Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания главного советника по иностранным делам

З. Д. Авалов, 1924

Выдающийся грузинский историк, дипломат и политический деятель князь Зураб Давидович Авалов (Авалишвили) в своей книге изложил историю независимой Грузинской Демократической Республики, оказавшейся в 1918 г. на распутье между Западом и Советской Россией. Автор, непосредственный участник событий эпохи, отобразил процесс «самоустроения молодой жизнеспособной демократии» и зарождения независимого грузинского государства, отметив, что в этот период страна была близка к международному признанию своей независимости, а также описал крушение в 1921 г. института представительной демократии Грузии под натиском советской политики и вхождение Грузии в состав СССР. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава IV. На Кавказе

10. Снова в путь

Как только восстановилось движение, мы продолжали наш путь, по-прежнему в товарном вогоне; снова подвергались обыскам, опять объяснялись с различными молодыми людьми во френчах — той несметно расплодившейся во время войны породы, для которой армия и полувоенные организации (учреждения земского, городского союзов, Красного Креста и т. д.) послужили питательной культурой и которая естественно и неизбежно нашла свое применение в революции; встречались с возвращавшимися в Россию войсковыми эшелонами и опять убеждались в том, что война 1914–1918 гг., народу чуждая и непонятная, была со стороны России огромным, кровавым недоразумением… Здесь особенно бросалось в глаза, что искусственное равновесие империи рушилось, и отдельные составлявшие ее живые силы или случайные отбросы выявлялись теперь в своей особости и в меру своей жизненности — вот казачество; вот горцы; вот городской пролетариат; вот бывшие войска империи, превращающиеся в скопища вооруженных бродяг, и т. д.

Казалось, и силы природы не могут остаться в стороне от этого всеобщего передела, когда усилиями миллионов и сдвигами народных масс всюду поколеблены старые грани государственных владений и начато как бы новое «генеральное межевание»; казалось, и этот горный хребет возвращался теперь к своему изначальному географическому смыслу — быть каменкой, чудовищной межой, быть барьером, брошенным на краю необозримой российской равнины, дабы на этом участке дать форму и предел бесформенному и беспредельному.

Во Владикавказе задержались на короткое время. Грузинская колония, считая нас в числе погибших в Армавире, собиралась было уже служить по нам панихиду, на которую мы, таким образом, имели все шансы попасть — однако, видя нас живыми, ее отменили, устроив, взамен того, торжественный обед. Я же лично, отделившись от моих спутников и получив место в автомобиле, возвращавшемся в Тифлис, поспешил туда.

Во Владикавказе мы встретили агентов Закавказского правительства, приехавших закупать зерно. От них узнали более подробно о том, как провозглашена была независимость Закавказской республики, как образовалось правительство под председательством А. И. Чхенкели, и о том, как предполагалось, в ближайшие дни, возобновить в Батуме переговоры с турками, оказавшиеся столь бесплодными в Трапезунде.

Обстоятельства сделали необходимым выступление Закавказья, отдельно от России, в международной политике. Меня чрезвычайно интересовали условия и цели этого выступления: я охотно принял бы участие в предстоявшей работе. Выехавший вместе со мною из Владикавказа близко связанный с вождями грузинских с.-д. (меньшевиков) А-дзе уверял меня, что Закавказское правительство, несомненно, пожелает воспользоваться моими услугами и что дело, собственно, за мною.

На окраине Владикавказа наткнулись на заставу в молоканской слободе. Вооруженные до зубов бородачи с железными прутьями в руках (для прощупывания мешков) обыскали нас, без зверства (вообще, эта молоканская застава считалась одной из самых суровых), и мы покатили по участку Военно-Грузинской дороги, бывшему под наблюдением горцев-ингушей. Впрочем, отсюда до Тифлиса ехали уже без помех и задержек.

11. По Военно-грузинской дороге

Перед величием гор, как всегда, казались смешными и мелкими раздоры людей, их стремление к взаимному уничтожению и учительству; прекраснее и чище, чем когда-либо, были снега наверху, и особенно недоступны утесы под ними; а встречавшиеся изредка обитатели смежных ущелий были так далеки тому, что мы оставили в России, и зато, думалось, столь близки к вековечным взаимоотношениям человека и природы.

Пустынно было по Военно-Грузинской дороге. Перевалы только что очищались от снега; да и обстоятельства не позволяли посещать эти места тем тысячам володь и шурочек из Костромы и Можайска, которые в прежние годы долгом считали изображать свои имена на камнях, скалах и стенах, показывая стремление человеческой козявки напомнить о себе этими жалкими пятнышками там, где воображение искало достойной рамки для великого страдания Прометея.

Около замка царицы Тамары вспоминаю недоумение академика Н. Я. Марра по поводу превращения Лермонтовым величественной, иконописной Тамары грузинской истории в распутницу, сбрасывающую случайных любовников с Дарьяльской скалы. Мне кажется, однако, что так занятнее… для шурочек и володь.

Автомобиль наш оказался слабосильным. Пришлось заночевать в Пассанауре, где все «вакансии» были заняты армянскими семьями, выбиравшимися из Тифлиса в ожидании прихода турок. Тяжкий молот был занесен над Закавказьем, и горе слабым, неустроенным!

На следующее утро — в путь к Анануру, Мцхету. Всем памятен пейзаж на этой стороне хребта, нежная округлость там гор и предгорий, покрытых молодым кудрявым лесом, мягкость лугов, пестрота цветов на них, музыка потоков. Посреди этого благоухания башни и церковь Ананурского замка говорят громко о старой Грузии, о временах рыцарских, о временах наивной веры и наивного обычая.

Около Душета поразительная встреча: нескончаемый караван «фургонов» с белыми верхами, запряженных четверками; повозки тяжело нагружены всяким скарбом и добром, на котором разместились дети, женщины, старики. Мужчины идут рядом, ведут коров, лошадей. Сотни таких фургонов направляются к северу. Это молокане из Карсской области перебираются на Кубань, куда они заранее посылали ходоков высмотреть земли; так что идут не наобум. Могучее племя, они на новом месте только выиграют. В Карсской области начиная с 1914 г. из-за близости театра войны им было тяжело; а с уходом русских войск они и сами предпочли выселиться — махнув рукою на насиженные места и изверившись в прочность военного счастья России еще с того времени, когда в декабре 1914 г., во время памятного саракамышского наступления турок, им пришлось хлебом-солью встречать их на станции Ново-Селим.

Последовавшее за революцией движение из Закавказья обратно в Россию русских поселенцев, столь знаменательное и стихийное, пророчит ли конец той колонизационной политики русского правительства, которая в XX столетии осуществлялась с энергией и крайним выражением которой, уже во время войны, был проект создания евфратского казачества (русский вариант разрешения армянского вопроса)? Во всяком случае, со свободным развитием народов Закавказья такая политика была бы несовместима.

12. В Тифлисе весной 1918 г.

Но… мы уже успели приехать в Тифлис. День был солнечный, теплый, оживление на улицах и вид толпы, явно жизнерадостной и кротко настроенной, резко отличались от всего, к чему мы привыкли за последний год в России: мы почувствовали себя не только в другом климате, но и в другой среде. И здесь, очевидно, революция делала свое дело: но пути ее были иные, и формы проявления не те.

Разлагающая сила общерусской революции встретилась здесь с ею же освобожденными, ею же поощряемыми стремлениями народов к национальному и государственному самоутверждению: это одна из причин сравнительной сдержанности, сравнительной умеренности революционного процесса на Кавказе в 1917–1918 гг.

Таково было общее впечатление, полученное мною в Тифлисе осенью 1917-го и теперь весною 1918 г. Я не имел времени особенно углублять его: всего несколько дней пришлось провести в этом Тифлисе — столице независимого Закавказья, с 9 апреля.

Конец ознакомительного фрагмента.