Звезда Суламифи

Зиновья Душкова, 1998

В книге Звезда Суламифи оживает история Любви бедной девушки, которая стерегла виноградники, и мудрейшего и могущественнейшего из царей, раскрывая тайные стороны человеческого чувства, истоки которого скрыты в непознанных глубинах Вечности. Звезда Суламифи – Соломон. Диалог на уровне бессмертных душ происходит вне времени и пространства, оттого что Звездой негаснущей для Соломона всегда была его единственная – Суламифь.

Книга Первая Звезда Суламифи

Луч Первый

О Дыхание сердца моего, о мудрый Царь царей, расскажи мне о том, отчего так тревожно вздрагивало сердце моё при одном лишь упоминании имени твоего? Отчего века забвения не стёрли имя твоё и не покрыли песком безмолвным? Я плачу, и я грежу только об одном, но слёз моих не видит мир и грёз моих не знает… Я забыла о себе: кто я и зачем пришла в сей мир, и даже имя своё забыла. Мне дали имя, и я носила его, как платье чужое, но затем привыкла к нему, и оно даже показалось привлекательным. Но ты окликнул меня, и звук голоса твоего раскатом грома прозвучал средь неба безмолвного… Суламифь!!! Это имя блеснуло молнией и разорвало пелену незнания моего. Я прозрела.

Скажи мне, Соломон, возлюбленное Солнце мира моего, отчего я не смогла забыть прекрасный голос твой, затерянный в веках? Я так ясно слышу его сегодня! И может быть, яснее, чем тогда…

Ты нашёл меня, когда блуждала я средь виноградника, украшенного плодами спелыми. Кровь земли впитали они в себя, и в этом было напоминание о жертве. Земля родила меня из праха и пыли лишь только затем, чтоб принять в чрево своё, превратив в пыль и прах?.. Но разве за этим ты нашёл меня, Соломон?! Нет, ты отыскал мою плоть, чтобы воспеть её и обессмертить.

Я пела песнь, и звук голоса моего притянул тебя, подобно магниту. И ты знал, что уже слышал этот голос когда-то, ибо он звучал прежде во глубине сердца твоего. Я пела о Любви… Скажи, о чём я могла ещё петь, как не о том, чего жаждало сердце моё?! Ты протянул мне гроздь винограда спелого и поднёс к устам, сорвав жемчужным блеском полную виноградинку малую.

— Ты так же мала, как и она, — произнёс ты, — но зрелостью достаточной обладаешь!

И дрогнуло сердце моё, когда я себя увидела на её месте: вот я стою среди виноградника, как малая частица единого целого, и сейчас вот так же легко оторвёт рука его от той лозы и той почвы, что питала меня. Но, кровь земли вобравшая, готова я была пролиться нектаром сладостным на губах его и до последней капли быть впитанной устами возлюбленного…

— Ты ничего не знаешь о жизни, — произнёс ты с глубокой печалью в голосе, — но ты должна знать о ней.

Я смотрела на плащ твой белый и не могла понять, о чём ты говоришь; да мне и не важно было постичь смысл сказанного, когда хотелось одного: смотреть и смотреть на тебя. Но, бросив долгий взгляд, исполненный глубокой тоски, ты отвернулся и ушёл, не оглядываясь, прочь. Сердце моё устремилось вослед за тобой, и песнь души моей прервалась в мгновение. Я осталась одна, и как старое брошенное платье лежала плоть моя на сырой земле, покинутая духом, который ушёл вослед за тобой.

Я содрогалась от рыданий при одной мысли, что никогда не увижу тебя. Но сердце разрывалось и от боли разлуки, и от радости встречи. Я знала, что ты придёшь: твои глаза обещали мне нечто высокое и прекрасное. Но я должна была ждать, глубоко в душе тая радость первого свидания. Свершилось чудо, и Бог услышал мои молитвы, что вложены были в простую песнь о Любви.

Луч Второй

И Второй Луч коснулся Чаши моей, пробуждая воспоминания о дне следующем… Он отворил врата храма моего, прежде бывшие запертыми для простых смертных. Я умела любить только Богов, но одного взгляда его было достаточно, чтоб пробудить Любовь ко всему миру. И, будто впервые в жизни, я смотрела на эту землю, по которой ещё вчера ступал он. Я с особою нежностью прикоснулась к лозе, взрастившей гроздь спелого винограда, сорванного им. Я посмотрела в небо, что было безмолвным свидетелем нашей встречи, и нашла его более прекрасным, чем всегда. Кажется, сами Боги смотрели на меня с Высот недосягаемых и говорили: “Суламифь, ты должна познать Любовь!..” О том же шептал каждый лист виноградника, о том пели птицы и журчал ручей. Они будто подталкивали меня к чему-то неведомому, от предчувствия которого у меня замирало сердце. Я ждала Любви, и она пришла.

Его шаги прозвучали в сердце! Я оглянулась и никого не увидела: должно быть, это ветерок пробежался и встревожил всё моё существо. От долгого трепетного ожидания я истомилась и не заметила, как уснула, прислонившись к хрупкой лозе виноградной. И вдруг я увидела его, но мне показалось, что вижу его во сне. Он протянул руки, и в одной из них блеснул перстень с драгоценным камнем, сияющим как крупная капля крови. Я вздрогнула от неожиданности, но один твой взгляд способен был успокоить меня. Ты тихо, почти шёпотом произнёс:

— Это — рубин, — и надел мне перстень на палец.

Я безумно испугалась оттого, что братья смогут забрать его у меня, и стала думать о том, куда бы его спрятать, чтоб затем любоваться им, сидя в укромном местечке. Ты бережно взял руку мою, и я мгновенно проснулась.

Моя рука покоилась в твоей: широкой и мужественной. Это были очень чистые руки — чистые в высшем смысле. Я не могла оторвать взгляда от них, потому что уже знала теплоту этих ладоней. И, никогда прежде не видя подобных прекрасно царственных рук, я всё же была уверена, что когда-то касалась их. «Быть может, это было во сне?», — подумала я. Но когда подняла глаза и встретилась с его взором, то поняла, что он умеет читать все мои мысли. Он знал что-то такое, что не могла знать я. Мне показалось, что, даже проснувшись, я оставалась спящей. Как странно сияли его глаза, — они будто излучали незримый свет, который обволакивал меня со всех сторон!..

— Ты помнишь меня, Суламифь? — тихо спросил он.

И как же я могла не помнить его, когда видела только вчера! Но вопрос, им заданный, казалось, был гораздо глубже.

— Тебе не время ещё просыпаться, — печально произнёс ты и прижал к сердцу своему мою ладонь.

Когда я действительно проснулась, на моей руке сиял прекраснейший перстень, но рядом никого не было. Я бросилась бежать, пытаясь догнать мелькнувшую тень, но тщетны были поиски мои. И, не зная, плакать мне или радоваться, я бездумно смотрела на рубиново-красный огонёк, что отражал свет Солнца. Но светило ушло, и я уже не могла видеть сокровища своего. Тьма накрыла чёрным покрывалом весь мир, и тучи надвинувшиеся закрыли лики звёзд, с которыми могла бы я поделиться своими мыслями относительно того чуда, что произошло со мной сегодня.

Луч Третий

Солнце проснулось и скользнуло лучом по лицу спящей Суламифи моей. Её плотно прикрытые веки временами вздрагивали, и пушистые ресницы трепетали, подобно крылышкам малого мотылька: ей снился сон, который она переживала всем своим существом… Бедная убогая лачуга с едва приметным оконцем не могла вместить всех лучей воскресающего Солнца, которое стремительно двигалось к зениту своего восхождения.

Я лежал с закрытыми глазами и ясно видел, как последний луч скользнул по её устам и растворился в полумраке жилища. Открыв глаза, я равнодушно скользнул взглядом по пышному убранству покоев моих. И мне показалось, что лежу я на огромной пустынно-холодной льдине, — так неприятно мне было безмолвием снежным покрытое ложе моё. Как одинокий странник, оторванный от жизни, я плыл на бездушно-холодной льдине неведомо куда… Мне совершенно не хотелось видеть эти десятки лиц, что каждое утро ждали появления моего. Я желал царствовать всего в одном сердце, которое беспредельно дорого было мне: необъятные просторы таило оно в себе, включая весь звёздный океан Божественной Вселенной… Но день настал, и я должен был выйти к народу моему.

Какая странная тоска овладела сердцем при виде столпившихся людей, что напоминали беспомощных детей! Они стояли плотной серой массой, и тысячи вопросов проносились в их умах, не способных найти мудрое решение. Но я сам нуждался в совете мудрейшем, ибо не знал, как мне поступить с Суламифью. Я видел её прошлое и прозревал будущее. И в этой точке пересечения старого и нового имел ли я право прикасаться к ней?! Мудрый ответ было способно дать только сердце, что было переполнено чистейшими токами Любви к ней. И оно ответило: «Люби!..» Я знал, что ждёт её, если прикоснусь к ней: она не сможет жить… Но любовь моя была гораздо сильнее той смерти, что поджидала возлюбленную сердца моего. И я принял вызов, что бросила нам судьба.

Лучи полуденного Солнца слились в великом унисоне, и я знал, что она ждёт меня, утомлённая зноем внешним и внутренним, что гораздо мощнее способен испепелять жаром нестерпимым. Она пылала в Огне. И, охваченная Пламенем воскрешённой Любви, сама походила на рубиновый камень, что сиял на руке её. Ах, Суламифь, Суламифь, отчего дано знать мне все грёзы твои и при этом видеть путь, что уготован тебе судьбою?!.. Но не отчаяние владело сердцем моим, а великая жажда земной Любви, ибо Небесная Любовь уже была познана мною.

Господи, отверзни мне очи и дай испить кубок Любви, коснувшись устами земными этих рубиновых губ возлюбленной моей! Я вижу, как они шепчут молитву, призывая Отца Небесного с единственною целью: дать свидание новое… Услышь меня, Суламифь, я здесь, рядом с тобой! Разве ты не чувствуешь моих незримых рук, что нежно касаются ладоней твоих, увлажнённых от слёз отираемых?! Огнём сердца своего осушу я эти капли и светлым именем Любви покрою поцелуями глаза твои незрячие…

Я долго ждал рассвета, чтоб в час ранний устремиться к моей единственной и вновь встретить её среди виноградника густого. Но день явил иное назначение: я должен был принести себя в жертву этим людям, что ждали слова моего… И закат Солнца пропел мне песнь надежды, пытаясь все токи сердца моего устремить в сияющее завтра.

Луч Четвёртый

Ты такая же маленькая, как эта виноградинка, но уже достаточной зрелостью обладаешь, — прошептала Суламифь, бездумно глядя на спелую гроздь винограда…

Ей казалось, что эта зрелая кисть сумеет приблизить её к тайне, и она разглядит сокровенный смысл тех слов, что произнёс Соломон. Как же ей хотелось разгадать эту загадку, что была связана с нею! Каждая малая виноградинка была тождественна ей, но ни одна не могла нарушить печати безмолвия своего. Суламифь молила к незримому Богу в поисках ответа на вопрос, но Отец Небес как будто не слышал её. Все молчали. Она приложила камень к тугой кожице плода, и прикасание перстня как будто оживило нечто внутри молчаливого создания. Рубин был волшебным! Он снял печать безмолвия, и, кажется, весь мир заговорил.

Она вдруг увидела себя на другой планете, что была несколько вытянута, как крупная спелая виноградина. Суламифь чувствовала, как планетное тело вращается. Это вращение напоминало ей некое головокружение: так бывает, когда ты безумно рад чему-то. А этот мир был полон Радости: это чувствовалось во всём.

Суламифь подошла к розе, чей белоснежный цвет привлёк её внимание. Конечно, этот цветок нельзя было сравнить с его земными собратьями, ибо нежность лепестков, излучающих некий таинственно разрежённый свет, ни с чем нельзя было сравнить. Вдохнув божественной свежести аромат, Суламифь будто прозрела. Она знала, что здесь её дом, и даже могла бы указать к нему дорогу, но пойти туда она не имела права: что-то мешало ей. А эти несколько мгновений были отпущены её Великим Отцом лишь для того, чтобы напомнить ей о доме, который ждёт возвращения единственной владелицы… Где-то должны быть братья и сёстры, но дома их также пусты. Планета осиротела оттого, что многие покинули её в то мгновение, когда прозвучал Голос Единого Сущего, призвавшего прийти на помощь одной из бедствующих планет и воплотиться средь полудиких народов, чтоб слиться с ними и стать одним из этих существ… Здесь “рассекли” её с любимым, ибо сойти они должны были двумя отдельными половинками в тот мир, где блуждали двуногие, едва поднявшись с четырёх лап, ибо были подобны диким животным… Суламифь должна была стать цветком и для начала воплотиться в виде розы, чтобы благоуханием своим нести очищение в мир двуногих и красотою пробуждать окаменелые сердца, ведь не так уж много эонов прошло с тех пор, как они являли собою просто глыбы камней… Цветок смотрел в небо, и стебелёк, будто крошечная антенна, ловил все токи, исходящие из родной планеты, дабы все их даровать Земле, изнурённой холодом сердец людских… Цветок жил долго, ибо ничья рука не смела касаться его, да и к чему было прикасаться, когда он не был пригоден в пищу, а мысль о том, что его можно поднести в подарок другому, отсутствовала. И вообще, “мыслить” было уделом тех немногих Светозарных Духов, пришедших на Землю в ответ на Зов Владыки Миров.

Суламифь отвела взгляд от цветка и, мысленно попрощавшись, отошла, сделав несколько шагов назад, если вообще было уместно применять слово “шаг”. Эта планета не знала твёрдой почвы, да она и не нужна была так же, как не нужна птицам, которые поднялись в полёт. Здесь парили легкокрылые существа, что по праву могли быть названы Богами… Любовь к родному дому напитывала это планетарное тело, и, будучи покинутым, оно сияло далёкой звездой, в ответ посылая токи, полные величайшей родительской Любви.

Суламифь вздрогнула оттого, что где-то хрустнула ветка: она стояла средь виноградника, и отсвет белой розы, что блеснул во глубине волшебного рубина, вдруг исчез. И с его исчезновением исчезло всякое воспоминание о том, что всего лишь несколько мгновений назад было открыто ей… Она была бедной девушкой, которой пора возвращаться домой, где ждут обычные дела по хозяйству… Но ведь хрустнула ветка!.. Увы, это были всего лишь братья, пришедшие сменить её, покуда она не вернётся к ним опять, неся с собой горячие и необыкновенно вкусные лепёшки. Что и говорить, сестрица их умела стряпать не хуже любой первоклассной кухарки.

Бедная, бедная Суламифь, отчего не дано тебе помнить тот сон, что привиделся ныне? Одно лишь ощущение сладостной тоски осталось в душе, и не более того… Но впереди был вечер, и её он интересовал более, нежели забытое видение. А реальность была такова, что захватывала всё её существо единою мыслью о встрече с любимым.

И вечер настал… За нею пришли люди, посланные Соломоном. Они несли богато украшенные носилки, чтоб унести на них Суламифь… Но это опять была мечта: грёза, вылившаяся в такое яркое видение, что могла соперничать с реальностью. А впрочем, Суламифь твёрдо верила в то, что все её моления о счастье неземном будут услышаны Небом, которое одно умеет исполнять тайные грёзы сердца любящего.

Но отчего же так быстро угас вечер? Разве не полнился он надеждами на светлую встречу?! Но Богу угодно было видеть её одинокие слёзы, проливаемые заполночь… Как часто замирало её сердце, когда она слышала чьи-то отдалённые шаги! Ей казалось, что он идёт, прикрывшись тёмным плащом, дабы не быть узнанным стражниками. Но шаги замирали, не доходя до дверей её дома. Оставалось ждать прихода дня нового, ибо только день мог подарить ночь, ту, что будет полна несказанным Светом — заревом полыхающей Любви Божественной. И она дождётся этого часа, что подарит ей грядущий день.

Луч Пятый

Суламифь бежала по пыльной дороге, и мысли её уносились далеко вперёд. Мысленно она уже находилась среди стройных рядов виноградника, где, по её подсчётам, мог находиться Соломон, — ведь время двигалось к полудню, и вполне возможно, что её там ожидает некое чудо… Но, добежав, к великому своему сожалению, не встретила никаких следов постороннего пребывания: здесь всё дышало покоем. Она не знала, что же ей предпринять: сердце сдавила тоска, и комок, застрявший в горле, преградил путь песне, всего лишь несколько мгновений назад готовой вырваться из груди. Не пелось, не мыслилось и ничего не желалось. Жизнь будто замерла, затаившись внутри. И всё же во глубине души теплилась надежда, ведь день ещё не угас!

Лёгкие шаги послышались невдалеке и тут же гулким эхом отозвались в сердце: он идёт! Да, это был тот, кто безмерно дорог и любим каждою живою клеточкой её естества. Легко, будто бесплотный ангел, пробирался он сквозь виноградник навстречу той звезде, что манила взор его любящего сердца. И вот уже встретились взгляды, полные величайшей нежности друг к другу. Глаза говорили гораздо больше, чем способна была передать даже самая искусная человеческая речь. Да, земные слова были несовершенны! Разве они способны передать всю гамму тех чувств, что так ясно выражают их взгляды, устремлённые во глубину сердец. Глаза уже, возможно, отражали ту безмолвную беседу сердец, будучи молчаливыми свидетелями некоего таинства. Человеческому оку трудно проникнуть за грань незримого, это способно сделать только сердце пламенное.

Соломон подошёл так близко, что его дыхание, будто тёплой волной, обдало Суламифь. Она всей грудью вдохнула воздух, чтобы вобрать в себя как можно больше тех частиц, что всего мгновение назад были в груди возлюбленного… Она заметила, что вслед за её выдохом он делал вдох, как бы желая собрать внутри себя то, что источала любимая: так обычно стоят перед благоухающим цветком, с неизъяснимым наслаждением вбирая его аромат… Их дыхание слилось воедино. Сердца бились в унисон, и согласно текли мысли о том, что не следует нарушать молчания, ибо это может помешать незримой беседе двух слившихся в одной мелодии сердец. О чём могли говорить они, эти едва знакомые друг другу два человека? Слова были излишни. Им так много надо было сказать, но нет, не человеческой речью, а взглядом, что достигал глубины души своего собеседника!

Бережно и как-то робко царь коснулся лба своей подданной. Он, конечно, мог решительно, по-царски отбросить некий покров неведения, что незримо покрывал чело его возлюбленной, но что-то удержало его. Конечно, он не должен был идти против Сроков, что диктовали свои условия… С чувством великой тоски он заглянул во глубину очей возлюбленной и едва слышным шёпотом произнёс:

— Ты помнишь меня, Суламифь? — не то вопрос, не то утверждение прозвучало в его словах…

Да, конечно, она помнила, но воспоминание её ограничивалось несколькими земными днями, отсчёт которых начат был в конце прошлой недели. Но разве та суббота впервые свела их и они никогда прежде не знали друг друга?! Отчего же дано было знать одному Соломону, не оттого ль, что он слыл мудрым среди народа своего? Но ведь то знание нисколько не относилось к земному и принадлежало к числу небесных тайн. И по закону высшему он не мог нарушить молчания, твёрдо зная одно: Суламифь должна узнать сама. Сердцем, конечно, она узнала его, но разум ещё не способен был постичь сокровенный язык сердца. Она была подвластна срокам. И Соломон знал о том, что лишь тогда, когда её сознание заполнится токами сердечными и разум станет инструментом, выражающим язык сердца, — она узнает Того, Кто когда-то подходил к ней в облике земного царя и пытался из глубин памяти высечь Огонь знания о себе, что кристаллизован в Чаше. Но она ещё спала, и срок пробуждения покуда не настал, до которого оставалось ни много ни мало — три тысячи лет… Что ж, он приложит все силы, чтоб разбудить её, когда на то будет Воля Неба, и тогда будет иметь полное право раскрыть её глаза земные и всевидящее духовное око, что покуда спит. Но как же тревожен сон её! Не разбудить бы раньше срока касанием неосторожным, — нельзя цветку распустить нежнейшие лепестки средь мороза лютого, так и семя погибнуть может. Бутон духа должен раскрыться в тот час, что назначен ему Творцом, только тогда он сумеет дать семя доброе…

Не опускает взгляда Соломон! И как же выдержать тот поток лавы кипучей, что вливается в истомлённую грудь Суламифи?! И как ни жгуч огонь очей, она готова бы стоять вот так до конца дней своих… Суламифь почувствовала, с какой великой нежностью Соломон взял её ладони и поднёс к губам. Не отводя взора, он коснулся их устами, и сердце девушки сжалось от предчувствия разлуки. Ей захотелось крикнуть во весь голос: “Не уходи!”, — но она не способна была произнести их даже шёпотом. И молча, как заклинание, она повторяла эти слова, уже глядя вослед удаляющемуся возлюбленному. “Неужели не оглянется?” — стрелою пронеслась в голове мысль и больно вонзилась в сердце. Нет, истинный царь никогда не оглядывается назад, ибо все его мысли устремлены в будущее. Конечно, что может найти царственный дух средь пыльных дорог Земли, когда он знает о том, что все сокровища рассыпаны на тропах звёздных! Разве Соломон оставил свою звезду в прошлом? Нет, он пошёл вперёд — навстречу своей возлюбленной, твёрдо веря в то, что когда-то на вечном бездонном небосводе озарится ярчайшая прекрасная Звезда Суламифи. И они составят её ядро… Кто знает тайну звёзд, тот ведает таинство творения Любви Божественной, рождающей миры. Но путь познания долог, и пройти его надо, оттолкнувшись от низшей точки земной, пройдя по всем пыльным дорогам… А иначе как зажечь новую звезду, когда семени звёздного рождаться не будет?!

Слёзы орошали пыль, густо скатываясь со щёк мокрых, но это были, скорее, капельки росы, отражающие в себе свет вечерней звезды. Суламифь не замечала своих слёз, ибо взор её был устремлён в будущее. Она всем сердцем была уверена в том, что Любовь, ниспосланная Богом, никогда не покинет её. И с чувством глубокой радости она взглянула в небо, благодарно скользнув взором по бескрайнему небосводу. Небо любит её! Она должна помнить об этом всегда. И уже завтра она увидит новые доказательства его Любви к ней. Зажги, звезда вечерняя, Звезду Утра и освети путь возлюбленного, спешащего навстречу своей любимой, чтоб назвать её Звездою путеводной! День, спеши развеять ночь и приди на помощь влюблённым, чтобы при твоём свете познать им тайны, сокрытые во мраке неведения! Кто мы?! Скажи нам, Солнце утреннее. Ты знаешь всё… И Соломон знает… Он — день ясный. Я — ночь тёмная сама для себя и для других, но только не для него… Но ведь ночь и день всегда встречаются в час утра, не оттого ли и мы встретились! Увы, как краток час рассвета, когда тьма сливается со светом воедино! Я — ночь неведения. Приди, мой Свет, и я с радостью растворюсь в тебе. Гряди, волшебный огонь дня завтрашнего!

Луч Шестой

“Тоскливо Суламите моей, тоскливо…”, — подумал Соломон, печально опустив голову. Кажется, он проник в её мысли и стал молчаливым свидетелем всему, что происходило у неё внутри. Он знал её тысячи веков, но как мало изменились мечты этого божественного создания: она всегда мечтала встретить неземную Любовь! И всё то время, что находилась на земле, молила Небо ниспослать ей чувство светлое, что радугой взойдёт в её груди любящей. Ах, как жаждала она Любви! Никто из смертных не мог сравниться в силе испытываемой ею жажды, ибо Любовь для неё имела гораздо большее значение, чем для других… Соломон откинул со лба густую седую прядь, будто пытавшуюся напомнить ему о возрасте. Но разве могли идти в счёт земные года, когда он ощущал, что внутри него живёт Вечность?! Да, он был гораздо старше своей возлюбленной, но и она была не молода… Что значит возраст человеческой оболочки, когда знаешь, что ты бессмертен! А Соломон это знал… Он знал гораздо больше, чем мог знать обыкновенный земной человек. И с недавних пор он, кажется, перестал быть им — простым смертным…

Суламифь жила в неведении. Она была молода, но молодостью земною. И, несмотря на юный возраст, она чувствовала себя довольно зрелым человеком. Ей казалось, что прожила уже столетия, — так медленно и тоскливо шли её годы. Где-то в глубине души она знала нечто такое, что покуда не могло уложиться в сознании. Это “нечто” мешало ей жить так, как жили все. Внутри рождался бунт: это был протест против общепринятых правил человеческого поведения. “Люди не должны вести себя так!” — твердила она, но как исправить установившееся положение вещей — не знала. Хотя всегда верила в то, что только Любовь способна преобразить человека. Стоило братьям увлечься какой-то девушкой, как они тут же преображались в лучшую сторону. У Суламифи захватывало дух при мысли о том, что всё человечество когда-то будет влюблено. Что за фантастический мир рисовался её воображению: человек любит, и он — любим! Феерия! Мистерия Любви ожидала весь мир! И этот миг обязательно наступит для каждого, а для неё он уже наступил: она любит и любима…

Соломон привстал с постели, пытаясь разглядеть на фоне ясного ночного неба ту звезду, что в последнее время так ярко озарилась.

— Ты пришла за душой возлюбленной Суламиты моей?!

— Да! — едва слышимым выдохом донеслось от светила.

И достигший царственного покоя дух вздрогнул, и вырвался стон из уст земного царя. Он встал и подошёл к окну; ему вдруг захотелось стать простым смертным человеком, который может пасть на колени и молить милосердное Небо о том, чтоб предотвратить беду. Но Соломон уже не мог быть им, он был бессмертен, и бессмертие его давало право прозревать на тысячи веков вперёд. И он преклонился перед будущим, не имея сил и желания оспаривать приказ Вечности.

Суламифь не спала, даже не могла сомкнуть глаз, хотя б на мгновение. Более того, широко распахнутыми глазами смотрела она на ту звезду, что ярко сияла в проёме небольшого окна. Этот волшебный свет будто завораживал всё её существо. И порой казалось, что они сливаются воедино и сердце Суламифи уже бьётся в огненном ядре звезды, с каждым биением испуская в мир сонм светоносных лучей.

— Матерь моя, единственная и любимая, — неожиданно для самой себя прошептала девушка, обращаясь к светочу ночному, — я так люблю тебя!

Суламифь подумала о том, что та женщина, что дала ей тело и ныне уже покоится на кладбище, почему-то не вязалась с образом настоящей матери, чей облик жил во глубине сердца любящего. Да, у неё была мать, что являлась живым олицетворением всех матерей мира, и она даже назвала её для себя “Матерь Мира”… И Суламифь знала ещё одно: у неё есть две сестры — старшая и младшая. Но это были не земные, но космические — звёздные сестрицы. А ещё у неё было Семь Братьев. И она знала, что это были величайшие из величайших Духов. Откуда же известно было всё это, ей не дано было знать, но единственное, что она знала, это то, что “знает сердцем”.

— Наверно, я потерялась в земле, смешавшись с пылью и грязью, — подумала Суламифь, — оттого меня и найти не могут.

Добрыми и беспредельно любящими глазами матери смотрела небесная звезда, ясно отражаясь во глубине очей той, что ныне лежала на убогом земном ложе, единственное украшение которого составили обступившие мечты…

Соломон ещё раз взглянул на звезду не то умоляюще, не то понимающе и, приложив правую руку к сердцу, низко поклонился ей. Он был признателен за тот свет, что она неустанно льёт на Землю, согревая сердца нежнейшими токами своей звёздной Любви. Любовь! Как нужна была она миру, но, к несчастью собственному, мир не понимал этого, ибо не знал, что такое истинная, Божественная Любовь! Соломон опустил взор на землю и мысленно обвёл взглядом то, что было покрыто ныне чёрным покрывалом ночи. Сотни селений со спящими в них людьми когда-то уйдут в небытие вместе с теми душами, что так и не проснутся. Земля представилась гигантским кладбищем, и стало жутко от этой мрачной мысли. Нет, не для того, чтоб стать свидетелем этой печальной картины, пришёл он на Землю, но для того, чтобы увидеть её звездой и вот так же, стоя средь огненных токов родной планеты, любоваться ярким светом новорождённой звезды по имени Земля. Он твёрдо решил не покидать этого мира, покуда здесь не прольётся свет Любви-Мудрости. Не ради этого ли отдал он на поругание свою единственную звезду путеводную, имя которой ныне Суламифь?! Что сделал с нею этот мир и что ей предстоит увидеть за оставшиеся три тысячи лет, что осталось прожить на планете, опутанной тенётами мрака!..

— О возлюбленная сердца моего, — с великой скорбью в голосе произнёс Соломон, — найди в себе силы, что помогут сохранить Любовь ко всем смертным! Ты будешь идти без меня, как и шла до сих пор. И всюду станешь искать Любовь, но не найдёшь её. А чтобы поддержать силы твои, я взгляну с любовью глазами любого прохожего, способного хотя бы на мгновение вместить частицу токов любящего сердца моего. Ты будешь ошибаться, Суламифь, принимая за истинное чувство блеснувший отсвет дара моего, и, придя на свет, ты встретишь тьму в ликах смертных, но сохрани Любовь к ним. Ты помнишь, Суламита, всю глубину Вселенской Любви твоей?! Мне не забыть её вовеки, хоть сотни шкур человеческих придётся сменить, но помнить я буду одну Любовь твою, о дыхание сердца моего!

Соломон почувствовал странный солоноватый привкус на губах и был весьма удивлён тому, что из глаз его катились крупные слёзы. Ведь он не плакал даже на похоронах собственного отца — могущественного царя Давида, хотя глубоко, всем сердцем любил его. Неужели в груди бьётся сердце простого смертного человека, оплакивающего безвозвратную потерю? Но Соломон знал, что смерти не существует, как и не существует причин, способных вызвать слёзы отчаяния. А впрочем, никто не видит всю бездну человеческой печали, что всецело поглотила его царственный дух. И эта звезда, что ласково заглядывает в глаза, — она понимает его. Да, он просто человек, ибо им назначено быть ему, покуда облачён в шкуру простого смертного. Только тогда, когда умрёт та личность, имя которой было Соломон, — он не будет знать слёз. Но это уже касается его духа бессмертного.

Суламифь воскресла. Она увидела свою Матерь в ослепительно ярком сиянии бело-голубого цвета. Ей хотелось тут же устремиться в объятия этого ласково манящего света и припасть к огненному сердцу, полному безграничной Любви к порождению собственному. Но что-то удержало Суламифь, и она произнесла: ”Осталось всего несколько дней…” Очнувшись от звука голоса своего, девушка недоумённо подумала, как бы вопрошая себя: “Отчего же несколько?” Ведь она так молода, и смерть, как правило, отступает от юности, предпочитая брать в союзники старость. А впрочем, совершенно не хотелось думать о подобных вещах. Радость ожидала Суламифь, и она твёрдо верила в свою счастливую звезду, пообещавшую дать ей счастье — простое человеческое счастье. Она подумала о том, что Соломон, возможно, также не спит, и ей стало радостно от мысли, что они могут смотреть на одну и ту же звезду, ведя с ней безмолвную беседу. Сей огненный друг был не только союзником, но и пособником, и, более того, — пастырем, обещавшим освятить союз, скреплённый узами Любви. “Браки совершаются на небесах!” — не так ли гласит земная мудрость?! Да будет на то Воля Твоя, Творец Миров! Суламифь готова к жертве, она не отказывается заплатить годами оставшейся жизни за мгновения дарованного счастья неземного. Она сойдёт во прах, если того требуют законы этого мира… Соломон! Откликнись сердцем и вдохни мужество в трепетную душу бедной девушки, чтоб вновь ей почуять дыхание твоё рядом с собою и ощутить прикосновение руки на челе скорбном!.. Приди в мой сон, о волшебное создание, несущее в себе мириады миров, но любящее только одну, идущее только к одной — Суламите возлюбленной!.. Мир напряжён в ожидании дня, и тьма сгустила краски, грозя стереть все звёзды с ликующего небосвода. Но будь уверен, Соломон, Свет сердца моего, в одном, что мрака густота лишь ярче подчеркнёт сияние огней возлюбленной звезды твоей, имя которой сегодня — Суламифь. Благословен тот день, который свёл нас на земле велением Неба. Благословенна эта ночь, что, разлучив тела, соединила сердца наши. Благословенно светило огненное, что воскреснет завтра и даст мне узреть Солнце мира моего — тебя, о возлюбленный мой Соломон! Благо дню завтрашнему!

Луч Седьмой

Нестерпимо жгучее дыхание дня! Он приходит, чтобы подарить надежду, но уносит все неосуществлённые мечты. Утро пригрезилось Суламифи яркое и солнечное, но, открыв глаза, она встретилась лицом к лицу с густою серой пеленой. Крупные капли дождя уже начали отстукивать свою мелодию, что была похожа на плач неведомого существа…

— Отчего же в радости столько печали? — подумала Суламифь. — Неужели Любовь всегда сопровождают боль и отчаяние?!

— Всё в этом мире имеет свой противоположный полюс, — услышала она голос Соломона, прозвучавший где-то внутри её сознания.

— Он способен не только слышать мои мысли и отвечать на тайные вопросы, но и делиться со мною мудростью своей, — подытожила Суламифь.

Да, он мог рассказать ей о многом, и ему не составило бы труда объяснить, почему боль и скорбь являются неизменными спутниками радости и отчего Любовь всегда несёт с собою страдание. Смутное понимание всего этого жило в груди, потому что вся природа была построена на том основании: холод зимы был предвестником весны, и тепло осени таило в себе лёд грядущих колких вьюг. Ничто не замирало в этом мире: одно приходило на смену другому, и в конечном итоге жизнь поглощалась противоположным её полюсом — смертью… И конечно же, подобное положение вещей радовало, ибо только мудрый может радоваться разлуке, твёрдо зная, что на полюсе противоположном его ожидает встреча. И Суламифь попыталась, хотя б на мгновение, облачить своё сердце доспехами мудрости. Ах, как хотелось ей радоваться, но отчего-то печаль старалась перевесить чашу весов, не давая вспыхнуть глазам яркими огнями предвосхищения радости!.. “Ну что ж, дождь — это прекрасно! — произнесла Суламифь. — Можно идти по улице с заплаканным лицом, и никто этого не заметит”.

Быстро соскочив с постели, девушка стала судорожно натягивать на себя одежду, как будто страшно опаздывала куда-то. Конечно, она знала, что в такой дождь люди предпочитают не выходить из дома, но тем лучше, — никто не попадётся ей на улице и не станет приставать с глупыми расспросами. На ходу застёгивая пряжки одежд, она шагнула под густой ливень. И с первых же мгновений ощутив холод ледяных струй, она не подумала о возвращении домой, но решила бежать туда, где росли омываемые крупными слезами дождя тугие гроздья винограда. Там было грязно и скользко, но душа рвалась вперёд, и ничто не могло остановить полёта пущенной стрелы. Суламифь летела к цели, которой должна была достигнуть во что бы то ни стало.

Сердце едва не вырвалось из груди, когда домчалась она до места обетованного. Здесь был рай. И, несмотря на капли дождя, она почувствовала себя прекрасно. Здесь каждый листочек был рад ей, и она знала об этом. Кому же ещё возможно доверить свои самые сокровенные мечты, как не виноградной лозе, которая молча всё выслушает, и не осудит, и не посмеётся, как это делают люди! Вот и сейчас, в час глубокого одиночества земного, Суламифь не покинута, но находится в кругу тех, кто понимает её. Пусть кому-то покажется странным, но каждая виноградинка способна разделить печаль её и, более того, внести свет надежды и наделить токами радости. Некий незримый свет излучали друзья эти малые, от которого становилось тепло и уютно.

Суламифь не заметила, как кто-то подошёл к ней и бережно коснулся локтя. Она подумала, что это ветром тронутая лоза качнулась в её сторону. Но, обернувшись, девушка просто остолбенела от изумления: это был он! Широко распахнутыми глазами смотрела она на чудо, явленное воочию. Насмешливый взгляд Соломона быстро вывел её из оцепенения: должно быть, она весьма нелепо выглядела, что вызвало его улыбку.

— Разве сам Зевс явился пред тобою? — улыбаясь, спросил он.

Но Суламифь подумала о том, что гораздо менее удивилась бы, если б все обитатели Неба сошли на Землю. Что-то с ней явно было неладно: она не могла говорить и будто окаменела. Как прекрасен был её царь! Воистину, ни дождь, ни слякоть не способны стереть царственность, когда она является неотъемлемой чертой. Да, Соломон был Божественно красив! Но не за красоту внешнюю полюбила его Суламифь, — её привораживало нечто внутреннее, словами необъяснимое. Она ни за что на свете не смогла бы сказать, за что именно его любит… Да и кому объяснять?! Небо всё видит, и только перед ним в ответе может быть эта простая девушка, представшая ныне пред избранником сердца своего.

Соломон наклонился и подобрал плащ, упавший с его плеч… Густые пряди волос слиплись от непрерывно льющегося дождя, и борода также утратила былую пышность. Он был похож на мальчишку, готового сорваться и побежать по лужам, оглашая всю округу звонким смехом. Суламифь не могла даже предположить, что может встретить столько озорства в его взгляде. Хотя что же иное могло заставить покинуть пышный дворец и пройти несколько километров под проливным дождём, забрызгав белоснежный плащ грязью просёлочных дорог.

— А может быть, его привела Любовь? — подумала Суламифь. — Странная она у него какая-то, неземная!..

— Разве не о такой Любви мечтала ты, Суламита?! — тихо прошептал Соломон, пристально взглянув ей в глаза.

— О такой!.. — выдохнуть только и смогла девушка, залившись румянцем.

Она даже не успела заметить, как оказалась в его объятиях. Совсем продрогшая, она вдруг стала ощущать тепло его тела, что способно было проникать сквозь мокрую одежду. Она стояла, боясь пошевелиться и не имея мужества оттолкнуть его, как этого требовали правила приличия. Разве могла она подчиниться нормам земным, когда земля уходила из-под ног и казалось, что дух витает среди ярких солнечных облаков… Соломон бережно коснулся подбородка девушки и, наклонившись к ней, нежно дотронулся устами её алых губ, как бы пробуя на спелость плод… Суламифь вспыхнула, и ей показалось, что пурпурная краска залила каждую клеточку тела… Она желала тепла! Она готова была вкусить плод Любви и до дна испить нектар, уготованный ей любимым… Но вдруг, неожиданно для себя, она бросилась бежать, не видя дороги из-за застилавших глаза слёз. И, не понимая, зачем она это делает, всё твердила: “Не сейчас, не сейчас…”, — хотя и не знала, что подразумевает под этими словами. Сейчас она просто не могла думать ни о чём, ибо вся горела в некоем незримом пламени, охватившем всё её существо.

Соломон проводил взглядом возлюбленную и ни словом не окликнул, пытаясь вернуть назад. И когда она исчезла из поля зрения, он обратил взор в небо и возблагодарил Небеса за радость, явленную им сегодня. Дождь лил не переставая, и то ли капли дождя скатывались по щекам мудрого царя, то ли слёзы, о том было дано знать Богу одному… Соломон долго стоял ещё, как будто решая про себя некую труднейшую задачу. Затем он наклонился к лозе и погладил тугую кисть, омытую небесной влагой. Выбрав самую крошечную виноградинку, он сорвал её и поднёс к устам, тем дав понять Небу о принятом им решении… Нет, он не бросал вызов Небесам, но лишь исполнял их волю… Благословенна мудрость Владык Кармы: Они умеют ткать узоры судеб, что будут наилучшими для живущих на земле людей смертных — духов бессмертных. Соломон заплатит за их труд, лишь бы Суламиту свою восхитить красками чудными, на ковре жизни вытканными. Да, он, как никто из живущих в земле, сумеет украсить день её грядущий. Жди, возлюбленная сердца Огневого, ты сумеешь познать царственную поступь Любви!.. Я приду к тебе, твой царь, чтоб стать рабом, распростёртым у ног своей возлюбленной… Мой дух готов быть в рабстве вечном у Любви твоей, о царица моя, Суламита! Я — последний нищий в царстве твоём. Ты — моя жизнь, ты — моё дыхание, ты — сокровище мира моего. Жди меня, и я приду к тебе в ночь, чтоб принести тепло сердца в дом твой. Я постучусь в двери твои, лишь только угаснет этот сумрачный тоскливо-прекрасный день, что дал ощутить аромат губ твоих, о возлюбленная духа моего!

Луч Восьмой

Соломон! Мне так хотелось вспомнить руки твои! Я напрягала мозг, но он не сумел воспроизвести всю прелесть очертания ладоней твоих. Да и как ему вспомнить, если прошло уже три тысячи лет… Я — твоя Суламифь! Мне об этом сказало сердце твоё, что слилось в одном дыхании с моим. Мы говорим сердцами, и человеческий рассудок не в силах отразить всю красоту мелодии, рождаемой внутри. Но всё же я сделаю жалкую попытку увековечить в строке ту торжествующую ноту Любви, что рождена была нами в мире этом. Не охлаждается пыл, и с течением времени разгорается всё ярче ликующий пламень, охватывая собою все сферы жизни. Как могу я рассказать тебе о том, что пришлось испытать мне за долгие тысячелетия пути? Да и говорить о том не стоит, пусть пыль забвения веков покроет страницы истории моей земной. Тяжела жизнь человека и неприглядна. Я не скажу тебе о том, как мне было больно и одиноко. Зачем тебе знать боль мою, когда своей довольно было пережито?!.. Ты был Акбаром… Воистину, велик твой дух, сумевший сохранить всё величие красоты беспредельной… И когда я шла мимо гробницы твоей, ты окликнул меня по имени и, чтобы облегчить боль сердца, повторил истину о душе бессмертной. Я услышала простые слова, сказанные тобою: “И сброшенные мною одежды — не более, чем перо птицы, брошенное к ногам твоим, о возлюбленная моя Суламифь…” Наклонившись, я подняла перо и взглянула вверх, пытаясь разглядеть птицу, но небо было чистым и солнечным. Мне трудно было поверить в чудо; наверное, я слишком хорошо вжилась в роль человека и окаменела, как всё земное. Тем не менее я прижала к груди дар твой бесценный и затем поднесла к губам. Это крошечное пёрышко рассказало мне о многом. Лишь третья часть его была окрашена в изумрудный цвет, и ты сказал, что она символизирует моё знание, но две трети серо-серебристого цвета являли неведение. Да, я так мало знаю и о себе, и о мире, меня окружающем, и о тебе, возлюбленный мой. Моё познание заключается лишь в том, что я пришла Любить… Но отчего же, скажи мне, Радость моя светлая, люди так ненавидят тех, что несут им свет Любви! Стоило лишь полюбить кого-то, как это вызывало чувство отчуждения и даже ненависти. Как понять людей? Но ведь сами же они жаждут Любви: создаются семьи, заключаются браки. Ведь не с ненавистью же идут под венец!.. И ты, о великий целитель сердца моего, — ты сам создавал семьи и брал десятки наложниц… Как мне понять тебя?! Из глубины души прорвался сей вопрос, когда я ходила вдоль обветшалых стен крепости твоей старой и смотрела на усыпальницы жён твоих и дочерей. И здесь меня поразил голос, пронизанный глубокой сердечной тоской, и я поняла всю глупость своего вопроса: “Отчего было так много женщин?” Ты сказал: “Оттого, что я искал всего одну, но не встретил тебя, о единственная возлюбленная моя Суламифь!” Вся вселенская боль была заключена в ответе твоём. Да, ты тоже был человеком!..

Я не могу вспомнить руки твои, Соломон, помоги мне. Разве не ты обещал мне встречу через три тысячи лет? Конечно, мы встретились, но я приходила поклониться праху… И щекой горячей прикасалась к холодным величественным стенам усыпальниц твоих, и гладила безмолвный мрамор, и стояла средь безликой толпы, пришедшей поглазеть на останки великолепных сооружений… Я — часть это серой массы. Неужели твоё сердце сумело выделить меня и окликнуть вновь, как множество веков назад?! Ты восстал из могилы и ожил! Всем сердцем ощущаю Любовь твою: она разливается в мире. Я видела взгляд твой — ты смотрел на меня глазами то одного, то другого, но я узнала того, кто оживотворял этот взгляд. Всего лишь несколько мгновений способен смертный человек пропустить через себя столь могущественный ток Любви. Они и сами не понимали, отчего вдруг вспыхивали столь сильным чувством и загорались, будто факел. Но я в том видела лишь знак Любви твоей и дарила сердечное чувство признательности тем, кто сумел отразить свет духа твоего. Ты смотришь глазами неба, усеянного звёздами, и глядишь очами смертных земли… Где ты?! Скажи мне! Неуловимое видение — образ твой, но реальнее его не существует в мире ничего. Всё остальное для меня — иллюзия. Я попыталась жить жизнью человеческой, но это сплошная Майя. Они не знают, что такое Любовь, и, как малые дети, играют в неё. Мне не нужны пустые забавы, я устала идти к миражам. Ничего не отыскав в земле, обращаю свой взор к Небу: оно — венец Истины. Шаг за шагом я продвигаюсь по коридорам Вечности, открывая всё новые и новые двери. И где-то отыщу тебя, о нежнейшее Светило сердца моего!..

Скажи мне, мудрое создание, отчего не могу я вспомнить плавных линий рук твоих царственных, не оттого ли, что форму они утеряли земную? Но если нет тебя здесь, то какой же смысл в существовании моём? Нет любимого — бессмысленно искать Любовь!.. Касаюсь самой глубокой тайны, но утерян ключ, способный отомкнуть ларец запечатанный, сокровенное знание хранящий. Конечно, для тебя не существует ничего тайного, ты — Мудрости кладезь, ты — дыхание Солнца всепроникающего. И отчего избрал меня возлюбленною своей — остаётся загадкой. Быть может, твоя вселенская Любовь охватывает весь мир, не делая исключений. Но ты искал одну. И сам сказал об этом. О Соломон, открой сокровищницу светлую, свитки небесной памяти хранящую, и покажи картины жизни былой, — быть может, там себя узнаю и место в жизни обрету, Богом уготованное!

…Молчит Соломон, молчи и ты, Суламифь, не разрывай Неба просьбами, ибо тайна тайною остаться должна. Не дано ей прежде времени раскрываться, ибо таковы Законы Небесные. Бог всё видит, и слышит, и молчанием покрывает известное Ему. Помолчим с Ним и мы. А как сроки наступят, так и тайное станет явным.

До завтра, Суламифь, жди луча утреннего, что коснётся Чаши твоей, светом переполненной, и даст пролиться в мир ещё одной капле нектара Любви, чтоб пополнить кубок Знаний всего Человечества. О чувстве Вселенском Песнь сложить спеши в час утра раннего. Мир полон Любви к тебе и смотрит, не сводя глаз, восторгом переполняя бездонную сердечную чашу Соломона. Утро грядёт — рассвет, несущий пробуждение Суламифи царственной. Да минет ночь и воскреснет день солнечный, сжигающий мрачную пелену неведения, — да будет так!

Луч Девятый

— Скажи мне, Соломон, отчего люди плачут?

— У них к тому есть разные причины, Суламифь…

— Я не хочу, чтобы они плакали, я хочу их видеть всегда улыбающимися.

— Иногда им трудно бывает улыбаться, так же как и сейчас тебе… Улыбнись мне, Суламита моя нежная, и, уверяю тебя, весь мир преобразится от улыбки твоей: он станет более радостным и прекрасным…

Соломон обвёл взглядом окружающие их просторы и произнёс:

— Вот видишь, и Солнце стало ярче, и песнь ручья звонче, и щебет птиц намного жизнерадостнее.

И действительно, мир стал выглядеть иначе — Суламифь всем сердцем ощутила это. А впрочем, с приходом её возлюбленного всё вокруг менялось и как бы оживало. Но с уходом как будто угасало Солнце, и серая пелена безысходности начинала вырастать перед глазами. Попробуйте разгадать эту тайну, люди добрые, отчего так происходит: часы сливаются в единый краткий миг, когда ты рядом с избранником сердца, и мгновения выливаются в часы, когда нет его… Время затевает злые шутки с теми, кто влюблён, — так думалось Суламифи. Ах, как хотелось остановить это мгновение и вылить его не только в часы, но в столетия и даже тысячелетия! Нет, ей никогда не надоест быть рядом с любимым. Как звёзды эти ночные, она готова остаться на удалении, лишь бы видеть его!.. Совершенно незаметно подкралась ночь, и яркая звезда напомнила им о мечтах тайных, что поверялись ей одной. На душе стало радостно и спокойно: у них был союзник, что молча освящал союз двух любящих сердец. Звезда будто согласно кивнула, отвечая на тайный вопрос Суламифи… И Соломон покрыл нежнейшим поцелуем уста возлюбленной, как бы налагая печать на её внутреннее тайное решение.

— Не плачь, Суламита, не плачь, — звучало внутри, но девушка отчего-то не могла сдержать слёз. Они, казалось, хлынули потоком горячим из самого сердца, где долго ждали, затаившись, до суждённого им часа. Это были особые слёзы, — в них не было горечи земной, они падали как капли чистой росы, несущей радость очищения. Удивительно легко было в груди и чувствовалось, что нечто, сдавливавшее прежде, ушло безвозвратно. Светло и ясно билось сердце, согласно вторя биению великого мужественного сердца возлюбленного её Соломона. Неожиданно для Суламифи он поднял её на руки и, прижав к груди, пошёл вдоль стройных рядов виноградника прямо к речушке, журчавшей невдалеке. Дойдя к берегу, он бережно опустил её и, взяв за руку, усадил рядом с собой… Мудрейший из царей земных не находил слов, чтоб ясно выразить всё то, что хотелось бы ему сказать. Он заглянул в глаза девушки, во глубине которых блеснул свет далёкой звезды.

— Радость моя! — произнёс он. — Ты помнишь меня?!

И Суламифь вздрогнула, почуяв всю глубину тоски, заложенной в вопросе. Который раз он уже спрашивал её об этом!

— Я очень хочу вспомнить! — как бы виновато прошептала Суламифь, не до конца понимая, что же хочет её возлюбленный услышать от неё.

— Посмотри на ту звезду, что сияет в небе, и взгляни на её отражение, сияющее в водах. Они удивительно похожи, но стоит взбудоражить гладь вод, как светоч тут же теряет цельность. Ты, Суламифь, такое же отражение сияющего духа твоего, отображённое на глади моря житейского. Когда-то образ этот будет размыт и стёрт рукою Времени, но истинная Божественная сущность твоя будет сиять звездою…

Соломон посмотрел на возлюбленную и понял, что не стоит продолжать говорить ей подобные вещи, ибо, не находя должного понимания, она глубоко смущалась. Её земное тело — отражённое сияние духа неземного — не готово было вместить всё то, что он мог бы сказать ей. Какая бездна отчаяния мелькнула в глазах любимой! Он нежно обнял и прижал её к своей груди. Суламифь стала слушать, как трепетно бьётся его сердце, и ей стало ужасно неловко за непонимание своё. Зачем ей знать о той далёкой звезде, когда её Светило было рядом и она ощущала живое тепло, что было для неё дороже всего на свете! В ней, казалось, разливалась сама Вечность, и разум отказывался воспринимать слова, заворожённый нежным звучанием голоса возлюбленного. Она готова была слушать эту мелодию вечно, и ей неважно знать, о чём он говорит. Хотя Соломон не мог говорить глупых вещей, — все знали о том, что наделён он был от рождения мудростью необычайной. Но где же было взять столько прозорливости бедной девушке, знавшей в жизни одну дорогу от дома до виноградника?! И тем не менее, она знала, что сможет понять, о чём говорит её милый, если всем сердцем постарается слушать его. Именно сердцем!

Тихо шелестели листья, и река будто погрузилась в сон, умерив пыл журчанья своего. Соломон нежно гладил щёки возлюбленной, едва касаясь перстами. Она лежала на траве и не знала более прекрасного ложа. Низко наклонившись к ней, Соломон прошептал:

— Заклинаю глаза твои никогда не лить потоки слёз ни об одном из смертных. Пусть свежесть щёк твоих не осквернят капли горькие.

И уста его наложили печать поцелуя на очи возлюбленной… Не знала тогда Суламифь, что дни эти были отведены им Богом для того, чтоб попрощаться на долгие три тысячи лет после того, как они испытают краткое мгновение счастья земного.

…Звезда смотрела прямо в глаза, и свет её как бы уже вопрошал, вторя голосу Соломона:

— Ты помнишь?..

Сердце откликнулось едва уловимым “Да…” Но глаза почему-то закрывались, и отяжелевшие веки упрямо смыкались, являя следствие бессонной ночи. Суламифь, подобно маленькому ребёнку, прижалась к груди своего властелина и, чувствуя всю защищённость, уснула чистым сном. Всё это произошло как-то внезапно, и Соломон даже не успел проследить мгновения погружения её в сновидение. Он ещё плотнее прижал к груди возлюбленную и покрыл её лицо нежнейшими поцелуями. Это невинное дитя ещё не знало порока, было полно чистоты и целомудрия. Хватит ли у него мужества сорвать этот цветок? Но ведь бутон рос лишь только для него и готов был расправить все лепестки от малейшего его прикосновения. О чём можно было раздумывать, когда сей цветок уже был в руках?..

Мужественно отстояв это своеобразное всенощное бдение, Соломон встретил рассвет. Он не шелохнулся, чтоб не потревожить сна любимой, и время от времени касался нежным поцелуем алых губ её, ибо не в силах был удержаться от соблазна лишний раз прикоснуться к устам, казавшимся ему медовыми… Звезда сверкнула прощальным приветом лучей серебристых и стала быстро растворяться в лучах восходящего Солнца. Утренний ветерок стал шаловливо перебирать пряди волос его спящей звезды, и Соломону вдруг стало страшно от молниеносно пришедшей мысли о смерти. А что если она заберёт его возлюбленную, и вот так же он будет держать её в объятиях, но она уже никогда не откроет глаз своих!..

— Суламита моя, Солнце моё ясное! — с тревогой прошептал он и со всей силой сжал девушку в объятиях. Она мгновенно открыла глаза, и в них вспыхнул великий восторг, когда она встретилась со взором любимого. Но отчего же так тревожен был взгляд его?..

— Мне больно! — с ясною улыбкой произнесла Суламифь, и только здесь Соломон опомнился и разжал объятия. Ему казалось, что он отнял у смерти то, что она грозилась забрать у него…

— Прости, Суламита, прости, любимая, — повторял он, бесконечно целуя её распахнутые ладони.

День быстро нарождался и требовал своего. Блеснувший луч Солнца пришёл разъединить их, чтоб, разлучив, каждого бросить в серую массу людей, которым совершенно не было дела до чьей-то Любви. Соломон встал и, отряхнув сухие былинки с плаща, набросил его на плечи. Он протянул руки к Суламифи и привлёк её к себе.

— Пусть никогда тебя не покинут мысли обо мне! — произнёс властелин и, отвернувшись, быстро стал удаляться в сторону дворца.

А девушка осталась ждать, не зная, стоит ли ей уходить с того места, где она провела столь сладостную ночь. Но день призвал её к заботам новым, и, соскочив с места, она побежала к винограднику, что уже утопал в ярких лучах воскресшего Солнца. “Да здравствует новый день!” — звучало в каждой виноградинке малой, дождавшейся щедрого тепла после прохлады ночи тёмной. Во здравие они росли и “во здравие” проливали свой густой сок, кровью алою проливаясь на скатерть. Усладят ли они гостей на свадебном пиру их Суламифи, кто мог знать о том?! Не знал этого и день, что уже успел познать многое о двух влюблённых, встреченных им на берегу реки. Мудро радоваться новому — оттого и день благословен, что пришёл одарить счастьем: хвала дню новому!

Луч Десятый

Ах, Соломон, до чего сказочна Любовь наша, — она, наверно, придумана Самими Богами! Разве это не сказка: царь, величайший и мудрейший, влюбился в простую девушку, ничего не знающую и лишь, капле чистой росы подобно, отражающую в себе весь окружающий её мир! Славен ты, Соломон, в нисхождении своём со ступени царственной и не погнушавшийся наклониться низко к земле, чтоб подобрать жемчужину малую, едва блеснувшую во мгле жизни суетной. Нам бы в другой стране родиться, где волшебство живёт и чудо является правилом, а не исключением, — но мы рождены с тобою средь грязи и лжи, суеверий и страха. Здесь ненавидят Любовь и смеются над влюблёнными, принимая их за сумасшедших. Я должна так глубоко скрывать Любовь свою, чтобы не быть осмеянной. Но ты — царь, и мудрость твоя щитом служит, — никто не посмеет насмехаться над тобой; и всё же Любовь сердечная вызовет лютую ненависть в груди многих завистников. Знаю, что этот мир не позволит нам быть вместе и за мгновения счастья придётся расплатиться, но я готова заплатить за нас обоих, лишь бы миг радости познать. Я приду к тебе, Соломон, ты только позови, я вихрем примчусь, врываясь свежим дыханием ветра в царские покои твои. И если мне уйти придётся за черту жизни, знай, что дух мой бессмертный всегда будет рядом с тобой… Что бы ни случилось, остаётся одно — ждать! Разве может бедная девушка постучаться в царский дворец?! Её тут же прогонят прочь слуги, рьяно исполняющие долг свой. Конечно, Соломон сам найдёт её, а иначе зачем надо было начинаться этой сказке!

Суламифь лежала на жёсткой постели и задумчиво глядела в крошечное окошко. Ей не хотелось ничего, всё земное отступило куда-то в сторону и не имело для неё совершенно никакого значения. Почти весь день она провела средь виноградника, зорко всматриваясь вдаль, не идёт ли возлюбленный её. Но, встретив закат Солнца, поняла, что дальше не имеет смысла ждать. Она тихо побрела по дороге в сторону дома, не видя тех прохожих, что шли ей навстречу, и не отвечая на их приветствия. Конечно, столь странное поведение могло заронить в них чувство недоумения. И когда до слуха девушки долетел насмешливый вопрос: “…Уж не влюбилась ли ты, Суламифь?!”, — она покраснела до кончиков ушей, не находя сил утверждать обратное. Нет, не скрыть ей Любви своей — уж слишком ярко полыхание её, что даже прохожие замечают! Но разве преступление — любить?! Да пусть говорят, что угодно, лишь бы охлаждения чувства сердечного не знать!.. Суламифь поёжилась от пробежавшего по телу холодка и с грустью подумала о том тепле, что было подарено ей ночью Соломоном. Ах, как бы хотелось прижаться вновь к любящей груди возлюбленного и чутко прислушаться к биению его мудрого сердца! Всё на свете она отдала бы за то, чтоб вернуть ушедшие мгновения… А разве ей что-то принадлежало в этом мире? Она была всего лишь бедной девушкой, все сокровища которой составила пара серёжек, доставшихся после смерти матери. Это было самое дорогое, дороже которого на свете ничто не могло быть, — но даже это она готова была отдать сейчас, лишь бы вернуть мгновение счастья… Но судьба, к сожалению, назначила иную меру платы: впереди была бесконечно долгая ночь, пожелавшая дать ей испытать всю бездну отчаяния и боль одиночества. Трудно и невозможно было заснуть, когда мысли разрывали её на части. Казалось, что Солнце никогда уже не взойдёт и ночь утвердится на веки вечные, — настолько затянулась она.

Луна блеснула в окошке, и стало как-то светлее на душе: всё-таки — свет. Суламифь села и, прислонившись к голой стене, стала наблюдать за ночным светилом. Что-то загадочное несла в себе Луна, и эту загадку могло разгадать только мудрое сердце Соломона, постигшее тайну мира небесного. Венец незнания являли все смертные, окружавшие трон возлюбленного, и Суламифь причислила себя к этой серой массе, пребывающей во мраке неведения. Чем же она могла завоевать его Любовь, когда ничем не отличалась от окружающих? И разве красота её может соперничать с царственно великолепными ликами окружающих его женщин? Ни речью волшебно чарующей не может она заворожить слух царя, ни поступью мыслей грациозных, ни царственною осанкою красавиц, гордо несущих себя, как сокровищницу полную. Конечно, ни богатством одеяния и ни блеском драгоценностей приворожить взор любимого она не может. Всё, что может дать ему, это — любящее сердце. Возможно, другие женщины не могли преподнести ему сей дар, и в любви их было больше себялюбия. А себя Суламифь не любила — это точно. Её сердце было настолько полно Любви ко всему её окружающему, что для себя там не оставалось места… Луна скользнула, собираясь покинуть отрезок видимости, отведённый ей оконцем малым. И стало тревожно оттого, что тьма опять может сгуститься. Суламифь умоляюще взглянула на Луну и тут же получила в дар прекраснейший серебристый луч, который как бы сказал ей:

— Всё ещё вернётся!

В мгновение ока девушка перенеслась на берег реки и увидела отражённую в воде звезду.

— Как могла я проспать столько бесценных часов! — с ужасом подумала Суламифь.

Слишком легко проспать счастье своё и неимоверно трудно вернуть утраченное. Но бездна отчаяния пусть не коснётся сердца любящего, ибо и это пройдёт!.. Луна исчезла из поля видимости, исполнив свой долг перед девушкой, и теперь устремилась на ту часть неба, что будет доступна взору того, кто ныне не спит, пребывая в раздумьях тяжких. Светило постарается внести свет, чтоб хоть как-то облегчить участь влюблённого…

Соломон взглянул на небосвод, и серебряный диск Луны показался ему сегодня более нежным, чем прошлой ночью, он как будто сопереживал и светом своим старался сгладить мрак, всей тяжестью навалившийся на душу царя. Сострадание, переходящее в нежность, нёс каждый лучик, устремлённый на помощь сердцу любящему. И всё это ночное небо, испещрённое искринками звёзд пылающих, по мере сил пыталось внести чувство радости и усмирить бег разноречивых чувств, бушевавших в груди. Соломон всем сердцем ощущал Любовь, проливаемую с небес, и был бесконечно признателен каждому светилу, щедро источающему дар свой…

— Небо! Возлюбленное Небо! Как можешь ты смотреть на эту грязь и безволие людское, на лицемерие и ханжество?! Спокойно и мудро изливаешь ты Свет на головы тех, кто хулит тебя, и ни на миг не охладевает светлая Любовь твоя к этим жалким двуногим существам…

— Ты — частица Наша, — донеслось с Небес, — и таким же даром владеешь: согревать сердца людские.

Да, Соломон никогда не испытывал ненависти и чувства вражды даже к тем, кто предавал его. Он открыт был каждому и готов был протянуть руку помощи самому ярому врагу. Но условия жизни требовали от него сохранения внешней суровости, и, будучи первым Воином, он не мог выказывать всей нежности чувств, царивших внутри… Не слишком ли холоден он и не ранит ли сердце Суламифи милой словом неосторожным или жестом необдуманным? Она так пуглива и беззащитна. Ни в ком из смертных не встретила она Любви и может ли поверить тому, что, наконец, любима?! Как можно выказать всю мощь Любви своей Божественной, не прибегая ни к каким действиям? Она должна почувствовать его Любовь. Да, он приведёт её во дворец, но не для того, чтобы украсить ложе, но лишь затем, чтоб возвести её на трон сердца любящего. Одной ей царить дано в премудрости полной груди Соломона… Сейчас же он пойдёт к ней и скажет всё. Зачем нужна эта ночь, разделяющая их тела, когда душою и сердцами они давно уже слились воедино! И конечно же, Небо одобрит поступок любимого сына своего, и эта одинокая Луна не будет заглядывать к ним в окна, выражая молчаливое участие. Печаль — слишком тягостный попутчик для сердца мудрого, когда лишь Радость светлая сопровождать его должна…

— Не смотри так печально, сестрица небесная, и освети мне лучше путь в ночи, ибо вот я уже иду к возлюбленной Суламите моей!..

Свет ночной звезды окутал малую лачугу, утопающую среди зелени, буйно разросшейся вокруг. Соломон шёл стремительно, но, по мере приближения к дому девушки, решимость стала покидать его. Вот он уже коснулся тихим, осторожным стуком, и дверь незапертая отозвалась едва уловимым стоном. Соломон опустил руку и взмолил об одном — пусть не услышан будет стук его. За дверью царила тишина. Царь вздохнул облегчённо и подумал о том, что время выбрано неудачно. Не должен он, подобно вору, красться по улицам ночным к возлюбленной своей. Не воровать идёт он, но взять то, что принадлежит ему правом Небесным. Нельзя испугать Суламиту вторжением внезапным, хотя и ждёт она: вот и дверь оставлена незапертой… Соломон благодарно взглянул на небо и, развернувшись, пошёл прочь… Неожиданно для себя он вышел к винограднику и подумал о том, что Суламифь больше никогда не вернётся сюда. Затем он побрёл к берегу реки и сел у воды на том же месте, где провёл ночь с возлюбленной своей.

— Суламита сюда не вернётся, — выдохнул он, — вместо неё я прощаюсь со всеми этими местами…

Наклонившись к траве, Соломон с нежностью погладил её, будто касался маленькой руки возлюбленной.

— У неё будет иное ложе, — произнёс он, — но когда-то ты покроешь последнее пристанище тела её земного… В ней соки собраны, а плод растёт не для того, чтоб гнилью пронизанным быть, — он должен дать наслаждение устам взрастившего его…

Суламита, конечно же, не была плодом больного воображения, — она была частью его самого, но Соломон никому не смог бы объяснить это, несмотря на свою безграничную мудрость земную. Он растил и питал её тысячи веков, терпеливо ожидая, пока из цветка явится зародыш и плод созреет спелый, достигший всей прелести, что способна породить Земля. Суламифь никому не может принадлежать в мире этом, её сердце — отдано ему, и Сам Творец Небес объединил их в одно целое в мистическом браке Огненном…

Не знает единства твердь земная, разделившая два полюса и забывшая Слово Единения. Мир расколот на две части, и покуда зло не исчезнет с лица земли, — страдание будет неизменным спутником землян…

— И мы — земляне, — прошептал Соломон, бросив взгляд на далёкую звезду, — и будем ими, покуда не вернёмся к тебе…

Родину помнить всегда необходимо, это придаёт силы в пути безотрадном. Он сохранил память о ней, но Суламифь утратила все знания, ибо слишком долог был путь её. И лишь сердце чистое хранит сокровище познания нетленного, уберегая до часа суждённого прозрения… Первое свидание на земле за сотни тысяч лет долгого пути, и как дорога цена, которую надо заплатить! Но нет сомнения в справедливости Законов Космических, ибо плата земными мерами определена… Соломон встал и пошёл в сторону дворца, чтоб с первыми лучами Солнца дать распоряжение воинам своим…

А Суламифь, долго сидевшая неподвижно, казалось, стала отдаваться во власть сна. В какое-то мгновение ей показалось, что кто-то постучался в двери, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди, — оно бешено заколотилось, отбивая: “Это — он, он!” Но разве девушка могла поверить в такое чудо? Хотя блеснувшая надежда заставила её прислушаться, стук не повторился. Но каждая клеточка её тела ощущала его присутствие, и тепло дыхания любимого, казалось, прикасалось незримым огненным крылом ангела небесного. О, как она любит: ей всюду чудится божественный голос возлюбленного, и образ его сопровождает каждое мгновение, согревая сердце воспоминаниями!.. Он признаётся в Любви взором безмолвным, и голос начинает звучать так явственно, когда Суламифь погружается в пучину печали. Как легко удаётся ему одною лишь фразою вырвать из бездны тоски и озарить Радостью! Прекрасно быть любимою того, кто почитаем всем миром… И вдруг послышались лёгкие шаги: кто-то отошёл от двери. Девушка замерла, не в силах сделать движение. Она вспомнила, что дверь оставила незапертой, и, возможно, кто-то заходил, а она не заметила, погрузившись в сон. И страшно было ей, и радостно от внезапно блеснувшей мысли, что это мог быть он. Захотелось тут же вскочить, но она не смогла — ноги отказали. И когда к ней вернулась способность производить движения, первым делом она всё же проверила, на месте ли лежат серёжки. И когда их обнаружила, ей стало радостней вдвойне: значит, это был не вор, ибо ничто не могло помешать ему войти в дом. Но если не грабитель, так, значит, приходил тот, кого она готова была видеть в мгновение каждое. Но отчего же он ушёл?! Разве не для него она оставила открытыми двери, втайне надеясь на визит ночной?! А вдруг это случилось бы и её возлюбленный вошёл в дом? Но она же совершенно не готова встретить его! Ночь, конечно, может скрыть убогое убранство лачуги, и царь не заметит всей окружающей её нищеты. Конечно, во дворце его окружают прелестные женщины, источающие благоухание от обильно втираемых ароматических масел… Да, аромат! Именно он может спасти положение. Но каждая капелька стоит немало денег, а заплатить совсем нечем. Как же получить сей нектар бесценный, посредством которого Суламифь не будет уступать хотя бы в благоухании тем красавицам, что вечно вьются вокруг возлюбленного?.. Серёжки! Вот решение. И как ни печально расставаться с ними и лишаться единственной ценности, оставленной в память о матери, — всё же придётся отдать их, чтоб получить взамен несколько капель, что восхитят ароматом возлюбленного её. И она с нетерпением стала ждать рассвета, чтоб с первым лучом солнечным отправиться в город.

Зажав серёжки в руке, она смотрела на небо, уже приобретающее серые тона, обещавшие растворить тьму и явить день новый.

Луч Одиннадцатый

Суламифь быстро бежала по дороге к городу. Иногда на бегу она разжимала кулачок и бросала ласковый взгляд на маленькие серёжки, что подарили ей несказанный свет надежды. Уже через несколько минут они расстанутся, и её бесценное сокровище, возможно, будет украшать иную женщину. Жаль, конечно, что приходится отдать их в чужие руки, и тем не менее девушка не испытывала чувства стыда и не считала себя предателем по отношению к ним. Они расстанутся, — и это решено. “Поймите меня, милые”, — прошептала Суламифь, и блеск камешек малых ответил ей, как показалось, сочувствующе и понимающе. Добежав до первой лавчонки мелкого торговца, она остановилась и постояла несколько мгновений, чтоб утихомирить бешеный стук сердца. Но лавка была ещё закрыта, и девушка бросилась на поиски другой. Едва отыскав нужную ей дверь, Суламифь решительно раскрыла её, не давая мыслям сомнения вернуть всё вспять… Быстро завершив торговую сделку, она уже понеслась назад, прижимая к груди малый пузырёк с несколькими капельками мирры, обещавшими придать её телу несказанный аромат, что обворожит кого угодно на свете. И, вбежав в дом, стала сбрасывать верхнюю одежду, желая тут же испробовать хоть малую каплю на себе. О, какое благоухание разлилось в этом убогом домишке! Воистину, чудо войдёт в её дом теперь уж непременно, — Суламифь была твёрдо уверена, так как заплатила за него сегодня немыслимо дорогой ценой…

Соломон приглашал к себе одного советника за другим; он смотрел в их глаза и не находил желания поделиться с кем-либо из них своими сокровенными планами. День уходил; как всегда, Солнце начинало клониться к закату, а он ещё не отдал должного распоряжения. Посланный им человек вернулся с вестью о том, что не обнаружил девушки ни дома, ни средь виноградника и, естественно, не смог выполнить поручения, данного ему царём. Уместно ли было сейчас посылать кого-то за девушкой, когда близился закат? Воины, пришедшие унести её во дворец на богато украшенных носилках, могли бы просто напугать её, и необходимо было, чтоб прежде кто-то подготовил девушку. Соломон вновь позвал поверенного своего и ещё раз попросил рассказать обо всём увиденном, как бы испытывая, действительно ли он был в том месте, на которое ему указывалось. Да, дом был узнан им по описанию, и, более того, по собственной инициативе он обыскал весь виноградник и был на том месте, где впервые, будучи с царём, услышал песнь девушки простой. Отпустив того, кто был так предан в поисках своих, Соломон погрузился в мысли, пытаясь проследить возможные действия Суламифи. Как ни тревожно было в груди, тем не менее он был уверен, что ничего дурного не может случиться с его возлюбленной… Серым крылом коснулся вечер, и что-то заставило резко встать и выйти на открытое пространство. Малая искорка ночной звезды уже смело расправляла лучи на фоне сгущающегося мрака вечернего. Конечно, она была его первым советником во всех земных делах, ибо с небес ей было видно всё. Вот с кем дано держать ему совет тайный…

Суламифь так устала сегодня: от быстрого бега разболелись ноги и от внутреннего волнения, пережитого в городе, отяжелела голова. Она, конечно же, не могла пойти никуда, так как физически была не в состоянии ходить. И тем не менее, превозмогая себя, сходила за водой и тщательно вымыла всё, что смогла, в доме. Для неё очень важна была нынешняя ночь, она почти уверена была в том, что её возлюбленный приходил к ней. Значит, он ещё придёт! Конечно, он знает, где живёт Суламифь, разве есть что-то в мире из того, что не дано знать ему! Да, она должна подготовиться к встрече и ждать, тогда обязательно Бог направит любимого к той, кто больше всех на свете боготворит его…

— О Боже, сердцем его Ты любишь меня и руками его земными прикасаешься ко мне! — вырвалось из уст девушки, и она испугалась столь кощунственно прозвучавших слов.

Хорошо, что рядом никого не было и никто не мог услышать. Один Бог Всевышний Мог понять всю чистоту помыслов, вложенных в слова, слетевшие с губ. Он поймёт и простит бедную девушку, со стороны, быть может, кажущуюся безумной… Любовь явилась причиной “безумия” её, и весь фокус жизни сместился из разума в сердце любящее… Суламифь посмотрела на звезду, вновь воскрешённую на фоне сереющего неба, и спросила:

— Ты понимаешь меня?

И опять же услышала ласковое “Да” в ответ, что в мгновение ока блеснул у неё в голове.

— Ах, как странно ведёт себя эта девушка! Разве кто-то из смертных разговаривает со звёздами? — уже поставив себя на место звезды, подумала Суламифь.

Но с кем же ещё говорить, на кого же можно положиться, как не на небесные существа, когда земные склонны всё осмеивать. Пусть это останется их маленькой тайной — никто не узнает о беседах ночных…

— Ах, как я устала! — прошептала Суламифь, вспомнив все алчные лица тех людей, что окружали её сегодня…

Но звезда ничего не ответила ей на это, ибо знала, что долгий путь ещё предстоит пройти душе многострадальной, прежде чем покинет она просторы земные, пройдя свой путь до конца. И не оттого, что усталость коснулась, покинет мир сей, а потому, что миссию предначертанную исполнит верно, и Огонь, Отец её, призовёт дух пламенный в просторы Вечности.

Соломон приложил правую ладонь к сердцу и низко поклонился звезде. Она ответила на все его вопросы, подкрепив решимость к действию. Нисколько не удручён царь тем, что, слывя мудрым, он ведёт себя столь странным образом: за мудростью к светилу обращается, пытаясь в серебристом сиянии отыскать совет для себя. Что же из того, ведь смертные обращаются к нему за помощью, а он разве венцом премудрости поставить себя над ними может? Нет, царь — просто человек, но осознающий то, что в царстве человеческом никто не властен преподать ему уроки Мудрости, даруя мысли, пригодные к применению в жизни повседневной. И по праву, дарованному любому человеку Земли, он обращается за словом мудрым в Небеса, уверившись в том, что Огонь готов одарить прозрением чистым… Звезда рассказала ему о многом. Но кому из смертных можно подарить хотя бы крупицу знаний, дарованных ему небесным светилом?! Придёт иное время, и через сотни лет он скажет миру Слово своё. Конечно, также услышат немногие, но нельзя уйти, умолчав то, что раскрыто должно быть… Суламифь его в последний раз войдёт в царство земное и возвестит миру Песнь, и будет она вся Любви посвящена. Звезда знает всё! Что для неё три тысячи лет? Всего лишь краткая вспышка, едва уловимая Оком Вселенной! Суламита пройдёт путь и ещё согреет сердце Соломона простой мелодией, льющейся из сердца любящего… Плакать не хотелось, даже прозревая ту картину, что затаилась на страницах Будущего. Всё обратится во Благо! И чем хуже, тем лучше будет, ибо душа, познавшая крайнюю степень нагнетения, выше высшего воспарит. Благословенна работа Огня — он знает, как надобно закалять клинок духа пламенного. Узор судьбы, составленный Творцом Небес, не может оспариваться никем, даже таким властелином, перед которым склонились тысячи душ человеческих. Соломон должен принять решение Небес как непреложную истину. И он принял её безропотно, низко склонившись в благодарном поклоне земном…

Суламифь стояла на коленях, вознося горячую молитву Творцу. Сердце её охватило незримое пламя, и каждая мысль, стреле уподобившись, пронзала толщу слоя околоземного. Она молила Небо простить за решение, ею принятое, изменить которое она не согласилась бы ни за что на свете, если б даже весь мир восстал против неё… Лишь Соломону принадлежать она будет, и только он имеет власть над нею. Каждая клеточка тела живёт и дышит им! И дыхание это прервать лишь смерть сможет… Суламифь поднялась с колен и, раздевшись, медленно стала втирать в тело капельки драгоценной влаги. Аромат всё шире разливался и, в соединении с серебристым сиянием звезды, действовал опьяняюще. Тело девушки начало гореть не то от стыда, разливающегося внутри, не то кровь ударила в виски, объяв тело желанием трепетным… Всё полыхало, и Суламифь уже не могла понять, что же творится с нею. Она легла, чтоб хоть как-то умерить дрожь, охватившую её, и стала чутко прислушиваться ко всем шорохам, что возникали за дверью… Время шло мучительно долго, и свет звезды, похоже, укорял её за торопливость. Но Суламифь всем телом ощущала себя рядом с возлюбленным и временами ей казалось, что чувствует тепло рук его, нежно сжимающих плечи…

— Закутайся плотнее, любимая, — прозвучал тихий шёпот, заставивший вздрогнуть, — ты можешь заболеть…

Трудно было привыкнуть к тому, что голос возлюбленного часто звучал в голове у девушки. И даже зная способность Соломона говорить с нею на расстоянии, она всё же каждый раз пыталась разглядеть его рядом. Да, Суламифь дрожала, но жар сменился холодом, и она почувствовала себя глубоко несчастной и всем миром покинутой… Вот она готова была отдать последнее, что у неё оставалось, и этот дар отвергнут… Капли горячих слёз стали покрывать холодные щёки, и, покорно кутаясь, с печалью подумала она о том, что ослушалась возлюбленного, — он заклинал не плакать. Но разве плакала она о смертном, нет, плач её был — о бессмертном!.. Тут что-то упало, и она нащупала в темноте пустой пузырёк из-под масла, стоявший рядом с её постелью, который уронила неосторожным касанием. Он напомнил ей те чувства, что переживала совсем недавно, и от начала до конца испытала всё то же, молниеносно сменявшее друг друга. Она приподнялась на колени и забросила этот малый сосуд в тёмный угол, чтоб не напоминал он ей более всего того позора, что пережит был сегодня…

Соломон спустился с высоких ступеней погружённого во тьму дворца и шагнул в сторону селения, где проживала его возлюбленная. Он готов был бежать, охваченный неведомым пламенем, заполонившим всё в груди. Суламифь манила, она звала его, вложив в свой зов всю боль отчаяния. И Соломон спешил… Пройдя уж большую часть пути, он остановился и дал чувствам, вспыхнувшим в нём с силою неимоверною, несколько успокоиться… Разве ночью срывают цветы, мечтаниями своими взращённые?! Царь поднял глаза к небу и оглядел всю ширь океана звёздного…

— Я просто жалкий человек, обуреваемый всеми страстями земными! — печально подытожил он. — Прости мне, Творец Миров, за то, что, позабыв Мудрость, Тобою Завещанную, поддался я первой вспышке, рождённой в крови…

Подобрав полы плаща, Соломон сел на краю дороги, затем откинулся назад и стал смотреть широко распахнутыми глазами на Млечный Путь. Ему было неудобно лежать на голой земле, но ещё страшнее виделось холодное ложе, на котором невозможно было представить никого, кроме Суламиты… Она будет согревать его, ибо весь Огонь души принадлежит только ей… Как долго искал он её! Безумно долго! И вот — нашёл, но для того, чтоб потерять вновь… Прочь! Прочь все мысли о разлуке, когда дыхание тёплое касается, неведомый аромат донося, и ласкает нежное касание руки, перебирающей его седые пряди. Вот пальчик возлюбленной обводит контуры его лица, трогая густые ресницы и брови, и пробегает по губам, готовым сорваться поцелуем страстным…

— О Суламита моя, отчего так ясно ощущаю мысли твои! Сомкни уста, чтоб не пить мне дыхание рта твоего. Дай встретить рассвет долгожданный и не дай разбиться сердцу, на части разрывающемуся. Не опали огнём Любви прежде времени и позволь Чашу Счастья испить губами твоими…

Соломон встал и, низко склонив голову, увенчанную сединами мудрости, побрёл в сторону дворца. Достигнув его, он поднялся по высоким ступеням и исчез в глубине охваченных сном комнат. Остатки ночи царь проведёт в размышлениях, ибо мудрый совет звёзд ему надо будет исполнить завтра. Светила начертали Круг, и завтра он войдёт в него вместе с той, что любима и желанна, как никто на свете. Утро очертит круг дня нового.

Луч Двенадцатый

Проснулось утро новое. Луч Солнца скользнул торжествующим взглядом по всем просторам, простиравшимся внизу. Его ждали, и это было заметно, ибо он встретил глаза, полные глубокой признательности за свет, дарованный им. С воскрешением дня воскресли новые надежды, и разве Свет мог обмануть их! Конечно, он готов исполнить все желания и будет всячески содействовать этим двум любящим сердцам…

Суламифь была полна тревоги: душа её разрывалась на части от боли, стыда и отчаяния. Словно смерч разразился в груди, и порой казалось, что нить жизни вот-вот оборвётся, не выдержав нагнетения. Вдруг она услышала стук, и надежда блеснула с новой силой. Но, открыв дверь, девушка увидела незнакомца, хотя черты лица его кого-то напоминали. И тут она узнала этого человека, — он сопровождал Соломона, когда впервые они встретились. Были, конечно, и другие, но этот выделялся более остальных и отчего-то запомнился, хоть и не так ясно… Суламифь пригласила в дом нежданного гостя, всем сердцем замирая от предощущения чего-то таинственно прекрасного. А то, что с вестью он пришёл доброю, было видно по его лицу и прекрасно доброжелательной улыбке. Вестник шагнул внутрь дома и, переступив порог, тут же подошёл к делу. Он достал крошечную шкатулку, ярко украшенную вправленными в крышку камешками, и протянул девушке. Суламифь не смогла сдержать восторга, охватившего её при виде милой пары маленьких серёжек, что так похожи были на те, с которыми рассталась вчера. О, как прозорлив Соломон! Разве смертному человеку придёт в голову такое?! Суламифь светло и признательно улыбнулась своему самому дорогому гостю, показав ровный ряд жемчужно-белых зубов. И он не смог сдержаться от добродушного смеха, охватившего его при виде столь счастливого выражения лица девушки.

Конец ознакомительного фрагмента.