном проводят опросы общественного мнения и выполняют другие прикладные заказы, имеющие непосредственное отношение к политике (Юревич, Цапенко, 2001). Возникло и более 300 собственно политологических исследовательских центров (во всяком случае заявивших о себе в этом качестве) с весьма сомнительной, за немногими исключениями, репутацией, но зато со средним оборотом порядка 300 тыс. долл. в год (Цепляев, Пивоварова, 2002). И эта цифра, какой бы ненадежной она ни была, служит убедительной иллюстрацией того, какая именно «наука» у нас востребована. Не отстали от «независимых» центров и новые академии. Так, уже в 2002 г. бывший министр науки В.Е. Фортов констатировал: «В последнее время появилось более 120 официально зарегистрированных “академий” (академии молодого отца и тенниса, академия акмеологических наук и академия российских немцев — немногие примеры этого ряда), сфера деятельности которых простирается от русского целительства до карате‐до Шокотан, а статус “академика” присваивается зачастую за деньги и лицам, не имеющим даже среднего образования» (Фортов, 2002, с. 52).

Новыми институциональными формами адаптации нашей социогуманитарной науки к происходящему в современной России стали «институты‐карлики» и «институты‐призраки». «Институты‐карлики», которыми с недавних пор начали обрастать наши университеты и другие крупные вузы, — это вполне интернациональная форма организации науки, в какой‐то мере противоположная гигантизму советских научно‐исследовательских учреждений, все еще дающему о себе знать и в российской науке. В отличие от наших «НИИ‐гигантов» в штате «институтов‐карликов», как правило, насчитывается не более пяти человек, и создаются они, опять же в отличие от наших традиционных НИИ, не на века, а для решения определенной задачи, в большинстве случаев так или иначе связанной с политикой. «Институты‐карлики» имеют немало преимуществ перед «НИИ‐гигантами», хотя жестко противопоставлять друг другу эти формы организации науки было бы неверно. К тому же очень распространенной формой их взаимодействия является ситуация, когда специалисты, работающие в негосударственных «институтах‐карликах» на договорных началах, при этом хранят свои трудовые книжки в государственных «НИИ‐гигантах», где раньше появлялись лишь в дни зарплаты, а теперь, после того, как их зарплаты стали переводить на кредитные карточки, появляются еще реже.

В отличие от «институтов‐карликов» «институты‐призраки» выглядят не интернациональной, а специфически российской формой организации науки, неся на себе печать массовой склонности к профанациям, очень характерной для нынешнего российского общества. Как и любые призраки, подобные институты неуловимы, об их существовании можно судить лишь по неким косвенным признакам, главным образом по продуктам их трансцендентной активности. Ее типовыми проявлениями служат, во‐первых, вывеска на стене какого‐либо известного научного или образовательного учреждения, в помещении которого «призрак» живет, подобно тому как привидения жили в средневековых замках; во‐вторых, личность, которая позиционирует себя в качестве директора такого института, выступая в основном в СМИ от его имени. Другие проявления активности «институтов‐призраков» окружающему их научному сообществу, как правило, неизвестны, хотя акты «спиритизма», осуществляемые такими органами, как, скажем, налоговая инспекция, иногда позволяют их обнаружить и материализовать, поскольку в финансовом плане эти «призраки» отнюдь не бесплотны (и не безгрешны).

Еще один, помимо системы образования и мира политики, крупный потребитель социогуманитарного знания в современной России — это мир бизнеса, хотя, конечно, такие «миры» разделимы лишь в абстракции — из‐за их взаимовлияния, меру которого трудно переоценить, а также ввиду того, что многие известные в нашей стране личности являются одновременно и бизнесменами, и политиками. Отметим в данной связи, что «в норме», т.е. в той модели взаимодействия науки и бизнеса, которая характерна для развитых стран, в наиболее тесных контактах с ним состоит не социогуманитарная, а естественная и, главным образом, техническая наука. В поле этого взаимодействия действуют две основные силы — «выталкивание» нового научного знания на рынок (push) и «подтягивание» его создания спросом (pull), а главным связующим звеном между его участниками служит наукоемкое производство. Оно стимулирует развитие прикладной науки, та, в свою очередь,фундаментальной, и именно эта связка обеспечивает как высокую востребованность науки, так и прирост 65–80% национального богатства развитых странах за счет НТП.

Именно на данную схему ориентированы как на идеал государственные программы развития российской науки, которые страдают тем же недостатком, что и программа строительства коммунизма — «сдвигом идеала на реальность». В современной России новое естественнонаучное и техническое знание не востребовано, а состояние производственной базы таково, что мечты о его коммерциализации выглядят как «технологическая утопия», как миф о светлом технологическом будущем России, пришедший на смену мифу о коммунизме. Привычной иллюстрацией этой утопии служит идея «национального российского автомобиля», который мы уже не один десяток лет безуспешно создаем под брань разгневанных потребителей того, что в результате получается. И здесь возникает парадоксальная на фоне мировых стандартов и симптоматичная для современной России ситуация, весьма далекая от той, которая стояла бы за часто и с горечью произносимой нашими учеными фразой: «Наука в современной России никому не нужна и не востребована». В действительности современный российский бизнес предъявляет науке вполне отчетливый и хорошо обеспеченный финансами социальный заказ, но вопреки практике других стран этот заказ обращен не столько к естественной и к технической, сколько к социогуманитарной науке.

Понять эту парадоксальную, хотя и закономерную ситуацию не составляет труда. Как известно, наиболее доходными видами бизнеса у нас являются не производство (исключение — производство лекарственных препаратов, не требующих больших вложений капитала и при этом продаваемых по непомерно завышенным ценам), а первичная переработка сырья, торговля и финансовые операции. Соответственно, от науки требуется не стимуляция наукоемкого производства и его снабжение новыми технологиями, а, прежде всего, создание оптимальных, т.е. наиболее выгодных для продавца, условий его взаимодействия с покупателем, оптимизация внутренних механизмов деятельности коммерческих структур, а также — и это уже идеологический заказ — оправдание подобного характера современного российского бизнеса и преподнесение его нашему обществу в качестве «неизбежного и единственно возможного»¹⁰. Нет нужды доказывать, что все три задачи относятся к ведомству социогуманитарной науки. А тремя основными точками ее взаимодействия с современным российским бизнесом служат, во‐первых, маркетинговые исследования — изучение спроса, обследование различных групп потребителей, подведение научной базы под рекламу, торговлю и прочие виды коммерческих услуг; во‐вторых, оптимизация кадровой политики и деятельности коммерческих фирм посредством профотбора, организационного консультирования, различных видов тренинга и т.п.; в‐третьих, хотя и в меньшей степени, изучение (а иногда и оправдание) общего характера современного российского бизнеса как нового для нас явления.

Существенные различия можно проследить не только в относительной востребованности социогумантарных и естественных наук в современной России, но и в тех способах, которыми они проявляют себя на практике, в распределении основных точек взаимодействия с ней и, соответственно, в выдвижении на первый план тех или иных прикладных функций науки. Главную прикладную функцию естественной науки можно назвать «технологической». Она состоит в построении знания, на основе которого создаются новые технологии, быстро внедряемые в производство, позволяющие выпускать новые товары и постоянно обновлять наш быт. Социогуманитарная наука тоже выполняет «технологическую» функцию, что выражается в создании ее представителями политических и других социальных технологий, а также прочих видов применимых на практике стандартных процедур. (Всевозможные ноу‐хау, широко практикуемые социогуманитариями, тоже можно отнести к технологиям, но индивидуализированным, построенным на основе не объективированного, а «личностного» знания.) И все же основная функция, выполняемая социогуманитариями в нашем, да и вообще в современном обществе, не «технологическая», а «экспертная».

Хотя экспертная функция социоуманитарной науки наиболее зримо проявляется в тех ситуациях, когда решаются или обсуждаются важные общегосударственные вопросы, например, переносить сибирские реки в Среднюю Азию или не переносить¹¹, она не менее важна и в тех «малых делах», из которых складывается жизнь современного общества. Экономисты, политологи, психологи, социологи и др. не только и не столько дают советы по поводу государственного устройства, сколько активно участвуют в качестве экспертов во всевозможных «малых делах». Незаметность этих «малых дел» несколько камуфлирует востребованность социоуманитарной науки в ее экспертной функции, которая в действительности служит одним из главных, если не самым главным, способом потребления услуг социогуманитариев в современном мире. В романе А. Кестлера «Девушки по вызову» (под которыми имеются в виду ученые — участники научных конференций) один из высоколобых формулирует соответствующее кредо таким образом: «Если шишкам нужен наш совет, пусть пользуются… Все остальное — вздор» (Кестлер, 2003, с. 135). Аналогичная мысль высказывается и в научных текстах: «Естественной функцией ученых обществоведов является научное консультирование тех, кто облечен правом так или иначе экспериментировать над обществом» (Заславская, 2002, с. 556). Весьма лестной для представителей нашей социогуманитартной науки является и такая ее характеристика: «Социальная наука относится к сферам социальной жизни относительно некоррупционного типа (то есть коэффициент коррупционности в них ниже, чем в других)» (Рапопорт, 2005, с. 173), хотя как можно по этому параметру сопоставлять науку, скажем, с пожарной инспекцией или ГАИ, не вполне понятно.

На рынке экспертных услуг существует острая конкуренция. И здесь тоже сказались веяния времени. Если раньше конкуренция в нашей социогуманитарной науке велась в основном между научными школами, которые Т. Кун назвал «боевыми единицами» допарадигмальной науки (Кун, 1975), и парадигмами, а ее предметом и, соответственно, яблоком раздора служил «единственно правильный» способ развития соответствующей науки (в домодернистской науке считалось, что таковой всегда имеется), то теперь в ней в основном узаконен парадигмальный плюрализм, а конкуренция ведется главным образом за расширение ареалов экспертной деятельности (и соответствующие источники финансирования). Но это, если воспользоваться дарвиновской терминологией, «борьба видов» (в данном случае видов науки), в то время как конкуренция на рынке экспертных услуг чаще напоминает «войну всех против всех», не исключающую, впрочем, создания коалиций, заключения союзов и конвенций. А наиболее типовые стратегии ведения боевых действий в «войне экспертов»: «он — не эксперт (ибо он — тупой, ангажированный, недостаточно образованный и т.п.), а я — эксперт (ибо обладаю прямо противоположными качествами), либо «он, конечно, эксперт, но я как эксперт лучше».

«Войны экспертов» стали неизбежным следствием и характерного для современного общества «культа экспертов», расчлененности экспертного сообщества на «клики экспертов», постоянной борьбы претендующих на этот статус за потенциальных клиентов, наиболее высокие места в экспертной иерархии. Подобно тому как, например, за политиками и политическими кланами всегда стоят их эксперты, за теми или иными «компетентными», т.е. выработанными с участием экспертов вариантами решения социально‐экономических и политических проблем всегда угадывается противостояние экспертных группировок. Противостояние политиков и выдвигаемых ими идей — это всегда надводная часть носящей менее зримые формы «войны экспертов».

Посредническая наука

Активная коммерциализация нашей социогуманитарной науки совпадает с либерализацией ее когнитивного контекста, что заставляет вспомнить тесную связь идейно‐политической либерализации и распространения рыночных отношений в истории цивилизации. Постмодернистская методология уверенными шагами распространяется по всем без исключения социогуманитарным дисциплинам, принося с собой легализацию плюрализма парадигм и концепций, освобождение от каких‐либо строгих правил и традиций и т.п. (см.: Юревич, 2001; и др.) Здесь, конечно, можно усмотреть простое совпадение параллельно разворачивающихся процессов: с одной стороны, распространение постмодернизма в современной, постнеклассической, в терминах В.С. Степина (Степин, 2000), науке, с другой — распространение рыночных отношений в нашем обществе, в сеть которых вплелась и наука. Но можно разглядеть и взаимосвязь соответствующих процессов: с одной стороны, создание лучших условий для коммерциализации научного знания в условиях постмодернистской методологии, с другой — облегчение распространения этой методологии, снимающей многие методологические запреты, на фоне снятия социальных запретов в окружающем науку обществе.

Пример можно взять из области психологии (как научной дисциплины). Основная часть психологической практики строится на модифицированных (в той или иной мере) принципах фрейдизма, а также тесно связанных с ними принципах гуманистической психологии и т.п. (Введение в практическую социальную психологию, 1994). Вместе с тем официальной методологией нашей психологической науки долгие годы был позитивизм, обросший марксисткой фразеологией. И если бы легализация методологического плюрализма не произошла в сфере психологических исследований и в системе подготовки психологов, то возможности практического применения полученного ими образования были бы сведены почти к минимуму¹². И наоборот, плюрализм психологической практики, в общем и целом развивающейся в соответствии с принципом «пусть прорастают все цветы», не мог не отразиться на методологических стандартах академической психологии, которая в качестве одного из своих основных методологических ориентиров тоже выдвинула принцип взаимной толерантности научных школ и концепций (См.: Юревич, 2001).

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Согласно данным исследовательской группы Economist, в 2006 г. ППС доллара по отношению к рублю оценивался в 14,34 руб.

2

От 40 до 55% преподавателей университетов и исследователей в Австрии, Франции и Швейцарии старше 55 лет (OECD Science, Technology and Industry Outlook, р. 92).

3

Даже реализация утопии Платона — создание государства, которым управляли бы не политики, а ученые, — их не обеспечила бы, ведь вряд ли представители всех научных дисциплин оказались бы равно обеспеченными властью.

4

Говорится о «повышении роли социальных и гуманитарных исследований», что сильно напоминает дискурс партийных постановлений советского времени (Основы политики…, 2002). Явный недостаток внимания к социогуманитарной науке признал и министр образования и науки А.А. Фурсенко: «Я считаю, что гуманитарные технологии — то, чему сегодня в России уделяется недостаточное внимание. На самом же деле это та область, где сегодня может произойти прорыв» (Эффективная наука для эффективной экономики, 2002, с. 62). А.Т. Бикбов отмечает: «В государственной практике под наукой как таковой понимаются исключительно естественные науки, которые обеспечивают «потенциал» государственной монополии через разнообразные формы господства над природой, т.е. господства материального и силового, тогда как социальные и гуманитарные науки, обеспечивающие инструментами более тонкого, символического господства, остаются за пределами государственного мышления. Косвенно об этом свидетельствует вся доктрина промышленного и технического назначения знания, прямо на это указывают списки критических технологий и структура Министерства, где гуманитарные науки не представлены» (Бикбов, 2002, с. 201).

5

Любопытно, что в статистике РГНФ запечатлена чуть ли не противоположная картина: больше всего грантов получают филологи, а меньше всего — политологи и юристы (Семенов, 2002). Противоречия тут нет: просто то, что остается от грантов наших научных фондов после всевозможных поборов (начисления на зарплату, отчисления институтам и вычета подоходного налога), служит очень слабым стимулом к написанию заявок на гранты представителями наиболее «избалованных» дисциплин. А известную поговорку можно перефразировать так: «Что филологу хорошо, политологу смерть» — не физическая, а экономическая, разумеется.

6

Тенденции к росту числа аспирантов и докторантов на фоне сокращения науки даются такие нелицеприятные характеристики: «Фактически скандальный рост числа аспирантов и докторантов в 1990-е и в начале 2000-х гг. обеспечен практически полностью коммерческим творчеством вузов, профанировавших аспирантуру и докторантуру как институции и девальвировавших ученые степени. К чести научно-исследовательских организаций, они практически не участвовали в этом безобразии» (Семенов, 2007, с. 35). «Молодежь, спасаясь от призыва в армию и решая другие социальные задачи (например, сохраняя регистрацию в Москве и других крупных городах после окончания вуза), устремилась в аспирантуру. Одновременно чиновники и отчасти бизнесмены увлеклись формированием своего имиджа, приобретая ученые степени. Произошло коррупционное разложение системы подготовки высококвалифицированных кадров и системы государственной регистрации кадров высшей квалификации. Вузы (в основном этим грешат вузы) расплодили платную аспирантуру, в которой зачастую полностью отсутствует какой-либо процесс обучения. Масса научных работников и преподавателей занялась диссертационным бизнесом — изготовлением за плату диссертационных сочинений для состоятельных заказчиков с низким уровнем профессиональной подготовки и большими амбициями. Экспертные советы по защите диссертаций, тоже непропорционально многочисленные по сравнению с сокращающейся наукой, открыто и латентно на коммерческой основе стали принимать к защите всяческую диссертационную продукцию» (там же, с. 36). В результате, по мнению цитируемого автора, «степень доктора наук в современной России еще имеет некоторый смысл, наличие же кандидатской степени в огромной массе случаев буквально ничего не говорит о квалификации ее обладателя» (там же, с. 35).

7

Общеизвестны и основные каналы рекрутирования представителей политической науки. Например, то, что «когда научный коммунизм и другие науки были вынуждены прекратить существование, они прекратили его под видом социальной философии, социологии, культурологи и политологии» (Батыгин, 2005а, с. 82).

8

В лучшем случае они говорят о необходимости поднять уровень жизни ученых, врачей, учителей и других категорий бюджетников, что научно-технической политикой назвать нельзя.

9

Отметим в этой связи, что лавинообразный рост численности политологов происходит у нас не только за счет неофитов, но и за счет «мигрантов» из других дисциплин — философов, социологов, психологов и др., превратившихся в политологов.

10

Отсюда мифы о непременно «грязном» первоначальном капитале, о неизбежной «аморальности» любого бизнеса и т.п., столь настойчиво внедрявшиеся в массовое сознание идеологами наших реформ в 1990-е годы и пропитанные личными интересами определенных слоев, кланов и конкретных лиц.

11

В этой всколыхнувшей все наше общество в конце 1980-х годов дискуссии проступила еще одна важная сторона экспертной процедуры — возможность ангажированности «своих» экспертов, в данном случае откровенно защищавших ведомственные, в том числе и финансовые, интересы соответствующего Министерства, и необходимость обращения к независимым экспертам, способным дать не только компетентную, но и объективную оценку ситуации. К счастью для всех нас, в той дискуссии победили последние.

12

Существовало и еще одно ограничение — социальное. В советские годы психологической практикой могли заниматься только люди, имеющие медицинское образование, которые мало смыслили в психологии, в результате единственно возможным способом легально (как всегда в нашей стране, существовала и полуподпольная практика, в данном случае психологическая) заняться ею было одновременное получение психологического и медицинского образования.