Забытый человек

Коллектив авторов

Перед вами сборник рассказов, у которых на первый взгляд нет общей темы. Но если заглянуть в сердце каждого рассказа, то можно внезапно понять, что речь идет о глубинном конфликте отдельной личности. Том самом конфликте, что движет каждым человеком по его собственному сюжету жизни. Одни справляются с ним и обретают новый сюжет, другие остаются где были и носятся по замкнутому кругу.

Л. Мейзер

Временная петля

Уставшее августовское солнце уже скатилось за горизонт, но земля по-прежнему дышала жаром. Теплый, медовый аромат пижмы смешался с запахом свежих опилок, травы и успокаивающей речной прохлады, но в этом коктейле деревенских ароматов отчетливо улавливались металлические нотки, похожие на запах в литейном цехе. Сквозь красноватое марево, окутавшее холм и долину, проступали силуэты пустующих домов. Вокруг них валялись на земле куски черепицы, остатки кирпичных стен, похожие на разноцветное морское стекло, и оконные рамы. На улицах не было ни души. Вдруг протяжно завыла собака, а вслед ей подтянулся целый хор надрывных голосов — свора некогда домашних собачонок дружно загоняла последних живых котов. Старик Томас, сидевший теперь на скамейке в окружении цветущей канны, встрепенулся, покрепче запахнулся в истертый, замасленный плед и потер глаза. На миг ему подумалось, будто на другом берегу реки мелькнул крошечный, едва заметный огонек. Томас вытянул из-под пледа руку, коснулся ружья, стоящего тут же, возле скамейки, и замер. Пару часов назад он зарядил шесть новеньких, блестящих патронов. Иногда в долине действительно мелькали одинокие машины, но они никогда не приближались к деревне, а двигались за горизонт, в сторону города. Время шло. Склон оставался пустынным и тихим, и только чайки истерично летали над рекой.

— Опять лисы бегают, — нахмурившись, сказал старик Томас и закашлялся от того, что давно ничего не говорил. Вдоль берега уже пополз легкий вечерний туман. Стало неприятно и зябко.

— Всех бы перестрелял. Жаль, что нечем, — буркнул Томас и крикнул в сторону дома. — Какой лисий воротник был бы у тебя, старушка моя! Лисий мех тебе не идет, конечно, но никто тебя здесь и не увидит! А лис тут, вон — целые стаи бегают! Выкармливают щенков своих паршивых.

Из дома слышался звон, по-видимому, посуды, бой часов, и, он не расслышал точно, но похоже, она ласково назвала его в ответ романтиком. «Уж такой бы воротник ты мне добыл!» — да, вот так. Томас усмехнулся. Подумав о жене, он вспомнил, что она только-только принесла ему горячий чай, как делала это каждый вечер последние сорок лет. Дымящаяся чашка стояла тут же, на скамейке. Сегодня жена подала ему какую-то терпкую бурду из сосновых иголок и ромашек. Редкостная гадость. Даже печенья не было. Обхватив чашку руками, Томас вдохнул аромат, счел его тошнотворным и подставил замерзшие щеки под плотные клубы пара.

Так они жили уже несколько дней. Никакие попытки вывезти стариков из деревни не увенчались успехом: ни уговоры сыновей, ни слезы дочерей, ни даже истерики, вплоть до катания по полу и битья посуды, которые устраивали внуки по наущению старших — ко всем Томас остался равнодушен.

— Пап, ты совсем из ума выжил? — кричала младшая дочь Лианна. — Ради чего нужно умирать как последняя скотина? Или тебе мало жертв?

— Твои манипуляции не сработают, — холодно отвечал Томас.

— А как же дети? Ты хочешь, чтобы вся семья осиротела без тебя?! Какой смысл теперь-то здесь оставаться?

Но он молча захлопнул перед ней дверь кабинета. В конце концов, Карл Вейн, их последний родственник, в бессилии всплеснув руками, уехал вслед за остальным семейством в колонне разноцветных машин. Об их недавнем присутствии напоминали лишь сорванные шторы, битый сервант, горы книг на полу и гниющие остатки праздничного ужина на столе в гостиной. Каждый день Томас бушевал, и злобно щурился, и кричал, чтобы жена разобрала, наконец, этот бардак, но по глупости или старости она забывала. Из-за смрада, который источали объедки, скисшие и прогнившие продукты в подвале, вставший водосток и труп кошки на кухне, Томасу приходилось спать во флигеле и ходить за водой вниз по холму к заброшенному колодцу.

Тропинка, по которой он когда-то гулял со своим отцом, а его отец — со своим отцом, начиналась на самом краю деревни и уводила в небольшой вишневый садик, где Томас, будучи семилетним мальчишкой, впервые поцеловал соседскую дочку. До сих пор он помнил ее сосредоточенное лицо и пухлые губки, но никак не мог вспомнить ее имени. На ней ли женился их сосед лет пять спустя? А что потом с ней стало?

Сейчас здесь простиралась буро-зеленая трясина, и Томасу приходилось пробираться медленно, прощупывая каждый шаг, цепляясь за торчащие из воды коряги — некогда пушистые вишневые деревья. Болотная топь временами бурлила, выпуская тягучие пузыри, которые, хлопая, источали невыносимое зловоние. Как только по долине пробегал очередной тяжелый гул, от которого трещала и пылала голова, а в городе поднимался вой сирены, болото оживало. Оно училось дышать. Раньше Томас представлял себе все иначе. Самостоятельно выбрать свою смерть показалось ему делом благородным и возвышенным, словно жертву, которую он принесет, должны были воспеть в легендах. Особенно сейчас, когда выжившие земляне навсегда лишились своей культуры и искусства. У них не осталось ни героев, ни врагов, ни ошибок, ни уроков прошлого. Ему хотелось, чтобы жертва, которую приносил он, Томас Вейн, стала символом единения в последние тяжелые мгновения; символом, дающим человечеству шанс возродиться где-то там, среди звезд, далеко от Земли. Ему хотелось, чтобы о нем помнили как о герое, оставшимся со своим народом и избавившим спасшихся землян от лишних хлопот, пусть и в одиноком доме на опустевшем холме.

Но когда гул впервые достиг границ области, когда Томас впервые его услышал, у него перехватило дыхание. Он только что спустился с холма — это и так давалось ему с большим трудом — и почувствовал, как легкие будто бы схлопнулись, стянутые жестким кожаным ремнем. Его руки и ноги обмякли, как у тряпичной куклы, не слушались. Он задыхался. Ведро выскользнуло из рук и, звякнув, исчезло среди тины и мха. Томас никак не мог глубоко вдохнуть всей грудью. Голова закружилась; на мгновение он потерялся и не заметил, как ботинок заскользил по влажной земле. Он засучил руками, пытаясь ухватиться за корягу, и тут же, навалившись всем весом на подвернувшуюся лодыжку, рухнул по колено в болото. Перед глазами потемнело. Брызнули слезы. Томас услышал собственный резкий вдох, и боль пронзила его с такой силой, что он взвыл как подстреленный волк. Вгрызаясь зубами и ногтями в тропинку, он едва вытянул себя на твердую землю, распластался и захныкал как младенец. Гул постепенно усиливался. Томас запаниковал. Он всем телом ощущал жар от раскаляющегося болота, но проклятая нога, еще и без ботинка, непроизвольно поджималась, как это бывает у раненых собак, и не желала крепко стоять на земле. Томас размазал по лицу грязь и слезы, пытаясь очистить глаза, встал на четвереньки и, что есть мочи проклиная всех Богов и людей, правительство и собственную семью, которые бросили его здесь умирать, пополз вверх на холм. Время от времени он садился, пытался сделать глубокий вдох, но снова не мог. Воздух вокруг накалялся. В голове невыносимо жужжало, и он цеплялся за единственную мысль, которая не давала ему остановиться: «А если она ушла? Решила, что я тут помер, и уехала? Будь ты проклята, старая кляча! А если Карл ее все-таки увез, пока меня не было дома? Неужели мне придется умирать одному?»

— Ты снова хочешь порушить мою жизнь? — в отчаянии воскликнул он, подняв взгляд в небо. Тогда-то он и увидел алый след от упавшего метеорита в первый раз. Его голос пронесся над верхушками деревьев и растворился, вспугнув стаю ворон. — Как пять лет назад, когда ты, неблагодарное ничтожество, отрекся от всего святого, что я тебе дал? Ты хочешь увидеть, как я тут сдохну? Никогда — помяни мое слово! Это ты подохнешь один, никому не нужный! А обо мне будут петь песни!

Томас резко клюнул носом и проснулся, все еще ощущая вонь гниющего болота. Губы у него иссохлись и треснули. В горле настолько пересохло, что язык прилип к небу и с трудом ворочался. Он понял, что сидит все на той же скамейке у дома и в той же неудобной скрюченной позе. Деревня погрузилась в кромешную темноту. Алый смог, весь день стоявший над долиной, рассеялся, и было видно, как тлеют вдалеке желтые огни аэродрома. Кое-где — кажется, на берегу реки, и в вишневом саду, и еще на старом кладбище — поднимались вверх плотные столбы дыма от свежеупавших метеоритов. Земля в тех расщелинах вздымалась и изрыгала пепел.

Но вокруг холма воздух был холоден и прозрачен. Пах серой и гарью. В багрово-черном небе Томас едва различил борозды, оставленные спасательными самолетами. Сегодня он их снова упустил. Ему думалось, что прямо сейчас десятки выживших счастливчиков поднимают на станции тост за свое вновь обретенное будущее. Должно быть, там, наверху, семейство Вейнов счастливо празднует избавление от немощного старика, подарившего им все, чем они владеют теперь. «Чтоб вы там подавились!» Придерживая руками ногу, обернутую в тряпки и обрывки платьев, Томас медленно распрямил колено и скривился: щиколотка невыносимо ныла, но он не хотел даже смотреть, вспухла ли она или, возможно, посинела. Он долго и бессмысленно смотрел в темноту долины, на расщелины, оставленные метеоритами, и представлял, как бы сейчас стрелял лисиц и лисят, а жена принесла бы ему вкусный горячий чай. Несколько раз она, кажется, позвала его ужинать, но есть ему совсем не хотелось. «Какая гадость этот хлеб из опилок и травяной сок. Лучше с голоду тут помереть. Ешь его сама!» — думал он. Постепенно он снова ушел в себя.

Сколько времени прошло — неизвестно. Томас открыл глаза, смахнув набежавшие от ветра и холода слезы, сощурился, несколько раз сжал и разжал веки. Руки и плечи у него затекли, пальцы замерзли, но только что он отчетливо услышал шорох. Возле забора был некто. Некто чужой. Томас уже протянул руку, намереваясь схватить ружье, когда через открытую калитку в сад вошел человек с агвентиловой свечой и небольшим букетом в руках. Он был высокий, плечистый, на вид молодой и, похоже, в военной форме. Свеча отбрасывала яркий теплый свет на его усталое лицо. Томас нахохлился, завернулся покрепче в плед и стал похож на взъерошенного, злобного воробья.

— Пришел нас убрать? Я даже соскучился по вашему нытью! — воскликнул он, внезапно развеселившись. — Выходит, вы унизились и до убоя стариков, которых и без вашей помощи снесет с лица Земли? Кому я тут выдам гостайну, скажи на милость, если из выживших — одни собаки? Или ты пришел по заказу нашей дорогой родни?

Человек молча поставил свечу на землю и сел рядом с Томасом.

— Если ты пришел дознаваться до проекта «Сателлит-5», то можешь сразу проваливать! — продолжал старик. — Данные о вирусах мы давно вывезли на станцию, подальше от вашего любопытного носа. Или про договорняки? Помилуй! Давай сразу пулю в лоб! Или же тебя прислали нас вывезти? Так-то мы с женой не нуждаемся в ваших подачках! Катился бы ты отсюда на станцию, сынок, пока по головке не прилетело. Ради чего шляться в самом эпицентре прилетов.

— Здесь ничего не изменилось, — холодно сказал молодой человек. — Удивительное постоянство.

Томас фыркнул, нырнул под плед и достал из куртки сигару.

— Так ты еще живой?

— Я пришел попрощаться.

— И цветы притащил? Для матери, что ли? Какая прелесть!

— Думаю, она простит меня за сентиментальность.

— Посмотрим еще, достоин ли ты ее прощения.

Молодой человек тяжело вздохнул и положил букет на землю. Его лицо приняло странное выражение смиренности и обреченности, но глаза, казалось, слегка улыбались. Совсем рядом со скамейкой возвышался небольшой земляной бугорок с наспех сделанным деревянным крестом.

— Она ведь не придет, — глухо сказал он. Лицо Томаса вытянулось и посерело. — Разве она в доме? Когда ты говорил с ней в последний раз?

— Не смей даже думать о ней! — и Томас сиплым, надрывным голосом гаркнул: — Если посмеешь выйти к нему, то, клянусь, я переломаю тебе все кости! — он развернулся и зашипел молодому человеку в лицо: — Забудь, что она твоя мать, и проваливай! Ты бросил нас! Ты плевал на семью, на правила, на наши устои, на наше положение.

— Я сегодня слишком устал, чтобы спорить. Есть вещи поважнее.

— Ишь ты, устал он! — Томас дышал тяжело, резко, а лицо его было красным, будто он только что вышел из жаркой бани. — Знаешь, почему ты оказался там, где оказался?

— Неважно. Уже ничего не изменишь.

— Твоя ошибка в том, что ты считаешь, будто есть какая-то «та сторона» и «эта сторона». На деле же, есть абсолютное зло — такие, как они; а значит, и как ты, бестолковые предатели, — и все остальные. Никакого равноправия между нами нет.

— Ты хотя бы помнишь имя своей жены?

Томас вздрогнул, сощурился:

— Какого черта ты притащился сюда? Или твои новые дружки-сепаратисты не добыли тебе чип втемную?

— У меня всегда был чип. Ты — мой отец, нравится тебе это или нет, а здесь скоро не останется живых людей. Какая теперь разница, кто и во что верил и почему. Лучше поговорим о том, что вот-вот должно произойти.

Томас запахнулся в плед, как в огромный кокон, раскурил сигару и выпустил изо рта огромное облако дыма.

— Ты, похоже, окончательно сошел с ума, — сказал он.

— Я пришел за тобой, — молодой человек открыто посмотрел Томасу в лицо. «В прошлый раз мне бы не хватило на это смелости», — мелькнуло у него в голове; он продолжил: — Ты здесь совсем один. Она ведь давно умерла и лежит тут, у наших ног. Цветы я действительно принес для нее.

Томас не ответил. Он смотрел куда-то в темноту и выглядел отстраненным и скучающим.

— Дядя Карл похоронил ее здесь два месяца назад, еще до того, как они все уехали, спасаясь от метеоритов. Лианна расскажет об этом Кайлу, когда он приедет на станцию примерно через три часа.

Вдруг Томас ясно вспомнил лицо своей жены, а еще, каким оно было в тот самый погожий весенний денек много лет назад; вспомнил ее обрамленный золотыми кудряшками лоб, ее персиковые губки и тот их самый первый поцелуй в вишневом саду, когда обоим было всего по семь лет. Ее имя отчетливо звенело у него в голове. Он забыл, когда они говорили в последний раз. А где та горькая бурда из ромашек, которую она принесла? Томас потер лицо руками, чтобы отогнать нахлынувшее головокружение.

— Ты кто такой вообще? — процедил он сквозь зубы.

— Я одновременно и твой сын, и нет, — улыбнувшись, отвечал молодой человек.

— Хочешь сказать, что пришел по мою душу? С того света, что ли? — усмехнулся Томас, но как-то неуверенно. Ему показалось, что в свете агвентиловой свечи на лице Кайла проступают странные, угловатые черты, которых он раньше не замечал. Он ясно понимал, что такие же губы были у его жены Ингрид, что точно такой же лоб был у него самого, — но лицо младшего сына, сидящего сейчас перед ним и которого он увидел впервые за пять лет, было ему совершенно неприятно и незнакомо.

— Я пришел предложить тебе сделку, — спокойно и тихо сказал молодой человек. — Ты ведь знаешь, что у меня есть сын, Майкл, и у него нет чипа, чтобы попасть на спасательный самолет. Все, у кого нет пропуска, вскоре умрут от обезвоживания, задохнутся или погибнут под метеоритами. Взамен я облегчу твои страдания прямо сейчас.

— Вот же благодетель выискался! Чужие выродки — не мои трудности.

— Он твой внук. Всего лишь ребенок.

— Раз его отец решил жить по-своему — пусть несет ответственность за свой выбор! Пусть ищет помощи у своих дружков. Что ты мне дашь взамен за помощь предателю? Скорую смерть? Тут и без тебя все сложится как по маслу.

Молодой человек нервно щелкал костяшками пальцев. Он столько раз представлял в голове этот разговор, что должен был предусмотреть все варианты, но снова столкнувшись с Томасом лицом к лицу, понял, что вот-вот опять наделает глупостей. Все повторяется, как это было два года назад, слово в слово. Он незаметно поправил пластырь, скрывающий на лбу морщины.

— Наказывай меня, но при чем тут дети?

— А пусть вы оба будете наравне с теми, чьи интересы ты с такой страстью защищал. Чем их дети хуже? У них ведь чипов нет и не будет.

— Не делай эту ошибку.

— Моя единственная ошибка — это рождение и воспитание предателя, решившего испортить систему, которую мы создавали годами! — взревел Томас, выронив изо рта сигару. Его лицо исказилось и стало похоже на маску. Кайлу показалось, что на щеках Томаса блестят слезы. — Никогда они не будут равны нам. Никогда! Жаль, что сыновей не выбирают, иначе я бы никогда не выбрал такого, как ты. По твоей милости и глупости теперь процветает черный рынок и система рушится. Это все твоя мать! Это она воспитала такого предателя и глупца, который уничтожает чипы, а затем едет выпрашивать их у своего папочки. Будьте вы все прокляты вместе с теми, кто сейчас там, на станции, гуляет на все деньги, которые я нажил кровью и потом, и кто бросил нас здесь умирать!

— Повторяю, Ингрид, твоя жена, уже умерла. Вашего мира скоро не станет, — Кайл поднял сигару, поднес ее к губам и вдохнул терпкий дым. Томас, весь красный, дышащий жаром и ненавистью, отвернулся. — Ладно. Я слишком устал. Видимо, ты никогда не снимешь розовые очки и всегда будешь обвинять меня, что бы я ни сказал. Я уже все это слышал два года назад. В прошлый раз я даже плакал. Я умолял на коленях, чтобы ты спас Майкла, твоего внука. Два года я ждал, чтобы сегодня прийти из будущего и сохранить маленькую невинную жизнь, которую ты у меня отнял, — взор Кайла затуманился. Он разговаривал будто сам с собой, далекий и холодный. — В тот раз ты убил своего внука за то, что не смог простить мне старые ошибки. Потому что пять лет назад я действительно сражался против тебя за то, что было мне тогда дорого. Но ты не дал Майклу чип, и невинный ребенок погиб под метеоритами. Почему я вообще должен жалеть тебя? Пожалел ли ты меня хоть раз?

— Ты сам выбрал себе подружку. Сам выбрал свою судьбу. Твои трудности, что чипы вам, отродьям, не положены.

— Через пять часов Майкл снова погибнет. Похоже, это бессмысленно. Тебя даже не цепляет, что я рассказал о перемещении во времени.

— Судя по твоей роже, ты сделал это противозаконно, — усмехнулся Томас и сплюнул. — Собственно, как обычно.

Кайлу вдруг почудилось, что тяжелая ноша, которую он два года носил где-то на груди, стала легче.

— У меня билет в один конец.

— Проваливай. Ты мне надоел, — буркнул Томас.

Кайл отстегнул от ремня флягу и хорошенько взболтнул ее. Он видел, как зажглись глаза Томаса, — лицо его приняло просящее выражение, но глаза оставались пустыми и холодными.

— Хочешь пить?

Томас не сдвинулся с места. Он остро ощутил дерущую горло, словно наждачная бумага, сухость.

— Я сказал, что в подачках не нуждаюсь, — процедил он сквозь зубы. — Пусть тебе прилетит.

— Обязательно прилетит. Но тебе я желаю сдохнуть здесь безболезненно и быстро, — Кайл открутил крышку.

Томас весь вспыхнул. Его подбросило на месте. Он зашелся таким сильным кашлем, что из глаз брызнули слезы и побагровели щеки. Он бил руками по пустоте перед собой и задыхался, похожий на бьющуюся в агонии мясистую рыбу. Кайл протянул ему флягу, и Томас принялся жадно обсасывать узкое горлышко.

— Я ничуть не жалею, что пять лет назад выставил тебя из дома! — едва отдышавшись, выпалил он. — Чтобы ты и твои выродки, все вы, неблагодарные, сгнили в том мире…

— Тот Кайл давно умер, — мягко сказал молодой человек. — Просто я хотел дать тебе еще один шанс, можно сказать, покаяться. А сейчас мне нужен твой чип. Ты же хочешь увидеться с мамой?

Томас набрал в грудь воздуха, но ничего не смог сказать. Он шарил рукой по скамейке, пытаясь нащупать кружку или ружье, но ничего не нашел. Кайл безучастно смотрел, как белесая жидкость потекла по подбородку отца. Белки его глаз приобрели сиреневый оттенок. Тело старика Томаса обмякло, и он рухнул лицом на землю возле деревянного креста. «Не думал, что порошок так быстро сработает».

— Знаешь, я никогда раньше, — сказал Кайл, наблюдая, как сигаретный дым клубится на фоне беззвездного неба. — Никогда я не чувствовал себя таким свободным.

Он погасил агвентиловую свечу, взвалил безвольное тело на плечи и поволок в дом. Через пять минут Кайл стоял у раковины в ванной комнате и до обжигающей боли тер руки намыленной губкой, но свернувшаяся под ногтями кровь никак не вымывалась. Он едва успел оторвать обвисшие, пропитанные кровью рукава рубашки и зарядить еще теплый чип в пистолет, как послышался визг тормозов. На холм, переваливаясь через колдобины и остатки кирпичных стен, влетел старенький джип. Увидев его, Кайл почувствовал, как что-то словно бы кольнуло ему прямо в сердце. Его собственная копия, каким он был два года назад, держа в руках такую же агвентиловую свечу, вышла из машины и, сделав знак тому, кто сидел внутри, зашла в дом. Зажав покрепче пистолет, Кайл бросился через заднюю дверь во двор, подлетел к джипу и постучал в окно.

— Пап, ты же только что ушел. Почему так быстро вернулся? А где дедушка?

Майкл открыл замки, и Кайл, завалившись на сидение, едва удержался, чтобы не обнять сына. Он так долго этого ждал!

— Дедушка не придет, родной. Ему нездоровится. Наверное, он прилетит потом. Он просил кое-что тебе передать, — приставив пистолет с чипом к животу Майкла, Кайл спустил курок. Майкл еле слышно пискнул.

— Держи, — Кайл достал из кармана сложенный листок бумаги. — Мы нашли для тебя чип и документы. Представляешь, там так и написано: «Майкл Вейн»! Давай прочитаем их вместе на аэродроме? Здесь плохо видно.

— Правда, пап? — Майкл не смог сдержать улыбку. — А почему ты плачешь?

— Просто я очень сильно тебя люблю, — Кайл взглянул на часы. — Никогда не стыдись говорить, что ты Майкл Вейн. Что бы ты ни думал, чего бы ни делал, всегда будут те, кто тебя поддержит и кто осудит. Но у тебя всегда буду я — помни об этом, хорошо? Я всегда тебя приму, — Майкл кивнул. — Мама бы тобой очень гордилась. Не выпускай бумажку из рук! Я на минуту.

Кайл выскочил из машины, в три прыжка пересек двор и забился за поленницу. Скрипнула входная дверь, и Кайл из прошлого, нервно озираясь, подбежал к джипу. Взревел двигатель. Как только они уехали, Кайл из будущего сел на скамейку и, достав из-за пазухи пачку сигарет, закурил.

На горизонте загорался алый рассвет. Воздух потяжелел и больше не пах свежестью. Вскоре старенький джип превратился в еле различимую точку, которая уверенно мчалась по долине в сторону аэродрома. Через двадцать восемь часов метеорит-гигантик, который ученые будущего назовут крупнейшим среди упавших в тот месяц, разнесет маленький городской аэродром, а тех, кто окажется в пяти сотнях километрах вокруг воронки, отравит неизвестным на тот момент газом. Но это случится потом. А сейчас, думал Кайл, он ни о чем не жалеет. Билет в один конец. Он встал и направился в сарай за лопатой. Ему, как и всем, кто еще был жив в округе, оставалось жить три дня.