История усталости от Средневековья до наших дней

Жорж Вигарелло, 2020

Знакомое всем понятие усталости, которое в XX и XXI веке попало в зону общественного внимания и стало более заметной частью нашей повседневности, на протяжении разных эпох претерпевало существенные трансформации. Книга Жоржа Вигарелло рассказывает о том, как западная цивилизация научилась признавать усталость, бороться с ней и отличать ее духовные аспекты от физических. Автор обращается к истории тела и медицинских практик, к истории труда, войны, спорта и интимности. Благочестивое изнурение средневековых паломников, утомление рыцарей после турниров, выгорание современных офисных работников, изнеможение медиков в ковидных госпиталях… Эта книга – экскурсия по всем видам и историческим этапам усталости. Жорж Вигарелло – французский историк и социолог, сотрудник Высшей школы социальных наук, автор книги «Искусство привлекательности», вышедшей в «НЛО».

Часть первая. Средневековый мир: поиск вех для изучения

Усталость, с незапамятных времен отравлявшая человеческое существование, была неотъемлемой частью средневековой повседневности. Ее населяют изнуренные согбенные тела, она описывается в различных текстах, от трактатов о здоровье до хроник, фаблио и романов. Согласно распространенной тогда гуморальной теории, усталость наступала вследствие потери ценных телесных жидкостей (гуморов). Усталость — это исчезновение вещества, того, что составляет богатство плоти, разрушение плотности. Это также «темное», малопонятное явление: не существует никаких цифр, описывающих ее, да и слова говорят о ней не вполне ясно, несмотря на то что есть fatigue (усталость), происходящее от латинских fatigare, fatigatio, defatigatio, или lassitude (усталость, утомление) — от латинского lassitudo; нет никаких симптомов, которые описывали бы ее «лучше» или «хуже», кроме интуитивной оценки: длительность дня, меняющиеся особенности деятельности, приблизительно пройденное расстояние, а также случающиеся драмы, несчастья, опасности, травмы.

В средневековом мире было множество «усталых» действующих лиц. В первую очередь это пешие путешественники. В сборниках рецептов той поры присутствовали описания лекарств для тех, «кто ходит по дорогам», и для «усталых путников»⁶, паломников, торговцев или всадников, которым предстояло совершить опасные переходы по пересеченной местности. В исторических хрониках и романах рассказывалось об усталости и утомлении воинов, делом чести которых было участие в поединках и защите городов. Жизнеописания святых, в свою очередь, рассказывают об изнуренности монахов — тех, кто живет в монастырях и подчиняется их суровым правилам, стремясь искупить грехи человечества. Такие виды усталости трудно отнести к какой-либо категории, но их нельзя сбрасывать со счетов; они в большей степени, нежели иные, отражают средневековое общество, пространство, время.

Иначе говоря, усталость возникает только в противостоянии со средой.

ГЛАВА 1. КАРТИНА ЯСНА, ОРИЕНТИРЫ ТУМАННЫ

Главный образ усталости в древности — образ потери, утраты. Слабость возникает в связи с недостатком, нехваткой вещества. Нет ничего более материального или видимого: усталый человек потеет, у него слабеют мускулы, ему становится трудно дышать — и ему начинает казаться, что его тело перестало быть прежним. Все говорит о безвозвратной «утечке», на месте жидкостей (гуморов), предназначенных для «создания» и поддержания организма в порядке, появляются пустоты. Водянистые вещества, занимающие и соединяющие части тела, появляются при малейшей ранке, при малейшей гематоме, при малейшем потоотделении; жизнь уподобляется растительным сокам, плодородной силе, подтверждая неразрывную связь между жидкостями и жизнеспособностью. «Квинтэссенция» тела содержится в этих жидкостях. Их присутствие повышает силу, а исчезновение порождает слабость, худобу, истощение, а то и приводит к смерти. Когда этих жидкостей не хватает, наступает усталость.

Утрата жидкостей и ее последствия

Рассмотрим физические упражнения, мнение врачей о которых совпадает с общепринятым. Все дело в движениях частей тела: повторяющиеся движения вызывают трение, которое вызывает повышение температуры (местное), которое превращает жидкости в газ, который в конечном счете испаряется. В результате человек худеет, все его внезапно обезвоженное тело страдает, его охватывает холод. Это демонстрируют долгие скитания Тристана и Изольды, героев романа XII века, их «мертвенно-бледные и исхудавшие тела»⁷. То же самое мы видим и в медицинских комментариях, в которых упоминается «потеря», чрезвычайное ослабление плоти, помещающие боль в самые «благородные» части тела:

Тебе нужды в ломоте нет,

И тело напрягать не след,

Зане оно тепла лишится

И лютой болью сокрушится:

Желудок, голова и грудь

Начнут страдать — спокойней будь⁸.

Суть боли — в «дефиците», суть слабости — в потере вещества. Пот — «плохой симптом»⁹. Избыточное трение может вызвать лихорадку со всеми ее последствиями, особенно если движения совершаются «при сильной жаре»¹⁰.

Поэтому предполагаемые последствия усилий беспокоят врача до такой степени, что он бьет тревогу. Большая потеря вещества, с его точки зрения, «невосполнима». Она представляет опасность для тех, кто, «слишком много потея, изнуряет себя»¹¹. Усталость делает человека «скованным и иссушенным, его добродетель и ум деградируют от такой работы»¹². В эпоху, когда еще не слышали ни о каких принципах внутренней регуляции, работающий человек должен был стараться избегать того, чтобы «слишком сильно потеть»¹³. В то же время ограничения непонятны, определяются эмпирическим путем, интуитивны. В повседневной жизни люди руководствуются впечатлениями и непосредственными ощущениями, а не расчетами и контролем¹⁴. Сама «потеря», представленная таким образом, не поддается исчислению. Ее еще невозможно оценить. Невозможно определить количество трудозатрат в разных профессиях, играх, путешествиях, сражениях. В некоторых занятиях это проявляется лучше, чем в других, например в доставке морской рыбы из Ла-Манша и Атлантического океана на парижский рынок на специальных быстроходных экипажах, курсировавших с XII века. Из-за высокой конкуренции требуется двигаться быстро и преодолевать большие расстояния, поэтому павшие в пути лошади и изнуренные люди здесь — обычное дело. Начиная с XIII века в этой сфере даже существовал специальный фонд для замены «загнанных лошадей»¹⁵ и компенсации за испортившуюся в дороге рыбу. В 1500 году потребовалось судебное решение, чтобы оборудовать дорогу и урегулировать рынок¹⁶.

Какие слова можно использовать?

Неточный термин, который тем не менее используется со времен Средневековья, — это «усталость, fatigue. Происхождение его элементарно — от латинского глагола fatigare (уставать), который и вдохновил авторов средневековых текстов на создание существительного. Как мы видели, упоминались «загнанные лошади»¹⁷ — те, что в XIII веке доставляли рыбу на парижские рынки на специальных быстроходных экипажах, или Галахад, «лучший в мире рыцарь», который «никогда не чувствует усталости»¹⁸, или Фьерабрас¹⁹, после боя с мусульманами «настигнутый усталостью»²⁰.

Слово «усталость» может заменяться множеством других: в романе «Дюрмар Галльский» упоминается «слабость, охватившая все члены»²¹, Альдобрандино Сиенский говорит о «согревании»²² членов, Арно де Вильнёв в XIII веке употребляет термины «уныние духа»²³, «воздушная часть жидкостей» (гуморов) и «душевная травма»²⁴, а Бартоломей Английский — даже «страсть мозга»²⁵, порицая ее последствия в виде бессонницы и сухости организма. Иными словами, речь о терминах, обозначающих «нехватку сил», телесную слабость и вызванные этим неприятности.

Употребление в Средние века слова «усталость» зависит от восприятия. Усталость, утомление могут проявляться как «внешне», так и «внутренне»: «семеро братьев», атакованных Галахадом, «так утомлены, что не могут больше защищаться»²⁶, позы говорят об их физическом состоянии; в свою очередь мессир Гавейн, персонаж анонимного французского рыцарского романа «Перлесваус», «чувствует усталость во время долгого путешествия»²⁷, его ощущение свидетельствует о том же самом состоянии. Различия между этими двумя точками зрения не то чтобы очень сильны и глубоки. Восприятие усталости интуитивно, очевидно, ощутимо, в нем не обнаруживается ничего особенного, как если бы это был симптом какой-либо болезни. Специально состояние усталости не изучают и не наблюдают. Речь идет об определенной стороне жизни, усталость сопровождает любое существование, она не обсуждается, ее существование признается априори. Это «слабое место», неизбежный ответ на несовершенство человека.

Как определить степень усталости?

Та же относительная неопределенность наблюдается, когда средневековая медицина пытается разобраться в вопросе усталости, определить ее пороги, нащупать самое большее и самое меньшее в усталости и усилиях. Бартоломей Английский в XIII веке использует всем понятные прилагательные, но его определения по-прежнему интуитивны; интенсивность физического труда, с его точки зрения, можно описать тремя способами: «один труд требует больших усилий, другой не требует, третий занимает промежуточное положение». При этом никаких внятных критериев определения не существует; так же обстоят дела с быстротой — трудиться можно «быстро», а можно «медленно»; количество затраченных усилий может быть «большим» или «маленьким»²⁸. Начиная с XII века в комментариях Салернской школы регулярно употребляется «субъективное» определение «долгий»: «Не делай упражнений долго, это может нанести тебе вред»²⁹. Нет ничего устоявшегося, все предметы существуют лишь относительно других; никак не определяется скорость, механика, нет никаких стабильных реперных точек, даже если определение к чему-то относится в большей степени, а к чему-то — в меньшей. Лучшая иллюстрация этого — наличие «не связанных между собой систем измерения, меняющихся от города к городу, от деревни к деревне»³⁰. Мир живет ощущениями, физическими впечатлениями, ему для всего требуется визуальное подтверждение, мир, которому пока недоступны какие-либо измерения, «приблизителен», как писал Александр Койре³¹.

Альдобрандино Сиенский в XIII веке ориентируется на цвет, без уточнений: чрезмерные усилия вызывают покраснение кожи, похудение, а иногда и наоборот; этот архаичный образ сосредоточен на кажущихся внутренними ощущениях перегрузки³². «Прекращать» работу следует тогда, когда появляются подобные симптомы, а также чувство потери телом легкости, когда оно становится «тяжелым»³³. Здесь налицо смутное стремление к умеренности, сдержанности, но даже если бы это стремление было возведено в медицинский принцип, ему мало кто следовал бы. В повседневности, наполненной трудом, это все лишь нереалистичные теории, а «интенсивные» усилия кажутся привлекательными.

Что теряется?

Люди испытывают гнев, горечь, находятся во власти иллюзий, у них много забот. Все эти эмоции могут способствовать появлению усталости, и они в большей степени предполагаемы, нежели оценены точно. Константин Африканский в XI веке приводит список многочисленных причин, но не дает им подробного комментария: «Чрезмерные размышления (nimia cogitation), воспоминания (memoria), изучение непонятных вещей (investigatio rerum incomprehensibilium), домыслы (suspitio), надежды (spes), воображение (imaginatio)»³⁴. Сюда же следует отнести напряжение ума, внутренние зажимы, движение жидкостей (гуморов) — здесь снова в центре внимания оказывается чрезмерная сухость: «избегать больших нагрузок и забот, потому что заботы иссушают тело человека, причиняя вред жизненному духу, а опечаленный дух иссушает кости»³⁵. «Постепенное ослабление» обусловливается напряжением мышц, в том числе «сжавшимся сердцем»³⁶, что бывает спровоцировано какими-то внутренними болями; это напряжение разжижает гуморы вплоть до полного их исчезновения. Оно обусловлено также раскаянием, угрызениями совести, длительным, повторяющимся, назойливым раздражением, «неудержимыми движениями мозга», вследствие которых происходит бессмысленная работа ума. Арно де Вильнёв настаивает: «Человек должен воздерживаться от гнева, поскольку гнев иссушает тело и придает чрезмерный жар всем членам, а жар делает тело чахлым»³⁷. Конечно, гнев и отчаяние «жгут», как ничто другое. Недосып также «вызывает страхи, сухость тела, мешает пищеварению, меняет саму природу человека»³⁸. Это допсихологическая точка зрения, здесь любое возбуждение считается результатом чрезмерных движений частей тела и их столкновений и трений.

Тем не менее, несмотря на относительное отсутствие качественной и количественной оценки усталости, в Средние века существовало «общее представление» о ней. Мир был разнообразен и многолик, существовало множество различных моделей бытия и противостояния трудностям, люди по-разному сопротивлялись враждебности и страдали каждый по-своему. Усталость оценивалась в основном с точки зрения фактов и мест, разнообразных мелких и раздробленных внешних «ощутимых» обстоятельств, вызывающих затрату сил и истощение.

ГЛАВА 2. ПРОСЛАВЛЯЕМАЯ УСТАЛОСТЬ ВОИНА

Чтобы выйти за рамки общепринятых описаний, нужны определенные обстоятельства и ситуации — конкретные вещи, конкретные люди. Более того, необходимо помнить об особо значимых видах деятельности, на которых фокусируется взгляд; прочие же остаются почти незаметными или же ими пренебрегают. Иначе говоря, усталость селективна. Это демонстрируют средневековые описания, в которых некоторые виды усталости превозносятся, а другие не замечаются; тем самым обнажается культура, среда. Здесь на первый план выступают сцены боя, а описания работающих людей встречаются редко, потому что не считаются заслуживающими внимания. На вооруженных столкновениях останавливаются чаще, потому что война — это нечто «из ряда вон выходящее», во время войн делаются карьеры, создаются иерархии, достигается определенное положение в обществе. Примером тому может послужить жизнь Уильяма Маршала: во второй половине XII — начале XIII века он находился на службе у Патрика Солсбери, затем у Генриха II, участвовал в боях и выиграл множество рыцарских турниров; это преобразило его статус — безвестный некогда рыцарь стал регентом Англии³⁹. Военные эпизоды неизбежно оказывались интересными, как и рыцарская верность. Отсюда — стремление избегать упоминаний об усталости и подчеркивать способность к сопротивлению и отсутствие чувствительности.

«Видимая» сторона тела

Особо ценилась внешняя сторона, «видимое» было предпочтительнее скрытого, интимного, чувствительного; описывать военные подвиги следовало цветисто и многословно, делая акцент на жестах, на оружии и на его применении. В прежние времена приоритет отдавался внешней стороне. Таков рассказ о Фьерабрасе, герое романа XIII века, изнемогшем в бою с «неверным»: «его наносившая удары рука распухла…» и выронила «шпагу длиной с копье»⁴⁰. Или история о графе Нормандском в «Покорении Иерусалима». Его реакция внешне иная, в большей мере воображаемая, чем реалистичная, но связана с владением оружием: «Он не мог выпустить судорожно сжимаемую в руке шпагу; ему удалось ослабить хватку, лишь полив руку горячей водой и вином, от чего мускулы расслабились»⁴¹. Конечно, интимное, личное чувство существует — мы это видели⁴², — но о нем редко вспоминают, на него обращают мало внимания, оно слишком субъективно, чтобы изучать его подробно. Отношение к физическому изнеможению было совершенно особым, приоритет отдавался отношению к окружающему, а не к себе, к своему внутреннему миру.

Далее — внешние телесные проявления, физические страдания; появление множества признаков усталости. «Пена изо рта» у измученных в пустыне франков⁴³ или потеря чувств у крестоносцев, осаждавших Иерусалим, запятнанные кровью, порванные одежды: «они все были грязны, и многие теряли сознание от усталости»⁴⁴. Или ноги, стертые до кровавых мозолей во время долгих переходов, «отрезанные, разорванные под щиколотками штанины»⁴⁵. Симптомы почти «терминального состояния», вызывающие трепет и уважение.

Привилегии, даваемые выносливостью

Бой, в котором мешаются «органическое» и «моральное», сила и решимость, придает веса его участнику. Сражение — вещь ценная. Чтобы победа вызывала уважение, битва должна быть «долгой и ожесточенной»⁴⁶, иными словами, «в высшей степени жестокой и очень продолжительной»⁴⁷. Воин тоже высоко ценится. Он должен быть стойким и непримиримым, таким как граф де Сен-Поль, который в битве при Бувине в 1214 году «сражался очень долго и изо всех сил и был изнурен множеством нанесенных им ударов»⁴⁸, или упорным и несгибаемым, как герой романа XIII века «Жеган и Блонда», не позволявший себе ни малейшей передышки во время боя»⁴⁹. Со временем цена затраченных усилий повышается: в Средние века в большей мере ценятся терпение, а не стремительность, замедленность, а не скорость, такие «мужские доблести, как агрессивность и способность сопротивляться любому натиску»; воин воплощает почти символическую цель: он должен во что бы то ни стало выстоять и «не показать слабость»⁵⁰.

Взгляд через призму усталости в бою выявляет два важнейших момента: способность одних воинов превзойти собственные силы и способность других игнорировать свою слабость. Первые демонстрируют умение терпеть, действия вторых говорят о презрении к боли. Выносливость, способность сражаться на протяжении долгого времени, — главное качество воина. Жак де Лален, авторитетная персона при Бургундском дворе, демонстрирует это качество, культивируя ценный навык: «Он больше, чем кто-либо другой, был опытен, способен к сопротивлению и умел разгорячить противника»⁵¹. Галахад, «лучший в мире рыцарь», проявляет выносливость, развивая в себе неизменное хладнокровие, «непоколебимое и неутомимое»⁵². Обладание тем же качеством ожидается и от лошади: таким был конь Бодуэна в «Покорении Иерусалима», «Пренсо Арагонец, которого невозможно было загнать»⁵³, или арабский скакун Фабюр, «который может проскакать двадцать лье галопом, не устав и не сбавив скорость»⁵⁴.

Это качество в Средние века становится все более важным и даже начинает учитываться в рыцарских поединках. В XV веке зрители с интересом считают количество выпадов и ударов, оценивают их ожесточенность, обращают внимание на продолжительность поединка. Например, в Генте 15 декабря 1445 года Жак де Лален сражался с одним сицилийским рыцарем. Бой продолжался до ночи: «Поистине все, кто присутствовал на поединке, утверждали, что никогда они не видели, чтобы делалось так много выпадов и наносились такие жестокие удары»⁵⁵. Более того, случалось, что планируемое количество ударов сообщалось атакующей стороной заранее и было признаком уверенности в себе, способности к сопротивлению или, лучше сказать, доблести. Это оговаривалось в регламенте поединка, состоявшегося на берегах Соны 2 октября 1450 года: «Количество рубящих ударов должно быть предварительно зафиксировано»⁵⁶. Эта идея подтверждается «красноречивым» количеством ударов (шестьдесят три), которые некий Жан Питуа собирался нанести Жаку де Лалену 15 октября 1450 года⁵⁷. Так в XV веке косвенным образом начинает возводиться в ранг доблести способность к сопротивлению.

Воспитание через «продолжительное» страдание

Все эти качества в конечном счете формируют рыцаря. Жан де Бюэй, соратник Жанны д’Арк, считает условием приобретения «чести и славы в боях» необходимость уметь «прежде всего терпеливо сносить продолжительные тяготы и невзгоды»⁵⁸. Жан ле Менгр по прозвищу Бусико, которому в 1391 году Карл VI присвоил звание маршала, подробно рассказывает об этом требовании, вспоминая свою воинственную молодость; лейтмотивом его воспоминаний становится слово «долго»: «Никакие тяготы ему не были страшны», он «подолгу был на ногах», привык «надолго задерживать дыхание», «подолгу» совершать ратный труд, «подолгу» размахивать топором, его руки «подолгу» наносили удары, он накапливал «военный опыт» и «никогда не останавливался»⁵⁹. Единственная логика — повторение изо дня в день. Единственная перспектива — длительность, продолжительность. Повторение глобальное, полное, массированное, не имеющее ничего общего с «постепенностью», «поэтапностью» в более поздние эпохи: так вскрываются старинные приемы привыкания к усталости и сопротивления движению времени. Научиться бороться с усталостью не означает приблизить ее, распределив во времени усилия, — речь идет о ее преодолении путем постоянного прибавления ситуации в комплексе, отдаваясь ей целиком и полностью.

Все вышеизложенное относится к рыцарям (всадникам). С остальной армией дело обстоит по-иному. Когда английский король Эдуард III в 1335 году под страхом смерти запрещает «на территории всего королевства развлекаться, делая ставки в любых играх, кроме стрельбы из лука»⁶⁰, лучников это не касается. Здесь принимается в расчет лишь владение оружием, а не подготовка к маршам или тренировка перед физическим изнурением, которое предстоит не-рыцарям (то есть пешим воинам). То же самое мы наблюдаем 28 апреля 1448 года, когда французский король Карл VII отдает приказ каждому аббатству снаряжать лучников перед предстоящими боями⁶¹. Это подтверждает социальную включенность: вырабатывать выносливость следует лишь у рыцарей, которых можно назвать таковыми «одновременно в техническом и социальном смысле слова, которые несут на себе… большой щит, плетеную кольчугу и действуют в бою копьем и шпагой»⁶², у тех, кто способен нести на себе двадцать пять килограммов металла, у тех, чья способность сопротивляться усталости и ударам врага и составляет величие. Это главный культурный признак: «На исходе Средневековья кавалерия все еще рассматривалась как нерв армий»⁶³. В то же время на изнурение простых воинов не обращали внимания.

ГЛАВА 3. НЕПРЕМЕННЫЕ ТЯГОТЫ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ

Другое постоянно обсуждаемое в Средние века явление, которому нередко сопутствует усталость, — это путешествия со всеми их невзгодами и непредвиденными обстоятельствами. Тяготы, переживаемые в пути, не такие яркие, как на войне, и ценятся меньше. Усталость путешественника неизбежна, опасна, обсуждаема. В конечном счете путешествия — это целая культура, в которой смешиваются усталость и бессилие, открытия и новые ощущения.

Видение пространства

Идея усталости заключена в самом средневековом восприятии пространства. Все дело в нем. Как только устанавливается дистанция, пространство делается размытым. Трудности появляются, как только возникает необходимость «ходить по дорогам». Путешествие — дело опасное. В том мире не было возможности посмотреть на предстоящий путь сверху⁶⁴. Местность не однородна, как в наше время. Конечно, какие-то карты существовали — на старинных гравюрах можно заметить границы, разделяющие страны и континенты. Но в основном на них изображены дороги, пути, это не взгляд на пространство, который помог бы охватить его целиком. Пространство — это «пустота, которую надо заполнить»⁶⁵, это неясные перекрестки, постоянно появляющиеся препятствия. Значение имеют лишь отдельные места, как те, что в XIII веке упоминает «восхищавшийся лишь садами» Марко Поло в «Книге о разнообразии мира» — описании «баснословного» кругосветного путешествия⁶⁶. Таким образом, как бы ни был тяжел пройденный путь, он влечет за собой прогресс, и дальние горизонты могут не только пугать, но и завораживать.

Прокомментировать это можно лишь кратко. В Средние века было не до взглядов в глубь себя и не до скрупулезного изучения испытанных ощущений. Усталость путника, как и усталость воина, выражается через то, что он видит: описывая окружающее, он сообщает нам о том, что происходит с его телом. Мы читаем описания переходов, местности, климата: например, ветра, заставляющего Джованни Плано Карпини, папского посланника, регулярно ложиться на землю во время перехода через Монголию в 1246 году⁶⁷, или почвы Восточной пустыни, «то каменистой, то песчаной»⁶⁸, которая привела в отчаяние Якова из Вероны во время его долгого путешествия в 1335 году.

На кону были материальная и ментальная галактики, видение окрестностей; каждое место расценивалось как изолят и каждое отдаление — как «противостояние». Нет ничего удивительного в том, что жители Монтайю в XIII веке очень высоко ценили пастуха Пьера Мори, «перешедшего вброд реку и перенесшего на своих плечах сначала Белибаста, а затем Арно Сикра»⁶⁹. Риски, связанные с путешествиями, и постоянные испытания, таким образом, представляют собой первый известный вызов времени.

Угроза, таящаяся в «чужих краях», беспокойство, вызываемое пространствами, и сюрпризы, которые они могут преподнести, были главными темами средневековой литературы. Ирландский священник Брендан, в сопровождении двенадцати товарищей отправившийся на поиски земного рая, встретил во время своего путешествия такие многочисленные и удивительные испытания, что в X–XV веках его странствия стали сюжетом ста двадцати произведений⁷⁰. Брендан познал все лишения и страхи. Помимо тягот путешествия он сталкивался с дикими животными, его изводили монстры, дьяволы и демоны. Чудеса встречаются во многих романах, разжигая воображение и оживляя повествование.

Изнеможение, усталость сопровождают также важнейшие средневековые странствия и путешествия: вдоль границ какой-то территории, по морям, по лесам, по пустыням… В особенности это касается походов в Святую землю — путешественники нередко сбивались с пути, совершали бесконечные переходы, уставали до смерти. Вот свидетельство Номпара де Комона, сделанное в 1419 году: «Мы вышли в путь посреди ночи из‐за сильнейшей стоявшей там жары, вызвавшей смерть множества людей»⁷¹.

Горы и леса — те места, где путешественники устают больше всего, в особенности леса с их неверными тропами и обманом зрения. Для их определения существует множество эпитетов: коварный, полный опасностей, затерянный, непроходимый⁷². В лесу блуждают, он полон угроз, в нем полно «всевозможных ловушек и тайных мест», в нем трудно ориентироваться и найти из него выход⁷³. Король Лот и его сыновья, прибыв к нортумберлендскому леснику, «впали в глубокий сон, чтобы отдохнуть после огромных усилий и мучений, которые им пришлось перенести»⁷⁴. Друзья Гавейна, «до ночи» блуждавшие верхом на лошадях по «бескрайнему темному лесу»⁷⁵, сразу же крепко заснули. А лес, в который отважился пойти Гинбо⁷⁶, называется «Опасным»⁷⁷, потому что его трудно пройти, а также потому, что зовет на подвиги. Роман XII века «Невидимая дама» кончается трагически — из глубины леса доносятся крики «несчастного заблудившегося… и нет надежды на его спасение»⁷⁸.

Море дополняет картину ужасов: дождь из огня и камней, острова, сбивающие с пути своими магнитами, чудовища с бронзовыми челюстями. Опасность настолько очевидна, что в XII веке в расписании корабельного движения в сторону острова Олерон появляются первые признаки «защиты»: «Если моряк получит ранение, неся службу на корабле, он должен быть перевязан и вылечен за счет владельца этого корабля»⁷⁹.

Средневековые путешественники — кто они?

В историях о странствующих рыцарях, торговцах, представителях власти, принцах или священнослужителях, как и о путешественниках, бросивших вызов непростым маршрутам, всегда упоминаются и подчеркиваются трудности, с которыми они сталкиваются.

Повседневная жизнь опасна, несмотря на свою простоту. Путешествия — дело неизбежное, необходимое и в то же время «изматывающее». Коммерсанты и негоцианты ищут выгоду и ездят по ярмаркам, отстоящим на большое расстояние друг от друга: «Шампань, Лион, Кельн, Аугсбург, Майнц, Милан, Неаполь, Бриндизи»⁸⁰. Это видно на комплементарной фреске Амброджо Лоренцетти «Последствия доброго правления», написанной в 1339 году на стенах Зала Девяти в Сиене: города с оживленными предместьями, толпы людей, нагруженные повозки, торговцы, продвигающиеся пешим ходом⁸¹. Все это создает впечатление одновременно движения и покоя. Надпись на картуше тем не менее косвенным образом намекает на опасность: «Пусть любой свободный человек путешествует безбоязненно»⁸². Пути-дороги явно представляют большие трудности. В текстах поэта XIII века Жиля Ле Мюизи чувствуются угрозы:

Чтобы могла страна всем нужным ей снабдиться,

Приходится купцам в поте лица трудиться,

Чтоб все, чего в ней нет, привесть со стороны.

Преследовать же их не должно без вины.

Поскольку, по морям скитаясь беспокойны,

Везут в страну товар, за что любви достойны⁸³, ⁸⁴.

Переписчики, служившие герцогу Бургундскому и сопровождавшие его во время путешествия в папский город Авиньон в мае 1344 года, официальным языком сообщают об упадке и болезнях. Болезни и в особенности смерти — это самые тяжелые невзгоды, с которыми им пришлось столкнуться во время путешествия: в период с мая по октябрь 1344 года заболели и были оставлены на месте пятьдесят четыре человека, четверо из них умерли; это около трети герцогской свиты⁸⁵. Та же мысль косвенным образом подтверждается в письме Людовика VI королю Кастильскому, написанном в 1387 году: «две тысячи военных», которых он посылает тому на помощь, должны быть доставлены «как можно более аккуратно и с наименьшим ущербом для них»⁸⁶.

То же самое можно увидеть в литании, посвященной путешествию Эсташа Дешана (XV век), в которой описано его крайнее изнурение, и в то же время в ней упоминается, наоборот, интерес к знакомству с миром для лучшей его оценки:

И не узнает домосед,

В ком духа странствий вовсе нет,

Какая боль людей терзает,

Какой их страх одолевает,

Как плещут море и река

И как чужого языка

Слова на слух и разум лягут.

Он не узнает тела тягот.

А путник, как бы ни устал,

Всё это подлинно узнал⁸⁷.

В связи с этим символичным оказывается религиозное регламентирование, приветствующее ограничение путешествий. В Средние века архиепископ Рауль де Бурж «предостерегает» священников от слишком долгих переходов: те, кто живет дальше, чем «шесть или семь миль от города», должны «собираться в группы по десять человек и посылать к епископу одного из десяти в четверг на Страстной неделе, чтобы получить в три разные склянки миро для крещения и елей для новообращенных и больных»⁸⁸. Визиты епископа строго регламентированы, всегда проходят торжественно, но «не часто»⁸⁹ вплоть до XI–XII веков.

Были также паломничества — такие многочисленные и разнообразные, что считались «самой распространенной причиной перемещений»⁹⁰. В религиозном мире это было способом «идти по следам Христа»⁹¹, который сам был странствующим проповедником, представлявшим собой «архетип путника»⁹². Паломничества стояли особняком, поскольку они полностью меняют банальный смысл усталости: паломники не терпят усталость, но желают ее, их страдания не случайные, а желанные; достигнув же цели, они обретают «величие». Босой пилигрим с посохом и сумой — не только средневековый образ искупления, даваемого посещением святых мест и реликвий, это также образ стойкости, вырабатываемой странствиями. Усталость имеет нечто общее с искуплением: «Любое средневековое паломничество в силу трудностей путешествия (усталость и опасности, поджидающие в дороге) до некоторой степени представляет собой акт покаяния»⁹³. Это лаконично формулирует Альфонс Дюпрон: «Пилигрима создает испытание пространством»⁹⁴. Те, кто путешествовал на Восток, кто шел по горе Синай в сторону гроба Господня, с жаром говорили об искуплении грехов, ни о чем другом, кроме как о тяготах и их конечном смысле — созидании:

Мы с трудом, ценой очень больших усилий, карабкались до ее вершины, некоторые переходы были настолько трудны и опасны, что в это трудно поверить. О, усталая человеческая плоть! Сколько же страхов и невзгод приходится тебе выносить, чтобы достичь божественной благодати⁹⁵.

Парадоксальным образом находились и те, кто был готов платить, чтобы другие «терпели лишения» за них. Скончавшийся Ги де Дампьер, в 1251 году ставший графом Фландрии, отписал в завещании «сумму в восемь тысяч ливров тому, кто, в случае если граф не сможет осуществить свое желание посетить Святую землю, совершит за него это паломничество»⁹⁶. Это была значительная сумма, если учесть, что капеллан Ги «ежедневно получал овес для двух лошадей; шестнадцать ливров на сукно и двадцать ливров годового содержания»⁹⁷. Существовала практика индульгенций, финансовых компенсаций за грехи, разрешенная каноном от 992 года⁹⁸; суровость противостояния зависела от ассигнованной суммы.

Первый симптом — усталость ног

В середине периода Средневековья у добровольно принимаемых тягот существовали свои особенности. Образ страданий здесь — особые стигматы, раны, еще раз демонстрирующие разнообразие изнурения: они сконцентрированы на определенных участках тела, внимание обращено на стертые в кровь ноги паломника. В первую очередь это механические повреждения: «в Средние века не существовало специальной обуви для ходьбы»⁹⁹. Башмаки, как правило сшитые из цельного куска кожи¹⁰⁰, не защищали ни от неровностей дороги, ни от долгой ходьбы. Но полученные ранения облагораживают, добавляя к добровольно принятым страданиям новую боль. Отсюда — переходы, которые совершались босиком. Святой Гийом из Верчелли в XII веке «прославился тем, что в пятнадцатилетнем возрасте именно так дошел до Компостелы»¹⁰¹. Сцены покаяния или процессии паломников, идущих босиком, стали общим местом, они часто изображались на капителях колонн церквей XII–XIII веков¹⁰². Говоря о покаянии Персиваля, Карин Уельчи называет это явление «повсеместным умерщвлением плоти»¹⁰³. Эту же мысль подтверждает и Людовик Святой, во время взятия Дамьетты (Думьята) в 1249 году приказавший очистить город «от останков людей и животных и прочих нечистот», после чего совершить переход через город, причем «для пущего благочестия все должны быть босыми, как бароны, так и простолюдины»¹⁰⁴. В этом добровольном согласии на страдания, надежном способе получить прощение грехов видится величие.

Другая епитимья, в которой проявляется участие в судьбе путников, — омовение их ног в знак раскаяния. Людовик Святой каждую субботу «имеет обыкновение мыть ноги беднякам в укромном месте»¹⁰⁵. Изабель, дочь венгерского короля, в 1230 году достигла святости, отдавшись служению самым обездоленным:

И когда бедняки пришли к вечерне, чтобы отдохнуть, она посмотрела, у кого из них была самая плохая обувь; тем вымыла она ноги; а на следующее утро дала им обувь, подходящую по размеру, потому что у нее были припасены большие и маленькие башмаки для нуждающихся; и она сама помогла им обуться. А потом она проводила их до дороги, по которой им предстояло идти»¹⁰⁶.

Как видим, ноги — это символ страдания, усталости и времени.

ГЛАВА 4. УСТАЛОСТЬ КАК «ИСКУПЛЕНИЕ»

Другой аспект усталости представляют собой многочисленные виды деятельности, направленные исключительно на искупление, — это добровольно принимаемые на себя муки. Религиозный мир создает для этого все условия, а тщательно продуманные действия определяют интенсивность этой усталости. Это в первую очередь касается духовных лиц, главной целью телесных страданий которых является спасение души; в Средние века мистицизм сопровождается все более изобретательными мучениями.

Путешествие как «наказание»

Некоторые паломничества совершались не по собственному желанию; они были так тяжелы и даже символичны, что представители власти использовали их в качестве наказания. Такие паломничества переставали быть чем-то интимным и становились социальным деянием. Паломничество становилось «наказанием», тщательно закодированной расплатой, причем длительность пути паломника связывалась с тяжестью совершенного «преступления». Священнослужитель намечает путь, «благословляет грешника, дает ему шапку, посох и суму, а также охранную грамоту… <…> прибытие на место паломничества означает искупление грехов»¹⁰⁷. Паломничество, таким образом, осуществляет функции правосудия, Церковь или чиновники выносят приговор, достаточно суровый даже для уголовных преступников. По письму от 1387 года был помилован некто Жан Биго из Сен-Морис-де-Ну, виновный в убийстве, «при условии, что он отправится в собор Нотр-Дам-дю-Пюи, находящийся в Грассе, и отслужит сто обеден за спасение души покойного»¹⁰⁸. В 1393 году были отпущены грехи двум жителям прихода Азе-ле-Брюле, участвовавшим в убийстве какого-то громилы и в ограблении некой женщины, «при условии, что один из них отправится в Нотр-Дам-дю-Пюи, другой — в собор Святого Якова в Галисии»¹⁰⁹. Таким образом, целью подобного наказания были нравственные муки и физические страдания паломников, «опасность которых сегодня невозможно даже вообразить»¹¹⁰, писал в 1848 году Виктор Дерод.

Однако у подобных судебных решений должны быть какие-то границы. Суд выносит наказание, но «предоставляет» приговоренных их судьбе. От подобного наказания есть и «ущерб». Дороги, захваченные отъявленными преступниками, становятся менее безопасными. В обществе нарастает тревога, несмотря на то что Жиль Шарлье на Вселенском соборе в Базеле в 1433 году по-прежнему связывает паломничество с «искуплением грехов»¹¹¹. Как бы там ни было, факты остаются фактами: perigrinatio (паломничество) вскоре обвинили в том, что оно «не столько является средством исправления, сколько провоцирует скандалы»¹¹². Такие судебные решения стали выноситься все реже, и к XIV–XV векам подобная практика исчезает, на смену паломничеству приходят самобичевание и телесные наказания. Однако существование паломничества, несмотря на то что время его прошло, остается не менее заметным, и главное ощущение, которое оно оставляет, — это усталость и изнеможение путников, совершающих эти средневековые путешествия.

Труд во искупление

Тяжелый физический труд также может быть «тенденциозен», причем цель у этой тенденциозности специфически религиозная. Об этом — нравоучительные рассказы, тем более что праздность в Средние века очень беспокоила монастырский мир, считалась «врагом души»¹¹³, признаком скуки, «вины», отсутствия рвения¹¹⁴. На первом месте должны быть готовность к жертве и полнейшая самоотдача; так поступают девушки, работающие в больницах: они «ревностно помогают страждущим и нуждающимся беднякам»¹¹⁵, или святая Дуселина, основавшая в XIII веке в Марселе женский монастырь. Монахини «изнуряли себя»¹¹⁶, чтобы лучше служить своим подопечным; так же поступал святой Юлиан, вместе с женой создавший странноприимный дом «для бедняков»¹¹⁷. Это огромный кропотливый труд, последствия которого плохо описаны, масштабы которого превалируют над результатами; главное в этом труде — не разнообразие действий, а их нескончаемость. Неизбежное изнурение связывается с непременным требованием: никогда ни на минуту не забывать о жертвенности, поддерживать полнейшую самоотдачу. В распорядке парижской городской больницы ставились бесконечные задачи: стирка и застилание постелей, отопление и сушка белья, уборка и мытье пациентов, текущий уход — и уход последний; все это «мучительно»¹¹⁸, потому что «непрерывно», «изо дня в день, из ночи в ночь»¹¹⁹. К тому же вся эта работа неявным образом уподоблялась стигматам, наносимым себе самому, епитимьям, намеренно наносимым себе ранам, что было очень распространено в Средние века. Святая Дуселина, чтобы иметь больше возможностей молиться, разработала специальное устройство: натянула веревку над кроватью, а конец этой веревки наматывала себе на талию. «Как только она шевелилась, веревка натягивалась и безжалостно будила ее»¹²⁰. Святой Иероним, отшельник-пустынник, помогавший сбившимся с пути путешественникам¹²¹, наносил себе удары, чтобы любой ценой избежать сна: «если меня одолевает сон, я бьюсь об землю своими голыми костями, которым трудно держаться вместе»¹²².

От навязанных страданий к созерцанию

Если проследить за действиями святой Дуселины, становится очевидным, что конечная цель — не столько труд, сколько созерцание, не столько земное, сколько небесное. Крайняя степень страданий как будто способствует ее достижению. Дуселина с течением времени оставляет тяжелые работы, находит «уединенные места»¹²³, обустраивает «тайную часовню», предается «высшему экстазу», «на протяжении целого дня испытывает восторг»¹²⁴, вплоть до левитации. Исступление преображает ее, привлекает к ней посетителей и верующих, усиливает «набожность», оправдывая «великую традицию» средневековой Церкви: «превосходство созерцательной жизни над жизнью активной»¹²⁵. На примере цистерцианцев и Бернара Клервоского¹²⁶ мы видим сложную иерархию: нельзя преуменьшать значение монашеской мистики, соединяющей «молитвы и ручной труд»¹²⁷. Нельзя забывать о физическом изнурении, обозначающем «греховную природу человека»¹²⁸, но это лишь один из этапов. Верх в данном случае берет созерцание, медитация. Именно это иллюстрирует путь святой Дуселины, подтверждающий уверенность ее современника Петра Иоанна Оливи, лангедокского мистика: «Цель активной жизни — подготовка к медитации»¹²⁹. Подобная искупительная усталость могла быть, таким образом, «фазой», подготовительным актом перед другим — главным — миром. Нам открывается новая усталость — когда человека охватывает экстаз, он «отрывается» от себя, и культура времени, за неимением адекватных ментальных механизмов, воскрешает в памяти его физические, а не духовные черты. Должно проявляться внутреннее изнеможение. Если невозможно описать его психологически, то можно постичь: неслыханное утомление великих мистиков — вещь «явная». Святая Дуселина «отдавала себя Богу с таким жаром, что ее тело изнемогало от этого духовного пыла, от которого она таяла»¹³⁰.

То же самое находим у Вильгельма Тирского, историка крестовых походов XII века, который обнаруживает у нового короля Иерусалима Бодуэна II стойкое духовное рвение и бесконечные молитвы: «Он молился без устали, и его руки и колени были покрыты мозолями, потому что он постоянно стоял на коленях и налагал на себя прочие епитимьи»¹³¹. Так описывали физическое состояние и насилие над телом, действия и их результат, тогда как речь шла в большей мере о внутреннем усилии и напряжении духа. Как бы там ни было, остается это искупительное изнурение, высоко ценившееся в средневековом мире. Оно навязывало телу самые разнообразные страдания, среди которых бесконечные паломничества, беспрерывная работа монахов и монахинь, мучительная самоотдача мистиков. Неопределенный спектр усталости — как навязчивый и такой долгожданный признак искупления.

ГЛАВА 5. ПОВСЕДНЕВНЫЙ ТРУД: ОТНОСИТЕЛЬНОЕ «ЗАТИШЬЕ»?

Наконец, мы не можем игнорировать повседневный труд — четвертое «приложение» усталости в Средние века, после войны, путешествий и «искупления» грехов. Нет ничего менее явного и случайного. Усталость труженика не имеет ценности, в отличие от усталости путешественников, воинов или «святых», которым всегда воздается должное и чья усталость не остается незамеченной. Ежедневные действия работников не заслуживают внимания, они почти «забыты» в своей назойливости, унылые усилия потрачены впустую. Эти усилия — судьба безвестных людей, находящихся во мраке, на обочине жизни и очень далеких от какого бы то ни было величия или искупления.

«Тривиальность» деревенского труда

Подобное несуществование отправляет прежде всего в самые отдаленные времена, к статусу крепостного крестьянина X–XI веков, существа, «смиренно платящего оброк и отрабатывающего барщину», связанного «по рукам и ногам»¹³², перед которым стоят бесконечные задачи. Его зависимое положение множит эти задачи: его могут заставить делать «все что угодно». Его жизнь и легитимность зависят от «отсутствия границ запрашиваемых услуг… что ясно характеризует его положение как объекта»¹³³, что не дает возможности обращать внимания на усталость. С тех пор повторяется одна и та же картина: «Крепостным — все лишения, вся боль и все беды»¹³⁴. И безразличие: крайняя степень изнурения крестьян в расчет не принимается. Бертран де Борн в «Сирвенте» (XII век) даже оправдывает жестокость по отношению к ним: «Никогда не следует жалеть простолюдина, если он поранил руку или ногу или если он в чем-то нуждается»¹³⁵. При этом нам нужно учитывать целиком условия жизни труженика, которому суждено быть бессильным перед законом, безжалостным законом, пришедшим свыше, само существование которого возводит усталость в ранг обязанности, не заслуживающей реального интереса.

В XII–XIII веках происходят, однако, некоторые изменения, не означающие, впрочем, что на усталость начинают обращать внимание и говорить о ней; разве что косвенно. В первую очередь благодаря самым эрудированным людям эпохи развивается техническая мысль. Появление водяных мельниц, распределительного вала, преобразующего круговые движения в возвратно-поступательные, механического измельчения и ковки позволяет сравнивать старый образ действия с новым, появляется возможность «освободиться от принуждения». Вот что писали в XIII веке монахи, работавшие в мастерских Клерво:

Река… поочередно поднимает и опускает тяжелые опоры, кувалды или, лучше сказать, деревянные ноги… и таким образом избавляет братьев от большой усталости. <…> Сколько лошадей могло быть загнано, сколько людей испытало бы смертельную усталость, делая работу, которую делает для нас милая река, которой мы обязаны и своей одеждой, и пищей. Усилия реки сочетаются с нашими¹³⁶.

Другой пример — распространенность слова «инструмент» в Средние века. Инструменты и механизмы должны были «перехитрить» силу, прийти на помощь человеку, заменить его. В «Романе о Роллоне» говорится: «Инструменты помогают мастеру»¹³⁷. Возникает новая категория акторов: «Наряду с ремесленниками, „людьми орудий“, появляются вместе со своими изобретениями „люди инструментов“»¹³⁸. Машины те, безусловно, были весьма скромными, и человеческая рука оставалась очень активной, даже «давящей», но ощущение, что усталость преодолена и появился новый мир, дает возможность вспомнить, какими они были.

Отношение к сельским жителям, впрочем, изменилось, когда закончилось крепостное право, в XII–XIII веках. Экономический подъем позволил множеству крепостных выкупить свободу, и «бесконечная» работа трансформировалась в «ограниченную». Существование поденщиков, бригад, подряжающихся на работы, повышает эффективность труда; развивается торговля сельскохозяйственной продукцией: «В 1250–1260‐х годах люди интересовались производительностью труда, техникой»¹³⁹. Складывалось разделение труда, зарождалось «управление»¹⁴⁰ работами, начислялась заработная плата. Изнурительные работы еще упоминаются, но косвенным образом. Конечно, труд не оценивался по достоинству, разве что предпринимались попытки избежать усталости работников при составлении порядка работы. Труд оценивался интуитивно, в зависимости от предполагаемой эффективности, и, конечно, недостаточно: внимание обращали на качество выполненной работы. Пьетро де Крещенци в XIII веке предлагал при найме работника в первую очередь спрашивать у него о работах, «которые он уже выполнял», и о том, «что он делает охотнее всего и что вызывает у него наименьшую усталость»¹⁴¹. Цель этого — гармонизировать активность, сократить простои, с большей эффективностью использовать «ограниченное рабочее время»¹⁴². Ту же цель преследует другой опрос, придерживающийся критериев пространства и времени: «следует посмотреть, сколько каждый работник может посеять на единицу площади»¹⁴³. Таким образом, впервые появляется понятие порога усталости, перейдя который человек не может продолжать выполнять поставленную задачу. Один и тот же вопрос ставился по поводу усталости как работника, так и его лошади — совмещались продолжительность работы и пройденное расстояние:

Следует узнать, сколько требуется плугов и сколько лье (какое расстояние) в день могут пройти лошади и быки. Один плуг не может вспахать более девяти акров¹⁴⁴.

Наконец, те же вопросы касаются оценки земли, требующей обработки, и относительной эффективности лошадей, которые считаются более подходящими для «каменистой почвы», нежели быки (но платить за работу с использованием лошади приходится больше)¹⁴⁵. Опрос носит практический, эмпирический характер и проводится для примерного определения количества рабочих дней, работников, которых предстоит нанять, вида тягловых животных, их стоимости. Ответы, повторим, приблизительные, расчеты сомнительные:

И надо вам знать, что пятеро мужчин за день могут скосить и связать в снопы пшеницу на пяти акрах, кто-то из них больше, кто-то меньше. И там, где каждый берет по два денье в день, вы должны давать за акр пять денье. И там, где четверо берут каждый по одному денье, а пятый, который связывает снопы, два денье, вы должны платить по четыре денье за акр¹⁴⁶.

Здесь же говорится о назначенном жалованье: «Если они перевыполнили план, вы не должны платить им больше установленной суммы»¹⁴⁷, причем даже в том случае, если предполагается различная оплата в зависимости от затрачиваемых «усилий»: например, «гонорар» вязальщика, который должен собирать, сжимать и связывать снопы, составляет два денье, а того, кто просто скашивает пшеницу, — один денье¹⁴⁸. А вот как обстояли дела на ферме Карвиль в 1308 году: такая работа, как вспахивание плугом, вместе с манипуляциями лемехом и управлением повозкой стоила дороже, нежели боронение и дальнейшая очистка поверхности¹⁴⁹. Наблюдалась некоторая тенденция к иерархизации «труда» и его оплаты.

В отношении к «подлому люду» ничего не меняется. Усталость бедного человека порой становится предметом осмеяния. В фаблио XII века рассказывается об одном крестьянине из Байёля, вернувшемся домой после работы в поле. Его усталость служит для жены поводом отправить его спать, а затем пойти к любовнику. Конечно, герой изнурен работой и недооценен, но выставляют его идиотом и «противным дураком»¹⁵⁰.

Надо сказать и о том, как изображалась усталость, каковы были ее признаки, как двигался утомленный человек. Это проявлялось в том, как работник манипулировал орудиями труда, в его молчаливой позе. Например, заступ и мотыга были исключительно мужскими инструментами и использовались при молотьбе и веянии зерна; эти занятия не терпели женской «слабости» — «женскими» орудиями труда считались серп и грабли¹⁵¹. Здесь мы видим первые попытки оценивать и различать мужскую и женскую усталость. Требуемое усилие должно демонстрироваться: иногда усталость выражается через изогнутые тела, размах движений, как на выполненных в конце XIII века иллюстрациях к манускрипту «Рантье из Ауденарде» (XII век). Многочисленные крестьяне на этих иллюстрациях, согнувшись почти до земли, напрягая руки и ноги, обрабатывают мотыгами землю¹⁵². То же самое видим в Псалтыре Людовика Святого¹⁵³ — на картинках изображены люди, согбенные до земли, затаскивающие мешки с зерном в амбары¹⁵⁴. Здесь мы видим желание изобразительными средствами передать жесты, характерные для усталости и прилагаемых усилий, но при этом отсутствуют какие-либо комментарии, оценки и пояснения.

Наконец, надо упомянуть работы, которые оплачивались сдельно, а не повременно. В данном случае нет никакой возможности оценить степень усталости работников. В XIV веке архиепископ Руанский назначает своим виноградарям жалованье за всю работу, выполненную в течение сезона, а не за каждый день. Некий Тома ле Кошуа получил четыре ливра шестнадцать су за то, что «копал, подрезал лозы, выносил мусор, и выполнял эти работы на протяжении всего сезона на винограднике площадью в пол-арпана¹⁵⁵»¹⁵⁶, а Робьен Корнильбу получил сорок восемь су «за обработку участка вышеназванного виноградника»¹⁵⁷.

Плата рассчитывается здесь за весь комплекс работ, без учета времени, потребовавшегося для оказания услуг, или затраченных усилий, несмотря на подробное перечисление поставленных задач. Так было в случае двух работников, неких Жана де Валансьена и Жокара, которые в начале XIV века в области Крессоньер «убирали пшеницу и обустраивали изгородь. <…> Сторож следил за полями и жатвой»¹⁵⁸. Таким образом, интенсивность труда было «сложно измерить»¹⁵⁹, и, надо сказать, она не признавалась заслуживающей внимания.

Профессии и возникновение понятия «длительность рабочего дня»

Вопросы организации труда и физических затрат возникали в основном в городах, и на этой почве даже случались конфликты. Развитие городов началось в XII–XIII веках и было связано с прекращением нашествий варваров, с интенсификацией товарообмена и с освобождением крепостных. Складываются профессии, городские кварталы различаются по тому, чем занимаются жители, деятельность диверсифицируется: «Сонные деревни превращаются в оживленные рынки»¹⁶⁰. Устанавливаются и распространяются определенные правила жизни.

Поначалу нормируется длительность рабочего дня и, скрытым образом, усталость, которую вызывает работа. Главный критерий — длительность светового дня. Это зафиксировано в «Книге профессий», появившейся в 1268 году: «Вышеназванные работники должны приходить ежедневно по будням на рассвете и работать до сумерек, которые длятся до заката»¹⁶¹. Таким образом, длительность рабочего дня устанавливалась одинаковой для всех — он начинался с рассветом и длился, пока не начнет темнеть. Конечно, существовали нюансы — в некоторых профессиях рабочий день короче: например, «изготовители приводных ремней имеют право отдыхать в сумерки»¹⁶², так же как и «производители ремней» могут не работать по ночам, потому что «дни длинные, а работа очень тяжелая»¹⁶³. В то же время работа в ночное время существовала в некоторых профессиях, связанных с обработкой и переработкой продукции, например красильщикам разрешалось «работать по ночам»¹⁶⁴; производители масла также могли «работать днем и ночью, если это казалось им правильным»¹⁶⁵.

Конфликты в связи с продолжительностью рабочего дня

Подобная нечеткость в определении не осталась без результата. Возникает напряжение, хозяева предприятий, особенно накануне Черной смерти — эпидемии чумы 1348 года, в период избытка рабочей силы, продлевали «рабочий день»¹⁶⁶. Это вызвало сопротивление, возникли конфликты по поводу продолжительности рабочего дня; усталость становится неявным алиби, пограничной точкой между тем, что можно терпеть, и тем, что терпеть нельзя. Работники парижских кожевенных предприятий в 1277 году жаловались, что «хозяева очень сильно задерживали их на работе после наступления темноты»¹⁶⁷. Комиссар парижской полиции установил продолжительность рабочего дня: «Работа должна продолжаться до обедни, а во второй половине дня — до захода солнца»¹⁶⁸. Похожая ситуация сложилась в 1346 году в Санлисе: двадцать восемь работников кожевенного предприятия воспротивились намерению четырех хозяев продлить рабочий день до повечерия; «Бальи¹⁶⁹ постановил, что они будут работать до последнего удара колокола, собирающего на вечернюю службу, то есть до повечерия»¹⁷⁰. Конечно, об усталости здесь не говорится напрямую, но мысль о ней присутствует в жалобе и реакции работников, она принимается во внимание и пусть неявно, но требует компенсации.

Великая чума, пришедшая в 1348 году, вызвала новые изменения. Количество рабочих рук сократилось, и, следовательно, они стали цениться выше; требования работников возросли. Они проявляли дилетантизм и расслаблялись на работе; такое положение вещей оспаривалось хозяевами, но нравилось самим работникам. Вот что по этому поводу писал комиссар парижской полиции в 1395 году:

Как мне стало известно, представителям многих профессий, проживающим в Париже — например, ткачам, сукновалам, мостильщикам дорог, каменщикам, плотникам и прочим, — пришлось по вкусу приходить на работу и уходить с нее когда заблагорассудится, и при этом они требуют, чтобы им платили так, как если бы они работали целый день. Это предосудительно и вызывает жалобы и нарекания со стороны хозяев предприятий, потому что наносит вред не только им, но и общественному благополучию.

Отныне все представители вышеназванных профессий будут работать от зари до зари и делать перерыв на обед в разумно установленное время¹⁷¹.

Начались многочисленные трудности и напряжения, в каждом месте свои, в том числе споры внутри профессий. В 1390 году в Бовэ ткачи стали оспаривать у шерстяников их более позднее начало рабочего дня — якобы их собственный труд был более утомителен. Проблема нарастает: из‐за усталости, вызываемой конкретными профессиональными задачами и особенностями их выполнения, возникают конфликты. Парламент выступил на стороне ткачей и установил одинаковую для всех продолжительность рабочего дня¹⁷².

В результате проблем, меняющихся в зависимости от конкретной экономической или демографической ситуации, в середине XII века во многих европейских городах возникло такое явление, как колокол, подающий сигнал к началу работы: campana laboris на севере Италии, cloque des métiers в Дуэ, weverscloke в Брюгге, campana pro operarii в Виндзоре¹⁷³. Мало-помалу рабочее время перестает зависеть от прежних «природных» факторов или звона церковных колоколов. У него появляется своя специфика. Это несколько снижает напряжение, хотя и не удаляет его полностью, как показывают события в Провене, имевшие место в 1282 году. Рабочие-текстильщики восстали против решения мэра бить в колокол в знак окончания рабочего дня: «Мэр был убит, колокол разбили»¹⁷⁴. Для восстановления спокойствия в этом районе потребовалась амнистия, объявленная Эдуардом I, королем Англии и графом Шампани, а в Теруане городскому начальству пришлось в 1367 году пообещать «сукновалам и прочим людям, работающим на станках» «навсегда отказаться от ударов в колокол, означающих конец рабочего дня, дабы колокольный звон не вызывал в городе и церкви суматохи и распри»¹⁷⁵. Время и усталость каким-то образом связаны между собой, но об этом пока не говорится открыто.

Надо сказать и о том, что по мере того, как складывались профессии, для урегулирования перерывов и пауз в работе в течение дня существовали свои приемы, которые призваны были ограничить возможные конфликты. Первоначально, согласно королевскому распоряжению от 1369 года и просьбам буржуазии из Труа, игнорировались требования компаньонов-ткачей о трех перерывах — на завтрак, обед и полдник. В тексте документа утверждалось, что следует «работать весь день не переставая, как это делают каменщики, плотники, кровельщики, виноградари и другие рабочие, в каком бы состоянии они ни находились»¹⁷⁶. Ясность в этом вопросе стала появляться в начале XIV века. Городские чиновники Турне в 1302 году постановили звонить в колокол, «один сигнал давался для перерыва на обед, другой — для возобновления работы»¹⁷⁷; магистрат Амьена в 1335 году счел ненадежным существующий порядок и добился от короля разрешения звонить в колокол «четыре раза в день — утром, вечером, перед перерывом на обед и после него»¹⁷⁸.

Таким образом, рабочее время дробилось, работа чередовалась с отдыхом, устанавливалась предельная длительность рабочего дня. Нарушение порядка влекло за собой последствия — за опоздания рабочих наказывали: например, в итальянском городе Пистоя в 1356 году чернорабочий Капеччо был оштрафован на два су, потому что «stette troppo a tornare da merende»¹⁷⁹ (слишком поздно вернулся с обеда). Рабочее время постепенно отмеряется. Паузы понемногу становятся нормой, как и жесткое наблюдение за рабочими.

Часы на городских башнях

С изобретением в XV веке механических часов рабочее время начинает отмеряться все более точно. Раньше оно варьировалось в зависимости от времени года, а теперь стало неизменным. Теперь ориентируются не по природным явлениям, а по часам, рабочее время фиксируется. Возникает общий для всех критерий длительности рабочего дня, что хотя бы частично устраняет разногласия, как это было в Бурже в 1443 году:

В зимнее время нанятые ткачи и сукновалы должны приходить на работу на рассвете, а летом — между четырьмя и пятью часами утра; у них будет только три часа, когда они смогут завтракать, обедать, полдничать, пить и спать; им нельзя будет куда-либо отлучаться. Они будут получать сколько заработают, и те, кого вечером недосчитаются за столом, потеряют свой дневной заработок¹⁸⁰.

Таким образом, в средневековом мире ограничивается продолжительность рабочего дня, в течение времени вносится определенный ритм, выделяются часы на труд и на отдых. Усталость рабочего человека, судя по описаниям, не имеет ничего общего с изнеможением воина, утомлением измученного путника, она никого особенно не волнует. Оценить ее можно с функциональной точки зрения, интуитивно, как само собой разумеющееся. Тем не менее усталость рабочего человека регламентируется и кодифицируется, из‐за нее возникают конфликты. Тяготы труда «мобилизуют» работников, пусть иногда неявным образом¹⁸¹. О ней пока не говорят вслух, но те, кто ее испытывает, стремятся ее ограничить.

Появление новых профессий

Последняя различительная характеристика — новые профессии, их тяжесть. В сельском хозяйстве, как мы видели, существовала профессия сноповязальщика, которому полагалось собирать колоски в снопы, сжимать и связывать их, — за это платили две денье, и простого косильщика, затрачивавшего меньше усилий, — за это платили полтора денье¹⁸². Профессии в зависимости от тяжести труда иерархизировались и в городах, здесь заработки также дифференцировались в зависимости от затрачиваемых усилий — критерия неясного и почти никак не интерпретируемого. Анализ множества работ, выполнявшихся в городах, приводит к аналогичному выводу: «Заработок зависел от прилагаемых усилий»¹⁸³. Учитывались такие факторы, как тяжесть манипуляций, сопротивление материалов, тип активности. Тому, кто пилил бревна на строительстве Миланского собора в конце XIV века, платили семь-восемь су, каменотесу — девять-десять су¹⁸⁴. Дневной заработок того, кто собирал сено в стога в окрестностях Орлеана в середине XV века, составлял десятую часть турнуа¹⁸⁵, тогда как дровосек, «пиливший древесину дуба», получал половину турнуа¹⁸⁶. Все зависит от предполагаемой «сопротивляемости» предмета труда, от представлений о требуемых усилиях работника и образе его действий.

Так, уже упоминавшийся Капеччо, нанятый в 1356 году на строительство баптистерия в Пистое, получал «шесть су в день, когда убирал мусор и обломки камней», и восемь су — «когда обтесывал мраморные глыбы»¹⁸⁷. Мы видим, что работа с камнем оценивалась дороже всех прочих работ. Мимоходом отметим, что это обесценивало труд женщин, которым на строительстве в Милане в XIV веке платили менее двух су, тогда как «базовый работник» — laborator — получал три су¹⁸⁸. Мы видим здесь лишь предварительную оценку, делавшуюся работодателем; усилия, которые потребуются для выполнения работ, только предполагаются, а не определяются точно.

ГЛАВА 6. ОТ СКРЫТЫХ СИЛ К ВЕТРУ ПЕРЕМЕН

Нельзя не сказать о всевозможных видах защиты и приемах для облегчения работы или для уменьшения ее вреда для работников, специфических стратегиях как приметах времени. Делались попытки сдержать усталость или уничтожить ее последствия. С ней борются, изобретают меры предосторожности. Эти важнейшие приемы порой считаются очевидными, существовавшими всегда, а усталость, о которой идет речь, подробно не рассматривается.

Перед тем как отправляться в путь

Конечно, врачи давали множество советов, однако ничто не доказывает, что им следовали. В первую очередь в их текстах упоминались рекомендации, связанные с ходьбой или встречей с далеким и неизведанным, из чего становится понятно, с какими трудностями сталкивались средневековые путешественники. Советы Альдобрандино Сиенского, написанные в XIII веке на местном наречии, адресованы в первую очередь тем, кто собирается «в дальний путь»¹⁸⁹: существует даже целая глава «Как обращаться со своим телом» (Régime du corps). Его многочисленные «рецепты» на первый взгляд просты, он пишет о телесных жидкостях, что совершенно не удивительно: перед тем как отправляться в путь, следует очистить кишечник или пустить себе кровь, чтобы оздоровить организм; есть легкие виды мяса, пить воду — чистую или же настоянную на луке, кислых яблоках или с добавлением уксуса, что, по мнению автора, должно очистить телесные жидкости; не есть фруктов со слишком «влажной» мякотью, которые своей кислотой портят внутренние органы, а также избегать в пути разговоров — это мешает дыханию; голову следует прикрывать от солнца, лицо смазывать какой-нибудь жирной мазью, чтобы предохранить его от жары или холода, во рту носить кристаллик соды, чтобы не было жажды. Во всех этих разнообразных мерах сквозит забота о телесных жидкостях, вплоть до сохранения слюны, призванной отсрочить обезвоживание.

Восстановление сил

В то же время дается мало советов о том, что делать после боя: здесь врачи не очень настойчивы. Их «регулирующие» требования слишком далеки от битв и потрясений. Чтобы понять, какие приемы применялись военными, надо изучать исторические хроники и маршруты их странствий, хвалебные повествования и легенды. Свидетельства основаны на том, что было после боя. Главным по-прежнему остаются жидкости: их потребление — залог восстановления организма. В литературе описаны сцены, как жены или слуги дают участникам Крестовых походов воду для поддержания их сил:

Засучив рукава и сняв длинные плащи, они подносили изможденным рыцарям воду в горшках, мисках и золоченых чашах. Напившись воды, бароны вновь обретали бодрость. Это была помощь, которой они так ждали¹⁹⁰.

Для восстановления сил требуются две вещи: как следует утолить жажду и очиститься. Употребление глагола «освежиться» становится повсеместным. Дюрмар Галльский, герой одноименного романа, и его товарищи «вымылись и освежились»¹⁹¹ после тяжелых боев. Участники Крестовых походов ждут, что от воды, представляющей большую ценность, у них появится второе дыхание, когда они дойдут до Иерусалима¹⁹². В XIII веке значение этого слова расширяется: «освежиться» начинает означать «передохнуть, сделать передышку». Робер де Клари упоминает это, рассказывая о походе крестоносцев на Константинополь: «После моря подошли к городу, Полису. Пришли туда и там отдохнули; провели там некоторое время, пока не восстановили силы как следует»¹⁹³. В конце XIV века, в 1388 году, Жан Фруассар, описывая воинов у моста Мовуазен, как само собой разумеющееся употребил слово «освежиться»: они сняли каски и, как следует «освежившись», вернулись в бой¹⁹⁴; Фруассар даже подчеркивает многозначность глагола, упоминая возрождение армий двух военачальников, англичанина Николаса Лэма и француза Сен-Пи, «освежившихся» с «новыми мечами»¹⁹⁵ во время выдающегося боя при Сент-Ингельберте. Вода становится метафорой, меняющей смысл, ориентирующей на «воскресение»: восстановление сил и отдых.

Талисманы и драгоценности

В полном соответствии с идеей чистоты, очищения прибегали и к другим методам укрепления сил: например, существовало убеждение, что помочь в этом способен контакт с кристаллическими веществами, которые, проникая в тело, оказывают на него благотворное влияние. Например, барон Томас Марнский во время осады Иерусалима имел при себе «драгоценный талисман, который защищал его от всех бед»¹⁹⁶. Обнаженный рыцарь, герой рассказа XII века, «носил на груди камень, придававший ему силу и стремительность»¹⁹⁷, а драгоценные камни на поясе внушали ему уверенность в том, что он «никогда не будет побежден»¹⁹⁸. Драгоценные камни, жемчуг или бриллианты, вдвое усиливают сопротивление, удаляя «загнивание, пришедшее извне» и не давая развиваться «загниванию внутреннему». К этому добавлялись разные тайные смыслы, обращение к сверхъестественному, к поддержке со стороны скрытых сил. Такова была сила, обретенная Гавейном в романе «Гибельный погост» (L’ Âtre périlleux): он повернулся к кресту, который держала наставлявшая его юная девушка: «Обратите взор на крест, переведите дыхание, и ваша усталость полностью пройдет». Мужчина подчинился, скрывая «отвагу и смелость»¹⁹⁹. Или же отсылки к неким чарам, связанным со светом, — как, например, совет, данный той же юной девушкой, чтобы победить противника-дьявола, который, как ожидается, ослабеет, когда день начнет клониться к закату»: «Никогда не встречайтесь с ним лицом к лицу до того, как пробьет девять часов»²⁰⁰. Герой соблюдал эту заповедь, и враг оказывался в его власти.

Невозможно не упомянуть здесь о внимании, которое на протяжении долгого времени уделялось темным силам: якобы усталость возникала оттого, что колдуны наводили на человека порчу и вредили ему. Жертвы некоего «дьявольского духа» жаловались на чью-то тайную месть, на «внезапную слабость в руках и ногах», на то, что «силы покинули их», на «желание погрузиться в сон». Это все были «происки колдунов», которым следовало противопоставить другие чары и магию²⁰¹.

Повсеместно встречается и такой весьма эффективный способ использования драгоценных камней, описанный в «Трактате о камнях» Хильдегарды Бингенской (XII век): «Если кто-то изнурен жидкостями (гуморами), пусть он согреет кристалл на солнце и приложит его к больному месту: жидкость будет изгнана»²⁰²; если взять в рот сапфир, то «исчезнут ревматические боли»; изумруд, носимый на теле, исцеляет сердце и желудок; если дышать, приложив к лицу сардоникс, «можно укрепить все органы чувств»²⁰³; карбункул «придает бодрости»²⁰⁴. Это в достаточной степени «активные» вещества, способные справиться с любой слабостью, усталостью, болью, измождением и недомоганием. Как видим, различия между утомлением и болезнью стираются. Если драгоценный камень носить постоянно, он будет защищать от любой опасности, поэтому, если боль определяется не очень точно, это не так уж существенно. У драгоценных камней были более скромные «заменители», которые тоже использовались как защита: всевозможные зубы, рога, кости, которые люди победнее носили в качестве подвески под одеждой или поверх нее. Усталость была в те времена лишь одним из недостатков в числе прочих, она мало чем выделялась в ряду других телесных проблем, была мало исследована, разве что как форма непонятной слабости. Отполированные, блестящие, острые, твердые кости, зубы и рога делают образ усталости более ощутимым — в них сквозит сильнейшее стремление противостоять смерти. Эти непонятные органические вещества одновременно присутствуют «в жизни» и «вне» ее, так как над ними не властно время и ничто не может их испортить. Бывшие некогда частью живого организма, они уводят плоть из-под власти времени.

Эссенции и специи

Наконец, нельзя обойти вниманием различные вещества, которые, как было принято считать, проходят через плоть и очищают ее: речь идет, в частности, о специях. Содержащиеся в них почти летучие вещества призваны были восполнять самые неуловимые, самые текучие субстанции тела — жидкости. Все зависит от представления о теле. Воздушная субстанция специй должна была восполнять потерю «духа», материи, близкой к огню, господствующей над органами движения и чувств. Предполагалось, что содержащийся в специях «эфир», проходя через органы, поддерживает нервы и компенсирует испарения, которые вызывает усталость. Травники в своих трактатах описывают огромное количество «укрепляющих» растений и их разнообразное влияние на организм: травы лечат и успокаивают, ими пользуются для ухода за телом и для восстановления сил, они изгоняют болезни и делают жизнь комфортной. Не существует никаких указаний на то, что они облегчают работу или повседневную деятельность, но идею травников подхватили в Париже и стали рекламировать, помимо прочего, «хлеб со специями для сердца»²⁰⁵. Специи упоминаются и в романах — например, вспоминается выжатый как лимон Ожье, к которому вернулись силы после того, как он отведал мяса с перцем:

Поешь крольчатины перченой —

И станешь телом обновленный!²⁰⁶

Специи обладают двойной ценностью: они очищают и их действие подобно удару. Специи — вещь субъективная. Помимо того, что они источают эфирные пары, они как бы взрываются во рту, вызывают дрожь во всем теле, и оно становится физически сильнее. Иначе говоря, идет игра с ощущениями, жар специй возвращает телу утраченную выносливость. Специи пронизывают тело, «оживляя» его и способствуя появлению абсолютно субъективного чувства — того, что тело стало крепче. Это оправдывает их потребление в моменты, когда требуется совершать усилия. Это также был ресурс для поста, как видно из расчетов короля Иоанна Доброго, в середине XIV века сидевшего в лондонской тюрьме: доходы королевских бакалейщиков от продажи имбиря, корицы, гвоздики, сахара и кориандра в феврале, во время поста, удваивались и даже утраивались²⁰⁷.

Обращение к этим восточным продуктам имело и сексуальную цель: считалось, что запах и острота вкуса почти всех специй разжигают сладострастие — в частности, перец «помогает расшатанным нервам», анис «является мочегонным средством и вызывает похоть»²⁰⁸, а мускатный орех «хорошо приспособлен к нашему сластолюбию»²⁰⁹. Специи используют любовники — например, «влюбленные» монахи, персонажи фаблио, перед встречей с подружкой готовящие «мясо в горшке и перченый паштет»²¹⁰, разнообразящие удовольствия. Или Йолена, которая в ожидании отъезда постылого мужа отправила своего «сердечного друга» «за перцем и кумином». Прежде чем заключить друг друга в объятия, любовники откушали этих специй²¹¹.

Социальный отбор

Большинство этих веществ, пришедших с Востока, — корица, имбирь, гвоздика или мускатный орех — были очень дороги и поэтому доступны далеко не всем. Специи — это роскошь, и они ценятся так высоко, потому что остаются редкостью. Из-за дороговизны не все могут себе их позволить. Возможности простолюдинов отличаются от ресурсов торговцев и буржуа. Фунт шафрана (489 граммов) стоил в конце XIV века шестьдесят четыре су²¹², фунт мускатного ореха — пятьдесят су²¹³; обе эти специи были дороже коровы, которую в 1396 году в графстве Бобек продавали за сорок два су²¹⁴. Что же касается цены фунта перца — двенадцать су²¹⁵, — то она была сопоставима с ценой жирного барана, которого в 1400 году в Сен-Мартен-ла-Корнель можно было купить за десять су пять денье²¹⁶.

Надо сказать, впрочем, что существовали «эквиваленты» подешевле. Были в ходу народные средства с защитными свойствами. Появились «заменители» специй. Батист Платин в XV веке называл менее дорогой, но «мощный» чеснок «специей для бедняков»²¹⁷: его следует использовать «людям, занимающимся физическим трудом»²¹⁸. Трудно оценить, как в действительности обстояли дела, — никаких документальных свидетельств не сохранилось. Трудно также оценить специфическое использование этих продуктов. В судовых журналах испанских кораблей и галер в конце XIII века не упоминалась борьба именно с усталостью, прежде всего «лук и чеснок давался морякам, чтобы предохранить их от воздействия морского воздуха и нечистой воды»²¹⁹. Также Альдобрандино Сиенский советовал путникам употреблять в пищу различные растения, которые, как и специи, содержат защитные вещества²²⁰.

Таким образом, в Средние века существовали разные методы борьбы с усталостью воинов и путников. Меньше известно о защите от усталости в повседневной жизни; описания усталости, вызванной тяжелым трудом, встречаются гораздо реже. Это свидетельствует о том, что одни виды деятельности ценятся больше других и поэтому за ними ведется более тщательное наблюдение.

Примечания

6

Aldebrandin de Sienne. Le Régime du corps (XIII^e siècle). Paris: Honoré Champion, 1911. P. 68.

7

Tristan et Iseult. Paris: Livre de Poche, 1988. P. 88.

8

Commentaire en vers français sur l’école de Salerne (X–XI^e siècles). Paris, 1671. P. 461.

9

Bernard de Gordon. Fleur de lys en médicine. Lyon, 1495. F c IV.

10

Ibid. F a IV.

11

См.: Commentaire de Pierre André Matthiol sur les six livres de Diocoride. Paris, 1579. P. 720.

12

Barthélémy l’Anglais. Le Grand propriétaire de toutes choses. Paris, 1556. P. 62.

13

Aldebrandin de Sienne. Op. cit. P. 23.

14

См.: Coyré A. Du monde à l’«à peu près» à l’univers de la précision. Critique. № 28. 1948. P. 806–823 // Études d’histoire de la pensée philosophique. Paris: Armand Colin, 1961.

15

См.: Nicolas de la Mare. Traité de la police où l’on trouvera l’histoire de son établissement, les fonctions et les prérogatives de ses magistrats, toutes les lois et tous les règlements qui la concernent (1705). Paris, 1719. T. III. P. 68.

16

Ibid. P. 71.

17

См. выше, с. 22.

18

La Quête de Graal / éd. par A. Béguin, Y. Bonnefoy. Paris: Seuil, 1982. P. 94.

19

Фьерабрас — персонаж французской средневековой литературы, сарацинский великан, перешедший в христианство (здесь и далее, если не указывается иное, примечания принадлежат переводчику).

20

Fierabras / trad. par M. Lafont. Paris, 1861.

21

Durmart le Gallois // Récits d’amour et de chevalerie, XII–XV^e siècle / éd. par D. Régnier-Bohler. Paris: Robert Laffont, 2000. P. 620.

22

Aldebrandin de Sienne. Op. cit. P. 24.

23

Arnaud de Villeneuve. Regimen sanitatis en franςais. Paris, 1514. s. p.

24

Aldebrandin de Sienne. Op. cit. P. 31.

25

Barthélémy l’Anglais. Op. cit. P. 64.

26

La Quête de Graal. P. 94.

27

Perlesvaus, le haut livre du Graal // La Légende arthurienne. Le Graal et la Table ronde / éd. par D. Régnier-Bohler. Paris: Robert Laffont, 1989. P. 193.

28

Barthélémy l’Anglais. Op. cit. P. 62.

29

Commentaire en vers français sur l’école de Salerne. P. 461.

30

См.: Coyré A. Du monde à l’«à peu près» à l’univers de la précision // Études d’histoire de la pensée philosophique. P. 319.

31

Ibid.

32

Aldebrandin de Sienne. Op. cit. P. 24.

33

Ibid.

34

См.: König-Pralong C. Aspects de la fatigue dans l’anthropologie médiévale // Revue de synthèse. 2008. Vol. 129. № 4. P. 539.

35

Arnaud de Villeneuve. Regimen sanitatis en français.

36

Ibid.

37

Ibid.

38

Barthélémy l’Anglais. Op. cit. P. 64.

39

См.: Duby G. Guillaume le Maréchal ou le meilleur chevalier du monde. Paris: Fayard, 1984.

40

Fierabras. P. 48.

41

Richard le Pèlerin, Graindor de Douai. La Conquête de Jérusalem // Croisades et pèlerinages: récits, chroniques et voyages en Terre sainte, XII^e — XVI^e siècle. Paris: Robert Laffont, 2009. P. 188.

42

См. выше, с. 22.

43

Richard le Pèlerin, Graindor de Douai. La Conquête de Jérusalem. P. 188: «Plusieurs ont deja de l’écume qui leur sort de la bouche» («У многих на губах уже выступила пена»).

44

Ibid. P. 261.

45

Ibid. P. 193.

46

Richard le Pèlerin, Graindor de Douai. La Chanson d’Antioche // Croisades et pèlerinages. P. 42–43.

47

L’ Âtre périlleux // La Légende arthurienne. P. 642.

48

Relation de Marchiennes. Цит. по: Duby G. Le Dimanche de Bouvines, 27 juillet 1214. Paris: Gallimard, 1985. P. 79.

49

Jéhan et Blonde. Paris: Union latine d’édition, 1971. P. 92.

50

Duby G. Réflexions sur la douleur physique au Moyen Age // Mâle Moyen Âge: de l’amour et autres essais. Paris: Flammarion, 1990. P. 205.

51

Le Livre des faits du bon chevalier, messire Jacques de Lalaing // Splendeurs de la cour de Bourgogne: récits et chroniques / éd. par D. Régnier-Bohler. Paris: Robert Laffont, 1995. P. 1311.

52

La Quête du Graal. P. 94.

53

Richard le Pèlerin, Graindor de Douai. La Conquête de Jérusalem. P. 251.

54

Ibid. P. 67.

55

Le Livre des faits du bon chevalier, messire Jacques de Lalaing. P. 1255.

56

Ibid. P. 1334.

57

Ibid. P. 1343.

58

Bueil J. de. Le Jouvencel. Paris, 1887. P. 21.

59

Le Livre des faits du bon messire Jean le Meingre, dit Boucicaut // Nouvelle Collection des mémoires pour servir à l’histoire de France / dir. par J.‐F. Michaud, J.‐J.‐F. Poujoulat. Paris, 1836. T. II. P. 219.

60

См.: Stein H. Archers d’autrefois, archers d’aujourd’hui. Paris: Longuet, 1925. P. 66.

61

См.: Ibid. P. 82.

62

Contamine P. La segmentation féodale, début X^e — milieu XII^e siècle // Histoire militaire de la France / éd. par Andre Corvisier. T. I. Des origines à 1715. Paris: PUF, 1992. P. 71.

63

Franco Cardini. Le guerrier et le chevalier // L’ Homme médiéval / dir. par J. Le Goff. Paris: Seuil, 1989. P. 122.

64

Certeau M. de. L’ Invention du quotidien. T. I. Arts de faire (1990). Paris: Gallimard, 2007. P. 177.

65

См.: Chevalier B. Espace vécu, mesuré, imaginé: Introduction. Textes réunis en l’honneur de Christiane Deluz // Cahiers de recherches médiévales et humanistes (XIII^e — XV^e siècle). 1997. № 3. P. 8.

66

Roger A. Court Traité de paysage (1997). Paris: Gallimard, 2017. P. 68.

67

Plan de Carpin J. Voyage en Tartarie // Voyageurs anciens et modernes / dir. par É. Charton. Paris, 1861. T. II. P. 240.

68

Jacques de Verone. Liber peregrinationis, 1335, s. p.

69

См.: Le Roy Ladurie E. Montaillou, village occitan de 1294 à 1324. Paris: Gallimard, 1975. P. 176.

70

См.: Bouet P. Le Fantastique dans la littérature latine du Moyen Âge: la navigation de saint Brendan. Caen: Centre de publications de l’université de Caen, 1986.

71

Caumont de Castelnau N. de. Voyage d’outremer en Jérusalem (XV^e siècle) // Croisades et pèlerinages. P. 1082.

72

См.: Combarieu M. de. Le nom du monde est forêt // Espace vécu, mesuré, imaginé. P. 79–90.

73

Bechmann R. Des arbres et des hommes: la forêt au Moyen Âge. Paris: Flammarion, 1984. P. 340.

74

Le Livre du Graal / éd. par Philippe Walter. Paris: Gallimard, 2001. T. I. P. 1386.

75

Ibid. P. 1411.

76

Один из персонажей легенд о рыцарях Круглого стола.

77

Ibid. P. 1140.

78

La Dame invisible. Paris: Union latine d’édition, 1971. P. 118.

79

Rôles d’Oléron. Coutumier maritime du Moyen Âge // pub. par A. Pawlowski de Lannoy. Niort: A. Chiron, 1900. Art. 7.

80

La Dame invisible. P. 106. См. также: Voyager au Moyen Âge: catalogue d’exposition. Musée de Cluny. Paris: Réunion des musées nationaux, 2014.

81

Ibid. P. 107.

82

Ibid.

83

Перевод А. Х. Горфункеля.

84

Li Muisis G. Poésies (XIII^e — XIV^e siècles). Louvain: Kervyn de Lettenhove, 1882. T. I. P. 57.

85

Dubois H. Un voyage princier au XIV^e siècle // Voyages et voyageurs au Moyen Âge. Actes des congrès de la SHMESP. Paris: Publications de la Sorbonne, 1996. P. 88.

86

«Guillaume de Naillac et Gaucher de Passac, chevaliers, chambellans du roi, s’engagent, moyennant une somme de cent mille francs, de mener deux mille hommes d’armes que le roi envoie au secours du roi de Castille, contre le duc de Lorraine». Paris, 5 fevrier 1387 // Choix de pièces inédites relatives au règne de Charles VI / pub. par L. Douet d’Arcq. Paris, 1863. T. 1. P. 77 («Гийом де Нейлак и Гоше де Пассак, рыцари, камергеры короля, обязуются за сто тысяч франков возглавить две тысячи латников, которых король посылает на помощь королю Кастилии, воюющему против герцога Лотарингии»).

87

См.: Une «invitation» au voyage en forme de balade par Eustache Deschamps. https://www.moyenagepassion.com/index.php/2017/08/08/une-invitation-au-voyage-en-forme-de-ballade-par-eustache-deschamps/ (дата обращения: 15.07.2023).

88

Mazel F. L’ Évêque et le territoire: l’invention médiévale de l’espace. Paris: Seuil, 2016. P. 113.

89

Ibid.

90

См.: Chevalier B. Op. cit. P. 15.

91

Kessler H. L. Marcher dans les pas du Christ // Voyager au Moyen Âge. P. 16.

92

Ibid.

93

Vogel C. Le pèlerinage pénitentiel // Revue des sciences religieuses. 1964. Vol. 38. № 2. P. 113.

94

Dupront A. Du sacré. Croisades et pèlerinages: images et langages. Paris: Gallimard, 1987. P. 374.

95

См.: Martoni N. de, Anglure O. d’. Vers Jérusalem: itinéraires croisés au XIV^e siècle / préf. de J. Meyers. Paris: Les Belles Lettres, 2008. P. 104.

96

См.: Derode V. Histoire de Lille. Paris, 1848. T. I. P. 259.

97

Ibid. P. 277.

98

См.: Durand de Maillane P.‐T. Dictionnaire de droit canonique et de pratique bénéficiale. Paris, 1761. Art. «Indulgences».

99

См.: Voyager au Moyen Âge. P. 51.

100

См.: Ibid. См. также: Doucet J. Chaussures d’antan. Paris: Devambez, 1913. P. 12.

101

Girault M., Girault P.‐G. Visages de pèlerins au Moyen Âge. Paris: Zodiaque, 2001. P. 261.

102

Ibid. P. 24.

103

Ueltschi K. Le Pied qui cloche ou le lignage des boiteux. Paris: Honoré Champion, 2011. P. 71.

104

Les Grandes Chroniques de France, selon qu’elles sont conservées en l’église de Saint-Denis en France / pub. par M. Paulin Paris. Paris, 1836. T. IV. P. 311–312.

105

Ibid. P. 354.

106

Ibid. P. 247.

107

См.: Lambert B. Les pratiques de la pénitence dans l’Eglise d’Occident // Garrigues et sentiers. 11 octobre 2010.

108

См.: Verdon J. Voyager au Moyen Âge. Paris: Perrin, 2003. P. 260.

109

Ibid. P. 260–261.

110

Derode V. Op. cit.

111

Ibid.

112

Vogel C. Op. cit. P. 121.

113

Wenzel S. The Sin of Sloth: Acedia in Medieval Thought and Literature. Chapel Hill, NC: University of North Carolina Press, 1967. P. 36.

114

См.: Rabinbach A. Le Moteur humain: l’énergie, la fatigue et les origines de la modernité (1992) / trad. par Michel Luxembourg. Paris: La Fabrique, 2004. P. 58. См. также: Loriol M. Le Temps de la fatigue: la gestion sociale du mal-être au travail. Paris: Anthropos, 2000; Les moines et l’acédie: naissance de l’individu. P. 22.

115

Henry J. Livre de vie active de l’Hôtel-Dieu de Paris / éd. par M. Candille // Archives de France. 1964. P. 29.

116

Vie de sainte Douceline // Voix de femmes au Moyen Âge: savoir, mystique, poésie, amour, sorcellerie. XII^e — XV^e siècle / éd. par D. Régnier-Bohler. Paris: Robert Laffont, 2006. P. 301, 315, 317.

117

См.: Voragine J. de. Saint Julien // La Légende dorée / éd. par A. Boureau. Paris: Gallimard, 2004. P. 174.

118

Henry J. Op. cit. P. 34.

119

Ibid.

120

Vie de sainte Douceline. P. 302.

121

См.: Le Goff J. La Civilisation de l’Occident médiéval. Paris: Arthaud, 1964. P. 118. Ces ermites «mal connus, foisonnant par toute la chrétienté, défricheurs, tapis dans les forêts où ils sont assaillis de visiteurs, placés aux bons endroits pour aider les voyageurs à trouver leur chemin, à franchir un gué ou un pont, modèles non corrompus par la politique du clergé organisé». Жак Ле Гофф об отшельниках, «мало кому известных, но которых много во всем христианском мире, живущих в неосвоенных местах, прячущихся к лесах, где их обуревают посетители, помогающих путешественникам найти дорогу, мост или брод, не испорченных политикой официального духовенства».

122

Voragine J. de. Saint Jérôme // La Légende dorée. P. 813.

123

Vie de sainte Douceline. P. 319.

124

Ibid. P. 322–323.

125

Putallaz F.‐X. Thomas d’Aquin, Pierre Olivi, figures enseignantes de la vie contemplative // Vie active et vie contemplative au Moyen Âge et au seuil de la Renaissance / dir. par C. Trottmann. Rome: École française de Rome, 2009. P. 372.

126

Le Goff J. La Civilisation de l’Occident médiéval. P. 118.

127

См.: Vie active et vie contemplative au Moyen Âge.

128

Vial M. La vie mixte, selon Jean Gerson // Op. cit. P. 392.

129

Putallaz F.‐X. Op. cit. P. 372.

130

Vie de sainte Douceline. P. 324.

131

Guillaume de Tyr. Chronique // Croisades et pèlerinages. P. 556.

132

Fourquin G. Le temps de la croissance // Histoire de la France rurale / dir. par G. Duby, A. Wallon. Paris: Seuil, 1975. T. I. P. 545.

133

Duby G. Guerriers et paysans // Féodalités. Paris: Gallimard, 1996. P. 31, 34.

134

Mayaud S. P. Le Servage dans la Marche. Paris, 1878. P. 6.

135

См.: Bessmertny Y. Le paysan vu par le seigneur. La France des XI^e et XII^e siècles // Campagnes médiévales: l’homme et son espace. Mélanges offerts à Robert Fossier / dir. par É. Mornet. Paris: Publications de la Sorbonne, 1995. P. 609.

136

Анонимный автор XIII века. См.: Dimier A. Les Moines bâtisseurs. Paris: Fayard, 1964. P. 177.

137

Роман о Роллоне, 3-я часть. Цит. по: Verin H. La Gloire des ingénieurs: l’intelligence technique du XVI^e au XVIII^e siècle. Paris: Albin Michel, 1993. P. 25.

138

Moscovici S. Essai sur l’histoire humaine de la nature. Paris: Flammarion, 1968. P. 212.

139

Fossier R. Le temps de la faim // Les Malheurs du temps: histoire des fléaux et des calamités en France / dir. par J. Delumeau, Y. Lequin. Paris: Larousse, 1987. P. 143.

140

Fossier R., Neveux H. La fin d’une embellie // Les Malheurs du temps. P. 167.

141

Pietro de’ Crescenzi. Trattato della agricoltura. Milan, 1805. P. 50.

142

Ibid. P. 53.

143

Traité inédit d’économie rurale composé en Angleterre au XIII^e siècle, publié avec un glossaire par Louis Lacour. Paris, 1856. P. 16.

144

Ibid. P. 11.

145

Ibid.

146

Ibid. Цит. по: Duby G. L’ Économie rurale et la vie des campagnes dans l’Occident médiéval. Paris: Aubier; Flammarion, 1977. T. I. P. 312.

147

Ibid.

148

Ibid.

149

См.: Delisle L. Études sur la condition de la classe agricole et l’état de l’agriculture en Normandie. Paris: Honoré Champion, 1903. P. 623.

150

См.: Lorcin M.‐T., Alexandre-Bidon D. Le Quotidien du temps des fabliaux. Paris: Picard, 2003. P. 173.

151

См.: Mane P. Travail à la campagne au Moyen Âge. Paris: Picard, 2006.

152

Vieil Rentier d’Audenarde. Bruxelles: Bibliothèque royale, ms. 1175, f°156 v.

153

Псалтырь Людовика Святого — иллюстрированный псалтырь, хранящийся в часовне Сент-Шапель в Париже. Согласно преданию, книга принадлежала Людовику IX Святому.

154

Psautier de Saint Louis. Paris: Bibliothèque nationale de France, ms. latin 10525, f°23 v.

155

Арпан — старинная французская мера площади, около 3500 квадратных метров.

156

Delisle L. Op. cit. P. 454.

157

Ibid.

158

Sivery G. Structures agraires et vie rurale dans le Hainaut à la fin du Moyen Âge. Lille: Presses universitaires de Lille, 1977. T. I. P. 397.

159

Fossier R. Paysans d’Occident, XI^e–XIV^e siècle. Paris: PUF, 1984. P. 115.

160

Landes D. S. L’ Heure qu’il est: les horloges, la mesure du temps et la formation du monde moderne (1983) / trad. par Pierre-Emmanuel Dauzat, Louis Evrard. Paris: Gallimard, 1987. P. 114.

161

Boileau É. Règlements sur les arts et métiers de Paris // Depping G.‐B. Le Livre des métiers d’Étienne Boileau. Paris, 1837. P. 399.

162

Ibid. P. 63.

163

Baudraiers, faiseurs de courroies // Boileau É. Le Livre des métiers / éd par. R. de Lespinasse, F. Bonnardot. Paris: Jean-Cyrille Godefroy, 2005. P. 181.

164

Depping G.‐B. Op. cit. P. 112.

165

Ibid. P. 130.

166

Roch J.‐L. Les Métiers au Moyen Âge. Paris: Jean-Paul Gisserot, 2014. P. 113.

167

Roch J.‐L. Un autre monde du travail: la draperie en Normandie au Moyen Âge. Rouen: Presses universitaires de Rouen et du Havre, 2013. P. 154.

168

Ibid.

169

Бальи (фр. bailli) — королевский чиновник, выполнявший административные и судебные функции.

170

Ibid. P. 156.

171

См.: Hauser H. Ouvriers du temps passé, XV^e–XVI^e siècle. Paris, 1927. P. 78.

172

Dohrn-van Rossum G. L’ Histoire de l’heure: l’horlogerie et l’organisation moderne du temps / trad. par Olivier Mannoni. Paris: Éditions de la Maison des sciences de l’homme, 1997. P. 315.

173

См.: Ibid. P. 310–311.

174

Ibid. P. 310.

175

Landes D. S. Op. cit. P. 117.

176

См.: Maitte C., Terrier D. Conflits et resistances autour du temps de travail avant l’industrialisation // Temporalités. Revue de sciences sociales et humaines. 2012. № 16. http://temporalites.revues.org/2203, в особенности Conflits autour des pauses (дата обращения: 15.07.2023).

177

Leroux L. Cloches et société médiévale: les sonneries de Tournai au Moyen Âge. Tournai: Art et Histoire, 2011. P. 82.

178

Dohrn-van Rossum G. Op. cit. P. 332.

179

Pinto G. La rémunération des salariés du bâtiment (XIII^e–XV^e siècle): les critères d’évaluation // Rémunérer le travail au Moyen Âge / dir. par P. Beck, P. Bernardi, L. Feller. Paris: Picard, 2014. P. 320.

180

См.: Arnoux M. Relation salariale et temps de travail // Le Moyen Âge, revue d’histoire et de philologie. 2009. Vol. 115. № 3–4. P. 574.

181

Ibid. P. 576.

182

См. выше, с. 49–50.

183

Pinto G. Op. cit. P. 316.

184

Ibid. P. 317.

185

Турнуа, или турский ливр, — одна из основных валют Франции в период с 1230 по 1795 год. Составлял двадцать су. Таким образом, сбор сена в стога оценивался в два су в день.

186

См.: Mantellier P. Mémoire sur la valeur des principales denrées et marchandises qui se vendaient et se consommaient en la ville d’Orléans // Mémoires de la société archéologique de l’Orléanais. T. V. 1862. P. 440.

187

Pinto G. Op. cit. P. 316.

188

Braunstein P. Travail et entreprise au Moyen Âge. Bruxelles: de Boeck, 2003. P. 412.

189

Aldebrandin de Sienne. Comment on se doit garder qui cheminer veut / Le Régime du corps. P. 68–70.

190

Richard le Pélerin, Graindor de Douai. La Chanson d’Antioche. P. 48.

191

Durmart le Gallois. Op. cit. P. 589.

192

Richard le Pélerin, Graindor de Douai. La Conquête de Jérusalem. P. 97.

193

Clari R. de. La Conquête de Constantinople // Historiens et chroniqueurs du Moyen Âge / éd. par A. Pauphilet. Paris: Gallimard, 1952. P. 15.

194

Froissart J. Chroniques // Historiens et chroniqueurs du Moyen Âge. P. 511.

195

Ibid. P. 708.

196

Richard le Pélerin, Graindor de Douai. La Conquête de Jérusalem. P. 263.

197

Le Chevalier nu: contes de l’Allemagne médiévale / éd. par D. Buschinger, J.‐M. Pastre, W. Spiewok. Paris: Stock, 1988. P. 103.

198

Ibid.

199

L’ Âtre périlleux. P. 628–630.

200

Ibid. P. 633.

201

Ссылки на эту тему присутствуют во многих средневековых текстах, в том числе см.: Vairo L. Trois Livres de charmes, sorcelages ou enchantements. P. 55–57.

202

Hildegarde de Bingen. Le Livre des subtilités des créatures divines: les plantes, les éléments, les pierres, les métaux. Grenoble: Jerome Millon, 1988. T. I. P. 268.

203

Ibid. P. 241.

204

Ibid. P. 257.

205

Цит. по: Husson C.‐L. Histoire des pharmaciens de Lorraine. Nancy, 1882. P. 5.

206

Gautier L. La Chevalerie. Paris, 1884. P. 634.

207

Journal de la dépense du roi Jean le Bon en Angleterre (1 févr. 1359 — 8 févr. 1360) // Louis Douët d’Arcq. Comptes de l’argenterie des rois de France au XIV^e siècle. Paris, 1851. P. 195sqq.

208

La Chesnaye N. de. La Nef de santé, avec gouvernail du corps humain et la condamnation des banquets. Paris, 1507, s. p.

209

Platine B. De l’honnête volupté. Le Platine en français. Paris, 1871. P. 176.

210

Цит. по: Barbazan É. Fabliaux et contes des poètes français des XII^e, XIII^e, XIV^e et XV^e siècles. Paris, 1808. T. IV. P. 182.

211

Цит. по: Montaiglon A. de. Recueil général et complet des fabliaux des XIII^e et XIV^e siècles. Paris, 1872–1890. T. V. P. 222.

212

Avenel G. d’. Histoire économique de la propriété, des salaires, des denrées et de tous les prix en général, depuis l’an 1200 jusqu’en l’an 1800. Paris, 1898. T. IV. P. 500.

213

Ibid. P. 503.

214

Beaurepaire C. de. Notes et documents concernant l’état des campagnes de la Haute-Normandie dans les derniers temps du Moyen Âge. Paris, 1865. P. 353.

215

Ibid. P. 385.

216

Ibid. P. 386.

217

Baptiste Platine. De l’honnête volupté. P. 181.

218

Ibid.

219

См.: Hemardinquer J.‐J. Sur les galères de Toscane au XVI^e siècle // Pour une histoire de l’alimentation. Paris: Armand Colin, «Cahiers des Annales», 1970. P. 88.

220

См. выше, с. 59–60.