Потеря потери

Зинаида Миркина, 2016

Поэзия Зинаиды Миркиной не философская лирика и не богословие в стихах. Это художественное высказывание пробитое насквозь бесконечным доверием к жизни и верностью нравственной правде. Готовые жанровые формы не способны вместить эту бьющую через край внутреннюю жизнь и ту великую тихую радость, которая приходит невесть откуда. У Миркиной юная душа, для которой «росплеск соловьиный» самая важная проповедь. Соловей не может лгать, потому что соединен с бессловесной глубиной. А поэт и мудрец знают слова. И им надо омывать слова в молчании. Они и погружаются в молчание, в чуткую дремоту, из которой приходит истинное знание всех вещей. Книга предназначена широкому кругу читателей. Издание третье, исправленное и значительно расширенное.

Эта книга не была бы издана без постоянной помощи Александра Хабинского, которому я от всего сердца благодарна. Он из тех читателей, которые становятся почти что соавторами — делят жизнъ и судьбу моего слова.

З. Миркина

Что значит «Я»?

«Камин из пня. Костер — пещера…»

Камин из пня. Костер — пещера.

Жар мягкий в воздухе НОЧНОМ.

Углей мерцающих химеры

И шепот ветра ни о чем.

И шепот ветра, шорох бездны…

Так неужели вечность — мгла?

Так неужели я исчезну,

Уйду совсем, сгорю дотла?..

И будет свет мерцать, змеиться,

В безмолвьи красном жар тая,

И будет вечер, будут лица,

И будет лес, —

А я?.. а я?..

Сгоревший уголь, пепла груда —

И тишь вокруг, и тишь в крови…

А я тогда себя забуду,

Совсем забуду, как в любви.

Когда вся тяжесть — пух лебяжий,

Не давит больше плоть моя;

Когда душа уже не скажет,

Не всхлипнет вдруг: «А я? А я?»

Элегия

Что значит «я»?

Да, у меня есть имя

И даже это званье — «человек».

Но все — слова, а что все это значит?

Есть в мире лес. Есть сосны над оврагом,

Есть путаница веток молодых,

Бессмыслица звенящих трелей птичьих

И безымянность неба, безымянность такого счастья!..

Кто ему даст имя? Кто даст невыразимости слова?

Заговорите, сосны! И сосна заговорила.

Я и есть сосна заговорившая вот эта.

Заговорившая, но все-таки сосна… сосна! Сосна

И путаница веток, бессмыслица звенящих трелей птичьих

И это небо —

вот, что значит «я».

Не дай Господь вдруг отделиться слову

От древнего значенья своего.

Я без сосны всего лишь звук пустой,

Так, скорлупа сухая без ядра.

О, сколько скорлупы самодовольной вокруг!

А сосны над оврагом —

безмолвствуют. И птицам не пробиться сквозь толщу слов,

Сквозь отверденья эти — внутрь, в жизнь…

О птицы, птицы! Птицы!

Словам понравилось бряцать друг перед другом и красоваться.

Не пора ли им замолкнуть?

Ведь даже и скромнейшие слова, прозрачные, исполненные смысла,

И те — слова, а все слова — сотрутся.

И будут только сосны над оврагом,

И путаницы веток молодых,

И безымянность неба, безымянность глубин последних.

Там, в глубинах, жизнь — безмолвствует…

Когда слова начнуг стираться и пугаться,

Я тихо прислонюсь к моей сосне,

К моей земле весенней

И — замолкну.

А ты заплачешь, решив, что нет меня, и будешь

искать, и биться, и кричать, и звать.

Родной мой, милый, как мне жаль тебя

И как мне хочется тебя утешить…

Но почему ты не сумел тогда, еще тогда, когда слова звучали,

В меня взглянугь сквозь все слова

До самых этих сосен над оврагом

И пуганицы веток молодых?

Тогда бы больше не было разлук

для нас с тобой,

И ты б узнал, что значит загадочное это слово — «смерть», —

Уход к своим корням и тайна встречи с самим собой…

Не знаешь? Не можешь знать?

Ну что же, плачь тогда.

Плачь, плачь еще, покуда не родится

Из плача песнь

И, может быть, она введет тебя к тем соснам над оврагом,

И к путанице веток молодых,

И к птицам с их бессменным ликованьем…

«Ликованье! Ликованье…»

Ликованье! Ликованье

Голосов весенних —

Это внугреннее знанье,

Внугреннее зренье.

Это — воздыманье вала

Через все пределы.

Жизнь сама себя познала

И — взахлеб запела.

«Когда у сердца нет границ…»

Когда у сердца нет границ,

Все знание лучей и птиц,

Все знание ручьев и трав

Вливается в его состав.

И сердце вещее тогда,

Как будто вешняя вода,

Как тающее естество,

Звенит про Бога своего.

«Не спрашивайте — есть ли в мире Бог?..»

Не спрашивайте — есть ли в мире Бог?

А только: есть ли я? Я — промельк, пена?

Или мой жар сердечный мир прожег

И светом стал без тени и без тлена?

Кого спросить мне? Кто мне даст ответ

о нас самих? И чья это забота?

Если меня на самом деле нет,

Что мне с того, что существует кто-то

другой… чужой… Он безразличен мне,

Как я ему… Но если в глубине

моей живет незыблемое «Я»,

то пусть ответит глубина моя…

«Не нужен общий замысел? Ну, да…»

Кушнеру

Не нужен общий замысел? Ну, да,

Я тоже так считаю… Он не вправе

быть, тот, кто от участья, от труда

совместного с Собою нас избавит.

Кто действует за нас, помимо нас;

Тот, для кого мы — винтики и числа…

Но если Он есть тайна наших глаз,

Невычисленность мирового смысла,

Который исчисляется, пока

трепещет и пульсирует под кожей,

И без единственного волоска,

без тени этой обойтись не может?..

«Остановись… И ты тогда заметишь…»

Остановись… И ты тогда заметишь,

как легкий лист задумчиво повис

на тонком черенке. Июльский ветер

чуть-чуть качнул его… Остановись…

Замри вот здесь… Ведь началась сначала

сейчас, с минуты этой жизнь твоя.

Есть лес и небо. Ничего не стало.

Есть только лес и облако… А я?

Не знаю, где я, но и знать не надо —

Все долгое свечение зари,

весь этот лес теперь не просто рядом,

я словно вижу это изнутри.

Вон из того мелькнувшего просвета,

Из глубины, из сердца бытия —

Все то, что просквозило между веток,

И вздрагивает в каплях — это я…

«А я и есть сосна. Сосна есть я…»

А я и есть сосна. Сосна есть я.

Я это не однажды говорила.

Не мной душа кончается моя,

И не во мне моя таится сила.

И эта тайна до того проста,

что, кажется, ее и вовсе нету,

А есть лишь трепет легкого листа,

Да шум сосны, да переливы света.

И все. А Бог? А что такое Бог?

Да просто Тот, Кто разомкнул границы,

Кто уместиться сам в себе не смог,

Тот, Кто ни в ком не может уместиться.

Кто обладает миллионом глаз,

мильёном рук, планет и звезд и все же

Не может жить без каждого из нас,

Без нас с тобою обойтись не может.

И есть такой неведомый закон, —

небесный счет несчитанных усилий:

Мы умираем, чтоб не умер Он.

А Он бессмертен, чтобы все мы жили.

«Как точен счет, как вывод строг…»

Как точен счет, как вывод строг

неумолимого закона:

Нужна не часть, а целый Бог,

чтоб дуб один расправил крону.

Чтоб до лилово-сизых туч

вершина темная достала,

чтоб стал он, словно Зевс, могуч,

нужна не часть. Туг части мало,

Не часть, а всё. Бог нужен весь,

Чтоб взмыла ввысь одна лишь птица.

В единый миг сейчас и здесь

Должна вся вечность уместиться.

Всё, что ни сделаешь, кроша

На части мир, всегда некстати.

Чтоб родилась одна душа,

Всего Себя вложил Создатель.

И потому при слове «Бог»,

При первых же раскатах Слова, —

Дух собран весь, Дух все возмог,

Всего себя отдать готовый.

«А после-то, а после что ж?..»

— А после-то, а после что ж?

— А после — лес, а после — дождь,

А после — ветер и река,

А после — эти облака.

Как ночь приходит после дня,

Так вам — мой дух после меня.

Весь запах трав, весь птичий гам,

Все небо я оставлю вам.

— Но это было здесь всегда…

Была земля, была вода,

Был ветер, дождь, листва и свет —

Все это вечно было.

— Нет.

И океан был прежде сух.

И прежде сосен был их дух.

И много прежде бытия

Земли и неба было «Я».

«Нет, я от вас не ухожу, друзья…»

Нет, я от вас не ухожу, друзья,

Но вы есть вы, а сосны — это я.

Да, вы есть вы, и твердою стеной

Вы каждый миг разделены со мной.

А целый лес, все небо — это я.

Перегородок нет у бытия.

И если ни береза, ни сосна

со мной не может быть разделена,

так неужели всем отрытый Бог

меж нами станет воздвигать порог?

Но если Бог от сердца отделен,

то я не я и Он не Он.

«А вы забудьте обо мне…»

А вы забудьте обо мне,

Не думайте, не надо…

Мелькнула птица в вышине,

Пустых пространств прохлада…

Зачем вам я? Остался бор,

Задымленные горы

И непостижный тот раствор

Всей радости, который

Зовется речкой… и травой,

И лесом… Сохраните

Блеск неба, запах влажных хвой

И тоненькие нити

Берез. Луча косого вздрог

В скрещеньи черных веток…

А сердце… Сердце лишь пучок

Из трав, земли и света.

И невозвратных нет потерь —

Миры остались с вами.

Пучок распался? Что ж, теперь

Его свяжите сами.

«Качнулся лист сырого клена…»

Качнулся лист сырого клена,

И тихо дождь зашелестел.

Душа живет иным законом,

Обратным всем законам тел.

В ней нет земного тяготенья

И страха перед полной тьмой.

Ей все потери — возвращенья

Издалека к себе самой.

О, эти тихие возвраты!

Листы летят, в глазах рябя…

И все обрывы, все уграты

Есть обретение себя…

«Придти в себя, чтоб в тишине…»

Придти в себя, чтоб в тишине

Сам Бог приблизился ко мне,

Чтоб отражение Его

Взошло из сердца моего.

Придти в себя, чтобы стеной

Никто не встал меж Ним и мной,

Чтобы на глади бытия

Взошло нетронугое «Я».

Не раздробляясь, не рябя…

Как высь в моря, придти в себя…

«Бог не терпит других. Он один навсегда…»

Бог не терпит других. Он один навсегда.

Вся безмерность — Его.

Тихо небо качает морская вода.

Никого.

Оглянись — лиловатые дали чисты,

Берег — тих.

Все, что видишь и слышишь вокруг, — это ты,

Нет других.

И затихла, как разом прервавшийся спор,

Боль твоя.

Не дробится душа, не раздроблен простор —

Ты есть я.

Мы не два, а одно. Ты есть я, я есть он.

Как ясны зеркала!

И та гладь, что разбилась в начале времен,

Вновь цела!

«Что значит счастье?..»

Что значит счастье?

Счастье — это

Не я. — Исчезновенье «я».

Совсем чиста душа моя,

Совсем порожняя посуда,

В которую втекает чудо

Из половодья бытия.

«Не я, не я», а только это

Сплошное половодье света,

Наплыв проточного огня.

Есть только он, и нет меня!

Вопросы? Но к чему вопросы.

Когда костер души разбросан

По всем мирам, и угольки

Его то здесь, то в поднебесьи, —

То звездной россыпью, то смесью

Лесов весенних и реки!..

О, этот ветер меж мирами,

Раздувший маленькое пламя

Души за страны, за края!

Великий ветер благодатный —

Мой дух. Так этот необъятный

И вездесущий — это я?!

«Я есмь орган, но органист не я…»

Я есмь орган, но органист не я.

Во мне волна Его святого хмеля.

И тот разрушит песню бытия,

Кто нас смешает или нас разделит.

По лавишам бесчисленным скользя,

Он трогает мои живые раны.

Я есмь орган, но мне самой нельзя

Дотронуться до клавишей органа.

Я есмь орган. Но лишь Создатель мой,

вдохнув свой дух, играет на органе.

Я — глубь и тайна для себя самой,

Я оживаю от Его касаний.

Вот Он пришел — предвечный органист.

О, это свет, вонзенный в темень ночи!

Да будет звук мой первозданно чист,

Чтоб передать все то, что Он захочет.

В бескрайнем мире только Ты и я.

Во мне — волна божественного хмеля,

И тот разрушит песню бытия,

Кто нас смешает или нас разделит.

«Бог кричал…»

Бог кричал.

В воздухе плыли

Звуки страшней, чем в тяжелом сне. —

Бога ударили по тонкой жиле,

По руке или даже по глазу —

по мне.

А кто-то вышел, ветрам открытый,

В мир, точно в судный зал,

Чтобы сказать Ему: Ты инквизитор!

Не слыша, что Бог кричал.

Он выл с искаженным от боли ликом,

В муке смертельной сник.

Где нам расслышать за нашим криком

Бога

живого

крик?

Нет. Он не миф и не житель эфира, —

Явный, как вал, как гром, —

Вечно стучащее сердце мира,

То, что живет — во всем.

Он всемогущ.

Он болезнь оборет, —

Вызволит из огня

Душу мою, или, взыв от боли,

Он отсечет меня.

Пусть

Лишь бы Сам, лишь бы смысл Вселенной

Бредя, не сник в жару…

Нет! Никогда не умрет Нетленный —

Я

за Него

умру.

«Не иудеи — иудея…»

Не иудеи — иудея,

Не дети женщин — сына девы,

Не Иисуса Назорея,

А то, что там, меж ребер, слева…

Не Бога и не страстотерпца,

Разверзшего покров могилы,

Распяли собственное сердце

За то, что билось и томило.

За то, что ныло и болело,

И порывалось вон из клети,

Куда-то в вечность, за пределы,

Очерченные телом этим.

За то, что называло князем

Не князя мира (ком из глины),

За чувство тайной острой связи

С Незримым, Жгучим и Единым.

За это вечное волненье

Перед немым и непостижным,

И своевольное стремленье

Назвать неведомого ближним.

За то, что световые пятна

Ему чертили путь и сроки,

За этот трепет непонятный

От прикасанья звезд далеких.

Не чудотворца — страстотерпца,

Ушедшего в провал столетий,

Распяли собственное сердце,

И жили, смерти не заметив.

«О нет, душа моя — не я…»

О нет, душа моя — не я,

Душа моя — совсем иное,

Не то листва, не то струя,

Не то пронизанное мною

Пространство, легкое, как сон,

Где ни пространств и ни времен.

Как липа, ветки наклоня,

Так, как закат в свои объятья, —

она вбирает всю меня,

А я не в силах — рук не хватит.

Мое блаженное бессилье,

Когда в томлении по ней,

Бессмертной — по душе своей —

Себе отращиваю крылья…

Не то листва, не то струя…

Не то, не та — опять иная…

И знает столько, сколько я

За сотню жизней не узнаю.

Ни знаний у меня, ни прав.

Но как хотела б в ней пропасть я

И, все на свете потеряв,

Найти единственное счастье:

Тот аромат, тот звук, тот свет, —

Нет, новое — не то — иное:

Любовь, в которой больше нет

Различий между ней и мною.

«Я со своей душою повстречалась…»

Я со своей душою повстречалась,

Она была в зеленом, синем, белом

И мягко золотилась, и сияла, и пахла лесом.

Ты скажешь, не имеет душа

Ни запаха, ни цвета?

Неправда, все имеет!

Но это все, как дым, неуловимо.

Оно всплеснет и манит за себя

Куда-то вдаль,

Во что-то, что огромней ее самой

И запаха и цвета не имеет.

Но нас лишь только цвет введет в бесцветность

Немую, именуемую «свет».

Я со своей душою повстречалась

Она была в зеленом, синем, белом,

И мягко золотилась и звучала,

Как птичья песнь, как иволги призыв,

Как соловьиный росплеск, как кукушка,

Пронзившая единым звуком даль.

Она меня звала, звала, звала…

И так безмерно радовалась встрече!

И только на мгновение грустила,

Когда ее пыталась я назвать по имени.

Она меняла имя.

Меняла песнь, меняла запах, цвет,

Меняла облик вдруг и ускользала.

Дымком печальным, жалобною тенью,

И ниоткуда вдруг меня звала,

И если, вздрогнув, узнавала я

И говорила: «Ты!». — Она, ликуя,

Вдруг представала в синем и зеленом,

В лиловом, белом, и сосной вставала,

И иволгой свистела надо мной.

О, песня иволги в лесу сосновом!

«Невнятность…»

Невнятность…

То, чему не внемлет

Ум. — Не вмещенное в уме.

Что топит образ, топит землю

И в тьму идет, и длится в тьме.

Взор погашающее пламя,

Тот свет, в котором так темно…

То, что включает нас, а нами

Не может быть заключено

В черты. О, радость страстотерпца,

Того, кто вычеркнут и стерт!

Струной трепещущее сердце,

Входящее в такой аккорд!..

«Увековечено мгновенье…»

Увековечено мгновенье. —

Прорыв к последней вышине.

И скал взлетевших откровенье

Есть откровенье обо мне.

И если здесь одна стихия

И бездуховен гребень сей,

И эти линии святые —

Нагромождение камней,

А не следы великой тайны,

Не Духа реющего след;

И все бездушно и случайно, —

То и в сем теле Духа нет.

Но если Карадаг изваян

Резцом из сокровенной мглы,

То каждая скала живая,

А я — лицо и мысль скалы.

«И нам вовеки не понять…»

И нам вовеки не понять

ни высших замыслов, ни целей…

И вновь приходит благодать,

Как только мысли присмирели.

И вновь приходит тишина,

Как вздох глубокий, без причины,

И зелень леса пронзена

Огнем зардевшейся рябины.

Как будто мы вошли в костер

И в нем горим и не сгораем.

И края нет — сплошной простор,

И мы уже за нашим краем.

Как бы завеса вдруг снята —

Открылось самое святое:

Не просто рядом красота —

мы сами стали красотою.

Такой в душе у нас прибой

любви, такое бескорыстье!..

И кто отделит нас с тобой

От этих чуть дрожащих листьев?

И кто придумал, кто сказал,

Что я не лист, не ствол, не птица?

И потому бежит слеза,

Что нам в себе не уместиться…

«Побудь со мной в тот самый трудный час…»

Побудь со мной в тот самый трудный час,

Когда сквозь мир просвечивает пламя,

Когда с меня проникновенных глаз

Не сводит свет, прощающийся с нами.

В тот самый час, когда малейший вздрог

Уже подобен Громову звуку,

Когда весь мир на это сердце лег,

Как яблоко в протянутую руку.

Последний зов… последняя труба…

И где-то на весах у Миродержца

В такой тиши решается судьба

Всех лепестков и всех движений сердца!

Весы дрожат… дрожат и — наконец,

Сейчас!., сей час… Так вот он, час мой судный!

Но кто же я — ответчик иль истец?

И почему мне так блаженно трудно?

Побудь со мной у этого Огня…

Конец ознакомительного фрагмента.