Суета. Хо-хо, ха-ха

Заря Ляп, 2018

Они эгоистичны, жестоки, беспринципны. А таким мир всегда уступает, такие им правят. Но в жизнь их, неизбежностью, вмешивается неведомое Обещание – данное основателем рода, неисполненное. И еще кое-что – наблюдающее, оценивающее, ими забавляющееся и в то же время безмерно их опасающееся.

5. Такая у него привычка

Утро. А воздух уже пропитан жарой, запахом меда и истомой, склоняющими сидящих за столом к ничегонеделанию. И сидящие за столом неотвязчивому уговору поддаются: Мать откидывается на спинку стула и закрывает глаза, подставляя солнцу лицо; Дед разворачивается креслом к морю — томящемуся ложным, поверхностным, безоблачным небом насланным радушием; Тамара же… у ног ее разомлевший Уман, и вся она немыми восклицаниями о нем и вчерашней победе своей: «…Я вернула Умку! Вернула! Вернула Умку! Спасла! Я сильна! Очень сильна! И я права! ПРАВА! Я спасла Умку. Рыжика моего спасла! Не ушла в нюни — „хорошее“ и „плохое“, а спасла! Я и СЕБЯ спасла! Я спасла!.. Я друга вернула!»

— Тамара?

Услышав голос Деда, Тамара выпадает из восклицаний, вскакивает, мимолетом бросая взгляд на, кажется, заснувшую Мать, и, улыбнувшись лаской и покоем приоткрывшемуся внимательному глазу пса, обходит стол. Останавливается перед Дедом. Ожидая просьбу отвести в Дом, по-тихому, не разбудив Дочь. Но он молчит, его внимание отдано морю. Напоминает о себе:

— Да?

— Нам поговорить следует, — глубоко вздыхает Дед и поднимает глаза к лицу ее; слабо улыбается: — Принеси стул. На случай, если разговор затянется.

— А я так, — сразу же предлагает Тамара, опускаясь коленями на доски помоста.

— Все-таки принеси, — настаивает Дед. — Не с макушкой же твоей мне речь вести.

Тамара поднимается и переносит стул, стараясь ступать неслышно: не тревожить покой Матери и Умана. Поставив стул напротив кресла, садится, ожидая вопросы о Лидии и Поле, а слышит:

— Лукьяна прости и прими.

Изумленно, во всю ширь распахивает глаза и молчит. Дед же продолжает:

— Он давно осознал, что смалодушничал. Прими его.

Сглотнув комок в горле, осторожно отвечает:

— Он моего внимания не добивается.

— Это от стыда. Наказанием. Не прошу искать встречи с ним, но если когда увидитесь, то… подумай о словах моих. А лучше сейчас, заранее подумай.

— Но…

— Тамара, — неодобрительно кривит губы Дед, — ты любишь, он любит. Довольно страданий: ВЫБЕРИ счастье.

— Выбрать?

— Именно. Как с Уманом. Что ты поняла за вчерашний день, о чем сейчас в стену Дома пела?

— Я спасла? Я… я сильна?

— Сильна, — соглашается Дед. — Ты на многое наступишь и через многое переступишь. Научись и через гордыню переступать. Сделай правильный ВЫБОР.

Тамара опускает голову и молчит. Как это — ВЫБРАТЬ? Она уже срослась с тем, что случилось. Срослась. Сначала смирилась, потом срослась. И теперь даже почти как и в коконе. Почти как и в уюте. В правильности. И что? Выйти? Выстроенное порушить и выйти? Но ведь не получится. Не получится. Потому что…

— Гордость, — вклинивается в ее размышления голос Деда. — В тебе говорит гордость. Более всего — гордость. Переступи. Загляни в себя, вычлени истинное желание и живи им.

Тамара молчит. В коконе уютно. За ним же… НЕНАВИДИМАЯ надежда.

Дед вздыхает, отирает ладонью щеку:

— Хорошо. Так и думал… Вот что тогда скажу тебе, вот чем поделюсь… Было время — были люди, которым открывалась сама причина создания этого мира. А она, Тамара, в ВЫБОРЕ. В праве выбора и тем, понимаю, в его свершении. Да — ради выбора мир этот сотворен.

Тамара вскидывает голову, приоткрывает рот вопросом, закрывает, обдумывает услышанное и только потом спрашивает, но не о выборе:

— Люди? Вам не дано, а им дано? Знать ТАКОЕ?

— Было дано. Некоторым, — уточняет Дед и добавляет: — И тем превелико, до самой смерти мучиться, иссушаясь разумом и телом.

Тамара кривится жалостью, но от интереса не отвлекается:

— И все же… Подождите, подождите… К людям приходило знание о мире, а к вам даже вы сам прежний не вернулись?.. Дедушка, почему так?

Дед, помедлив, бросает тяжело и с горечью:

— Слова.

Тамара настороженно переспрашивает:

— Что — «слова»?

— Выели они меня. Память выели.

Тамара тихо ахает:

— Слова?.. Так это…

— Я когда-то знал ВСЕ. Да — думаю, ВСЕ, но не словами… А вот впустил их в разум, с радостью впустил, да что там — зазвал, и… сам в себе огрызком оказался.

— Слова?! Так вот что! — горячим шепотом выдыхает Тамара. — Дед, я о том же думала, совсем, кажется, недавно о том же думала. О словах и памяти! Когда Умка исчез. Когда по Полю бродила. Помню, спрашивала себя, а что станет с памятью о нем, не выцветет ли она под напором слов?!

Дед усмехается:

— Так ты глубока, глубока, Тамара, если в такое проникаешь, такое чувствуешь. И все же…

Здесь, словно готовясь сказать что-то очень важное, Дед замолкает и уходит в себя. Тамара же ждет, затаив дыхание. О Деде — о необъятном его прошлом, знает она лишь то, что дал он Обещание самому ТВОРЦУ мира, однако — и сейчас понятно стало, что именно из-за вмешательства слов — забыл и суть Обещания, и себя, давшего его, и долгое время искал утраченное в верованиях, «уложенных в строки», потому что так кем-то указано ему было, а теперь, отойдя от старых книг, ищет позабытое в философских размышлениях и даже научных достижениях человека; что порожден камнем; что был бессмертен, да по желанию, прожив тысячелетия и устав от жизни, впустил время в себя; что обладал великой Силой, да теперь, времени открытый, почти и растерял ее; что знал Дошу, которому был другом и от которого, преданный им, бежал; что женат был на Анне-Марии, — ничего не знает она. Ни она, ни братья. Может, только нечаянно обороненное что, упавшее крохой, а так… Они выспрашивали — он отшучивался, они выспрашивали — он разговор на иное переводил, они выспрашивали, а он хмурился так, что сразу отступали они. А сейчас… Почему? Почему тайное приоткрывает?.. Она смотрит на Деда и ждет. Наконец взгляд его проясняется, он чему-то кивает и говорит:

— Так вот, вернемся… Тамара, выбором можно жить по-разному. Можно выбирать прежде всего знание самого себя и, уже от этого — от себя, от понимания себя — отталкиваясь, выбирать далее. Думая только о СЕБЕ. А можно жизнь превратить в метание обдуманных, да недодуманных решений, основанных… всегда на мусорном чем-то основанных. И именно так живет человек.

— Человек живет моралью, — осторожно возражает Тамара.

— Мусор, — пренебрежительно бросает Дед и продолжает: — Все, что вылепил человек себе в поводыри и надсмотрщики, — мусор.

— Но разве слова о том, что в первую очередь надо думать о других, могут быть мусором?

— Мусор и есть. Чистый мусор.

— Но почему нас тогда этому учили?

Смешок слетает с губ Деда:

— Вас? Тамара, о чем ты? Вас учили не этому. Вас учили правилам хорошего тона — прикрытию. Людскую же глупость в вас не вдалбливали… Тамара, учись смотреть в себя. До выбора пути выбери знание самой себя и дотянись до себя той, которая ДО всего наносного.

Тамара задумывается, потом спрашивает:

— Этот выбор, ради которого мир создан, — он всегда о важном?

— Не думаю. Что на завтрак съесть — это тоже выбор. И все же… если он в самом замысле Творца о мире, то и малый он, сама возможность малого его — о важном чем-то. И я догадываюсь о чем: о ЖИЗНИ, о настоящей… Выбор — и признак, и подтверждение ее, и, если хочешь, сущность. Место же ему, по словам страдальцев, лишь во времени, и потому во времени и мир создан.

Тамара, обиженно моргнув, возмущается:

— Так мы за него, за выбор, жизнью платим?!

— Это о чем? — недоумевая, хмурится Дед.

— Ну как же — время. Все во времени смертно.

— Так смертность — это не плата, не сбор, это лишь данность всего находящегося во времени. А вот вне времени нет Выбора и тем нет жизни, настоящей ее нет. Вне времени есть не поддающийся пониманию не изведавшего бытия в нем Сон, и всё в нем… не живет, нет, не живет, а так… бесконечно имеет место быть. Хотела бы ты такое существование? Хотела бы попасть в мой изначальный мир?

— Что?! Твой мир? — вскрикивает Тамара, забыв о покое Матери и о том, что к Деду всегда обращается на «вы». — Изначальный твой мир?! Но ведь — камень! Из камня ты!

— Из, — соглашается Дед. — Да только до камня уже был. Существовал. И в мир пришел и камнем, и собой.

— Ты? Вы? Дедушка, но как же?! Есть еще мир? И вы его вспомнили и вспомнили, что вы из него?! Что же это за Сон такой? Откуда? От кого?

— Не вспомнил. Однако так о Сне и мире в нем скажу: сидит во мне клубочек, опаленный словами, но все-таки не сгоревший, сидит, а вот я даже кончик нити его замечать не желаю — не зовет меня в тот мир суть моя. Не зовет, а отторгает. И ей я послушен.

Тамара не понимает Деда:

— Но как же так?! Вот откуда былое бессмертие ваше!.. Бесконечное существование. Бесконечное. Целый мир! Вне времени! От него, от него в вас бессмертие было!.. Потяните, потяните за нить, прошу — узнайте! Ведь, может, в этом знании спасение ваше — возврат бессмертия! Бессмертия! Может, воссоединение…

Голос Деда — сама стужа:

— Не понять тебе. Не изведавшему того существования — не понять. И потому — довольно.

Тамара смотрит на Деда во все глаза. Она хочет спасти его от смерти, а он… А он, может, тоже хочет спасения, да не слиянием с миром Сна. Тамара закусывает губу. Что я предлагаю? Ведь уход в мир Сна — это уход от нас. А я хочу, чтобы Дед был всегда рядом. Ой, нет — не уходи, не уходи, Дед. НИКАК не уходи!

Дед же, помолчав, возвращается к наставлению:

— Ты должна научиться выбирать для СЕБЯ. Должна. Поверь мне — должна. И можешь — вчера доказала, что можешь… И когда бы ни объявилась эта девушка переживанием, вспоминай, что пес с тобой. Что тот, кто действительно тебе важен, — рядом. Да что говорю, ты сама увидишь, что ничем более, нежели легким неудобством, не останется она в тебе. А вот если бы не решилась, то…

Тамара вздрагивает. Не простила бы себе. Никогда. Ни-ко-гда. И считала бы себя предателем. Всегда. Однако КАК же получилось? КАК все произошло? Потянувшись к Деду, тихо спрашивает:

— А что мне помогло?

— В чем?

— Что подсказало возможность возврата и путь к нему, а затем и помогло моему решению… выбору свершиться, реальностью стать? И… что Умку СПРЯТАЛО?

Дед усмехается, молчит, раздумывает, потом предлагает:

— Давай скажем, что Поле подсказало и вернуло? Давай на него спишем? Силой вернуло. Давай примем?

Тамара морщится, не соглашаясь, выпрашивая ясность.

Дед немой просьбе не поддается, наоборот, — взгляд его набирает определенность отказа. Тогда Тамара отступает, но, отступая, возвращается к последнему вопросу:

— А что спрятало?

Дед опять не отвечает, сам спрашивает:

— Вот что тебе Поле?

Тамара, пожав плечами, бросает взгляд в Поле, улыбнувшись ему, говорит:

— Обыденность и восторг. Данность и постоянный интерес. Оно мне в МОЕ! В собственность.

— Да-а… А вот кое-кому из братьев твоих — в неприязнь, потому что требовало оно… Оно, Тамара, порой требует человеческие жизни. Может само взять. Может принять. Однако и потребовать может. Болью.

Тамара напрягается:

— И я боль ощутила.

Дед кивает.

— Да, когда требует — подчиняет этой болью. Но все же у тебя…

— У меня обмен. Сделка, — обеспокоенно выстреливает Тамара и, замерев на секунду, просит: — Дед, не сердитесь, но… кольнуло меня мыслью… Да, я знаю: Дьявола нет и сделок с ним нет, а сам Творец — Свет Дарующий Свет, не более. Я помню слова ваши. И все же… если человеку о вчерашнем рассказать, то однозначно Дьявола вплетет… Дед, сделка ведь произошла. Сделка!

Дед успокаивает:

— Нет его. И не создавай страх в голове своей. Просто признай, что произошло тебе непонятное. Жди — может, придет время и поймешь, что именно произошло. А по человеческим следам не ступай: они отведут тебя от самой себя и приведут к страху и правилам — к человеку, каким он выбирает быть… Так вот о Поле. Если когда потребует — отдай. Не спорь. Не мучай себя болью. Оно все равно победит. Так что просто отдай.

— Просто? Человека? Просто так?

— Да. Отдай.

— А вы отдавали?

— От меня не требовало.

— А отдали бы?

— Отдал бы. С легкостью.

— Человека?

— С легкостью.

— Но почему с легкостью?! Почему люди вам в нелюбовь такую?

Дед пожимает плечами:

— Устал от них. Устал почти сразу, как встретил.

— Хо-ро-шо, — медленно, по слогам проговаривает слово Тамара. — Хорошо… Мне, конечно, не понять, не зная жизни вашей, — не понять, однако… если можно, если черту под вашим опытом подвести, то ЧТО вам люди?

Дед отвечает:

— Существа, уродующие и себя, и мир. Не более. Вся жизнь их об этом, глупостью. А ведь не ленись, не избегай смотреть в себя — всем миром могли бы править. Дано это им по замыслу.

— Творцом дано?

— А кем же?

— Разве не правят?

— Уродуют… Велико их разнообразие по лицам, а по жизни все они — единство страдания себе и всему. До отвращения. До скуки.

— Но разве мы лучше?! — волнуется Тамара. — Посмотрите, что я совершила, ради себя совершила. Разве не принесла я уродство в мир выбором своим — разве не принесла страдание родным Лидии? Лидии же больше нет! Я ее выбором УБИЛА! Да что же вы так спокойны? Разве и в самом деле не жаль вам ее?

Дед устало вздыхает, заводит руку за шею, растирает позвонки:

— Мне — нет. А тебе?

Тамара, недовольно мотнув головой, досадливо подтверждает словом то, что уже знает:

— Нет.

Дед усмехается:

— Потому что правильно, для себя и пса своего правильно поступила. ВЫБРАЛА. И так и живи. Собой.

— Собой? Но как это?! К чему приведет? К новым Лидиям?! Да я — я ничем не лучше Лидий. Они о своем — я о своем. Я не лучше!

Дед опять усмехается:

— Правильно. Не лучше. Это надо понимать.

— Лучше — хуже, жаль — не жаль, — жестким холодом опускается на Тамару голос Матери. Повелительницей поднимающейся со стула и подступающей к спинке кресла Деда. — Отцепись от мороки человеческой. Иначе сама себе ад выстроишь. Отцепись. И еще: братьям ни слова об исходном мире Отца моего. Ни слова. Никому. Быть может, и придет время, да не пришло еще. И сейчас им знание такое только к беспокойству. Хотя, — здесь Мать подчеркнуто неодобрительно сужает глаза, — что я волнуюсь — ведь ты бумагу бережешь?

Солнце печет. Травы Поля леностью опадают. Цветы же настойчиво ввысь тянутся, преображая Поле в гладь розового озера. Уман с дремой прощается, подбирается, усаживается, в Поле голодом смотрит.

Тамара, сглатывая обидный тон Матери, уточняет:

— А о выборе?

— А вот о нем — пожалуйста, — позволяет Мать. — Замечательное руководство и лекарство.

Уман, заприметив зайца, срывается на перехват.

Тамара обращается к Деду:

— А от кого из братьев Поле требовало?

Дед не отвечает — взгляд его на линии слияния воды и неба, и кажется, что Тамару он не слышит. Мать отзывается:

— Хочешь знать?

— Хочу, — насторожено подтверждает Тамара.

Брови Матери слетаются в насмешку:

— Хочешь — пиши.

Уман вытягивается в прыжок…

Тамара шлет Матери нарочито светлую, лучистую улыбку и, понимая, что вот-вот — и ухватится та за спинку кресла, и развернет его, и увезет Деда, спешит к нему со следующим, ранее оставленным без всякого внимания, а сейчас почему-то неприятно о себе напомнившим вопросом:

— А что спрятало?! Что Умана спрятало?

Глаза Деда устало закрываются. Не получает Тамара ответа и на этот вопрос.

Уман поймал, сломал зайца. Теперь станет он живот добыче вылизывать и лишь после зубы в нее впустит. Такая у него привычка.